Cоберись, соберись и начни всё сначала (гет)

В дни после похорон Джинни пытается выстроить хоть какой-то распорядок.

По утрам она всё ещё просыпается с ощущением, будто до сих пор находится в замке, и каждый раз приходится напоминать себе, что это не так. Она встаёт, одевается, помогает маме, навещает Тобиаса, находит себе полезные дела. Пишет письма, пытается помочь Невиллу пристроить оставшихся учеников.

День за днём она просыпается, делает всё это и ловит себя на мысли, что, возможно, действительно сможет это пережить.

Гарри, Рон и Гермиона проводят очередной день в уединении, по-видимому обсуждая, что именно рассказать Кингсли о крестражах. Джинни не знает, к какому решению они в итоге приходят, но однажды утром Гарри уходит в Министерство вместе с папой и возвращается только к вечеру.

За ужином она украдкой наблюдает за ним. Он выглядит измученным и уставшим, и это неудивительно, учитывая, что он по-прежнему проводит бессонные ночи в гостиной. Она не уверена, заметили ли это Рон и Гермиона, но подозревает, что Гарри намеренно старается дать им немного личного пространства.

И всё же дело не только в усталости. Он заметно похудел. И, как обычно, очень мало ест.

Джинни понимает, что слишком долго откладывала разговор.

— Гарри? — вдруг спрашивает Молли.

Он поднимает голову.

— Да?

— Ты хорошо себя чувствуешь, дорогой?

Он отмахивается от её беспокойства слабой улыбкой.

— Просто устал, наверное.

— Выглядишь довольно паршиво, дружище, — тут же услужливо подмечает Рон.

Гарри закатывает глаза.

— Спасибо. — Он снова смотрит в тарелку, но вилку не берёт. — Знаете… я, пожалуй, пойду наверх. Прилягу ненадолго.

Теперь уже Рон хмурится, потому что признание Гарри в чем-то подобном определенно ненормально.

Гарри вскакивает на ноги, но сразу же покачивается и хватается за край стола, чтобы удержать равновесие.

— Гарри? — встревоженно спрашивает Гермиона.

Джинни никогда раньше не видела, чтобы кровь столь быстро отливала от лица, но именно так это и выглядит: кожа Гарри становится почти серой, глаза словно стекленеют, а затем он оседает.

Рон вскакивает и успевает подхватить его прежде, чем он упадёт на пол.

Все тут же поднимаются. Стулья громко скрипят по полу, голоса взвиваются в тревоге.

— Мерлин, — говорит Рон, крепко держа Гарри, пока опускает его на пол. — Он весь горит.

Флёр уже на коленях рядом и касается рукой его лба.

— Определённо жар.

С широко раскрытыми глазами Рон оборачивается к остальным.

— Он был в Министерстве. Кто угодно мог...

Джинни в шоке от открывшихся возможностей. Покушение? Отравление?

— Может, отнести его в больницу? — предлагает Билл.

— Здесь ему безопаснее всего, — решает Артур. — Отправьте за Помфри.

Молли трогает Рона за плечо.

— Давай уложим его в постель.

Чарли и Рон поднимают Гарри и осторожно несут наверх. За ними идут Гермиона, Молли и Флёр.

Джинни снова садится обратно на стул, судорожно сцепив руки на коленях.

— С ним всё будет хорошо, — говорит папа.

Джинни выдавливает из себя улыбку.

— Конечно.

— Думаю, всё же не помешает проверить защитные чары, — говорит он. — Просто на всякий случай. Перси?

Тот кивает, встаёт и следует за отцом из кухни.

Не говоря ни слова, Джордж уходит в гостиную, словно ему всё безразлично, и вскоре Джинни остаётся наедине с остывающей едой.

Рон и Гермиона возвращаются спустя несколько минут. Оба выглядят раздражёнными и обеспокоенными.

— Мама нас выгнала, — сообщает Рон. — Сказала, что мы мешаем.

Джинни может только догадываться, что это значит.

— Помфри ещё не видно? — спрашивает Рон, взглянув в окно.

— Прошло всего несколько минут, — отвечает Гермиона и садится рядом с Джинни.

И вот они ждут.

Джинни всё это слишком сильно напоминает то, как она сидела в коридоре перед больничным крылом в тот вечер, когда Рона отравили. Только на этот раз Рон выдвигает одну теорию за другой, и каждая нелепее предыдущей.

— Нам не следовало отпускать его одного, — бурчит он. — Любой мог...

— Рон, — наконец, резко перебивает его Джинни, не в силах больше это слушать.

Он тяжело опускается на стул рядом с Гермионой, чьё бледное лицо напоминает застывшую маску.

Гермиона берёт Рона за руку.

Вот только тишина оказывается едва ли не хуже.

Раздаётся стук в дверь.

Все вскакивают, но Рон оказывается первым.

На пороге, оглядываясь, появляется мадам Помфри.

— Ну конечно, вы трое здесь… Думаю, мне стоит быть благодарной, что вы, по крайней мере, на ногах, целы и невредимы, даже если Поттер, похоже, не способен продержаться дольше двух недель.

