Страницы истлевшей жизни (джен)

С того момента всё изменилось. Жак словно превратился в другого человека. Он много шутил, часто смеялся, с удовольствием беседовал с Робертом, и даже Коул, казалось, не вызывал у него прежней антипатии. Жак даже начал немного ухаживать за Стефани. Очень осторожно, так, чтобы его нельзя было обвинить в обманутых ожиданиях. И только Симон знал, что всё это всего лишь игра.

После его обморока в комнате отдыха Жак больше и не заикался об отъезде. Он безропотно принял все условия новой, улучшенной жизни, ни разу не позволил себе раздраженно фыркнуть или высказать Энни, что он думает о её гениальном плане на самом деле. Симон отметил только одного человека, к которому Жак относился с искренней теплотой, и это была Энни. Но почему-то Симона это не обрадовало. Совершенно наоборот. Внутри поднималось глухое раздражение, когда он видел их вдвоём, шепчущихся о чём-то в стороне от всех остальных. Конечно, они говорили о нём. Но не это бесило Симона. Ему не нравилось, когда Энни подолгу не отводила от Жака взгляда своих карих глаз, как хмурилась, и на лбу появлялась очаровательная складочка, как чуть прищуривалась или поправляла волосы. Симона бесило, когда Жак вдруг улыбался ей своей настоящей улыбкой. Когда он смотрел на неё. Не сквозь неё, как было бы с любым другим человеком, кроме Симона, а именно на неё. Смотрел с искренним интересом, как будто она говорила что-то по-настоящему для него важное. Симон понимал, что это была ревность, но избавиться от неё не мог.

Высказать всё Жаку он бы не посмел. Друг прилагал титанические усилия, чтобы вести себя как нормальный человек, и делал это ради Симона. Требовать от него большего было бы просто невозможно. Поговорить на эту тему с Энни Симон тоже не решался. Он не до конца понимал, в каком статусе находятся их отношения. Вдруг она спросит, на каком основании она должна учитывать его мнение? Конечно, вряд ли такое случится. Симон был почти уверен, что нравится ей. Удивляло только одно: как такое вообще могло произойти? То есть, нет, в целом ничего удивительного. Он довольно неплохо выглядит, просто есть другие парни, которые выглядят не хуже, только у них нет умирающего и опасного для окружающих друга, а также собственных застарелых психологических проблем. Это раз. А ещё, как-то у них всё получилось быстро и просто. Так не бывает. Они даже не объяснились. В другое время Симон поделился бы своими переживаниями с Жаком, но теперь что-то его останавливало.

В учёбе всё теперь было хорошо. Симон, конечно, не дотягивал до Жака, но в каком-то смысле, сам по себе, он был одним из самых выдающихся студентов Шармбатона. Теперь, когда решение было принято, когда они старались жить как можно полнее, настоящим моментом и не задумываться о будущем, Симон снова мог показать, на что он был способен. Ему не оказалось равных в боевых действиях как на открытом, так и в замкнутом пространстве. Он с блеском прошёл испытания по маскировке и слежке. Медицина и зелья также не вызвали особых проблем, хотя во всём, где были задействованы котлы, никто из них не мог поспорить с Тильдой. Она была гением по части зельеварения, но особенно специализировалась на лечебных зельях. Как-то раз она рассказала, что долго колебалась, не зная, кем хочет стать больше: аврором или целителем.

Энни тоже оказалась не промах. Если кто-то и мог хотя бы изредка застать Симона врасплох, то это она. Она подкрадывалась со спины так бесшумно, что Симон каждый раз вздрагивал от неожиданности, когда ему в спину упиралась волшебная палочка. Жак, наблюдавший за этим со стороны, предложил Симону использовать легилименцию.

Энни, как и обещала, взяла Симон с собой к профессору МакГонагалл, и эта встреча потрясла Симона до глубины души. Конечно, вид старой маминой учительницы был для Симона настоящим шоком, а её голос воскресил в душе страшные воспоминания о той ночи, но гораздо важнее было другое. Профессор МакГонагалл оказалась ужасно старой. Куда более старой, чем помнил её Симон. И это вдруг заставило его осознать, как много, как чудовищно много времени прошло с момента смерти родителей и как много времени он потратил на то, чтобы пережить этот момент. Непростительно много. Родители бы этого точно не хотели, Жак был прав все эти годы. Профессор МакГонагалл была в шоке при виде Симона, она даже всплакнула, и по изумленному взгляду Энни Симон понял, что старой учительнице это было несвойственно.

Профессор МакГонагалл много вспоминала родителей, и Симон вдруг осознал, что боль уже не была преобладающим чувством, когда кто-то упоминал их имена. Теперь он сам с жадностью выспрашивал подробности об их жизни, о школьных годах мамы, об её семье. Улыбался смешным воспоминаниям, спрашивал ещё, он просто не мог насытиться этими рассказами. Но самым значимым моментом стало то мгновение, когда он решился задать самый сложный, самый страшный вопрос, потому что знал, что профессор МакГонагалл обязательно ответит. Он спросил, кто убил его родителей.

Два слова, ставшие ответом, с тех пор постоянно бились где-то на подкорке, он никогда не забывал их. Хотя он уже догадывался, почти знал, всё же именно ответ МакГонагалл решил всё окончательно. Пожиратели смерти. Пожиратели смерти. Пожиратели смерти. И, хотя никто не мог назвать ему точных имён, Симону казалось, что он стал на шаг ближе к своей мести.

