Flying over Precipice-Castle (гет)

Ужин давно закончился, оставив после себя лёгкий шлейф шуточек о не заладившихся отношениях между всеми любимой экономкой (чувствуете сногсшибательную волну сарказма, да?) и гостьей замка и запах изысканных, но, увы, недоступных кушаний с господского стола. Постепенно замок уснул, с трудом отходя от дневных забот и проблем. На этаже под крышей царили кромешняя тьма и промозглый холод.

В её неловких руках дрожит свечной огонёк, под ногами предательски поскрипывают половицы. В комнате было тепло и светло, однако, только выйдя из неё, нарушительница ночного спокойствия будто оказалась в зимнем лесу беззвёздной ночью. По полу мёл зыбкий ветерок, забираясь под ночнушку и холодя колени.

"О Боги, что я делаю?! Если и не попадусь, так простужусь уж точно!" — мелькнула в голове вовсе не обнадёживающая мысль. Плечи укрывает грубый, колючий плед, какой бывает только в комнатах у вечно провиняющейся прислуги, но это всё же лучше, чем ничего. Длинные чулки слегка скрадывают шаг, отчасти помогая красться незаметнее.

В конце коридора послышались чьи-то шаги. Насмерть перепугавшись, она поспешно задула свечной огарок и скрылась за обширным гобеленом, с ужасом осознавая, что сейчас её, похоже что, выдаст бешеный стук сердца.

Кто-то прошёл мимо — тяжёлые подошвы сапог выдавливали из старого деревянного пола самые мученические стоны. Напротив гобелена он резко остановился.

Если до этого сердце колотилось на подступах к гортани, то сейчас оно ушло в крутое пике, оказавшись где-то в низу живота. Она старалась не дышать, она вся съёжилась, застыла, готовясь принять свою неминуемую погибель.

За гобеленом кто-то шумно присел на корточки.

"Господи, зачем, зачем я всё это затеяла?!"

За гобеленом кто-то недовольно пробормотал: "Чтоб вас чёрт побрал! Опять развязался!" Он быстро перешнуровал один сапог, встал и направился дальше. Вот повернулся ключ в замочной скважине, вот скрипнула дверь. И коридор снова погрузился в тишину.

Мученически выдохнув, она осела на пол, обхватив колени руками и прижав их к себе. Спрятавшись лицом в ткань, она беззвучно смеялась над собой: какая же дура, какая же трусиха и неумёха! В этом нервном смехе чувствовалась нотка истерики.

Осторожно выбравшись из-под тяжёлого ковра, она быстро, двигаясь вдоль стены, пробежала вперёд, казалось, совсем не касаясь ступнями пола, потому что получалось очень тихо. Или это просто кровь в ушах пульсировала настолько громко, что заглушала любые посторонние звуки. Свечи она больше не зажигала, сообразив, что дребезжащий свет кто-то может увидеть; ведь где гарантия, что она единственная, кому в полночный час не спится?

Дверь на лестницу невыносимо заскрипела ("Дороти же должна была смазать петли ещё позавчера!"): пусть звук и был тих, в сонной тишине он набатом ударил по барабанным перепонкам. Воровато оглянувшись, она змейкой скользнула в образовавшуюся щель и тут же притворила за собой тяжёлую дверь.

Она вся съёжилась от нахлынувшего холода: он легко прошёл сквозь тяжёлый плед, что и говорить об эфемерной ткани ночной рубашки и дырявых чулках! По сравнению с лестницей, на этаже был просто летний день на морском берегу! Зубы застучали (этот всем известный литературный оборот в книгах обычно звучит как-то даже немного смешно, а когда у тебя у самого челюсти начинают отстукивать такую вот чечётку, становится совсем не до веселья), по рукам, ногам, спине и даже щекам пробежали мурашки. Стараясь ни о чём не думать: ни о холоде, ни о страхе быть пойманной — она, не мешкая, побежала вверх по обжигающим ступни ступеням.

Бег был долгим. Через несколько минут она миновала дверь на ветродуйный переход. По спине катились капли пота, в горле першило, но остановка означала бы полное окоченение. Почти на каждом витке стали попадаться маленькие зарешеченные окошки, сквозь которые в башню врывались порывы ледяного ветра.

Лестница казалась бесконечной, она превратилась в сущую пытку. Непривычные к таким спортивным потугам мышцы устали, дыхание сбилось, ей было невыносимо жарко и невыносимо холодно в одно и то же время.