Гермиона улыбается с искренним облегчением.

— Спасибо, что пришли так быстро.

— Обычно я не хожу на вызовы по домам, — поджимая губы, говорит Помфри.

Возможно, это паранойя Рона, но Джинни не может отделаться от мысли, что это был бы отличный способ подобраться к практически недосягаемому Гарри Поттеру.

Поэтому проходя мимо, она кладёт руку на плечо Помфри.

— Ну, конечно… — говорит она лёгким тоном, хотя пальцы буквально впиваются в кожу. Другой рукой она сжимает палочку в кармане. — Вы так хорошо позаботились обо мне, когда я сломала лодыжку.

Помфри опускает взгляд на её руку.

— О чём ты, чёрт возьми, говоришь? — спрашивает она отрывистым от раздражения голосом, но глаза её многозначительно сверкают. — Это была ключица, и ты почти не позволяла мне позаботиться о тебе, упрямое дитя.

— О, — Джинни разжимает пальцы. — Наверное, вы правы.

— Я ещё не настолько стара, чтобы забыть об этом, — хмыкает Помфри. — А теперь, могу я увидеть своего пациента?

— Конечно, — отвечает Джинни, убирая руку.

Она оборачивается и замечает, что Гермиона и Рон смотрят на неё.

— Что? — бросает она. — Я ведь не единственная, кому это пришло в голову.

Она снова садится и ждёт.

Она считала само собой разумеющимся, что он здесь. Что они в безопасности. Уж ей-то следовало знать лучше.

Никто никогда не может быть в безопасности.

* * *

— Ты упал в обморок, — с ликованием сообщает Рон. — Просто рухнул, как нежный цветок, прямо там, на кухне.

Он откидывается на спинку стула, в театральном жесте прижимая ладонь ко лбу, словно теряя сознание.

Гарри со стоном закрывает лицо руками. Его сразило нечто куда более коварное, чем Волдеморт, а именно самая обычная простуда. Он уже представляет, как Фред с Джорджем будут припоминать ему это до конца жизни… но потом вдруг вспоминает.

— Рональд, — говорит Гермиона.

Рон лишь дерзко ухмыляется, словно нарочно не замечая укоризненных ноток в её голосе. Гермиона закатывает глаза и принимается снова поправлять одеяло на Гарри.

— Помфри сказала, что ты недоедаешь и не высыпаешься. Длительный стресс почти так же вреден. Не говоря уже о том, что случилось… во время битвы. Твоё тело продолжало функционировать, пока это было нужно, а теперь, когда ты в безопасности…

— Оно просто сдалось, — заканчивает за неё Гарри.

— Наверное, это просто ещё одно доказательство, — вставляет Рон, и Гарри прекрасно видит, что под его бравадой скрывается не меньшее беспокойство.

— Доказательство чего? — спрашивает он, бросая на него лукавый взгляд.

— Что ты действительно смертен.

Гарри фыркает.

— Вот уж повезло.

Все семейство Уизли помогает обеспечить соблюдение предписания мадам Помфри о целой неделе постельного режима. Гарри, пожалуй, счёл бы это невыносимым, если бы не одно «но»: почти всё это время он спит.

И спит по-настоящему. Не те жалкие два-три часа, что время от времени прерываются не столько кошмарами, сколько тревогой. Больше никаких долгих бессонных ночей в гостиной, когда взгляд устремлён на дорожку за окном. Может, это и должно было бы его беспокоить, но он слишком измотан, чтобы тревожиться.

Лихорадка и ломота в теле раздражают, но главное — это вязкая чёрная усталость, из которой он медленно выплывает по утрам. Просыпаться естественным образом, а не рывком от тревоги — почти роскошь, и это, пожалуй, стоило всех усилий.

Когда он всё-таки не спит, миссис Уизли приносит ему тяжёлые подносы с едой.

— Зови меня Молли, дорогой, — настаивает она. — Ты же взрослый мужчина. И, кажется, мы знаем друг друга уже достаточно хорошо, не так ли?

Эти слова греют его в тех уголках души, в существовании которых ему было бы неловко признаваться.

Поначалу было слишком плохо, чтобы задумываться, что он, похоже, лежит в комнате Билла. При таком количестве народу в доме само наличие у него отдельной спальни кажется почти смешным.

Когда он однажды упоминает об этом, Рон только смеётся:

— Ну, знаешь, нам не очень-то хотелось тащить твою долговязую задницу на пять пролётов вверх. И прислуживать тебе, работая руками и ногами, три раза в день. К тому же мама говорит, что тебе нужен отдых, а не валяние на полу, как уличному бродяге.

— А где тогда спят Билл с Флёр? — хмуро спрашивает Гарри.

— Они вернулись к себе в Ракушку.

— Что?

Рон пожимает плечами:

— Флёр, кажется, уже хотела домой, да и Билл тоже.

Гарри всё равно не может отделаться от чувства вины.

— Конечно, это означало, что Гермионе пришлось перебраться к Джинни, — добавляет Рон, и кончики его ушей слегка краснеют.

