За стеной (гет)

Какой-то встречный мне сказал, что здесь, поблизости, убили человека. Я сказал: «Кто убил?», а он сказал: «Не знаю, кто убил, только он умер».

Эрнест Хемингуэй. «После шторма»

* * *

«Ты умер», — говорил себе Люциус, сидя на кухне в маггловской квартире глубокой ночью.

Люциуса Малфоя, который существовал когда-то, больше на этом свете не было. Не было его и на том. Он исчез, и на его месте появился другой человек. Без магии, без родового поместья, без семьи. Была у него только одна магглорожденная ведьма, с которой он провёл одну ночь несколько дней назад, а после… Она словно бы его избегала. Сначала впустила в свой дом, потом — в постель, а теперь избегает. Люциус был убеждён в одном: логика у этой девчонки напрочь отсутствует.

Через два дня планируется переезд. Хотя, по сути, ничего не изменится: у Люциуса будет всё такая же маггловская квартира не в лучшем районе Лондона, всё такая же неприметная кухня, на которой можно сидеть бессонными ночами. Разве что Гермионы в соседней комнате не будет… зато она будет в соседней квартире. Пожалуй, так даже удобнее — притупится это навязчивое желание войти к ней (да хоть прямо сейчас!) в спальню и…

— Я хотела выпить молока, — раздался растерянный голос Гермионы.

Надо же, Люциус так погрузился в свои мысли, что и не заметил, как она вошла… Конечно, эта девчонка своими босыми маленькими ножками ступает бесшумно, как кошка. Но всё равно, такая невнимательность ни к чему хорошему не приводит. Вернись он сейчас в прошлое, в бытность свою Пожирателем Смерти, провалил бы ещё больше операций.

«Хорошо, что я больше не Пожиратель», — подумал Люциус, а Гермиона тем временем, словно бы в подтверждение своих слов, действительно налила себе полстакана молока и тут же выпила всё до дна.

— А вы почему не спите? — спросила она.

«Ну да, разумеется, у тебя же есть причина — это драклово молоко. А я, значит, должен оправдываться?» Хотя кто сказал, что её слова — не такая же наспех придуманная причина, как и десяток тех, что вертелись сейчас на языке у Люциуса? Потому он и решил не произносить вслух ни одну из лживых версий и сказал почти правду:

— Не хочу.

Спать-то ему хотелось, само собой — на часах три ночи. Но вот заснуть не удавалось, а мучить себя он не желал. «Не хочу спать» или «не хочу лежать до самого утра, пытаясь уснуть» — так ли велика разница?

Гермиона хмыкнула. Наверное, сомневалась в искренности его слов. Ну и пусть, он тоже не то чтобы безоговорочно поверил в её безграничную жажду, утолить которую может только молоко.

— Быстро же вы высыпаетесь, — пробормотала она, садясь на стул напротив Люциуса. И вновь взгляд его упёрся в её ключицы. Даже сорочка на ней была та же, насколько он мог судить — всё-таки в темной спальне он не больно-то рассматривал ночнушку в то время, пока стягивал её с Гермионы. — А я вот, наоборот, вечно сонная. Но никак не получается выспаться, большую часть ночи ворочаюсь с боку на бок и терзаю подушку. И так с тех пор, как переехала.

— Выходит, вам квартира не угодила?

— Нет, что вы… Это, конечно, не образцовое жилище, и до вашего мэнора ей как до Плутона, но… Мне тут нравится. Просто я привыкла спать с Роном. Или ещё с кем-нибудь, — тут щёки её порозовели, а вслед за ними краска залила и всё остальное лицо. — Я имела в виду, что не жила одна. В Хогвартсе были соседки, а в родительском доме всегда спокойно…

— Я так и понял, — он еле удержался, чтобы не усмехнуться. — То-то я заметил, что как минимум одну ночь вы от бессонницы не страдали. Спали как убитая до самого утра, сам лично наблюдал.

