Мой Единственный Актив (джен)

Война изменила свой характер. Стратегия Морганы принесла свои плоды. Отступив к укреплённым позициям, армия Артурии перестала таять в безнадёжных боях. Рейды, которые возглавляла Мордред, стали легендой. Её отряд, вооружённый выкованными ею клинками, которые не тупились и не ломались, наносил врагу быстрые и болезненные удары, появляясь из ниоткуда и исчезая в никуда. Она стала для саксов призраком, демоном в рогатом шлеме.

Моргана же вела свою, тихую войну. В глубине башни, которую ей выделила Артурия, она создала свой штаб. Днём она анализировала донесения, планировала логистику, распределяла ресурсы. Её гений организатора превратил хаотичную оборону в слаженный механизм. Ночью же она погружалась в магию. Она изучала «Серую Хворь», и её выводы были неутешительны. Это была не просто магия. Это была… анти-магия. Некротическая энергия из другой реальности, которая не проклинала, а просто стирала сам код жизни. Лекарства не было. Можно было лишь замедлить её, противопоставив ей столь же мощную жизненную силу.

Британия выиграла время, но всё ещё проигрывала войну. Хворь ползла медленнее, но она ползла. И все знали, что армия Пустых за ней ждёт.

Он вернулся в самый неожиданный момент. Не во время битвы или совета. А в тихий, предрассветный час, в саду, который Моргана начала возрождать, пытаясь магией вернуть жизнь уставшей земле. Она была там одна, и он материализовался рядом с ней, сотканный из утреннего тумана и запаха жимолости.

— Трудная работа, — сказал Мерлин, его голос был тихим, лишённым привычной насмешки. — Пытаться заставить петь то, что разучилось.

Моргана не обернулась. Она продолжала направлять тонкие струйки своей магии в корни старой яблони.

— Ты выбрал странное время для возвращения, скоморох. Представление почти окончено, и финал, похоже, будет без аплодисментов.

— Финал? — Мерлин подошёл и коснулся ветки яблони. Под его пальцами на ней набухла и тут же распустилась одна-единственная, идеальная почка. — История никогда не заканчивается, Моргана. Она лишь переходит в новую главу. Я пришёл не на финал. Я пришёл на смену сезонов.

В сад, привлечённые его магией, бесшумно вошли Артурия и Мордред. Они были готовы к битве, но, увидев его, остановились.

— Мерлин, — голос Артурии был ровным. — Ты покинул нас, сказав, что твоя роль сыграна.

— Роль советника Короля — да, — кивнул он. — Я вырастил идеального монарха. Дальнейшие уроки были бы лишь помехой. Но роль… садовника… она вечна. — Он обвёл взглядом их троих. — Я вижу, в моё отсутствие сад разросся. Появились новые, неожиданные побеги. И несколько очень упрямых сорняков на границе, — его глаза сверкнули.

— Если ты пришёл говорить загадками, у нас нет на это времени, — сказала Мордред, её рука лежала на рукояти меча.

— Напротив, дитя дракона, — улыбнулся Мерлин. — У вас есть только время. Ровно столько, сколько отпущено. Вопрос лишь в том, как вы его используете. Вы смотрите на врага и видите стену. А я вижу… тень.

— Что ты хочешь сказать? — спросила Артурия.

— А что такое тень? — ответил он вопросом на вопрос. — Это всего лишь место, куда не попадает свет. Вы пытаетесь сражаться с тенью. Рассечь её мечом. Сжечь магией. Глупости. Тень нельзя уничтожить. Но её можно… разогнать.

Он посмотрел на Артурию, и его взгляд был серьёзен, как никогда.

— Твой Экскалибур, Королева. Он — не просто клинок. Он — средоточие надежд всех людей Британии. Концентрированный свет. Но сейчас его света не хватает, чтобы разогнать ту тьму, что сгустилась на севере.

Затем он повернулся к Моргане.

— Твоя магия, дитя фей. Она — тёмная, как плодородная земля, как глубокая вода. Она — магия жизни, но жизни дикой, неукротимой. Сама по себе она не может исцелить Хворь, потому что Хворь — это отрицание жизни.

И, наконец, он посмотрел на Мордред.

— А ты… в тебе есть и то, и другое. Свет твоего отца и тьма твоей матери. Ты — не равновесие. Ты — буря, рождённая на их границе. Твоя сила — это ярость самой жизни, которая отказывается умирать.

Он отошёл от дерева и встал перед ними.

— Я не могу сражаться за вас. Моя магия — это магия иллюзий и предвидения, она бессильна против Ничто. Я не могу дать вам оружие, способное убить тень. Но я могу помочь вам настроить ваши инструменты. Я могу помочь вам сыграть одну-единственную, но такую громкую ноту, что её услышат даже в самых тёмных уголках этого мира.

— Что ты предлагаешь? — спросила Моргана.

— Враг ждёт, пока вы ослабнете. Он хочет, чтобы ваша песня затихла. Так давайте дадим концерт, который сотрясёт небеса! — в его глазах заплясали знакомые озорные огоньки. — Я не могу предсказать исход битвы. Слишком много переменных. Но я вижу путь. Путь к сердцу этой Хвори. К источнику тени. И я могу провести вас по нему. Я могу скрыть вас от глаз Пустых, пока не наступит нужный момент.

Он не предлагал им победу. Он предлагал им шанс. Шанс не обороняться, а нанести удар в самое сердце врага. Рискованный, почти самоубийственный, но единственный, который у них был.

— Это будет ваша битва. Ваша песня. Ваша легенда, — закончил он, и его голос снова стал серьёзным. — Я лишь хочу убедиться, что у неё будет достойный финал, который будут помнить веками. Я не останусь в стороне. Я буду с вами. До самого последнего аккорда.

Он не сказал им, что они проиграют. Он не сказал, что они победят. Он сказал, что их битва будет иметь значение. И для них троих, стоявших на пороге последней войны, этого было достаточно. Надежда, которую они почти утратили, вернулась. Не как уверенность в победе. А как уверенность в том, что их битва не будет напрасной.

* * *

Ночная кузница Камелота была похожа на сердце вулкана. Рёв горна был её дыханием, а ритмичный удар молота о наковальню — её пульсом. В центре этого огненного мира, окутанная искрами и потом, стояла Мордред. Она не спала уже несколько суток. Её лицо, обычно бледное, было красным от жара, а в глазах отражалось пламя. Она не просто работала. Она совершала ритуал.

На стойках вокруг неё лежали мечи. Легенды, выкованные из стали и славы. Меч Гавейна, меч Ланселота, меч Персиваля. Клинки, видевшие сотни битв. Но они были уставшими. Их сталь, как и души их владельцев, была измотана бесконечной войной с отчаянием.

Мордред брала каждый из них с почтительным трепетом. Она не пыталась их перековать или улучшить. Она их… лечила. Она нагревала клинок в самом сердце огня, доводя его до той грани, где металл начинал петь. А затем, под её точными, выверенными ударами, она выбивала из него не шлак, а саму усталость. Она вкладывала в каждый удар частицу своей собственной, яростной, неукротимой жизненной силы. Она делилась своей душой с этой сталью, и сталь отвечала ей. Под её руками узоры на клинках становились ярче, лезвия — острее, а сами мечи начинали гудеть, наполняясь скрытой мощью.

В последнюю ночь, когда она работала над щитом Галахада, который теперь носил сэр Персиваль, в кузницу вошёл Каэлан. Он не сказал ни слова. Старый воин просто встал у стены и смотрел. Он видел не кузнеца. Он видел жрицу, совершающую священнодействие.

Когда Мордред, наконец, опустила молот и погрузила сияющий клинок в чан с маслом, Каэлан заговорил.

— Ты вдохнула в них новую жизнь, принцесса.

— Я лишь напомнила им, для чего они были созданы, — ответила она, не оборачиваясь. Её голос был хриплым от дыма и усталости.

— Ты сделала то же самое для всех нас, — тихо добавил старый воин.

Он подошёл и положил на наковальню свой собственный меч. Простой, боевой клинок без имени и герба, верный ему во всех их странствиях. Его лезвие было покрыто зазубринами, каждая из которых была историей.

— Я не рыцарь Круглого Стола, — сказал он. — И мой меч не легенда. Но он был мне верным другом.

