Упала, очнулась - султанша! (джен)

— Мама не понимает. Мы не говорили с ней об этом, никто больше не знает. Приказы повелителя не обсуждаются. К тому же Махидевран скоро родит, Мурад и Махмуд ещё совсем маленькие, нельзя мутить воду...

— Т-ш-ш... тихо, — шептала я, стоя в обнимку и слегка укачивая его, словно маленького. Для меня сейчас он и есть маленький — ребёнок, преданный своим родителем. Даже обоими, если так посмотреть. Чем думала Валиде, просто замалчивая ситуацию? Если не говорить о проблеме, она исчезнет? — Я с тобой, Сулейман. От начала и до конца, от первого до последнего вздоха, от рождения и до смерти... Я всегда буду с тобой. Братик, милый, милый мой братик...

Сулейман не издал ни звука, но затрясся сильнее. На шее вдруг стало немного влажно, и лишь прилагая титанические усилия воли я не заревела сама. Проклятый тугой комок в горле мешал нормально говорить.

— Плакать... не стыдно, родной. Ты тоже ведь человек... со своими чувствами, своей болью. Слёзы облегчают горе...

Я не выдержала, заскулила от бессилия и отчаяния. Чем я могу ему помочь? Из чего состоит моя поддержка, кроме успокаивающих слов?

Так и стояли мы прямо посреди комнаты — вцепившись друг в друга и плача. Не знаю, сколько прошло времени, но судя по тому, что в двери ещё не ломилась Валиде с ротой служанок, не очень много.

— Хатидже... Сестра... — хрипло прошептал Сулейман, наконец отстраняясь.

— Как давно?

— Почти месяц.

Я молча уткнулась лбом ему в плечо.

— Это может быть Мурад. Единственный, кто приходит на ум, кроме отца, потому что именно ему больше всех выгодна твоя смерть.

— У меня двое шехзаде и потенциальный третий, какой смысл?

— Они, считай, младенцы, Махмуду даже пяти лет нет. Убьёт тебя — и с ними справиться будет проще простого. Вряд ли народ захочет видеть на троне ребёнка.

Сулейман вдруг отодвинулся, недовольно поморщился, будто на язык что-то горькое попало, и произнёс:

— Матушка недавно сказала, что у Повелителя есть ещё один сын — Увейс. Несколько лет назад его мать выдали замуж на раннем сроке беременности, поэтому мальчик родился в законном браке и признан сыном паши, но... одна рабыня прокололась, уж не знаю, из-за чего и как её поймали, но она призналась, что хатун уже была в положении в ночь хны. Отец сомневался, но съездил посмотреть на ребёнка.

Захотелось побиться лбом об стену. Забыла, дура, дура, забыла, совершенно забыла такую важную вещь! На подкорке знала, что где-то там растёт, живёт, но не обращала внимания...

— И как? — выдавила я, переваривая полученную информацию.

— Словно две капли воды, — устало выдохнул брат.

— Кто ещё об этом знает?

— В общем-то, никто, но слухи из гарема расползутся минимум по Стамбулу, я почти уверен.

— Не угроза, по крайней мере, пока что, — подумав, сказала я. — Слишком мал, ровесник нашего Махмуда, да ещё и незаконный... Даже если каким-то чудом он усядется на престол, Мурад или ты скинете его, не вспотев.

— А что потом? — мрачно спросил Сулейман. — Даже будучи Падишахами, люди стареют. Когда-нибудь он повзрослеет, и кто знает, не захочет ли трона? Если мы знаем о происхождении, то и у него найдётся кто-то, кто скажет. Как минимум мать.

— Она наверняка не знала о беременности, выходя замуж, — проговорила я, садясь на широкую кровать и нервно стуча пальцами по бортикам, — хотя, скорее всего, сейчас уже в курсе, тут ты прав. Увейс будет расти, но ведь твои шехзаде тоже. К тому же... в крайнем случае он может и не пережить детство.

— Он наш брат, Хатидже!

