Идущая в тени (гет)

Каждое твоё слово, всё, что ты сказал, всё, что ты оставил мне, — всё это крутится у меня в голове.

— The Killers, «Goodnight, Travel Well»

Чудовищная сила взрыва отбросила Гермиону на землю, но она не вскрикнула, когда зазубренные пальцы сломанной ветки дерева вцепились ей в лицо. Она снова вскочила на ноги, отряхнула руки о джинсы, легонько коснулась кровоточащей рваной раны и прошипела. В ушах звенел высокий, пронзительный звук, и она потрясла головой, словно пытаясь избавиться от шума. Она повернулась обратно к лесу и бесстрастно посмотрела на раздувающийся столб дыма и быстро распространяющееся пламя.

В её глазах блеснул странный огонёк, когда уголки губ приподнялись. Гермиона послала воздушный поцелуй окровавленными пальцами в сторону пожара, гадая, скольких из них она убила, надеясь, что это был весь патруль.

«Ты не знаешь, кто они были. Там могли быть люди, как Луна, как Парвати… люди с семьями и маленькими детьми…» Гермиона яростно подавила этот голос. «Они искали меня. Они выследили меня до этого места. Если бы они смогли меня найти, они бы привели меня к Малфою — или убили бы; исход в любом случае один и тот же».

Эти люди убили Невилла, убили Джинни, убили Рона. Они не заслуживают моей милости.

Приспешники Малфоя выследили её до самого леса, но не смогли прорвать её защитные чары. Лес находился под постоянным бдительным наблюдением, и хотя у Гермионы были и другие пути отступления, она выбрала рискованный манёвр: сняла свои защитные чары и дождалась, пока они окажутся прямо над ней, прежде чем взорвать хижину… с преследователями внутри. Это было так же просто, как использовать легковоспламеняющееся зелье в качестве катализатора и заклинание «Инсендио». Гермиона мельком увидела характерные белокурые волосы Драко Малфоя во главе колонны Авроров и почувствовала, как внутри неё нарастает яростное удовлетворение.

«Хорошо», — подумала она. «Достаточно хорошо, Люциус. Надеюсь, тебе так же больно, как было мне. Надеюсь, все, кто тебе когда-либо был дорог, умрут… Если ты вообще способен кого-то любить».

Она знала, что скоро прибудет другой отряд для проверки, знала, что сработает сигнализация, когда Скрытая Сова так и не доставит отчёт младшего Малфоя о поимке Гермионы. Она потратила несколько драгоценных секунд, чтобы наложить на себя чары иллюзии, наблюдая, как лес пожирает огонь, словно трут. Заклинания Извлечения Воды, которые она заранее применила, делали своё дело; всё сгорало гораздо быстрее.

«Гарри», — очень тихо проскулил тот другой голос. «О, Гарри, посмотри, что я наделала. Я так по тебе скучаю».

Она аппарировала в Годрикову Лощину и намеренно выбрала путь, который вёл её мимо полуразрушенных остатков дома Поттеров, хотя и не смотрела на него ничем, кроме как краем глаза. Почему-то этот дом, казалось, символизировал всю чудовищность всего, что она потеряла. И хотя день был тёплым, Гермиона почти чувствовала запах снега в воздухе, ощущала, как обветрились её щёки от холода, чувствовала свою руку, уютно лежащую в руке Гарри, как это было в ту ночь, когда она посетила с ним могилы его родителей. Она без колебаний подошла к паре мраморных камней с надписями «Джеймс Поттер» и «Лили Эванс Поттер» и опустилась перед ними на колени. Рядом стоял обсидиановый обелиск высотой по пояс — не настоящая могила Гарри, не помпезное мраморное сооружение, заказанное Министерством, а просто памятник, который она, Джинни и Рон установили, — но она не могла на него смотреть, пока ещё нет.