Он посмотрел на неё, и в его глазах, впервые за всё время, что она его знала, стояла не только преданность, но и почти отеческая гордость.

— Прошу, госпожа. Позаботься о нём. Чтобы, когда вы вернётесь с победой, он был готов снова служить вам. И вашим детям.

Мордред медленно повернулась. Она посмотрела на старика, который прошёл с её матерью через ад двух миров. Который видел её рождение. Который был для неё и телохранителем, и наставником, и единственным дедом, которого она знала. Она посмотрела на его меч — не оружие, а символ его несгибаемой верности.

Она ничего не ответила. Она лишь молча кивнула. Взяла клинок с такой же осторожностью, как брала Экскалибур. И с уважением положила его в самое сердце горна. Этот меч она сделает последним. И он будет лучшим. Он будет достоин того, чтобы пережить их всех и рассказать их историю.

Каэлан тоже кивнул, словно они заключили безмолвный договор. Он развернулся и ушёл, оставив её наедине с её работой.

Мордред снова взяла молот. И в ритмичном бое стали о сталь, в рёве огня, в танце искр она прощалась с этим замком, с этими людьми. Она оставляла им часть себя. Самую лучшую. Свое сердце, выкованное из огня и стали.

* * *

Библиотека Камелота была полной противоположностью кузнице. Здесь царили тишина, прохлада и запах старого пергамента. Но работа, кипевшая здесь, была не менее яростной и важной. Моргана превратила хранилище легенд в военный штаб. Горы свитков, фолиантов и карт покрывали каждый стол.

Она не спала, подпитывая себя магическими эликсирами. Её разум, отточенный в корпоративных войнах и закалённый в скитаниях, работал с предельной эффективностью. Она систематизировала всё. Она создавала то, что в её прошлом мире назвали бы базой данных для выживания цивилизации.

Рядом с ней, как верные тени, сидели сэр Бедивер, чья мудрость ценилась не меньше, чем его меч, и Каэлан, чей практический опыт был бесценен.

— Забудьте о рыцарских атаках клином, — говорила она, её стилус летал над картой, оставляя на ней пометки. — Ваш враг — не армия, а рой. У него нет центра, который можно обезглавить. Ваша тактика — укусы и отступления. Истощение. Ваша цель — не выиграть поле, а выиграть день. А потом ещё один.

Она диктовала им основы партизанской войны, методы создания ловушек, способы отравления колодцев на пути врага. Для рыцарей это была ересь. Для Морганы — суровая необходимость.

— Вы должны сохранить знания, — переходила она к другой теме, указывая на стопку книг. — Если Камелот падёт, последним бастионом станет не крепость, а слово. Копируйте всё: от трудов по агрономии до баллад о Ланселоте. Легенды — такое же оружие, как и мечи. Они напоминают людям, за что они сражаются.

В последнюю ночь, когда работа была почти закончена, в библиотеку вошла Артурия. Она молча постояла на пороге, глядя на этот организованный хаос, на свою сестру, которая с таким же рвением, с каким раньше плела интриги, теперь плела сеть обороны для её королевства.

— Ты готовишь их к моему поражению, — сказала Артурия. Это было не обвинение, а констатация.

— Я готовлю их к победе, — поправила Моргана, не отрываясь от свитка. — А победа любит тех, кто готов ко всему. Особенно к худшему.

Она закончила писать и протянула последний, запечатанный воском пергамент сестре.

— А это… личное. Для тебя.

Артурия сломала печать. Внутри не было тактических схем. Лишь несколько строк. Рецепт яда, который приготовила для неё Моргана много лет назад, в Константинополе, — на всякий случай. И рецепт противоядия.

— Чтобы ты знала, — тихо сказала Моргана, — что у меня больше нет от тебя секретов.

Артурия долго смотрела на пергамент. Затем медленно свернула его и убрала.

— Спасибо, сестра, — сказала она. — Твой ум… он всегда был твоим острейшим клинком. Жаль, что я так долго этого не понимала.

— Жаль, что я так долго целилась им не в тех врагов, — ответила Моргана.

Они стояли в тишине, окружённые мудростью веков и предчувствием конца.

— Мне жаль, — вдруг сказала Артурия.

— О чём? — удивилась Моргана.

— Обо всём. О том, что я была слишком поглощена своим долгом, чтобы увидеть твою боль. О том, что нам понадобилась угроза конца света, чтобы мы, наконец, научились разговаривать как сёстры.

Моргана посмотрела на неё. На своего Короля. На свою сестру. И в её душе не осталось и следа старой ненависти.

— Не жалей, — ответила она. — Путь был долгим. Но он привёл нас сюда. Вместе. Возможно, в этом и был весь смысл.

Она подошла к столу и взяла ещё один, маленький свиток.

— И ещё одно. Если… если мы не вернёмся. Мордред…

— Я знаю, — прервала её Артурия. — Она будет признана моей дочерью и наследницей. Она станет Королевой.

— Нет, — покачала головой Моргана. — Не в этом дело. Она не захочет короны. Она — кузнец. Воин. Не правитель. — Она протянула свиток Артурии. — Здесь имена и места. Люди в Константинополе. Торговцы, наёмники. Моя сеть. Моё состояние. Всё это — её. Позаботься, чтобы она это получила. Позаботься, чтобы она была свободна. Чтобы она могла выбрать свой собственный путь. Пообещай мне.

Артурия взяла свиток. Это было завещание. Последний акт материнской любви.

— Обещаю, — твёрдо сказала она.

Их последняя сделка была заключена. И касалась она не королевств, а будущего одного-единственного ребёнка.

* * *

В последний час перед рассветом, когда ночная работа была окончена, они все собрались на самой высокой башне Камелота. Ветер был холодным и чистым, он пах близкой зимой и далёким морем. Внизу, под ними, спал замок, окутанный туманом, похожий на остров в безбрежном океане тьмы.

Здесь были только те, кто уходил. Артурия, Моргана, Мордред. Мерлин, стоявший чуть поодаль, похожий на изваяние из лунного света. И три тени у подножия башни — Гавейн, Ланселот и Персиваль, готовые к походу.

Тишина была не гнетущей, а… полной. В ней не было нужды в словах. Они смотрели на раскинувшийся под ними мир, на свою землю, спящую и беззащитную.

— Красиво, — тихо сказала Мордред, и её голос не нарушил, а лишь подчеркнул тишину.

— Да, — согласилась Моргана. — Стоит того, чтобы за это сражаться.

Она не смотрела на пейзаж. Она смотрела на свою дочь. На её строгий, гордый профиль в свете звёзд. На то, как ветер треплет её платиновые волосы. Она видела в ней не проект, не наследницу, не оружие. Она видела чудо. Чудо, которое родилось из её собственной тьмы, но стало светом.

Она вспомнила свою первую жизнь. Свою дочь, которую она потеряла из-за пренебрежения. И свою молитву, свою отчаянную сделку с Пустотой. Она просила шанс стать щитом. И вот, она стояла здесь, готовая стать щитом для целого королевства, для всего будущего. Её сделка была исполнена. С лихвой.

Она подошла к Мордред и положила руки ей на плечи.

— Что бы ни случилось там, во тьме, — прошептала она, и в её голосе не было страха, лишь спокойная, ясная уверенность. — Помни, кто ты. Ты — не пророчество. Ты — не месть. Ты — не грех. Ты — кузнец. Ты берёшь сломанное и делаешь его целым. Ты берёшь тьму и выковываешь из неё свет. Ты — лучшая из нас. И я горжусь тобой.

Мордред повернулась. В её глазах, обычно таких серьёзных, блестели слёзы. Но это были не слёзы страха или печали. Это были слёзы силы.

— Всё, чему я научилась, — ответила она, и её голос дрогнул, — я научилась у тебя. Ты научила меня выживать. Ты научила меня быть сильной. Ты научила меня… не сдаваться. Я люблю тебя, мама.

Это было впервые. Просто, без пафоса, под холодными звёздами. Два слова, которые перевесили все королевства и все пророчества.

— И я тебя, — ответила Моргана, прижимая дочь к себе.

В этот момент к ним подошла Артурия. Она не стала прерывать их. Она просто встала рядом. Сестра. И дочь. Три ветви одного древа, наконец, сошедшиеся вместе.

— Мы вернёмся, — сказала Артурия. Это был не вопрос и не надежда. Это был приказ, отданный самой судьбе.

