Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Первой, не в силах сдерживаться, заговорила Консуэло:

— Меня одолевает такое чувство… страшная неловкость… Простите меня… Я ощущаю, что не должна была надевать это чёрное платье и находиться здесь, в этом облачении, вместе с вами… что я не имею пра́ва… Ведь я Альберту — никто — ни сестра, ни жена, ни невеста… и потому…

Она и вправду испытывала смятение, понимая, что находится здесь не ради тех, кто сейчас был рядом с ней, но только ради умершего молодого гра́фа.

— Альберт любил и любит вас, глядя с небес. И вы любили и продолжаете любить его. Узы сéрдца, что связывают вас и поныне, и будут связывать вечно, во много раз сильнее и крепче, нежели венчание, сотворённое в святой церкви. Последнее в сравнении с вашими взаимными чувствами — ничто. Столько раз вы спасали моего дорогого племянника, дарили ему силы для земной жизни, хватали его за руку на краю пропасти и вели к свету, несмотря на всё его безрассудное упорство в стремлении к смерти, к тому внутреннему а́ду, той тьме, что царила в его душé до встречи с вами. И потому вы, как никто другой, имеете право носить траур по тому, с кем вы разделили своё сердце. Все мы гораздо, гораздо менее достойны этого. Без вас жизнь Альберта была бы намного короче и прошла бы в тоске и ужасных видениях, в ней никогда бы не было даже мгновения истинного, глубокого счастья, но лишь ожидание исполнения Божьего пророчества, кое также могло оказаться иллюзией измученной души́, и к коему все мы относились как к очередному плоду воспалённых чувств… Господи, мне сейчас даже страшно представить такое… Боже мой… простите меня… простите… что же я такое говорю… я причиняю вам и себе боль… — произнесла канонисса, движимая искренностью сéрдца, но явно не ожидавшая от себя последней фразы.

В ответ наша героиня лишь смущённо и печально, но уже́ спокойно опустила бледные веки.

— Если так, то… пусть будет хотя бы так, что мы достойны этого в равной степени. Вы правы во всём, уважаемая графиня Венцеслава. Я тоже неоднократно думала о том, что натура Альберта при любых обстоятельствах не позволила бы ему обрести спокойную и безмятежную кончину, и от этих мыслей мне было так же больно — если бы он дожил до реализации всего того, что я прочла в его записях, если бы он остался со мной, если бы мы были вместе… — а значит, и то, что намерены услышать от меня вы — лишний раз убедит вас в этом… Но… меня всё же не отпускает чувство, что я не должна…

— Венцеслава ответила вам за всех нас, и нам больше нечего добавить. Все ваши сомнения и терзания не имеют под собой никаких оснований. Ну, а теперь — давайте же закончим на этом. Я думаю, что по этому поводу здесь всё всем ужé давно ясно. Вы обещали нам рассказать о том, чем горела душа́ Альберта. Так просим же вас… — почти сразу же торопливо произнёс граф Христиан.

— Да, я обещала, но… Право, стóит ли?.. Ведь вы и сами можете прочесть их.

— Нет… я никогда более не смогу прикоснуться к вещам моего племянника, я не смогу зайти в его комнату… Это будет выше моих сил… — потупив взгляд, проговорил отец Альберта.

— И никто из нас никогда не сможет… — согласился с сестрой барон Фридрих.

— Хорошо, — проговорила наконец Консуэло, но всё же добавила, — Однако всё же, если вы хотите знать всё — я бы настояла на том, чтобы кто-нибудь прочёл вам дневники, черновики и другие записи Альберта — ибо я, как ужé и говорила госпоже канониссе — сумела постичь не всё.

— Хорошо… Быть может, всё же когда-нибудь я — все мы — доживём до того момента, когда окажемся в силах увидеть то, что писал Альберт о своих сокровенных мечтах и планах, но сейчас нам хочется услышать хоть что-то, и услышать это из уст той, которой он жил и дышал до самого последнего мгновения… А с вашим проницательным разумом, мы более чем убеждены, что вы прекрасно поняли и запомнили всё, и потому просто наговариваете на себя. Так начинайте же, — проговорил граф Христиан.

— Хорошо, — в который раз произнесла Консуэло. — Но я хотела бы предупредить вас, что многое вам может не понравиться — ведь эти записи — продолжение мыслей, что высказывал он в беседах с вами.

— Наш сын и племянник не мог хотеть плохого для этого мира — этого никогда не было в натуре Альберта, — сказала Венцеслава.

