Тихая гавань (гет)

Возвращение на площадь Гриммо было похоже на прыжок в ледяную воду после удушающей жары. Мир вокруг них сжался, закрутился в тугой вихрь и выплюнул их на потрескавшиеся ступени знакомого крыльца. Воздух здесь был другим — тяжёлым, пропитанным запахом городской пыли, сырости и застарелого отчаяния, которое, казалось, въелось в сами камни дома.

Гарри всё ещё держал Гермиону за руку. Её пальцы были холодными и безвольными. Они стояли мгновение в тишине, оглушённые резкой сменой обстановки и ещё не до конца осознавшие необратимость того, что только что произошло. За их спинами остался не просто дом Уизли. Там осталась целая жизнь. Дружба, скреплённая годами испытаний. Смех Рона. Забота миссис Уизли. Любовь Джинни. Всё это теперь было в прошлом, отделённое от них пропастью, которую они сами и вырыли.

— Мы не можем просто так уйти, — прошептала Гермиона, её голос был глухим. Она смотрела не на Гарри, а куда-то сквозь него, на обшарпанную дверь дома Блэков. — Это неправильно. Мы должны... поговорить.

Гарри знал, что она права. Их ночной исход был бегством, продиктованным шоком и болью. Но оставлять всё так, в подвешенном состоянии, было бы трусостью. Они были должны им — Рону и Джинни — нечто большее, чем молчаливое исчезновение. Они были должны им прощание. Болезненное, уродливое, но честное.

— Ты права, — кивнул он, его собственный голос звучал чужим. — Но не вместе. Порознь.

Гермиона поняла его без слов. Это были их личные битвы. Его — с Джинни. Её — с Роном. Смешивать их — значило бы лишь усугубить боль, превратить прощание в очередной перекрёстный допрос.

— Я... я поговорю с Джинни, — произнёс Гарри, и от одной мысли об этом у него похолодело внутри. Что он мог ей сказать? Как можно облечь в слова тот факт, что ты разбил сердце человеку, который любил тебя всем своим существом, потому что ты сам — пустая оболочка?

— А я — с Роном, — выдохнула Гермиона. Её плечи поникли под тяжестью этой перспективы. Разговор с Роном, который только что выгнал их, казался невозможным, но необходимым ритуалом.

Они договорились встретиться здесь же, на площади Гриммо, после. Не было назначено точного времени. Они просто знали, что вернутся сюда. Теперь это было их единственное убежище.

Гарри аппарировал первым. Он появился на окраине сада «Норы», рядом со старым сараем для мётел. Утренний свет уже заливал холмы, окрашивая небо в нежно-розовые и оранжевые тона. Птицы пели так беззаботно, словно в мире не существовало разбитых сердец. Гарри медленно пошёл к дому, и каждый шаг отдавался в груди глухим ударом.

Он нашёл Джинни там, где и ожидал — на берегу небольшого пруда в дальнем конце сада. Она сидела на траве, обхватив колени руками, и смотрела на тёмную воду. Её рыжие волосы, обычно такие живые и яркие, казались тусклыми в утреннем свете. Она услышала его шаги, но не обернулась.

Гарри остановился в нескольких шагах позади неё. Тишина была густой и тяжёлой.

— Джинни...

Она не ответила. Её плечи были напряжены.

— Мне жаль, — произнёс он. Слова прозвучали жалко и неадекватно. Что такое «жаль» по сравнению с той болью, что он ей причинил?

— Тебе жаль, что ты сделал мне больно? Или тебе жаль, что тебя поймали? — спросила она, не поворачивая головы. Её голос был ровным и холодным, как поверхность пруда.

— Мне жаль всего, — честно ответил Гарри. — Жаль, что я не смог стать тем, кем ты заслуживаешь. Жаль, что я позволил всему зайти так далеко. Жаль, что я не был честен с тобой. И с самим собой.

Джинни медленно повернула голову и посмотрела на него. Её глаза были сухими, но покрасневшими. В них больше не было ни любви, ни обожания. Только усталость и горькое разочарование.

— Ты её любишь?