Если можно было покраснеть ещё сильнее — Гермиона это сделала. А Люциус-то всё удивлялся её постоянной бледности, казалось, словно солнце её избегает. Так вот оно что, оказывается — она просто приберегает румянец для особых случаев. Таких, как, скажем, ночная беседа с бывшем Пожирателем о том, как они провели вместе ночь. Да, пожалуй, это достаточно особый случай.

— По-моему, вы в ту ночь тоже спали достаточно крепко, так что не могли следить за мной.

— Разумеется, как же тут не уснёшь, когда предоставляется такая возможность — отправиться в объятия Морфея на нормальной, мягкой и просторной, кровати.

— Мне кажется, или вы жалуетесь?

— Ну что вы, разве я могу… — он усмехнулся.

Гермиона сощурилась. Опасно так, словно собираясь «угостить» его парочкой заклятий. «Но разве сможет она напасть на меня, безоружного, лишённого магии?.. Худшее, что можно от неё ожидать — это словесная атака».

— Пожалуйста, я предоставляю вам свою просторную мягкую постель в пользование на одну ночь. Спите сколько влезет! Можете даже зелье выпить, чтобы снов не видеть, у меня в тумбочке найдёте пару флаконов. И не говорите мне после этого, что я негостеприимная!

— Вы считаете, я способен занять место дамы только лишь ради того, чтобы выспаться? — намеренно слегка переигрывая, изумился Люциус. — Я оскорблен до глубины души!

— По-моему, вы способны сделать всё, что угодно, ради своей выгоды. Или не сделать. Можете оскорбляться, сколько вашей душе угодно, от вас не убудет.

Люциус замер, внимательно вслушиваясь в каждое слово. Думал ли он, что его ночные посиделки на кухне поспособствуют прелюбопытному прорыву эмоций? Нет. Рад ли он был такому повороту? Пожалуй, да.

— Что вы имеете в виду?

— Сами знаете. Все ваши грязные делишки, махинации… Можете оправдываться хоть до утра, если совсем невмоготу будет — вспомните презумпцию невиновности… На моё мнение о вашем прошлом это не повлияет никак! — заявила Гермиона.

Хорошо хоть, что о прошлом.

— Нет. О чём вы вели речь, говоря, что я чего-то «не сделал»?

— Ни о чём, — буркнула она, отведя глаза, и зачем-то повторила чуть громче: — Ни о чём.

— Нет уж, сказали «а», говорите и «б», мисс Грейнджер.

— Знаете, чего вы не сделали? В первую очередь вы не были порядочным человеком! Причём не из-за обстоятельств, а по собственной прихоти! Вроде как: «Я хочу быть мерзавцем, и я буду им! Все слышали?», вы ведь, наверное, даже гордились тем, что часть людей вас боялась, а другая часть — ненавидела. Думаете, вам завидовали? Нет уж, просто вы были плохим человеком. И знаете, что самое худшее? Вы не стараетесь измениться! Не делаете ничего, чтобы хоть что-то наладить в своей никчёмной жизни! Всё, что вы сделали — это заявились ко мне на порог!

Гермиона умолкла. Похоже, не потому, что у неё закончились слова, а чтобы перевести дух. Надо же, даже дыхание сбилось. «Хороший оратор из неё мог бы выйти, пусть она и чересчур эмоциональна, но иногда это только плюс», — отстранённо подумал Люциус.

— Вы представляете себе, что значит потерять всё, мисс Грейнджер? — спросил он, выждав несколько мгновений.

— Нет, — последовал твёрдый ответ.

— Хотите, расскажу, каково это? — спросил он так, словно предлагал прочесть сказку на ночь. Получив в ответ утвердительный кивок, продолжил: — Как будто прошёл сильный шторм, мой корабль, где я был с самого рождения, разбился о рифы, и всю команду поглотил океан. Итак, я — единственный, кто каким-то чудом остался жив. По недоразумению, понимаете?

— Вполне, — она поджала губы. — Я не стану извиняться за то, что сказала, даже не надейтесь.

