К Еве (гет)

Пятничный вечер больше не повод для походов по ресторанам, театрам, выставкам, романтика ушла, нагнала работа. Ева положила на столик кипу листов с эссе, которые лучше разобрать до наступления выходных. Она все еще была в легком осеннем пальто, пусть уже и с расстегнутыми пуговицами, тонкий сиреневый шарф повязан у шеи, пора бы снять все это, расслабиться заново в удобном кресле, включить напольную лампу и приняться за внеурочное занятие.

Дотянулась, озарил приятный мягкий свет, окунул, и приступить к работе представилось делом еще более сложным. Вот сейчас, еще пять минут тишины в пустой квартире, насладится спокойствием и займется любимым предметом.

Наконец поднялась, сняла, повесила верхнюю одежду в гардеробную, вернулась к креслу и взяла в руки первый лист. Что-то чье-то про цветы, радость жизни, радугу, мозг отказывался воспринимать едино, соединять, проливать тайный смысл, Еве впервые показалось эссе чушью, и это насторожило. Отложила, взяла второе, и снова бредовые никому не нужные мысли, третье, четвертое, все не то, все бессмысленное. Нервозно перебрала все листы, смотря лишь на фамилии, имена подписавшихся, и не увидела желаемый почерк и подпись, да, в этом суть — нет Фрэнсиса.

Упадок сил, Ева откинулась в кресле, прикрыла глаза, все еще не понимая, как такое произошло. Вчера Фрэнсис провел с Сарой несколько часов под предлогом дополнительного образования, а сегодня не сдал ей работу. Что происходит, почему?

Хлопнула входная дверь, повернулся замок. Ева не стала открывать глаза, собираясь распознать Зои по быстрому легкому шагу, но упустила дыхание на мгновение, услышав медленный и тяжелый. Домой вернулся мужчина, и, конечно же, этим мужчиной не мог быть пропадающий, задерживающийся допоздна Уильям.

— Фрэнсис? Ты так рано, — повернулась к нему, снимающему пиджак на ходу, и вспомнила про причину расстройства, радуясь возможности сразу выяснить: — Почему ты не сдал эссе?

— Ах, это, — усмехнулся, проходя дальше по мнимому коридору, явно направляясь к себе в комнату, но остановился: — ну, тема мне не понравилась, да и вы просили, чтобы я вам ничего больше не писал.

Насмешка, чистое издевательство, которое Ева проглотила с упреком:

— Фрэнсис, учеба не должна страдать от наших отношений.

— Каких отношений? — теперь уже засмеялся, занялся расстегиванием пуговиц на рукавах рубашки. — Папочка еще не вернулся, конечно же, скучаете?

— Я пыталась заняться работой, но, кажется, день вышел слишком утомительным, — вытянула босые уставшие ноги. — Как прошло вчерашнее дополнительное занятие с Сарой?

— Ох, мисс Минха, — выдержал томительную паузу и улыбнулся, якобы от воспоминания, — была очаровательна, преподала все в лучшем виде, я и не знал, что она может быть насколько мягкой.

— Мягкой?

— Да, иначе не назвать, — кивнул очередной раз, подтверждая, и чуть наклонил голову, прищурился: — Вы побледнели, с вами что-то происходит... болеете?

Да, иначе как болезнью это состояние не назовешь, верно. Хотя дело вовсе не в ней, не в ней причина, Ева понимала, и в этом и заключается трагичность — нельзя заставить людей действовать по ее выученным принципам и праведным законам.

Пока Ева раздумывала, что еще сказать и не обжечься, Фрэнсис решил таки уйти к себе.

— Мы с отцом поддерживаем твое рвение к изучению языка, — Ева двинулась за ним для того, чтобы он слышал каждое слово: — И будет хорошо, если лишь этим и ограничится.

Он вошел в комнату и прежде, чем следом вошла Ева, остановил в дверном проеме:

— Я собираюсь раздеться, хотите посмотреть?

Ева смутилась, вопрос не имел ничего общего с реальностью, но Фрэнсис спросил, будто такое могло быть. Смущение не позволило даже выпалить «нет», смолчала, наблюдая, как дверь медленно прикрывается прямо перед носом, прикрывается, а не закрывается окончательно, все еще возможен диалог, он все еще слышал:

— Фрэнсис, просто помни, не смотря ни на что, я всегда готова выслушать и помочь, — а внутренний голос шептал в то же время: «себе-то помоги».

