Я не люблю (гет)

Исправить. Разбить в кровь запястья, разрушить стены.

Кричать, задыхаясь грязным смогом тесного города.

И знать, просто знать, что во всей этой мёртвой системе

Ничего не изменится. Не сегодня. И никогда.

(С)

Пощечина отзывается болью, как от тысячи тонких иголок. На бледной, почти белой, цвета талька коже явственно растекается алое пятно.

Драко от удивления открывает рот, теряя свою долго тренируемую маску безразличия. Тем не менее, он успевает перехватить занесенную для второго удара руку, крепко, до синяков сжимая тонкое, хрупкое запястье, а затем и вторую.

— Что я пропустил, Грейнджер? — раздраженно бросает он, пытаясь совладать с вырывающейся девушкой. — С чего ты вдруг взбесилась, пока меня не было?

— Ты! — шипит она возмущенно, подаваясь вперед.

Она гордая и непреступная, такая, какой запомнилась ему за семь школьных лет. Её грудь высоко вздымается, а грозный взгляд метает молнии. У Драко даже на мгновение все замирает внутри.

— Я рад, что ты узнала меня! — с сарказмом произносит Малфой, не выпуская запястий девушки из своих рук. Он чувствует, как бешено зашкаливает её пульс — будто два крошечных молоточка злостно ударяют его по ладоням.

— Ты обманул меня!

Гермиона бьется в руках так сильно, что приходится прижать её к стене.

Она в ярости. Первым желанием было запустить в Малфоя, как минимум, Ступефаем. Так что с пощечиной он еще легко отделался.

Сегодняшняя попытка понять ситуацию выливается в то, что Гермиона сама загоняет себя в рамки безысходности. Выходит, что все, что она сделала — бросила Рона, боясь того, что правда причинит ему боль, провела ночь с Малфоем, опрометчиво полагая, что это поможет ей забыть свою собственную — было впустую.

Какие-то глупые и несвойственные ей поступки.

Определенно несвойственные.

Будто что-то целые сутки затуманивало ей мозги, отключая функцию «думать».

— У нас с тобой ничего не было! — кричит Гермиона прямо в бледное насмешливое лицо, на котором все еще виднеется след от её удара.

Малфой в ответ вскидывает бровь, продолжая прижимать её к стене.

— Да ладно? — противно тянет он, так, что Гермиона смущается от одного его тона.

— Я имею в виду первый раз, — сбивчиво поясняет она.

Малфой закатывает глаза.

— И с чего ты это взяла? — в голове столько яда, что хочется проверить: не раздвоился ли его язык.

Его самодовольный вид просто кричит об обратном. Гермиона не верит, что можно так притворяться.

Она вдруг чувствует, как по спине пробегает холодок — от его прикосновений, от его тяжелого, рваного дыхания, от биения его сердца.

И Гермионе почему-то кажется, что его ритм совпадает с её собственным.

Чуждые ей эмоции, которые он заставляет её испытывать, давят своей неправильностью. Они сжимают грудь стальным обручем. Из-за этого дыхание сбивается — легкие судорожно выплевывают воздух, не подчиняясь законам анатомии. Его грубая сила подавляет все её существо, так, что хочется безвольно повиснуть на его руках, подчиниться и плыть по течению.

Гермиона резко встряхивает копной непослушных каштановых волос, мгновенно избавляясь от ложных мыслей, затесавшихся в её голову. Она уверена в этом настолько же, насколько уверена в том, что её имя — Гермиона Грейнджер. Но эта безумная энергетика просто сбивает с толку, и в голову снова лезут ненужные воспоминания о вчерашней ночи.

Руки уверенно скользят по телу, заставляя подаваться вперед, навстречу — бездумно, безрассудно, неистово.

Рон, её Рон никогда не уделял должного внимания ласкам. Он всегда торопился начать — будто боялся, что в комнату ворвется рассерженная Молли Уизли и застукает на месте преступления, или, чего доброго, Гермиона сама передумает и сбежит.