Был момент, когда профессор МакГонагалл не захотела отвечать. Симон не мог не спросить о парне с серыми глазами, и МакГонагалл резко заявила, что он, должно быть, тоже был Пожирателем. Но, когда Симон описал эпизод своего спасения, а потом снова вернулся к внешности парня, профессор МакГонагалл выглядела так, будто сейчас упадёт в обморок. Потом она пробормотала что-то о том, что были свидетели, что они могли бы узнать раньше, что Мерлин знает, как это несправедливо, но объяснять свои слова наотрез отказалась.

Позже, в их с Энни третье посещение, МакГонагалл нехотя пояснила, что, кажется, это был один из её бывших учеников, один из тех, от кого не ожидаешь предательства, ножа в спину. Кому доверяешь как самому себе, ради кого готов пожертвовать жизнью. А потом этот человек просто убивает тебя всё равно что собственными руками. Тебя и всех, кто тебе дорог. После этого разговора Симону расхотелось искать следы этого человека. Он почти перестал вспоминать о нём.

Энни познакомила его с родителями, и Симону очень понравилась её семья. Джон Донован, отец Энни, напомнил Симону его детство, когда папа приходил из своей мастерской, точно так же вытирал руки старым полотенцем, получал от мамы выговор за очередную испачканную рубашку, виновато разводил руками и садился за стол, распространяя вокруг себя сильный запах краски, который как будто въелся ему под кожу. Для Симона запах краски всегда был одним из самых приятных запахов на свете. Миссис Донован приняла Симона очень радушно, но по её обращению Симон понял, что Энни раньше никогда не приводила домой своих кавалеров. И это приятно согревало душу.

В группе к их отношениям отнеслись вполне спокойно, как к чему-то естественному. Пару раз Роберт отпускал добродушные шуточки, но Симон пропускал их мимо ушей, наслаждаясь новыми для себя ощущениями. К тому же, что-то происходило между Коулом и Тильдой, только слепой мог бы это не заметить. Роберт часто устраивал в мужской спальне шутливые сцены, жалуясь на то, что всех девчонок так быстро разобрали, а его просто поставили перед фактом. Симон сразу положил глаз на Энни, Коул — на Тильду, а Жак своим флиртом совершенно вскружил голову Стефани. И, хотя Жак всё отрицал и со смехом отказывался даже от возможности рассмотреть Стефани в качестве своей избранницы, ни для кого не было секретом, что сама Стефани влюблена в Жака без памяти. Иногда глядя на Жака и Коула, а потом переводя взгляд на Роберта, Симон думал, что нет ничего удивительного в предпочтениях девчонок. Роберт был слишком бесцветным, слишком маленьким и хрупким по сравнению с Жаком и уж тем более Коулом. Про себя Симон в этом смысле не думал, потому что себя он считал занятым человеком. У него была Энни.

В общем и целом, первый год в Аврорате прошёл очень быстро и весело. Симон по праву считал этот год самым счастливым в своей жизни. Первым счастливым годом после смерти родителей. Он чувствовал себя на своём месте, он наконец-то оказался на родине, он встретил чудесную девушку, которая ответила взаимностью на его чувства, у него появились хорошие товарищи, с которыми можно было сходить в бар после учёбы. И рядом был Жак, который, наконец, кажется, начал разделять радость Симона по поводу их новой жизни. Особенно радовал Симона тот факт, что Жака перестала мучить «темнота». По крайней мере, сам он не замечал у друга прежних зловещих симптомов, но спрашивать не хотел, боясь спугнуть такое приятное затишье. Нет-нет, но мелькала шальная мысль: а вдруг Жак всё же ошибся, и его можно спасти? Что, если нормальная, полноценная жизнь оказалась чудесным средством исцеления? Что, если Жак вообще ошибочно поставил себе диагноз? Симон старался не дать надежде пустить корни в его душе, напоминал себе, почему они всё это затеяли, но надежда всё-таки укоренилась в самом дальнем уголке его сердца и даже начала пускать ростки.

Первый год обучения, по мнению Симона, закончился очень даже не плохо. Он действительно многому научился от блестящих преподавателей. С ним часто занимался отдельно Грозный Глаз, и Симон многое перенял у него. Грозный Глаз был одним из тех людей, кто вёл себя с Симоном так, будто тот был самым обычным человеком, нормальным, будто он не терял родителей в раннем детстве. Позднее Симон узнал, что Грозный Глаз не терпел жалости, ни к себе, ни по отношению к другим людям.

Летом Симон пригласил Энни во Францию, знакомиться с его родителями, и она с удовольствием согласилась. Жак во Францию ехать не хотел, и Симон даже успел напугаться, уж не собрался ли друг снова улизнуть от него, дождавшись удачного момента. Но Жак убедил его, что ничего подобного он и не планирует. Он собирался предпринять паломничество по местам, в которых исстари скапливалась древняя и очень могущественная магия: Египет, Индия, Тибет. Собирался Жак побеседовать и с потомками индейских шаманов, выяснить, не знают ли они чего интересного о его случае. И Симон был вынужден согласиться с необходимостью такого путешествия. Он предложил Жаку отправиться вместе, Энни бы его прекрасно поняла, но Жак только головой покачал.

