Сны Элиона (джен)

Шея затекла, Элион осторожно пошевелил головой. Он проснулся, сидя за столом, положив голову на раскрытую книгу. За окном рассветало и были видны крыши домов, из труб шел дым. Комната, где он заснул у стола перед окном была расположена высоко, возможно и под самой крышей. Элион откинулся на спинку стула, потер руками лицо, чтобы окончательно проснуться. Заскрипела дверь и в комнату вошла женщина, он услышал свист юбок и запах ванили и корицы.

— Снова уснул за чтением? — мягкий голос, Элион повернул голову — это была высокая и полная немолодая женщина с усталым лицом. Мать? Служанка? Вряд ли жена. Но она подошла к нему, обняла за плечи, прижала спиной к платью, приглаживая его волосы свободной рукой, и Элион замер, не зная, что же ему делать, но боясь вывернуться из под этих рук.

— Тебя надо подстричь, Эль, — и без паузы продолжила — Иди завтракать, я уже сварила кофе.

Но сначала Элион осмотрел комнату — никакого оружия, только книги, перья, карандаши, стопки исписанных листов, какие-то наброски, завтрак был накрыт в маленькой комнате, как он понял — соединяющей в себе и гостиную и столовую. Он вошел, и с порога, среди белой посуды и серебряных приборов, увидел яркий пушистый персик и остановился. Проследив его взгляд она произнесла:

— Господин Гогеншутце прислал сегодня утром. Но сначала овсянку! И даже не спорь со мной!

Элион не стал спорить, он ел эту ужасную кашу, и она намазывала ему маслом свежий хлеб, поливала сверху тянущийся блестящими нитями мёд, и наливала кофе (кофе был хорош), он не успел сказать, что сливок не надо, потом понял, что так и лучше — кто его знает, какой кофе он должен любить? Но самое неудобное произошло, когда она разрезала персик в конце завтрака и подвинула ему тарелку, и он не знал как ее спросить — \"а тебе?\", или — \"а вам?\" Поэтому он съел только половинку, бросил не замечая куда салфетку и почти убежал под возмущенный женский возглас.

Поплутав некоторое в комнатах и коридорах маленькой квартиры, попытаясь найти выход на улицу, он в третий раз ввалился в гостиную, женщина собирала со стола посуду и уже раздраженно воскликнула — \"Да что с тобой, Эль?!\" Найдя на вешалке в прихожей мужской плащ, явно свой, и выскочив из дверей на крутую лестницу, заглушив, оборвав ее голос захлопнутой дверью, он был смущен, даже щеки горели, сбежал по крутой лестнице, но все же посчитал — с шестого этажа — но попал не на улицу, а в арку между каких-то зданий, и вышел из нее во внутренний двор. Позднее утро, стоял туман, уже рассеивающийся, в нем двигались люди, они здоровались с Элионом — \"доброе утро, профессор\", \"здравствуйте, господин Лаутеншлейгер\". Он бормотал что-то в ответ, втянув голову в плечи и пытаясь как можно быстрее выйти из череды проходных дворов, связанных арками, спотыкаясь на выпуклых камнях мостовой, уйти куда-нибудь, где бы не было людей, они узнавали его, а он не знал их имен и боялся сделать что-то не то.

В конце концов он вышел в галерею, где не было никого, и остановился, прислонившись к стене. Шаги и голоса звучали ровным шумом где-то в тумане, колонны уходили вдаль, туман полз по каменным плитам пола, через проемы пролетали птицы, хлопанье крыльев гулко отдавалось эхом. Он подумал, что уже видел это где-то когда-то. И почему-то ему даже показалось, что оттолкнуться от стены и пойти вперед по галерее стоит некоторого мужества, словно впереди его ждало что-то опасное. Элион шагнул, глядя вперед, и ускорил шаг, и почти побежал, ряды колонн расступались перед ним и сходились за его спиной, потолок выгибался над его головой и снова опускался, у него закружилась голова и показалось что это не он движется, а мир движется вокруг него, меняясь, расступаясь, обтекая его со всех сторон, а он стоит на месте, неизменный, сохраняющийся, потерянный, ни к чему не принадлежащий, и почти недвижимый, а может не имеющий возможность сдвинуться с места? Но наваждение кончилось, когда он вышел за пределы галереи.