— И в мыслях не было, — соврал Люциус. Ещё минуту назад у этой девчонки было такое виновато-грустное лицо, что он бы не удивился, услышав: «Простите, мистер Малфой, я погорячилась». Ну, не судьба. — А знаете, я тут размышлял… Я мог бы преподавать фехтование. Видел в справочнике, что в Лондоне есть секция, и им требуется учитель.

— Вы умеете? — Гермиона, казалось, немного опешила из-за резкой перемены темы. Что ж, на это и был расчёт.

— Давно не практиковался, но в юности занимался этим почти ежедневно. После женитьбы уже реже, но окончательно это дело не забрасывал… до самого Азкабана.

— А кто вас учил?

— Отец. И тренер, но в меньшей степени.

— И почему вы раньше об этом не говорили?

— Как вы себе это представляете? «Здравствуйте, меня зовут Люциус Малфой, я был Пожирателем Смерти, отсидел два срока в Азкабане, разведён. И ещё я неплохо умею фехтовать, а на досуге читаю Стивена Кинга. Почему его? Ну, знаете, выбора особо нет, моя соседка по квартире бывает очень настойчива, и у неё есть опыт в боевых заклинаниях».

Гермиона улыбнулась. Жаль, конечно, что не рассмеялась, ни звука не издала, но Люциус поймал себя на мысли, что впервые видит её улыбку. Впервые за всё время, что живёт здесь. Хотя, пожалуй, впервые вообще за всё время. Он спросил:

— Почему вы никогда не улыбаетесь?

— Вы тоже, — она пожала плечами. — Будете мюсли?

Это было последнее, что он ожидал услышать. И, похоже, соответствующие эмоции отразились на его лице, потому что Гермиона пояснила:

— Уже светает, ложиться нет смысла, так что можно позавтракать чуть раньше обычного. Как вы смотрите на то, чтобы съесть миску мюсли? Или, может, сделать вам яичницу? В холодильнике вроде даже были томаты и бекон…

— Пожалуй, не откажусь.

На такой вот прозаической ноте — завтраке — и закончились их ночные откровения. Гермиона принялась копаться в холодильнике, а Люциус наблюдал за ней и размышлял. Хоть бы она, что ли, переодеться соизволила… А то когда сидела — ещё можно игнорировать это дьявольски привлекательное молодое тело, но когда она поднялась из-за стола в этой ужасной сорочке… Люциус решил изучить состав хлопьев. Он сделал это тридцать шесть раз (уже выучил все компоненты наизусть!), а потом Гермиона вырвала у него из рук пачку.

К счастью, сразу после завтрака она ушла к себе в спальню, а вернулась оттуда уже одетая как положено.

— Мисс Грейнджер? — спросил Люциус, когда она уже направлялась к входной двери.

— Да? — она обернулась.

— Чего же я не сделал?

— Мне пора на работу, мистер Малфой, — сказала она и добавила традиционное: — Постарайтесь ничего не сломать… Хватит с вас крушения корабля.

* * *

Следующей ночью Гермиона его опередила — ушла на кухню до того, как он привычно вышел из неглубокой дрёмы ближе к полуночи.

«Коллективная бессонница вторую ночь кряду — ну разве это не мило?» — спросил он себя.

А после сам же и ответил: «Нет, нисколько. Это вызывает не умиление, а жалость. Причём к нам обоим».

Как Гермиона зашла на кухню, Люциус не слышал, так же как и не мог уловить из-за закрытой двери, что она там делает. Видел только, что свет включён, а также различал её силуэт. Люциус какое-то время делал вид, что спит, но вскоре ему это надело и он, накинув халат (купленный, кстати, Гермионой), вошёл на кухню. Видимо, отныне это их «место для свиданий».

Гермиона как будто совсем не удивилась, увидев его. Сидела, листая какой-то журнал, и даже молоко для отвода глаз не налила. Он, не изменяя традиции, сел напротив.

— Я вас разбудила? — спросила безучастно.

— По-моему, вы не издали ни звука.

