Союз эсперов: Бойся желаний своих (джен)

Союз эсперов довольно быстро перебрался из дешёвенькой гостиницы в престижный отель. Каждому, кроме неразлучных Ильфа и Петрова, был отведён отдельный номер. Переселение решили «обмыть» (по выражению Есенина), а заодно, согласно изначальным планам, отметить приезд. Как раз кстати в отеле был прекрасный ресторан.

Зал гудел, словно встревоженный улей. Звенели бокалы, смешивались голоса, смех и звонкий голос Есенина, затянувшего частушку. Вечер обещал быть нескучным. Довольно быстро развеселившийся Есенин запрыгнул на стол и крикнул:

— Эй! Кто хочет вина из шкафа самого́ босса Портовой Мафии?

А в дальнем конце зала, у высокого арочного окна, за которым уже зажигались вечерние огни, было тихо и почти безлюдно. Булгаков подошёл к Дазаю, который сидел на подоконнике с бокалом нетронутого шампанского и смотрел в окно.

— Необычное завершение необычного дня, — с улыбкой сказал Михаил. — А этот отель действительно впечатляет. Я помогал заносить чемоданы ребятам в номера и краем глаза видел их апартаменты. Представляю, в какую копеечку нам бы всё это обошлось, если бы Мафия не взяла на себя расходы!

Дазай оторвался от окна и повернулся к приятелю.

— Камидзу, если хочешь, можешь перебраться сюда. Тебе, наверное, некомфортно в моём холостяцком бардаке. Я тебя не держу, — пряча глаза, тихо добавил он, слегка покрутив бокалом, чтобы пузырьки шампанского ринулись в бесполезный танец.

— Вряд ли сюда пустят с котом, — пожал плечами Булгаков.

— Ну, можно же договориться. Я могу даже с Мори...

— Осаму, — Булгаков положил руку ему на плечо, — не в обиду ребятам, но рядом с тобой мне находиться намного легче, чем с ними. И мне плевать, в дорогом отеле или на улице. Важно не где, а с кем.

Дазай поднял на него взгляд и улыбнулся непривычной для него, робкой улыбкой.

— Спасибо, — едва слышно прошептал он и отвернулся, пряча заблестевшие глаза.

Булгаков стоял рядом с ним, храня молчание. Он без слов понял всё, что осталось между ними невысказанным. Когда Дазай спрыгнул с подоконника, его глаза уже горели шкодным огнём. Он поднял бокал.

— За бродячих псов?

Булгаков недоумённо покосился на него, потом улыбнулся.

— За бродячих псов!

Их бокалы столкнулись с живым, задорным звоном.

Были те, кто не присоединялся к общему веселью. Куникида, Ахматова, Фукудзава и Толстой находились в кабинете директора Детективного Агентства и обсуждали последние нюансы союзничества.

— С Мафией нужно быть настороже, — говорил Фукудзава. — Мори обычно держит слово, но...

На экране телефона Ахматовой высветился незнакомый номер.

— Прошу прощения, — отойдя в сторону, она приняла вызов и поднесла телефон к уху. — Слушаю.

Её лицо было непроницаемо, когда она вернулась к обсуждению.

— Мне только что назначили встречу. Я должна вас покинуть.

— Встреча в такой час? — удивился Фукудзава. — Кто же...

— Господин Огай Мори, — равнодушно ответила Ахматова. — Сказал, ему нужно обсудить со мной кое-что тет-а-тет.

— Вы не должны ехать! — вскочил с места Куникида, поправляя очки. — Это чистейшая провокация! Неизвестно, что́ он задумал.

— Я вам не жена, господин Куникида, чтобы вы разговаривали со мной в таком тоне, — холодно сказала Ахматова.

Фукудзава был более сдержан, но он тоже смотрел на неё с тревогой.

— Я не ваш начальник, однако...

— Вы абсолютно правы, — улыбнулась Ахматова, — вы — не мой начальник. Я думаю, все важные вопросы мы обсудили. Господин Толстой, я могу быть свободна?

Глава Союза кивнул. Ахматова попрощалась и вышла. Потрясённые Фукудзава и Куникида повернулись к Толстому.

— Вы ведь могли ей запретить...

— Я не вправе что-либо запрещать своим подчинённым, если это касается сугубо их личной жизни, — спокойно сказал Толстой. — Анна — взрослая, разумная женщина, она вправе поступать так, как ей угодно. Если вы не возражаете, я тоже вас покину, чтобы присоединиться к празднику. Чего и вам советую, — добавил он.

