Упала, очнулась - султанша! (джен)

Полгода спустя. Стамбул.

Мне начало казаться, что в мире, кроме меня, все — конченные.

— Вай-вай, хатууун, — довольно протянул купец. — Такой красавицей стала! Бей, она ещё не замужем? Мой племянник примерно того же возраста, я вижу, вы люди честные и небедные, может быть, посватаемся, м?

Это был тот самый чепушила, у которого мы когда-то купили простую, но симпатичную масляную лампу. Его лавка находилась мало того, что почти возле входа, так ещё и на распутье, поэтому, если идти коротким путём, обязательно её пройдёшь. И хоть было видно, что он больше балагурит и рисуется, чем серьёзно что-то предлагает, я всё равно смутилась.

— Присматриваю пока, — весело хмыкнул Искандер. — Всё-таки дочурка любимая, сам понимаешь, тут спешить нельзя.

Я подавилась воздухом и предпочла промолчать.

— Это правильно, понимаю. — с умным видом покивал Абдулла. Я его запомнила.

— Пойдём, дочка. Пора.

— Конечно, папа.

* * *

Ибрагим знал, что с ним происходило — хотя такие ощущения он испытывал впервые. Знал, но отчаянно не хотел признавать — потому что под пытками человек говорит то, во что верит сам. Значит, если не верить — не выдашь секрет, так ведь?

А в том, что в случае открытия правды его отправят если не в саму пыточную, то в застенки дворца, он не сомневался.

Сулейман не простит.

И пусть из его уст звучало слово "брат", Ибрагим таковым себя никогда не ощущал. А если и забывался, то тут же вспоминал участь братьев Падишаха. Шёлковый шнурок, отчаянное удушье и вечное забвение. Сулейман — его Шехзаде, его повелитель, его хозяин. И сегодня он может осыпать почестями, доверием, а завтра — отдать приказ палачам. Приёмная мать Ибрагима, Ханым-хатун, была умной женщиной, а ещё какой-никакой аристократкой. Она вдолбила юному Тео в голову одну очень важную фразу, которая осталась в памяти ученика, видимо, на всю жизнь.

Рядом с троном — рядом со смертью.

Ибрагим не знал, чего хотел от жизни, но уже понимал, что лезть в высшую власть опасно. И пока он раздумывал, размышлял, стоит ли пытаться идти в дворцовую школу, ведь она всё-таки так близко к престолу, судьба приняла решение за него — попросту швырнув к подножью проклятого трона.

Шехзаде Сулейман выкупил его у Ханым, хотя, конечно, Ибрагим помнил ту горечь в её глазах, когда женщина поняла, что её лишают приёмного сына. Но отказать единственному наследнику Селима Грозного не посмела.

Юного раба забрали в тот же день.

Иногда он думал — почему же Ханым не дала ему свободу? Не сказала, что, мол, это мой приёмный сын, как его можно продать? Был ли он для неё игрушкой, отдушиной, куда она сливала всю нерастраченную любовь и которую очень боялась потерять?

Это бы многое объясняло, но причиняло почти физическую боль.

Потом, в тот же день, было получение должности сокольничего, знакомство с Валиде-султан, пожелавшей увидеть, кого себе в наперстники подобрал её сын, получение своей новой комнаты, куда оперативно сгрузили его немногочисленные пожитки, новые обязанности, впечатления, от которых голова шла кругом...

А потом в его жизнь с ноги ворвалась Хатидже.

Ибрагим помнил свои первые эмоции: шок, страх, робость, и... крошечное, совсем маленькое зёрнышко восхищения. Юной госпоже, похоже, было всё равно на обычаи и условности, она привыкла общаться с братом неформально, но при этом, когда следует, умела взять себя в руки.

Похоже, здесь можно жить?

Сулейман отпустил его, и спустя несколько минут Ибрагим рухнул на постель в покоях для слуг, почти моментально уснув. Слишком много новых впечатлений, слишком уж он устал.

В первое время шехзаде не держал его при себе неотлучно, хотя, казалось бы, именно ради этой цели и выкупил; позже стала понятна причина такой сдержанности — Валиде-султан. Ибрагиму пришлось иметь с ней не слишком-то долгую, но тщательную беседу, за время которой из него вытащили просто всё: кто он, как звали, откуда, какого возраста, кто родители, когда принял веру... выходил он из покоев госпожи припуганный и озадаченный (а как не быть таким в семнадцать-то лет, когда тебе милым, ровным тоном говорят "если навредишь сыну — казню").