— Простите, — сказала она вслух, но её голос был дрожащим и прерывающимся, ломаясь между слогами. — Простите, что я не смогла спасти вашего сына. — Прошло некоторое время с тех пор, как она здесь была, но она всегда чувствовала потребность извиниться; она не смогла бы точно объяснить почему. Она перебралась на коленях меньше чем на метр и посмотрела на надгробие Гарри. «Памяти Гарри Джеймса Поттера, 30 июня 2001 года, "Нитка, втрое скрученная, не скоро порвётся"».

— Гарри, прости. — Казалось, извинения — это всё, что у неё осталось. Она никого не спасла; она ничего не изменила. — Их нет; всех нет — а я... я, наверное, теперь действительно преступница. Я не хочу тебя оставлять... но идти больше некуда. Мои мама и папа... — Её голос перешёл в рыдание, и наступила тишина, нарушаемая лишь ветром в верхушках деревьев. Она протянула руку, чтобы коснуться кончиками пальцев поверхности надгробия. — Я люблю тебя.

Она на мгновение закрыла глаза, когда лёгкий ветерок тоскливо запутался в её волосах, представляя, что это Гарри касается её руки, её лица, тёплое дыхание Гарри у её уха, обещающее когда-нибудь без единого слова. Боль в горле усилилась до почти невыносимого давления, и она задалась вопросом, сможет ли что-нибудь когда-нибудь унять эту мучительную пустоту.

Наконец, Гермиона слегка наклонилась, оперевшись рукой о верхнюю часть камня для поддержки, чтобы посмотреть на боковую сторону надгробия. Незаметно, начиная с нижней трети обелиска, были ещё два имени, тонко — хотя и поспешно — выгравированные её собственной палочкой из виноградной лозы. «Рон Уизли, Джинни Уизли, 26/4/02». А затем, ниже, глубже высеченные, но почти неразборчивые, очевидно, продиктованные чистыми эмоциями, слова «Я Никогда Не Забуду». Она никак не могла знать, пережили ли последние Уизли тот роковой побег из Министерства, но с тех пор их никто не видел и не слышал, и даже Луна, при всей своей... убедительности... ничего не смогла выяснить.

Гермионе казалось, что жгучая кислота тоски и одиночества пронизывает её с каждым ударом сердца, и иногда она задавалась вопросом, почему оно продолжает функционировать. «Было бы гораздо проще, — размышляла она, — если бы этот проклятый орган просто перестал биться». Она думала о том, чтобы просто рухнуть здесь, в тени тех, кто любил Гарри больше всего; она представляла себя лежащей без чувств, пока трава шелестит вокруг неё, а её невидящие глаза отражают небо. Она желала этого так же, как можно желать выиграть в лотерею, ни разу не купив билета.

Она не могла представить, что могла бы сделать что-то, что привело бы к её собственной смерти. Во-первых, это безмерно порадовало бы Люциуса Малфоя. А потом был Гарри… его воображаемый упрёк пронзил её до самого сердца. Эти глаза… говорящие ей, что всё, что они перенесли, было напрасно, что он умер напрасно, что они все умерли напрасно… Нет, Гермиона должна была поднять знамя их дела и продолжать борьбу, сколько бы времени это ни заняло, даже если она останется одна, даже если единственное, что она сможет сделать, — это плюнуть в лицо тем, кто говорил ей, что она одна из «недочеловеков», и бросить им вызов, просто продолжая существовать.

Медленно Гермиона поднялась на ноги, чувствуя, словно постарела на годы за то недолгое время, что стояла на коленях. Она как можно дольше держала одну руку на надгробии Гарри, касаясь его кончиками пальцев, отступая назад, чувствуя себя покинутой, когда контакт прервался. Она глубоко вздохнула, словно готовясь к неприятному делу, а затем с тихим треском аппарировала, даже не успев опустить протянутую руку.

Гермиона снова появилась в узком мощёном переулке между двумя ухоженными домами. Ни у одного из них не было окон, выходящих в переулок, и Гермиона была уверена, что её не видели, когда она толкнула маленькую белую калитку и вошла в задний сад. Задняя дверь была заперта, поэтому она трижды постучала и подождала, слегка перебирая пальцами свою палочку, лежащую в рукаве.