Он вышел в город. Было холодно и сыро.

Сначала он даже не понял, что именно его привлекло там в конце улицы — яркие цветы, их несла в руках девушка, одетая в серый плащ с капюшоном. Элион взглянул и словно притянулся к ней взглядом. Она вертела головой по сторонам, вдруг повернулась, сделала шаг в сторону, привстала на выступ стены, переложив неловко охапку цветов под мышку и стягивая перчатку с левой руки, потянулась. Элион проследил взглядом — за решеткой, на подоконнике открытого окна, сидела серая кошка и девушка гладила ее под подбородком и улыбалась. Ему показалось, или он услышал сквозь шелест шагов и невнятные голоса мурлыканье? Он остановился и рассматривал испачканный глиной башмак, упертый о камень стены, и профиль — кончик носа, щека, выпуклые губы, все остальное скрыто глубоким капюшоном плаща. Вот она спрыгнула с выступа стены и снова пошла сквозь толпу. Еще несколько шагов навстречу друг другу и Элион жадно смотрел в ее лицо, оно казалось живым среди всех, словно эти игольчатые, яркие цветы бросали отсвет на него, и поравнявшись с ним она чуть помедлила и перевела на него взгляд. Сердце забилось у него в груди — он испугался что это она сейчас даст ему следующий заказ, и все кончится. Но девушка прошла мимо, рассеянно улыбнувшись, не выделив его из всей остальной толпы. Он вряд ли понял, что именно чувствует — облегчение или разочарование? Она прошла мимо и Элион повернулся и пошел за ней, за ее силуэтом в сером плаще с капюшоном, пропустив ее сперва на несколько шагов вперед, оставаясь незамеченным.

В каком-то узком переулке девушка вошла с тротуара в дверь. Элион привычно оглянулся, словно ища место для засады, и быстро нашел выступ между фасадами двух домов, как раз напротив стеклянной витрины лавочки, в чью дверь вошла девушка в плаще и стал ждать пока она выйдет назад. Он не знал зачем, наверное — потом пойти за ней дальше.

И он ждал, а она просто подошла к окну, уже без плаща, встала за волнистым мутноватым стеклом, и Элион понял, что это — книжная лавка. Потому что она листала книги, открывая, читая несколько страниц, откладывала и брала следующую, иногда поворачивала голову куда-то вглубь лавочки, кивала или говорила что-то, наверное там её окликали в глубине, через неровное стекло он не мог разглядеть её подробно, только фигуру, белеющие руки, лицо, которое казалось светящимся, вот она наклонялась ближе к окну с книгой в руке, увлекалась чтением и начинала теребить и покручивать рукой блестящий медальон на груди. Элион прислонился спиной к стене и смотрел как она движется, иногда смещается в сторону и её перекрывает длинным бликом на стекле, исчезает в тени, отходя, в этих движениях он чувствовал ритм, как странную музыку — проехала тележка по мостовой — пальцы перелистали бегло в такт грохотку страницы книги, хлопнуло окно над головой — за стеклом книжка плотно хлопнулась в стопку других книг, вдалеке кто-то протяжно позвал ребенка — девушка медленно повернула голову и потянулась куда-то вглубь лавочки, с вывешенного на веревку за окно мокрого белья звонко закапало на подоконник — в такт засверкали блики на медальоне, который она вертела между пальцев...или наоборот — это она, там за стеклом, стоя над улицей, волшебным образом вызывала своей жестами движение всего вокруг, оживляя всё.

Грохочущая тележка остановилась под окном лавочки, и торговец стал снимать с неё и распаковывать от рогож корзины и раскладывать фрукты и зелень — лоснящиеся боками яблоки, драгоценые кисти винограда, шершавый апельсин всё время норовил откатиться в сторону из сложенной пирамидки, какие-то ещё розовые и белые, крупнее и мельче, неизвестные Элиону, что-то кудрявое фиолетовое и зелёное — раскладывать как дары перед нею, яркие дары для этой смутной волшебной тени за волнистым зеленоватым стеклом.