Но вот, наконец, перед ней оказалась заветная маленькая дверца. Она была сделана из камня и грубого, неотёсанного дерева; она была столь незаметна, что её можно было пропустить даже днём, двигаясь по лестнице прогулочным шагом, двигаясь снизу вверх и внимательно разглядывая кирпичи в стенах.

Но она не могла пропустить эту дверь. Она никак не могла.

Дрожащей рукой она извлекла из складок ночной рубашки маленький железный ключик и, чувствуя, как нервы её натягиваются, словно струна гитары, вставила его в скважину. Неспящая не сдержала вздох облегчения, когда ключ с лёгкостью повернулся и дверь плавно поддалась её руке. Она быстро вошла, снова заперев её за собой, прижалась спиной к стене и второй раз за ночь съехала вниз, пытаясь перевести дух.

Она оказалась в неожиданно обширном помещении. В большое незашторенное круглое окно смотрела северная ночь: остатки луны были скрыты за тяжёлыми тучами, звёзд тоже видно не было — только тьма, тьма и беззвучный снег, тьма и завывающий ветер, бившийся в окно невидимыми иглами, плетями, скребущий по толстому стеклу уродливыми, изогнутыми, острыми когтями. Эти когти оставляли и видимый след, однако обычно столь поэтичный морозный узор в ту ночь наводил ужас и выглядел, как рваные шрамы на окне. В комнате было даже чуть холоднее, чем снаружи, как то ни удивительно, да и куда там уже холоднее?! Но её губы синели, а ресницы покрылись инеем. Тёмная ночь, вскружённая метелью, смотрела на неё сквозь окно.

С третьей попытки непослушными руками она зажгла свечку и чуть не выронила её: пальцы совсем закоченели. Маленький робкий огонёк затрепетал в сложенных лодочкой ладонях и отразился в больших перепуганных голубых глазах, позолотил каштановые кудри, осветил пересохшие пухлые губы и бескровные щёки девушки. Слабый свет слегка раздвинул границы темноты.

Она старалась держать руку ровно, но тщетно. Тени плясали по комнате, её собственная легла на стену сзади ужасной гигантской кляксой, едва ли имеющей человеческие черты. Горничная слабо вскрикнула и обернулась, но она была в комнате одна.

Нетвёрдым шагом она двинулась вперёд по ковру, ноги почти не слушались. К стенам были приставлены высокие книжные шкафы: эту часть Северной Башни занимала огромная библиотека — личная сокровищница хозяина. Многие даже не знали о ней, кто-то слышал, но понятия не имел, где она находится, как и многие из тайников Замка-на-Обрыве, а те, кто и знали о её существовании здесь, под самой крышей, вряд ли отважились бы прийти сюда. Но Белль отважилась.

На большом дубовом столе стоял подсвечник. Достигнув его быстрым шагом, девушка вставила свой маленький свечной огарок туда. Свет сделался ровным, спокойным, и её он как будто призывал успокоиться. Ха-ха. Успокоиться? Здесь, в этих стенах, успокаиваться нельзя никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах, — она это знала, все это знали.

Белль постаралась собраться с мыслями.

— Так вот ты какая... — тихо сказала она. Даже свой собственный голос заставил служанку нервно вздрогнуть. "Давай, соберись, Белль, ты должна это сделать." Переведя дыхание, она твёрдой рукой схватила со стола подсвечник и отправилась исследовать библиотеку, которая была отнюдь не так проста и лаконична, как могло показаться со стороны. Это был своеобразный лабиринт, состоящий из столов и стеллажей. Лабиринт, уходящий вправо, влево, вниз, вверх по башне. На секунду её посетила забавная мысль, что размеры этой библиотеки даже не соразмерны с ней, с Южной башней. Но она старалась не думать об этом. Так легче, поверьте.

Никаких ориентиров у Белль не было, библиотека была куда огромнее, чем она изначально предполагала. И книг здесь была масса, самых разных, самых старых и самых новых, вышедших в свет только вчера, но оказавшихся в этом замке у чёрта на куличках уже этой ночью. Хотя, а что она, позвольте, знает о том, что происходит в этом загадочном, странном, таком далёком внешнем мире? Кому-то может показаться, что всё очень просто и легко — уволься и уходи по извилистой дороге, выложенной жёлтым кирпичом, уходи туда, куда тебе пожелается, уходи куда глаза глядят. Как же он наивен! Белль знала, что такого не будет никогда. Мир за обширными владениями замка был как за каменной стеной; иногда ей начинало казаться, что его и не было вовсе, и, возможно, она была целиком и полностью права.

"История... да, вот оно! Исторический отдел!"

