Всё бывает в первый раз (джен)

Вечер закончился, но перевозбужденные школьники не торопились уходить домой: они толпились у сцены, каждый норовил дернуть струны электрогитары, стукнуть по барабану или сказать в микрофон «раз-раз». Вконец одуревшие парочки не желали расцепляться; близнецы Визлины с гиканьем гонялись друг за другом вокруг елки; мальчишки соревновались в том, кто подпрыгнет выше и сорвет с окна бумажную снежинку; Федя и Жора, которым уже надоело бегать, поймали Гарика и повесили его за ноги, вниз головой, на шведскую стенку (при этом Жора, обладавший особенно тонким чувством юмора, пытался приладить Потеряну на причинное место его же собственные очки).

Наконец Минерве Ибрагимовне удалось пробраться к микрофону; она достала платок из рукава и по своему обыкновению высморкалась — микрофон, естественно, усилил звук. На секунду зал замер в гробовой тишине, а потом взорвался хохотом.

— Ребята, ребята, тише! — пыталась перекричать школьников Минерва Ибрагимовна. — Каждый класс должен назначить дежурного! Давайте решим, кто сегодня останется убираться в спортзале! Нужно вымыть полы и окна, чтобы после каникул вы пришли в чистое помещение!

Как только Минерва Ибрагимовна произнесла последнюю фразу, школьники дружно рванули к выходу из спортзала. В раздевалке началась давка, и если бы не природная сообразительность баламутов Визлиных, дошло бы и до смертоубийства. Федя и Жора, буквально по головам пробравшись внутрь, охапками срывали куртки с крючков и кидали их в вестибюль, где их разбирали разгоряченные школьники. Минерва Ибрагимовна, окончательно потеряв голову, все же пыталась «следить за дисциплиной» и визгливо кричала Феде и Жоре:

— Визлины! Прекратите кидаться одеждой!

Деликатный Рэм Александрович, не ожидавший от школьников такого буйства, жался к Снейпикову и с ужасом наблюдал за этой курточной вакханалией. Север Анатольевич же лишь нервно вертел в своих костистых пальцах ключ, глядя на школьников все с той же кривоватой улыбкой, которая застыла на лице Снейпикова еще с тех пор, как Герминэ, сама того не ведая, заставила его спешно покинуть раздевалку. Минерва Ибрагимовна, в панике уже и не зная, что бы вытереть своим платком, начала озираться, наткнулась взглядом на компанию учителей и истерично выкрикнула:

— Мужчины! Что вы стоите?! Сделайте же что-нибудь!

Тут Аркадий Филиппович, решив одним махом прекратить это безобразие, подскочил к рубильнику и вырубил электричество. Вестибюль погрузился в кромешный мрак. Стало еще хуже: те немногие из школьников, которые до этого еще не орали, теперь завопили, завизжали, забегали, натыкаясь друг на друга, падая и отрывая рукава курток, пока кто-то снова не включил свет.

Воцарилась тишина. Наоравшиеся и охрипшие от крика школьники, изрядно помятые в последней баталии, молча разобрали свои куртки, подобрали оторванные воротники и рукава и начали тихонько расходиться.

— ПАчиму в тИмнате сидите? — произнес красивый рокочущий баритон с сильным кавказским акцентом.

Рэм Александрович, встрепенувшись, обернулся на голос и увидел, что у рубильника стоит красавец-мужчина с гривой волос, тронутых благородной ранней сединой, одетый в белый велюровый костюм и дубленку нараспашку. На секунду Рэм даже зажмурился — то ли от яркого света, то ли от этого ослепительного видения — а чудо кавказской генетики тем временем уже подскочил к Минерве Ибрагимовне. Одной рукой он, как фокусник, выхватил откуда-то три бордовые гвоздички в целлофане, а другой — схватил Минервину руку, все еще нервно комкающую платок, и приложился к ней чувственными губами.

— ДАрагая! нАша! вЭликолЭпная! ПрИмите этот скрОмный! бУкэт! прЭкрасных цвЭтов!!!

Минерва Ибрагимовна едва не упала в объятия своего спасителя.

— Ах, Люци Вахтангович, вы — настоящий мужчина! Вы нас буквально спасли! — выдохнула она, одновременно пытаясь пронюхать гвоздики через целлофан. — Рэм Александрович, — Минерва обернулась к Люпину, — познакомьтесь, это Люци Вахтангович, папа Давида Малфоядзе, председатель родительского комитета. Он каждый год помогает нам с материалами для ремонта!..

— КАк не пАмагать!? — тут же отозвался Малфоядзе-старший, щелкнув пальцами прямо перед носом у изумленного Рэма. — ЗАчэм мы крУтимся-вЭртимся? — чтобы нАшим дЭтям было хАрашо!!! — Малфоядзе повертел красивой крупной головой, отыскивая взглядом сына и одновременно откидывая со лба свои роскошные волосы. — ДАвидик, гдэ ты? — вскричал он. — САдысь в мАшину, дАмой пАедэм!