Гермиона пожала плечами, наверное, имея в виду что-то вроде: «Ну да, ну да, есть у меня такая способность. А вы что, при ходьбе шумите? Никогда бы не подумала…»

— Возвращайтесь в постель, — посоветовал ей Люциус. В действительности — шансов уснуть куда больше, если ты лежишь в кровати, а не сидишь, читая какую-то статью. Хотя, конечно, тут многое зависит от степени занудства автора публикации…

— Там холодно, — сказала она. Но пояснять ничего не стала.

— Холоднее, чем здесь?

— Холодно для того, чтобы я могла уснуть, — ответила с ноткой раздражения.

— У вас есть одеяло и палочка, — Люциус озвучил очевидное. — И даже зелья.

— Завтра у меня выходной, — всё так же, с недовольством, отозвалась Гермиона. — Может, вы будете так любезны и позволите мне не спать в то время, когда мне этого не хочется и оставите меня одну?

— Нет уж, простите, такого одолжения я вам сделать не могу.

— Я не ослышалась? — она взглянула на него одновременно с удивлением и негодованием в глазах, несколько раз часто-часто моргнула. Реснички порхали, как крылья у колибри.

— У вас, насколько мне известно, проблемы со сном, а не со слухом, так что вы всё поняли верно. Я бы хотел, чтобы вы поспали этой ночью, и ради достижения цели готов пожертвовать своим одеялом.

— Да больно нужно мне ваше одеяло! — выкрикнула она с чем-то очень похожим на отчаяние в голосе.

Люциус напрягся. С Гермионой явно творилось что-то, что отнюдь не шло ей на пользу. Он пристально посмотрел на неё и на этот раз заметил в глазах грозящиеся вырваться наружу слезинки.

— Что случилось? — спросил он тихо и мягко, без напора. Так разговаривают с маленькими детьми, которые чуть что закатывают истерику.

— Какого чёрта вы никак не оставите меня в покое? — спросила она дрожащим голосом.

«Только не заплачь, девочка, не надо. Мы оба не справимся с твоими слезами. Я так точно», — обречённо подумал Люциус. В данную секунду он боялся того, что она разрыдается, даже сильнее, чем возможности быть вышвырнутым из дома прямо посреди ночи. Вот это приоритеты!

Однако Гермиона оказалась сильнее, чем могла бы быть. Она лишь всхлипнула (довольно громко, и это вызвало у Люциуса неконтролируемое чувство умиления) и начала неуверенно говорить:

— Когда на улице темнеет, мне всегда кажется, что весь холод проникает внутрь — в дом, в квартиру, в спальню, в меня — и застревает где-то тут, — Гермиона приложила руку к груди. — Застревает, а потом уже не выходит обратно, даже с наступлением тепла. Однажды, когда мне было четыре года, на рождественские каникулы я поехала к бабушке. Она почему-то запирала мою комнату на ключ, когда уходила спать (вроде как из соображений безопасности, точно не помню), и сон у неё был очень крепкий. Так, в одну из ночей из-за сильного ветра большая ветка оторвалась от дерева, стоящего у дома, и разбила моё окно. А на улице тогда метель была… Я залезла под одеяло с головой и не высовывала оттуда носа до утра. Мне до самого прихода бабушки казалось, что вся комната в снегу аж до потолка, что мне уже не выбраться никогда. Разве что к лету… — она хмыкнула. — Но в итоге оказалось, что снегом запорошило один только подоконник и часть пола. Метель даже до кровати не добралась…

— И что было дальше? — спросил Люциус, не выдержав долгой паузы. Впрочем, он догадывался, что история уже подошла к концу.

— Дальше? Ну, отогревшись, я хотела налепить снежков прямо в спальне, но весь снег к тому времени уже растаял.

Люциус не мог придумать, как отреагировать на такой рассказ. Все слова забылись. Это откровение подозрительно напоминало ту историю из его детства, что он поведал ей не так давно. Вымышленную, наспех слепленную историю. Но ведь Гермиона — не он, вряд ли она стала бы выдумывать что-то в этом духе.

— Поэтому вы предложили мне пожить у себя? Чтобы лучше спалось? — спросил он.

— Всё равно это не помогает. В основном.

— Что, совсем никакой от меня пользы?..