Мерлин, наблюдавший за этой сценой, улыбнулся. Не своей обычной, хитрой усмешкой. А тихой, печальной улыбкой садовника, который смотрит на свои самые прекрасные цветы, зная, что скоро ударят заморозки, но также зная, что их семена уже упали в землю.

— Пора, — сказал он. — Путь на север ждёт. Тьма сгущается перед рассветом, но это лишь доказывает, что рассвет неизбежен.

Они спустились вниз. Прощания с теми, кто оставался — Каэланом, Бедивером, остальными рыцарями, — были короткими, почти безмолвными. Всё уже было сказано.

Небольшой отряд сел на коней. Магия Мерлина окутала их, и их фигуры стали расплывчатыми, словно сотканными из тумана и лунного света. Они были почти невидимы.

Без единого звука, как призраки, они выскользнули из ворот Камелота. Они не оглядывались. Их путь лежал во тьму. Но они несли с собой достаточно света, чтобы зажечь новое солнце.

* * *

Их путешествие на север было похоже на спуск в преисподнюю. Они двигались быстро и бесшумно, окутанные магией Мерлина. Этот иллюзорный кокон скрывал их от глаз и ушей, искажал их запахи, глушил стук копыт. Они были призраками, скользящими по умирающему миру.

Днём они прятались, пережидая свет, который в этих землях казался больным и тусклым. Ночью — двигались. И чем дальше на север они продвигались, тем сильнее менялся мир вокруг.

Сначала исчезли звуки. Перестали петь птицы, стрекотать насекомые. Даже ветер, казалось, замирал в ветвях мёртвых деревьев. Затем исчезли запахи. Воздух стал стерильным, лишённым ароматов земли, травы, гниения. Он пах ничем, и эта пустота была страшнее любого смрада.

Они пересекли невидимую границу и вошли в земли, полностью поглощённые «Серой Хворью».

Здесь всё было иначе. Ландшафт не был разрушен. Наоборот, он был застывшим, словно время здесь остановилось навсегда. Деревья стояли с почерневшей листвой, которая не опадала. Трава была серой и ломкой, как пепел. Реки текли, но вода в них была тёмной, маслянистой и абсолютно мёртвой — в ней не было ни рыб, ни даже тины.

Это была земля, с которой сделали идеальный, безупречный слепок, а потом вынули из него всю жизнь.

— Остановитесь, — скомандовала однажды ночью Артурия.

Они спешились. Она подошла к серому полю и вонзила в землю Экскалибур. Обычно, когда меч касался родной земли, он начинал вибрировать, отзываясь на её силу. Сейчас он остался холодным и мёртвым, как обычный кусок металла.

— Она не отвечает, — сказала Артурия, и в её голосе была боль. — Я не чувствую её.

— Её здесь больше нет, — ответила Моргана, опустившись на колени и коснувшись серого праха, который когда-то был почвой. — Это не просто мёртвая земля. Это… стёртая земля. Как будто кто-то вычистил весь код, оставив лишь пустую страницу.

Они были не просто отрядом воинов. Они были командой специалистов, каждый из которых видел эту угрозу по-своему.

Артурия, как Король, чувствовала разрыв своей сакральной связи с Британией.

Моргана, как маг-аналитик, видела в этом проявление чужеродной, некротической технологии.

Мордред, как кузнец и воин, ощущала это как фундаментальную неправильность, как материал, лишённый души и внутреннего огня.

Рыцари — Гавейн, Ланселот, Персиваль — чувствовали это как воины. Они ощущали тотальное, всепоглощающее уныние, которое давило на плечи тяжелее доспехов. Их боевой дух, их вера, их честь — всё то, что питало их силу, здесь не работало. Здесь не было зла, с которым можно было бы сразиться. Была лишь абсолютная, безразличная пустота.

— Держитесь ближе, — сказал Мерлин, его обычно весёлое лицо было серьёзным. — Эта земля высасывает не только магию. Она высасывает волю. Не позволяйте ей проникнуть в ваши мысли. Думайте о Камелоте. Друг о друге. Пойте про себя, если нужно.

Именно в этих землях они по-настоящему стали единым целым. Они ехали плотной группой, почти касаясь стременами. Они делились едой и водой молча, одним жестом. Они по очереди несли вахту, но не столько охраняя лагерь от врагов, сколько охраняя друг друга от тишины. Ланселот тихо рассказывал истории о своих подвигах, Гавейн травил неуместные, но отчаянные шутки, Персиваль молился, и даже Моргана, презиравшая подобные вещи, была благодарна за звук его голоса.

Мордред же нашла свой способ борьбы. Каждую ночь на привале она доставала маленький молоточек и кусок стали и начинала работать. Тихий, ритмичный перестук её молоточка стал сердцем их отряда. Она не создавала ничего конкретного. Она просто напоминала металлу — и всем вокруг, — что такое жизнь. Что такое ритм. Что такое созидание.

Однажды они увидели их. Призраков.

Они появились на гребне холма в лунном свете. Высокие, полупрозрачные фигуры, медленно и бесцельно бредущие по мёртвой земле. Они не шли на них. Они просто были. И там, где они проходили, последний намёк на цвет исчезал из мира, оставляя после себя лишь абсолютную, монохромную серость.

— Что это? — прошептал Гавейн, его рука сжалась на рукояти меча.

— Это не воины, — ответила Моргана, её глаза, привыкшие видеть магические потоки, расширились от ужаса. — Это… эхо. Души тех, кто жил на этой земле, стёртые и превращённые в безвольных проводников этой заразы.

Это было страшнее любой армии демонов. Враг не просто убивал. Он ассимилировал, стирал личность и превращал своих жертв в орудия дальнейшего уничтожения.

— Мы можем сразиться с ними? — спросила Мордред, её голос был напряжён.

— Сражаться с эхом — всё равно что рубить туман, — сказал Мерлин. — Наша цель не здесь. Она дальше, на севере. Там, откуда они приходят.

Он усилил свою магию, и кокон иллюзий вокруг них стал плотнее. Они объехали призрачный патруль, оставшись незамеченными.

Но каждый из них, глядя на эти молчаливые, страдающие фигуры, понял одно. Они сражались не просто за своё королевство. Они сражались за право иметь душу. За право быть чем-то большим, чем просто эхом, бредущим по мёртвой земле. И цена поражения стала для них абсолютно, невыносимо ясной.

* * *

После нескольких дней пути по серой пустыне ландшафт начал меняться. Земля пошла вверх, превращаясь в суровые, скалистые холмы, покрытые мёртвым, почерневшим вереском. Воздух стал холоднее, в нём появился странный, едва уловимый привкус озона и… статики, словно перед грозой. Они приближались.

— Источник там, — сказал Мерлин, указывая на самую высокую сопку на горизонте. Она была окутана плотным, неестественно тёмным облаком, которое не двигалось, несмотря на сильный ветер. — Я больше не могу скрывать вас. Чем ближе мы подходим, тем сильнее искажается реальность. Мои иллюзии здесь тают, как снег на ладони. Дальше — только сталь и воля.

Они спешились у подножия сопки, оставив лошадей. Дальнейший путь был слишком крут и опасен. Они двинулись вверх, единым отрядом, обнажив мечи. Сияние Экскалибура было тусклым, словно сам воздух здесь пожирал его свет.

Чем выше они поднимались, тем сильнее становилось давление. Это было не физическое, а ментальное давление. В голове у каждого начали звучать голоса. Не слова, а шёпот отчаяния. Он говорил им, что всё бессмысленно. Что их битва проиграна. Что лучше лечь здесь, на этой мёртвой земле, и просто уснуть.

— Не слушайте! — крикнула Артурия, её голос был напряжён. — Это яд для души! Пойте! Молитесь! Думайте о доме!

Персиваль начал вполголоса читать молитву. Гавейн — материться, перечисляя всех саксонских богов. Ланселот тихо затянул балладу о любви. Каждый боролся, как мог.

Моргана же создала вокруг их группы тонкий, мерцающий щит из своей магии. Он не блокировал шёпот, но делал его тише, словно доносящимся издалека. Это отнимало у неё все силы, пот струился по её лицу.

— Быстрее! — прохрипела она. — Я долго не выдержу!

Наконец, они достигли вершины. И то, что они увидели, заставило их замереть.