Это был первый раз, когда они провели друг без друга целых три месяца. Причем Жак путешествовал по таким отдалённым местам, что иногда Симон получал от него письмо, написанное пару недель назад, и понятия не имел, где друг находится в настоящий момент. Но если в первые две-три недели было страшно тяжело и непривычно, то спустя месяц Симон с изумлением обнаружил, что выжить всё же можно. Во-первых, рядом были родители, с которыми Симон всегда чувствовал себя спокойнее. Во-вторых, он был дома, мог ходить по знакомым с детства улицам, с которыми не было связано ничего ужасного. И, в-третьих, рядом была Энни, которую ни он сам, ни родители, которые были от неё просто без ума, оказались не готовы отпустить раньше, чем это было необходимо. Папа даже провёл с Симоном беседу на тему полезности ранних браков. Симон, конечно, посмеялся, но в глубине души зашевелился вопрос: «Почему бы и нет?» Но они с Энни оба знали, почему пока нет. Нужно было понять, что ожидает Жака и как скоро, нужно было немного подождать. С другой стороны, Симон не представлял, кто, если не Жак, будет его шафером. А тогда, возможно, наоборот следовало поторопиться.

Симон возвращался в Англию на занятия со смешанными чувствами. Ему нравилось снова жить дома, не хватало только Жака. Но и по друзьям из Аврората он успел здорово соскучиться. Они с Энни вели активную переписку с Робертом и Коулом, которые часто встречались на каникулах, Энни переписывалась с Тильдой и Стефани, и от последней они иногда получали неожиданные новости о Жаке, который, как оказалось, ей тоже писал. Симона эта новость приятно удивила.

Жак не появлялся в Аврорате до позднего вечера тридцать первого августа, так что Симон успел уже здорово переволноваться. Но, когда открылась дверь, вместо того, чтобы начать ругаться на беспечность друга или броситься к нему с объятиями, Симон просто прирос к своей кровати. Жак был совершенно другим человеком. Его белокурые волосы, которые всю жизнь, сколько его помнил Симон, покрывали его голову крупными, слегка небрежными волнами, делая его похожим не то на ангела, не то на сказочного принца, теперь были безжалостно сострижены. Новая причёска, правда, Жаку очень шла. Он выглядел старше и серьёзнее. Сразу же бросилось в глаза, что Жак как-то возмужал, стал крепче. Конечно, он никогда не был таким же худым, как Роберт, но и до мускулов Коула ему было довольно далеко. Теперь же Симон с удивлением взирал на довольно внушительных размеров бицепсы, не скрытые короткими рукавами футболки. Но и это было не всё. Что-то поменялось и в лице, и во взгляде Жака. Его голубые глаза стали, с одной стороны, мягче, из них как будто ушла часть горечи, но с другой — появилось что-то другое, похожее на мудрость, какую можно увидеть в глазах столетних стариков, повидавших в жизни больше многих других.

— Тебя не узнать! — было первое, что сказал Жак, в свою очередь изумленно уставившийся на Симона.

Впервые за всё время их дружбы между ними чувствовалась какая-то натянутость, неловкость, которая, правда, исчезла без следа в первые же пять минут общения. Но довольно долго, почти месяц, Симон осторожно наблюдал за этим новым Жаком, будучи не в состоянии привыкнуть к этой его не напускной, а вполне себе настоящей безмятежности и спокойствию. Жак ничего не говорил, и Симон не решался задавать вопросы. Друг вёл себя вполне нормально, даже лучше, чем раньше. Он не поменялся ни в чём глобальном, он по-прежнему был страшно привязан к Симону, ему по-прежнему очень нравилась Энни и её постоянное присутствие рядом с Симоном, он всё так же смеялся над шутками Роберта, никуда не делась и его тщательно скрываемая антипатия к Коулу. Только вот к Стефани он отношение в корне переменил. Он больше не флиртовал с ней, не позволял себе играть её чувствами, но Симон никак не мог понять, на какой стадии находятся их отношения. Жак разговаривал с ней теперь вполне серьёзно, как мог бы говорить с Симоном, он внимательно выслушивал её сбивчивые рассказы о летних путешествиях по Испании, Италии, Швейцарии, сначала с родителями, потом со старыми школьными друзьями, задавал вопросы, помнил имена всех друзей.

Симон знал, что для феноменальной памяти Жака это не представляло большого труда. Но раньше он не трудился демонстрировать перед кем-то, кроме Симона, подобную заинтересованность. В глубине души Симон не хотел для Жака ничего больше, чем отношения со Стефани, если бы эти отношения хотя бы немного напоминали его собственные отношения с Энни.

После почти года, проведённого рядом с Энни, Симон тоже чувствовал себя другим человеком, Жак с изумлением следил за огромными изменениями, произошедшими с другом за три летних месяца. Симон иногда ловил отражение своего собственного любопытного взгляда на лице Жака. Сам Симон не чувствовал себя изменившимся внешне, но, видимо, что-то было, потому что при первой встрече Жак тоже на секунду потерял дар речи. Не совсем понятно, почему. Симон волосы не отрезал, Энни они нравились, да и Симон к ним как-то привык. Внутри, да, вот тут он чувствовал изменения.

Симон не только больше не жил прошлым, он мог вспоминать всё, что с ним произошло, чувствовать грусть, страх, боль, но эти чувства больше не захлёстывали его, он мог их контролировать, он больше не хотел давать им власти над собой. Энни говорила, что она была тут ни при чем, что он сам сделал осознанный выбор, что он сам захотел жить по-другому, нормальной, полноценной жизнью, что он перестал себя жалеть. И это было правдой. Даже судьба Жака уже тревожила его не так. С чего они вообще взяли, что он умрёт в самое ближайшее время? Этот Карл Витфогель умер, когда ему было за сорок, верно? Почему бы Жаку не прожить столько же и даже больше? Тем более, что ему явно стало лучше.

