Парадокс выбора (джен)

Начало зимних каникул опало на Хогвартс как мягкий плед — сначала тонкой пеленой, потом плотнее, пока замок почти не замер в пустоте, стоило только большинству студентов уехать по домам. Коридоры, обычно залитые голосами, теперь отдавали глухой тишиной, в окнах в большинстве своём стоял мрак, лишь в Большом зале главная ель уже занимала своё законное место, и всё это выглядело так, будто мир решил сделать перерыв и подождать, пока люди разберутся со своими делами и вернутся обратно.

Уильяму было странно — не неприятно, а просто странно оказаться одним из тех, кто остаётся. С его курса уехали все, кроме Лили. Причина угадывалась легко: ей не хотелось оставлять его в одиночестве, услышав про его намерение не уезжать. Её ультиматум — тихий, но твёрдый — прозвучал в гостиной, как команда, и он не стал спорить. Родители, конечно, сначала немного поворчали в письме, но когда он доступно объяснил, что ему спокойнее здесь, они банально смирились.

Теперь, когда замок почти пустовал, и звучало лишь то, что он сам невольно создавал, — скрип кружки, шуршание страниц, редкий хлопок дверей, — мысли Уильяма о его отношениях с Лили стали очерчиваться яснее. Это было не горячее подростковое метание из одной крайности в другую и не бесконтрольный романтический пожар, как в каком-нибудь романе, нет. Это было осознанное, уверенное решение: не причинять ей боли, не отталкивать, не ломать того, что уже сложилось. Он чувствовал ответственность не как тяжесть, а как обещание — обязательство быть тем человеком, кто выбирает спокойную, иногда не самую приятную правду вместо красивой лжи.

Что делать дальше? Планы у него были простые и приземлённые: оставаться рядом, но не навязываться, вернуть рутину на главенствующую позицию и позволить ей лечить его почти восстановившееся сознание, не требовать неадекватного и немедленных ответов на вопросы, которые сами ещё не могли найти форму. Моррисон хотел сочинять для них маленькие ритуалы: совместный чай по вечерам, прогулки по скрытым тропинкам, чтение вслух тех книг, что не тянет показывать никому другому. Он понимал, что великих жестов сейчас не требуется, ведь маленькие верные действия важнее. Да и так же себя ведут влюблённые подростки?.. Или нет? В любом случае, это самое ожидаемое и правильное поведение из всех возможных в данной ситуации.

И всё же память — коварное существо. Когда он закрывал глаза, тёмный уголок его собственного сознания посылал ему образы того лета: неясные бликующие кадры вспышек заклятий, резкие запахи, слова, которые были сказаны слишком рано или не были сказаны вовсе. Эти воспоминания пытались вылезти на свет и, как всегда, приходили с мигренью: плотной, сдавливающей, той самой, что напоминает, что механика души иногда ломается без возврата. Ещё бы понимать, как эта душа вообще работает… Среди этого редкого хаоса иногда проступали очертания женщины и младенца, ещё пары смутных силуэтов, но никак не могли оформиться во что-то чёткое.

Уильям почувствовал этот толчок в висках и чуть скривился, внутри возникло горькое понимание: что-то у него летом действительно ушло окончательно. Намеренно игнорировать этот факт он не мог и не хотел. Достаточно было знать, что пустота осталась, и с ней нужно было теперь мириться.

Но в этой пустоте росла и другая вещь — не помощник забвению, а именно выбор: не дать утрате определять все его дальнейшие шаги. Он решил, что будет отвечать на её улыбки, даже если где-то глубоко внутри иногда будет тихо жечься неправильно залеченная рана.

Моррисон решил не пугать Лили лишними драмами, не устраивать спектаклей сентиментальности, а давать ей простор и поддержку. Да и не собирался, вообще-то, строить из себя непонятно кого. Если ей нужна опора, он ею станет, если ей будет нужна тишина и покой — он, так-то, умеет многозначительно молчать, если время — он отмерит его вместе с ней. Банальная человеческая поддержка.

Эта простая, почти бытовая решимость успокаивала сильнее любых слов. Мир выглядел менее драматичным, когда в нём есть человек, ради которого ты готов умирать от скуки каждое утро: сделать завтрак (хоть и не актуально в данный момент), посоветовать книгу, выслушать ничем не прикрытую сплетню. Это была не героическая эпопея, а ряд обязанностей, которые по-мужски прекрасны, потому что не требуют превозмогания.

Парень взял шарф, поправил воротник, посмотрел за окно: снежные хлопья тихо падали на землю с хмурых небес. Внезапно показалось, что жизнь всё же продолжается. Медленнее, но с большей осознанностью, чем раньше. И в этом было своеобразное утешение: потерять что-то летом — значит иметь повод беречь то, что осталось, и то, что ещё можно создать теперь, шаг за шагом.

Наверное, после пережитого Уильям стал отдавать больше времени философии в мыслях. Заметил за собой такой грешок, однако не считает это чем-то плохим. У каждого великого волшебника, в конце концов, свои заскоки. Дамблдор экстравагантно одевается и помешан на Общем Благе, Риддл раскалывает душу и испытывает нездоровую любовь к пыткам… А Моррисон будет философствовать и драматизировать в мыслях. Всяко поспокойнее будет, хе-хе.

Гостиная выглядела непривычно вымершей: кресла чуть развернуты к огню, клубы тепла поднимались лениво, и кроме одной души — тотальная пустота. Конечно, остались ещё студенты Гриффиндора с других курсов, но сейчас их здесь не было. Лили сидела на подлокотнике, фривольно свесив ногу, и листала какую-то тонкую книгу — скорее для занятости рук, чем из интереса. Увидев Уильяма, она улыбнулась коротко, тепло.