Гарри искренне удивлён, что никто раньше ничего не сказал об их спальных условиях.

— Теперь со мной Перси, — продолжает Рон и с театральной драматичностью вздыхает. — Вот что я терплю ради твоего здоровья.

— Я могу спать на диване, — предлагает Гарри.

Рон закатывает глаза:

— Не будь идиотом. А теперь ешь своё рагу, или я скажу маме.

— Тиран, — бурчит Гарри, но берёт ложку.

Ближе к середине недели он приподнимает голову, когда в дверь стучат. Джинни осторожно заглядывает в комнату. Он впервые видит её за всё время болезни, хотя, учитывая, как много он спал, это не так уж удивительно.

— Проголодался? — спрашивает она.

— А у меня есть выбор? — отзывается он, потому что, может, он уже и смирился с тем, что прикован к постели, но это не значит, что не стоит немного поворчать.

— Нет, — невозмутимо отзывается Джинни, ставя поднос ему на колени.

Ну, он так и думал.

— Честно предупреждаю, — говорит она, когда он берёт ложку. — Это готовил Рон.

Гарри смотрит на неё:

— Как будто быть больным недостаточно плохо.

Её губы едва заметно дёргаются, и это кажется ему куда большей победой, чем есть на самом деле.

Он осторожно зачерпывает ложку супа, собираясь с духом. Вкус далёк от того, что готовит Молли, но и рядом не стоит с водянистой похлёбкой, которой они перебивались весь последний год.

— На самом деле… неплохо.

— Что ж, вот это сюрприз, — отзывается Джинни.

Она не уходит, а начинает порхать по комнате, переставляя вещи, складывая что-то на столе, подбирая мелочи с пола. Ничего из этого, по сути, не нужно делать.

— Ты нас здорово напугал, Поттер, — бросает она через плечо.

Он морщится:

— Да. Прости.

После минутного колебания она садится на стул у кровати. Вернее, присаживается на самый краешек, будто готова в любую секунду вскочить. Гарри смотрит за неё поверх тарелки с супом.

— Вчера я была в Министерстве, — говорит она.

— Правда?

Она кивает.

— Тобиас наконец-то достаточно оправился, чтобы дать показания.

— О. И как прошло?

— Всё хорошо, как и ожидалось. Его оправдали. Извинений, разумеется, никто не принес, но хотя бы он смог вернуться домой.

— Хорошо, — бормочет Гарри, рассеянно проводя ложкой по супу и слегка постукивая ею о край тарелки. — Жаль, что я не смог быть рядом.

Джинни едва заметно улыбается:

— Собираешься и дальше давить авторитетом?

— Если придётся, — пожимает он плечами.

Она подаётся вперёд:

— Спасибо.

— За что?

Она смотрит так, будто он только что сказал что-то до нелепости глупое:

— За всё, что сделал для Тобиаса.

Странно, но её благодарность ему совсем не нужна.

— Я тогда говорил серьёзно. Я не хочу, чтобы всё просто вернулось к прежнему. Как было в прошлый раз.

— И всё же, — настаивает она. — Я знаю, что тебе не обязательно было это делать.

Это правда. Но есть и другой неоспоримый факт.

Гарри дарит ей мимолетную улыбку:

— Я знаю, что он важен для тебя.

Джинни секунду молчит, сжимая колено рукой.

— Он очень важен для меня, — говорит она наконец. — Он очень хороший друг.

В её голосе достаточно выразительности, чтобы он поднял голову и встретился с ней взглядом.

Она пристально смотрит ему в глаза несколько долгих мгновений, потом всё-таки отворачивается.

— Итак… по шкале от одного до, скажем, лекций Биннса, насколько тебе скучно?

— Вот уж не сказал бы, что настолько скучно.

— Тогда как насчёт партии в шахматы?

— Да? — спрашивает он, предвкушая возможность заняться хоть чем-то ещё, кроме бесконечного созерцания стен.

— Как только ты доешь суп.

Гарри закатывает глаза от такого издевательства, но покорно берётся за ложку.

Когда он расправляется с едой, Джинни уносит посуду вниз и возвращается с потрёпанным набором волшебных шахмат. Она ставит доску на небольшой поднос.

Он никогда раньше с ней не играл, поэтому не знает, чего ожидать. Наверняка за годы игр с Роном она стала довольно опасным противником.

Он жестом предлагает ей сделать первый ход. Джинни приподнимает бровь, но не отказывается от преимущества. Первые несколько ходов проходят в тишине. Она не отрывает взгляда от доски.

Некоторые фигуры настолько старые и ленивые, что их приходится подталкивать, чтобы сдвинуть с места. Гарри тянется к пешке, но в тот момент, когда собирается ею походить, Джинни издаёт тихий звук, словно втягивает воздух. Он тут же поднимает на неё взгляд, и она мгновенно возвращает на лицо спокойное выражение.

— Что? — спрашивает он.

— Ничего, — качает она головой.

Гарри хмурится, убирая руку с пешки, и долго раздумывает, что делать. В конце концов выбирает другую фигуру.

