Те же и Платон: Поезд (гет)

Римма Михайловна пожала плечами и опустила рычажок. В купе тут же вдвинулся большой обшарпанный тёмно-синий чемодан, а за ним последовала и его хозяйка, пожилая женщина, невысокая и округлая, с лицом в форме сердечка, пухлыми щеками, ореолом морщинок вокруг внимательных серых глаз и небольшим пучком седоватых волос на затылке, та самая, кажется, что сделала им замечание, когда они с Мартой смеялись в коридоре, и которую он потом видел в Алёнином купе.

— Здрасьте вам! — Она тут же присела на незастеленную нижнюю полку. — Вы пианиста выжили, так я за него!

Действительно, чемодан Тарадзе проводница уже забрала, так что появления нового соседа или соседки следовало ждать с минуты на минуту.

— Зинаида Иванна я, — тем временем представилась женщина. — Предупреждаю сразу, в восьмом купе у меня был билет на нижнюю полку, так что и здесь я буду снизу спать, а из вас двое, стало быть, сверху.

— Ну, я могу сверху, — сказала Марта несколько оторопело. — Тем более мы там и застелили уже.

— Вот и молодца, — Женщина кивнула. — А звать тебя как?

— Марта.

— Понятно. А тебя? — Женщина посмотрела на Римму Михайловну.

— Римма. Можно без отчества.

— Оч хорошо. Ну, а ты у нас кто? — Теперь женщина смотрела прямо на него. Несмотря на громкий, почти сварливый голос и своеобразный выговор, женщина показалась ему симпатичной.

— Платон.

— Ишь ты, имена какие все подобрались-то! Чем вам Георгий тогда не угодил, был бы вам в самый раз...

— Вы нам больше подходите, — Марта уже начала улыбаться.

— Ой ли? Это ты, малая, ещё не слышала, как я храплю... — хохотнула женщина.

— Этим вы меня не напугаете, у меня тётя Фира с тётей Мирой на два голоса храпят, и ничего.

— Фира с Мирой, говоришь? — Женщина прищурилась. — Вот я так и подумала, что вы двое иудейского роду-племени, а вот ты, парень, вроде и нет, хотя тоже явный басурманин.

Платон напрягся. Подобных разговоров с посторонними он не терпел совершенно, но тётка на антисемитку похожа не была.

— Глаз какой у тебя, парень, недобрый стал, а-аж жуть, — пропела она. — Ефим Абрамыч, мой третий покойный муж, вот так же смотрел, когда кто-нить на его еврейскую личность намекал. Мог и в морду дать, коли допрыгнет. Он росточка махонького был, но больших достоинств человек, из четырёх моих мужей самый путёвый.

Марта прыснула, не выдержала, да и Римма Михайловна заулыбалась. А Зинаида Ивановна продолжила:

— Ну, так из каких ты будешь-то, парень? Я, вишь ли, тридцать пять лет в паспортном столе в Харькове проработала, нудная работа, сил нет, а так хоть развлечение, по физиономии да речи угадать, что в графу "Национальность" потом заносить придётся.

— Немец я, — сказал Платон, покачав головой. — По большей части. Давайте, я ваш чемодан наверх уберу.

— Немец, ну надо же! — Тётка поцокала языком. — Угадала я, выходит, басурманин и есть, весь из себя видный и вежливый. Только, сынок, чемодан у меня пуда два весит, потому наверх ты его так просто не засандалишь.

— Два пуда? 32 килограмма? — переспросил Платон недоверчиво.

— Ещё и умный, враз сосчитал, мама дорогая! — Тётка картинно всплеснула руками. — Это ж цельный клад по нынешним временам. Девки все твои аль через одну? — Напротив откровенно веселились Марта и Римма Михайловна, и трудно было не поддаться этому лёгкому игривому настроению.

— Ну, зачем мне все, Зинаида Ивановна, я всё-таки не мусульманин.

