Сага о Сакши́. Книга 1. Дорога в Юшэнг (гет)

Перед ужином Вилан успела принять ванну — служанка натаскала в большую лохань воды, брызнула туда какого-то душистого мыла и целебных масел. Эти минуты бесценны — минуты полного покоя. Вилан, забравшись в горячую воду, мгновенно заснула. Но сон мучительно мешался с явью.

Полёт в вечернем небе... Лететь из Небесной Гавани до Чунхуа далеко. И хотя сильфы в полёте невесомы, даже ветру требуется время, чтобы покрыть такое расстояние. Прохладный воздух девятого месяца остужает тело и бодрит сердце. Над головой — звёзды, внизу — облака, в разрывах которых мелькает тёмная земля, и она очень далеко. Что за страны проносятся под ней, она не думает. Она просто летит за королём и королевой. Иннэй точно знает, куда держит воздушный путь, и ведёт своих приближённых к ясной цели — императорскому дворцу Чунхуа. Он никогда не ошибается...

Нежные пальцы гладят её по волосам, кто-то покрывает её губы осторожными бережными поцелуями, внутри Вилан странная зыбкая лёгкость, словно её укачивают прибрежные волны. Ей жарко, и касания прохладных тонких губ возлюбленного приносят облегчение. "Не поранься!" — она осторожно вынимает шпильку и снимает заколку-корону. Ливень длинных каштановых шелковистых прядей укрывает её плечи, будто шатром прячет от мира. "Ты делаешь это ради меня?..". Она поднимает веки и смотрит в прозрачные светло-карие глаза, которые начинают темнеть и становятся совершенно бездонными, и в них она тонет и тонет, а затем на страшной скорости прорывается сквозь туман и попадает в беснующееся пламя — рыжие языки, а вокруг — клубы чёрного дыма. Впереди — чьи-то глаза: красивые, выразительные; медленно поднимаются густые тёмные ресницы, а под ними вокруг вертикально вытянутых зрачков всполохи огня. "Не приближайся!". Прежде чем огонь успеет опалить кожу, Вилан выбрасывает назад, и сквозь туман и ледяную тишину раздаётся злой выкрик: "Всё ложь! Все твои слова — одна сплошная ложь!". И смех, полный затаённой боли и горечи на грани безумия. Этот смех ранит, как взмах кинжала, одним прикосновением оставляющего сочащиеся кровью следы на коже и в сердце и тяжесть бесплодных сожалений о невозвратном...

Ослепительно прекрасный молодой мужчина в роскошных одеждах идёт к ней. Его красота почти смертельна — она поражает в самое сердце, как сталь влетающего в тело меча, как молния. Его лицо сияет любовью и радостью, подобно бликам солнца на воде. А навстречу несётся тонкая, прозрачная стрела, её так трудно разглядеть... Темнота и холод кругом, тепло лишь там, где оковы нагреты телом... Стылое безмолвие нарушает только лязганье цепей...

Резко вздрогнув, Вилан проснулась и села. Вода, доходящая до краёв лохани, расплескалась по полу. Рядом стоит испуганная девушка-служанка. Её имя Дзин Жу, отстранённо припоминает Вилан. Император отдал её в распоряжение гостьи. Дзин Жу — "золотой бамбук"... Она говорила...

— Барышня, пора одеваться к ужину, — говорит она, опасливо притрагиваясь к влажному плечу сильфиды.

— Да... — Вилан кое-как выбралась из воды и зябко завернулась в тонкую хлопковую ткань. Сон не принёс расслабления, только измучил. Появилась тошнота, не слишком сильная, но, тем не менее, достаточно мерзкая. Тошнота предчувствия неприятностей.

— Вы нехорошо выглядите, — отважилась произнести Дзин Жу.

— И чувствую себя так же, — неохотно отозвалась Вилан.

— Может быть, вам ещё полежать? Или совсем остаться в своей комнате?