Только после этого Сулейман стал проводить с ним, наконец, столько времени, сколько хотел — а было это почти всегда, кроме Совета и семьи. Когда шехзаде был занят, Ибрагим отправлялся к своим прямым обазанностям — следить за птицами, кормить их, приручать к себе, подготавливать охотничье снаряжение, а вот когда нет... Они играли в шахматы, обсуждали прочитанные книги (ох, как Ибрагим благодарил Ханым-хатун за образование, как благодарил!), взахлёб спорили, забывая обо всём на свете; спустя несколько месяцев шехзаде даже привёл сокольничего в библиотеку дворца.

Несколько раз там попадалась и Хатидже, но ни он, ни она не обращали друг на друга особого внимания, потому что, во-первых, не по-статусу, а во-вторых, книги интересовали больше. Так, кивали друг другу и расходились по разным углам. Сулейман, смеясь, рассказывал иногда разные безобидные казусы из их с сестрой детства: битвы на деревянных мечах, воровство конфет, как платье Хатидже однажды застряло в шкафу во время пряток, и пришлось его отцеплять двум служанкам... да много чего ещё.

Ибрагим узнавал эту девушку с необычной стороны, той, которую она показывала лишь своей семье.

Потом была ещё случайная встреча в инжировом саду; потом его начала преследовать маленькая Шах, что, конечно, льстило, но и беспокойства добавляло изрядно... много чего было. Ибрагим поймал тогда себя на мысли, что приятное чувство возникает не столько от того, как ему льстит малышка, сколько потому что над этим весело смеётся её старшая сестра.

Однажды, когда ему было уже двадцать, и он окончательно прижился во дворце, нашёл, так сказать, своё место, наслаждаясь спокойным, размеренным течением жизни, грянул гром — Хатидже собираются выдать замуж.

Когда Сулейман сказал ему об этом, нервно шагая по комнате и сосредоточенно размышляя, Ибрагим даже не понял, почему в его груди что-то болезненно сжалось. Он просто пытался осознать эту мысль. Конечно, понятно было, что госпоже когда-то найдут мужа; но что это случится прямо сейчас... было неприятно.

В ту ночь он плюнул на всё, взял в руки скрипку и вышел в залитый луной сад — обычно в это время сестра навещала брата, а сам Ибрагим уходил спать в свои покои, но тогда сна не было ни в одном глазу.

Он вышел — и начал самую нежную, самую чувственную мелодию, которую только знал, вкладывая в музыку свою душу. Мелодию его матери. Венецианка София тоже любила смеяться, тоже была ласковой с близкими и настороженной с незнакомцами, но крайне, крайне волевой.

Встретив как-то раз на самом крупном рыбном рынке Венеции Манолиса, она пошла против воли своей семьи, познакомившись с ним и принимая его ухаживания, а затем вовсе вышла за него замуж и уехала далеко-далеко, за целое море от дома. И пусть София не была аристократкой, купеческая семья дала ей воспитание, какое-никакое образование — она потом выучила Тео с Нико читать и писать, они были единственными грамотными мальчишками своего возраста. Сыновья не вникали в причины, заставившие мать бросить родину, но сейчас Ибрагим подозревал, что её хотели насильно выдать замуж за кого-то более высокого положения, вероятно, мелкого дворянина, чтобы упрочить положение семьи и даже, возможно, получить титул для внуков.

И уж вряд ли на дочь не самых богатых купцов позарился бы красивый, богатый, молодой и влюблённый аристократ, так что, скорее всего, София не жалела, сбегая за море.

Ибрагим желал, чтобы Хатидже оказалась на неё похожей.

Закончив, он бросил взгляд на балкон, закономерно обнаружив там два силуэта, поклонился и почти бегом ринулся к себе, костеря свою невиданную, никому не нужную смелость и дерзость. Сердце колотилось, как бешеное — не ждать ли завтра палачей? — но пронесло, Сулейман на следующий день даже похвалил игру, но не упомянул реакцию сестры, а уточнять сокольничий не осмелился.

Спустя несколько недель Хатидже вышла замуж и уехала в Стамбул.

Дворец словно опустел без госпожи, уехали Лале и Мёге, которые иногда пересекались и здоровались с Ибрагимом, шехзаде стал более беспокойным, ненамного, конечно, ведь держать себя в руках он умел очень хорошо, но человеку, проводившему с ним по несколько часов в день, это было видно.

В ожидании новостей, а также многочисленных прочих делах, которые, очевидно, никто отменять не собирался, пролетел год. Готовилась выходить замуж Бейхан, как вдруг — известие: Хатидже приезжает.

Когда его сердце подпрыгнуло от радостных слов Сулеймана, Ибрагим наконец понял, во что вляпался.