Джинни чуть заметно кивает, словно сама себе, и вновь углубляется в изучение доски. Гарри наблюдает за ней, слегка улыбаясь, когда она нетерпеливо откидывает прядь волос с лица. Синяк под губой уже почти сошёл.

— Джинни, — говорит он.

Она подталкивает ладью, и та нехотя двигается вперёд.

— Да? — лишь сделав ход, поднимает она голову.

— Спасибо, что делаешь это. Что составляешь мне компанию.

— Всегда пожалуйста, — мягко отвечает она.

— Я понимаю, что у тебя, наверняка, есть и другие дела… — добавляет Гарри, протягивая руку к коню.

— Ну что ж, — Джинни хитро прищуривается. — Посмотрим, как сильно ты будешь мне благодарен через два хода.

Гарри настороженно хмурится и переставляет коня на другое место. Но это не имеет особого значения, потому что через два хода её конь сокрушительно сбивает его коня, и фигура с громким стуком вылетает за пределы доски. Она отскакивает от груди Гарри и падает на кровать.

Они одновременно тянутся за ним, и их пальцы сталкиваются. Никто не торопится отстраниться, и Гарри на секунду задумывается, что будет, если он просто возьмёт её за руку.

Дверь распахивается, и они тут же отшатываются друг от друга. На пороге стоит Рон, обвиняюще указывая пальцем в их сторону.

— Ага!

— Что? — спрашивает Гарри, почти защищаясь.

— Думаешь, я не понимаю, что ты делаешь? — многозначительно протягивает Рон, только смотрит при этом не на Гарри.

Джинни вздёргивает подбородок:

— Понятия не имею, о чём ты.

— Пользуешься инвалидом, — бросает он с упреком. — Я думал, что это низко даже для тебя, Джинни Уизли.

Она закатывает глаза:

— Гарри прекрасно умеет за себя постоять.

Гарри просто переводит взгляд с одного на другую, пытаясь сделать вид, будто понимает, что происходит.

Рон обходит кровать и, наконец, смотрит на Гарри.

— Никто с ней не играет, знаешь ли. Из-за этих её хитрых игр с разумом. Она манипулирует тобой, заставляя совершать ошибки, а ты даже не замечаешь.

Гарри хмурится.

— Подожди… что?

Джинни не отрицает этого, лишь скрещивает руки на груди:

— По крайней мере, Гарри не притворяется спящим, чтобы избежать поражения.

Гарри снова хмурится, глядя на доску.

— Я не проигрываю, — говорит он.

Рон фыркает, подходит ближе и склоняется над полем.

— Ей достаточно убедить тебя сделать ход слоном, и она поставит тебе мат за четыре хода.

— Неправда, — возражает Гарри, но с каждым мгновением его уверенность слабеет. Он как раз обдумывал именно такой ход.

— Ну, возможно, он все-таки прав, — признаёт Джинни.

Гарри смотрит на неё широко раскрытыми глазами, но она просто пожимает плечами.

Он невольно улыбается.

— А я-то думал, ты просто составляешь мне компанию.

— Ничто не мешает мне делать и то, и другое, — отвечает она, и на мгновение на её губах скользит тень улыбки, прежде чем Джинни наклоняется поднять позабытую шахматную фигуру, упавшую на пол.

— Ладно, — говорит Рон, бесцеремонно спихивая сестру со стула у кровати. — Подвинься. Гарри заслуживает настоящего поединка.

Джинни закатывает глаза, но не сопротивляется. К облегчению Гарри, она не уходит, а устраивается на краю кровати, скрестив под собой ноги.

— Я в команде Гарри, — объявляет она.

— Двое против одного? — приподнимает бровь Рон. — Наконец-то, настоящий вызов.

— Кажется, я обиделся, — говорит Гарри, глядя на Джинни.

Её глаза сужаются.

— Давай его уничтожим.

Гарри смеётся.

— Похоже, ты обречён, дружище, — бросает он Рону.

В середине партии Гарри всё-таки задремал, но Джинни уверяет его, что они определённо выиграли.

Он ей верит.

* * *

Как только Гарри признают здоровым, или, вернее, как только Молли решает, что он здоров, он отправляется в Министерство на беседу. Гермиона и Рон идут вместе с ним, и несмотря на странные попытки чиновников разделить их, чтобы «подтвердить истории», они упрямо держатся друг друга.

Не то чтобы их подозрения были так уж беспочвенны. В конце концов, Гарри скрывает гораздо больше, чем рассказывает. Они с Кингсли договорились не разглашать информацию о крестражах. Единственный, кто, кроме них, в курсе, — это Робардс.

Гарри старается проникнуться симпатией к этому человеку, но всякий раз, когда ловит на себе его взгляд из-под полуприкрытых век, его охватывает неприятное ощущение: будто его оценивают, взвешивают и неизменно находят несоответствующим какому-то недосягаемому стандарту.

Сидеть здесь и выслушивать бесконечные вопросы чиновников, произносимые тем самым снисходительным тоном… Эйфория, царившая после битвы, кажется, уже рассеялась без следа. Три недели на похороны и траур — вот и всё, что Министерство было готово дать, прежде чем вновь вернуться к привычной тактике.