Остаться в своей комнате... Вилан представила себе своё пустующее место в зале. Они с Бай Лином столько шума наделали, их отношения сейчас, кажется, у всех на устах. Если она не явится к ужину, это будет выглядеть подозрительно и странно и может быть расценено как непочтение к императорской семье. А кроме того, Бай Лин будет чувствовать себя опозоренным, и ему обязательно дадут прочувствовать это сполна. Потому что всё внимание — благожелательное или неприязненное, язвительное — сейчас приковано к ним обоим и именно позором и явится её отсутствие рядом с женихом. Нельзя поступать с ним так. Отныне она несёт ответственность не только за себя, но и за него тоже. Вилан сжала зубы и принялась наряжаться.

Слуга, присланный И Мином, явился к пятнадцатому принцу помочь одеться и сопроводить к ужину. Бай Лин удивился: его ждут в церемониальном зале? Такого прежде не бывало. Ах, да, это всё из-за помолвки. Теперь он на виду, и отныне уже неприлично отверженному сыну императора, помолвленному с сильфидой из окружения короля, есть в неподобающих высочайшей семье условиях. Хотя эти самые условия и созданы именно высочайшей семьёй.

Слуга помог поправить ханьфу и освежить причёску, хотя всё это Бай Лин всю жизнь делал безо всякой посторонней помощи.

— Ваше Высочество, прошу, поторопитесь! — слуга кланяется чуть ли не после каждого слова. — Нельзя опаздывать!

Обращение "Ваше Высочество" раньше было скорее насмешкой, чем титулом и проявлением верноподданического почтения. Но сейчас оно звучит уважительно и искренно.

Озадаченный переменами, Бай Лин шёл позади слуги, указывающего и без него известную дорогу. Ко входу в пиршественную залу они с Вилан подошли с разных сторон, зато одновременно. И он сразу, едва взглянув, заметил, что ей нехорошо.

— Ты нездорова?

Вилан удручённо кивнула. Одетая в платье из тяжелой золотистой парчи, она и сама напоминала осенний листик, только кожа казалась чуть зеленоватой.

— Это так заметно?

Что ей ответить? Ему заметно. Он не воспылал никакой любовью, но она ему ближе сейчас, чем кто-либо, и потому — да, заметно.

— Тебе лучше бы полежать, — принц отвёл глаза, оправляя рукава своего ханьфу.

— Лучше бы. Но я не хотела ставить тебя в неловкое положение.

Слуга объявил их появление:

— Его Высочество принц Бай Лин и дева Вилан!

Пока они шли рядом по ковровой дорожке под прицелом чужих взглядов, пока, подойдя к императорскому возвышению, приветствовали владык — он предписанным церемониалом поклоном, она реверансом, — Бай Лин мысленно слышал её голос: "...не хотела ставить тебя в неловкое положение...". Ей не всё равно? Она... бережёт его чувства?

Трапеза проходила куда менее торжественно, чем предыдущая. Присутствующие шушукались о своём, владыки и их супруги вели увлеченную беседу. Бай Лин искоса наблюдал за своей невестой: она молча клевала из своей тарелки. С палочками она обращалась не ахти и, похоже, была совсем не голодна.

Заметив пристальный взгляд И Мина, верного надзирателя императора, принц пододвинул Вилан нефритовую мисочку с мелкими жареными в пряном соусе рыбками.

— Попробуй. Это вкусно.

Он чувствовал, что её недомогание следует скрыть от посторонних глаз. Нужно делать вид, что всё в порядке и ничего особенного не происходит. Он налил ей чаю из чайничка. Вилан ответила благодарной улыбкой.

Был уже совсем поздний вечер, когда яд снова начал отравлять их и подталкивать к взаимодействию. Однако в этот раз доза была куда меньше предыдущей. Шатаясь от головокружения и задевая плечами стены, принц добрался до покоев своей наречённой. Судя по всему, она уже ждала его, испытывая те же ощущения.