Вершина сопки была срезана, образуя огромное, идеально ровное плато из чёрного, стекловидного камня. А в самом центре… стоял круг камней.

Это был не Стоунхендж. Камни были неземного происхождения. Они были выточены из того же чёрного, поглощающего свет материала, что и плато, и испещрены пульсирующими багровым светом рунами, которые причиняли боль одним своим видом. А в центре круга, в воздухе, висело оно. Сердце Хвори.

Это был не объект. Это была… рана. Разрыв в ткани реальности. Тёмный, вращающийся провал в пространстве, похожий на чёрное солнце. Из него сочилась серая дымка Хвори, медленно расползаясь по земле. А вокруг него, внутри круга камней, стояли они. Войды.

Их было девять. Высокие, облачённые в истлевшие доспехи, которые, казалось, были сделаны из застывшей скорби. Их лиц не было видно за тёмными забралами шлемов, но от них исходила аура невыразимой, древней злобы. Они не были живыми. Они были анти-жизнью. И один из них, стоявший прямо перед разломом, был выше и могущественнее остальных. Их Король.

Но самое страшное было не это. Самым страшным было то, что Моргана узнала. Она узнала это место. Память Морганы-феи, память о древней магии, взорвалась в её голове.

— Не может быть… — прошептала она в ужасе.

— Что это, Моргана? — спросила Артурия, не сводя глаз с врага.

— Это не просто холм, — ответила Моргана, её голос дрожал. — Это… одно из Сердец Британии. Древний узел силы, где магия земли собиралась в фокус. Один из тех, что питает Авалон. И этот круг… это не их творение. Они лишь… осквернили его. Это один из наших древнейших храмов.

Теперь всё стало ясно. Враг не просто нападал. Он действовал с хирургической точностью. Он нашёл один из главных источников жизненной силы острова и превратил его в источник смерти. Он подключился к артерии и начал впрыскивать в неё яд, который медленно убивал всю страну.

Король Войдов медленно повернул свой шлем в их сторону. Он их заметил. Он их ждал.

Телепатический голос, лишённый эмоций, прозвучал прямо у них в сознании. Он был холодным, как вакуум космоса.

«Дети праха. Вы пришли узреть свой конец. Эта земля. Этот мир. Он будет стёрт. Всё вернётся к тишине. К покою. К Ничто».

— Мы пришли не смотреть! — крикнула Мордред, делая шаг вперёд. Она надела свой рогатый шлем. — Мы пришли напомнить тебе, что такое жизнь!

Она подняла свой меч, и он вспыхнул светом, таким ярким в этой всепоглощающей тьме.

Король Войдов, казалось, усмехнулся, хотя у него не было рта.

«Жизнь — это ошибка. Шум. Агония. Мы несём исцеление. Мы несём покой».

Остальные восемь Войдов медленно двинулись им навстречу, вынимая из ножен мечи, сотканные из тьмы.

— Мерлин! — крикнула Артурия. — Разлом! Сможешь его закрыть?

— Не знаю! — ответил маг, в его глазах плясали молнии. — Но я могу попытаться отвлечь его! Выиграйте мне время!

— Ланселот! Гавейн! Персиваль! На мне Король! — скомандовала Артурия, и свет Экскалибура, наконец, вспыхнул в полную силу, разгоняя мрак. — Остальные — ваши!

— Мама! — крикнула Мордред.

— Я с тобой! — ответила Моргана, и её руки окутались фиолетовым пламенем. — Защищаю фланги!

Битва за Британию. Битва за рассвет. Битва за право на существование.

Она началась. На вершине мира. В самом сердце зимы.

* * *

Первыми в бой шагнули двое — Ланселот Озёрный и Гавейн Оркнейский. Лучший Рыцарь Мира и Солнечный Рыцарь. Лёд и пламя Круглого Стола.

Против них двинулись шесть теней.

Ланселот не бросился вперёд. Он выждал. Когда первый Войд скользнул к нему, подняв свой тёмный клинок, Ланселот не стал блокировать удар. Он сделал едва заметное движение корпусом, и смертоносное лезвие прошло в сантиметре от его доспеха. В то же мгновение его собственный меч, «Арондайт», описал молниеносную дугу и нанёс удар в ответ.

Это был идеальный выпад, способный пробить любой доспех. Но клинок вошёл в теневую плоть Войда без сопротивления, словно в густой дым. Не было ни крови, ни звона стали. Лишь могильный холод, который ударил Ланселоту в руку, заставив его мышцы на мгновение онеметь. Войд даже не пошатнулся. Он просто развернулся для новой атаки.

Ланселот отступил, его лицо было сосредоточенным, но в глазах появилось недоумение. Он всю жизнь сражался с людьми, с монстрами, с драконами. Все они подчинялись законам физики. У них была плоть, которую можно было пронзить, кости, которые можно было сломать. А это… это было нечто иное.

Гавейн же выбрал иную тактику. Он взревел, и его боевой клич был рёвом льва, отказывающегося уступать свою территорию. Он не стал ждать. Он сам бросился на трёх Войдов, обрушив на них свой огромный меч, усиленный магией Мордред.

Его первый удар пришёлся на выставленный тёмный клинок. Раздался оглушительный скрежет, и сноп чёрных искр осыпал землю. Войд, принявший удар, отшатнулся. Сила Гавейна была так велика, что даже эти призрачные твари не могли её игнорировать. Воодушевлённый, он нанёс второй удар, третий. Он был вихрем стали, яростью, воплощённой в человеке. Он заставил трёх теней отступить.

Но цена была высока. С каждым ударом, с каждым контактом его клинка с клинком врага, его покидали силы. Он чувствовал это как физическую утечку. Тепло уходило из его тела, руки становились тяжелее, дыхание — прерывистым. Он сражался не просто с тремя противниками. Он сражался с самой пустотой, и пустота медленно пила его жизнь.

Ланселот, увидев это, понял. Их нельзя было убить обычным способом. Их можно было лишь… развеять. Растратить их призрачную энергию, пожертвовав своей собственной. Это была не битва на истощение. Это был обмен. Жизнь на не-жизнь.

Он изменил тактику. Его движения стали ещё быстрее, ещё экономичнее. Он больше не пытался нанести смертельный удар. Его цель была — касание. Быстрые, лёгкие уколы, порезы. Каждое касание его священного клинка заставляло фигуры Войдов мерцать, словно пламя на ветру. Он не убивал их. Он их «стирал», пиксель за пикселем.

Гавейн, тяжело дыша, тоже понял это. Его ярость сменилась холодным, упрямым расчётом. Он перестал вкладывать в удары всю свою мощь. Он стал бить чаще, короче, заставляя врагов постоянно защищаться, постоянно соприкасаться с его мечом, который вытягивал из него жизнь, но и рассеивал их тёмную суть.

Они сражались спина к спине. Идеальный фехтовальщик и несокрушимый берсерк. Танец и ярость. Они держали строй. Они не отступали. Но они оба знали, что это лишь вопрос времени. Часы их жизни были запущены на обратный отсчёт, и с каждым ударом песок сыпался всё быстрее. Они покупали время. Своей собственной кровью. Своей собственной душой.

* * *

Если Ланселот и Гавейн были льдом и пламенем, то сэр Персиваль был скалой. Скалой веры. Он встретил двух своих противников не яростью и не искусством, а непоколебимой уверенностью праведника.

Его меч, некогда принадлежавший чистому сердцем Галахаду, в его руках сиял ровным, белым светом. И этот свет был для Войдов мучителен. Когда Персиваль блокировал их первые удары, тени отшатнулись не от силы толчка, а от самого сияния, как ночные твари от восхода солнца. Их тёмные фигуры пошли рябью, и из-под их шлемов донёсся беззвучный крик боли, который эхом отозвался в сознании рыцаря.

Это придало ему сил. Он понял, что его оружие — не только сталь. Это его душа.

— Во имя Господа, создавшего свет и небо! — его голос был твёрд, и каждое слово, казалось, делало сияние его меча ярче. — Сгиньте, порождения тьмы!

Он перешёл в наступление. Он не был так искусен, как Ланселот, или так силён, как Гавейн. Но каждый его удар был наполнен такой несокрушимой верой, что Войды отступали. Они не могли долго выдерживать контакт с его клинком. Свет разъедал их призрачную плоть, как кислота.