Стоит заметить, что пережил он своё отсутствие на следующий после бала день довольно просто — откупился сладостями и сполна насладился возмущённым игнорированием от Эванс на протяжении пяти минут. Спойлер: его настойчивость победила.

— Доброе утро, — сказала она, захлопывая книгу ладонью, плавным рывком поднявшись и довольно подходя ближе. — Голоден?

— Уже да, — приветственный поцелуй вышел лёгким, практически воздушным, но не менее приятным. — Пойдём?

Все эти тактильные обнимашки и прочее, чем внезапно заболела Лили, окрылённая новым этапом в жизни, даже для него довольно смущающие в своём постоянстве. Ведь как это так, брутальный (он надеется) реинкарнатор, будущий Великий маг, и так сюсюкается с девушкой… В прочем, главное, что приятно, а не наоборот.

Они вышли в коридор и шагнули в привычную прохладу. Замок был непривычно пуст: шаги отдавались мягким эхом, и от этого хотелось говорить в полтона, дабы не нарушить невидимую сакральную атмосферу замка. Лили сразу подхватила его под руку — легко, не навязчиво — и, как будто боялась упустить время, заговорила быстро и расслабленно:

— Слушай, у нас ведь целых две недели. Я думала, можно устроить «марафон интересных завтраков» — каждый день новое блюдо из кухни. Потом, после обеда, прогулки: к озеру, к теплицам, в Висячий сад в оранжерею, а еще есть короткая тропинка между башнями — там всегда тише, и атмосфера, хотя тут и так сейчас, будто на кладбище… — Она на секунду задумалась и добавила: — И вечерами что-то спокойное. Шахматы, карты, чтение. Могу читать тебе вслух, а потом ты мне.

— Одобряю, — он усмехнулся краем губ. — Весь план твой. Ведёшь тоже ты. Инициатива любит инициатора.

— В смысле «ведёшь ты»? — Девушка покосилась на него, играя бровью. — Ты точно не хочешь добавить ничего… стратегического там, не знаю?

— Моё стратегическое решение — не мешать хорошему плану, — серьёзно ответил он. — Делегирование — великое искусство.

— Ах вот как! — Лили фыркнула, но улыбка стала шире. — Тогда я решу и вот что: один день без разговоров, только жесты. Проверим, насколько мы понимаем друг друга.

Ох… Женское рвение на все эти проверки, кажется, идёт сквозь все миры.

— Ужасно опасный эксперимент, — хмыкнул он. — Впрочем, будет интересно на это посмотреть.

Главное, что вся эта романтическая чепуха не слишком навязчива. Ибо парень не был бы морально готовым, распиши за него каждую секунду дня. Да и выглядело бы это… слегка ненормально, мягко говоря. Потому Уильям и не имеет ничего против такого странного и разнообразного досуга — главное, чтоб женщина не скучала. Ведь если начнёт, то останется только молиться. А так это даже забавно, в некоторой мере.

— Записала, — кивнула она, будто у неё и правда был список. — И ещё… можно будет сходить в библиотеку, там сейчас пусто, будто в голове у Поттера. Я давно хотела заглянуть в раздел старых газет, посмотреть, как на самом деле писали о некоторых событиях.

— Как скажешь, — он не менял мягкого тона. Было банально лень что-то придумывать. Да, вот такой вот он плохой. — В этом походе ты наш штурман, я же команда из одного человека, хе-хе.

Они миновали лестницу, которая попыталась было свернуть не туда, и Лили, не отпуская его руку, легонько постучала по перилам: лестница метафорически вздохнула и послушно вытянулась к нужному пролёту… А что, так можно было, что ли?! А?! За поворотом уже слышался далёкий звон посуды — Большой зал жил своим неспешным утренним ритмом.

— Кстати, — Лили чуть сбавила шаг, — спасибо, что… ну, ты понял. Что не делаешь вид, будто всё должно быть как в книжке, которые читала Марлин. Мне нравится, как всё сейчас между нами… ну ты знаешь.

— И мне, — просто сказал парень. Ещё бы сейчас выдумывать и наигранно себя вести…

Они вошли в зал. Он был практически пуст, и от этого казался просторнее: над столами висели гирлянды зимних цветов, свечи горели чуть ярче обычного, окна пускали внутрь мягкий белый свет. Гриффиндорский стол занимали человек пять: в основном старшекурсники и пара малышей, оставшихся на каникулы по своим причинам. Уильям налил себе чая, Лили пододвинула тарелку с тостами и банку малинового джема. Они устроились рядом, плечом к плечу, как будто это всегда было именно так, хотя обычно парень сидел рядом с Фрэнком и Адамом.

— Смотри, — тихо сказала Лили, кивнув куда-то вправо.

Моррисон поднял взгляд. За столом Слизерина сидел Снейп — аккуратно причесанные, отросшие волосы убраны назад, чёрная мантия без привычных складок, воротник ровный, как линия в тетради. Осанка другая: спина прямая, подбородок чуть выше. Просто и опрятно, и от этого непривычно.

Насколько Уильям знает, тот с начала года оборвал практически все контакты с подругой детства. Учитывая то, что грязнокровкой он её не называл, то у самого парня может быть только два варианта для догадок: либо слизеринец повзрослел и больше не нуждается в обществе Эванс, либо все-таки связался с опасной компанией крепче обычного, и банально опасается навлечь на неё нежелательное внимание.