Люциус подошёл, поднял её, взяв на руки (надо же, какая лёгкая — даже легче, чем кажется!), и усадил на стол. «Если бы эта малышка была частью ужина, то стала бы десертом», — подумал он. Спустил с её плеча сперва одну бретельку, потом другую. Затем — проложил линию поцелуев от самого уха к предплечью. К его удовлетворению, Гермиона зажмурилась и даже запрокинула голову от удовольствия. Люциус опустил её бесстыдную ночнушку вниз, на талию, оголяя небольшую грудь. Тут Гермиона вздрогнула, рывком дёрнула ткань наверх, закрывая ему весь обзор.

— Мне кажется, нам не стоит этого делать, мистер Малфой, — с очевидным трудом выговорила она, выставив вперёд свои ладошки. Как будто они могли преградить ему путь к ней, если бы Люциус захотел, действительно захотел приблизиться вплотную. Нет, безусловно, сейчас не было никакого резона демонстрировать ей силу, но всё же… Хотелось по-доброму посмеяться, глядя на эти её маленькие ручки. Он аккуратно, даже бережно обхватил своей ладонью её тонкие пальчики и спросил с нажимом:

— Вы хотели сказать, «нам не стоит этого делать снова»?

— Именно, — она выдернула руку.

— И почему же, позвольте поинтересоваться? Вы выдумали себе новое правило, которое запрещает спать с бывшими Пожирателями? Или с недавними узниками? Или с мерзавцами? Почему, мисс Грейнджер?

— Потому что… Потому что это… — она глубоко вздохнула. Наверное, в эти секунды говорила себе: «Ну же, ну же, придумай какую-нибудь вескую причину!» — Потому что это неправильно.

«Не придумала», — с удовлетворением отметил про себя Люциус.

— Разве? — спросил он. — Я бы так не сказал.

— Выходит, наши мнения на этот счёт разнятся. Я не желаю продолжать этот разговор.

И Гермиона вновь выставила вперёд ладошку, словно бы споря, пытаясь доказать, что, вопреки его мнению, эта тоненькая девичья ручка вполне может стать преградой. Но нет же, она ошибалась. Если задумывала оттолкнуть его, то ничего не вышло — ладошка просто уткнулась ему в грудь. А если жест был чисто символическим протестом, то… Всё равно ничего не вышло.

— Хватит упираться, — примирительно сказал Люциус таким тоном, словно говорил ребёнку: «Хватит капризничать, и я куплю тебе мороженое». Разве что сладостей не предлагал. И на удивление она покорно убрала руку.

Тут его взгляд зацепился за её руку. На тонкой белой, почти как бумага, коже «красовалось» вероломно вырезанное слово «грязнокровка». Он прекрасно помнил, откуда там появились эти буквы.

— Вы об этом говорили? Вчера.

Она молчала.

— О том, чего я не сделал. Я не остановил её. Беллу. Вы имели в виду это?

Вновь тишина в ответ. Знак согласия?

— Я сожалею, — спустя несколько бесконечно долго тянущихся секунд молчания сказал Люциус. — Слышите?.. Мне жаль!

— Вы тогда ничего не могли сделать, мистер Малфой, — она просто констатировала факт.

— Но это не мешает вам считать меня косвенным виновником, не так ли? Вот тогда я вам не помог, а спустя время вы зачем-то поступили иначе. И… Мерлин, что бы вы ни думали, знайте: мне вовсе не было приятно смотреть на то, как вас пытает эта чокнутая Лестрейндж.

Гермиона закрыла глаза, ресницы дрожали. Люциус взял её руку, прикоснулся губами к запястью, потом чуть выше, выше, выше — и так дошёл до той отметины.

— Мне тоже не было приятно смотреть на то, как вы топчетесь на пороге моей квартиры, собираясь просить помощи, мистер Малфой. Зрелище так себе.

— Я знаю.

— Вы странно на меня влияете. Не сказала бы, что мне это нравится… но и в обратном тоже не уверена.

— Я знаю, — опять отозвался он. И поцеловал её.

