Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Консуэло не могла бы сказать точно, сколько времени прошло, сколько десятков минут она просидела так — неподвижно, во власти чувства безнадёжности и горькой, чёрной печали.

Судя по всему, прошло немало времени — наша героиня успела очень глубоко и далеко уйти в себя — так, что не услышала робкий, слабый стук в дверь спальни Альберта Рудольштадта. Тот, кто стоял снаружи, обождав несколько секунд и, не различив шагов, не дождавшись ответа, и оттого находясь во власти тревоги, отворил дверь комнаты.

Консуэло мгновенно обернулась назад. На пороге она увидела канониссу. Взгляд пожилой графини был осторожным, мягким, тревожным и печальным.

Наконец пожилая графиня с печальной добротой и какой-то нерешительностью произнесла:

— Доброе утро, милая Консуэло…

— Доброе утро, госпожа канонисса.

Голос нашей героини был чуть растерянным, но в нём не было слёз и он не дрожал. Однако глаза были красны, а веки немного припухли от недавно пролитых слёз.

В тоне графини зазвучал страх и крайнее беспокойство:

— Вы… вы просидели так… сколько?.. Неужели же…

— О, нет, нет, что вы — я не провела так всю ночь, — поспешила заверить графиню Венцеславу Консуэло.

— Ваши глаза́… вы плакали только что?

— Да… совсем недавно. Но это не были слёзы только лишь утраты — они были отягощены сожалением и виной, кои до сих пор были мне неведомы. Я читала записи Альберта и лишний раз уверилась в том, что разрушила жизнь своего возлюбленного и вашего племянника, в коей кроме любви ко мне был и ещё один смысл, одна цель. Это я убила его, я отняла жизнь у человека, которого любила и люблю всем сердцем… Он мог бы жить ещё так долго…

— Вы… убили?.. Господи, да что же вы такое говорите? Зачем вы разрываете мне сердце? Или, быть может, гóре помутило ваш рассудок?.. Ведь вы — ангел.

— Нет, мой рассудок ясен, госпожа канонисса. Ясен как никогда. Прочтя всё, что записано рукой моего избранника, я постигла его идеи и стремления до самой их глубины, я увидела их насквозь. В своих заметках он изложил всё. Альберт был очень близок к тому, чтобы начать воплощение. Но он не успел. Не успел из-за меня.

— И… что же он хотел сделать?.. — растерянно проговорила графиня.

— Он хотел изменить мир. Он говорил об этом и с вами. Вспомните его слова́.

— Да, да, я помню то, из-за чего мы так долго спорили не раз были на грани ссоры…

— Да, я говорю именно об этом…

— Господи, но стоило ли оно того! Теперь я понимаю, что нет… Но… ведь это ещё не всё? Я чувствую это.

— Да, это далеко не всё.

— Так расскажите же, расскажите всем нам о том, чего хотел наш мальчик, чего желал всем сердцем — ибо теперь я понимаю всю справедливость и правильность его помыслов и убеждений! У Альберта была добрая душа, и он не мог желать плохого ни нам, ни всему остальному миру. Но, Всевышний — как же поздно я осознала это!..

— Не стóит сейчас корить себя, милая канонисса. Каждый из нас был по-своему неправ. Однако… я боюсь, что не смогу изложить вам всего, что написано там — ибо я поняла и запомнила не всё…

— Но хоть что-то — прошу вас, милая Консуэло! Я хочу знать, чем жил мой мальчик, о чём он думал в те дни, когда был счастлив оттого, что встретил вас — ту, которую любил ещё задолго…

— Хорошо… — согласилась наконец Консуэло.

Но после иные слова полились из её губ потоком, который невозможно было удержать. Наша героиня вновь была на грани слёз.

— Я стала причиной возрождения Альберта, и я же после стала орудием, что уничтожило его. Я лишила Альберта счастливой любви, кою вполне могла дать ему, если бы не поддалась страху перед неизвестным, непонятным и пустым сомнениям, и я же лишила его возможности подарить этому миру счастье и процветание, хоть что-то в нём изменить к лучшему…

— Родная, милая Консуэло, прошу вас, не говорите больше об этом, не говорите таких вещей о себе. Все мы — простые, смертные люди, и мы несовершенны. Но вы искренне любили и любите — а этим даром отмечены лишь избранные. Таких как вы, мало. Очень мало. И вы доказали свои чувства, проявив столько смелости и мужества, спасая жизнь и душу Альберта — ведь я ужè напоминала вам об этом. Разве прошлые ваши поступки ничего не стóят?

— Не стóят — если я не смогла уберечь своего возлюбленного от смерти. От такой страшной, жестокой смерти. Господь не допустит меня к нему…

И Консуэло, ужè не в силах сдерживать слёз на грани рыданий, не давая себе отчёта, встала, подошла к пожилой графине, готовой обнять её, и вновь расплакалась.

— Как же он может не допустить вас — когда души ваши были связаны на небесах?.. Мне так жаль вас. Вы так изводите себя… Прошу вас, перестаньте. Пойдёмте же. Нам будет о чём вести беседу за завтраком. Вы сможете развеять атмосферу тяжёлой скорби, поведав нам о помыслах Альберта.