При этом сразу же отвёл от них взгляд, будто просто осматривает зал. Ну да, Северус, это ведь так очевидно, что ты всего лишь блуждаешь глазами, а не целенаправленно наблюдаешь за одной парой гриффиндорцев. Наверняка его сердце сейчас обливается кровью каждый раз, когда видит их вместе… Ну да плевать на этого будущего тройного агента.

— До сих пор странно, — признался Уильям. — Полгода, а мозг всё равно отказывается работать. Будто два разных человека, честное слово.

— У меня так же, — Лили намазала тост, задумчиво следя за движением ножа. — Он стал… Спокойнее. И… не отталкивает, что ли? Я всё ещё злюсь за то, что он стал меня избегать, но… — Она повела плечом. — Сейчас он как будто старается жить по-новому.

— Внешние перемены всегда заметнее, — сказал он. — Внутренние — нет.

— Мудро, мистер Моррисон, — она кивнула, но в глазах играли смешинки. — Давай о простом. О бале, например. Точнее, о том, что было до… — Эванс чётко оставила паузу и улыбнулась, немного неловко отведя взгляд. — До того, как мы ушли.

— Согласен, — он отломил кусок тоста. — Давай начнём с того, как Флитвик спас вечер.

— Мне кажется, если бы он не вышел в центр, половина гостей так и осталась бы прикидываться мебелью, — усмехнулась Лили. — Видел его «пируэт-для-невысоких»?

— Видел, — кивнул он серьёзно. — И считаю, что это должен быть обязательный элемент любой программы. Когда ещё удастся посмотреть на танцующего карлика? Только ему об этом не говори, а то ещё с факультатива выкинет…

— А Сириус с Марлин… — она осеклась, чуть покраснев, но тут же справилась. — Ладно, это было мило. И громко. И немного опасно для хрусталя.

— Фонтан с шампанским действительно пострадал меньше, чем я ожидал, — с легким смешком согласился Уильям. — Но вот Алиса с Фрэнком — наоборот, ожидаемо. Он, по-моему, весь вечер считал её улыбки.

— И свои, — хихикнула Лили. — Но у них получилось. Рада за них.

— Адам? — Вспомнил он. — Я его после начала уже не видел.

— Я тоже, — она сделала невинные глаза. — Впрочем, кто мы такие, чтобы мешать искусству.

— Точно не важные шишки, — поспешно согласился он. Пожалуй, тайна этого вечера относительно Фоули навсегда останется тайной.

Они поели молча секунд тридцать — уютная, не вынужденная пауза. Серебро тихо звенело о фарфор, чай дымился ровным столбом пара. За столами кто-то лениво спорил о том, чьи снежки летали дальше вчера на поле. Привычный фон мелкой школьной жизни.

— Знаешь, — Лили снова вернулась к своим воздушным надуманным облакам, но уже спокойнее, — я хочу один день просто сидеть в библиотеке у окна и ничего не делать. Смотреть на снег, делать вид, что читаю, и слушать, как ты перелистываешь страницы. И иногда разговаривать. Негромко.

— Список отличных дел растёт, — понимающе пробормотал Уильям, для которого всё это звучит... нелепо. Все девушки этого времени такие... просто такие? Однако всё же добавил: — Ещё пункт: какао ближе к ночи. С корицей. И хороший сон.

— Прекрасно, — она кивнула, довольная. — Ещё каток у озера. Оно леденеет красиво, и если осторожно…

— Осторожно — ключевое, — с ехидным смешком заметил парень.

— Вплоть до скуки, — со смешком отозвалась Эванс и улыбнулась. — И последнее на сегодня. Один вечер вовсе без планов. Просто выйдем и пойдём туда, куда приведут ноги.

— Принято, — сказал он. — Чур ты за главную.

— Уже поняла, — Лили отодвинула тарелку и поставила локти на край стола, подперев подбородок. — Забавно: замок почти пустой, а ощущение, что он стал только более уютным. Вот бы всегда так, эх…

— Может, просто шум в виде парочки особо ретивых гениев ушёл.

— Ага, — согласилась девушка, чуть мечтательно зажмурившись. — И знаешь… мне всё это нравится. То, как ты комфортно слушаешь. И то, что не споришь с моими планами, — это комплимент намного лучше, чем «ты сегодня прекрасно выглядишь». Не хотелось бы, как это было года четыре назад с Поттером, постоянно спорить из-за мелочей.

«Комфортно слушаешь»? Ась? У него сейчас мозги на перезагрузку уйдут...

— Рад, что нашёлся способ тебя удивить, — ответил парень, не меняя ровной улыбки.

Изображать бурную деятельность и активность сейчас выше его сил, потому всё и выходит так… натянуто. В прочем, девушку, похоже. всё устраивает. Лишь бы он вовремя вставлял свои не слишком весомые комментарии.

— Не увлекайся, — Лили ткнула его локтем. — Завтра твоя очередь выбирать джем.

— Справлюсь, — незаметно закатив глаза, пробормотал Моррисон. — У меня диплом по джемам, знаешь ли, после второго курса.

— Тогда запишу: «Уильям отвечает за сладкую часть жизни», — она аккуратно подвинула к нему сахарницу, словно печать под документом.

Он бросил ещё один короткий взгляд через зал — Снейп уже встал, забирая книгу и одну булку, и ушёл быстрым шагом, не оставив после себя привычного следа раздражения. Мир, казалось, и правда сдвинулся на пару миллиметров в удобную сторону, когда парня не буравят взглядом.