— Басурманин, да не мусульманин, — протянула она, и вдруг погрозила ему пальцем. — Ты тёте Зине зубы-то не заговаривай! Такому парню как ты, все девки не нужны будут только в одном единственном случае: если он себе уже одну-единственную присмотрел.

В этот момент ему очень захотелось взглянуть на Марту. Собственно, на это всё было и рассчитано. Тётя Зина была весёлой, наблюдательной и настырной, и балагурила она со смыслом. Про таких отец говорил: "Ей бы допросы вести!" За сутки совместной дороги она так или иначе многое о них выведает, но не в первые же минуты. Поэтому он ответил, по-прежнему глядя ей прямо в лицо:

— Может, и присмотрел. Так что с чемоданом будем делать, тётя Зина?

— Молодец, парень, — оценила та. — Кремень... Чемодан под полку будем запихивать.

— А влезет?

— Проверено.

Пока они поднимали полку и убирали чемодан, который действительно оказался очень тяжелым, Римма Михайловна с Мартой организовали для тёти Зины небольшой перекус. Женщина с удовольствием доела оставшиеся пирожки и свежие овощи. После этого полку пришлось поднимать ещё раз, и из чемодана на белый свет была извлечена небольшая, тщательно завёрнутая в полотенце кастрюлька с ленивыми варениками. Казалось бы, они только что поели, но вареники выглядели и пахли так аппетитно, что отказаться было невозможно. Разговор за поздним ужином поддерживали, в основном, тётя Зина и Марта. Речь у них шла о том, как привлечь внимание понравишегося мужчины и крутилось всё, естественно, вокруг четырёх тёти Зининых мужей. Сколько правды было в этих очень смешных и не очень поучительных историях, Платон не знал, но в то, что тётя Зина в самом деле была замужем уже четыре раза и всеми своими мужьями нежно любима, он не сомневался. Тётка была... огонь и праздник! Победительное обаяние и кипучая энергия никого, кажется, не могли оставить равнодушным. Видимо, о чём-то подобном думала и Римма Михайловна, потому что под конец их ужина она спросила:

— Тётя Зина, а кто там с вами ехал ещё в восьмом купе? Как они вас отпустили вообще?

— Кто ехал-то? Татьяна с Михаилом, вроде супружники, но всамделишние или только на время отпуска, я не разобрала, времени мало было присмотреться, они чуть ли не сразу, как в поезд сели, в ресторан рванули. Татьяна, кстати, тоже рыжая, вроде Марты, только лиса лисой, и мужиком своим явно верховодит. А кроме того, ещё Алёна была, вся из себя красотка в поиске, сразу в коридор подалась, кавалеров ловить. А только здоровья-то хлипкого оказалась: Платон как её после обморока назад-то привёл, я ей и чайку, и веер из газетки сварганила, а она со мной через губу, будто я прислуга ей. В общем, дурында балованная... — При последних её словах Римма Михайловна чуть поморщилась, но от внимания Зинаиды Ивановны это не укрылось. — Что тебе не нравится? Думаешь, сплетничаю? Так ты ж сама спросила!

— Я просто подумала, а как вы меня припечатали бы?

— Вот те на! Встретили вы меня хорошо, гораздо лучше, чем там проводили, сидим как люди, беседуем, угощаемся, с чего же мне тебя припечатывать?

— Ну, а всё-таки?

— Проверяешь, что ли, угадаю или нет? Ну, ладно: книжница ты, рукодельница, а ещё, понятное дело, дуэнья при этих двоих... — От удивления Платон чуть не присвистнул, а Марта тихо ахнула. — Удивила? А вот нечего пожилую женщину на вшивость проверять!

— Подождите, подождите, — сказал Платон. — Насчёт книжницы понятно, томик Цвейга Римма Михайловна так и не отложила, наоборот, как есть закончила, сразу на колени вернула и всё это время бессознательно поглаживала. А насчёт рукодельницы как? Пирожки-то Марта пекла.