— И нам же он угроза, — спокойно отреагировала я, предвидя моральные терзания совестливого Сулеймана. — Благодари Аллаха, что тебе не придётся собственноручно отдавать приказ на убийство родных братьев.

Чувак, да ты почти со стопроцентной вероятностью кого-нибудь уже грохнул, и даже не раз. И даже не выстрелом в башку, а так, чтоб кровь, кишки, распидорасило. Где старый добрый средневековый цинизм, когда в среднем жизнь человека стоила примерно как три кружки пива?

Относительно себя я уже смирилась — конечно, малыша жалко, но если его существование будет угрожать моей семье... Как можно более мягко и безболезненно, но опасность должна быть устранена. Лучше быть живой мразью, чем мёртвой праведницей.

* * *

— Госпожа, — встала с дивана Фюлане, любезно улыбаясь. — Рада вашему приезду, простите, не успела встретить раньше.

Как мать старшего шехзаде, она имела самый высокий приоритет в моём списке посещения наложниц брата. Потом схожу к Гюльфем и Махидевран.

— Время идёт, а ты не меняешься, всё та же красавица, — улыбнулась я. Мне не за что её ненавидеть, а вот уважать — вполне, ведь эта женщина родила моего племянника. К тому же Фюлане действительно красива, пожалуй, красивей меня будет. От пары комплиментов хуже не станет.

— Ты кто? — с интересом спросил маленький мальчик, которого кормила с ложечки служанка. За время моего отсутствия Махмуд явно превратился из пищащего кабачка в человека, который знает, чего хочет.

— Сынок, — шикнула на него мать, — это твоя тётя Хатидже-султан, веди себя вежливей! Простите, госпожа, он ещё очень мал...

Я села на диванчик рядом с рабыней и дружелюбно спросила:

— Когда ты был совсем маленьким, я много тебя нянчила, разве не помнишь?

Утрирую, не так уж и много, но всё же достаточно. Пацан отрицательно мотнул головой. Я демонстративно тяжело вздохнула и сделала вид, что очень огорчилась. Интересно, купится или нет?

— Хочешь играть в войну?

Купился.

— Махмуд... — раздражённо начала Фюлане.

— Конечно, — искренне засмеялась я. — Мы с твоим отцом обожали это, помню, как-то раз поставила ему синяк на руке и за это Валиде на час посадила меня в угол, представляешь?

— На целый час?! — ахнул малыш. Нянька с кашей давно была им позабыта и выполняла роль мебели. Фюлане же поражённо уставилась на меня.

— Да-да, — сделала большие глаза я, — она была очень строгой, только ч-ш-ш! Никому не говори про это, хорошо? Папа может обидеться.

Махмуд усиленно закивал, силясь сползти с коленей служанки и небрежно отпихивая в сторону тарелку с едой, да так, что часть просыпалась на сиденье.

— Ай, — нахмурилась я, — нехорошо. Как же мы будем играть, если ты не доел? Голодный воин — слабый воин.

— Госпожа, — встряла Фюлане, — он не очень любит это блюдо, простите. Мучаюсь с ним уже столько...

— Невкусно? — сочувствующе спросила я. Племянник, наконец усевшись рядом, скривился и фыркнул. Я понимающе закивала. — Мне тоже не нравится. А знаешь, что общего у королей неверных и каши?

— Что? — загорелись интересом глаза мальчонки.

— Они её на дух не переносят! — сделала я страшные глаза.

Что за блядский бред ты несёшь?!

— Они отказываются её есть, и так и живут всю жизнь, не осилив даже одной тарелки, представляешь? Не могут просто! Подойти даже боятся! А если уж запах почуят, то всё — из комнаты прочь, и пока трижды благовониями не окурят — ни шагу туда! Ты же у нас храбрый шехзаде, да? Не такой, как эти трусишки?

— Конечно! — яростно подтвердил Махмуд. — Я уже много тарелок съел!

— Так ты закаляешь свою волю, мой славный воин. Сможешь съесть эту кашу — и ни одна трудность мира не будет тебе страшна, понимаешь?

— Но я могу!