На двери у неё имелась задвижка, и Вилан предусмотрительно щёлкнула ею. Бай Лин подумал, что, может быть, сегодня им удастся перетерпеть и просто поспать рядом. Так и вышло. Охватившее их возбуждение моментально спало, едва они встретились в объятиях друг друга; оставшись в нижних платьях, они забрались в постель, и Вилан заснула сразу же, как только её голова коснулась его груди.

Бай Лин, скользя взглядом по брошенным на пол верхним одеждам, осторожно гладил её по волосам, а сам всё думал об унизительности принудительных сношений. Пожалуй, самое обидное в них то, всё решено за них. Почувствовал бы он желание быть с ней? Маловероятно. Только по личной выгоде. Однако она ему и не противна, и то ладно. Но чем можно защититься от чар неведомого врага?

Принц переместился мыслями в завтра. В ночь перед свадебной церемонией жених, по ритуальным обычаям состоятельных и богатых домов Чунхуа, вышивает золотыми нитками фату для невесты, а невеста мастерит своими руками для жениха шпильку, которую прилюдно воткнёт в его гуань. По обычаю, изящному искусству в Доме императора обучали и принцесс, и принцев без исключения, и все они становились настоящими мастерами иглы и нитки. Но что, если завтрашней ночью им снова будет не до того? Позора не оберёшься. Да и свадьба эта — фарс. Они уже и так близки. И, судя по спокойствию Вилан, всё идёт так, как ей нужно. И отсюда снова вопрос: а что ей нужно? Что она ждёт от своего замужества за ним? Ей так хочется за него замуж? Именно за него. Ведь у нее есть жених. Был, точнее...

Вилан пошевелилась и бессознательно обвила рукой его шею, её ладонь была совсем прохладной, и Бай Лин со вздохом снял её руку, положил себе на грудь и накрыл ладонью, чтобы немного погреть. Наконец, и ему удалось задремать.

Утром появились остальные члены семьи генерала — его жена, два старших сына с супругами и младший сын. А обе супруги были, ни много ни мало, принцессы — дочери короля Эллана. И с ними ещё несколько девушек.

Когда Бай Лина наконец познакомили с членами семьи Вилан, он был удивлён тем, как легко его приняли. Против ожидания, никто не выказал ему неприязни, пренебрежения, подозрительности. Мать Вилан, Альмела, оказалась молодой женщиной редкой прелести с белокурыми вьющимися волосами, ниспадающими почти до колен. Она ласково посмотрела на него, согревая умным и проницательным взором, и тёплым певучим голосом произнесла: "Дорогой зять, добро пожаловать в семью". Её сыновья, высокие, тонкие, улыбчивые, учтиво приветствовали избранника своей сестры. Принцессы, поразительно юные на вид, чьи голоса звучали как пение тихих речных вод, шутливо попеняли сестре своих супругов на её переменчивый выбор и заметили: "Гляньте-ка, за Дара ты замуж не спешила! Чем же очаровал тебя здешний принц?". Вилан и тут, улыбаясь, отмолчалась.

Вслед за своим семейством высказался генерал Тайри: "Ваше Высочество, доверяю вам свою единственную дочь и надеюсь получить ещё одного сына. Завтра ваши руки соединятся в брачном союзе и да не разомкнутся во веки!". Бай Лин улыбнулся им самой милой и трогательной улыбкой, какую смог найти в закромах своего почти бесчувственного сердца, и ответил максимально дипломатично:

— Благодарю, генерал. Обещаю сделать всё, чтобы быть достойным доверия Вилан.

Приготовления в торжеству шли полным ходом и уже совершенно открыто. Слуги метались, как безумные, наталкиваясь друг на друга и поминутно что-то роняя, подгоняемые распорядителями.

И Мин, главный советник императора, раздавал поручения, касающиеся размещения гостей, движения процессии из храма во дворец, расстановки цветов и столов с угощением, придворных музыкантов, столов для подарков, подготовки покоев для молодоженов и тысячей других вопросов. Забот было так много, а времени оставалось всё меньше.