Давид подскочил к папе и начал привычно канючить:

— Пап, можно я к Марику в гости пойду с ночевкой? Все мои друзья идут! И Олег Вудов, и Серега Дигорев, и даже Гарик Потерян…

— Ну если всЭ дрУзья идут, тАгда можно, — благодушно разрешил Люци Вахтангович.

— Только скажите ребятам, Люци Вахтангович, — встряла Минерва Ибраговна, — чтобы они там не курили! Вот мой сосед курил в постели, чуть весь дом не спалил, пришлось даже пожарных вызывать. Я так испугалась! Представьте, Рэм Александрович, — она повернулась к Люпину, — я всю ночь простояла на балконе в одной ночной рубашке!..

Рэму Александровичу совсем не хотелось представлять Минерву Ибрагимовну в ночной рубашке, но вежливый Люпин на всякий случай изобразил сочувствие, не сводя при этом взгляда с великолепного Малфоядзе-старшего.

— Абизательно скажу, дрАгаценная! — отозвался на слова Минервы Люци Вахтангович и крикнул сыну: — ДАвидик, слУшай сюда! Спички-мички нЭ балуйтесь там! На, зАжигалку возьми, — и кинул Давиду одноразовую пластиковую зажигалку с надписью «Мальборо».

Давид поймал на лету зажигалку, и мальчишки, перекидываясь ею, радостно выбежали из школы.

— Люци Вахтангович, — вдруг сообразила Минерва Ибрагимовна, — вы не подвезете меня на своей машине? А то троллейбусы, наверное, уже не ходят…

— ПАчиму не пАдвизете? КАнэчно пАдвизем! — с этими словами Люци Вахтангович распахнул перед Минервой дверь школы, а затем — и дверцу шикарных красных «Жигулей».

Минерва Ибраговна, втиснувшись на переднее сиденье, высунулась из окна и стала кричать Люпину:

— Рэм Александрович! Что вы там стоите на ступеньках? Садитесь скорее в машину — папа Давида нас всех подвезет!

Но не успел Рэм Александрович открыть заднюю дверцу машины, как туда же прошмыгнул никем не званый завхоз; крякнув, он забрался на заднее сиденье и обнаружил рядом с собой рулон клеенки, который был втиснут в салон. Рэм тоже поспешно сел в машину, захлопнул дверцу и закрыл ее на кнопку для надежности.

— Клееночка, — сказал Аркадий Филиппович, любовно погладив рулон. — Сколько метров?

— Кухню Абклеить кАк раз хвАтыт, — ответил Люци Вахтангович, поворачивая ключ зажигания. — КрАсывая клеенка, гАлубая клЭтка — лучше, чем кафель-мафель будэт.

Машина выехала со двора школы.

— А где вы столько клеенки купили? — подала голос Минерва. — Я ни в одном магазине найти не могу. У меня на кухонном столе уже совсем на углах протерлась…

— Клееночка нынче дефицит, — вставил свои три копейки завхоз: он все оглаживал клеенку, принюхивался к ее резкому запаху и, казалось, сожалел, что не может стибрить ее так же, как недавно стибрил голубую краску, купленную для школьного туалета.

— Нэ вАлнуйся, дАрагая Винэвра Ибрагимовна, — безжалостно коверкая имя Минервы Ибрагимовны, сказал Малфоядзе. — На стАрый Новый Год лЫчно для Вашего стола мой ДАвидик клеенку пАдарит.

Минерва Ибрагимовна, расчувствовавшись, принялась кокетливо вытирать платком нос.

— Ой, а можно не клетчатую, а с цветами по краям? Все же я — женщина… — невпопад объяснила она свою просьбу.

Люци Вахтангович щелкнул пальцами у Минервы перед носом.

— С Архыдэями! — пообещал он щедро.

Тут они остановились, чтобы выгрузить Аркадия Филипповича. Прежде чем закрыть дверцу, завхоз в последний раз погладил клеенку, с сожалением покряхтел и растворился в темноте зимней ночи, продолжая бормотать себе под нос что-то о дефиците и клеенке.

Люци Вахтангович лихо развернул машину, отчего рулон клеенки повалился на Рэма Александровича, а тот от неожиданности с ним обнялся. Разомлевшая в тепле Минерва Ибрагимовна наконец высморкалась как следует и тут же завертела носом, шумно принюхиваясь к запаху одеколона Малфоядзе.

— Чем это у вас так пахнет? Как будто каким-то лекарством, — определила она. — Наверное, это у меня в сумочке пролилась хвойная настойка на скипидаре. Мне ее наш Аркадий Филиппович сам изготовил от радикулита, — Минерва Ибрагимовна принялась рыться в своем ридикюле.