— Ну, в этот раз Марта пекла, а училась-то она у кого? А косы затейливые девочке кто заплетал? А сарафан кто шил?

Платон только головой покачал:

— Снимаю шляпу, тётя Зина. У вас не взгляд, а рентген.

— А что, насчёт дуэньи уточнять не будешь?

— Нет, не буду... — Вместо обсуждения щекотливых вопросов Платон предпочёл вернуться к интересующей его теме. — Вы нам лучше вот что подскажите: Тарадзе и остальные ваши соседи по купе, они могли быть знакомы раньше, или только в поезде познакомились?

— Хм, — задумалась тётя Зина. — С Алёной пианист точно только сегодня познакомился, уж как хвост перед ней распускал, а она и рада. А вот с Татьяной и Михаилом они, пожалуй, и правда старые знакомые. Мне под конец показалось, что не больно она и рада столь близкому с ним соседству, а ведь последнее слово наверняка за ней было, мужик ейный мало что решает. А с чего бы ей этого вашего Зарадзе терпеть, ежели их ничего не связывает...

Марта улыбнулась удачно исковерканной фамилии, но всё равно решительно открестилась:

— Никакой он не наш!

— Не ва-аш? — протянула тётя Зина. — Так может, расскажете тогда, из-за чего вы его выжили? Слишком нагло клинья к Римме подбивал, или ещё чего учудил?

Римма Михайловна и Марта посмотрели на Платона, он кивнул.

— Он Платона в карточную игру хотел втянуть, — сказала девочка. — А потом ещё чуть ли не убить грозился.

— В игру? На деньги что ль? — Платон кивнул снова. — И что, ты думаешь, обжулить хотел?

— Причём профессионально.

— Так это что, он из тех подлюг, которые дураков азартных среди отдыхающих по поездам и курортам ищут и обирают?

— Ну, версия у меня именно такая, но прямых доказательств нет.

— Доказательств у него нет, — нахмурилась тётя Зина. — А тебя-то почему? Сколько с тебя возьмёшь? Ты ж, вроде, поумнее будешь, чем Лёвушка, недоделанный племянник моего Ефима Абрамыча. Этот малохольный на одесском пляже все свои деньги троим уродам проиграл, дедову дореволюционную коллекцию марок спустил, а потом ещё деньги с отцовской сберкнижки снять пытался, придумал какую-то слезливую историю про несчастный случай. Хорошо, хоть добрые люди ему не поверили и родителям его позвонили.

— Надеюсь, что поумнее... Да он, собственно, другого человека всерьёз обыграть собирался, а меня так, для острастки, чтобы не дерзил, ну, и для отвлечения внимания, конечно.

— Вот оно что... — пробормотала женщина и задумалась. — Слушай, парень, это не доказательство, конечно, но фамилия-то у этого хмыря грузинская и он вовсю джигита из себя изображает, но приди он ко мне в паспортный стол весь такой красивый и с таким говором, то я бы сказала, что он из Бессарабии.

— Молдаванин, что ли? — уточнил Платон.

— Ага. Какой-нибудь Русу или Мунтяну...

— Понятно, — кивнул он. — Это и правда, не доказательство, но наблюдение интересное. А Татьяна с Михаилом не земляки его, часом?

— Славянской внешности они оба, а так, может, и земляки. В Бессарабии кого только нет, край-то благодатный...

— Подожди, Платон, — Римма Михайловна потёрла ладонью лоб, — ты что, подозреваешь, что эти двое тоже "каталы"? А не слишком ли это? Полвагона шулеров? Вселенский заговор?