Как раз когда она начала гадать, есть ли кто-нибудь дома, раздался шорох, щелчок отпираемого засова и дребезжание поворачиваемой дверной ручки.

— Мама! — радостно сказала Гермиона и бросилась в объятия матери почти прежде, чем дверь полностью открылась. Миссис Грейнджер напряжённо застыла, удивлённая пылкими объятиями явной незнакомки, прежде чем наконец обнять свою дочь.

— Гермиона? Вот так сюрприз. Так давно не виделись. Почему?..

— Я знаю, мама. Слишком давно. Я... мне так много нужно тебе рассказать. Столько всего... — Утешающие руки матери гладили её волосы.

— Ты изменилась, Гермиона...

— Волшебный мир не... он не такой, каким был раньше. Я должна быть осторожна, мама. Есть люди... которые меня ищут. — Гермиона ещё раз оглядела сад, прежде чем закрыть и снова запереть дверь. — Где папа?

— В офисе, — ответила её мать, проходя на кухню. — Хочешь чаю?

— Да, спасибо. Почему он пошёл на работу в субботу?

— У него был экстренный случай. — Гермиона ждала подробностей, но их не последовало. Раздался тихий звон фарфора, когда на стол поставили две чашки. Что-то кольнуло Гермиону в затылок, и она повернулась на стуле, чтобы посмотреть в пустой, тусклый коридор. Она повернулась обратно, чувствуя себя ещё глупее под мягким взглядом матери. — Что-то не так, дорогая?

— Всё не так, мама. — Она изо всех сил старалась, чтобы её подбородок не дрожал, пока она говорила. — Ты знаешь о... о Гарри. Я даже не знаю, что случилось с Роном и Джинни... а я... Министерство хочет меня арестовать, и...

— Ну, теперь ты здесь. И твой отец будет так рад видеть тебя дома! — Гермиона моргнула, удивлённая отсутствием реакции матери на новости о Роне и Джинни.

— Мам, я просто хотела увидеть тебя ещё раз, сказать, что со мной всё в порядке. Я не могу остаться. — Её тон был таким, словно она констатировала очевидный факт, хотя только что поняла, что это правда. Её намерения были туманными, когда она аппарировала в дом своего детства; тем не менее, на что бы она ни надеялась, это явно не имело значения. Пропасть между ней и её родителями была огромной; отвернуться от волшебного мира означало бы отвернуться от Гарри. Она не могла этого сделать. — Они, вероятно, время от времени наблюдают за этим местом, надеясь, что я приду сюда. А после того, что я сделала сегодня... — Любопытно, но её мать не проявила никакого интереса к деталям, никакой материнской тревоги по поводу того, что так беспокоило Гермиону.

— Ты можешь хотя бы подождать, пока вернётся твой отец. Он захочет тебя увидеть. Я уверена, что это будет безопасно, по крайней мере, так долго.

— Я... я не могу, мама. — Гермиона не смогла скрыть неуверенную нотку в голосе. Как хорошо было бы пойти в свою комнату и зарыться в одеяло, окружённой старыми книгами и детскими вещами, зная, что родители рядом и ничто не сможет ей навредить. Если бы только это было правдой. Но в этом месте больше не было ни убежища, ни утешения. Гермиона не была уверена, что сможет найти его где-либо ещё.

— Пока твой отец не вернётся, Гермиона. Тогда ты можешь уйти, если должна. — В голосе её матери появилась железная нотка, и это снова удивило Гермиону. Прошло довольно много времени с тех пор, как с ней так разговаривали. — Пей чай.

Гермиона поднесла чашку к губам, чувство беспокойства сжималось узлом в её животе. Дом казался гнетуще тёмным; его неподвижность скорее предвещала беду, чем успокаивала. Все шторы были задёрнуты, но она не могла избавиться от ощущения, что за ней наблюдают.

