Я помню море (джен)

Мы не знали чего ждать после ночи. Он повёл нас на улицу.

Утро было светлым.

Но солнце здесь не греет — оно смотрит сверху, как наблюдатель.

Сестра Агнес не сопровождала нас.

Ни одного Брата.

Только он.

Командир Сэм встал на краю поля.

Просто поле. Трава скошена. Неровно.

Он был в той же одежде — чёрная рубашка, серые брюки.

На этот раз — рукава закатаны выше.

На его лице — ничего.

Но он уже знал, что мы не понимаем и нуждаемся в его объяснении.

— Построение.

Без колонны. Просто передо мной.

Мы подходим.

Никто не говорит.

Никто не смеется.

Никто не знает, что это.

Он оглядывает нас, как всегда — не оценивая, а сканируя.

— Сегодня — физическая тренировка.

Мы начнём с простого: бег.

Питер моргает.

Мальчик с числами сжимает кулаки.

Элизабет опускает голову, будто готовится к удару.

Я чувствую, как во мне застывает воздух.

Бег?

Бег — это побег.

Бег — это тревога.

Бег — это когда кто-то кричит: “Стоять!” и потом боль.

— Это не наказание.

Это не гонка. Не казнь. Не задание.

Это — движение.

Ваши тела забыли, как это делается. Я напомню.

Он показывает — как поставить ноги.

Как согнуть колени.

Как дышать.

Как встать не для

молитвы, а для действия.

Он делает это… мягко.

Это страшнее.

Как будто он знает, что мы ожидаем боли, и специально не даёт нам её.

— По сигналу — просто бегите. Один круг.

Кто упадёт — поднимется.

Кому тяжело — отдохнёт.

Но двигаться — теперь приказ.

Мы стоим.

Тишина.

Трава шуршит под ветром.

Он поднимает руку.

— Три.

Два.

Один.

Сигнал — не крик.

Просто кивок.

И мы бежим.

Сначала — неуверенно.

Кто-то спотыкается.

Кто-то идёт пешком.

Кто-то оборачивается — ждёт удара.

Но ударов нет.

Только дыхание.

Только наши ноги.

Только ощущение, что мир не рушится, когда ты двигаешься.

Я бегу медленно.

Не потому что не могу.

Потому что не знаю, зачем это.

Но где-то внутри…

где-то глубоко…

это похоже на свободу.

И именно поэтому — страшно.

Он не хвалит.

Не ругает.

Просто наблюдает.

Когда мы останавливаемся, он говорит:

— Завтра будет сложнее.

Сегодня — достаточно.

И уходит.

Питер кашляет. Элизабет падает на колени.

Я стою.

И впервые за всё время думаю:

А вдруг он… действительно хочет, чтобы мы выжили?

После утренней тренировки не было... ничего.

Никаких криков.

Никакой Сестры Агнес с ведром ледяной воды. Никаких ударов.

И это — разрушило систему.

После завтрака Анна 3302 подошла ко мне. Не заговорила.

Она просто легла рядом на цемент и всмотрелась в потолок.

Мы молчали.

Молчание с ней — удобное.

Оно не требует коммуникации.

И вдруг она прошептала:

— Мэри. А у тебя когда-нибудь были друзья?

Я ответила честно:

— Нет. Я не знаю, как это.

Она кивнула.

И — улыбнулась.

Осторожно. Как будто впервые за долгие месяцы позволила щеке двигаться иначе, чем от затрещины.

У нас было “самостоятельное время” — так сказал Сэм.

— Делайте что угодно.

Главное — не врите, что вам нечего делать.

Анна посмотрела на меня.

Я — на неё.

И тогда мы нашли мышей.

Они жили за кухней.

Серая дырка в деревянной панели, откуда по ночам доносилось шуршанье и писк.

Обычно их травили. Или бросали в ведро с хлоркой.

Но мы поймали двух.

Маленькие. Блестящие глаза.

Одна— с белым пятном на боку. Вторая— с откушенным ухом.

Анна держала мешочек, а я ловила.

Сестра Виктория всегда носит с собой сашэль.

Бордовая сумка через плечо, в которой — блокнот, чётки, капли от мигрени и хлыст в сложенном виде.

Она всегда оставляет её на скамейке у Часовни, когда идёт на утреннюю молитву “о душах павших”.

Мы знали.

Мы ждали момента.

--

Анна стояла на шухере.

Я действовала.

Сумка была открыта.

Ярлык с именем “VIKTORIA M.”

Чётко вышит. Как надгробие.

Я положила мышей аккуратно.

Они не пищали.

Просто пропали в её вещах, как мысль, которую не успели высказать.

Мы отошли.

И ждали.

Сцена была… фееричной.

Сестра Виктория шла к скамейке с лицом мученицы и диктатора одновременно.

Она взяла сумку. Перекинула через плечо.

И почти дошла до крыльца, когда…

Писк.

Шевеление.

Ткань дёрнулась.

И потом — КРИК.

Не крик боли.

Не крик страха.

Крик унижения.

Она выронила сумку, мыши выскочили наружу, одна прыгнула на туфлю.

Виктория отпрыгнула ровно на два метра.

В этот момент даже дети в проходе замерли.

Сестра Агнес перекрестилась.

Брат Лукас побледнел.

Анна рядом со мной прошептала:

— Если мы исчезнем завтра — я не жалею.

Но мы не исчезли.

Сэм появился через час.

Он ничего не сказал.

Просто прошёл мимо нас.

Посмотрел.

Остановился.

Сказал:

— У кого бы это ни был план — вы переоценили мышей.

Он ушёл.

Мы смотрели друг на друга.

И впервые — засмеялись.

По-настоящему.

Глухо. В горло. В живот.

Как живые.