— А вдруг нет? Вдруг больше за всю жизнь ни одной ложечки не сможешь? Не попробуешь ведь — не узнаешь! А если ты скушаешь всё-всё, я попрошу твою маму, и, наверное, она разрешит нам одну интересную игру в саду.

— Какую?

— Ешь, — усмехнулась я, — тогда и узнаешь.

Махмуд схватил ложку и принялся неумело забрасывать кашу себе в рот. Фюлане и служанка обалдело созерцали эту сюрреалистичную картину.

Готовьтесь, цыпочки. Мы тут все бошки повзрываем. Нет, ну как же лёгко этого сопляка развести, а... Даже страшно немного.

* * *

Мурад щеголял красивой шишкой на лбу — её он заработал вчера. Проснулся, решил, что как-то давно не получал повреждений, мать и служанки непозволительно расслабились, заполз на диванчик и сбросился. Дикие крики шехзаде, обиженного на твёрдость каменного пола и неумолимую силу гравитации, заставили сбежаться чуть ли не половину гарема.

Уверена, у Валиде, которая за трапезой несколько раз отпускала с виду невинные, но колкие фразочки в адрес невестки, хотя не присутствовала ни при одном форс-мажоре, сложилось впечатление, что внуку опасно оставаться с матерью — ему непременно наносится урон.

Гюльфем предложила сыну стаканчик тёплого молока. В ответ пацан завизжал так, словно его режут. Я дёрнулась от неожиданности и еле сдержалась, чтобы не зажать уши ладонями. Судя по лицам окружающих, обычно напитки такой реакции не вызывали. Ну, видимо, день выдался тяжёлый. А тут молоко ещё это. В красивом стаканчике, паскуда такая.

Вообще, нытьё, скуление и рёв работают как конфеты Рафаэлло — вместо тысячи слов. Только вот сладкие рафаэлки мягко падают в желудок и тихо в нём растворяются, а не врезаются в мозг зазубренным копьём. Я предложила племяннику одну из немногих пока ещё не покусанных, не разорванных в клочья и не облёванных книжек — сборник сказок, но была жестоко отвергнута.

Гюльфем закрыла глаза, тяжело-тяжело вздохнула и продолжила рассказ.

Недавно этот сладкий малыш узнал, что погремушкой можно бить по полу — от этого становится очень смешно и весело. Только мама почему-то закрывает лицо руками и тихо плачет. Наверное, чтобы она улыбнулась, надо бить сильнее!

Месяц назад, ползая по траве в саду, он наступил на пчелу. И передал окружающим её предсмертный крик, потому как это один из немногих навыков, которым он вообще владеет. Тогда все очень испугались, ведь шехзаде совсем маленький, вдруг отдаст Аллаху душу, но обошлось, ничего серьёзного не было.

На прошлой неделе, когда пытались ввести прикорм, он засунул в рот кусок ещё горячей каши и полчаса верещал, отрицая всю последующую еду как пытку. Ещё полчаса при просьбе открыть ротик в ответ раздавалось лишь надсадное кряхтение человека, только что вышедшего из инквизиторской допросной.

Попав в необычную среду, Мурад всеми силами старался превратить её в обычную — то есть в покрытые остатками еды обломки. Например, сейчас, когда пришла я, мальчонка почему-то решил, что для сохранения энтропии Вселенной нужно немедленно куда-то подвинуть подставку для стола. Просто подставку, без столешницы. Скрежет преследовал нас с Гюльфем весь разговор. Скрежет. Скре-жет. Бессмысленный и беспощадный. Мне казалось, я слышу, как бьётся о стенки черепа мой мозг.

Будить бесёнка было бесполезно. Он либо посмотрит, как на дебила, и снова уснёт, либо начнёт вопить так, что ты пожалеешь не только что его разбудил, а что вообще на этом свете появился. Зато простой глагол "играть" — срабатывает как выстрел из стартового пистолета.

Служанки, святые люди, это всё терпят без единой жалобы. Я сочувственно похлопала Гюльфем по плечу. Дети — это тяжко...