Она остановилась, губы коснулись края чашки, удивляясь незнакомому запаху чая.

— Это новый сорт, мама?

— Почему... почему да, это так. — Мать запнулась на ответе, и Гермиона с решительным стуком поставила чашку обратно на блюдце.

— Мам, кто-нибудь... — И тут она услышала: шорох подошвы ботинка по ковру, такой тихий, что она могла бы его и не заметить. Без колебаний она бросилась боком со стула, ударившись о пол и перекатившись, с палочкой наготове. Заклинание едва не задело её голову и, судя по звуку трескающегося дерева, вынесло шкаф или два.

— Экспеллиармус!

— Протего!

— Папа? — глупо сказала Гермиона, глядя на своего отца, вооружённого, подумать только, палочкой. Ей пришлось увернуться от ещё одного сглаза, прежде чем она смогла сказать что-либо ещё, нырнув за какое-никакое укрытие возле холодильника. Осознание пришло почти мгновенно и едва не парализовало. — Ты не мой отец!

— Говорили, ты самая способная ведьма на своём курсе. — Это был не голос её отца. Она выстрелила вслепую и услышала, как он выругался, когда Жалящее Заклятие едва не задело его.

— Что вы с ним сделали? — её голос был почти неразборчив от ярости и ужаса.

— Уверяю вас, он совершенно вне вашей заботы. — Сзади, от матери, донёсся всхлип. Гермиона удивлённо посмотрела на неё, подумав, что если один из них — самозванец под Оборотным зельем, то и другой должен быть таким же. «Империус», — поняла она, заметив неподвижную позу матери посреди магической перестрелки. Мгновение невнимательности стоило ей дорого. — Экспеллиармус! — Её палочка аккуратно приземлилась в вазу с цветами в центре кухонного стола. — Авелло!

Крик вырвался из горла Гермионы, и она согнулась, когда проклятие поразило её. Казалось, её кожа вот-вот будет насильно отделена от сухожилий; она рябила и извивалась, словно под ней корчились живые существа. Она поняла, что упала, когда почувствовала, как её голова ударилась об испанскую плитку; её сенсорное восприятие было затоплено всепоглощающей болью.

— Прекрати! — Крик её матери, сдавленный слезами, донёсся до её ушей, словно издалека. Раздались звуки деревянных стульев, скребущих по полу и опрокидывающихся, звуки бьющегося стекла. Её нападавший, очевидно, пытался снова наложить на её мать проклятие «Империус». Тихо она перекатилась, яростно моргая, чтобы убрать световые пятна из глаз, и увидела свою палочку, лежащую в луже воды, листьев и битого стекла. Тяжело дыша от усилия, она подобрала её и поднялась на ноги.

— Оставьте мою мать в покое! Твой хозяин отправил за мной. Она вам ни к чему! — Мужчина-который-не-был-её-отцом отбивался от матери одной рукой, размахивая палочкой другой. Миссис Грейнджер яростно сражалась с ним; Гермиона не могла послать точно заклинание.

— Империо! — Он наконец поразил её, и черты лица её матери снова застыли в безмятежной маске. Он взмахнул палочкой в сторону Гермионы. — Убей её.

Миссис Грейнджер вернулась на кухню, с металлическим «шшиинь» вынув длинный нож из подставки на столешнице. Их нападавший взмахивал палочкой взад и вперёд, заставляя пожилую женщину идти странной траекторией, которая держала её — и его — вне линии огня Гермионы.

— М... мам? — Гермиона видела, как слёзы текут по щекам её матери, хотя глаза были безлично холодны. Гермиона подняла палочку, и она так сильно дрожала в её руке, что она не была уверена, сможет ли прицелиться с какой-либо точностью. — Импедимента!

Её мать отбросило в противоположном направлении, словно грубыми, невидимыми руками. На долю секунды её отец под Оборотным зельем отвлёкся на это движение, и всё, что понадобилось Гермионе, — это быстрый Редуктор в потолок.