— Хорошо. Тогда позвольте мне начать. И первое, что я хочу сказать — что стои́т над всеми его идеями. Это десять заповедей Господних. Все устремления Альберта были пропитаны ими.

Сердце канониссы, что была тронута до слёз, сжалось.

— О, да, конечно, я бы никогда не усомнилась в этом… Мой мальчик не смог бы по-другому… Теперь моё восприятие всего, что вы скажете далее, будет ещё светлее и нежнее…

— Они стали основой его теорий и правил, Устава Ордена, который Альберт намеревался создать во имя свободы, равенства и братства. Этот Орден он называл «Братством Невидимых». И, я думаю, для вас не удивит, показавшись закономерным, то, что этот союз должен был стать тайным. Кандидатом в это общество можно было бы стать, пройдя строгую проверку своего прошлого, подробную беседу, и, самое главное — обряд посвящения, малая часть коего может показаться вам и многое в коем и я вижу слишком жестоким, однако мне вместе с тем он кажется стóящим того, ради чего совершался бы… Не знаю, стóит ли мне поведать вам о том, как он должен был бы проходить — ведь Альберт был намерен подвергнуть этим испытаниям первым самого же себя — дабы не обособлять себя, не поддаваться даже малейшей иллюзии избранности и доказать прежде всего самому же себе мужество, твёрдость, верность принципам и истинность и крепость своих же убеждений. Право — мне неведомо, чем руководился он, когда устанавливал это обязательное правило…

— О, стóит, вне всякого сомнения! Вы должны рассказать нам абсолютно обо всём, что поняли и запомнили!

— Не знаю, смогла ли бы я пройти её… я думаю, что мне бы не достало воли и я не смогла бы преодолеть свой страх… Но что же это я… ведь речь сейчас не обо мне… Простите меня… Итак, я продолжаю… Но прежде хочу сказать, что ужé в самом этом обряде я вижу неоправданное мученичество… Прежде нужно было обойти несколько этажей каменного подземелья, где на стенах описана история борьбы многих народов за свою веру, борьбы с рабством и угнетением, и увидеть останки — подлинные останки тех, кто проявил стойкость духа, умирая во имя того, что непоколебимо для их праведных сердец…

— О, Господи… — вырвалось у канониссы.

Наша героиня невольно замолчала.

— Продолжайте же, почему вы остановились? — через несколько мгновений придя в себя, проговорила канонисса. — Не жалейте нас. Разве вы забыли о том, что нет испытания тяжелее смерти самого любимого человека?..

— Да… мне ли теперь не знать этого… Простите меня, я продолжаю. После… после нужно было войти в комнату, почти погружённую во мрак, где стóят несколько людей, держащих в руках кинжалы. Входящему должно надвинуться на эти кинжалы грудью…

— Господи…

Выражение лица пожилой графини вновь заставило Консуэло прервать рассказ.

— Продолжайте, — вновь, спустя несколько мгновений, сказала графиня Венцеслава надтреснутым голосом, собрав всю свою волю.

— …и тогда они не причинят вреда.

После этого тётя Альберта Рудольштадта вздохнула с облегчением.

— Сиё стало бы проверкой смелости и доверия к жизни… Альберт хотел, создать построить новый мир, где все были бы равны и счастливы…

Наша героиня продолжила свой рассказ.

Доктор Сюпервиль слушал слова́ Консуэло с непроницаемым выражением лица́, временами опуская глаза́, дабы не выдать своих насмешки и непрестанного удивления, сквозь которые, впрочем, проступали неизменные теперь уважение и сострадание.

«Господи, и надо же было додуматься до подобного бреда. Подземелья, масоны, Библия… И смех, и грех… Вот уж действительно — на что только человек не оказывается способен от скуки… Как хорошо, что он не потянул за собой эту несчастную цыганку. А она и вправду могла бы пойти за ним. В ней есть смелость и мужество — но только вот любовь совсем затмила ей разум… Тогда бы им обоим точно было несдобровать. Сгнили бы в тюрьме или закончили свои дни на виселице. И, быть может, для него это было и благом, подаренным Богом, но всё же несправедливо для этой молодой особы, которая, несмотря на всю свою наивность, ещё имела бы шансы на истинное счастье. Во всяком случае, я желал бы ей этого… Но что же теперь?..»

Порпора смотрел на свою бывшую ученицу несмело, с печалью, трепетом и восхищением, ловя каждое её слово.

Время текло незаметно, и таким образом завтрак подошёл к концу, когда она закончила свой рассказ.