— Ничего не заговор, — возразила ей тётя Зина, прежде чем он успел рот раскрыть, — а просто шайка-лейка. Этого малохольного Лёвушку на пляже тоже втроём обыгрывали, причём трое эти поначалу, вроде как, незнакомы были, это потом уж милиция выяснила, что на съёмной квартире они все втроём проживали. Шайкой-то сподручнее людей облапошивать, чем поодиночке. Один раздаёт, другой отвлекает, а у третьего — туз в рукаве! — Женщина перевела дух и резюмировала: — В общем, карты — зло, а кто азарт потешить хочет, пусть играет в Спортлото!

— Не могу с вами не согласится, — усмехнулся Платон. Стало понятно, что после тёти Зининой пламенной речи никого из присутствующих больше ни в чём убеждать не понадобится.

— А теперь скажи мне, парень, — тут же переключилась на него тётя Зина, — с чего это ты тут расследование затеял? Поди в органах наших доблестных трудишься?

Платон покачал головой:

— Нигде я сейчас пока не тружусь, тётя Зина. Две недели только, как диплом защитил. По специальности инженер-гидростроитель. Из отпуска вот вернусь и буду решать, то ли в аспирантуру мне идти, то ли в армию...

Марта тяжело вздохнула. И опять у неё на лице всё было написано. Мысль про армию, о том, что он уедет на целый год, ей совсем не нравилась, тут они были с мамой едины, только Марта не спорила, не рассуждала о перспективах, она говорила, что будет скучать, и эти слова и даже больше следующее за ними молчание и расстроенное сопение неожиданно оказывались серьёзным доводом для принятия решения.

— То бишь сыщик ты в свободное от работы время? Хобби такое? — продолжала допытываться тётя Зина, и тут он был ей благодарен, потому что Марта опять отвлеклась и стала улыбаться.

— Не хобби, тётя Зина. Гены. Мой прадед полжизни в Уголовном розыске служил, в Петербурге, под руководством самого Путилина, а после революции из эмиграции вернулся и помогал устраивать новую советскую милицию. И отец мой в этой самой милиции двадцать с лишним лет работает...

— Династия, стал быть? А ты тогда чего ж? Что-то яблочко от яблоньки далековато откатилось.

— Да нет, не далеко. Служить по-разному можно.

— Это верно, — протянула женщина задумчиво. — Служить людям али не служить — от профессии это не зависит. Вот мой первый муж, Гришка Орехов, первый парень на деревне был, я аж бегом за него замуж побежала, а участковый из него совсем негодящий вышел, сильно пьющий, к людям невнимательный, соседям в посёлке иной раз стыдно в глаза было смотреть. Разве ж это служба? Зато второй муж, Мовчан Сергей Петрович, что стрелочником на станции Харьков-пассажирский трудился, так вот он службу свою крепко знал, вся маневровая работа на нём была, ещё и молодняк начальство обучать доверяло. Он и в чужую смену выходил, на подмогу, если погода плохая совсем, или летом, когда дополнительных поездов много. На работе так и умер, сердце прихватило, так возле путей прилёг и не встал больше... — Женщина горестно вздохнула и подперла кулаком щёку. — Ну, ладно, дело это прошлое и давно оплаканное. А ты-то, парень, где служить думаешь?

— Ну, это ведь не только от меня зависит, по распределению, в принципе, могут куда угодно послать. Но если будет возможность выбирать, то хотел бы поехать строить Саяно-Шушенскую ГЭС.

Сказав это, он посмотрел на Марту с Риммой Михайловной. Марта от него про Енисей, Саяногорск и ГЭС, конечно, уже слышала, а вот для Риммы Михайловны это явно было внове. Он и рассказывал всё это больше для неё, чем для тёти Зины. Мартусина тётя просто была слишком деликатна, чтобы так настойчиво и прямолинейно его расспрашивать о прошлом и будущем.

— Так я в газете вроде читала, что её к концу года достроят, — продолжила Зинаида Ивановна. — Не опоздаешь?

— Ну что вы, — усмехнулся он, — там работать ещё и работать. К концу года должны запустить первый гидроагрегат, а по плану их должно быть десять.

— Далеко это, — вздохнула Марта, но не грустно, а скорее мечтательно.