Вопрос повис в воздухе. Гарри задумался. Любовь. Было ли то, что он чувствовал к Гермионе, любовью в том смысле, в каком её понимала Джинни? Было ли это романтикой, страстью, желанием? Нет. Это было нечто иное. Более глубокое и тёмное. Это была потребность. Как в воздухе.

— Я не знаю, — наконец произнёс он. И это была самая честная вещь, которую он говорил за последние месяцы. — Я знаю только, что я не могу без неё. Она — единственная, кто видит меня настоящего. Не героя. Не Избранного. Просто... сломанного парня со шрамом.

— А я? — её голос дрогнул. — Кем была для тебя я, Гарри? Попыткой стать нормальным? Красивым фасадом, за которым ты прятал свои руины?

Каждое её слово было точным ударом.

— Нет, — покачал он головой. — Ты была моей надеждой. Надеждой на то, что я смогу всё это оставить позади. Что твоя любовь, твой свет смогут вытащить меня. Я так хотел этого, Джинни. Я так отчаянно хотел быть достойным тебя. Но я не смог. Дело не в тебе. Никогда не было в тебе. Ты яркая, ты сильная, ты живая. Ты заслуживаешь кого-то целого. А я... я сломан. Всё, что внутри меня, — это пепел и призраки. И я не имею права тянуть тебя в этот мрак за собой. Притворяться — значит медленно убивать нас обоих.

Джинни слушала его, и по её щеке наконец скатилась одинокая слеза. Она быстро смахнула её тыльной стороной ладони.

— Знаешь, что самое обидное? — сказала она тихо. — Я всё видела. Я не дура. Я видела ваши взгляды. Видела, как вы понимаете друг друга без слов. Я просто... я надеялась, что это пройдёт. Что война закончится, и вы оба вернётесь. Но вы не вернулись. Вы так и остались там, в той палатке, в том лесу. А мы все — здесь.

Она поднялась на ноги. Она была выше, чем казалась сидя, — гордая, прямая, несмотря на дрожащие губы.

— Я не ненавижу тебя, Гарри. Я просто... больше ничего к тебе не чувствую. Ты всё выжег. Иди. Иди к ней. Стройте свой мир для двоих. Только не проси у меня прощения. И не жди, что я когда-нибудь пойму.

Джинни развернулась и пошла к дому, не оглядываясь. Гарри смотрел ей вслед, пока её рыжая макушка не скрылась за углом сарая. Он чувствовал не облегчение, а страшную, сосущую пустоту. Он только что закрыл самую светлую главу своей жизни. И сделал это своими руками.

* * *

Гермиона аппарировала в деревню Оттери-Сент-Кэчпоул, на небольшую поляну, скрытую от посторонних глаз. Отсюда до «Норы» было несколько минут ходьбы. Она шла медленно, её ноги были ватными. Ей предстоял разговор, который был, возможно, ещё сложнее, чем у Гарри. Ей нужно было говорить не с разбитым сердцем, а с разбитой дружбой.

Она не знала, где искать Рона. Но когда она подошла к дому, то увидела его. Он сидел на крыльце, на том самом месте, где они с Гарри стояли всего несколько часов назад. Он чистил свою старую квиддичную метлу — занятие простое, механическое, позволяющее не думать.

Увидев её, он замер. Его руки, державшие тряпку и полироль, застыли в воздухе. Лицо его было непроницаемым. Ни гнева, ни боли. Просто пустота.

— Я же сказал, чтобы вы убирались, — произнёс он ровно, не глядя на неё.

— Я знаю, — тихо ответила Гермиона, останавливаясь у подножия лестницы. — Я пришла не для того, чтобы остаться. Я пришла, чтобы... попрощаться. Как положено.

Рон медленно положил метлу на ступеньку рядом с собой.

— Прощаться надо было раньше. Прежде чем вы месяцами лгали нам в лицо.

— Мы не лгали, — возразила она, её голос дрогнул. — Мы сами не понимали, что происходит. Мы просто... тонули. И хватались друг за друга, потому что больше было не за кого. Рон, я никогда не хотела сделать тебе больно. Ты — моя семья. Ты и Гарри. Вы оба.