— Да, вы же Ева, — послышалось из комнаты, жаль реплика представляла из себя вещь туманную. Что значит «вы же Ева?»

— Знаю, лезу не в свое дело, но как у тебя складываются отношения с ровесницами? Ты чувствуешь их заинтересованность?

Тишина. Может, не расслышал?

— Девочки, однокурсницы, они проявляют к тебе интерес? А что ты чувствуешь к ним?

И снова вопросы без ответа. То ли Фрэнсис игнорирует, то ли стыдится, то ли не хочет рассказывать и просвещать.

Дерево двери темное, прохладное, такое очевидно плотное. Провела пальцами по этой материи, философски задумываясь, что мира-то может и не быть, а если мира нет, то и ничего в мире нет. Попусту ни двери, ни Фрэнсиса, ни смешанных эмоций.

— Мисс Лоос, — внезапно преграда снеслась, предстал Фрэнсис в дверном проеме, наполовину нагой Фрэнсис. — Вы мучаетесь, да?

— Матери не легко делить сына.

— Я не ваш сын, — отрубил холодно и добавил без всякого намека на потепление: — Не был и не буду.

— Ты стал мне даже роднее.

— Боже, — Фрэнсис закатил глаза в приступе острого раздражения, — пекитесь о Зои, если вам хочется иметь ребенка. Меня вы можете получить только как мужчину.

Взгляд Евы спустился вниз, останавливаясь на выпирающих ключицах, аккуратных темных сосках, плоском животе, — такое юное тело. У мужчин уже иначе, выпирающий живот, рыхлые бочки, ключицы лишь намечены, а на сосках растут длинные волоски. Случай, конечно, запущенный, ведь есть и те, кто прекрасно ухаживает за собой, но как бы люди ни старались, кожа юная и кожа зрелая совершенно разнятся на ощупь. И ведь ему не объяснишь, и лучше никому не объяснять.

— Нравится? — усмехнулся Фрэнсис и прежде, чем Ева успела яро возразить, заговорил, взяв тон иной, откровенный. — Хорошо, раз вы хотите и требуете признаний, так получайте, только, — замолчал, опустил взгляд в пол и после поднял упрямо, — только не предайте меня, да?

— Я никогда тебя не предам.

Кивнул, принимая слова на веру, слова за клятву и придвинулся вперед, упираясь грудью на дверь:

— Сара не женщина, в голове у нее свалка, и такие же навязанные правила, как и у вас, но...

Но? Ева непроизвольно задержала дыхание, готовясь услышать худшее, надеясь на лучшее.

— Ева... — настолько тихо, будто и не было, а потом чуть громче: — Ева, я не хочу говорить о ней, когда я с тобой, — все еще шепот, самый тихий, самый сокровенный на свете, шепот прожег в ней что-то, и от этого закружилась голова. — Мы только вдвоем сейчас, никого нет рядом, чтобы помешать нам, остановить. Есть только мы.

Ева собиралась сказать, что это лишь мираж, иллюзия, они не только вдвоем, в мире, где миллиарды людей, нет и секунды на пребывание лишь с кем то. Миллиарды людей, и все следят, готовые осудить.

Фрэнсис схватил ее за запястье и потянул на себя, короткий момент, а она уже втянута в комнату, и дверь закрылась, словно занавес в театре, обозначая конец спектакля, и теперь все происходящее не для наблюдения.

Ева видела перед собой лишь его, такого близкого, такого решительного и не мыслящего притормозить. В его взгляде плескался зеленый огонь, сносящий любое зарождающееся сопротивление Евы на корню. Поверилось, что существуют лишь они вдвоем, и от этого пошли все беды.

— Ева, жизнь у нас только одна, и так уж вышло, что я полюбил, влюблен в тебя, и ты... — проникновенный шепот заливался в горящее, пламенеющее ухо, западая гораздо глубже, в самую душу, — и ты чувствуешь это и чувствуешь что-то ко мне, что-то ответное... нам никогда это не побороть, я пытался и не справился.