— Ладно, — Лили незаметно для самой себя снова взяла его под руку. — После завтрака — в библиотеку. Я покажу тебе один пыльный угол, о котором никто не знает. Там можно шептаться и не бояться… нежелательных ушей.

— Шептаться… надеюсь, ты не нашепчешь мне… всякого, а то я не готов к такому морально, — со слабой улыбкой ответил Моррисон.

— Не бойся, — она улыбнулась и посмотрела почти что заговорщицким взглядом. — Ещё как нашепчу, а то нечего было от меня бегать.

Они допили чай, собрали крошки с тарелок кончиками пальцев — непонятно зачем, — и поднялись. Большой зал остался позади, а впереди ждал длинный день, составленный из простых дел, и именно поэтому правильный и ненапряжный. Нет нужды бежать куда-то сломя голову, вместо этого можно, наконец, — как сказал однажды один великий мудрец, имени которого Уильям никогда не раскроет, — словить расслабняк.

— Мне нужно будет уйти по делам, — сказал он после короткой паузы, когда они шли обратно в гостиную, будто заранее прикидывая, как это прозвучит. — Правда, пока не знаю, на сколько.

— Даже сейчас ты не расскажешь, чем всё время занят? — Лили скрестила руки, и в голосе мелькнула нотка недовольства, скорее тревоги, чем упрёка.

— Зайти к директору нужно, — ответ прозвучал спокойно, без излишних деталей. — Ничего такого, беспокоиться не стоит. Обычные учебные дела, знаешь.

— Ты всегда так говоришь, — она опустила взгляд, будто споря сама с собой. — А мне всё равно кажется, что я ничего о тебе не знаю в такие моменты. Ни подробностей, ни здрасте, ни пока.

— Понимаю, — Моррисон мягко вздохнул, не повышая тон. — Но поверь, если бы было что-то важное, я бы сказал. Не хочу забивать тебе этим голову.

Ложь. Не сказал бы. Её реакция была бы предсказуема — пойти с ним. А оно надо Уильяму, чтобы Лили могла подвергнуться риску?

Сам же отметил про себя, что подобная дотошность не из приятных — слишком легко может превратиться в постоянные расспросы. Но понимал и другое: желание девушки знать, где тот, кто ей дорог, было естественным. Вопрос лишь в том, насколько далеко она зайдёт в этом любопытстве. Если каждая его отлучка станет поводом для допроса, то придётся искать решение, иначе лёгкость их общения может дать трещину.

* * *

Горгульи у входа даже не попытались сыграть роль привратников: каменные створки разошлись без единого скрипа, впуская Уильяма словно старого знакомого. Он поднялся по винтовой лестнице — шершавый камень под ногами, ровное дыхание — и вошёл в кабинет, где с прошлого визита, казалось, не подвинулась ни одна пылинка, хотя это было обманчивым впечатлением.

Стеклянные приборы на латунных ножках тихо покашливали и постанывали, пуская бледные дымные колечки. Портреты шептались из рам, но деликатно замолкали, стоило на них взглянуть. На полке, где-то между томами «Теорий трансфигурации» и «Этикета чар», поблёскивал знакомый клинок в ножнах, на столе аккуратные стопки бумаг, перо само по себе выводило в полях пометки.

Запах тёплого воска, ванили и старой бумаги — всё, как было, есть и будет ещё ближайшие лет десять, а то и двадцать, если история внезапно не пойдёт вообще по другому курсу, за что он не может более ручаться.

— Добрый день, профессор, — вежливо кивнул Уильям.

— Добрый день, мистер Моррисон, — Дамблдор поднял взгляд поверх очков в форме полумесяца, улыбнулся одними глазами. — Как ваши впечатления о недавнем торжестве под руководством Горация?

— Очень даже положительные, сэр, — спокойно ответил парень. — По крайней мере всему Гриффиндору понравилось — что предсказуемо, хах.

— Прекрасно, — Альбус кивнул, словно ставя мысленную галочку. — Что ж, полагаю, вы пришли не обсуждать прошедшие танцы, а по вполне себе конкретному делу.

Он отложил перо, сцепил пальцы в замок.

— Откладывать нет смысла: ближайшие пару дней я свободен. Предлагаю сменить обстановку, — уголки губ чуть повеселели. — Мой кабинет слишком привык к целости и сохранности, чтобы служить полигоном даже для относительно безопасных чар.

Дамблдор неторопливо поднялся и подошёл к жёрдочке у окна. На ней, свернувшись плотным рыжим клубком, дремал феникс, редчайшее и одно из легендарнейших созданий природы. Птица дышала глубоко, ровно. От золотисто-алых перьев исходило ровное тепло: не жар, не огонь, а то самое сухое, костное тепло, какое идёт от камина, когда тот почти погас и остались лишь обычные угли.

Мысль уколола Уильяма коротко и ясно: птица красива до неловкости — и, если верить маминым историям, в бою смертоносна ещё похлеще Василиска (тут он испытывает смутные сомнения, ибо ни одного записанного в истории сражения между этими двумя чудовищами не наблюдается). Вблизи становилось очевидно, почему про фениксов говорят шёпотом и с восхищением: в их красоте не было ни капли мягкотелости. Сила — просто очень сдержанная, не выраженная в хищных очертаниях… курицы, кх-м. Простите, но Моррисон не смог удержаться.

Фоукс, будто уловив внимание, раскрыл глаза — чистые, как расплавленное стекло, — встрепенулся и, не спеша, перебрался на плечо хозяину. Дамблдор, не меняя спокойной интонации, чуть повернулся к Уильяму, перейдя на фамильярное обращение.

— Возьми меня под локоть, пожалуйста.