— Не надо, — прервал он её, наконец подняв на неё глаза. Его веснушчатое лицо казалось старше, а в синих глазах плескался холод. — Не надо этих красивых слов. Семья так не поступает. Ты выбрала его. Как и всегда. В Министерстве, когда нужно было решить, чей план лучше. В лесу, когда нужно было выбрать, с кем остаться. Ты всегда выбирала его. А я... я был просто там.

— Это неправда! — в отчаянии воскликнула она. — Я всегда выбирала вас обоих!

— Нет! — он резко встал. — Ты выбирала его, а я был частью пакета. Другом Гарри Поттера. Это открывало многие двери, да? Но когда дело касалось чего-то настоящего, чего-то глубокого... там всегда был только он. Я видел, как ты смотрела на него в Косом переулке. Ты смотрела на него, как на бога. А на меня — как на надоедливого младшего брата, который не понимает серьёзных вещей.

Рон горько усмехнулся.

— Знаешь, я ведь собирался сделать тебе предложение. На твой день рождения. Кольцо уже купил. Лежит наверху, в ящике с носками. Дурак. Я строил планы на нашу жизнь, а ты в это время строила свой тайный мирок с ним.

Признание о кольце ударило Гермиону, как физический удар. Она пошатнулась, схватившись за перила. Воздуха не хватало. Кольцо. Свадьба. Дети. Та самая нормальная жизнь, которой она так боялась и которую, как оказалось, он уже распланировал за них обоих.

— Рон... я... я не знала...

— Конечно, ты не знала! — выплюнул он. — Ты была слишком занята своими страданиями! Ты хоть раз спросила меня, как я себя чувствую? Спросила, снятся ли мне кошмары? Снится ли мне Фред? Нет! Ты была поглощена собой и им. Вы создали свой элитный клуб для травмированных, а всех остальных оставили за дверью.

Он спустился по ступенькам и остановился прямо перед ней. Он был так близко, что она чувствовала запах полироли для мётел и его горечь.

— Я любил тебя, Гермиона. Правда любил. Но я больше не могу. Я смотрю на тебя и вижу не девушку, которую хотел назвать своей женой. Я вижу предательницу.

Он обошёл её и пошёл прочь, в сторону сада.

— Рон, подожди! — крикнула Гермиона ему в спину, слёзы текли по её щекам, не переставая.

Рон остановился, но не обернулся.

— Что? — спросил он глухо. — Что ещё?

— Я всегда буду любить тебя, — прошептала она сквозь рыдания. — Что бы ни случилось.

Рон постоял мгновение, его спина была напряжена. А потом он сказал то, что окончательно разрушило её мир.

— Жаль, что я не могу ответить тебе тем же.

И он ушёл, не оглядываясь, скрывшись за высокими подсолнухами, которые так любила его мать.

Гермиона осталась стоять одна посреди двора. Солнце уже поднялось высоко, но ей было холодно. Она потеряла его. Не просто парня. Она потеряла друга. Часть себя. Часть своего прошлого. Дружба «Золотого Трио», которая выдержала войну, троллей, василисков и Тёмного Лорда, была разрушена не магией, а тихой, горькой правдой.

Она не знала, сколько простояла так. Может, пять минут, а может, час. Наконец, собрав остатки сил, она аппарировала.

Она появилась на площади Гриммо, на том же самом месте, откуда ушла. Гарри уже был там. Он сидел на верхней ступеньке, прислонившись спиной к двери. Он не спросил, как всё прошло. Гарри просто посмотрел на её заплаканное лицо, и в его глазах было то же самое опустошение.

Гермиона молча села рядом с ним.

Они не разговаривали. Слова были не нужны. Они сидели на крыльце своего нового, мрачного дома, двое изгнанников, и смотрели на оживлённую лондонскую улицу. Они были вместе. Но цена, которую они заплатили за это, была невыносимо высока. Они выбрали друг друга, но потеряли всех остальных. И в этой гнетущей тишине каждый из них задавался одним и тем же вопросом: стоило ли оно того?