И эта музыка была вмиг разрушена неприятным неряшливым человеком, бредущим через улицу, он что-то бормотал, выкрикивал невнятно, махал руками, расталкивая сторонящихся прохожих, наткнулся на тележку торговца, раскатились по серой мостовой яркие шары апельсинов, кто-то стал поднимать их, создалась толкотня и шум, люди закрыли от Элиона витрину книжной лавочки и силуэт девушки, волшебство исчезло. Этот жуткий старик, разрушитель гармонии, кричал и хватал руками торговца, и в груди Элиона поднималась ярость, как горячий ком к горлу. Все это волшебное движение, ладно подчиненное жестам белеющих за стеклом тонких рук, рассыпалось, потому что одна из этих кукол перестала двигаться в такт, отказалась подчиняться, явила личную злую волю, худшая из кукол, грязная и некрасивая. И Элион уперся спиной в жесткую стену и ему хотелось остановить старика, обездвижить, свернуть, связать, сложить смирно его ноги и руки, лишить звука и уложить под стену на мостовую, чтобы волшебство началось снова, снова видеть неясное мерцание лица и всплески белых рук и подчиненное движение всего вокруг, гармонию, музыку, волшебство! Старик захрипел и стал оседать к стене, все расступились от него, он неловко подгибал ноги и падал набок, ходил острый кадык на волосатой шее, дрожали веки, он хватал руками воротник нечистой рубашки, словно что-то душило его.

Дверь распахнулась, ударившись о стену, зазвенев о камень, она выскочила на улицу и кинулась к этому человеку, села перед ним на корточки, тряся за плечи, заглядывая в лицо. Элион с удивлением понял, что она коротко острижена. И руки у нее были почти детские с короткими и неровными ногтями, прямо скажем не очень-то чистыми. И она крепко вцепилась в куртку старика и пыталась его приподнять, а он закатил слезящиеся глаза и замер, валясь на бок. Элион стоял упершись напряженной спиной в каменную стену и чувствовал под руками эту жилистую шею, замирающее биение крови в артериях, сухую старческую кожу и смотрел на склоненную стройную фигуру девушки, нежную шею в широком вороте, гладкую щеку и розовеющее на просвет маленькое ухо, на густые, отливающие серебристым, как драгоценный мех, волосы. И она вдруг обернулась к нему, не разжимая рук, изогнулась, натянув платье на спине косой складкой, взглянула снизу зеленовато-серыми глазами, но ему показалось, она смотрит откуда-то с высоты, и произнесла неожиданно низким грудным, чуть хрипловатым голосом, очень взрослым и женским — \"ну помогите же!\".

И Элион сделал шаг вперед и сведенные его руки словно разжались и выпустили на волю чужую жизнь, старик дернулся, со свистом втянул воздух запавшим ртом и обмяк, задышал, его желтоватые морщинистые щеки порозовели.

Элион смотрел, как бережно она поддерживает рукой затылок в спутанных потных волосах, чтобы старик не стукался головой о стену и думал, что это какая-то чудовищная ошибка, они не могут иметь друг к другу отношения, эта удивительная девушка с красивым голосом и этот отвратительный старик, которого он чуть не удавил своей яростью. И услышал, как она спрашивает его \" У вас есть родные? Где вы живете? Я помогу вам дойти до дома\". И понял, что он действительно ошибся — они не имеют отношения друг к другу, они — чужие. Он перешагнул через протянутые поперек мостовой ноги и побрел вниз по улице. Шел, глядя в лица встречных людей и думал что теперь точно знает — он мог бы убить любого, без арбалета или ножа, одной силой своего гнева. Но он не может убить никого. Теперь — не может.

Элион стоял у окна над темным городом, внизу мерцали огоньки чужих домов. Темное небо лежало перед ним. Вдруг за окном, над городом беззвучно полыхнула первая молния, ровно посередине неба, через шесть секунд другая, слева, еще через шесть секунд — справа. Они падали вниз, словно кто-то сдергивал их в переулки за тонкий хвост, освещали пространство, на несколько мгновений углубляя перспективу, отодвигая горизонт, являя чертеж городских улиц, ребристые поверхности крыш, торчащие шеи печных труб, посередине, слева, справа, снова посередине.