— Около четырёх тысяч километров, — ответил Платон.

— Страна такая, — отозвалась Римма Михайловна. — От Ленинграда до Харькова уже 1200 километров по железной дороге.

— Вот-вот, — поддакнула тётя Зина. — А я уже тридцать лет к сестре с племянниками несколько раз в год мотаюсь, и ничего.

— Значит, маршрут наизусть знаете? — уточнил Платон. — Следующая большая станция у нас какая?

— А тебе зачем? — Женщина прищурилась. — Опять старушку на вшивость проверяешь?

— Вообще-то, ноги хотелось бы перед сном размять.

— Проводница сказала, что следующая длительная стоянка в Витебске.

— Ага, — подтвердила тётя Зина, — только в полвторого ночи. Это я, может, выйду, если бессонница замучает, да и то вряд ли, а вы, молодые, будете спать и десятый сон видеть...

Мягкое покачивание и перестук колёс Мартусю успокаивали, но почему-то не усыпляли. Шторку по обоюдному согласию решили полностью не опускать, поэтому по противоположной стене и двери купе скользили причудливые тени. Внизу уже с полчаса все спали. Тётя Зина негромко, ритмично и даже как-то задорно похрапывала, не заглушая, впрочем, полностью Риммочкиного сонного дыхания, которое Марта после шести лет в одной комнате ни с чем бы не перепутала. А вот Платона она не слышала, чувствовала, что он здесь, отчётливо и безусловно, всей кожей, но нет, не слышала. Просто знала, что он близко, только руку протянуть, и оттого, видимо, никак ей было не заснуть.

А может, потому что день получился насыщенным и мыслей в голове было много, самых разных. Лёгких и весёлых, как про музу, например, и тяжелых и горьких, как тётино застывшее лицо и стихи эти странные, про предательство. По каким "кривым глухим окольным тропам" в тот момент бродила Риммочка в своих воспоминаниях? И ведь не расскажет, ни за что не расскажет, потому что считает, что она ещё маленькая. А ещё были мысли тоскливые, потому что Платон сегодня опять заговорил про армию и этот свой Саяногорск. Нет, она понимала, конечно, что свой диплом с отличием он получал не для того, чтобы работать в какой-нибудь тихой конторе под боком у родителей. Что в огромной стране, где тысячи километров почти никого не пугали, инженера-гидростроителя могут послать на любую из многочисленных всесоюзных строек. А если и не пошлют, то он поедет сам, "набираться опыта", так он ей однажды сказал. После того, предыдущего разговора, ей приснилась могучая река, прорезающая горный хребет, бурный поток, пенящийся в ущелье, на бесчисленных порогах и перекатах. И сердце во сне замирало не от страха — от восторга. Если бы только быть уверенной в том, что Платон... возьмёт её с собой. Она чуть не застонала вслух и в испуге зажала себе рот одеялом. Об этом нельзя, нельзя было думать, а тем более говорить. А даже если бы она набралась храбрости спросить, он всё равно не сможет ей ответить. И снова потому, что она ещё маленькая, несовершеннолетняя, и даже до окончания школы ей ещё целый год! А ведь потом ещё Риммочка наверняка захочет, чтобы в вуз она поступала в Ленинграде, и разве возможно будет ей отказать? Но если Платон уедет без неё, то она просто... пропадёт. Мартуся перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку. Ну уж нет, ещё не хватало зареветь в двух метрах от Платона из-за того, что он когда-нибудь куда-нибудь может уехать без неё! Нужно было отвлечься, и желательно на что-то хорошее, но тут ей как назло вспомнился Тарадзе. Конечно, Платон его угроз не испугался, а вот она испугалась... за него. Спит он сейчас или не спит? Если не спит, то вдруг и правда захочет в Витебске размять ноги, как говорил перед сном? А там может быть этот мерзкий тип и с ним ещё двое. Марта стиснула подушку. И что ей теперь делать? Караулить его? Или позвать, разбудить, если надо, и взять слово, что он никуда не пойдет ночью? Опять она, пигалица, командовать им собралась. Если Платон сочтёт нужным разобраться с этим типом, то пойдет, её не спросив... Вот как мама Платона уже 25 лет живёт с мужчиной, который чуть ли не каждый день по долгу службы рискует своей жизнью? Она тут уже извелась вся и извертелась по поводу надуманной встречи Платона с Тарадзе, а ведь он, как бы не грозился, всего лишь шулер, а не грабитель или убийца. Как любить того, кто не привык себя беречь, любить, зная, что в любой момент можешь потерять? Она уже теряла близких один раз и еле это пережила. Это были самые страшные мысли, которые она гнала от себя как могла, но в тёмном купе спящего поезда от них было не спастись. Как шесть лет назад, когда они с тётей возвращались из Харькова и она так же лежала на верхней полке, бессильно уронив руки, придавленная окончательным осознанием происшедшей катастрофы, и не было у неё сил ни думать, ни плакать, ни даже нормально дышать. Воздух почему-то втягивался маленькими, обжигающими горло и грудь порциями, а потом жар распространился по всему телу и она провалилась в сон, где у самолёта заламывались крылья, родители в последнее мгновение держались за руки, чернели обломки на дне Ольховой балки, а от людей ничего не осталось, чтобы похоронить.