— Разумеется, сэр, — отозвался Моррисон, пальцами нащупывая шероховатую ткань рукава.

Мир в следующую секунду сложился в тугой узел света. Отдало озоном и еле уловимой корицей, в висках гулко щёлкнуло, как при резкой смене высоты и даже давления. Вспыхнуло пламя — не кусающее и даже не горячее, а подхватывающее — и тут же погасло, оставив за веками золотистые круги.

Первой реакцией было проверить, не горит ли его одежда прямо ну вот сейчас, но Моррисон сдержался, понимая, как потешно это будет выглядеть. Однако способ телепортации всё равно… впечатляющий. Пожалуй, единственное магическое животное, которое способно на такой трюк.

Вот бы и себе такую птичку, вместо обычной совы… Хотя, ему бы больше подошло что-нибудь более, м-м-м… брутальное, наверное? Вот у Риддла есть свой ручной Василиск и Нагайна, при этом каждая тварь по отдельности заставит обычного волшебника запустить кирпичный завод в штанах. У Директора феникс, который сам по себе то ещё жульничество. А у него? Обычная сова! Да и та не его конкретно, а всей семьи… Когда-нибудь и Уильям заведёт себе какого-нибудь… дракона. Почему бы и нет? Зато сразу понятно, кто самая большая жаба в этом болоте под названием Британия, хе-хе-хе.

Они стояли в пещере. Огромный свод уходил в темноту, сталактиты висели тонкими шпагами, в стенах поблёскивала слюда. Воздух был прохладным, почти влажным, с каменным привкусом, эхо трогало любое слово и возвращало его, сделав глубже. Здесь слышно было даже, как перья феникса чуть шуршат о ткань мантии.

— Природное удобство, — с тихой иронией заметил Дамблдор, проводя ладонью в воздухе. На каменных стенах один за другим вспыхнули тусклые огни — словно звёзды в чистом, лишённом света ночном небе. — Я использую это место как полигон, чтобы… мм… размять старые кости. И не огорчать декорации, — он кивнул куда-то в сторону, явно находясь на своей волне.

— Звучит убедительно, — Уильям, освоившись с пространством, сделал шаг, чувствуя, как звук уходит эхом. — И безопаснее для ваших приборов.

— И для нервов их прежних владельцев, — мягко согласился Альбус. — Прислушайся к пространству. Пещеры хорошо показывают, как импульс магии расходится по окрестностям. Это полезно для понимания.

Уильям действительно прислушался, хоть практически ничего и не понял. Здесь любое движение — поворот плеча, вздох, лёгкое перемещение ступни по камню, — получало отклик. Смысл Дамблдора был прост и практичен: в таком зале ошибки слышно заранее. Ну, наверное. Понять мысли старика — выше его сил.

— Итак, — директор поправил очки и чуть склонил голову. — У нас есть время и тишина. Ты пришёл учиться — я пришёл преподавать, хоть и не занимался этим уже с лет пятнадцать. Начнём с простого: дисциплина, прежде чем мощь. Согласен?

— Да, сэр, — коротко, чётко и по делу. Нужно выставить себя в лучшем свете.

— Прекрасно, — Дамблдор улыбнулся так, что стало тепло не только от феникса. — Фоукс, будь добр, присмотри за акустикой.

Феникс ответил коротким «тр-р», и по стенам прокатилось едва слышное, но ясное «да». Он и говорить умеет?! Или это просто иллюзия воображения? В ответ на этот звук несколько искр сорвались с ближайшего кристалла и погасли в воздухе.

— Вижу, ты принёс с собой решимость, — без шутки отметил Альбус, глядя на прямую линию плеч Уильяма. — Это хорошо. Но помни: решимость без меры также есть и разрушение. А мы всё же не по этой части в данный момент.

— Постараюсь держать меру, — отозвался Моррисон, кажись, настроившись на нужную волну. Ещё пара часиков в таком темпе, и тоже начнёт странно одеваться и выражаться, несомненно.

Он сделал шаг ближе — не наступая на тень директора, но чётко обозначая свою готовность. Дамблдор удовлетворённо кивнул.

— Тогда договоримся так, мистер Моррисон, — голос у него стал чуть суше, деловитее. — Я показываю, ты повторяешь. Я задаю вопросы, ты отвечаешь. Если что-то пойдёт не так, пещера нам скажет об этом раньше, чем мы успеем пожалеть. Устраивает?

— Устраивает, сэр.

— Отлично. А теперь… — он поднял ладонь и легко, почти неощутимо, провёл ею по воздуху. Тонкая рябь разошлась полукругом по невидимой глади, и эхо отозвалось сухим щелчком. — Угу, отлично…

Он опустил руку, и рябь растворилась. Смысл произошедшего вновь ускользнул от парня.

— Прежде, чем мы начнём, — Альбус взглянул на Уильяма с тем самым вниманием, от которого замираешь не телом, а мыслями, — есть ли что-то, что ты хотел бы мне рассказать? Уточнить? Вопросы всегда экономят время и исцеляют гордость.

От этого же первого вопроса сердце Моррисона чуть на паузу не встало… Но обошлось, хвала Моргане. Почему Моргане? Честно говоря, он не сильно разбирается в древней истории, несмотря на то, что вроде как отличник по этому предмету, больше предпочитая современность. Потому возносить молитвы наверняка роковой красивой женщине куда интересней, чем старому деду. Да и в любом случае, никто на такие упоминания не откликнется. Это вам не Мир Тайн, чтобы при каждой второй молитве с большим шансом наткнуться на какую-нибудь хтонь или злого бога…

— Лишь одно, сэр, — Уильям позволил себе едва заметную улыбку. — Если кабинет вы бережёте, то пещеру, получается, нет?