Но враг был умён. Он не мог победить его силой, и он начал атаковать его дух.

Шёпот в его голове, который он до этого отгонял молитвами, изменился. Он перестал быть безликим. Он начал говорить его собственными, потаёнными страхами.

«Ты действительно веришь, что твой бог здесь, рыцарь? Посмотри вокруг. Эта земля мертва. Он оставил её. Он оставил вас».

— Ложь! — крикнул Персиваль, нанося рубящий удар, который заставил одного из Войдов пошатнуться. Сияние его меча на мгновение вспыхнуло ярче.

«Ты сражаешься за Короля, который скрывает свою истинную суть. За ведьму, которая заключала сделки с демонами. За бастарда, рождённого из греха. Где же твоя праведность, сэр Персиваль? Ты — лишь страж для грешников».

— Я сражаюсь за Британию! — его голос дрогнул. Удар получился слабее. Сияние клинка чуть потускнело.

Войды почувствовали это. Они усилили натиск. Их тёмные клинки застучали по его щиту, и каждый удар был не только физическим, но и ментальным.

«А помнишь того мальчика в деревне у реки? Ты мог бы его спасти. Но ты исполнял приказ и прошёл мимо. Его крик всё ещё снится тебе по ночам, не так ли? Сколько невинных ты оставил позади, пока шёл за своей славой, за своим местом за Круглым Столом? Твоя чистота — это лишь иллюзия. Твои руки по локоть в крови тех, кого ты не смог защитить».

— Замолчите… — прошептал Персиваль. Его дыхание сбилось. Щит стал невыносимо тяжёлым. Свет его меча превратился в едва заметное мерцание.

Сомнение. Это было их главное оружие. Не сталь. А яд, который они вливали прямо в душу.

Один из Войдов отбил его ослабевший удар в сторону, а второй нанёс рубящий удар по ногам. Персиваль рухнул на одно колено. Тёмные клинки поднялись над ним для последнего, смертельного удара. Он закрыл глаза, его душа была парализована ядом вины. Он проиграл.

— СЭР ПЕРСИВАЛЬ!

Он услышал крик. Не в своей голове. Настоящий. Он открыл глаза.

Перед ним, заслонив его собой, стояла Мордред.

Она не атаковала Войдов. Она просто стояла, и её «Кларент», сияющий своим собственным, лунным светом, был опущен. Но от неё исходила такая аура несокрушимой, яростной жизни, что две тени отступили на шаг.

— Он не один, — сказала она, не оборачиваясь к Персивалю. Её голос был спокоен, но в нём звенела сталь. — Вы смеете говорить о грехе? Вы, пустота, которая боится даже света свечи? Он — Рыцарь Круглого Стола. И пока я стою здесь, вы не коснётесь его.

Она не защищала его. Она верила в него.

Слова этой девушки, этого «бастарда, рождённого из греха», как шептал ему яд, оказались сильнее любого яда. Персиваль посмотрел на её спину, на её гордую осанку. И ему стало стыдно. Не за свои прошлые ошибки. А за свою минутную слабость.

Он взревел, и этот рёв был рёвом раненого, но не сломленного льва. Он вскочил на ноги. И свет его меча вспыхнул снова, ярче, чем когда-либо. Это был уже не ровный свет праведника. Это был яростный, отчаянный свет человека, который увидел тьму в своей душе, принял её и всё равно выбрал сражаться.

— Спасибо, сэр Мордред, — прорычал он.

Они встали плечом к плечу. Яростный свет веры и холодное сияние жизни. И две тени, столкнувшись с этим союзом, впервые за всю битву замерли в нерешительности.

Если битва рыцарей была отчаянной обороной, то появление Мордред стало сокрушительной контратакой. Увидев, что Персиваль в беде, она оставила свой фланг, доверив его тактическому гению матери, и врезалась в строй Войдов, как раскалённое ядро в стену из сухого тростника.

Её появление изменило всё. До этого момента битва была серией разрозненных дуэлей. Теперь у неё появился эпицентр.

Мордред была воплощением чистой, незамутнённой жизненной силы. Каждый удар её огромного меча был не просто движением стали, а выбросом энергии. И эта энергия была для Войдов анафемой. Там, где «Кларент» проходил сквозь их теневую плоть, она не просто рассеивалась — она взрывалась, распадаясь на чёрный прах. Они не просто умирали. Их стирали.

— ЗА МНОЙ! — крикнула она, и её голос, усиленный акустикой шлема, был подобен боевому рогу.

Она не ждала ответа. Она прорубала просеку в рядах врага, двигаясь не к кому-то из рыцарей, а к своей матери. Ланселот и Гавейн, почувствовав этот прорыв, с удвоенной яростью отбросили своих противников и ринулись за ней, перестраиваясь, формируя клин вокруг неё. Она стала его остриём.

Но это была лишь половина бури. Вторая её половина, тихая и смерто-носная, стояла в тылу.

Моргана видела всё. Она видела, как Мордред ринулась на помощь Персивалю. Она видела, как рыцари перестраиваются. Её мозг работал с нечеловеческой скоростью, просчитывая сотни вариантов в секунду. Она не могла атаковать Войдов напрямую — её магия жизни была слишком «сложной», и пустота просто поглотила бы её. Но она могла управлять полем боя.

Когда Мордред прорвалась вперёд, один из Войдов попытался ударить ей в спину.

— Мордред, вправо! — крикнула Моргана.

Но это был не просто приказ. В тот же миг, когда она это сказала, земля под ногами у Войда превратилась в вязкую трясину. Его ноги увязли, движение замедлилось на долю секунды. Этого хватило. Мордред, даже не оборачиваясь, сделала резкий выпад назад, и её клинок пронзил тень насквозь.

Они были единым целым. Мордред была инстинктом и силой. Моргана — разумом и тактикой.

— Ланселот, три шага назад, выпад! — её команда была чёткой, как удар метронома. Ланселот, доверяя ей, выполнил приказ. В то место, где он только что стоял, ударил тёмный клинок. А сам он, оказавшись в идеальной позиции, нанёс ответный удар.

— Гавейн, щит! СЕВЕР! — Гавейн инстинктивно поднял щит над головой. Секундой позже на него обрушился Войд, спрыгнувший с одного из чёрных камней. Удар, который мог бы раздробить ему череп, был принят на щит.

Моргана не просто командовала. Она видела не бой, а шахматную партию. Она двигала свои фигуры, предугадывая ходы противника. Её магия была её указкой. Она создавала под ногами врагов ледяные участки, заставляя их скользить. Она поднимала порывы ветра, несущие каменную крошку, чтобы ослепить их. Она не наносила урона, но она создавала идеальные возможности для тех, кто мог.

Это было невероятное зрелище. В центре — сияющая яростью Мордред, сокрушающая всё на своём пути. Вокруг неё, как смертоносная карусель, — трое величайших рыцарей, бьющихся с новой силой. А позади, как тёмная королева, дирижирующая этим оркестром смерти, — Моргана.

Они перестали обороняться. Они начали теснить врага. Шаг за шагом, они отвоёвывали эту проклятую землю. Войды, столкнувшись с этой идеальной комбинации силы, мастерства, веры и тактики, впервые дрогнули. Их беззвучные атаки стали хаотичнее.

Они загнали последних трёх теней в угол, прижав их к одному из камней круга.

— ВМЕСТЕ! — крикнула Артурия, которая на мгновение оторвалась от своего поединка, увидев эту возможность.

Мордред, Ланселот, Гавейн и Персиваль одновременно нанесли удар. Четыре клинка, сияющие разным светом, пронзили три последние тени. Раздался оглушительный вопль, который был слышен не ушами, а самой душой. И тени взорвались, превратившись в вихрь чёрного пепла, который тут же развеялся.

Тишина. Они стояли, тяжело дыша, посреди круга. Восемь Войдов были уничтожены.

Но битва не была окончена.

Они обернулись. И увидели, как Артурия отлетает назад от чудовищного удара и падает на землю. А над ней, занеся свой огромный тёмный меч, стоит Король Войдов. А за его спиной разлом в реальности, который Мерлин из последних сил сдерживал своей песней, начал снова расширяться.

* * *

Пока на плато бушевала сталь, Мерлин вёл свою, иную войну. Он стоял перед разломом, этой чёрной раной в теле мира, и был единственным, что мешало ей поглотить всё вокруг.