— Да… — сквозь слёзы, силой воли пытаясь успокоить себя, влажным и дрожащим голосом произнесла наша героиня. — Хорошо. Я скоро спущусь, потому что… я должна попрощаться с Альбертом. Я делаю это всегда, покидая спальню. Вы можете считать меня сумасшедшей, но…

— Я понимаю вас, Консуэло. Хорошо. Я оставлю вас, — и канонисса медленно и осторожно, вглядываясь в глаза нашей героини, отпустила её руки — словно пытаясь убедиться в том, что та не потеряет сознание или с ней не случится ещё что-нибудь нехорошее, и уже хотела уйти, деликатно и уважительно опустив голову взгляд, но Консуэло внезапно вновь взяла ладони графини.

— Прошу вас, подождите. Мне нужно вам сказать кое-что ещё. Это очень важно. Важно для меня, и я не хочу, чтобы это слышали ваши братья. Я не знаю, зачем я хочу сказать вам это. Но я чувствую, что должна.

— Говорите же, милая Консуэло, чего вы боитесь? Вы знаете, что я, что все мы всегда готовы выслушать вас.

— Я хотела… хотела сказать, что пошла бы этим путём за Альбертом — какие бы испытания ни ждали нас. Да, с этого момента наша жизнь была бы наполнена опасностями, и, узнав о том, что хочет совершить ваш племянник, вы бы предприняли все попытки не отпустить его — ибо справедливо испугались бы за его жизнь и свободу, но… но я была бы на его стороне. Я бы никого не предала — ибо у меня не осталось семьи. Но Альберт же… Да, ему было бы безмерно больно, когда он навсегда покинул бы отчий дом, но он не мог бы пойти наперекор собственному сердцу, что разрывалось бы между любовью к вам и своими благородными идеями.

— Да, теперь я и сама понимаю, что жизнь здесь медленно убивала бы его, не позволяя его энергии и мыслям реализоваться, найти выход. Быть может, его конец тогда был бы ужаснее…

— Я ужè мысленно согласилась следовать за ним, я была увлечена его стремлениями, наши сердца́ были солидарны. Да, быть может, мы оба попали бы в тюрьмы, не успев реализовать и малой толики того, что было задумано Альбертом, а, быть может, нас даже могли бы казнить… Но… я не жалела бы о такой своей судьбе — ибо я пострадала бы за правду, за веру, за великие идеи. Сейчас я говорю с вами честно, госпожа канонисса. Но теперь у меня не получится умереть благородно. И я не дала сделать и Альберту даже этого. И я не могу передать и испытать и толики того страха, что видела в его глазах, когда он уходил… И теперь моя жизнь — как и смерть — будет бесцельной. Я больше никому не смогу принести пользы… Но простите меня — я сказала много лишнего — в то время, как хотела лишь… Я не должна жаловаться — ибо заслужила всё это — и такую жизнь, и такую смерть…

— Я поняла вас, милая Консуэло. Я поняла всё, что вы хотели сказать мне. Клянусь вам, что это останется между нами. Но перестаньте же корить себя.

— Да, вы правы — теперь это бесполезно. Ведь всё, что я говорю — известно Богу и так, и этого вполне достаточно. И я не стану более вести речь о себе — ибо этому дню суждено стать днём, когда мы станем чтить память того святого человека, коего любим и будем любить до конца дней… Спасибо вам за добрые слова́, милая госпожа канонисса… — с этими словами поцеловала руку графини Венцеславы.

— Что ж… я оставляю вас.

— Я выйду к вам очень скоро.

— Мы будем ждать вас. Но… я не могу уйти, прежде чем… — взгляд Венцеславы остановился на застывших чертах Альберта.

— Я не хотела, чтобы вы входили сюда, потому что боялась за вас — что вы вновь разрыдаетесь, вам станет плохо, или случится что-нибудь ещё…

— Нет, нет, со мной не случится больше ничего, что я не смогла бы вынести… Да, быть может, мои переживания порой будут настолько сильными, что я почувствую безотчётную потребность разделить их с кем-то ещё — но ведь это не страшно — ибо я не одна в этом доме, и потому я не боюсь этого. Я хочу ещё раз посмотреть на моего мальчика, в последний раз взять его в руки, погладить по волосам — наедине — когда вокруг нет никого кроме вас, моя родная, милая Консуэло…

И канонисса выполнила то, что сказала.

Наша героиня стояла рядом, из-за неловкости — чувствуя с одной стороны, что, вроде бы, должна выйти, но с другой — что-то удерживало её на месте — и потому, находясь у самого порога спальни и испытывая ощущения, схожие с тем, что наблюдает какой-то священный обряд, таинство, при котором не должен присутствовать никто посторонний — старалась не смотреть на происходящее.

Наконец графиня медленно обернулась к Консуэло, отошла от постели Альберта и проговорила:

— Что ж… я покидаю вас...

— Ждите меня, — ответила наша героиня.

— Помните ли вы о своём обещании рассказать нам о том, что…

— Да, да. Я помню, — проговорила Консуэло, во власти непонятных, глубоких чувств опустив взгляд и голову.

И за канониссой Венцеславой наконец закрылась дверь.