Раз уж она сама призналась, что он оказывает на неё влияние, глупо было не продемонстрировать ей, как воздействует на него её близость. Люциус ожидал, что в очередной раз почувствует, как её ладошка упирается в него, создавая иллюзию дистанции, но Гермиона ответила на поцелуй. И в этот раз даже прижалась к нему.

— Ты нужна мне, — пробормотал он со сбившимся дыханием, с большим усилием отрываясь от её губ.

— Я знаю.

* * *

— Я не владею легилименцией, мисс Грейнджер, — сказал Люциус, прервав длительное молчание. Часа полтора назад он отнёс Гермиону в спальню, на кровать, и наслаждался её телом, вслушивался в её стоны и сам ловил волны удовольствия. Сейчас он впервые за долгое время был абсолютно расслаблен и доволен — и собой, и ситуацией в целом.

— Что вы сказали? — она, похоже, даже испугалась. И явно смутилась.

— Я не могу прочесть ваши мысли. Вы долго молчите и пристально смотрите на меня, и я начал подозревать, что это попытка передать мне телепатическое послание, — пояснил Люциус.

На лице Гермионы на пару секунд промелькнула вся гамма эмоций от страха и волнения до облегчения и почти спокойствия.

— Нет! С чего бы мне... — невнятно пробормотала она и отвернулась.

«Хоть бы сладких снов пожелала», — подумал Люциус. Хотя и без того уснул он почти сразу и спал, пусть даже и не видя «сладких» снов, но зато крепко и без тревог. Но вот проснулся не как ожидал — ближе к полудню, а ранним-ранним утром, за окном ещё даже не рассвело. Люциус почувствовал на своём теле чужие холодные руки и резко вынырнул из глубокого сна, отрывисто дыша.

— Что? Что такое? — он был встревожен. Рефлекторно хотелось схватить палочку, зажечь свет, но… Но это и не понадобилось. Похоже, пока Люциус спал, Гермиона просто решила его… обнять? А засыпала ведь на другой половине кровати! Повернувшись к нему спиной! Так какого…

— Извините, — она перебила ход его мысли. — Я не хотела вас разбудить. Просто вы тёплый.

Странно, сам себе он всегда казался холодным. Как камень. Но раз она говорит, что «тёплый», то…

— Я вам не буду мешать?

Будет ли ему мешать молодая обнажённая девица, прижимающаяся к нему в надежде согреться в то время, пока он пытается спать?..

— Нет, нисколько.

«Надеюсь, я не помешаю вам, если вдруг не выдержу и решу продолжить нашу «ночь любви», мисс Грейнджер. Очень надеюсь», — с долей злорадства подумал Люциус. Но не говорить же ей, в самом деле, что ему так сложно будет уснуть? Она сейчас выглядела совсем беззащитной, и он видел в ней не столько женщину и предмет страсти, сколько маленькую девочку, которая нуждается в помощи. И в тепле. Смешно, но хотелось даже спеть ей колыбельную или убаюкать как-нибудь иначе. Люциус приобнял Гермиону, отчего та ещё плотнее прижалась к нему и что-то одобрительно пробормотала куда-то ему в грудь — похоже, уже задремала. Под её едва слышное даже в тишине ночи сопение он тоже вскоре уснул.

* * *

Когда Люциус проснулся, ожидаемо бодрым и полным сил, Гермиона ещё сопела у него под боком. Такая юная и безмятежная, что хотелось защитить её от всего плохого. Вот только какой из него теперь защитник? Ему и самому помощь требуется чуть реже, чем постоянно. Да и вообще, в понимании Гермионы, пожалуй, Люциус и есть то «плохое», от которого стоит защищаться.

А ведь было время, когда он довольно успешно справлялся с ролью эдакого рыцаря без страха и упрёка, и никто не имел претензий. Никто — это Нарцисса, конечно. Вот уж за кого Люциус всегда мог постоять… до некоторых пор. Вдруг вспомнилось, как, закончив Хогвартс и оставив там свою невесту доучиваться последний год, он регулярно получал от неё письма и обязательно посылал весточку в ответ. Иногда в шутку спрашивал Нарциссу, не обижает ли её кто в школе, а она всегда неуместно серьёзно отвечала: «Конечно нет, Люциус. Все слишком боятся тебя». Так до сих пор и не понял, шутила она тогда или нет.