* * *

После светского разговора "ни о чём" с беременной Махидевран захотелось проветриться. Бедная девушка очень переживала за ребёнка, боялась сглаза, что роды плохо пройдут, что родится не мальчик... Её было жалко, но свои нервы тоже. Выйдя на балкон, я окинула взглядом местность и наткнулась на тоскливый, прямо-таки больной взгляд Ибрагима с террасы этажом ниже. Он, конечно, тут же отвёл глаза, поклонился и ушёл, но заметить я успела.

Вопрос на миллион — идти за него замуж или не идти?

Ну, запишем сначала плюсы. Первое: талант. Без него чувачок бы до пенсии на должности хранителя покоев чалился. Ну, в крайнем случае, пару годков Великим Визирем бы побыл, пока кто-то из пашей не грохнул. Но нет — пятнадцать лет держаться на такой должности надо уметь. А талантливый муж — это защита и опора, если, конечно, он тебя не ненавидит.

Второе: в случае, если по какой-либо причине понадобится противостоять Хюррем без доверия Сулеймана, вместе со вторым лицом государства мы бы её в тонкий блин раскатали, не успела б пикнуть. В тандеме с греком я стану де-факто самой влиятельной женщиной Империи. Заманчиво, но геморройно и не слишком полезно.

Третье: изначально он Хатидже всё-таки любил. Да, сначала интерес появился как к сестре своего господина, но потом пришли чувства. Отказался от всего, сбежал в Паргу увидеть семью перед смертью, понимая, что если надо, его найдут и там. Вероятно, чувак не предполагал, что обожающее султаншу семейство устроит ей жёсткое психологическое насилие в виде долгого игнора. Мол, люблю-нимагу, она ничего не знала, убейте меня, а не её. Опять же, после выкидыша поддерживал, не сваливал вину на невротичку. Хотя её статус бы не позволил, но всё же чисто по-человечески это могло быть. А как он после смерти первенца, Мехмеда, прямо на коленях умолял жену не уезжать или хотя бы взять его с собой?

Минусы: Гордыня. Адское, адское ЧСВ. Жестокость. Впрочем, тут относительно вариативно — в такое время живём. Ну, если что, всегда можно развестись и отправить скрипача удить рыбку с папой и братиком.

Второе: если посватается, а я откажу, может начать гадить по-тихому. Вряд ли до смерти, но неприятно точно сделает.

Третье: в сериале он любил Хатидже меньше, чем она его, что плохо. Нигяр отсюда вылезает просто прямой наводкой. Не было б её — нашёл бы служанку, женщину с рынка, да кого угодно... Правда, вряд ли бы этот кто угодно тащил несчастного Тео в постель с усердностью калфы, скорее, покрутили бы пальцем у виска и смылись, мол, кому нужны проблемы с Династией, но всё-таки... всё-таки авантюристов в мире хватает.

Четвёртое: проблемы с Шах. Не то чтобы меня прямо очень сильно волновало её мнение, меньше, к примеру, чем той же Бейхан, но всё-таки сестра. Большая разница в возрасте не давала нам сблизиться, но зла девчонке я не желала и делать больно не хотела.

Нужен ли мне человек, который любит в первую очередь себя? Я ведь и сама такая, наверное, но свою семью хочется... Ибрагим, может, и зло, но зло понятное, знакомое. Ещё не произошедшее. Кто знает, какие подводные камни будут в браке с тем, чьего имени я до сих пор даже не слышала?

У тебя, дура, ещё муж живой, а ты себе уже следующего выбираешь?!

Стало стыдно. Искандер — союзник, а союзников заживо не хоронят. Но, с другой стороны, и я, и он понимаем, что с большой долей вероятности я стану вдовой. И придётся как-то жить дальше. Так что, можно сказать, это просто оценка будущего и взвешивание перспектив. К слову сказать, если Ибрагим и здесь, другой Хатидже в любви признается, будет ли это значить, что его заверения сериальной султанше были лживыми, потому что как можно любить двух совсем разных людей?

Примечания:

Снова здоро́во. Как жизнь, дорогие читатели?