Раздался грохочущий треск, быстро переросший в рёв, когда белая штукатурка, а за ней и чердачный пол с хранящимися там вещами, обрушились лавиной. Взметнулась белая пыль и изоляция, окутав комнату облаком и поглотив их врага. На долгое мгновение воцарилась полная тишина. Гермиона балансировала на носках, готовая быстро двинуться, если бой возобновится. Она открыла рот, чтобы заговорить, и в ответ получила лишь удушливую пыль, покрывшую её язык и рот изнутри.

— М... мам? — сказала она пыльным шёпотом. В ответ раздался стон, за которым последовал грохот скользящего мусора. — Мам, не пытайся двигаться. Я иду. — Она поскользнулась и проехала по опилкам, случайным предметам одежды и неровным плитам гипсокартона. Подойдя ближе, она увидела тело их нападавшего, уже вернувшегося к тому, что, как она предположила, было его истинной формой; его шея была согнута под неестественным углом, а взгляд был направлен поверх её головы в никуда. Она не смогла испытать никаких эмоций, кроме мрачного удовлетворения.

Дальше, в глубине комнаты, она увидела свою мать, пытающуюся выбраться из-под груды обломков. Гермиона с ужасом увидела, что одна из потолочных балок обрушилась и придавила живот её матери. — Мама, пожалуйста... постарайся не двигаться.

— Твой... твой отец... они... они убили его. — Её дыхание было прерывистым и недостаточным; её руки с полной тщетностью царапали тяжёлое дерево.

— Я знаю, мама. Вингардиум Левиоса. — Балка поднялась, отодвинулась в сторону. Измученное болью выражение на лице её матери немного смягчилось, но дыхание не выравнивалось. Гермиона провела руками по матери, сначала лихорадочно, а затем более механически, когда реальность ситуации стала ясна.

— Он... он бы никогда... он бы никогда не причинил мне вреда... или тебе, милая.

— Я... я знаю, что не причинил бы. — Слёзы обжигали ей глаза, щёки, капали с подбородка на пальцы. Сколько может плакать один человек? Сколько может вынести один человек? «Гарри... Мерлин, помоги мне, я не так сильна, как ты».

— Они... они что-то сделали с моим... с моим разумом. Я... я пыталась их остановить... я хотела тебя предупредить, но я... но я...

— Всё в порядке, мама. Я знаю, ты пыталась. Всё в порядке.

— Ты... ты в беде, Гермиона? Они... они собираются прийти... прийти за тобой?

— Я справлюсь, мама. Не беспокойся обо мне.

— Ты моя маленькая девочка. К... конечно, я беспокоюсь. Это моя работа. — Её дыхание стало прерывистым, с тяжёлыми, судорожными вдохами. Гермиона заметила, что зрачки глаз её матери были разного размера. Когда она наклонилась, чтобы проверить голову матери, её ладони опустились во что-то липкое и тёмное.

— Я люблю тебя, мама, — сумела она заставить себя сказать отчётливо. — Прости, что я... что меня не было рядом чаще.

— Ты... ты делала что-то важное. Мы с отцом... всегда знали, что ты совершишь великие дела. Мы... мы всегда знали... — Она внезапно напряглась, черты её лица исказились. Её рука сжала запястье Гермионы. — Тебе нужно идти.

— Мам, я не могу тебя здесь оставить. Я...

— Пожалуйста... пожалуйста, Гермиона. Ты должна спасти себя. Ничего... ничего ты не можешь сделать... для меня. Он говорит, тебе нужно идти... сейчас!

Гермиона, шатаясь, поднялась на ноги, полуослепшая и покрытая пылью. Она споткнулась о пару разбитых ящиков и чуть не упала, с её губ сорвалось сдавленное рыданием проклятие.

— К... кто говорит, мама? Кто? О чём ты говоришь?