Рэм Александрович, до этого молчавший под рулоном, высунулся из-за него и мягко возразил:

— Это у вас одеколон «Спартакус» — я прав, Люци Вахтангович?

— СпАртак, ДЫнамо — кАкая разница? — живо отозвался Малфоядзе. — КАроче, в бАлшой хрУстальной бутылке! ДрУзья на ДЭн РождЭнья пАдарили, — Люци Вахтангович виртуозно зарулил во двор хрущевского дома и остановился напротив подъезда.

— Ах, спасибо, Люци Вахтангович! Вы меня прямо к подъезду подвезли! Что теперь мои соседи подумают?.. — всплеснула руками Минерва Ибрагимовна. Она вылезла из машины, прихватив букет, а возле подъезда все-таки на всякий случай еще раз проверила пузырек со скипидарной настойкой.

Рэм Александрович, выбравшись из-под рулона, с затаенной радостью пересел на переднее сиденье, застенчиво спросив:

— Вы позволите, Люци Вахтангович?..

— ПАчиму не позволю? В тАкой дЭн что хочэшь пАзволю! — и Малфоядзе со всего маху шлепнул Люпина по колену своей большой рукой. Рэм Александрович вздрогнул, зарделся и, чтобы хоть как-то скрыть смущение, пролепетал:

— Ой, как тепло в машине… У вас печка работает…

— Да, тЭпло, как в бане! — воскликнул Малфоядзе. — У нас всё рАботаэт, дАрагой! Вот. Автомагнитолу пАставил, тАкая хАрошая музыка-шмузыка играет. Адна пЭсня есть, слова дУшевные, Амана Кукарэлла, знаешь, да? — Люци Вахтангович включил автомагнитолу, и Африк Симон запел свою зажигательную «Хафанану».

— Хорошая песня, — поддакнул Люпин, обмирая всякий раз, когда Малфоядзе, жестикулируя при разговоре, хлопал его по колену.

— Сейчас в Адно мЭсто знАкомое зАедэм — там сАциви дЭлают, всэ пАльцы Абсасёшь, — сказал Люци Вахтангович, а Рэм, уже сам не свой, невольно покосился на Малфоядзевские толстые волосатые пальцы, лихо крутящие баранку. — А то мАя жЫна — крАсавыца! блАндынка! — все врЭмя свАе нАродное блюдо гАтовит — суп с кАпустой! СлУшай, кАждый дЭн кУшать нЭвозможно!

Люпин, улыбнувшись своим мыслям, вдруг деликатно спросил:

— Люци Вахтангович, а вы грузин или армянин?

— КАкая рАзныца, дАрагой! — весело воскликнул Малфоядзе. — В Эсэсэре дрУжба нАродов. Даже если бы я был Армянин, я бы нИкагда нЭ постэснялся свАю нАцию!

Малфоядзе еще раз смачно шлепнул Рэма по колену, дал по газам, и красные «Жигули», поднимая тучи снега, умчались в ночь.

Тем временем Ромка, проводив Герминэ (и выслушав от нее еще много чего о своей лажовости), плелся домой. Проходя мимо школы, он увидел, что окно на четвертом этаже, в кабинете НВП, все еще светится, и в нем чернеет знакомый тощий силуэт. Ромка, сам не зная почему, замедлил шаг, глядя снизу вверх на одинокий силуэт Снейпикова, и чуткое Ромкино сердце отчего-то защемило. Он остановился, потоптался возле школьных ворот, потом ухватился за них замерзшими руками и прокатился пару раз по заледеневшей земле, раскатанной ногами десятков школьников; ворота, заскрипев, сдвинулись с места, и Ромка чуть не шлепнулся на лед. Он еще немного постоял, глядя на тихое, темное здание школы, а потом, повинуясь какому-то внутреннему зову, вошел в школу.

Когда Ромка открыл дверь в класс НВП, Снейпиков по-прежнему стоял у окна, задумчиво водя пальцем по запотевшему стеклу. Ромка постоял, помялся, растерянно подышал и уже хотел было потихоньку уйти, когда Снейпиков повернулся к нему.

— Рома, зачем ты пришел? — спросил он, улыбнувшись всеми своими морщинками.

Ромка смутился и неожиданно для самого себя ляпнул:

— Я занавеску забыл забрать…

Снейпиков подошел к Роме, погладил его по замерзшей щеке, заглянул в глаза и ласково сказал:

— Но в моем классе никогда не было занавесок. Ты разве не заметил, Рома?

— Заметил, — хрипло прошептал Ромка, удивляясь, что Снейпиков называет его на «ты», а не на «вы», как он обычно обращался к ученикам. — Мне закрыть дверь, Север Анатольевич?

— Как хочешь, дружок, — ответил Снейпиков. И протянул Ромке ключ.