Она полчаса, а может и больше (а может и меньше, кто его знает, потому что здесь время течёт совсем иначе, чем везде и всегда, она его совсем-совсем не чувствует, это время) ходила по сектору, наугад раскрывая книги, читая названия на запылённых переплётах, таская приставную лестницу от одного стеллажа к другому.

Увлёкшись, она и не заметила, как, находясь в трёх метрах от пола, неловко переминаясь с ноги на ногу, по нелепой случайности шагнула в сторону и рухнула вниз. Она тихо взвыла от застелившей глаза боли и прикусила губу, чтобы не заорать в голос. Нога отдавалась дикой, невыносимой болью. Осмотрев её, девушка с облегчением поняла, что кости целы, но имеет место очень сильный ушиб. Она отодрала кусок ткани от своей ночной рубашки, чтобы остановить кровь.

Корчась от боли, она просидела на полу ещё долгое время. На своё счастье, девушка не выронила свечу, но, когда она упала, огонёк погас. Ей снова было холодно, ей снова была страшно. От ярости или от ужаса, кулаки сжались, глаза зажмурились. Она плакала.

Боже, какой бессильной она себя чувствовала! Скольких усилий ей стоило преодолеть свои страхи и подняться сюда, найти библиотеку, о которой она слышала лишь мельком. Ухватить эту маленькую ниточку за хвост, ухватить её и дёрнуть за неё: может, она сможет распутать клубок и вырваться из этого ночного кошмара длиною в вечность?! Она всегда знала, что книги — её лучшие друзья, которые могут дать ответ на любой вопрос, надо только уметь искать; она знала, что, если хочет найти этот ответ, искать его надо здесь. Она отчаянно пыталась изменить свою судьбу, но судьба, кажется, была настроена исключительно против Белль, и ноющая, незатихающая боль в левой ноге — тому самое наглядное подтверждение. Кажется, кто-то смотрит на неё сквозь сгустившийся мрак, смотрит и смеётся над ней.

— Я не сдамся, ты слышишь?!

Дрожа от холода и боли, мисс Френч встала, ухватившись за лестницу, трясущимися руками снова зажгла свечу, поправила на себе плед. Она сделала один шаг, два. Это было нестерпимо больно, настолько больно, что соблазн просто упасть на пол и не вставать был до невозможного велик, но она сделала третий шаг, четвёртый; закусив губу и ощущая на языке солёный привкус то ли крови, то ли слёз, девушка шла вперёд, освещая себе дорогу.

Прихрамывая, она ещё долго бродила по библиотеке. Нет, в историческом отделе Белль не нашла того, что искала. Она попытала удачи в сказках, в мифах, в детективах, даже в научной литературе! Она искала в каждом отделе, который встречался ей на пути. Сколько часов бродила она, пересиливая боль, по лабиринту книг, которые впервые в жизни смотрела на неё враждебно, вовсе не желая помогать, пускать в объятья своих шершавых страниц, открывать ей свои тайны! Она смотрела на них, на такие родные, привычные, любимые! Подумать только, ведь книги, по сути, составляли единственный смысл её жизни, книги позволяли ей держаться на поверхности в те тёмные часы, когда беззащитную перед своей зловещей судьбой девушку накрывали волны отчаянья и безнадёги...

Порой она останавливалась, обессилившая, сбитая с толку, она не верила в то, что происходит. Где она только не была... но каждый новый шаг открывал ей всё новые и новые книжные шкафы. В конце концов она сдалась: глаза слипались, боль в ноге полностью заполнила собой разум. Ей было дико холодно, и уже не спасало ничто: ни плед, ни чулки, ни ночнушка. Она в прямом смысле чувствовала, как в жилах стынет кровь. Она чувствовала полное бессилие.

Но хуже всего было то, что свеча догорела. В какой-то момент свет просто погас и Белль поняла, что зажечь его снова она не сможет.

Она заблудилась. Вокруг были десятки книг, сотни книг, тысячи книг, целый лабиринт книг. Как же это было смешно и страшно — девочка, которая всегда так любила читать, любила больше всего на свете, сейчас шла сквозь огромный книжный мир и понимала, что медленно сходит с ума. Голоса во мраке смеялись над ней, издевались. Голоса во мраке страшили её, грозили расправой, пророчили скорую погибель от холода и боли. Рисовали перед ней картину, заставлять поверить в которую Белль и не пришлось бы: она, лежащая на полу — на щеках иней, на ресницах лёд, в скрюченных пальцах подсвечник, на синих губах последняя мольба о помощи. Никто не найдёт её здесь. Никто даже не подумает искать её в Южной башне. Никто даже не подумает искать её — глупую девочку, которая любила читать. Она останется здесь навсегда.