Тёплые пальцы коснулись залитой слезами щеки, отвели в сторону влажную прядь волос.

— Солнышко, ты чего? Кошмары тебе, что ли, снятся?

Ласковый шёпот почти над самым ухом выдернул её на поверхность. Она попыталась вздохнуть... и ей это удалось, конечно же.

— Кажется, да, — пробормотала она, поворачиваясь на бок и крепко-накрепко обхватывая, обнимая его ладонь обеими руками. — Извини, я совсем не хотела тебя будить.

— Да я-то не спал, — голос его, действительно звучал хрипловато, но не сонно. — Было о чём подумать... Ты как?

— Да так, — Разве это можно объяснить? — Трудно мне... спать в поездах.

Он как-то особенно тяжело вздохнул, шепнул: "Подожди минуточку...", осторожно извлёк ладонь из её пальцев, о чём она тут же немедленно и остро пожалела, упёрся рукой в матрас и с усилием отодвинулся. До неё только сейчас дошло, что ему пришлось сильно свеситься с полки, чтобы достать и разбудить её так, как он это сделал. И как только не свалился, мамочки! Платон лёг назад, перевернулся на спину, поправил одеяло... и тут же сам потянулся к ней другой рукой, поймал её пальцы, легонько их пожал и больше не отпустил.

— О чём ты думал? — Она старалась говорить как можно спокойнее.

— Да всё об этих двух детективных историях. С Тарадзе, допустим, всё понятно, но предъявить ему нечего. Шулеров вообще сложно уличить, а у этих даже до игры дело не дошло. И в этот раз уже и не дойдёт, я надеюсь, спугнули мы их. На их месте я сидел бы до конца маршрута тише воды, ниже травы. Я, конечно, отцу потом имя и приметы Тарадзе сообщу, но толку от этого немного будет, потому что наверняка это у него "творческий псевдоним".

— А вторая история с этой Олей?

— Которая тоже, скорее всего, никакая не Оля. Интересно мне, до чего отец докопается. Надо будет обязательно позвонить ему из Харькова. Есть у нашей квартирной хозяйки домашний телефон?

— Год назад не было...

— Ну, значит схожу на переговорный пункт.

— Ты волнуешься за Якова Платоновича?