Губы покрывают поцелуями каждый миллиметр её кожи, будто сплетая ажурные кружева на её теле. Девушка выгибается, когда язык прикасается к клитору, и теплая волна устремляется от кончиков пальцев к низу живота.

Рон всегда целовал её робко, неумело, пресно и скучно, но Гермиона всегда думала, что так и нужно. Так правильно. А что-то большее — стыдно.

Малфой врывается в нее то резко и сильно — до дрожи, так, что она комкает простынь в своих ладонях, то медленно и чувственно — и она плавится, словно горячий воск в умелых руках, растворяется в нем без остатка.

Гермиона мгновенно краснеет от этих образов, возникающих у нее в памяти, и выдавливает из себя:

— Забини сказал.

Малфой наклоняется к её лицу, пристально глядя в её глаза.

— А тебе не приходило в твою хорошенькую головку, что я просто не стал бы обсуждать с кем-то подобные вопросы? Естественно, когда ты ушла, я сказал ему, что у нас ничего не было! Что, лучше было бы, если бы об этом узнали все? Или ты просто привыкла, что Уизли делится с Поттером всеми подробностями вашей интимной жизни?

Гермиона лишь изумленно хлопает глазами, не зная, что ответить.

— Я...

— Ты просто дура, Грейнджер, — устало произносит блондин, отпуская её и отходя на несколько шагов. — Раньше ты была умнее. Нищебродская семейка помогла тебе встать на путь деградации.

* * *

— Я это не надену! — возмущенно восклицает Гермиона, рассматривая содержимое больших фирменных пакетов, доставленных мальчиком-курьером, который с совершенно детским восторгом смотрел на квартиру и её хозяина.

Она складывает руки на груди в подтверждении своих слов.

— И почему? — лениво отзывается Малфой.

Гермионе безумно не нравится выражение его лица, когда он сообщает о планах на вечер. О том, что она должна отправиться с ним в ресторан. Гермиона против этого.

— Я буду выглядеть в любом из них как проститутка!

Она кончиками пальцев берет красное атласное платье с хитрым переплетением бретелек на спине и брезгливо откидывает на диван. Солнце тут же начинает играть с блестящим алым пятном, переливаясь на небрежных складках.

— Нет, — комментирует она свое действие.

Следом за ним отправляется молочно-белое, с тонкими кружевными вставками по бокам и глухим воротом. Платье настолько узкое, что Гермиона невольно задумывается, смогла бы она в нем вообще дышать.

— Нет.

Тонкий черный шифон, сшитый в несколько слоев и призванный воздушным облаком окутать фигуру девушки, скользит сквозь пальцы. Гермиона готова поставить десятку галлеонов на то, что это платье едва прикроет её задницу. Она выносит ему вердикт:

— Нет.

Следующее на очереди — темно-бордовое, как спелая вишня, из плотной ткани. Девушка скользит взглядом по невозможно большому вырезу на спине.

— Нет.

Платье цвета шампанского, с расшитым искрящимися камешками корсетом, длинное, но с разрезом на боку, наверное, до талии, как кажется Гермионе, тоже выпадает из тонких пальцев.

— Нет.

У Малфоя опасно темнеют глаза — словно ясное небо заволокло тучами — и она уже знает, что этот знак не предвещает ничего хорошего. Тем не менее, девушка продолжает:

— С чего вдруг такая щедрость, Малфой? — добавляя в голос побольше яда, спрашивает она.

— Считай это компенсацией за твое, — он кривится, будто его заставили выпить стакан прокисшего молока — медленно, смакуя каждый глоток, — платье.

Гермиона фыркает и снова пытается отказаться от загадочного похода в таинственный ресторан. Ему приходится долго её уговаривать, обходя кругами — как змею-искусителю правильную Еву в Райском Саду. Наконец, реплика о том, что там её ждет сюрприз, делает свое дело. Несмотря на то, что в другой ситуации она бы насторожила Гермиону.

Просто в этот момент он кажется ей нормальным, обычным человеком. Как все.