— Это неправильно, неправильно, — она отчаянно замотала головой, показывая решимость все прекратить, и взмолилась, словно к Богу: — Отпусти, пожалуйста, я молю, отпусти.

Но бога не было. Никто не ниспослал молнии, грозы, никто не снес здание и не обрушил очищающий потоп на их повинные головы. Никто на них не смотрел, не слушал, не осуждал и не сдерживал. И Фрэнсис это знал, пока Ева все еще на кого-то надеялась.

Она оказалась прижата к стене, руки Фрэнсиса чувствовались на талии, его горячее дыхание на шее, ощущался каждый его вдох и выдох, поднятие и опускание грудной клетки. И Ева ничего не сделала, чтобы это изменить.

— Ты так прекрасна и так беспомощна, — Фрэнсис улыбнулся мягко и обнадеживающе, и ей показалось, что он подарит спасение. Немного расслабилась, обмякла, отослала напряжение прочь, потому что Фрэнсис пощадит, Фрэнсис не воспользуется слабостью и инфантильностью, которые, оказывается, таились в ней.

Но Фрэнсис и не думал жалеть, вместо этого чуть отодвинулся, чтобы потом прижаться вновь, с новым порывом, чтобы прижаться не только телом, но еще и своими губами к ее. И Бога все еще не было, а может и появился, да только на стороне Фрэнсиса, потому что Ева ответила на поцелуй. Губы ее разомкнулись, и с упоительным наслаждением своим языком почувствовала его. Жаркий, скользкий, раздражающий и тревожащий, коснулся нёба, разлил тепло и разбудил страсть внизу живота. Испуг от краткого осознания происходящего, только подбросил поленья в огонь, и Ева не удержала стон в стенках горла. Стыд утонул в поцелуе, как и страх от дальнейшего, она просто млела под чужим натиском и не имела сил прекратить, только продолжать.

Пальцы Фрэнсиса погладили щеку, а затем сжали подбородок, чтобы наклонить ее голову чуть сильнее под свое удовольствие, чтобы контролировать все до последнего. Ему это удавалось, поскольку она была перед ним горящая, стояла расплавленная, и внутри тонущая и пропащая, унесенная ураганом. Ему удавалось, потому что в Еве больше не было Евы.

Ни прошлого, ни будущего, ни правил, только блаженство, головокружение и запретный плод в руках. Безумно сладкий Фрэнсис.

Воздух пропадал, приближая обморок, от этого он все же спас:

— Знаешь, как долго я об этом мечтал? — зашептал, касаясь ее пылающих, влажных губ: — Вечность...

Одна рука все еще держала ее подбородок, который он поднял, чтобы иметь больший доступ к шее, чтобы поцеловать каждый миллиметр кожи. Другая рука опускалась вниз, Ева почувствовала как задирается юбка, пальцы касаются нежной кожи внутренней поверхности бедер сквозь тонкий капрон. Поднимаются выше...

— Нет, — сжала бедра, двумя руками схватила его за руку останавливая, — пожалуйста, нет.

И раздался хлопок. Хлопок двери напротив, такой близкий, громкий, делающий присутствие кого-то еще таким очевидным. Присутствие Зои.

— Твоя сестра дома, — пробормотала Ева, ощущая не проходящее покалывание в губах.

Силы оттолкнуть Фрэнсиса сразу же нашлись и, одернув юбку вниз и ни разу не подняв взгляд, Ева открыла дверь и ушла. Действо заняло не более двух секунд, так просто, оттолкнула и ушла, чтобы проскочить в их с Уильямом пустующую спальню. Перевести дух, глубокое дыхание, положить остужающую ладонь на лоб, прикрыть глаза и провалиться от стыда. Совесть вопила от возмущения, стесняла, убивая и уничтожая полученное удовольствие полностью, даже разносила потухшие угли в прах. Ничего не оставила, все обволокла лишь позором, окрасила в лиловый цвет бесчестья. Слезы застили глаза, Ева осела на пол, не понимая, как это все вышло, как она позволила.

Пребывать наедине с собой стало невыносимо. Думалось только о плохом, только о вине и сраме, и это отяжеляло сознание. Приняла душ, надеясь смыть грязь, но внутренности водой не промыть, вода даже не унесла ощущение от касаний Фрэнсиса прочь.