Симон мало затрагивали новости, приходившие из-за стен Министерства. Он, конечно, знал, что в Хогвартсе происходили зловещие события, что, если верить слухам, была открыта какая-то Тайная комната, что Хогвартс хотели закрыть. Профессор МакГонагалл много рассказывала о том, что происходило в стенах школы в тот год, ребята переживали за судьбу родной школы, Симону тоже не хотелось бы, чтобы Хогвартс закрыли, но, по большому счёту, его это очень мало касалось. Если бы в самом конце учебного года не пострадала дочь мистера Уизли, министерского работника, который пару раз читал им лекции по странному, почти не определяемому предмету, темой которых были отношения волшебников и магглов, а целью — недопущение причинения вреда как волшебниками магглам, так и магглами волшебникам.

Историю тогда поспешили замять. Никто не знал, что именно произошло, но имя Гарри Поттера было у всех на слуху. Симон, конечно, про этого мальчика знал, про него знали даже во Франции. Симона всегда занимало некоторое сходство между их судьбами, он даже смутно помнил, что мама упоминала фамилию Поттеров. Но, может быть, ему это только казалось. Так или иначе, они были учениками самого первого курса, и их в жизни бы не допустили до важных дел, их даже не считали нужным посвящать во всё, что происходило.

Но, когда Симон вернулся из Франции, сенсационная новость о побеге Сириуса Блэка из Азкабана не только не скрывалась, наоборот, Министерство делало всё возможное, чтобы эта информация распространилась как можно шире. Министр магии даже связался с маггловским премьер-министром, предупредив его о страшной опасности. Симон, как и все, быстро узнал, что Сириус Блэк был серийным убийцей, сумасшедшим, одним из самых опасных последователей Тёмного Лорда. Но в этот раз руководство Аврората посчитало необходимым посвятить своих студентов во всё. Так Симон узнал, что Блэк предал Поттеров. Почему-то в этот раз он чувствовал себя странным образом причастным к происходящему. То ли из-за схожести своей собственной судьбы с судьбой Гарри Поттера, то ли из-за рассказов профессора МакГонагалл о крепкой дружбе Блэка и Джеймса Поттера. Симон почувствовал себя не в своей тарелке, почему-то сразу подумав про Жака. Но нет, он доверял своему другу на сто процентов, Жак ни за что, никогда, даже для спасения собственной жизни, не предал бы Симона, не причинил бы ему вреда.

Их начали «вывозить на полевые работы», как в шутку называли подобнее выезды преподаватели. Наконец-то они могли применить полученные знания на практике. Один раз Роберт и Коул даже задержали преступника, Наземникуса Флетчера, который пытался продать магглам какой-то опасный магический артефакт. Конечно, ничего особенного им делать не пришлось, потому что этот Наземникус Флетчер ограничился громкими воплями и заверениями, что он больше не будет. Но всё-таки это было уже кое-что.

Со второго года у них появились занятия со старшими курсами, чтобы старшие студенты могли поделиться опытом с новичками. У них появились новые, довольно интересные знакомства. Особенно они подружились с Нимфадорой Тонкс, которая требовала, чтобы её называли просто по фамилии. Тонкс была довольно высокой для девушки и немного неуклюжей. Хотя, что греха таить, Симон вообще не мог уяснить, как её взяли в Аврорат. Наверное, очень здорово помогали её способности метоморфага. Тонкс не могла пройти мимо какого-то предмета и не уронить его, она запиналась о каждый порог, задевала плечом о каждый дверной косяк, но зато она была безрассудно храброй, весёлой, никогда не унывала и чувствовала себя вполне счастливой, несмотря на постоянные осуждающие взгляды однокурсников.

Энни здорово подружилась с Тонкс. Пожалуй, даже больше, чем с Тильдой или Стефани. Симон не имел ничего против. Как-то так вышло, что у Энни не осталось близких подруг из школы. Она не говорила, почему так получилось, но по некоторым словам Тильды Симон смог сделать собственные выводы: похоже, Энни пользовалась успехом у мальчиков, и это страшно бесило других девочек. Энни училась на Гриффиндоре, на одном курсе с Коулом, но они общались даже отстранённее, чем с тем же Робертом, который закончил Пуффендуй. Стефани учились на Когтевране, Тильда, приехавшая из Швеции, обучалась в магической академии с непроизносимым названием. Симону всегда было интересно, куда бы Распределяющая шляпа отправила его. Энни считала, что в Гриффиндор.

Однажды Симон и Энни отправились гулять по городу в выходной, прихватив с собой Тонкс. На удивление, девушка была очень сосредоточенной, о чём-то постоянно думала, и её волосы были скучного мышиного цвета. Энни несколько раз поглядывала на подругу с большой тревогой. Наконец, когда они сидели в кафе, и Тонкс равнодушно помешивала ложечкой уже остывший кофе, Энни не выдержала.

— Что не так, Дора? — она протянула руку через стол и сжала холодную ладонь Тонкс.

— Я могу пойти пошататься по улицам, если вам надо поговорить, — Симон привстал, но Тонкс только покачала головой, глядя на него несчастными глазами.

— Просто… — она замялась, сцепив руки в замок. — Завтра Грозный Глаз берёт нас на дежурство. В первый раз.

— На какое дежурство?

— Неужели ты боишься, Дора?

