Изнаночное (гет)

“Вокруг нас разбросаны ответы на любые вопросы, надо только суметь отыскать их. Начавший искать становится охотником”

“Не бывает такого, чтобы кто-то хотел откуда-нибудь выбраться — и не выбрался”

Мариам Петросян, “Дом, в котором”.

Мэнор возвышался посреди низкого зимнего неба черной мрачной громадиной. Фамильный замок почти осязаемо источал опасность, и не то чтобы Драко к этому не привык.

Но.

Он всё таки остановился у ворот. И почти вызывающе поднял голову, сбрасывая на плечи капюшон мантии, так что волосы мгновенно припорошило снегом.

Почему-то хотелось унести побольше улицы с собой туда, пусть даже в виде обычной замерзшей воды, которая неизбежно стает и приведет его прическу в не самый официальный вид и возможно даже разозлит Люциуса — Драко было плевать.

Он, конечно, знал, что его ожидали еще ночью, но заходить не спешил, уныло наблюдая, как возвышающиеся над ним ворота с витиеватой “М” на каждой из створок здорово так вело-покачивало из стороны в сторону.

Что ж, вполне предсказуемый эффект от серии аппартаций и влитого в себя по дороге дешевого магловского бурбона, позаимствованного в безымянной придорожной закусочной.

Возможно дело было как раз в этом — с изумлением юный Малфой поймал себя на безбашенном каком-то веселье — ему в это сумасшедшее утро так остро-непривычно совсем не было страшно.

Правда забавно, Драко?

Ведь именно сегодня тебе перед хозяином ой-как-есть в чём каяться.

Ну и клал я на это.

Интересно, а каково это — все решать самому?

Кажется, он начинал понимать, и осознание проклевывалось внезапным ощущением силы.

Он, конечно, не мог не видеть, что ступает по охерительно тонкому льду: вот только под ним, откуда-то из незнакомых галактик в самое лицо ему бил ослепительный свет. Под которым впервые в жизни ему было тепло.

И вот это самое ощущение — он интуитивно чувствовал — сейчас самое время спрятать подальше.

Драко облокотился плечом о каменную кладку и, нашарив пачку, с удивлением обнаружил, что осталась всего одна. Детская привычка вернулась за считанные часы, но это было последнее, о чем следовало сейчас беспокоиться, поэтому, несколько раз с наслаждением затянувшись, он бросил окурок дотлевать в нетронутый снег и коснулся уже негнущимися на морозе пальцами тяжелой чугунной створки. Родовая защита мгновенно откликнулась на прикосновение гулким угрожающим скрежетом древних ворот.

Добро пожаловать домой, мальчик.

С его последнего визита, по правде, мало что изменилось. Мэнор продолжал жить жизнью мертвецов. Впрочем, кое-что новое Драко быстро для себя уяснил: притворяться одним из них оказалось гораздо проще.

Его неожиданное преступление отчего-то послужило некоей извращенной профилактикой: границы недопустимого, прежде такие размытые и в то же время мертвой хваткой сдавливающие его чуть ли не за горло, внезапно разъехались в разные стороны и встали на место. Причем, Драко смутно подозревал, что место это оказалось гораздо дальше, чем это положено у состоявшегося пожирателя.

Капкан не разжался — нет, он не был идиотом, чтобы предположить такое. Просто оказаться в нем еще не значит быть подстреленным — и Драко как-то не задумывался об этом прежде, когда только и делал, что выл, трепыхался и огрызался.

А потом с ним случилась, мать её, Грейнджер. Оглушительная Грейнджер, оказавшаяся отрезвляюще безвыходной западней, подарившей ему этот непривычно вызывающий привкус свободы на кончике языка.

Даже упоительный.

И Драко бы даже поблагодарил её за это при следующей встрече — если б они были в меньшей жопе. Увы.

Снег дружелюбно хрустел под его не совсем ровными, он подозревал, шагами.

