Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Когда Консуэло сделала последний шаг с лестницы, то Сюпервиль встал со своего мéста, чтобы, соблюдая правила светского этикета и большей частью по причине фальшивой заботы — ради всей той же, одной своей цели — угождения убитым горем родственникам умершего Альберта Рудольштадта (неужели же этот человек не понимал того, что теперь все условности были забыты, и место их заняла неизбывная скорбь?..) — подать ей руку, и ужé сделал шаг навстречу наше героине, однако Консуэло, продолжая идти вперёд, мягко, но уверенно остановила его, глядя доктору прямо в глаза́ и подняв ладонь:

— Не стóит, сеньор Сюпервиль. У меня нет ни сил, ни желания следовать сейчас всем этим приличиям. Я думаю, что остальные согласятся со мной.

Все четверо, оставшиеся сидеть за столом, молчали.

— Как пожелаете, мадемуазель Консуэло… — в невольной, едва ощутимой неловкости произнёс врач и остался стоять возле мéста, предназначенного для нашей героини.

Консуэло же затем — в отличие от Сюпервиля — с искренним уважением к близким своего возлюбленного, к их чувствам, следуя своим словам и переводя взгляд на каждого, к кому обращалась — (да, сквозь него проступал, ощущался трепет чувств, они плескались на грани, однако всё же не были готовы вырваться наружу) и быстро, но внимательно всматриваясь в лица родных своего избранника в стремлении понять, насколько сейчас тяжело каждому из этих троих несчастных людей и сможет ли он владеть своими чувствами на протяжении всего этого, самого тяжёлого, невыносимого дня и как бы немо пытаясь передать своё сочувствие, произнесла:

— Доброе утро… граф Христиан, уважаемая канонисса Венцеслава, барон Фридрих, сеньор Порпора, доктор… — кивнула она слугам, также окинув их беглым взором.

Все, сидевшие за столом, поочерёдно в ответ поздоровались с нашей героиней.

— Но позвольте мне хотя бы… — начал врач, видя, что она собирается отодвинуть стул, чтобы сесть.

— Ещё раз прошу прощения, но я вновь обойдусь без вашей помощи, — вновь, но ужé скорее пресекла его попытку Консуэло.

На сей раз Сюпервиль в едва заметном, не слишком хорошо скрываемом раздражении всё так же обесценивающе, пренебрежительно и иронично приподнял брóви. Но, как и следовало ожидать, этого не заметил никто из присутствующих.

Устроившись на своём месте, наша героиня ещё раз безотчётно оглядела собравшихся.

Взгляд Консуэло всё это время был чуть беззащитным и неуверенным, а бледность её лица́ только усиливала это впечатление, кое безотчётно ощущал каждый, кто окружал нашу героиню, не понимая причины проявления подобных чувств — однако они нисколько не убавляли уважения к нашей героине за открытость её души́, честность, беззаветную любовь и мужество следовать стремлениям своего сéрдца.

— Можно подавать завтрак, — наконец, после недолгого всеобщего молчания, отдала приказ канонисса.

Напряжение было немного развеяно.

Казалось, что каждый вздохнул про себя с облегчением — не исключая и Консуэло.

Разговор был начат прямо при слугах, кои, поставив на стол общее блюдо, стали обносить близких умершего молодого гра́фа и гостей за́мка. Этот ритуал, в отличие от прочих, решено было соблюдать даже в подобных обстоятельствах. Правилами был предписан принцип старшинства и пра́ва принадлежности к семье хозяев дóма, и потому первой полагалось обслужить канониссу, далее следовала очередь гра́фа Христиана, затем — барона Фридриха, после — профессора Порпоры, далее — доктора Сюпервиля, и, наконец, Консуэло. Подавая ей еду́ в последнюю очередь, прислу́га испытывала неловкость, питая к нашей героине заслуженное огромное, величайшее уважение.