Тонкс покачала головой, и её лицо стало ещё несчастнее.

— Мы будем патрулировать улицы Хогсмида вечером, — прошептала она. — Охранять жителей.

— От кого? — непонимающе спросил Симон.

— От… — Тонкс вскинула на него огромные, полные страха глаза, — от Сириуса Блэка.

Симон почувствовал зависть. Он бы многое отдал, чтобы поймать этого мерзавца.

— И что такого, Дора? — осторожно уточнила Энни. — Если ты не боишься, что тогда?

Тонкс зачем-то полезла во внутренний карман мантии, покопалась там и вытащила кусочек картона. Она поколебалась немного, потом протянула его Энни. Симон склонился к её плечу, чтобы лучше видеть. Это оказалась старая фотография, потрёпанная по краям, немного замусоленная, но довольно хорошо сохранившаяся и чёткая. На фото были запечатлены девочка лет семи, в которой безошибочно угадывалась Тонкс, и молодой мужчина, почти мальчик с чёрными прямыми волосами до плеч. На фото они дурачились. Парень выпускал из палочки мыльные пузыри, а девочка подпрыгивала и пыталась лопнуть их все, пока они не коснулись пола. Она смеялась и заставляла свои руки становиться всё длиннее и длиннее, пока кончики пальцев не начали касаться пола. Парень не выдержал, откинул палочку и, расхохотавшись, повалился на диван, одной рукой прижав к себе маленькую Тонкс. Энни непонимающе смотрела на подругу, а Симону показалось, что он выпадает из реальности. Этот молодой человек был страшно, невыносимо похож на парня с серыми глазами. Это он и был.

— Кто это? — непослушными губами спросил Симон.

— Сириус… — выдохнула Тонкс и вытерла покатившуюся по щеке слезинку. — Сириус Блэк.

Энни выронила фотографию из рук, и Тонкс быстро убрала её обратно в карман. Симон просто онемел.

— Но как… — Энни выглядела по-настоящему потрясённой. — Почему…

— Потому что он мой двоюродный дядя, — вздохнула Тонкс. — Двоюродный брат моей мамы.

— И ты любишь его, — Энни не спрашивала, и Тонкс не стала отвечать.

— Он просто не мог сделать того, о чём все говорят! — вдруг упрямо заявила Тонкс, стукнув кулачком по столу. — Мама никогда в это не верила. И я не верю. Он был хороший, очень. Добрый. Смешной. И он любил нас. И Джеймса Поттера тоже, очень любил, наверное, больше всех на свете.

Симон откинулся на спинку стула и оттянул воротник теплого свитера, подаренного Энни на Рождество.

— Дора, ни ты, ни твоя мама не можете знать наверняка, — мягко заговорила Энни, поглаживая Тонкс по руке. — Люди меняются. И вообще, он мог действовать под Империусом. Или мог правда сойти с ума.

Тонкс упрямо покачала головой. Энни посмотрела на Симона в поисках поддержки и сразу же изменилась в лице.

— Что с тобой? — она коснулась его щеки прохладными пальцами, и Симон облизал пересохшие губы.

— Мне кажется, что я видел его однажды, — пробормотал он, и Тонкс сильно вздрогнула. — Он был в моём доме в ту ночь, когда убили моих родителей. Это он спас меня.

Энни была потрясена. Но Тонкс была в ужасе.

— Нет, ты ошибаешься! — выкрикнула она, и её губы искривились от страшного усилия сдержать слёзы. — Он не был его приспешником! Он не мог быть там в ту ночь! Ты ошибаешься!

— Мне жаль, — Симон был искренне расстроен, но от правды отказываться не собирался. — Я слишком хорошо помню его лицо. Его глаза.

Тонкс схватила свою куртку и вихрем вылетела из кафе. Энни и Симон остались вдвоём, глядя друг на друга и не зная, что сказать.

— Он не был злом в чистом виде, — наконец, проговорил Симон. — Он же спас меня.

Энни пожала плечами.

— Я уверен, что это был он, — Симон покачал головой. — Конечно, было очень темно, и на фото он постоянно двигался… Но всё-таки…

Энни опустила голову, и её длинные волосы свесились вдоль лица, закрывая его выражение от Симона.

— Эй, не расстраивайся, пожалуйста, — Симон попытался повернуть к себе её лицо, и Энни перевела на него взгляд грустных глаз. — Если хочешь, мы можем больше не вспоминать об этом.

— Нет, так нельзя, — возразила она. — Если Сириус Блэк спас тебя, об этом должны знать. Вдруг он и правда не был таким чудовищем, как все думают?

— Женщины! — вздохнул Симон. — Вам только и подавай какую-нибудь таинственную историю с раскаявшимся злодеем в центре.

— Ничего подобного! — вспыхнула Энни. — Я просто хочу знать правду. Если человека несправедливо посадили в Азкабан, это… это просто ужасно.

— Несправедливо? — Симон даже задохнулся от изумления. — Несправедливо? Он предал своего лучшего друга, он предал всех своих друзей и перешёл на сторону врага! Он убил двенадцать магглов! И Питера Петтигрю, своего старого друга! И смеялся!

— Но он спас жизнь незнакомому маленькому мальчику! — закричала в ответ Энни, вскакивая на ноги. — Он рискнул всем, чтобы спасти тебе жизнь! Почему?

— Я не знаю, Энни, — Симон примирительно погладил её по плечу. — Давай не будем ссориться из-за этого.