* * *

Дорогой автомобиль, который прислали за Ахматовой прямо к офису Агентства, привёз её в ресторан. Водитель открыл ей дверь машины и попытался проводить в ресторан, но она вежливо отказалась от помощи.

Ресторан был пуст, приглушённый свет выхватывал из полумрака лишь стол, накрытый на двоих. Возле него стоял Огай Мори. Увидев Ахматову, он улыбнулся.

— Я рад снова видеть вас.

— К сожалению, я не могу ответить вам тем же, — она усмехнулась, но усмешка вышла не дерзкой, а холодной и смелой. — Вы лишили меня вечера в компании моих коллег.

— Надеюсь, моё скромное общество сможет компенсировать эту потерю, — Мори слегка поклонился и пригласил её за стол.

Ахматова села напротив него.

— По телефону вы сказали, что вам не ясны некоторые пункты договора. Чем я могу помочь?

Мори приятно засмеялся. Его смех был бархатистым и опасным, как тигриное урчание.

— Надеюсь, вы простите мне этот маленький обман. На самом деле, мне всё предельно ясно, но я так хотел вас увидеть...

Он положил свою ладонь на её руку. Ахматова проследила за его движением и резко встала из-за стола.

— Что ж, тогда мне лучше удалиться.

Она развернулась, но Мори молниеносно поймал её за локоть и повернул лицом к себе. Их взгляды встретились. Ахматова на мгновение оцепенела, сердце заколотилось где-то в горле, но затем она расслабилась, приняв решение...

— Я вас напугал? — спросил Мори. — Простите, я не хотел...

Он попытался провести рукой по её волосам, но она взглядом остановила его.

— Что вы так пристально на меня смотрите? — улыбнулся он. — Как будто хотите что-то прочесть.

— У вас глаза злые, — тихо сказала Ахматова.

Она толкнула его, используя момент его удивления, так, что он упал прямо на стол, с грохотом опрокинув его, и побежала к двери.

В коридоре она встретила нескольких мафиози, встревоженных шумом.

— Скорее, вашему шефу плохо! — крикнула она.

Дождавшись, пока они войдут в зал, она захлопнула за ними дверь и прикоснулась к деревянной поверхности. Щёлкнул невидимый замок. Её способность запечатала выход. Ахматова выбежала на улицу.

— Госпожа Ахматова, скорее!

Она обернулась и увидела чёрный седан, резко подруливший к обочине. За рулём сидел Куникида. Из-за его плеча с пассажирского сиденья выглядывал Ацуши. Ахматова запрыгнула на заднее сиденье и оказалось рядом с Рампо, жующим пончики. Куникида нажал на газ, и машина сорвалась с места.

Когда они проехали квартал, Ацуши осмелился посмотреть на Ахматову и к своему удивлению обнаружил, что она достала из сумочки зеркальце и спокойно поправляет причёску, как будто ничего не произошло.

— С вами всё в порядке?

— Да, — коротко ответила она. — Я даже не удивлена. Эти мужчины до смешного предсказуемы!

Она как будто не заметила, что с ней в салоне сидит три представителя мужского пола. Куникида молчал.

— Остановите здесь, будьте добры, — попросила Ахматова, когда они свернули к набережной.

— Вам плохо? — озабоченно спросил Куникида, впервые обернувшись к ней. Его лицо выражало смесь тревоги и суровой ответственности.

— Просто нужен воздух.

Она вышла на пустынную набережную и сделала глубокий вдох, полной грудью, ощущая, как дрожь внутри постепенно стихает. Рампо выскочил следом за ней.

— Вы недавно расстались с мужем, верно? — спросил он.

Ахматова медленно повернулась к нему. Лунный свет падал на её строгое лицо.

— Уже кто-то растрепал?

— Дедукция. Я заметил след от кольца на вашем безымянном пальце. Что произошло?

— Измена, — просто ответила она, и это горькое слово повисло в воздухе.

— Вы полагали, Мори окажется другим? — спросил Рампо. В его голосе не было любопытства, лишь констатация факта.

— Я думала, он лучше. На переговорах у меня создалось такое впечатление. Но на деле...

Она вздохнула и закрыла глаза. Помолчав, она открыла их вновь и посмотрела прямо на Рампо, и в её взгляде была внезапная, пронзительная уязвимость.