В голове Гарри всплывают воспоминания Дамблдора: отцы и сыновья, полные подозрений друг к другу, сломленные люди, ищущие врагов повсюду, лишь бы спастись. Барти Крауч-старший, скатывающийся в пучину паранойи и жестокости.

Министерство снова требует ответов, но только тех, которые хотят услышать. Гарри не даёт им этого. И потому в конце концов они решают добыть нужные им ответы любыми доступными средствами. И вот история готова повториться.

Всю дорогу обратно в Нору Гарри молчит, стиснув зубы.

Уже на дорожке перед домом он останавливается, чувствуя, что просто не в состоянии войти и выдержать ещё хоть один вопрос.

Рон оборачивается.

— Гарри?

— Я сейчас не самый приятный собеседник, — качает тот головой.

Гермиона собирается возразить, но Рон кладёт ей руку на плечо.

— Просто дай ему немного пространства.

Гарри благодарно кивает.

Отвернувшись от Норы, он идёт к пруду. Вечернее солнце, отражаясь от воды, бьёт в глаза и почти слепит. Когда он добирается до берега, летняя жара уже пробирает до костей, а официальный министерский костюм душит. Он стягивает мантию, бросая её в траву, следом туда же летит галстук, туфли и носки. Он чувствует, как тело гудит от подавленного гнева, а пальцы подёргиваются от желания что-нибудь сделать. Пнув пучок травы, он задевает ногой камень и едва сдерживает ругательство.

Наклонившись, Гарри поднимает осколок камня и сжимает его так крепко, что острые края впиваются в кожу. Он резко швыряет его в воду. В плеске и брызгах есть что-то примитивно удовлетворяющее — словно птица, вырывающаяся из глубин с пронзительным криком протеста.

Засучив рукава, он ныряет за новым камнем, а потом просто бросает их один за другим. В голове пульсирует смутная мысль метнуть камень с такой силой, чтобы тот долетел до другого берега. Он бросает и бросает, пока камней вокруг не остаётся всё меньше, а плечо не начинает протестующе ныть.

Наконец, он останавливается, тяжело дыша. После болезни это, наверное, самое большое количество сил и энергии, что он выплеснул. И всё же этого недостаточно.

— Гарри?

Он оборачивается. У дерева стоит Джинни, ладонью прикрывая глаза от заходящего солнца. Длинная коса перекинута через плечо, лёгкая хлопковая рубашка свободно спадает поверх шорт.

Он уже готов сказать, что просто хочет, чтобы его оставили в покое, но вдруг понимает, что само желание уединения испарилось. А вот гнев остаётся; он, кажется, всё ещё гудит под кожей. В каком-то смысле это напоминает о том дне на площади Гриммо много лет назад.

Вернувшись к пруду, он вытирает лицо рукавом и делает несколько глубоких вдохов. Когда начинает чувствовать себя уверенно, подходит к Джинни и сворачивает немного в сторону в прохладную тень. Он садится у подножия дерева, положив руки на колени.

Она пристально смотрит на него, но не с опаской, а будто пытается уловить его настроение.

— Можно? — спрашивает она, указывая на место рядом с ним.

Гарри кивает.

Джинни садится, не вплотную, но достаточно близко, чтобы почувствовать тепло её присутствия. Он пытается придумать, что сказать, но гнев всё ещё бурлит внутри, и он немного боится, что не сможет сдержаться, если откроет рот. Поэтому он просто сидит и слушает её дыхание. Возможно, этого уже достаточно.

Она неожиданно достаёт тонкую металлическую фляжку и протягивает ему. С лёгким удивлением Гарри вопросительно поднимает бровь, почти уверенный, что внутри далеко не тыквенный сок.

Джинни пожимает плечами.

— Я знаю одну девушку.

Широта и пестрота её знакомств не перестают его удивлять. Он принимает фляжку и делает осторожный глоток, не зная, чего ожидать: обжигающей резкости огневиски или тягучей сладости медовухи. Вместо этого напиток оказывается прохладно-прозрачным с лёгким травянистым привкусом, который разливается по телу мягким теплом и постепенно расслабляет напряжённое тело.

Джинни бросает на него выразительный взгляд, и он позволяет себе ещё один, чуть более щедрый глоток.

— Хорошо, — говорит он.

Она забирает фляжку и отпивает сама.

— Обязательно передам ей, что ты так думаешь.

Он почти уверен, что она подшучивает, но сейчас его это особо не волнует.

— Они собираются устроить публичные судебные процессы, — произносит он, наконец, словно глоток прорвал тугой ком гнева в горле.

Джинни некоторое время молча смотрит на пруд, потом коротко кивает:

— Для кого?

— Да для всех, — мрачно отзывается он.

Она, похоже, не впечатлена преувеличением, и Гарри чувствует себя мелодраматичным глупцом.

— Кэрроу. Нотты. Пий Толстоватый. Амбридж. — Он делает паузу. — Малфои.