— Иногда я тебя совершенно не понимаю! — Энни резкими движениями наматывала на шею тёплый шарф. — Ты совершенно забыл, что хотел выяснить, кто именно был замешан в убийстве твоих родителей, а теперь, когда появился реальный шанс, ты предлагаешь просто не говорить об этом!

— Как я могу что-то выяснить? — Симон пытался погасить просыпающийся гнев. — Ты предлагаешь мне найти Блэка и спросить его лично? Ладно, если представится возможность, я обязательно спрошу, договорились?

— Всё, Симон, я возвращаюсь, — Энни махнула рукой. — Не хочу с тобой ссориться, но я больше не могу себя сдерживать.

— Нет, нет, Энни! — Симон схватил её за руку. — Пожалуйста, давай не будем вести себя как дети.

После этой почти ссоры Симон старался с Энни о Блэке больше не говорить. Дежурство Тонкс прошло благополучно, и она его не встретила, что, по мнению Жака, было вполне закономерно. Шансы были мизерные. Жак вообще отнёсся к этому открытию вполне спокойно, чем немало удивил Симона. Но по сравнению с тем, что было дальше, это были просто цветочки.

— Если ты готов уже узнать правду, то только спроси, — как-то за завтраком сказал Жак, поигрывая своей палочкой, и Симон подавился соком.

— Ты хочешь сказать, что ты всё знаешь? — откашлявшись, уточнил он, и Жак кивнул, настороженно наблюдая за выражением лица друга.

— Давно? — Симон просто не мог в это поверить.

— С прошлого сентября, — отрывисто ответил Жак. — Так хочешь знать или нет?

Симону пришлось потрясти головой, чтобы немного прийти в себя. И разобраться в собственных чувствах. Хотел ли он знать? Да, хотел. Но что он будет делать с этим знанием? Мстить? Когда всё стало так хорошо? Но ведь это же родители…

— Хочу.

— Тогда идём, — Жак встал, почему-то подошёл к Коулу, шепнул тому что-то на ухо, и вместе с ним вернулся к Симону.

— Что-то случилось? — Коул хмурился и явно не понимал, чего от него хотят.

— Надо поговорить, — отрезал Жак, и на секунду Симону показалось, что они вернулись в прошлый сентябрь, когда Жак относился к Коулу с плохо скрываемой антипатией и подозрением. Коул только плечами пожал и молча последовал за друзьями.

Жак завёл их в комнату отдыха, плотно прикрыл дверь, указал Симону на диван и повернулся к Коулу.

— Ну давай, — в его голосе прозвучали злорадные нотки, — расскажи ему, как погибли его родители.

С лица Коула стремительно сбежала краска. Он усилием воли взял себя в руки и посмотрел Симону прямо в глаза. У Симона слегка закружилась голова, а перед глазами заплясали чёрные точки.

— Откуда ты знаешь? — Коул не смотрел на Жака. — Откуда?

— Легилименция, — бросил Жак, и Симон вздрогнул. Он всегда это подозревал!

— Не очень-то честно, — пробормотал Коул и повернулся к Симону. — Хорошо. Ладно.

Симон молчал. Он не имел ни малейшего представления, как к смерти его родителей мог быть причастен Коул, и почему Жак, который целый год знал всё, ничего ему не сказал.

— Симон, слушай, — Коул опустился на пуфик напротив Симона и опёрся сцепленными в замок руками о колени, — то, что я тебе скажу сейчас, навсегда изменит отношения между нами. Скорее всего, ты больше вообще никогда не захочешь со мной разговаривать. И это очень жаль, потому что мы могли бы стать друзьями.

Симон ждал.

— Мой отец, его тоже звали Коул Джеймсон, был Пожирателем смерти, — Коул был белым как мел и говорил очень быстро, как будто боялся, что остановится перевести дух, а решимости говорить дальше не хватит. — Он часто участвовал в карательных операциях, он получал от этого удовольствие. В одну из таких операций погибли и твои родители, Симон.

— Откуда ты знаешь? — было первое, что сумел выдавить из себя Симон.

— Потому что… этот человек, — лицо Коула исказилось от напряжения, — он получал удовольствие не только от убийств, он ещё и смаковал подробности перед мамой и мной, хотя мне не было и восьми лет, когда он угодил в Азкабан. Он описывал и убийство твоих родителей. И твоё. Он считал, что ты мёртв. Все так считали долгое время.

Жак присел на подлокотник кресла Симона. Он не коснулся даже рукава друга, но Симон знал, что это молчаливая поддержка.

— И что он рассказывал тебе? — немного севшим голосом спросил Симон, а перед глазами снова промелькнули пустые глаза отца и струйка крови на полу.

— Я не буду повторять, это тебе незачем знать, — отрезал Коул, и на его щеках заиграли два алых пятна. — Сам понимаешь, ничего утешительного я тебе не скажу. Там был… мой отец, братья Лестрейнджи и кто-то ещё, кто-то молодой, потому что в рассказе он фигурировал под именем «сопляка, который только и сумел, что прикончить младенца».

— Он меня не прикончил, он меня спас, — машинально уточнил Симон.

— Значит, я не зря сразу же подумал о нём хорошо, — отозвался Коул, поднимаясь. — На случай, если ты хочешь отомстить: мой отец умер в Азкабане шесть лет назад. Оба Лестрейнджа всё ещё там и там останутся до конца жизни. Имени того мальчишки я не знаю.

Коул уже взялся за дверную ручку, но снова обернулся.