— Что мне делать, господин Эдогава?

— Я не знаю, — помолчав, ответил он. — Я никогда не был замужней женщиной. Ситуация складывается... мм... неловкая. Остаётся молить небо, чтобы она не повлияла на заключённый сегодня союз.

— Не думаю. Это только моя борьба. И его, — сказала Ахматова, глядя туда, где ночное небо сливалось с тёмным морем.

* * *

За столом сидел Фёдор Достоевский. В одной его руке было белое фарфоровое блюдце, в другой — тонкая кисть. Он с почти болезненной концентрацией выводил на поверхности блюдца замысловатые знаки, похожие на сплетение рун и церковнославянских букв.

— Эй, Дост-кун, чем ты занимаешься? — раздался голос, нарушивший тишину. — Росписью посуды для будущих чаепитий с врагами?

На кресле в углу, казалось, материализовавшись из теней, оказался Николай Гоголь. Его облик — полосатые штаны, белый цилиндр, светлая косичка — казался ещё более нелепым в этой мрачной обстановке. В его руках беспрестанно двигались спицы, вязавшие что-то бесформенное.

— А, я тебя не заметил, Гоголь, — равнодушно, не отрывая взгляда от работы, сказал Достоевский. — Давно ты здесь?

— Уже минут пять как перебрался из своего номера в твой вместе с креслом, — ответил Гоголь, и спицы в его руках зацокали быстрее.

— Твоя «Шинель» поистине чудесна! — прокомментировал Достоевский, на секунду взглянув на кресло.

— А твоё гостеприимство, как всегда, трогательно. Я хотел поинтересоваться, когда ты дашь мне задание? Мне скучно! Мои пальцы жаждут не вязания, а иного занятия.

— Терпение, мой друг. Возможно, ты в этом деле вовсе не понадобишься, — Достоевский аккуратно поставил блюдце на стол. — В первую очередь это война Марины. Верно?

Он обратился к Цветаевой, стоявшей у окна, словно статуя. С тех пор, как она работала плечом к плечу с Дазаем, она изменилась до неузнаваемости. Исчезла её прежняя порывистость, словно её отрезали вместе с и без того короткими волосами, теперь доходящими до ушей. Цвет кожи стал мертвенно-бледным, а в зелёных глазах плясали странные, жестокие огоньки. Её взгляд был прикован к Библии, лежавшей на подоконнике.

— Да, — ответила она глухо, не отрывая взгляда от книги и проводя пальцем по корешку, словно проверяя остроту лезвия. — Это моя война. И я собираюсь её выиграть.

— Ты так и не сказал, что ты делаешь, — вернулся к своему Гоголь, и в его голосе зазвучала лёгкая издевка. — Не соблаговолишь ли ты, наконец, прояснить цель этого керамического медиума?

— Вижу, что ты не отстанешь, — вздохнул Достоевский. Он придвинул блюдце к центру стола. — Я проверяю старые, забытые обряды. Суеверия, в которых, как известно, часто скрывается зерно высшей истины. Если народная молва не лжёт, мы должны получить...

Он достал из сумки идеально круглое красное яблоко, поставил его на самый край блюдца и лёгким толчком пальца заставил катиться по идеально отполированному краю.

— ...своего рода, всевидящее око, — договорил он, и его голос приобрёл проповеднический, гипнотический оттенок.

Пространство в центре блюдца задрожало, будто поверхность воды. Знаки, нанесённые тушью, начали светиться тусклым матовым светом. И на поверхности возникла маленькая, но идеально чёткая движущаяся картинка. Она показывала кабинет Мори, а в центре — смеющееся лицо Дазая.

— Мы просто поставим его среди других стульев в офисе Агентства. Ха-ха, я бы посмотрел, как Достоевский будет ворошить мебель в поисках бриллианта!

Глаза Достоевского сузились. В них не было ни злости, ни досады — лишь холодная, безразличная ясность хищника, высчитавшего траекторию прыжка. Уголки его губ дрогнули в подобии улыбки, больше похожей на гримасу боли.

«Смейся, шут, — пронеслось в его сознании ледяным и беззвучным вихрем. — Смейся, пока не плачешь. Исход этого маскарада покажет, на чьём лице застынет последняя улыбка...»

Тишину в номере нарушал лишь треск свечей и мерное цоканье спиц Гоголя.