— Понятно, — говорит она, и, как всегда, он уверен, что она действительно понимает.

— Это будет тот ещё цирк. И самое ужасное, что им плевать на правду. Им нужна красивая, удобная история и несколько козлов отпущения… лишь бы только люди не начали обвинять их самих.

— Чтобы создать иллюзию, будто у них всё ещё есть контроль, — отвечает Джинни. — Каким бы жалким утешением это ни было.

Он долго молчит, обдумывая её слова, делает ещё глоток из фляжки и смотрит сквозь листву над головой.

— Иногда кажется… что ничего не меняется.

Джинни подтягивает колено к груди и кладёт на него подбородок.

— Что-то меняется.

— Правда?

Она поворачивается к нему.

— Просто обычно это не то, что нужно.

Гарри невольно вспоминает Фреда и Тедди.

— Ага, — говорит он, вновь поднимая фляжку.

Некоторое время они сидят в тишине, периодически передавая друг другу фляжку.

— Она спасла мне жизнь, — внезапно говорит Гарри.

— Кто?

— Нарцисса Малфой.

Он замолкает и вертит в руках фляжку, большим пальцем проводя по витиеватой букве «Т», вырезанной на металле.

— После того, как я… вернулся. Он велел ей проверить, умер ли я. Она сказала, что да.

Джинни застывает рядом, и он остро ощущает, сколько всего в их историях так и осталось не рассказанным. Как ещё недавно он мчался по задымленной территории Хогвартса в Запретный лес, поцеловал её, зная, что идёт на смерть, и до сих пор не понимает, что это значило. Если вообще хоть что-то значило.

Он возвращает ей фляжку; их пальцы на миг соприкасаются. Джинни делает глубокий вдох, поднося её к губам. И Гарри вдруг думает, что она принесла её не только для него, но и для себя, предвидя, что этот разговор будет похож на хождение по минному полю.

Он смотрит себе под ноги.

— Я знаю, что она сделала это не для того, чтобы спасти меня. Ей было совершенно плевать на меня. Она пыталась спасти Драко. — Он до сих пор помнит её дыхание на своём лице, чувствует грязь на коже, камни и сухие ветки, впивавшиеся в спину. — Это, конечно… никак не меняет того, что они сделали. Просто… — Он осекается, не в силах объяснить, почему мысль о грядущих судах так гложет его.

— Это делает их… более человечными? — спрашивает Джинни.

— Да, — выдыхает он. — Наверное.

Она передаёт ему фляжку.

— Ты назвал его Драко.

Гарри морщится.

— Он тоже меня спас. По-своему. Ну, или, по крайней мере, не выдал. Если это считается.

Он сам не уверен, считается ли.

— Малфои не добились особого успеха при Томе, — замечает она. — Думаю, Драко понял, что ты — его единственная надежда.

Гарри невесело смеётся:

— Должно быть, это его убило.

Джинни натянуто улыбается:

— Думаю, до сих пор так.

Он хмуро смотрит себе под ноги, ковыряя грязь носком:

— Я не говорю, что они не заслуживают наказания или что не должно быть последствий. Я просто… — Он вспоминает измученное лицо Сириуса, ужас в глазах Хагрида, когда его уводили в Азкабан. О том, как он уже никогда не стал прежним. — Не уверен, что они заслуживает гнить в Азкабане только из-за того, чтобы Министерство хочет что-то доказать.

— Тогда не позволяй им, — говорит Джинни так, будто это и впрямь самое простое решение на свете, будто он и действительно способен на это.

И он не знает, правда ли для неё всё выглядит настолько просто… или она просто слишком сильно в него верит.

Гарри поворачивается к ней. Через мгновение она тоже поднимает голову, и они долго смотрят друг на друга. Здесь, рядом с ней, всё вдруг превращается в один из редких моментов, когда происходящее становится хоть немного терпимым.

Он сам не понимает, в чём причина: в алкоголе, в близости к ней или просто в храбрости, которая, наконец, прорвалась наружу, но он тянется и убирает прядь волос с её лица.

— Гарри… — едва слышно шепчет она.

— Я скучал по тебе, — говорит он, и слова будто сами срываются с губ. — Иногда я доставал карту… просто чтобы убедиться, что ты существуешь.

Она больше не смотрит на него. Её взгляд скользит куда-то в сторону, но рукой она нерешительно тянется к его рукаву, и через ткань он чувствует её тёплые пальцы.

Гарри меняет положение руки, позволяя ей коснуться его щеки.

Она прерывисто вздыхает, но не отстраняется, и Гарри наклоняется ближе. Когда до поцелуя остаётся лишь мгновение, её тело напрягается, а пальцы сжимают его руку.

Она отворачивается, на лице появляется тревога, а дыхание учащается, словно ей не хватает воздуха.

— Джинни?

— Прости, — говорит она, толкая его рукой в грудь. — Прости меня.

Он откидывается назад, давая ей пространство, но она уже вскакивает на ноги.

— Джинни… — снова зовёт он совершенно растерянным голосом, не понимая, что сделал не так, и тоже поднимается. — Что…

— Прости, — повторяет она.