... — О Боже... — каким-то уму непостижимым образом мисс Френч снова оказалась в большой комнате, перед круглым окном. В одном месте на беспокойном небе тучи расступились, и теперь на девушку, улыбаясь, смотрел сквозь мутное стекло тонкий месяц — последний краешек света в конце лунного цикла. Она шагнула вперёд, ударившись горячим лбом в обжигающе холодное стекло. Налипшие на лоб мокрые пряди начинали леденеть. — Я спасена... я спасена!

Резко отстранившись, она двинулась к столу, чтобы вернуть туда подсвечник и покинуть это ужасное место. На столе стояла ваза. В возе стояли четыре розы. Четыре засохшие, замёрзшие, заиндевевшие розы. Четыре мёртвые розы.

Глаза Белль зажглись яростным огнём. С громким стуком поставив подсвечник на стол, она крикнула:

— Не дождётесь, слышите?! Не дождётесь. Я всё равно найду. Я буду искать и я найду!

И она зашагала к двери. На секунду её посетила ужасная мысль, что ключ мог быть выронен где-нибудь в недрах библиотеки, но нет, он оказался на положенном ему месте, во внутреннем кармане, собственноручно пришитом к ночной рубашке.

* * *

Вниз по лестнице сбегали тревожные усталые шаги, приглушённые шерстяными чулками. Она и думать не могла, что в спину ей немигающим взглядом смотрит человек с холодными карими глазами и недоброй кривой усмешкой. Назовите её коварной, зловещей — суть от этого не изменится. Он перебирал пальцами, сплетёнными на набалдашнике деревянной трости, как перебирает лапками паук, почувствовав, как завибрировали его сети; взгляд был задумчивым, торжествующим.

"Милая маленькая птичка оказалась на удивление проворна. Кто бы мог подумать, что девчонке хватит смелости сюда вломиться? Сколько месяцев ты взращивала в себе ничтожную глупую решимость забраться так высоко?" — он засмеялся тихим бархатистым смехом. Он стоял один в темноте, но если его служанку, сующую всюду свой любопытный нос, темнота пугала, то он, мистер Голд, чувствовал себя здесь как в своей родной стихии.

"Как любопытно... девочка полагает себя самой умной в этом замке. В одиночку, ночью, пробраться в мою библиотеку и полагать, что останется незамеченной. Какая восхитительная глупость, малышка Белль!"

— Ты тоже решилась играть против меня? Что ж, мы поиграем, мисс Френч.

Темнота была с ним полностью солидарна.

* * *

Шёл снег. Удивительно пунктуальный снег, надо сказать: сегодня всего лишь ночь на второе декабря, а крыши уже заботливо укрыты белизной. Снег так приятно хрустит под ногами, холодя босые ступни. Впивается, как тысячи маленьких иголочек. С одной стороны, приятно, а с другой, зима — время, когда на снегу начинают оставаться следы.

Крыша здесь покатая. А под ногами бушует почуявшее поживу море. Как хорошо, что снег рыхлый.

Вот, опять взвыл ветер. Ветер — такая шутка, которая не любит отдыхать и которая никогда не надрывает голос. Снежные хлопья кружились в диком плясе, налипая на волосы, руки, ноги, перекрывая всякую видимость. А впрочем, ему без разницы, он знает эти крыши так хорошо, что может бродить здесь и с завязанными глазами.

Чёрный силуэт на фоне снега смотрится, как призрак. В каждом уважающем себя замке должен быть призрак, не правда ли? Порывы ветра так сильны, что, кажется, сейчас сметут его, как листик, с крыши и утащат в тёмную пучину. Но его шаг остаётся ровным.

Он что-то шепчет одними губами. Бормочет, как заклинание. Даже если прижаться в этот момент к его лицу, всё равно ничего не расслышишь: голос слишком тих, а вьюга слишком сердита. Но, если бы кто-то всё же имел шанс услышать его, он с уверенностью сказал бы, что слышал мелодичный задумчивый напев:

Вой, мой ветер, вой,

Спустя много лет...

Он закашлялся. Дойдя до ровного выступа за крепостной стене, он сел, небрежно свесив ноги над пропастью, и с вызовом глянул на море. Поднял какой-то маленький камешек и тут же швырнул его вдаль. Плеска он не услышал, да и не мудрено...

Спустя столько лет

Кто-то вышел в бой...

Человек вдруг запрокинул голову и громко засмеялся. Смех его был похож на вой ветра, бродившего по крышам, как и он сам. Смех его был безумен.