Драко поднялся на крыльцо, отстраненно наблюдая, как его ведет вперед какая-то незнакомая пылающая внутри дерзость. Тупой домовик попытался что-то там пищать, кажется, о том, что Малфой-старший будет ждать сына в кабинете перед завтраком или около того — на что был сквозь зубы послан по очень неприличному адресу.

— У меня была бурная ночь, — злобно прорычал драгоценный отпрыск семейства Малфой в посеревшее от испуга жалкое личико эльфа, взлетев по лестнице до своей комнаты. — Люциус подождет. Меня разбудишь, ТОЛЬКО, если Лорд будет вызывать. Всё ясно?

И, не желая слушать идиотское блеяние в ответ, от души захлопнул дверь, наложив на него пару запирающих заклятий.

Из комнаты пахнуло уютом — сказывались то ли алкоголь и совсем непривычная расслабленность, то ли просто тишина и приглушенный свет. В конце концов, он почти не спал за последние сутки. Сбросив пропитавшуюся льдом и холодом мантию прямо на пол, он сделал то, чего не позволял себе дома уже очень много месяцев: упал лицом в подушки, прямо в одежде, совершенно не заботясь о том, в каком мире ему доведется проснуться.

Отчего-то им двигала спокойная уверенность в том, что без серьезной необходимости его действительно никто не побеспокоит.

С этой мыслью Драко, впервые за долгое время, провалился в спокойный глубокий сон, в котором не было места кошмарам.

Камин прогорел — в его черной пасти россыпью алели-перемигивались тлеющие угли. В комнате стоял полумрак, но было тепло и тихо, видимо, потому что снежная буря снаружи наконец улеглась. Гермиона приподнялась на локте и, оглядевшись, обнаружила себя на диване под толстым и стеганым, а еще, очевидно, очень старым одеялом. А ведь она отчетливо помнила, что до того сидела в кресле, прижавшая к себе колени, не в силах не то чтобы пошевелиться, а даже дышать — от ужаса.

Потому, видимо, она и отключилась прямо там — вероятно, сработал какой-то защитный механизм психики.

Так выщелкивается предохранитель, когда сеть оказывается на грани перегрева — простая аналогия из её магловского счастливого детства.

Сердце опасно кольнуло.

Тише, Гермиона, тише. Только не становись истеричкой — это еще никому не помогало.

И всё же. Интересно, как она оказалась на этом диване?

И где носит ту странную эльфийку, которую хорёк приставил следить за ней?

Хватились ли её друзья?

Нет, не надо.

Не думай об этом сейчас.

Гермиона вылезла из-под одеяла и неверной походкой подошла к маленькому окну с облезлой и покосившейся от времени деревянной рамой. Казалось, изъеденное морозными узорами и чуть почерневшее по краям стекло с выцветшими изразцами держалось в нем на чистом слове — или, вернее сказать, на одной только магии.

Она коснулась его слабыми после сна пальцами — от стекла веяло концентрированным холодом, удивительным образом не проникающим дальше, в комнату.

Сколь многого Гермиона еще не знала даже о самом бытовом, казалось бы, колдовстве.

Она опустила лицо и подышала на иней, протерла оттаявший участок стекла рукавом свитера и с каким-то неуместным безразличием оглядела нарисовавшийся снаружи кусок совершенно незнакомого ей мира: в нем, казалось, не было ничего живого.

Словно на планету негаданно опустилась ядерная зима, а никто кроме неё не заметил.

Сосны по кромке леса у дома будто бы спали, одетые в лед и снег, и во сне тянулись к небу — им не нужно было ни о чем беспокоиться. Они были здесь уже, наверное, целую вечность, и наверняка помнили первых хозяев.

Отчего-то Гермионе отчаянно захотелось знать, что с ними стало — и от этого тоска словно бы еще разрослась внутри неё, хотя казалось бы — куда уж глубже.

И это была дрянная тоска — от неё не хотелось плакать.

И что еще хуже — от неё не хотелось жить.

Гермиона совсем не понимала, что с ней происходит — и это ощущение ей, привыкшей все контролировать, тоже совершенно не нравилось.