— Пещеры, мистер Моррисон, — Дамблдор улыбнулся в ответ, — любят хорошие истории. А мы сегодня расскажем ей очень аккуратную.

Он шагнул в полутень, и феникс на его плече, словно маленькое портативное солнце, мягко подсветил путь. Пауза вышла спокойной, рабочей, как перед первой строкой в чистой тетради.

Альбус стоял в центре, руки складывались привычно, как у человека, который знает своё дело.

— Прежде, чем мы приступим к практической части, — начал он ровно, — давай-ка разберёмся, что именно ты видел в ту ночь. Это поможет понять, почему некоторые вещи не заканчиваются простым «отбросить» или «заглушить».

Он сделал паузу, в которой эхо камня аккуратно возвращало звук, делая его плотнее.

— То, что носит название «Velum Nihili», — продолжил директор, — не просто заклинание. Это древняя техника, разработанная магами, которые ещё тысячу и более лет назад достигли предельной точности в том виде магии, что взаимодействует с тем, что мы зовём «извне» — с силами, которые лежат за пределами нашего обычного понимания. Velum Nihili буквально вырывает слой реальности. Оно не «ничто» в простом смысле — оно олицетворяет пустоту, которая входит в этот мир благодаря призыву изнутри.

— Пустота? — Задумчиво прошептал себе под нос Уильям. Все-таки в этом та дрянь не соврала…

— Именно так, — кивнул Альбус. — Представь ткань — как слой мира. Заклинание делает прокол в этой ткани. Не дыра, понятная глазу, а разрыв, через который начинают пробиваться не наши законы. Там появляются вещи, которые не имеют веса привычного смысла, там начинается «иначе». И обычно — если этот разрыв не контролировать — всё, что привязано к нему, тает или искажается.

Уильям ощутил, как в голове складываются образы — не формулы, а интуитивные картины: ткань, нож, трещина. Это было страшно понятно.

— И защититься можно? — Спросил он тихо, в данный момент представляя, сколько всего интересного было в закромах у культистов. Его жадный до знаний хомяк заревел, хоть и с пониманием, что такие гримуары наверняка убили бы его. А всё равно жалко.

Альбус улыбнулся лёгкой, немного грустной улыбкой.

— Можно. Но это не «щит» в привычном смысле. Есть чары, которые называются «Verum Corpus». Они основаны на концепции сущего — не на опровержении пустоты, а на утверждении: здесь существует слой реальности. Verum Corpus создаёт вокруг области поле, которое прокладывает так называемый «канал реальности». Если говорить простыми словами: не закрывает выемку, а делает место стабильным, создавая якорь существования. Они были придуманы как специальная контрмера, ибо чего только в те древние времена не творилось.

— Якорь существования… — Уильям медленно повторил слова как заклинание, не совсем понимая, но чувствуя их смысл. К сожалению, познания парня не настолько глубоки.

Но первая ассоциация — как крестраж. Тот, по сути, тоже создаёт якорь из осколка души, не позволяя окончательно уйти в мир иной. Вот только вопрос с воскрешением это уже тонкая тема этого чёрного ритуала. Вон, тот же Риддл четырнадцать с лишним лет промучился (в будущем), наверняка окончательно озверев в форме духа, что не идёт на пользу психическому здоровью, хе-хе-хе.

— Верно, — подтвердил Дамблдор. — Это не защищает от воздействия извне так, будто ставит стену. Оно делает так, чтобы любые силы, приходящие в эту область, обязаны были «работать» внутри правил нашего мира — действовать как магия этого мира. Для «тёмных» чар это означает, что они не могут просто «внезапно» перестать быть частью реальности и начать в ней творить вещи вне её законов. Они вынуждены проигрываться «изнутри», а значит — подвергаться тем же физическим и логическим ограничениям. Именно поэтому при столкновении Velum Nihili и Verum Corpus происходит не «отталкивание», а коллапс: механизм пытается подчинить чуждое закону, чуждое сопротивляется, и в результате — взаимное уничтожение и хаос в месте пересечения.

Он смотрел на Уильяма спокойно, но в голосе звучала предосторожность.

— Это не банальные «всё погаснет». Иногда цена — локальная потеря «я», иногда — искажения пространства на довольно большой площади, которые естественным путём могут заживать годами. Поэтому применять такие вещи можно лишь в исключительных случаях и с расчётом.

— Значит, если я правильно понимаю: Velum — это разрыв, попытка вытащить часть реальности наружу и подменить собой, а Verum — якорь, заставляющий всё оставаться в рамках нашего мира. И их столкновение — как два несовместимых принципа? — Уильям задавал вопрос медленно, как если бы проверял слова на ощупь.

— Именно, — довольно кивнул Альбус. — И поэтому обучение придётся начинать с того, чтобы научиться формировать этот «якорь». Без «Verum Corpus» любое вмешательство может обернуться гораздо хуже, чем для того, кто его призывает.

Дамблдор сделал широкое, витиеватое движение палочкой — лёгкое, почти как черта, оставляемая волнами на поверхности воды. Уильям, наблюдавший за движением, не ощутил в палочке ничего сверхъестественного: палочка как палочка, привычный вес, знакомая вибрация. С первого взгляда даже и не скажешь, что это та самая, из-за которой погибла куча волшебников. Но через десять шагов от них, в глубине пещеры, в пространстве, где камень становился темнее, развернулась бледно-серебристая оболочка.