И тут же уходит — быстрыми и сбивчивыми шагами, словно пытается не сорваться на бег.

Он остаётся на месте, провожая её взглядом, пока она не скрывается в доме, чувствуя себя уязвленным, растерянным и слегка смущенным.

Только когда пальцы натыкаются на холодный металл, он осознаёт, что всё ещё держит фляжку. На миг возникает острое желание выбросить её в пруд.

Но вместо этого он садится обратно и допивает остатки, наблюдая за тем, как солнце медленно опускается за горизонт.

Это не помогает.

* * *

Всё пахнет дымом.

Кажется, он въелся в волосы и одежду, но даже после долгого душа и трёх помывок головы запах всё равно обжигает нос, преследуя её повсюду.

От него не уйти.

Потому что никакого грёбаного дыма нет. И она это знает.

Это глупо и нелепо. Нужно стать сильнее. Сильнее, чем позволять себе разваливаться на части от того, что кто-то хочет её поцеловать. От того, что она хочет поцеловать кого-то.

Мир снова слегка плывёт, и Джинни резко встаёт с кровати. Ей стыдно, что она потеряла контроль. Нельзя допустить, чтобы это повторилось.

Она садится на привычное место у окна, поджимает под себя ноги и застывает, концентрируясь на дыхании, цепляясь за каждую крупицу хоть какого-то подобия собранности.

С особой тщательностью она проверяет свои ментальные стены — те самые выстроенные годами осторожные барьеры, убеждаясь, что всё на месте. Твёрдо. Нерушимо. Неприкосновенно.

«Неприкасаемых не бывает».

Когда она, наконец, спускается к завтраку, то готовится к встрече с Гарри. Убеждает себя, что справится.

Но его там нет.

Её переполняет облегчение, но от этого становится только хуже.

— Доброе утро, — говорит Гермиона, которая сидит рядом с Роном.

— Привет, — откликается Джинни, подходя к плите и накладывая себе миску каши. Она смотрит на неё, и это напоминает то первое серое утро в Хогвартсе.

Она закрывает глаза, втягивая воздух.

«Сосредоточьтесь».

— Тебе письмо пришло, — сообщает Гермиона.

Джинни открывает глаза и поворачивается к столу.

— Правда? — спрашивает она, с благодарностью цепляясь за хоть какое-то отвлечение. Наверное, Ханна или Никола.

Гермиона протягивает письмо и садится обратно. Джинни без особого любопытства скользит взглядом по конверту, пока не замечает адрес, написанный знакомым и в то же время таким чужим почерком, потому что она не видела его почти год.

В груди нарастает тяжёлое, распирающее давление.

— От кого это? — спрашивает Рон, наклоняясь поближе, чтобы разглядеть письмо.

— От Смиты, — с трудом выговаривает Джинни, буквально выталкивая слова из горла.

Гермиона с интересом поднимает взгляд:

— Первые новости от неё?

Джинни кивает и сильнее сжимает письмо, от чего пергамент слегка мнётся.

— Ну вот и хорошо, — говорит Рон, наклоняясь через стол, чтобы стащить кусочек бекона с тарелки Гермионы. Он отправляет его в рот. — Не собираешься открыть?

— Да, конечно, — отвечает Джинни. Так ведь и делают с письмами… верно?

Она медленно поддевает печать пальцем, воск трескается и ломается на крошечные осколки.

На секунду буквы плывут перед глазами, пока наконец не обретают чёткость.

«Дорогая Джинни…»

А потом она читает, читает и впитывает каждую строчку: «У нас всё хорошо. Прости, что не рискнула написать раньше».

— С ней всё в порядке, — торопливо говорит Джинни, чувствуя лёгкое головокружение. — С ней и её семьёй всё в порядке. Они гостили у дальних родственников подруги всё это время. В каком-то местечке под названием Таванг.

Гермиона хмурится.

— Кажется, это где-то рядом с Гималаями, да?

Джинни пожимает плечами. Поискать это место можно и потом. Сначала нужно впитать каждое слово. Она всё читает и читает, и лёгкое головокружение сменяется тяжестью, опускающейся где-то в груди.

— Когда она вернётся? — спрашивает Рон.

Джинни дочитывает до конца, ощущая, как всё опасно ускользает.

«С любовью, Смита»

— Она не вернётся.

— Что? — переспрашивает Гермиона.

Джинни старается не шевелиться.

— Похоже, у её мамы новая работа. А Смита уже год учится по отличной четырёхлетней программе на целителя. Она останется, чтобы закончить обучение.

Сложив письмо, она аккуратно вкладывает его обратно в конверт, словно это движение не лишает её всех сил, чтобы продолжать дышать.

Она поднимается.

— Так оно и к лучшему, наверное.

Не так ли?

— Она твой самый близкий друг, — бормочет Рон. — Как ты можешь так говорить?

Джинни сжимает зубы так сильно, что в висках начинает пульсировать, сдерживая волну эмоций, которая вот-вот захлестнёт её. Мерлин, куда же подевалось её самообладание?