— Не так чтобы очень. Сейчас всё-таки намного спокойнее стало, чем ещё десять лет назад, когда он с пистолетом за преступниками бегал или под прикрытием работал. Сейчас он, как сам выражается, "кабинетный работник умственного труда", "чемпион мира по допросам". Понятно, что это он так маму успокаивает, а на самом деле до конца никогда не уймётся, но тем не менее... А это дело, оно хоть и неприятное для него, потому что семья замешана, но, как мне думается, не слишком опасное. Кому-то что-то от него нужно, вокруг ходят, ищут слабые места...

— А они у него есть?

— Они почти у всех есть. Моё слабое место — вон, тут напротив лежит, носом шмыгает, а ничего рассказывать не хочет ...

Ничего она уже не шмыгает, кажется. Ей было хорошо и спокойно, и усни она сейчас, ей наверняка приснилось бы что-то хорошее. Но спать было... жалко. Хотелось поговорить, но только не о том, что ей приснилось. Хорошо, что он не будет её сейчас расспрашивать. Об этом говорить надо средь бела дня вместе с Риммочкой, тогда должно быть легче.

— Тошенька, — выдохнула она, и тут же смутилась, закусила губу.

— Девушка, это вы мне? — В голосе его звучала хорошо знакомая теплая усмешка.

— Простите, Платон Яковлевич, вырвалось... — Платон фыркнул от неожиданности, но тут же подыграл:

— Да будет вам, Марта Евгеньевна, душенька. Хоть горшком зовите, только в печь не ставьте.

Вот опять он дразнится. Надо же, "душенька"! И ведь не поймёшь, понравилось ему, как она его назвала, или нет. А ей разве понравилось бы, если бы он её "Тусенькой" назвал? Ужас какой-то! Он даже Мартусей её не называл почти, всё "Марта" или "малыш", может, ему все эти сокращения и не по душе совсем. Она тихонько вздохнула и решила перевести разговор на другую тему. Впрочем, насчет выбора темы она была совсем не уверена, но...

— Можно, я спрошу?

— Хм, малыш, с каких пор тебе нужно разрешение, чтобы задать вопрос?

— Так можно или нет?

— Что-то я напрягся... В чём дело-то?

— Твоя мама, она ведь против того, что ты со мной... дружишь?

Если быть честной, то она ответ на свой вопрос и так почему-то знала, а если бы не знала, то возникшая пауза сказала бы ей всё. " Можешь ничего не говорить", — пробормотала она, но Платон ответил:

— Мама... она ревнует, как мне кажется.

От удивления с Марты слетели последние остатки сна. Платон помолчал, а потом продолжил, и ей было отчётливо слышно, как нелегко ему это давалось. О-ох, лучше бы она не спрашивала.

— Ты понимаешь, она ведь в Союзе так и не прижилась по-настоящему, ни подруг у неё нет, ни постоянной работы. Она время от времени подрабатывает переводчиком на культурных мероприятиях с высокими гостями и сложные переводы делает, как носитель языка, технические или по военной истории, но это и всё. Родители её в Дрездене под бомбёжкой погибли, старшего брата фашисты расстреляли, он католический священник был, евреев прятал, поэтому близкой родни у неё и в ГДР нет, только тётки какие-то двоюродные. Так что из семьи у неё — только мы. Поэтому она очень крепко держится... за нас. Не душит в обьятиях, конечно, для этого она слишком сильная и гордая, но... Сейчас ей кажется, что я от неё отдаляюсь. Что она меня теряет, что ли. Ей пока ещё трудно смириться с тем, что у меня своя жизнь и... будет своя семья. И что для неё это не потеря, а приобретение. Так что дело не в тебе, а во мне. И ты на неё не обижайся, пожалуйста.

Пока он говорил, Мартуся лежала тихо-тихо, чуть дыша. Она понимала, что сейчас он был с ней предельно откровенен и говорил с ней как со взрослой, как будто они были совсем-совсем наравне. Он мог отшутиться, она не посмела бы настаивать, и не стал, потому что это было важно... для них обоих.

— Ау, ты чего там затихла? — позвал Платон, когда пауза затянулась. — Спишь, что ли?