Присмотревшись к спящей Гермионе, Люциус отметил, что в таком расслабленном состоянии у неё с его бывшей женой есть даже что-то общее. Нарцисса в юности была такая же нежная и при этом хрупкая — казалось, уронишь её, так потом вовек осколков всех не соберёшь. Во сне Гермиона выглядела такой же, хотелось выстроить вокруг неё стену, чтобы никто не посягал на это сокровище.

Вскоре Гермиона проснулась (Люциус очень надеялся, что не от его пристального взгляда), и безмятежности на её лице заметно поубавилось.

— Уже двенадцать? — спросила она, протирая глаза. — Почему вы меня не разбудили?

— Вы в кои-то веки уснули… По-моему, это событие стоило отметить пробуждением после полудня.

Ещё Люциус считал, что их потрясающий секс тоже стоило хоть как-то отметить, но вслух об этом ничего говорить не стал.

— Вы правы. Спасибо.

— За что? — спросил Люциус. Вряд ли она благодарила его за «потрясающий секс», верно?

— Сами знаете. Помогли мне уснуть, хотя я вам, наверное, всё-таки мешала.

«Мешала? Мерлин, нет! Человек противоположного пола не может помешать хорошо провести ночь, он этому только способствует!»

— Я знаю, у меня руки часто холодные, проблемы с теплообменом. Я вас разбудила.

«Ах, она об этом». Он вспомнил её недавнее «вы тёплый», и на душе сразу… потеплело.

— Не стоит благодарности, я быстро уснул.

Гермиона поднялась с подушки, сев на кровати (очевидно, готовилась к бурной дневной деятельности — она ведь не из тех, кто будет валяться полдня в кровати... А жаль — так бы составил ей компанию), но отчего-то замялась, принявшись осматривать комнату. Люциус догадался: она вспомнила, что спала обнажённой, и теперь пытается выйти из ситуации.

— Я уже всё видел, мисс Грейнджер, — сказал он. — Можете не стесняться.

Гермиона одарила его строгим взглядом. Действительно, да как он только мог сказать что-то в этом духе?.. Люциус едва сдержался, чтобы не рассмеяться. А она обернулась к нему всем телом, продолжая кутаться в одеяло, и заявила:

— Это вовсе не значит, что я буду ходить перед вами голышом.

Затем Гермиона встала и вместе с одеялом ушла в ванную, волоча его за собой, словно платье со шлейфом. Люциусу осталось довольствоваться одними лишь подушками.

* * *

За завтраком (хотя это был скорее обед) Гермиона говорила без умолку. Это было очень нетипично для неё: обычно она открывала рот только по делу. Сегодня же говорила о чём-то отвлечённом, словно боялась, что если замолчит — говорить начнёт Люциус, причём говорить совсем не о том, о чём ей хотелось бы слушать. Хотя почему «словно»? Вероятнее всего, так и было.

Она рассказывала ему что-то уже полчаса кряду, а он всматривался в её профиль и думал, что она действительно очень хороша собой. Магглорождённая, да, и характер у неё не из лучших, но это лицо, выразительные глаза и нежная, удивительно белая кожа, розовеющая как по сигналу, а ещё точёная фигурка, на которую он бы смотрел и смотрел, реши она всё-таки ходить перед ним без одежды. Да, она красива… Особая прелесть в том, что сама этого не осознаёт. Или просто хорошо это скрывает.

— Вы меня слушаете? — вдруг громче обычного спросила Гермиона, помахав перед лицом Люциуса рукой. Тот быстро тряхнул головой, прогоняя мысли.

— Разумеется, — отозвался он.

«Главное — уверенный тон. Она ведь не станет проверять тебя, верно? Или...»

— И что я только что сказала?

«...или станет?»

— Сказали… что… что я вас не слушаю. И были правы, — Люциус быстро сдался.