— Спасибо вам, дорогая Консуэло. Мы никогда не думали о том, что можно чувствовать ещё больше тепла и уважения к нашему Альберту, но, уверяем вас — теперь это так. Мы как будто бы прошли этот путь вместе с ним, прожили его жизнь. В его натуре всегда было стремиться к чему-то. В Альберте было много душевной энергии, что не могла найти выход до тех пор, пока вы не встретились на его пути. Вы помогли Альберту обрести смысл собственной жизни… Мы благодарим вас, — граф Христиан подошёл, чтобы поцеловать её руку.

— Но теперь я потеряла свой…

— О, не говорите так — вы ещё обретёте его. Непременно обретёте.

— Что теперь значат мои любовь и уважение к Альберту? Ведь теперь я больше не могу подарить их ему, чтобы исцелить…

— Вы можете исцелять других. Вы сейчас исцеляете нас — прошу вас — не забывайте об этом — вы уже исполняете свою миссию — ибо мы не ведаем, смог ли бы хоть кто-то из нас в это утро подняться с постели, зная, что нет больше света в этом доме, нет надежды, нет утешения…

— Как хорошо, что наш мальчик не пережил всего этого… Он и вправду мог бы попасть в тюрьму, где его начали бы пытать, и эти пытки становились бы всё более жестокими. Зная силу и непоколебимость его духа, я даже не хочу думать о том, что ждало бы его… Быть может, эти истязания довели бы Альберта до смерти, он никогда, ни за что бы не выдал своих братьев.

— И сестёр, — добавила Консуэло. — И, если бы он покинул этот мир, не поставленный на колени самыми безжалостными палачами, и я ужé смогла бы встать вместе с ним в ряды посвящённых — я стала бы продолжать его путь. Мне видится, что, коли бы я проявила себя должным образом — Альберт сделал бы меня своей будущей преемницей.

— Господи… Ведь вы же действительно могли бы стать второй после нашего Альберта жертвой, попавшей в эти беспощадные жернова! Власти не пощадили бы вас, даже не посмотрев о том, что вы всего лишь молодая, хрупкая девушка. Они бы ни за что не смягчили своих пыток… И, если бы у Альберта получилось изменить систему — это коснулось бы и нас… Я не знаю, что было бы с нами, но я бы всё равно не пожелала ему той судьбы, что настигла его сейчас…

— Да, я была убеждена в этом, несмотря на свою наивность, я знала, понимала это, и вместе с тем я была готова на всё. Без раздумий. Для власть имущих нет греха ниже и порочнее, нежели пойти против государственной системы, созданной ими же самими ради собственной алчной выгоды… Всего скорее, что нас схватили бы в одно и то же время или с разницей в один-два дня. Но я бы пошла за Альбертом куда угодно, я бы претерпела все му́ки вместе с ним. И вы знаете, что дело не в слепой любви, но в редкой схожести наших взглядов и убеждений… Но теперь же моё сердце не горит… А когда же я думаю о вас, оказавшихся в этих жерновах — меня охватывает ужас… Какая же судьба постигла бы вас?..

— Если бы я знал, чем обернутся препятствия, что хотел чинить я на пути вашей любви — в то время как мои брат и сестра были солидарны со мной, если бы я мог осознать, что вы значите для Альберта — я бы отказался от своих намерений и стал бы уважать вас за эту решительность и твёрдость, и мы отпустили бы вас обоих, нисколько не осуждая. Но мы не знали будущего… И пусть, даже мой сын закончил бы свою жизнь мучеником за свои правые идеалы — подобно Иисусу Христу — я знаю, что он бы не жалел об этом, он жил бы не зря. Хотя и сейчас это было не так — вы подарили ему настоящую, полнокровную жизнь. А ваша душа́ ещё возродится, но прежде — ваша вера в это. Сейчас вам слишком больно, но вы переживёте эту боль — верьте нам. А что же касается нашей участи… я не знаю, что сказать… Наверное, я пережил бы всё — только чтобы мой сын смог реализовать энергию своего сéрдца, чтобы она не уничтожала его изнутри… — проговорил граф Христиан. — Но, быть может, он смог бы спасти нас, помочь как-то приспособиться к новым обстоятельствам. Ведь он любит… любил… нас. Господи, я не знаю, как сказать… Быть может, мы смогли бы измениться. Я уверен в том, что он был бы терпелив и снисходителен к нам… Но что, что сейчас значат все эти слова́…