Стараясь не плакать, Ева посмотрела на себя в зеркало в ванной и не выдержала, разревелась. Смотреть на себя невыносимо, быть собой невыносимо.

После, чуть оправившись, надела шелковый халат и поняла, что если и ляжет в постель, то не только не сможет забыться сном, но еще и сгрызет себя, выгрызет ненавистью. Поэтому Ева покинула спальню.

О том, чтобы пойти к Фрэнсису, не могло зайти и речи, как и о том, чтобы уйти на улицу, выйти к людям на суд. Лишь один вариант рассматривался в качестве спасения, и Ева постучала в комнату Зои. Планировала узнать, как у нее прошел день и извиниться, извиниться, что тогда не поверила ее словам о Фрэнсисе.

Никакого ответа, даже самого грубого, и это встревожило тревогой иной, беспокойство за нее поубавило стыд за себя.

— Зои? — постучала еще и после повторившейся тишины аккуратно и медленно открыла дверь.

Мрачно. Окна скрыты под плотными шторами, свет не включен, только ночник, прикрепленный к стене, исправно, но мало подсвечивает голубовато. Атмосфера отчаянья, душная и душащая, способная на угнетение любого.

Зои лежала в кровати, на спине, укрытая одеялом, смотрящая в потолок и не дернувшаяся, когда вошла Ева. «Словно мертва» — и это испугало до сердечного приступа, Ева кинулась к постели, окончательно забывая собственные печали.

— Зои, господи, Зои, — дотронулась до хрупких плеч, чуть потрясла, а Зои едва повернула голову к ней, моргнула, взгляд сфокусировала:

— Уходите, — пролепетала еле слышно, безразлично, — уходите, мисс Лоос.

Стало ясно, что с девочкой произошло что-то безумно страшное, и тут уже невозможно уйти, не попытавшись помочь. А еще помощь другому отлично помогает забыть, что помощь нужна себе.

— Милая, я никуда не уйду, покуда ты в таком состоянии, — заверила Ева, не выпуская из рук плечи Зои, села на самый край кровати. — Что случилось, что произошло? Скажи мне, я помогу.

Зои не ответила, терзающую боль не вылила, но и прогонять снова не стала. Только засмеялась, тихо и фальшиво, сумасшедше и все никак не могла прекратить, успокоиться.

— Зои, пожалуйста, — Ева не знала, что еще сказать, чтобы подтолкнуть девочку открыться, но и этого оказалось достаточно, чтобы ослабленная от собственных проблем Зои пошла на диалог:

— Вы не такая, мисс Лоос... — тяжко сглотнула, прикрыла глаза: — Вы не такая, вы идеальная, красивая, чистая. А я грязная, вот и все.

На голову Евы словно пепел посыпали, чуть сама не рассмеялась горько, тоскливо, так же сумасшедше. «Идеальная... чистая» и это прямо после того, как Фрэнсис ее осквернил?

— Вы меня не поймете, простите, — Зои улыбалась, и Ева прекрасно понимала, насколько сложно дается эта вынужденная улыбка.

— Ох, солнце, — погладила девочку по волосам, ласково, будто собственную дочь, прониклась, — Я пойму, поверь, только я и пойму.

— Нет, — Зои замотала головой, отрицая. — Вы правда хорошая, вы настоящая непорочная женщина, а я погрязла... даже не могу сказать, когда это началось. Наверное, я всегда такой была, порченой, грязной, отвратительной. Фрэнсис всегда знал, видел и говорил, он единственный, кто был честен.

— Фрэнсис говорил тебе такие вещи?

— Да, он всегда знал, что женщиной мне не быть. Я пыталась ему доказать, я пыталась исправиться... — голос ее стих, взгляд вернулся к темному потолку, Зои делала все, чтобы не расплакаться и не продолжать. — Не верите, да? — усмешка, и первая слеза прокатилась по виску, утонула в спутанных волосах.

— Верю, — коротко и уверенно, это заставило Зои вновь обратить взор к Еве: — Я верю.

— Спасибо... просто иногда кажется, Фрэнсис меня ненавидит, но похоже, у него это быстро проходит, — грустная улыбка, чуть повернулась на бок, чтобы удобнее было разговаривать: — Большую часть жизни ему наплевать на меня, полностью плевать, и его равнодушие хуже всего. Лучше бы он меня терпеть не мог... мисс Лоос, я недостойна ни единой его эмоции, я... я даже любовь собственного брата получить не могу.