Затем она соглашается надеть красное платье, предварительно увеличив с помощью магии его длину — хотя бы до колена. Она делает красивую, высокую прическу, обнажая шею и плечи, покрытые мимолетным загаром. И не может сдержать своего удивления, когда Малфой подходит сзади и одевает ей на шею кулон — прозрачную слезу на тонкой цепочке из белого металла. Он объясняет, что выходить в свет без украшений — дурной тон.

Его поведение настолько не вписывается в обыденную действительность, что Гермиона в ступоре. Почему он не рассказал Блейзу? Позаботился о её репутации? О том, как она будет выглядеть в чьих-то глазах? Почему он так ведет себя?

Она даже не замечает, как грубо Малфой вытеснил её мысли о Роне.

И ей хочется верить, что он изменился. Возможно ли, что всё это не просто так?

В голове появляется самая правильная мысль за последние сутки. Зачем ей все это? Почему она не развернется, не покинет этот дом, не уйдет от Малфоя, пугающего странным поведением? Очевидно, что он что-то задумал. Ей никогда не приходилось соглашаться на подобные авантюры, стоит ли сейчас вступать в эту опасную игру?

Она должна дойти до конца: докопаться до сути, узнать, каких целей хочет достичь этот человек. Возможно, пока ей придется играть по его правилам. Но Гермиона позаботится о том, чтобы все изменилось.

Малфой аппарирует, крепко держа её за руку и прижимая к себе, так, что у Гермионы перехватывает дыхание. Из крошечного незаметного переулка, придуманного для того, чтобы было, куда поставить мусорные баки, они выходят на Брутон-стрит — широкую шумную магистраль с беспорядочным автомобильным движением. Малфой обнимает её за талию и галантно распахивает стеклянную дверь под вывеской, на которой витиеватыми буквами цвета темной стали написано «The Square».

Девушка отмечает элегантность светлого ресторана, в который он её привел. Трепещущие огоньки свечей отражаются в хрустале бокалов, в до блеска начищенных приборах и натертом полу, и, кажется, что их сотни, нет тысячи. И все вокруг белоснежное, как вершины альпийских гор.

Улыбчивый управляющий берется отвести их к столику. Гермиона краем глаза видит улыбку на лице Малфоя, которая становится все более широкой и все более гадкой. И понимает: его поведение, уговоры — всего лишь уловки. Это осознание обрушивается на нее резко и четко, будто высшие силы сжалились над девушкой и стянули с её глаз черную повязку. Он же, чувствуя, как напряглась Гермиона, еще сильнее прижимает девушку к себе железной хваткой.

Они подходят к столику, и Гермиона, наконец, замечает тот «сюрприз», о котором говорил Малфой.

Парень, одетый в джинсы и простую черную рубашку кажется в этом месте чернильным пятном на только что отутюженной накрахмаленной праздничной скатерти. Он внимательно изучает меню и хмурит густые черные брови. На мгновение он отрывает взгляд от брошюры и поднимает его на них: зеленые глаза за стеклами очков распахиваются от удивления.

Он скользит взглядом по Гермионе, на миг задержавшись на руке, которая совсем по-хозяйски лежит на её талии. Становится ясно, что он совсем не ожидал увидеть здесь её, тем более в такой компании.

— Ты?! — вырывается у него.

Малфой довольно хмыкает и садится напротив Поттера, приготовившись наслаждаться представлением. Тщательно спланированным представлением, которое, несомненно, является делом его подленьких рук.

— Что это значит? — в голосе Гарри столько изумления, будто он увидел перед собой воскресшего Темного Лорда. — Что происходит, Гермиона?

Гермиона может только отводить глаза и переминаться с ноги на ногу. Она была права, когда думала, что ей будет стыдно.

Гарри вскакивает со своего стула, подается вперед и презрительно шипит:

— Это всё из-за него, да?

Этой презрительности в его голосе позавидовал бы сам Люциус Малфой. Руки Гарри подрагивают от едва сдерживаемого гнева, а глаза опасно прищурены.

