Эффект Лавгуд (джен)

Комната на площади Гриммо пропахла старой бумагой. Этот запах, обычно такой уютный и обнадёживающий для Гермионы, сейчас казался удушливым. Он исходил от десятков, если не сотен, экземпляров «Придиры», разложенных на полу, на столе, на диване — везде, где было хоть немного свободного места. Рон и Гермиона сидели посреди этого бумажного хаоса, как двое потерпевших кораблекрушение на острове из чужих теорий заговора.

Их задача казалась простой: найти след Луны в работах её отца. Если мир был переписан, возможно, остались артефакты — не магические, а информационные. Слова, рисунки, идеи, которые просочились в газету и пережили глобальное «редактирование». Но после нескольких часов работы Гермиона была близка к отчаянию.

— Ничего, — пробормотала она, отбрасывая в сторону очередной номер. Её пальцы были серыми от типографской краски. — Абсолютно ничего.

Газета, которую они помнили, была причудливой смесью правды и вымысла. Статьи о заговорах Министерства перемежались с очерками о морщерогих кизляках. Серьёзные политические разоблачения соседствовали с рецептами супа из летучих мышей. Это был мир Ксенофилиуса и Луны, отражённый на бумаге.

Но те выпуски, что лежали перед ними, были другими. Более… приземлёнными. Да, эксцентричность никуда не делась. Ксенофилиус Лавгуд всё так же яростно обличал коррупцию, доказывал, что за падением цен на коренья мандрагоры стоят гоблины, и публиковал размытые фотографии «летающих тарелок» над Стоунхенджем. Но всё это было в рамках понятного, пусть и крайнего, чудачества. Не было ни слова о существах, которых можно увидеть, только если веришь в них. Не было ни одного упоминания о Нарглах, Мозгошмыгах или Умопомрачительных Загребуях. Газета стала плоской, лишённой своего самого главного, иррационального измерения.

— Может, мы зря тратим время? — Рон с тоской посмотрел на огромную стопку газет, которую им ещё предстояло пролистать. Его спина затекла, а от чтения мелкого, убористого шрифта начинали болеть глаза. — Если эта штука смогла переделать дом и мозги её отца, то уж перепечатать пару газет для неё — раз плюнуть.

— Возможно, — согласилась Гермиона, потирая виски. — Но это единственная материальная ниточка, которая у нас есть. Всё остальное — в нашей памяти. А память, как мы уже убедились, вещь крайне ненадёжная. Должно же было что-то остаться. Опечатка. Странная фраза. Что угодно.

Рон вздохнул и взял следующий номер. Выпуск за август 1994 года. Он уже не читал статьи. Это было бесполезно. Он просто от скуки разглядывал вёрстку: витиеватые заголовки, кривоватые иллюстрации, маленькие декоративные элементы, которыми Ксенофилиус любил заполнять пустые места на полосах. Виньетки в виде переплетённых корней, крошечные изображения лун и звёзд, какие-то руноподобные символы. Большинство из них повторялись из номера в номер, создавая узнаваемый стиль «Придиры».

Рыжеволосый волшебник лениво водил пальцем по странице, его взгляд скользил по узорам. И тут он замер.

— Гермиона, — позвал он, не отрывая взгляда от газеты. — Посмотри-ка.

Гермиона, ожидавшая очередной жалобы, подняла голову. Рон указывал на маленький, неприметный рисунок в самом углу страницы, рядом со статьёй о странном поведении садовых гномов в Йоркшире.

— Что? Очередной заговор гномов?

— Нет, не статья. Вот это, — он ткнул пальцем в символ. — Смотри.

Символ был крошечным, не больше ногтя на мизинце. Простая спираль, закрученная внутрь, а в её центре — три маленькие точки, образующие треугольник. Он был настолько незаметен, что его легко можно было принять за случайное пятно краски или типографский брак.

— Ну, спираль, — пожала плечами Гермиона. — Магический символ. Означает цикличность, вечное возвращение, трансформацию… Да что угодно. Ксенофилиус мог влепить его просто для красоты.

— Может быть, — согласился Рон. — Но я почти уверен, что видел его раньше.

Он отложил газету и лихорадочно начал перебирать уже просмотренные номера. Его движения, обычно немного ленивые и неуклюжие, стали быстрыми и точными. Он что-то нащупал. Гермиона наблюдала за ним, её скепсис боролся с зарождающейся надеждой.

— Ага! Вот! — воскликнул Рон через пару минут, вытаскивая из стопки выпуск за 1992 год. Он раскрыл его на развороте. — Статья о необъяснимом тумане, накрывшем деревню в Уэльсе. И вот он! Тот же самый символ. Прямо под фотографией.

Он положил две газеты рядом. Символы были абсолютно идентичны.

— Совпадение, — всё ещё сомневалась Гермиона, хотя её сердце забилось чуть быстрее. — Он мог просто использовать один и тот же декоративный штамп.

— Нет, постой, — Рон не сдавался. Он был похож на гончую, взявшую след. В нём проснулся тот самый инстинкт, который помогал ему выигрывать в волшебные шахматы, — способность видеть закономерности там, где другие видят лишь хаос.

Он погрузился в стопку газет с новой энергией. Теперь он не читал и не разглядывал. Он искал. Искал одну-единственную деталь. И он находил её.

Выпуск за 1995-й. Статья-расследование о рыбаке из Шотландии, который утверждал, что в его лодке на несколько минут полностью пропали все звуки. В углу, рядом с картой озера, — крошечная спираль с тремя точками.

Номер за 1993-й. Читательское письмо о «тихом месте» в лесу, где не поют птицы и не шуршат листья. В конце письма, вместо подписи редактора, — тот же знак.