— Ну, Гарри, дорогая. Такой приятный молодой человек. — Глаза её матери были стеклянными и затуманенными от боли, в них не осталось и следа ясности, голос был невнятным, но её слабый жест рукой заставил Гермиону обернуться, надеясь вопреки всякой надежде увидеть его, хотя она и знала, что это смешно. Её мать умирала, галлюцинировала; не было никакой рациональной причины, по которой она должна была бы...

Множественные хлопки аппарации, далёкие, но слишком близкие, вырвали её из задумчивости. Оглянувшись, она поняла, что её мать мертва. Гермиона пошатнулась от осознания, но не почувствовала боли. Первый удар молота обрушился со смертью Гарри, он был смертельным; эти последующие удары были ненужными, излишними, пока она, ошеломлённая и бесчувственная, металась от одной трагедии к другой, а Судьба ждала, когда она сдастся и перестанет двигаться.

«Прости, не сегодня». Она быстро обошла остатки беспорядка и плавно выскользнула из кухонной двери, перейдя на бег, как только миновала ступеньки. Одной окровавленной рукой она перепрыгнула через низкую каменную стену, отделявшую их сад от соседского. Она только что это сделала, когда за её спиной прокатилась волна магии, потрескивая на кончиках её волос. Гермиона едва успела выбраться за пределы действия Анти-Аппарационных чар. Прежде чем какие-либо Авроры смогли обойти дом, она аппарировала.

Она не решила сознательно, куда идти, но оказалась снова в Годриковой Лощине, у стены, окружающей кладбище. Дом Поттеров, она знала, был чуть дальше за поворотом тропинки. Маленькая деревушка была тихой, даже сонной, и у неё возникло внезапное острое ощущение, что она осталась одна на планете. «Если бы я просто перестала существовать — прямо сейчас — кого бы это вообще волновало?» И мать видела Гарри… тоска пронзила Гермиону, словно смерть была встречей старых друзей, на которую её не пригласили.

«Гермиона Грейнджер, ты сходишь с ума». Решительно она отбросила мысли о Гарри, о своих родителях, об Уизли. Она не могла позволить себе чувствовать что-либо; если бы она это сделала, она знала, что рассыплется на землю, как брошенный плащ. Ей нужно было новое место, чтобы спрятаться, новый способ поддерживать связь с Луной, новый метод распространения своих мыслей, чтобы напомнить людям о Мальчике, Который Выжил, и об истинных пристрастиях Люциуса.

Гермиона заставила свой взгляд подняться по тропинке туда, где она исчезала за выступом леса, за которым находился дом детства Гарри. Они останавливались там на некоторое время, все трое, во время одной из фаз охоты за крестражами: промокшие, замёрзшие, напуганные и несчастные. Дом был ветхим и протекал, что они время от времени пытались исправить рассеянным Запечатывающим Заклинанием. Дамблдор был мёртв, Министерство было менее чем сговорчивым, а Пожирателям Смерти было приказано смертельно проклясть её и Рона при встрече, а затем сопроводить Гарри к его конечному пункту назначения. Однажды вечером они наткнулись на случайный патруль, и это переросло в короткую стычку. Пробираясь через заднюю дверь бывшего дома Гарри, они лихорадочно стирали все следы своего присутствия и прятались в подвале. Гермиона отправила их исследования в магловское хранилище, которое она арендовала на имя своего отца как раз на такой случай, и они сжались в самом тёмном углу, под Мантией-невидимкой, наблюдая за полуразрушенной лестницей (нижние ступени рассыпались в гнилые щепки задолго до их прибытия) и едва осмеливаясь дышать.

Гермиона помнила, как она себя чувствовала, когда сырость стены проникала сквозь джемпер, Рон почти сидел у неё на ногах, и казалось, что от Гарри, прижавшегося к ней с другой стороны, исходит обжигающее тепло. В темноте она нащупала его руку, так же как Рон нащупал её, и они цеплялись друг за друга, надеясь, что неминуемая опасность обойдёт их стороной. В конце концов, Пожиратели Смерти, очевидно, удовлетворились заброшенностью дома, потому что они удостоили кромешную тьму и сломанные ступени подвала лишь самым поверхностным осмотром. После этого Трио покрыло маленький городок слоями Обнаруживающих Чар и каждую ночь спали под Мантией, пока два месяца спустя не двинулись дальше по следу следующего крестража.