Его магия была не похожа ни на грубую силу Мордред, ни на тёмное искусство Морганы. Он не строил барьеров и не метал заклятия. Он… творил.

Его тихая песнь на языке Пра-создания была актом противодействия. Пустота была энтропией, хаосом, распадом. А его песнь была гармонией, порядком, созиданием. Он не пытался заделать дыру. Он создавал вокруг неё такую плотную, такую сложную и прекрасную реальность, что пустота вязла в ней, как в меду.

В сознании любого другого это выглядело бы как безумие. Но для Мерлина, который видел мир как историю, как великую пьесу, это был единственный логичный ход. Он противопоставлял Ничто — Смыслу.

Под звуки его песни чёрный разлом перестал расширяться. Он замер, его края подёрнулись рябью, словно он пытался сбросить с себя оковы гармонии. Серый туман Хвори, сочащийся из него, стал тоньше. Мерлин выигрывал. Медленно, с нечеловеческим напряжением, он начал теснить пустоту.

Но Король Войдов, который до этого момента был связан боем с Артурией, почувствовал эту перемену. Он был не просто воином. Он был аватаром Пустоты. И он почувствовал, что источник силы, питающий его, находится под угрозой.

Он совершил немыслимое. В разгар обмена ударами с Артурией он проигнорировал её атаку. Свет Экскалибура вошёл в его теневую плоть, вызвав взрыв света и боли. Но Король Войдов даже не пошатнулся. Он пожертвовал частью себя, чтобы выиграть мгновение.

И он нанёс ответный удар. Не мечом. Он просто вскинул свою руку в латной перчатке. И из неё вырвался концентрированный луч чистого Ничто. Не свет, не тьма. Просто отсутствие. Отсутствие всего.

Артурия, не ожидавшая такой атаки, не успела увернуться. Луч ударил её в грудь. Её доспех, благословлённый Владычицей Озера, выдержал, но сила удара была чудовищной. Её отбросило назад, как тряпичную куклу, и она рухнула на чёрный камень, выронив Экскалибур.

Мерлин увидел это. Он понял, что сейчас произойдёт. Король Войдов, освободившись от Артурии, сделал шаг в его сторону.

— Нет! — крикнул маг.

Он прекратил свою песнь. Вся та гармония, которую он с таким трудом выстраивал вокруг разлома, рухнула. Он направил всю свою колоссальную магическую силу в один-единственный жест. Он создал перед собой стену. Стену из чистого, кристаллизованного времени.

Король Войдов врезался в неё. По стене пошли трещины. Он был невероятно силён. Но стена дала Мерлину то, что ему было нужно. Секунду.

Он повернулся не к Войду. А к Моргане.

Их взгляды встретились. И в этой безмолвной секунде они поняли друг друга без слов.

«Я не могу его удержать и одновременно сдерживать разлом! Выбирай!» — прокричал его взгляд.

Моргана всё поняла. Её разум, холодный и быстрый, оценил ситуацию. Артурия ранена. Рыцари измотаны. Мордред далеко. Если Король Войдов прорвётся к разлому, который теперь снова начал яростно расширяться, всё будет кончено. Если он убьёт Мерлина — всё будет кончено.

Был лишь один выход.

Она посмотрела на свою сестру, пытающуюся подняться. На свою дочь, которая с криком разворачивалась, чтобы бежать на помощь.

И приняла решение.

Стена времени, созданная Мерлином, с оглушительным треском разлетелась на миллионы осколков. Король Войдов шагнул вперёд, к беззащитному магу.

Но на его пути встала она.

— Я так и знала, что в конце придётся делать всю грязную работу самой, — сказала Моргана, и на её губах играла её старая, ядовитая усмешка.

Её руки окутались таким плотным, таким тёмным фиолетовым пламенем, что, казалось, она держит в ладонях две чёрные дыры. Она больше не создавала барьеров. Она собрала всю свою жизненную силу, всю магию крови фей, всю свою волю. Для одного, последнего удара.

Король Войдов остановился, его скрытое шлемом лицо повернулось к новой угрозе. Он проигнорировал Мерлина, инстинктивно чувствуя, что эта женщина, окутанная первобытной, дикой магией жизни, представляет для него куда более непосредственную опасность.

«Ещё одна искра, жаждущая погаснуть», — прозвучал в сознании Морганы его холодный, безразличный голос. — «Твоя сила питательна. Она ускорит конец».

— Попробуй, возьми, — прошипела Моргана.

Она не стала ждать. Она высвободила всё, что копила. Два потока тёмной энергии сорвались с её рук и ударили в Короля Войдов. Это была не просто магия. Это была квинтэссенция жизни, необузданная и яростная.

От удара аватара Пустоты отбросило на несколько шагов. Его тёмная броня зашипела, покрываясь инеем там, где её коснулась магия Морганы. Жизнь была ядом для не-жизни. Но это не убило его. Он выпрямился, и трещины на его доспехе затянулись тьмой. Он был ранен, но не сломлен.

Именно в этот момент, когда всё внимание Короля Войдов было приковано к Моргане, Артурия поднялась.

Она тяжело опиралась на свой меч. Её дыхание было прерывистым, из-под шлема по виску стекала струйка крови. Но её глаза… её глаза горели таким яростным, таким несокрушимым зелёным огнём, что, казалось, могли бы сжечь саму тьму. Она больше не была Королём-символом. Она была просто воином, защищающим свой дом.

Она подняла Экскалибур. И меч, чувствуя волю своей хозяйки, вспыхнул с новой, ослепительной силой. Это был уже не свет надежды. Это был свет последней, отчаянной атаки. Свет сверхновой, готовой взорваться.

— СЕЙЧАС! — крикнула она.

Это был приказ, который поняли все.

Мерлин, освобождённый от необходимости сдерживать Короля Войдов, снова обратился к разлому. Но его песнь изменилась. Она перестала быть убаюкивающей. Теперь это была яростная, повелительная команда. Он не пытался закрыть рану. Он пытался оторвать её от этого мира.

Мордред, Ланселот, Гавейн и Персиваль не бросились на помощь Артурии. Они поняли её замысел. Они встали в круг, спиной друг к другу, и создали живой бастион, который должен был любой ценой защитить Мерлина и двух королев от любого вмешательства. Из разлома уже начали просачиваться новые, меньшие тени, но четверо рыцарей встречали их стеной из сияющей стали.

Моргана же сделала свой ход. Она знала, что не сможет уничтожить Короля Войдов в одиночку. Но она могла его… удержать. Она развела руки, и её магия хлынула из неё, образуя не щит, а клетку. Вокруг Короля Войдов из чёрного камня плато вырвались фиолетовые цепи энергии. Они обвились вокруг его рук, ног, торса, приковывая его к месту.

Король Войдов взревел своим беззвучным, ментальным криком. Он рвался, и цепи трещали, но держались. Моргана стиснула зубы, её лицо побледнело. Она чувствовала, как её жизненная сила утекает в эту клетку, как её выпивает пустота. Она покупала время. Секунды. Самые важные секунды в истории Британии.

И Артурия использовала эти секунды.

Она не побежала. Она пошла на прикованного врага шагом. Спокойным, уверенным, тяжёлым шагом Короля, идущего на эшафот или на трон — для неё это всегда было одно и то же.

Свет Экскалибура сжался, сконцентрировался на самом кончике, став похожим на острие копья из чистого света.

— Ты говоришь, что жизнь — это ошибка, — сказала она, и её голос был слышен по всему плато, перекрывая шум битвы. — Ты говоришь, что несёшь покой.

Она подошла вплотную к ревущему, скованному Королю Войдов.

— Но ты ошибаешься. Жизнь — это борьба. Это боль. Это любовь. Это ошибки. И в этом её смысл.

Она подняла меч для одного, последнего удара.

— А покой… — её зелёные глаза встретились с тьмой под шлемом врага, — …ты найдёшь в аду.

Она нанесла удар.

Не рубящий, а колющий. Прямо в центр груди, туда, где у живого существа было бы сердце.

И мир взорвался светом.

* * *

Взрыв был абсолютным. На одно бесконечное мгновение всё сущее превратилось в белый свет. Он не обжигал и не слепил. Он просто… был. Он заполнил собой пространство, время и сознание, стирая все мысли, все звуки, все чувства.