Поле появилось незаметно, без звука, как если бы воздух внезапно стал чуть гуще. Оно не сияло прямым светом, а скорее переливалось внутренним мерцанием, подёргиваясь как поверхность воды, по которой прошёл лёгкий ветерок. Контуры были нестрогие: волны искр то сжимались, то растягивались, и в них было ощущение упругой ткани, которая одновременно держит и тянет.

— Видишь? — Спросил Дамблдор, и его голос вдруг стал ещё мягче. — Оно не кричит о себе. Но пространство внутри него и вовне начинает «говорить» по-другому, метафорически выражаясь. Попробуй представить, что дотрагиваешься до него — не рукой, а мыслью. Что чувствуешь?

Уильям подошёл ближе, и по мере приближения поверхность поля будто отвечала: лёгкое напряжение в воздухе, как перед грозой, на коже появилась едва ощутимые мурашки. Тем не менее никакого оглушающего эффекта не было — скорее чувство, будто он ступает в воду низкой плотности: движение замедлилось, и мысли стали чётче.

Такая магия… ломает ему сознание. Ещё можно понять «каноничную», но это? Его мозг пасует против такой задачи. Однако хочет Моррисон того, или нет, в любом случае придётся этому научиться. Один раз он уже перекрутил свои мозги в познаниях всех граней волшебства, так что сможет и второй. Наверное. Нет, точно сможет! Реинкарнатор он, или погулять вышел?!

— Это похоже на якорь, — пробормотал он, скорее спрашивая у самого себя. — Не сдерживает, а заставляет всё быть в своих рамках.

— Хорошо подмечено, — одобрил Альбус. — Verum Corpus — это не «стена», а канат, привязанный к сути. Когда научишься его вязать, сможешь создать такую область, где любое вмешательство сорвёт собственные механизмы работы. Но учти: не каждый якорь одинаково надёжен. От прочности формулы и от аккуратности произнесённого зависят и зримые, и незримые последствия.

Он сделал ещё одно тактичное движение палочкой, и поле на мгновение запульсировало, будто согласившись с тем, что сказано.

— А Velum Nihili призывает то, что вне нашего понимания, — продолжал Дамблдор, — и потому часто ведёт себя волнообразно: сначала кажется, что оно «ничего не делает», а потом вдруг волна, накрывающая иногда и самого призывающего. Правильная работа с Verum Corpus — это умение не дать этой волне превратиться в цунами. И ещё: всегда думай о «точке привязки». Verum требует фокуса — не на «стене», а на том, что хочешь удержать как что-то существенное.

— То есть, — уточнил Уильям, — нужно сначала чётко понять, что именно «якорить»? Не только «зону», а сущность внутри неё?

— Точно, — кивнул Альбус. — Якорь — это всегда ответ на вопрос «что существует тут и сейчас», а не «что отсутствует». И правильно заданная сущность становится основой для канала реальности.

А-а-а-а-а! Сложно! Сложно! Чтоб всех этих древних чародеев бесы по кругу… кх-м. Спокойствие, Моррисон, только спокойствие…

Дамблдор позволил паузе растечься — камень вернул им эхо, а Фоукс оперением согрел локоть своего хозяина. Уильям смотрел на поле: оно переливалось, было чуждо красиво и в то же время холодно функционально, никакой театральности, только работающая вещь.

— Покажу сейчас, — сказал Дамблдор тихо, — как это выглядит в движении. Попробуй заметить колебание поля и то, как оно реагирует на звук.

Он произнёс одно аккуратное, почти шёпотом слово, сделал плавное, тонкое движение. Поле расширилось, неидентифицируемая рябь побежала по его поверхности. Где-то в глубине пещеры воздух слегка зазвенел. Уильям ощутил, что камень сам по себе стал плотнее под ногами, как будто пещера присоединилась к резонансу.

— Это не трюк для драматурга, — сказал Дамблдор, возвращая палочку в покой. — Просто демонстрация того, что «якорь» — вещь осязаемая. Ты будешь учиться выстраивать его прежде, чем пытаться «закрывать» пустоту. Понимаешь различие?

— Понимаю, сэр, — ответил Уильям. — Сначала форма существования, потом — механика противостояния.

— Именно. Хорошо. Тогда начнём с малого: базовые формулы, дыхание, и опора. Без этого все эти блестящие поля так и останутся красивыми спецэффектами.

Пещера утихла: эхо ходов растворялось в сводах, а Фоукс на плече Дамблдора тихо вздохнул, распуская вокруг мягкое тепло. В ту минуту, когда серебристое марево от «Verum Corpus» ещё едва мерцало в глубине, Альбус повернулся к Уильяму и заговорил строго и спокойно — как тот, кто привык измерять слова.

— Это крайне сложная магия, — произнёс он, — и на её освоение уйдёт прилично времени постоянной практики. Нельзя выучить это «за вечер», это не комбинация слов, а навык, который вырабатывается телом и вниманием, чуть ли не в мышцах.

— Я готов работать, — ответил Уильям коротко. — Сколько примерно? И как мне практиковаться, не навредив себе и окружающим?

— Много часов, регулярных и методичных, — кивнул Дамблдор. — Я передам записи, связанные с этой техникой. Чары абсолютно безвредны до момента, пока не происходит столкновение и коллапс. Всю теорию можешь отрабатывать в замке — слова, дыхание, формулы. Но когда речь дойдёт до практических испытаний, помни: лучше отойти подальше от точки возможного взрыва. Это не фигурально — реальный коллапс порой оставляет следы, которые нельзя предвидеть. Хотя, шанс на то, что он произойдёт — отсутствует. Не в стенах школы так точно.