— Если это имеет для тебя какое-то значение, я ненавидел этого человека, — очень твердо, без намека на эмоции произнёс он. — Всегда ненавидел, с самого детства. Из-за него мама навсегда осталась несчастной. Из-за него моя жизнь сложилась определённым образом. Даже его собственный отец, мой дед, вычеркнул его из завещания и особо подчеркнул, что деньгами после его смерти должна распоряжаться моя мама до моего совершеннолетия.

— И ты не жалел, когда он умер? — неожиданно для самого себя спросил Симон. — Ни капельки?

— Жалел, — лицо Коула потемнело. — Я жалел, что он не мог умереть раньше. Жалел все те жизни, которые он отнял. Жалел тех детей, которых он оставил сиротами. Жалел, что никогда не смогу ходить с гордо поднятой головой, что мне всегда придётся доказывать, что я не сын своего отца. Что малейший мой проступок перечеркнёт всё то хорошее, чего я достигну. Мне было двенадцать.

— У тебя были причины, чтобы стать таким занудой, — Симон поднялся с кресла и шагнул по направлению к оторопевшему Коулу, протягивая тому ладонь. Жак не шелохнулся. — Ты не должен отвечать за поступки своего отца. Спасибо, что рассказал мне. Но на наши с тобой отношения это никак не повлияет. Мы друзья.

Коул неверяще смотрел на протянутую ему ладонь, потом перевёл взгляд на Симона, и что-то дрогнуло в его серьёзном, сумрачном лице.

— Ты великий человек, Симон, — тихо сказал он, крепко пожал его ладонь и быстро вышел из комнаты.

Симон повернулся к Жаку.

— Почему ты мне не рассказал? — мягко уточнил он. Жак шевельнулся, вытянул ноги поближе к горевшему камину.

— Ждал, — уклончиво отозвался он. — Пытался выяснить, нужно тебе это или нет. Если бы ты спросил или напрямую выразил желание узнать, я бы устроил этот разговор раньше.

Симон кивнул.

— Что будешь делать с этой информацией? — с деланной небрежностью осведомился Жак, поигрывая палочкой.

— Один мёртв, — медленно проговорил Симон. — Двое в Азкабане. Имени одного мы не знаем, только догадываемся о нём. Что тут можно сделать?

— Было бы желание, Сим, — вкрадчиво сказал Жак, и в его лице снова, впервые за этот учебный год, проступило что-то жесткое. — Человека можно достать и в Азкабане.

— Что? — Симону показалось, что он ослышался. — Каким образом?

— Их миллион, — отмахнулся Жак. — Я могу заставить их умереть в адских мучениях, не сходя с этого места.

Симон в ужасе уставился на друга.

— Одно твоё слово, Сим, — глаза Жака страшно сверкнули. — И эти мерзавцы захлебнутся собственной кровью.

— И чем мы тогда будем лучше? — в горле жутко пересохло, и Симон закашлялся. — Нет, Жак, оставь. Не стоит гробить себя из-за этих уродов.

— Они убили твоих родителей, — напомнил Жак. — И сломали тебе жизнь.

— Да, всё верно, — согласился Симон. — Но теперь у меня наконец-то всё наладилось. У тебя всё более или менее наладилось. Давай не будем рисковать нашим с тобой будущим, хорошо? Они всё равно заплатят за всё, на свете есть справедливость. Я их, конечно, не прощаю, но и мстить не буду. Это моё решение, Жак. Обещай мне.

Жак долго сверлил его пронзительным взглядом, потом расслабился и кивнул. У Симона отлегло от сердца.

Весь этот год прошёл под эгидой страха, вызванного побегом из Азкабана Сириуса Блэка. В Министерстве все знали причину его побега: Гарри Поттер. Все знали, что Блэк хочет убить мальчика. И для Симона это было почти что личным оскорблением. Неужели Блэк, который спас ему жизнь, не пощадил собственного крестника? Неужели он настолько ненавидел мальчишку, что сумел сбежать из Азкабана, лишь бы убить его? В это верилось с трудом. Но других объяснений никто не предлагал.

А потом прошёл слух, что Блэка поймали, но он каким-то чудом сумел снова улизнуть. В Министерстве шептались, что в этом несомненно замешан Дамблдор. Симон часто слышал о директоре Хогвартса, но никогда не видел его вживую. Однако, по рассказам у него сложилось впечатление, что это один из сильнейших, мудрейших и справедливейших волшебников когда-либо живших на свете. Было странно, если такого человека подозревали в сговоре с беглым убийцей.

Тонкс, которая страшно переживала и ни с кем не хотела разговаривать о Сириусе Блэке, закончила учёбу, сдала экзамены, каким-то чудом даже подкрадывание и слежку, и стала аврором. Она не распространялась, чем собирается заниматься теперь, но в учебном центре каждый знал, что Грозный Глаз взял её в свою группу. Общаться они стали гораздо реже, хотя Тонкс оставалась работать в том же здании. Просто теперь она в основном проводила время в штаб-квартире авроров, а в спальни учебного центра заглядывала в короткие минуты свободного времени, чтобы повидать Энни.

В это лето после второго курса Симон и Энни пошли на довольно серьёзный шаг: они решили жить вместе. Студенты учебного центра вполне могли жить у себя дома и являться на занятия в положенное время, это не было запрещено. Однако, почти все предпочитали жить в общежитии при Министерстве, так было и удобнее, и веселее. Студентам платили неплохую стипендию, так что Симону и Энни даже не пришлось обратиться за помощью к родителям. Тем более, что Симон располагал пусть и небольшими, но собственными средствами, и финансовой проблемы съём квартиры не составил.