А потом он исчез.

И наступила тишина. Не просто отсутствие звука. А первозданная, оглушительная тишина, какая бывает лишь в самом начале или в самом конце времён.

Плато из чёрного стекловидного камня было залито первыми, призрачными лучами рассвета. Воздух был чист и холоден. Не осталось ничего. Ни Короля Войдов, ни его теневых рыцарей. Ни криков, ни звона стали.

Разлом в реальности, эта чёрная язва в небе, исчез. Словно его никогда и не было. На его месте небо было чистым, предрассветным, нежно-серым, с проступающей на востоке полосой жемчужного света.

Первым очнулся Гавейн. Он стоял на коленях, опираясь на свой меч, и тяжело дышал, пытаясь осознать, что он ещё жив. Рядом с ним поднимались на ноги Ланселот и Персиваль. Их доспехи были покрыты инеем и чёрной пылью, но они были целы.

Мерлин стоял в центре круга камней, покачиваясь. Его песнь оборвалась. Он выглядел так, словно постарел на тысячу лет. Он опёрся на один из осквернённых камней, и под его ладонью багровые, злобные руны на мгновение вспыхнули и погасли, оставив после себя лишь мёртвый, серый камень. Хворь потеряла свой источник. Яд перестал поступать в вены Британии.

Они победили.

Осознание приходило медленно, не как радостный триумф, а как тяжёлое, похмельное пробуждение после страшного кошмара. Они оглядывались, ища друг друга в предрассветных сумерках.

Их взгляды сошлись на двух фигурах в центре плато, там, где бушевал эпицентр света и тьмы.

Тишина была нарушена. Одним-единственным словом. Крик, полный ужаса и неверия, сорвавшийся с губ Мордред.

— МАМА!

Крик Мордред вывел всех из оцепенения. Они бросились к центру плато. Мерлин и рыцари — к своему Королю. Мордред — к своей матери.

Артурия стояла на коленях. Она всё ещё сжимала рукоять Экскалибура, вонзённого в оплавленный камень, словно он был тем единственным, что удерживало её в вертикальном положении. Её шлем валялся рядом. Лицо было бледным, по виску стекала струйка крови, но она была в сознании. Её несокрушимая воля не позволяла ей потерять его.

— Ваше Величество! — Гавейн первым подбежал к ней. — Вы ранены?

— Я… цела, — выдохнула Артурия. Её голос был хриплым. — Доспех выдержал. Но меч…

Они посмотрели на Экскалибур. Легендарный клинок, символ Британии, был страшен. Он не был сломан, но от середины до кончика был покрыт сетью угольно-чёрных трещин, из которых, казалось, сочилась сама тьма. Меч принял на себя всю мощь пустоты, защитив свою хозяйку, но заплатил за это своей сутью. Он был смертельно ранен.

— Ему нужен покой, — прошептал Мерлин, касаясь меча. — Ему, как и этой земле, нужно время, чтобы исцелиться.

Но Мордред уже не слышала их. Она рухнула на колени рядом с Морганой.

Её мать лежала на спине, раскинув руки, словно в объятии. Её тёмное платье было покрыто изморозью. Её лицо было безмятежным и белым, как свежевыпавший снег. Жизнь, казалось, уже покинула её.

— Мама… — прошептала Мордред, её голос сорвался. Она осторожно взяла руку матери. Рука была ледяной. — Нет… нет, пожалуйста, нет…

Она посмотрела на Мерлина умоляющим, отчаянным взглядом.

— Ты же великий маг! Сделай что-нибудь! Исцели её!

Мерлин подошёл, его лицо было полно скорби, какой Мордред никогда на нём не видела. Он опустился на колени с другой стороны и осторожно приложил пальцы к шее Морганы, затем ко лбу, закрыв глаза.

Прошла вечность.

— Я не могу, — наконец сказал он, и в его голосе было бессилие. — Это не рана, которую можно залечить. Не проклятие, которое можно снять. Она… пуста. Чтобы удержать Короля Войдов, она превратила себя в сосуд, в клетку из своей собственной жизненной силы. И он, умирая, забрал всё это с собой. Её огонь… почти погас. Остались лишь последние угольки.

В этот момент веки Морганы дрогнули. Она с неимоверным усилием открыла глаза. Её взгляд был затуманен, она с трудом сфокусировала его на лице дочери, склонившемся над ней.

— Глупая… девчонка, — прошептала она, и её губы едва шевелились. В уголке рта появилась слабая, знакомая усмешка. — Я же говорила… не плакать. Это… неэффективно.

— Я не плачу, — солгала Мордред, и горячая слеза упала с её щеки прямо на холодную руку матери.

Слеза зашипела, испаряясь, словно упала на лёд.

Моргана перевела взгляд и увидела Артурию, которая, опираясь на Гавейна, подошла и встала рядом. Она смотрела на сестру, и в её глазах не было ни триумфа, ни злости. Лишь глубокая, бесконечная печаль.

— Мы… победили? — прошептала Моргана, обращаясь к Артурии.

— Да, сестра, — ответила Артурия, и её голос дрогнул. — Мы победили. Благодаря тебе.

— Хорошо… — выдохнула Моргана. — Хороший… бизнес-план.

Она снова посмотрела на Мордред. На её лицо, искажённое болью. Она попыталась поднять руку, чтобы вытереть её слёзы, но сил уже не было. Она поняла, что у неё остались лишь минуты. Лишь несколько последних мгновений. Чтобы сказать самое важное.

Артурия, увидев немой жест сестры, поняла. Она высвободилась из поддерживающих рук Гавейна и тяжело опустилась на колени с другой стороны от Морганы, напротив Мордред. Рыцари и Мерлин молча отошли на несколько шагов, оставляя им это последнее, интимное пространство.

Три женщины. Мать, дочь, сестра. Королева-ведьма, Королева-рыцарь и девушка, которая была и тем, и другим. Вокруг них на чёрном камне лежали отголоски великой битвы, а на востоке разгорался рассвет, который они купили такой дорогой ценой.

— Мордред, — голос Морганы был едва слышен, как шуршание сухих листьев. — Посмотри на меня.

Мордред, давясь рыданиями, подняла на неё глаза.

— Не трать слёзы. Они тебе ещё пригодятся. Слушай внимательно. Времени мало.

Это была не мольба умирающей. Это был последний приказ командира. И Мордред, повинуясь инстинкту, выпрямилась, смахнула слёзы и сосредоточилась.

— Твоё будущее, — продолжила Моргана, переводя взгляд с дочери на сестру. — Оно не здесь. Не на троне. Трон — это клетка, Мордред. Красивая, но клетка. Я не для этого тебя растила.

— Но… твоё завещание, — прошептала Артурия. — Наследница…

— Завещание было страховкой, — перебила её Моргана. — На случай худшего. Но сейчас… сейчас всё изменилось. Она не должна быть прикована к этому острову. Её талант… — она посмотрела на Мордред, и в её угасающих глазах вспыхнула гордость, — …слишком велик для одной страны. Она — кузнец. Она создаёт. Она чинит. А этот мир… он весь сломан. И ему понадобятся мастера.

Она снова посмотрела на дочь.

— Я оставила тебе всё. Богатство. Связи. Свободу. Используй их. Путешествуй. Учись. Строй. Создавай то, что будет жить дольше королей и королевств. Не позволяй никому, ни одному пророчеству, ни одной короне, указывать тебе твой путь. Это — моя последняя воля. Ты поняла?

Мордред молча кивнула, не в силах говорить.

Моргана перевела взгляд на Артурию.

— А ты… сестра.

Артурия наклонилась ближе.

— Я здесь, Моргана.

— Ты получила то, что хотела. Свою Британию. Свой мир. Он будет хрупким. Его придётся долго лечить. — Моргана сделала паузу, собираясь с силами. — Не делай это в одиночку. Ты всегда пыталась нести всё на своих плечах. Это почти сломало тебя. И меня. Позволь другим помогать. Этим рыцарям. Людям. Позволь им видеть не только Короля. Но и женщину. Уставшую. Живую.

Она с неимоверным усилием высвободила свою руку из-под головы и коснулась руки Артурии.

— Прости меня.

— Не надо… — начала Артурия.