Пробегая по этажу, где жили дети императора от жён и наложниц, он заглянул к пятнадцатому принцу узнать, не закончен ли ещё церемониальный наряд жениха. В комнате Бай Лина он застал господина придворного портного и его помощников.

— Будет ли готово к сроку? — учтиво поклонившись, побеспокоился советник.

— Приложим все усилия, господин главный советник императора, — ответил не менее учтивым поклоном портной.

И Мин перевёл взгляд на принца и аж вздрогнул. Как хорош в алом этот змеёныш! Как эффектно выглядит — убиться можно. Такому бы не на задворках обретаться, а самому на троне восседать. У И Мина на секундочку даже дух захватило от такой перспективы. Неееееет, откуда у этого щенка трон! Его здесь едва терпят, только по милости императора он считается его сыном, хотя, если сам повелитель не уверен, как все остальные могут быть уверенными? Он и не похож на владыку ни в чём...

Похоже, чем-то он себя выдал: насмешливо-вопросительное движение бровей принца требовало ответа, и он со словами "Позвольте откланяться, Ваше Высочество!" и с льстивым сгибанием спины ретировался.

На всякий случай, он заглянул и в покои сильфиды, где застал королеву Ильмар и мать невесты, отстранивших доверенного помощника придворного портного и собственноручно занявшихся окончательной правкой свадебного наряда прямо на будущей новобрачной. Помощник топтался вокруг и пытался давать советы, чтобы хоть чем-нибудь оправдать своё присутствие.

Появление И Мина было встречено также вопросительным взглядом, и, неискренне похихикав, он убежал. В конце концов, главное, что брачными одеяниями занимаются, а кто — не суть.

Проверив, как идёт украшение тронного зала, куда должны явиться молодожены и где их окончательно объявят мужем и женой, он сбегал на кухню. Там работа кипела и без его участия и было нестерпимо жарко. Выскочив на свежий осенний воздух, он едва отдышался и почти вприпрыжку помчался к придворному ювелиру, по пути думая о том, как тяжело с этими двумя сопляками — ну никакого почтения...

Расставшись поутру с Бай Лином, Вилан ощущала жгучую злость. Она не была основана на чём-то конкретном, так, какие-то поминутно ускользающие из памяти мелочи. Зато эмоции переживались ярко и навязчиво. Она всё думала о той каше, которая заварилась вокруг них, и о том, что частично сама в этом виновата, — можно было и не соглашаться на этот брак, владыка вроде бы не настаивал. Вообще, быть может, не стоило лететь сюда. Но в таком случае, напомнила она себе, они так никогда бы и не узнали о существовании друг друга. А вот этого ей уже и не хотелось. Он заинтересовал её настолько, что она была против его исчезновения из её жизни. Теперь, когда она знает Бай Лина, было бы ужасно грустно так и остаться чужой для него. Но сможет ли брак сократить расстояние между ними и сделать по-настоящему близкими? Брачные узы ведь не панацея, обоим придётся как следует потрудиться.

Но что, если трудиться над этим придется ей одной? По совести говоря, Бай Лин ни капли её не любит. Она позволила себе заинтересоваться им, несмотря ни на что, а теперь этот водоворот засасывает их обоих всё дальше и глубже, а она, Вилан, упорно продолжает делать вид, что всё в порядке и так и должно быть. Ну, не глупо ли? Может, лучше всего прямо сейчас найти Бай Лина и сказать ему, что она передумала и пусть они лучше останутся хорошими друзьями? Да, после такого ещё можно остаться друзьями. Или сохранить друг друга в памяти и расстаться навсегда! Навсегда...

— Не вертись! — строго потребовала королева. — Иначе я подошью подол криво. Его Высочество, скорее всего не заметит, но заметят все остальные.

— Простите, моя госпожа.

— Страшно? — понятливо улыбнулась королева Ильмар.

— Мне хочется оказаться дома прямо сейчас, — прошептала Вилан, опустив глаза и надеясь, что её не услышат.