— Гарри! — Гермиона делает умоляющее лицо в надежде на то, что её друг не набросится в следующую секунду на них с кулаками. Или с палочкой, к которой как раз тянется его рука. — Ты не понимаешь!

— Да, Гермиона! — кричит он в ответ. — Да, я не понимаю!

— Поттер, а вот я прекрасно понимаю, что твое воспитание оставляет желать лучшего, и в приличных местах тебе бывать не довелось. Но раз уж это произошло, то... — нахально влезает Малфой, не забывая про свою излюбленную манеру говорить, растягивая слова.

Гермиона просто уверена, что Малфой ощущает себя принцем Уэльским. На его лице красуется самая счастливая улыбка, на которую только способны его губы. Такой улыбки она не видела ни когда открыли Тайную Комнату на втором курсе, ни когда он поймал их в кабинете Амбридж на пятом. Никогда.

А сейчас, он будто разом отыгрывается за шесть школьных лет зависти и неудачных пакостей, за поражение в войне, за бесконечные унизительные суды.

Малфой просто лучится счастьем.

Люди за соседними столами начинают оборачиваться, заинтересованно косясь в их сторону. Управляющий встревожено выглядывает из-за своей стойки у входа, дабы найти взглядом нарушителей спокойствия.

— А ты вообще заткнись! — Поттер обрывает блондина, и его голос с грохотом пролетает по залу, как раскат грома.

Он с силой втягивает в себя воздух и уходит, напоследок послав Малфою испепеляющий взгляд и опрокинув стул. Это его и задерживает.

— Гарри, я могу все объяснить! — восклицает Гермиона, бросаясь к нему.

Только бы он не ушел. Она объяснит, у нее получится!

— Да? — ядовито бросает Гарри. — Ну, давай, попробуй!

Она просто не знает, что сказать. И молчит. Тягостно и изматывающее долго.

Гарри Поттер посылает ей такой взгляд, будто не было их многолетней дружбы. Не было никогда. И, плюнув себе под ноги, разворачивается и уходит.

— Гарри... — слабо шепчет Гермиона, дернувшись, было, за ним, чтобы догнать, как властная рука останавливает её, схватив за запястье.

— Сядь немедленно, — выдавливает Малфой сквозь зубы, посылая улыбки окружающим людям и кивая им, точно извиняясь за действия этого случайно забредшего сюда парня, который недопустимо громко кричал.

— Прекрати меня позорить! — звучит следующая реплика, после того, как он грубо толкает её на стул, где всего несколькими минутами раньше сидел Поттер.

Драко спокойно садится напротив и небрежно открывает меню, как ни в чем не бывало начиная изучать его.

В глазах Гермионы зажигается опасный огонек. Да кто он такой, чтобы так себя вести с ней?! Обыкновенный трусливый хорек, который до старости будет прятаться за спину своего папаши! И она, Гермиона Грейнджер позволяет ему так с собой обращаться!

В мыслях проносятся два последних дня, и Гермиона чувствует, как волна ненависти к Малфою поднимается изнутри, из глубин души.

— Малфой... — угрожающе шипит она.

— Как жаль, что Потти покинул нас! — с притворной скорбью тянет он из-за тоненькой книжки в его руках. — Я думал с ним выпить. Ведь у нас есть повод, правда, Грейнджер? Выпьем вина?

— Ты придурок, Малфой.

— Какое ты предпочитаешь: красное или белое? Я вот люблю белое, оно мне кажется более изысканным. В красном вине есть что-то плебейское, тебе не кажется? — совсем не обратив внимания на слова девушки, продолжает он.

Гермиона нервно усмехается и качает головой.

— Малфой, ты просто больной...

— А как ты относишься к шампанскому? В честь праздника? — он устремляет на нее свой взгляд, в котором невозможно разобрать эмоции.

Несколько секунд она смотрит в его глаза, пытаясь понять: что же привлекательного нашла в них вчера?

— Какого черта ты делаешь? — устало произносит она и встает, намереваясь уйти.

Он хватает её за руку, поднимаясь медленно, словно указывая ей на её положение. Впрочем, что бы там не думал Малфой, на этот раз безрезультатно.