— Надо, — прервала её Моргана. — За всё. За мою ненависть. За мою гордыню. За мою слепоту. Я… я просто хотела, чтобы ты снова увидела во мне сестру.

— Я всегда видела, — прошептала Артурия, и по её щеке, оставляя светлый след на покрытой пылью и кровью коже, скатилась одинокая слеза. — Даже сквозь всю тьму. Я всегда видела. Прости меня. За то, что не смогла достучаться.

Они молчали, держась за руки. Две сестры, которые прошли через ад ненависти и войны, чтобы найти дорогу друг к другу на самом пороге смерти.

— Позаботься о ней, — наконец сказала Моргана, её взгляд снова обратился к Мордред. — Не как Королева о наследнице. А как… тётя о племяннице.

Артурия посмотрела на Мордред, на её лицо, такое похожее на её собственное. И кивнула.

— Обещаю.

Последний совет был окончен. Последние приказы отданы. Последние обиды прощены. Теперь Моргане нечего было больше сказать этому миру. Оставалось лишь попрощаться с самой собой.

Силы покидали её. Голоса дочери и сестры стали тише, отступая куда-то вдаль. Мир сужался до трёх вещей: холодного камня под спиной, невероятной лёгкости в теле и лица её дочери, освещённого первыми лучами рассвета.

Она закрыла глаза. И оказалась не во тьме. А в своём прошлом.

Она снова стояла там, на сто сорок восьмом этаже, в своей стерильной, стеклянной гробнице. За окном сиял огнями другой, давно мёртвый мир. В руке был бокал с ядом. А напротив стояла она сама, та, первая, безупречная и абсолютно пустая.

«Ну что, добилась своего?» — спросила тень из прошлого с холодной усмешкой. — «Снова умираешь. Только на этот раз — не в роскоши, а в грязи и крови. Отличный обмен».

«Ты ошибаешься», — ответила она, та, что лежала на камне. Её внутренний голос был спокоен. — «Я не умираю. Я — возвращаюсь домой».

Она смотрела на своё прошлое «я» без ненависти. Лишь с бесконечной, вселенской жалостью. Она вспомнила свою мантру. Свою молитву богу по имени «Эффективность».

Любовь — это уязвимость.

Да. Это правда. Она посмотрела мысленным взором на Мордред, склонившуюся над ней. На её лицо, искажённое болью. Эта боль была и её болью. Их сердца были связаны. Это была самая страшная уязвимость. И это было единственное, что имело значение.

«Любовь — это единственная уязвимость, которая делает тебя сильнее любой брони», — поняла она.

Семья — это обязательство.

Да. Она посмотрела на Артурию, стоящую на коленях рядом. На Гавейна, Ланселота, Каэлана, стоящих позади. На свою нелепую, побитую, но несокрушимую семью. Они были её ответственностью. И они были её силой.

«Семья — это единственное обязательство, которое делает тебя по-настоящему свободным», — осознала она.

Дети — нерентабельный проект.

Она снова посмотрела на Мордред. На её руки, способные ковать сталь и утешать умирающих. На её глаза, в которых был свет Артурии и её собственная тьма, сплетённые в идеальную гармонию.

«Дети — это единственный проект, который придаёт смысл всему остальному», — заключила она.

Тень из прошлого скривилась.

«Красивые слова. Но они не изменят того, кто ты есть. Ты — разрушительница. Хищница. Ты всегда ею была. И всегда будешь».

И тут Моргана сделала то, чего её прошлое «я» не могло ожидать. Она улыбнулась.

«Да. Ты права. Я — Моргана ле Фей. И всегда ею была».

Она снова открыла глаза, возвращаясь на холодное плато. Она посмотрела на Артурию.

— Сестра… — прошептала она. — Забавно… В той, другой жизни, о которой я тебе не рассказывала… У меня было такое же лицо. И такое же имя.

Артурия непонимающе нахмурилась.

— Кажется, — выдохнула Моргана, и её улыбка стала шире, — у некоторых из нас… судьба настолько упряма, что даёт нам второй шанс. Чтобы мы, наконец, сделали всё правильно.

Это было её последнее признание. Последняя снятая маска. Она не была случайной попаданкой. Она была душой, которую вернули на исходную позицию, чтобы она, наконец, выиграла свою главную битву — битву с самой собой.

Она посмотрела на небо. Рассвет заливал его золотом и багрянцем.

«В той жизни у меня было всё, и я не имела ничего», — подумала она. — «В этой я потеряла всё, но обрела целый мир».

Она снова посмотрела на Мордред. Её единственное, самое драгоценное сокровище.

«Я готова. В прошлый раз я боялась смерти и молила о жизни. А сейчас… я встречаю её как старого друга. Потому что теперь я знаю, за что умираю».

Она почувствовала, как последняя нить, связывающая её с этим миром, истончается. Она не чувствовала боли. Лишь покой. И бесконечную, светлую любовь к той девочке, что держала её за руку.

Её последняя мысль, мысль о благодарности, не оборвалась. Она перешла в нечто иное. В тишину. В свет.

Мордред, державшая её за руку, почувствовала это. Последнее, едва заметное пожатие пальцев, и наступившую вслед за ним пустоту. Тепло, которое ещё теплилось в руке матери, окончательно ушло.

— Мама? — прошептала она, хотя уже знала ответ.

Артурия осторожно приложила пальцы к шее сестры. И медленно покачала головой.

Мордред не закричала. Она не разрыдалась. Она сделала то, чему научила её мать. Она приняла неизбежное. Она бережно опустила руку матери на камень, поправила её тёмные одежды, чтобы она лежала достойно, как подобает королеве. Затем она склонилась и в последний раз поцеловала её в холодный лоб.

И в этот самый миг произошло чудо.

Первый луч восходящего солнца пробился из-за горизонта и коснулся тела Морганы. И её тело… начало светиться. Не магическим, а мягким, золотистым светом. Оно не горело. Оно медленно распадалось на мириады сияющих частиц, похожих на светлячков или пыльцу волшебных цветов.

Все, кто был на плато, замерли, наблюдая за этим безмолвным чудом.

Частицы поднимались вверх, кружась в медленном, беззвучном танце. Они не улетали в небо. Они опускались. Опускались на мёртвый, серый прах плато. И там, где они касались земли, серость исчезала.

Под их ногами, сначала робко, а потом всё увереннее, начал пробиваться зелёный мох. Из трещин в чёрном камне потянулись к свету первые, нежные побеги вереска. Мёртвая земля, напитавшись последней, отданной добровольно жизненной силой ведьмы крови фей, начала просыпаться.

Жертва Морганы была не только духовной. Она стала физической. Она стала лекарством. Её последним, самым великим актом созидания. Она отдала себя, чтобы исцелить рану, нанесённую этой земле.

Вихрь золотых частиц утих. На том месте, где лежала Моргана, не осталось ничего. Лишь её брошь — тёмная стальная роза с аметистовым сердцем, лежащая на подушке из свежего, зелёного мха.

Мордред осторожно подняла её. Брошь была тёплой, словно всё ещё хранила тепло руки своей хозяйки. Она приколола её к своему доспеху, рядом со своим сердцем.

Она встала. Посмотрела на свою тё-тю, на рыцарей, на Мерлина. На её лице не было слёз. Лишь тихая, светлая печаль и несокрушимая решимость.

— Пора домой, — сказала она. — У нас много работы.

Они спускались с холма в полном молчании. За их спинами восходило солнце, и его лучи, теперь уже тёплые и живые, заливали мир, который они спасли. Они несли с собой раненый меч, раненого Короля и память о женщине, которая научилась любить.

Легенда о короле Артуре, спасшем Британию от великой тьмы, будет жить вечно. В ней будут рассказывать о доблести Ланселота, о силе Гавейна, о праведности Персиваля.

Но маги, ведьмы и те, кто умеет слушать шёпот земли, будут рассказывать другую историю. Историю о Тёмной Королеве, которая прожила две жизни, чтобы искупить один грех. О матери, которая создала оружие, а вырастила героя. О ведьме, чей пепел стал семенами для новой весны.

И они будут говорить, что иногда, в самые тихие ночи, на полях, где когда-то царила Серая Хворь, можно увидеть мириады золотистых огоньков, танцующих над землёй. И это — не светлячки. Это смех Морганы ле Фэй, которая, наконец, обрела покой. И свободу.