Она отвернулась от снега и вернулась к очагу, взяла небольшое полено из аккуратной горки, сложенной рядом, разворошила им угли и оставила посредине — древесина была сухая и быстро занялась.

От её рук в темноту взвились искры, не способные обжечь кожу — на мгновение Гермиона даже пожалела об этом: боль в её нынешнем состоянии странно отрезвляла.

Её внимание привлекли уже зарубцевавшиеся порезы на правой ладони — напоминание о вчерашнем вечере, казавшемся дурным непроходящим сном. Продолжением морока от насланного повторно Империуса.

Она развела пальцы в стороны и напрягла ладонь, с каким-то садистским удовлетворением наблюдая, как лопаются тонкие корочки на порезах, и по краям на них выступает свежая алая кровь.

Твоя грязная кровь.

Впервые в жизни Гермиона остро почувствовала презрение к себе: всё оказалось зря. Большую часть своей сознательной жизни она только и делала, что готовилась к этой войне.

И умудрилась проиграть её раньше всех.

Даже раньше, чем война успела толком начаться.

Глупая.

И дело было не в том, что она вдруг обнаружила себя слабее, чем думала — Гермиона смутно подозревала, что такое рано или поздно происходит с каждым — а в том, насколько слабой она в действительности оказалась перед лицом зла.

Самое обидное, что паршивец Малфой даже не был настоящим злом.

Постойте-ка.

Гермиона обессилено осела на пол в том же месте, где наклонилась к камину и зарылась пальцами в волосы, нервным на-грани-истерики движением и с ужасом уставилась в пустоту перед собой.

Эта правда оказалась из разряда тех, от которых хочется отвернуться.

Совершенно ничто не способная исправить — и потому такая ненужная ей сейчас:

Кажется, Малфой и злом в общем-то не был.

По крайней мере, в привычном смысле — и потому все казалось таким сюрреалистично опасным, будто лед, с хрустом расходящийся трещинами под ногами. Неконтролируемо.

Наверное, с очень похожим звуком ломается хребет.

Или, если попробовать замедлить время, прорезает воздух луч Империуса — Гермиона, отчего-то это подозревала с недавних пор:

Это заклятие смяло ее всю изнутри, после чего выпотрошило. Заставило даже не узнать — почувствовать, как больно, оказывается, быть по ту сторону.

Как же ты выжил до сих пор в своей сплошной темноте, скажи, Малфой?

И где мне найти в себе столько же сил?

Лапки домовика не оставляли следов на снегу — Кена двигалась бесшумно и стремительно, словно дикая птица. Зимний лес лениво прислушивался, беспрепятственно пропуская давнишнюю знакомую вперед — в самое свое сердце.

Сосны приглашающе расступились, и серая сморщенная ладошка с доверчивым обожанием ткнулась в другую — изящную и гладкую, с отчетливой синеватой россыпью вен на белоснежной коже.

Мудрая госпожа всегда встречала её одинаково — даже когда не ожидала гостей.

Волшебное пламя плескало голубизной посреди каменных сводов пещеры, и живые тени, рождающиеся в нем, привычно-приветствующе танцевали вокруг свои первобытные танцы, так похожие на те, в котором в иные ночи над спящим лесом и молчаливыми скалами вьется-беснуется падающий снег.

Мудрая госпожа многие годы встречала её одинаково — как давнего и дорогого сердцу друга.

Даже тогда, в самом начале.

— Вы были правы, — поспешила эльфийка поделиться принесенной вестью с той, что вышла из синего пламени. — Молодой Лорд вернулся, и привел с собой девочку. Человеческую дочь.

Ледяная дымка, клубящаяся под сводами пещеры, всколыхнулась и опала у их лиц — и горьким был вздох, сорвавшийся с прекрасных бледных губ хозяйки леса.

И выдавал этот вздох долгие годы ее, сокрытые неподвластной времени молодостью тела — а еще все страшное, что было написано этому уходящему все дальше и дальше в неизбежную тьму миру.

Все страшное, что она видела, выпадет — уже выпало — на долю этих бедных детей.