Обе женщины, состоящие в счастливом браке, мечтательно улыбнулись. Где им понять, вздохнула сильфида, которую это ничуть не утешило.

За завтраком, за обедом и за ужином она всё так же уныло крутила палочками в тарелке, гоняя кусочки по кругу. Бай Лин наблюдал за ней и за вечерней трапезой всё-таки спросил:

— Вилан, что с тобой? Ты решила покончить с собой, объявив голодовку?

В его голосе не было сочувствия, он словно недовольно одергивал: "Веди себя прилично — на нас смотрят!".

Вилан заставила себя улыбнуться.

— Я легко обхожусь по нескольку дней без еды — была бы вода. А вот тебе не помешает вес набрать, а то ветром сдует, так что ешь побольше.

На это странное заявление Бай Лин отреагировал только движением бровей.

В конце ужина И Мин у́жиком подобрался к императору и что-то зашептал на ухо, дождавшись паузы в разговоре между своим повелителем и королём сильфов. Император кивнул и громко обратился к своему собеседнику:

— Ваше Величество, я однажды слышал, что и сильфы, и альвы — чудесные певцы и музыканты, а среди ваших благосклоннейших даров были необыкновенные музыкальные инструменты... Не могли бы наши гости порадовать нас своим высоким искусством?

В глазах Иннэя вспыхнули звёзды. Он явно гордился талантами своего народа и народа-союзника.

— Охотно, Ваше Величество. Это наше любимое развлечение на пирах. Я уверен, что мои подданные и подданные короля Эллана с радостью продемонстрируют наше культурное достояние.

Император жестом велел слугам убрать ненужные приборы и столы, главный советник распорядился принести подаренные музыкальные инструменты. Король взмахом руки разрешил начать.

Танцевать и петь собрались все, кроме невесты, даже принцессы. Но король, наклонившись со своего места, взглядом направил в круг и Вилан. Она вся просияла, не раздумывая ни мгновения, вскочила на ноги и присоединилась к приготовившимся начать танец сородичам. Зрители расселись вдоль стен на своих скамеечках, скрестив ноги и расправив ханьфу, разглядывая одежды и движения гостей.

В Чунхуа и мужчины, и женщины прячут нижнюю рубашку, брюки и сапоги под длинным халатом, стянутым в талии широким поясом, а сверху надевается ханьфу с широкими рукавами-крыльями. Мужчины сильфов и альвов брюк не прятали, одеваясь в туники до середины бедра, а на плечи накидывали плащи с капюшоном или без него. Дамы носили платья с открытыми плечами, с пристёгнутыми брошами плащами. Это казалось необычным, вольным и даже несколько бесстыдным. Но это чужие обычаи. Разве можно их осуждать?

Арфа сильфов тоже выглядела в Чунхуа непривычно, здешние арфы выглядят совсем по-другому, они меньше и звучат иначе. Серебряные струны подаренной арфы были натянуты между массивными деревянными рамами и звучали звонко и чисто. Свирель, лютня и деревянная флейта никогда раньше здесь не звучали. И был ещё один инструмент — с мехами, несколькими трубками и чрезвычайно резким гнусавым голосом, однако, своеобразным и, если привыкнуть, приятным. Их звучание наполняло сердца трепетом, лёгкой тревогой, смутными желаниями, неосознанной, появившейся где-то глубоко внутри, мыслью, что настоящая жизнь вовсе не здесь, а там — в далёких далях...

Музыка и песни были поразительны. Они были наполнены всем, что составляло суть неба, поднебесного пространства и земли. Эти существа рисовали звуками и словами целые картины перед глазами зрителей: сюда как будто наяву проникали аромат и темнота дремучих лесов, пение проточных вод, костровый дым, птичьи распевы на заре, вольная воля полей, порывы степных ветров, туманы, пронизанные лучами утреннего солнца, вобравшие в себя летний жар цветы и прогретая сухая земля, зелёные холмы, поросшие изумрудной шелко́вой травой, куда закрыт путь смертным, вьющаяся веселая тропка по склонам, шелестящие восковой листвой дубравы, свежий смолистый запах боров, огромные серебристые звёзды, усыпающие тёмный покров неба, упругая ласка попутных ветров под крыльями...