Гермиона нахмурилась. Никому не приятно, когда их слова пропускают мимо ушей, но если бы она знала, о ком были его мысли, то была бы более благосклонна.

— Я не буду повторять.

— Значит, это было что-то неважное, — парировал он.

— Вам не суждено этого узнать, — Гермиона встала из-за стола и стремительно ушла в гостиную.

* * *

«Топ-топ-топ».

Когда-то давно Драко лепетал, говоря то «топ-топ», то «бу-бу-бу», сидя в детской и стуча игрушечным деревянным слоником по полу. Люциуса бесил один только этот звук, а уж выкрики… Но он сдерживался. И временами даже выдавливал из себя подобие улыбки, глядя на сынишку — не хотелось разочаровывать Нарциссу, та должна была видеть в Люциусе исключительно хорошего отца и мужа.

Люциус вспомнил о Драко и неказистом слонике, глядя через стекло прилавка на керамическую фигурку… тоже слоника, только белого цвета. Довольно изящная и совсем не похожая на ту, которой играл сын много лет назад. Но воспоминаниям не прикажешь и не прогонишь их. Никак.

Дело в том, что сегодня с утра Люциус проснулся и решил погулять по маггловскому Лондону. Давно пора. Гермиона несколько дней назад помогла ему разобраться с его банковскими счетами, так что теперь у него даже были наличные. С деньгами всегда чувствуешь себя лучше, чем без них. Всегда и везде.

Он бродил по улицам, заглядывая в небольшие магазинчики, закусочные и скверики. Хорошо, что здесь, среди магглов, при всём желании вряд ли можно встретить знакомого. Ведь когда всё так паршиво, последнее, чего ты можешь желать — это натолкнуться на кого-то из прошлого. Из тех времён, когда ты был на высоте. Если раньше у многих волшебников Люциус вызывал трепет (так, по крайней мере, ему казалось), то сейчас его скорее жалеют. Даже не ненавидят, нет. Отвратительное чувство жалости — вот уж к чему он никогда не стремился. Но кто спрашивал его мнения?..

Увлечённый мыслями, Люциус сам не заметил, как зашёл в большой торговый центр, и поначалу был несколько обескуражен масштабами магазина. Лишь несколько лет назад он с долей презрения смотрел на магглорождённых детей и особенно — на их родителей-простецов, которые перед началом учебного года гуляли по Косой Аллее и глазели по сторонам, словно попали в музей. Сейчас же, находясь в маггловском мире, чистокровный маг и сам превратился в эдакого чудака, которому всё ново и непонятно. Отвратительное чувство: хотелось извиниться и признаться в собственной неправоте.

Люциус бродил по этажам и заглянул в небольшую сувенирную лавку. Тут-то он и наткнулся на слоника, вызвавшего у него столько воспоминаний. И купил его — просто так, чтобы был. А затем, положив покупку в карман пальто, покинул магазин и пошёл в обратном направлении — к дому.

Теперь он жил отдельно. Дни до переезда пролетели незаметно. Не сказать, чтобы Люциуса это радовало, но поскольку Гермиона то ли по привычке, то ли от повышенного чувства долга стабильно заглядывала к нему минимум один раз в день (а чаще два или даже все три), адаптироваться было особо не к чему. Всё шло по-старому.

Добравшись до места, почти ни разу не сбившись с курса, Люциус зашёл к себе в квартиру и… увидел там Гермиону. Та выглядела взволнованной и, похоже, ждала его.

— Мисс Грейнджер?

Она подняла на него тяжёлый взгляд.

— Что-то случилось? — поинтересовался он, а в груди начал скатываться комок беспокойства.

«Что случилось?! Дракл тебя подери, почему ты здесь?!» — выкрикнул он про себя, стараясь сохранять внешнее спокойствие. Но Гермиона молчала. Тогда Люциус, вспомнив о недавней покупке, протянул ей слоника. Показалось, что эта фигурка должна принадлежать ей. Так было надо, и всё тут.

— Возьмите, мисс Грейнджер, — сказал он.

— Что это?..