Он так увлекся этим зрелищем, что и не заметил, как она подошла к нему сзади и положила ладонь на спину, между лопаток и произнесла:

— Красиво. Интересно, это видит кто-нибудь, кроме нас?

— Все, — ответил Элион, — Все, кто не спит.

— Да нет же. Вот так это видит кто-нибудь еще? Или это только для нас? — и, помолчав, добавила, — Помнишь, когда мы были детьми, ты боялся грозы и приходил ко мне? Я тоже боялась, но делала вид, что мне не страшно, чтобы тебе не было страшно.

Она стояла слева от него, если чуть скосить глаза — видно ее лицо в профиль, темный силуэт, оживавший при вспышке на мгновение, полные губы с поперечными морщинками, пушистые ресницы, прозрачно-зеленый глаз, в котором извилистой нитью протягивалась молния. Ладонь была теплой, голос хрипловатым, хотелось уткнуться лицом в ее полное плечо и замереть, и попросить о чем-нибудь. О чашке чая? О помощи? Просто ни о чем не просить, потому что и так все ясно?

И когда она положила руку ему на затылок и развернула его лицо к себе и тихо спросила: — Что с тобою сегодня, мой дорогой, ты сам не свой, ты здоров? — он хотел всё рассказать, он почти начал, но внезапно понял, что не может допустить, чтобы она поняла, что её Эль больше не существует. Он почему-то очень ясно чувствовал, попроси он помощи, она помогла бы ему, объяснила, но ещё яснее он чувствовал — узнать, что он не её Эль — для нее самое страшное.

Поэтому Элион высвободил голову из под руки, повернулся к окну, молчал и смотрел на небо. Гроза закончилась. По темному стеклу побежали капли дождя. И когда она ушла, поцеловав его в висок и вздохнув, Элион раскрыл окно, навстречу мокрому холодному воздуху. И если упасть точно головой вниз, на эти невидимые в темноте выпуклые булыжники тротуара, то все обязательно закончится навсегда. Но эта женщина, она-то точно будет плакать о нем. Хотя нет, не о нем. Хотя нет, это уже все равно. Он закрыл рамы плотнее, лег на узкую кровать, перекрестье оконной рамы чернело на зеленовато-сером рассветном небе. Элион вытянул из-под головы подушку, прижал её к животу, и отвернулся лицом к стене, свернувшись, сжавшись. Ему было холодно, казалось что там, в темноте, сразу за его спиной начинался чужой и равнодушный мир, в котором ему не было места, совсем не было. Она придет под утро, покачает головой и накроет его шалью. Он мог бы узнать об этом, когда проснется.

Он стоял на пороге комнаты, напротив, у стены, на кровати сидела девочка с распущенными светлыми волосами, неловко подогнув под себя левую ногу. Она смотрела на него сквозь ночную темноту сверкающими глазами, он сделал шаг и вдруг на её плечах, руках, на её груди, разрывая рубашку, стали прорастать ветки и листья, бутоны, одежда начала намокать кровью. Она развернула ладони, на них с треском распустились два цветка. Она мотала головой и что-то мычала, словно силилась сказать. «Что, что?!» — он рванулся к ней, охватил ладонями лицо — «Что? Что?» Но она смотрела с тоской и мычала, тряся головой, словно от боли, на виске сквозь кожу, поднимая светлую прядь, вылезал завиток ростка, с каплей алой крови, и он понял — она не может проснуться, так бывает во сне, когда хочешь закричать и не можешь. «Что? Что?» — снова спросил он и попытался раскрыть ей рот, разжать сомкнутые челюсти. И она мотнула головой, выпростав лицо из его рук, и послушно раскрыла рот — сквозь её язык проросли длинные шипы, как у куста жимолости. Она не могла кричать. И тогда он поднял глаза к потолку, уставился в темные балки и закричал. Закричал вместо неё, чтобы она могла, наконец, проснуться.