— Нет, конечно, — откликнулась она, и голос предательски дрогнул. — Я не буду обижаться, обещаю тебе, и спрашивать об этом больше не буду. Сам расскажешь... если что-то изменится.

— Марта, ты можешь спрашивать меня, о чём хочешь, и уж точно обо всём, что тебя беспокоит. Нет у нас с тобой каких-то тем, запретных раз и навсегда. Если я вдруг не смогу, ну, или не захочу тебе ответить, то я так и скажу и объясню, почему. И ты не будешь дуться, идёт?

— Идёт, — прошептала она, и еле удержалась, чтобы тут же не выпалить тот самый вопрос про Саяногорск.

— А теперь я хочу тебя спросить. Можно?

В первый момент она испугалась, что он сейчас всё-таки станет расспрашивать о приснившемся ей кошмаре, но что-то в его голосе, какая-то едва уловимая интонация подсказывала ей, что ни о чём трудном или драматичном он больше говорить не хочет. Скорее уж, её ждет какая-нибудь шутка или каверза.

— Ладно, так и быть, спрашивай, — разрешила она с некоторой опаской.

— Почему их сегодня опять было три?

— Кого? — не поняла она и растерялась.

— Не кого, а чего, — поправил Платон и закончил торжественно: — Твоих косичек.

Вот это вопрос! Губы её непроизвольно расползлись в улыбке. Как он там сказал? Если не смогу ответить, то объясню причину отказа?

— Я не буду отвечать, потому что ты начнёшь смеяться и всех перебудишь.

— Не начну, слово даю. — Платон был нарочито серьёзен.

— Тебя разве не учили не давать слово, если ты не сможешь его сдержать?

— Я смогу, не сомневайся.

— Ну, хорошо. Всё дело в смеси из мёда, майонеза и алоэ.

— Э-эм. Ты уверена, что это можно есть?

— Нет, конечно. Ещё не хватало. Это надо намазывать на кожу головы и корни волос. Самое верное средство для их укрепления и стимуляции роста, — Ответом ей было сперва потрясённое молчание, а потом нечто, похожее на стон, поэтому она решила не останавливаться на достигнутом: — Правда, эту маску с моих волос неимоверно трудно смыть, а волос потом становится как будто в полтора раза больше, поэтому заплести их получается только у Риммочки и только в три косички, но красота требует жертв. — На своей полке Платон сражался с подступающим смехом, и смех, похоже, начинал брать верх, поэтому она решила добавить последний штрих: — Ещё говорят, что майонез можно заменить подогретым коньяком, но у нас этот рецепт пока не прижился. Это, видимо, мужской вариант, можем испробовать на тебе. Я правда, боюсь представить, на кого ты будешь похож, если и твоих волос станет в полтора раза больше, но можно ведь подождать, пока ты начнёшь лысеть.

На этом месте Платон выдернул из-под головы подушку и прижал её к лицу, чтобы заглушить смех, так что Мартуся, наконец, была полностью удовлетворена достигнутым результатом. Правда, ему пришлось отнять у неё свою руку, такой вот неприятный побочный эффект. Минут через пять, отсмеявшись, он смог сказать:

— Марта, ты же понимаешь, что только что выдала мне один из главных секретов своего очарования.

— Ну и что, — ответила она легкомысленно, — это же не смерть Кощеева. И вообще, мне кажется, что у тебя мой секрет в полнейшей безопасности.

Примечания:

Саяно-Шушенская ГЭС, в строительстве которой хочет участвовать Платон, строилась с 1963 по 2000 год. На сегодняшний день это крупнейшая по мощности электростанция России. Расположена на реке Енисей на границе между Красноярским краем и Хакасией, является верхней ступенью Енисейского каскада ГЭС.

Рецепт поистине чудодейственной маски для волос из майонеза, мёда и алоэ:

https://hairmaniac.ru/combination/product/mayonez-med-aloe-sok-72/