— То есть записи можно взять с собой? — Уточнил Уильям.

— Можно, — слабо улыбнулся Альбус. — Но изучай с умом. И, повторяю, в момент столкновения, если всё же доведется их использовать, держись на безопасном расстоянии.

Уильям молча глядел на исчезающее марево чар, на мерцающее поле, которое плавно стёрлось в воздухе, и затем перевёл взгляд на Дамблдора. Если уж наглеть, то со вкусом.

— Ещё один вопрос, — сказал он. — Я хочу выучить чары Патронуса. Есть ли у вас какие-то советы? Раз уж выпала возможность, то было бы преступлением не спросить у такого мастера.

Альбус слегка улыбнулся и, едва заметно вздохнув, пробормотал себе под нос:

— Молодость… вечно куда-то спешите.

Затем голос его стал мягче, наставнически ясным.

— Сконцентрируйся не на самом ярком воспоминании, а на эмоциях, которые тогда пережил. — Он сделал паузу, будто выбирая слова бережнее, чем заклинание. — Не «самом большом празднике» и не «самом громком смехе», — продолжил он, — а на том, что внутри отзывается теплом. Твоя задача поймать не образ, а состояние. Образ служит крючком, но крючок один, эмоция же — леска, которая к нему привязана.

— Как практиковать? — Деловито уточнил Уильям, ловя каждое слово.

— Начни с малого, — просто сказал Дамблдор, слегка пожав плечами. — Возьми минуту и вспомни момент, когда тебе действительно было хорошо настолько, что это отпечаталось в памяти. Не гонись за «лучшим» воспоминанием, а ищи то, которое даёт тёплое «внутри». Закрой глаза, пропусти через тело сенсорные детали: ощущения тела, запах, звук. Удерживай это как кадр киноплёнки, сейчас популярной у магглов. Затем пробуй направить его наружу: не думай «создать свет», думай «это тепло должно выйти». Дыхание поможет: глубокий вдох — фиксация эмоции — выдох с намерением.

— А если память тусклая? — Спросил Уильям осторожно.

— Тогда начни с извлечения маленьких ниточек: вкус горячего хлеба, ладонь друга на плече, запах дождя в школе и тому подобное. Работай с деталями — они суммируются. И тренируйся ежедневно, опять-таки. Патронус не рождается внезапно, он складывается из множества факторов.

Фоукс на плече Дамблдора тихо зашуршал, будто подтвердив сказанное. Альбус помолчал, глядя в пространство, затем добавил слегка иронично:

— И меньше драматических рыданий перед зеркалом, как это однажды делал один мой знакомый, изучая это заклинание. Работающий Патронус создаёт по итогу тот, кто умеет хранить ощущение устойчиво, а не подкармливать его эпизодами.

Уильям усмехнулся — в словах старого волшебника было столько же доброты, сколько и строгости. Он кивнул, усвоив суть: не блеск образа важен, а плотность пережитой эмоции. В прочем, не то чтобы его мысли были далеки от истины. Но удостовериться всё равно бывает полезно.

— Хорошо, сэр. Спасибо, — неторопливо сказал парень наконец. — И записи… я могу их взять сейчас?

— Да, — Дамблдор достал из складки мантии аккуратно свернутый свиток и передал Уильяму. — Здесь отрывок записей, где умещено всё, что нужно: формулы, дыхательные упражнения для концентрации, примечания по безопасности. Сохраняй осторожность и последовательность. — Он положил ладонь на свиток, взгляд стал чуть мягче. — И помни: обучение — это не соревнование. Патронус не торопится никуда.

Дыхание… он будто в мире культивации оказался, честное слово.

Момент прошёл в лёгком, доверительном молчании. Феникс, как будто получив сигнал, расправил крылья, пламя вокруг них вспыхнуло ярким кругом — не обжигающим, а чистым и живым, разрезая тьму пещеры.

В следующую секунду мир вокруг них осветился, пламя Фоукса закрутилось в сферу, и они, согретые светом, исчезли так же внезапно, как и появились. Мгновение — и уже кабинет директора принял их обратно: знакомые полки, лампы, шорох перьев феникса на жёрдочке. Дамблдор аккуратно передал Уильяму тот самый фрагмент записей, который теперь лежал у него в ладони — бумага тёплая от древних чернил и свежести намерений.

— Читай внимательно, — сказал Альбус, и в тонах его голоса угадывалась та самая легкая серьёзность, что и прежде. — И всегда помни про дистанцию в момент коллапса. Лучше шаг назад, чем шаг вперёд.

Уильям молча принял свиток, ощущая под пальцами вес не только бумаги, но и ответственности. Они оба знали: работа только началась.

В коридоре за дверью директора было на удивление тихо, и от этого только сильнее чувствовалось, как голова гудит от количества информации. Уильям задержался у перил, глубоко вдохнув, будто от этого могло стать легче.

Теперь перспектива проста: ночи в Выручай-комнате, горы заметок и ощущение, что добровольно залез в петлю. В груди тянуло каким-то странным смехом и усталостью одновременно — всё это выглядело настолько нереальным, что хоть щипай себя. Спросил совета, называется… А теперь остаётся только привычно закатить глаза и стянуть с плеч очередной груз.

Он коротко усмехнулся про себя, шагая дальше по пустому коридору, и шепнул почти беззвучно:

— Молодец, чтоб его. Сам себе враг, сам себе и помощник.

Моргана его обними, как же он не хочет напрягаться на этих каникулах…