— Гермиона, ты видишь? — Рон выложил перед ней уже четыре выпуска. — Это не случайность. Это система. Этот знак появляется не где попало. Он всегда рядом со статьями на определённую тему.

Гермиона наклонилась над разложенными газетами. Её мозг, натренированный годами учёбы, мгновенно начал анализировать и классифицировать. Рон был прав. Темы были разными, но их объединяло одно: все они касались сенсорных аномалий. Необъяснимые исчезновения людей. Случаи локальной массовой амнезии. Места, где пропадают звуки, цвета или даже запахи. Истории о «пустых» домах, в которые боятся заходить животные.

Это не были истории о морщерогих кизляках. Это было что-то другое. Более реальное. И более страшное.

— Боже мой… — прошептала Гермиона, её глаза расширились от ужаса и восторга одновременно. Она поняла. — Это не Ксенофилиус. Это она.

— Что? — не понял Рон.

— Это Луна! — Гермиона вскочила на ноги, её усталость как рукой сняло. — Ксенофилиус собирал эти истории, потому что они соответствовали его картине мира, полной загадок. Но Луна… она видела в них не просто загадки. Она видела в них закономерность. Она видела проявления чего-то одного. И она помечала их. Это её система каталогизации! Она использовала газету отца как… как доску для расследований, прямо у всех на виду!

Мысль была ошеломляющей в своей простоте и гениальности. Луна, которую все считали наивной мечтательницей, на самом деле была самым проницательным исследователем из них всех. Она не просто верила в сказки. Она собирала данные. Её «нарлы», крадущие вещи, и «мозгошмыги», затуманивающие сознание, — это были не просто выдумки. Это были её попытки дать детские, безопасные имена проявлениям чего-то по-настоящему ужасного. Чего-то, что стирает, искажает и поглощает.

— Она следила за ним, — продолжала Гермиона, её голос дрожал от возбуждения. — Она отслеживала его перемещения по стране, его методы. Она была единственной, кто видел этого хищника. И она оставляла метки для себя. Или… или для кого-то ещё, кто мог бы их понять.

В этот момент в комнату вошли Гарри и Джинни. Их лица были бледными и напряжёнными. Они рассказали о своём визите в Воронью башню, о стене вежливого забвения, о тревожном шёпоте студентов и, самое главное, об исказившемся на мгновение созвездии.

Когда они закончили, Гермиона указала на разложенные на полу газеты.

— А мы, кажется, нашли его следы на бумаге, — сказала она.

Она объяснила им свою теорию о символе. Джинни подошла ближе и всмотрелась в крошечный знак.

— Спираль… — прошептала она. — Я где-то её видела. Давно.

Она закрыла глаза, погружаясь в туманные воспоминания детства. Запах мокрой травы после дождя. Ощущение прохладной земли под босыми ногами. И Луна, её лицо очень серьёзное, чертит палочкой на влажной земле какой-то узор.

— Что ты делаешь? — спрашивает маленькая Джинни.

— Строю домик, — отвечает Луна, не отрываясь от своего занятия. — От тихого.

— От чего?

— От того, что слушает, когда всё замолкает. Сюда оно не зайдёт.

Джинни резко открыла глаза.

— Она рисовала его на земле, — сказала она, её голос был едва слышен. — Когда ей становилось страшно. Она называла это «домик от тихого». Она садилась в центр, и… и говорила, что теперь она в безопасности.

Четверо друзей переглянулись. Холодное осознание накрыло их.

— Это не просто метка, — сказал Гарри. — Это оберег. Защитный знак.

Они поняли, что Луна не просто изучала своего врага. Она знала, как от него защищаться. И, возможно, этот символ был единственным оружием, которое против него действовало.

— Нам нужно найти последний выпуск, — решительно сказала Гермиона. — Тот, что вышел прямо перед тем, как она… исчезла. Если наша теория верна, там должно быть что-то важное.

Они снова бросились к стопкам газет, на этот раз ища конкретную дату. Это заняло ещё почти полчаса. Газеты были свалены в кучу без всякого порядка. Наконец, Рон вытащил из самого низа пожелтевший, слегка влажный номер. Дата на нём была всего за неделю до церемонии в Министерстве.

Они расстелили его на полу с благоговением, словно это был древний манускрипт. Газета выглядела как обычно. Передовица была посвящена новому налогу на котлы, который, по мнению Ксенофилиуса, был частью заговора по обеднению чистокровных семей. Они начали лихорадочно просматривать страницу за страницей, ища знакомый символ.

Его не было. Ни на первой полосе, ни на второй, ни на третьей.

— Ничего, — разочарованно протянул Рон. — Может, в этот раз она ничего не нашла?

— Не может быть, — Гермиона не сдавалась. Она перевернула последнюю страницу.

Это была полоса с объявлениями и кроссвордом. Мелкий текст, реклама средства от садовых гномов, объявление о пропаже кошки. Гермиона пробегала взглядом по строчкам, и уже почти потеряла надежду, как вдруг заметила его.

В самом нижнем углу, почти сливаясь с рамкой страницы, был вытиснен тот самый знак. Спираль с тремя точками. Он был меньше обычного, словно его пытались спрятать.

А рядом с ним, почти невидимая без увеличительного заклинания, была крошечная приписка. Несколько слов, нацарапанных другим почерком — не витиеватым и размашистым, как у Ксенофилиуса, а тонким, аккуратным и немного неровным, как у Луны.

Гермиона наложила увеличивающие чары. Слова проступили чётче. Это было короткое, леденящее душу предупреждение.

«Они не любят, когда на них смотрят».