Она наложила на себя Дезиллюминационное заклинание, прежде чем дом показался в поле зрения, и прерывисто вздохнула, подняв глаза и посмотрев, по-настоящему посмотрев, на старое здание. Гермиона подождала, пока ожидаемая боль пронзит её, а затем тщательно обошла периметр, прежде чем войти через уже разбитое окно. Она хотела оставить гнилую дверь нетронутой, чтобы не привлекать излишнего внимания к своему присутствию. Он был пуст, заброшен, покинут, как и тогда, когда она останавливалась там со своими мальчиками; пыль покрывала полы, а паутина украшала потолки и углы. Дом был пуст, как и три года назад — никто не знал, кто убрал дом после смерти жильцов и куда делась мебель.

Гермиона старалась стирать свои следы и ничего не трогать, используя палочку, чтобы незаметно открыть дверь в подвал. Там она чувствовала бы себя спокойнее, там она могла бы контролировать доступ, там не было окон за спиной или неиспользуемых комнат, где могли бы скрываться нападавшие. Она легко спрыгнула на грязный пол подвала и рискнула немного осветить его палочкой, чтобы осмотреться. Он был таким же пустым, как и остальная часть дома; они приложили все усилия, чтобы не оставить следов. И всё же, Гермиона почти подумала, что видит их троих такими, какими они были: она сама, сгорбившаяся над книгой в кожаном переплёте в углу, зачарованное перо делало заметки на свитке пергамента, прикреплённом к стене; Рон, с Удлинительными Ушами, слушал радиопрограмму своих братьев и другие новости; и Гарри, склонившийся над их записями о крестражах, выглядевший бледным и усталым, выдавливающий из себя натянутую улыбку на какой-нибудь юмористический комментарий Рона. Она почти слышала смех Рона, и она вздрогнула, одиночество давило на неё, словно она была погребена заживо.

«Погребена заживо»… Гнетущая тьма вернулась с силой цунами. «Мама, Папа, Гарри, Рон, Джинни, МамаПапаГарриРонДжинни…» Она ни с кем из них не успела попрощаться. Она чувствовала себя задушенной, вялой, измученной, разорванной на части; тяжесть одиночества была сокрушительной.

Гермиона с опаской посмотрела на дверь в дом, расположенную высоко на стене оттуда, где она стояла. Она всё ещё была слишком открыта, слишком уязвима, недостаточно глубоко в недрах земли для такой Забытой, как она. Она обошла комнату и стояла у дальней стены, перекатывая палочку между двумя пальцами, лишь вполуха слушая щелчки, которые она издавала о влажный кирпич.

Шум заставил её подумать о Косой аллее, и это заставило её посмотреть на унылую стену в новом и ином свете. «Новая комната, невидимая, необнаруживаемая квартира рядом с подвалом… Я была бы спрятана, я была бы рядом с Гарри, где-то, что когда-то что-то значило для Гарри…»

Она обвела контуры кирпичей, создавая смутное очертание дверного проёма; линии раствора на мгновение засветились, когда её палочка коснулась их, и её наполнила странная меланхоличная радость, пока она изо всех сил пыталась спасти разорванные остатки того, что у неё осталось.

«Всё, что ушло... всё, что у меня осталось... это всё одно и то же». Несмотря на её прежнее нежелание даже смотреть на дом, казалось почему-то уместным укрыться здесь, в этом месте Смерти, чтобы оплакать то, что ушло, то, по чему она всегда будет скучать. И, может быть, как-то, сразиться с теми, кто разрушил её жизнь, заставить тех, кто отнял всё, горько пожалеть об этом...

Гарри, я здесь…