Они пели про ивы, окунающие свои косы в тихие речные заводи, про тонконогих коней с развивающимися гривами, несущих своих седоков к морю, вечно шепчущему свои удивительные сказания. О томящемся в подвалах золотом вине, крепком и сладком, веселящем и щекочущем, целебном и мягком. О тихой светлой печали о тех, кого уже нет в этом мире. О девах, сплетающих венки для подруг и возлюбленных. О слагающих свои волшебные баллады менестрелях, собирающих истории по всему свету...⁽¹⁾

Они пели о Небесной Гавани — городе, парящем в небе. О его садах, наполненных дивным благоуханием, о ветвях, сгибающихся под тяжестью плодов и цветов, о ровных и прямых улицах, вымощенных белым полупрозрачным камнем, розовеющем в рассветном и закатном зареве, о любви, преодолевший смерть, и подвигах во имя чести и справедливости, о мудрости и благородстве его жителей. Небожителей...

Они танцевали так, как никто здесь не танцевал. У них на обеих руках были надеты браслеты с серебряными колокольцами, которыми танцующие отбивали ритм. Их движения были быстры, изящны, слажены. То они вели общий хоровод, потом дамы кружились своим хороводом внутри кольца из кавалеров, потом разбивались на пары, держась за руки, или клали руки друг другу на плечи и талии. То вдруг кавалеры останавливались и хлопали в ладоши, пока в хороводе кружились дамы, то, наоборот, дамы поворачивались к ним и хлопали, а кавалеры кружились вокруг них. Миг — и новое построение. Миг — и новый переход. Развевались волосы, летели платья и плащи, каблуки чеканили шаг, раздавались смех и дивные голоса, сияли настоящим счастьем и радостью глаза...

Зрители и сами не заметили, как в такт с танцорами и сами принялись отбивать ладонями ритм. Их ноги жаждали пуститься в пляс. Только здесь не положено было мужчинам танцевать вместе с женщинами, а тем более касаться их.

Бай Лин увлеченно смотрел на будоражащее душу зрелище. Как они свободны, как вольны в своих словах и поступках! Они могут делать, что хотят, и их король благоволит своим подданным, уважает, ценит и бережёт их... Они — сильфы и альвы — духи неба и земли. И Вилан — дух. И потому летят они в танце, почти не касаясь пола.

На тонких красивых губах принца застыла заинтересованная улыбка, из-под полуопущенных ресниц взволнованно блестящие глаза следили за каждым движением необыкновенных существ. Тем не менее, он при этом ни на секунду не спускал с Вилан своих светлых глаз. Она то кружилась в середине вихря, то оказывалась на самом краю и пролетала мимо него. Её платье, снова болотно-зелёное, было расшито голубым шёлком, синим и голубым бисером и искрящимися полубусинами. Словно траву устлали росинки. Волосы цвета красного дерева, собранные в высокий хвост, были свиты в косу. Она улыбалась всей своей сутью. Она была счастлива.

Бай Лин следил за ней. Не то, чтобы для этого был какой-то особый повод или она чем-то отличалась от своих сородичей. Но завтра она станет его женой. И его изучающий взгляд неотрывно следовал за ней. Не сразу он понял, что тот низковатый, но такой звучный, пронзительный и чистый, как родниковая струя, голос принадлежит ей, что остальные только подпевают и оттеняют её вокал. Это её пение он слышит. Это она рисует образы в воздухе, будто ткёт узорный ковёр. Это она творит сейчас волшебство...

1) Есть восхитительная песня Wallace band "Мой дом в холмах зелёных". Она, мне кажется, наиболее полно рисует мир альвов.

Вернуться к тексту