— Это не твоя вина, — Ева покачала головой, — Фрэнсис очень сложный человек, — короткая пауза и попытки подобрать точное описание: — Эмм, он... он...

— Он козел, — Зои емко прокомментировала брата, и неожиданно даже для себя Ева засмеялась. Не грустно, не скорбно, а искренне прочувствовала веселье, словно луч солнца пробился сквозь нависшую тучу. — Вы его не защитите? — Зои тоже обрадовалась, луч солнца пробился и для нее.

— Нет, — Ева все еще смеялась, — я думаю, ты подобрала самое лучшее слово для Фрэнсиса, — он такой, только раз ты это знаешь, почему так сильно и близко воспринимаешь его мнение?

Потому что он ее брат. Ева чувствовала ответ, и Зои чувствовала, не стала озвучивать.

— Честно, я думаю, все мужчины такие, сколько живу, они сами не понимают, насколько сильно ранят порой, — произнося это, Ева думала о Уильяме, даже ее благоверный, такой хороший Уильям то и дело этим грешит, и в последнее время все чаще.

— Да? — Зои тоже о ком-то подумала, о ком-то ином, нежели брат. — Наверное, вы правы.

В полутьме повисла тишина, затаилась магия, снизошло странное спокойствие.

— Причина твоего горя не Фрэнсис, верно?

Внимательно вглядывалась в лицо Зои и уловила секундную перемену, будто иголкой кольнули, опечалилась вновь.

— Есть один парень, — поморщилась, стараясь быть аккуратнее в речах: — Я могу рассказать, но пообещайте, что не станете спрашивать того, что говорить я не стала и не желаю.

Ева кивнула, и Зои решила довериться, облегчая свою душу:

— Он клевый, классный, и я неожиданно и быстро полюбила его. Но он тоже плохой, как Фрэнсис, он доставляет мне только мучения, но разлюбить не могу.

Настоящая больная подростковая любовь. Страдания, страсти, безответность — обязательные условия, на которые толкает тяга к самобичеванию, к саморазрушению, прикрытые воображаемыми чувствами. К сожалению, время от времени этим терзаются и люди взрослые.

— И все сложнее, понимаете, он терпеть не может Фрэна и... — закусила губу, — и может так пытается выместить ненависть к нему на мне.

«Оправдания», — подумалось Еве, — «они всегда находятся».

— Возможно, так, попытайся объяснить, что это не работает.

— Я пыталась, пыталась, — Зои громко выдохнула, — бессмысленно, а ведь это зашло весьма далеко, — и замолчала, засомневалась, и все таки решилась: — могу показать, насколько.

Приподнялась, включила потолочный свет через пульт, лежащий у кровати, и отбросила одеяло. На ней лишь черное нижнее белье и более ничего, руки ее скользнули вниз и замерли на бедрах. Изуродованных, покрытых полосами шрамов бедрах, белые полосы от ножа.

Еве стало холодно, страшно, и безумно совестно, хотелось выяснить, кто это с ней сотворил, но Зои опередила:

— Имя я не назову.

И пришлось кивнуть, с тяжелым сердцем согласиться, чтобы доверие не обмануть. Закрыла рот рукой от ужаса и потерялась во всем происходящем. Пошатнувшийся мир перевернулся.

Все, что она знала, видела, чем жила, изменилось, преобразилось в нечто пугающее и незнакомое. Окружавшие ее люди начали снимать маски, приоткрывать тайны, и Ева оказалась к этому не готова. Эти подводные камни, слишком большие, и эти камни оказались у всех... у Уильяма, у Френсиса, Зои... И ведь она всегда хотела их защитить, но как защитить от самих себя?

Голова закружилась, во рту воцарилась сухость и горькость. Мир перевернулся и стал реальнее, ощутимее, Ева почувствовала вкус жизни, настоящий вкус жизни наконец. И захотелось и плакать, и смеяться, насколько же глупой она была.

И зря тогда молила Фрэнсиса о жалости, сострадания у него нет. И, раз он позволил такое сотворить с сестрой, то и совести тоже.