— Потому что не всегда можно вернуться назад, — резко бросает она. — Иногда нужно просто продолжать идти вперёд. Даже если это означает оставить что-то позади.

Она разворачивается, собираясь уйти в безопасное уединение своей комнаты, но вдруг застывает, потому что в дверях стоит Гарри и прислушивается.

Он не сводит с неё взгляда, но Джинни не может прочитать выражение его лица, потому что слишком занята тем самым ощущением того, как внутри снова поднимается этот удушающий дым и накатывает паника.

«Чёртов герой».

— Это ужасно бесчувственно с твоей стороны, — говорит Рон где-то за спиной.

Она невольно вздрагивает. Оборачивается через плечо, и что-то злобное и невыносимое переполняет её.

— Не совершай ошибку, думая, что ты хоть что-то знаешь о моих чувствах, Рон, — произносит она таким жёстким и холодным тоном, что сама себя не узнаёт.

Опустив голову, она поворачивается к лестнице. Гарри молча отходит в сторону, пропуская её.

Она взлетает по ступеням, не сбавляя шага, пока за спиной не захлопывается дверь. Прислоняется к ней, чувствуя, как распирает грудь от воздуха или его нехватки, и начинает мелко-мелко дышать. В руке она всё так же сжимает письмо.

* * *

В тот же день она камином отправляется к Тобиасу.

Его дом не такой большой, как у тётушки Мюриэль, но в нём чувствуется та же гнетущая, тяжёлая и липкая тишина, словно стены готовы закричать, но почему-то молчат. Мысль о том, что он живёт в этой атмосфере каждый день, ненавистна.

Домовой эльф встречает её и провожает в комнату Тобиаса.

— Мастер Тобиас, — произносит он, открывая дверь. — К вам посетитель.

Тобиас сидит за столом над раскрытой книгой. Он поднимает голову, встречаясь с ней взглядом.

— Привет, Джин.

— Привет, — отвечает она, подходя ближе и целуя его в щёку. — Ты хорошо выглядишь.

Он чуть приподнимает бровь.

— Правда?

— Конечно, — говорит она, избегая его взгляда. — Что читаешь?

Он фыркает.

— Не ходи вокруг да около, Джиневра, — произносит он. — Мне тоже пришла сова.

Она тяжело опускается на край кровати.

— Ты же не удивлена, — замечает Тобиас.

— Нет, — соглашается она.

Но то, что её не застали врасплох, вовсе не значит, что это не больно. Даже если по всем правилам так и не должно быть.

Смита не сделала абсолютно ничего плохого.

Джинни смотрит на Тобиаса, пытаясь уловить хоть что-то за его равнодушным выражением лица. Чувствует ли он себя преданным или брошенным?

Она чуть подаётся вперёд, кончиками пальцев касаясь края стула.

— Если бы она знала…

— Это ничего не изменило бы, — перебивает он.

— Ты этого не знаешь.

Он презрительно хмыкает.

— Это не сказка. Она не вернётся и не поцелует меня, а моя чёртова нога не отрастёт сразу же.

Его слова задевают внутри нечто глубоко запрятанное.

— Верно, — тихо соглашается она. — Пожалуй, всё так и есть.

Чтобы не дать мыслям сорваться в привычную спираль, она концентрируется на пальцах Тобиаса, которые рассеянно теребят страницы книги.

Тобиас откидывается на спинку стула с тяжелым вздохом.

— Есть ещё кое-что.

— Что? — спрашивает она, снова посмотрев на него. Разве может быть что-то хуже?

— Родители везут меня на континент. Послезавтра. Все вместе едем. В Праге живёт какой-то волшебник… делает лучшие протезы в мире. Говорят, ощущаются как настоящие. Даже лучше.

Джинни чувствует, как слова бьют по ней, словно реальное проклятие.

Он уезжает.

Может быть, это правильно и явно пойдёт ему на пользу — так подсказывает логическая часть мозга, вот только до этого момента она даже не осознавала, как сильно зависела от него всё это время. Навещала, проверяла, чтобы его имя было очищено, поддерживала его боевой дух, тайком приносила книги. Занималась этим день за днём, чтобы заполнять пустые часы своей жизни. Единственное дело, казавшееся ей выполнимым.

«Не уезжай», — хочет сказать она.

— Джин…

— Я в порядке, — лжёт она, опережая собственные мысли.

— Вовсе нет, — наконец говорит он, разоблачая её блеф. — Ты в полном кошмаре и уж точно совсем не в порядке.

Её пальцы судорожно сжимаются.

— Со мной всё будет в порядке.

Она справится.

Тобиас вздыхает, качая головой с измученным и циничным выражением лица.

— Из этого ты не выберешься ни разработкой плана, ни стратегией, — говорит он и берёт её за руки, крепко сжимая пальцы. — Всё это закончится только одним — грандиозным хаосом, и ты это знаешь.

Воздух вдруг исчезает, она не может дышать.

— А теперь обними меня на прощание, ладно?

Она наклоняется к нему, прикусывая внутреннюю сторону губы, пока не чувствует привкус металла.