Жак, который всё-таки предпочитал общество Симона всякому другому, тоже съехал из учебного центра и теперь жил по соседству в маленькой квартирке в мансардном этаже пятиэтажного здания с видом на Темзу. Симон представления не имел, где друг взял деньги на неё. Именно тогда Симон впервые полностью осознал, что такое счастье. У него появился свой дом, который нужно было обеспечивать всем необходимым, и своя женщина, которую нужно было оберегать. В принципе, это было практически всем, что составляло счастье мужчины.

В конце лета на пару дней к ним в гости заглянули его родители. Мама со свойственным ей тактом не вмешивалась в заведённый Энни порядок ведения домашнего хозяйства и хвалила её пироги и пудинги, а папа использовал каждую возможность, чтобы напомнить Энни, как сильно она им нравится, как они рады, что рядом с Симоном находится именно она. И это делало Симона счастливым. В те дни его делала счастливым каждая мелочь. Утром он просыпался раньше Энни и подолгу смотрел на неё, опершись о локоть. Она была красива в любое время суток: вечером в роскошном платье, когда они шли в театр, утром с растрепанными волосами и припухшими со сна глазами, днём в строгой форме учебного центра Аврората с собранными в пучок волосами. Симон находил её красивой всегда.

А потом, как гром среди ясного неба, появилась новость о Турнире Трёх Волшебников. Симон, как и все, был взбудоражен новостью. Особенно волнение студентов третьего курса возросло, когда им объявили, что они будут в числе настоящих авроров дежурить на испытаниях, чтобы в случае чего прийти на помощь участникам. Это давало возможность и посмотреть на небывалое зрелище, и проявить себя при случае на глазах многих тысяч людей, и получить бесценный опыт. Симон ждал Турнира так, как не ждал даже Чемпионата мира по квиддичу, хотя конечно же они с Жаком не могли пропустить такое. Энни к квиддичу относилась вполне спокойно, поэтому они с Жаком оказались на финале вдвоём. Как оказалось, к счастью.

Всё, что случилось ночью после финала, стало для Симона настоящим шоком. Он в числе прочих авроров сражался, старался защитить волшебников, детей, даже получил лёгкую царапину от срикошетившего заклятия. Рядом с ним сражался Жак. Каждый раз, когда его взгляд падал на друга, Симона посещала одна и та же мысль: ведь Жак мог бы разбросать Пожирателей, просто шевельнув пальцем. Почему же он этого не делает? Почему не использует свои способности во благо? Даже мелькнуло подозрение: а уж не преувеличивает ли Жак своих возможностей? Но как только в Симона угодила искра расщепившегося от столкновения с деревом заклятия, как только он вскрикнул и схватился за пронзённую острой болью ногу, ближайшие к ним Пожиратели разлетелись по сторонам как невесомые семена одуванчика на ветру, хотя Жак не произнёс ни слова и не сделал ни одного движения. Потом Симон почувствовал, как его как будто завернули в тёплое одеяло, и понял, что Жак укрыл его какими-то недоступными для его понимания чарами.

Утром Энни, держа палочку в трясущейся руке, обрабатывала его пустяковую ранку и повторяла, что она должна была быть рядом. А Симон улыбался, кивал и благодарил Мерлина, что её там не было. Тогда он впервые понял, как сложно ему будет защищать незнакомых людей, когда за его спиной всегда будут Жак и Энни. И, если за Жака можно было не беспокоиться, то страх за Энни мог пересилить все остальные чувства, а это было непозволительно. Первая и самая важная заповедь аврора: безопасность беззащитных превыше всего. А Энни беззащитной не была.

А потом начался Турнир, и Симону посчастливилось присутствовать на церемонии выбора участников. Когда профессор Дамблдор произнёс имя Флер Делакур, Симон остолбенел. Он бы, конечно, узнал Флер, но даже он не ожидал, что она станет такой. Он нисколько не винил парней, смотревших ей вслед с совершенно бараньим выражением на лицах. Флер была ослепительно, сногсшибательно красива, это было глупо даже отрицать. Но Энни была красивее своей собственной, уникальной, не только внешней, но и внутренней красотой.

А потом из кубка неожиданно вылетела четвёртая бумажка с именем Гарри Поттера, и Симон сразу понял, что это не к добру. Вдобавок ко всему в Министерстве всё ещё обсуждали неожиданную отставку Грозного Глаза, который теперь, как ни в чём ни бывало, сидел за столом преподавателей и мило беседовал с профессором МакГонагалл. Тонкс говорила Энни, что Грюм получил приглашение от профессора Дамблдора занять пост преподавателя Защиты от тёмных искусств, но он твёрдо решил ответить отказом. А потом совершенно неожиданно поменял своё решение, и у Тонкс не было никаких объяснений произошедшему.

Всё открылось в конце года, и объявший всех ужас был так велик, что даже итоговые испытания авроров было принято провести на две недели раньше. Министерству нужны были бойцы. Будущее представлялось слишком туманным, слишком страшным, и именно тогда Тонкс рассказала Энни об Ордене Феникса. А Энни, конечно, передала ему. Именно тогда состоялась самая крупная ссора за всё время их отношений. Симон не смог повлиять на принятое Энни решение, и в один из мирных летних вечеров они оба отправились на первое собрание Ордена. Жаку Симон пока ничего не рассказал.