— Грейнджер, прекрати портить мне настроение, — шепчет он, наклонившись к её уху.

— Это я порчу тебе настроение? — Гермиона почти задыхается от возмущения. — Это ты влез в мою жизнь и все в ней перевернул! Знаешь что, Малфой? Иди к черту!

На них вновь начинают оборачиваться посетители: кто-то смотрит с интересом, явно ожидая, чем закончится новый акт их пьесы, кто-то, наоборот, с раздражением. Гермиона даже не думает о том, чтобы говорить тише и не привлекать внимания.

Она чувствует, как рука Малфоя, все еще сжимающая её руку начинает мелко дрожать от злости и как широко раздуваются его ноздри. Зрачки в прищуренных глазах сужаются до иголочного острия.

— Следи за своим поганым языком, грязнокровая шлюха! — хрипло говорит он на выдохе.

Гермиона удовлетворенно фыркает, а губы сами растягиваются в торжествующей ухмылке.

— А я смотрю, ты не меняешься, — говорит она, подражая его фамильным интонациям в голосе.

Он отпускает её руку и отталкивает от себя.

— Ты тоже!

Гермиона пожимает плечами и стремительно уходит.

— Беги за Поттером! — слышит она вслед, уже на выходе. — Давай, догоняй этого героя!

Управляющий даже не удостаивает её притворной улыбки, мысленно обвиняя девушку во всем этом Содоме и еще в тридцати трех бедах, за которые ему сегодня придется отвечать.

Вечерний разряженный воздух, который даже прогреться-то не успел за день, встречает её недружелюбно. Гермиона жалеет о своем решении пройтись, прогуляться и привести мысли в порядок. На ней ничего нет, кроме тонкого платья, и она мгновенно покрывается мурашками озноба.

Она не знает, куда идти и что делать дальше. Горькая мысль о том, что хорошо, когда есть друзья, заставляет её усмехнуться. Единственный выход — найти дешевый отель и снять там номер, а утром хорошенько подумать о последних событиях, стремительно ворвавшихся в её жизнь и изменивших её.

Платье неприятно холодит озябшую кожу, и Гермиона с тоской думает о своих вещах, оставшихся у Уизли в «Норе». Для того чтобы их забрать придется показаться там. Как же ей смотреть в глаза Рону, Джинни, Молли?

Как ей смотреть им в глаза, если Гарри расскажет об увиденной сцене?

— Эй, красавица, может развлечемся? — слышат она окрик из компании парней неприятного вида. Они заметно пьяны и омерзительно смеются после брошенной реплики.

Гермиона судорожно сжимает в руке маленький, расшитый блестящими нитями клатч и старается быстро проскользнуть мимо них, не привлекая к себе большего внимания.

— Да ладно тебе, детка, — путь ей перегораживает здоровенный бритый детина с татуированными руками. Он жадно скользит по ней взглядом, останавливаясь на декольте платья. — У нас есть деньги, мы заплатим, скажи сколько!

— Дайте пройти, — спокойно говорит Гермиона, делая попытку обойти его.

Внутри всё сжимается от страха, хоть она и этого не показывает. Все возможные ругательства, известные ей, мысленно обрушиваются на белобрысую голову Малфоя, который обрядил её в этот наряд.

— Да брось, будет весело, обещаю! — ухмыляется детина, и его руки, словно так и надо, ложатся девушке на талию, крепко сжимая её.

Из компании его дружков вновь слышится громкий смех, сальные шуточки и пьяные улюлюканья.

— Отпустите меня! — кричит Гермиона, пытаясь убрать от себя потные загребущие ладони.

Тот ухмыляется еще сильнее, взгляд затуманивается, а рука скользит ниже.

Гермионе становится дурно от страха. Отчаяние подгоняет, заставляя кричать еще громче, а ресницы становятся мокрыми от слез. Секунда тянется непередаваемо долго, кажется, целую вечность. Но все заканчивается так же быстро, как и началось.

Чей-то голос за её спиной спокойно произносит:

— Петрификус Тоталус!