А в тот момент, когда он впервые за год наконец мельком увидел её на балконе — такую юную, такую повзрослевшую, такую красивую — он был готов проклясть свой статус раба. И раньше-то он удовольствия, понятно, не приносил, но здесь, с Сулейманом, о нём можно было забыть, замечтаться, что ты — свободный человек. Сейчас же Хатидже была напоминанием. Она может быть лишь супругой паши, знатного, богатого и наделённого властью человека. Не твоей. Никогда.

Когда она вскинула взгляд, сил Ибрагима хватило лишь на то, чтобы поклониться и уйти.

Справедливости ради, он понимал, что султанша в жёнах — это большой пинок карьерного роста, который мог моментально, почти без усилий поднять его положение во дворце, но всё же... всё же Хатидже была ему симпатична.

* * *

Я свернула первый попавшийся на домашнем столе пергамент в трубочку и от души треснула забавляющегося Искандера по плечу.

— В чём дело?

— Присматриваю пока? Серьёзно?!

— Я должен был ему что-нибудь ответить, — ухмыльнулся этот... этот... альтернативно одарённый индивид. — Тебе что-то не нравится?

— Да! Я замужем за тобой, вообще-то!

— Была за мной, будешь за другим, это не проблема.

— Ты чего, помирать, что ли, собрался? Не дури, ты мне нужен!

— Зачем?

— Ты моя защита, моя опора. Пока ты жив, я в безопасности, никто не надумает снова выдать меня замуж, — начала перечислять я. — Ты помогаешь с планом моего вакфа, то есть мало того, что просто не мешаешь, а ещё и двигаешь дело вперёд. Мне нужен твой опыт, взгляд человека со стороны, а также, возможно, какие-то контакты. Кроме того, ты мне нравишься как личность — с чувством юмора, а не какой-нибудь брюзгливый пердун, не насильник, что, в общем-то, самое главное, не изменяешь, насколько я знаю. Поддерживал меня, свозил на свадьбу сестры, дал повидаться с братом, учил плавать, и город показывал, и даже созвездия тогда, в Манисе. Выводишь на базар, даёшь возможность выбраться из душных стен дворца. Ты очень хороший муж, Искандер, я не хочу тебя терять.

Мы оба это понимали, но вот так, в открытую, я вываливала всё впервые. Закончив, я ощутила, как краснеют щёки и поспешно отвернулась, смущённая. В сериалах главная героиня обычно говорит в ответ на простой вопрос "зачем я тебе?" какую-то ерунду, за счёт чего происходит ссора, накал страстей, зрительский интерес повышается, но здесь, увы, не сериал. То есть, конечно, сериал, но я-то в нём живу, поэтому для меня нет.

— Выходит, это лишь потому, что я многое для тебя делал. Не знал, что ты такая корыстная женщина.

Я обернулась и в шоке уставилась на мужа. Что? Корыстная? Между прочим, тебя вытащили из Мухосранска Зажопской губернии в столицу именно благодаря браку со мной! Да ещё и законное право пользоваться молодой красивой девушкой отдали (тут я мысленно сглотнула; не стоит упоминать это, не стоит). Мне ж тогда замуж выходить ещё нахуй не впёрлось, это для тебя награда была!

Я уже открыла рот, чтобы экспрессивно высказать всю эту тираду, когда до меня наконец дошло, что он снова надо мной издевается.

— Тебе же не шестнадцать, зачем зубоскалишь?

— Хочу, — пожал плечами Искандер. Спасибо, не сказал "потому что могу себе это позволить", иначе я бы за себя не ручалась. — Ужин у нас будет?

Я смерила его подозрительным взглядом, от чего он, по-видимому, получал искреннее удовольствие, процедила "сейчас распоряжусь" и отправилась к Кану. На самом деле, эти лёгкие перепалки мне нравились, потому что были похожи на те, которые происходили у нас с Сулейманом. Это давало чувство защищённости, удовлетворённости и спокойствия.

С Искандером, несмотря на все его недостатки, мне было хорошо.

Я больше не боялась, что он меня изнасилует; опасалась, конечно, но уже не до той трясучки, что в первые недели брака, когда страшно было лишнее слово сказать. Я всё ещё выбирала выражения при общении с ним, у меня всё ещё были свои тайны, свои секреты, но теперь муж прочно вписался в мою картину мира, занял в ней своё место. Если вдруг убрать эту деталь, мне будет её не хватать.

— Госпожа, здравствуйте, — подорвался с места Кан, когда я зашла на кухню. Я подняла ладонь, показывая, чтобы он сидел, где сидит, всё-таки не юноша уже, цапнула с подноса яблоко, по-быстрому сполоснула его в тазике с чистой водой (он стоял тут по моему наставлению) и активно захрустела, слушая своего главного повара.

— Ужин почти готов, султанша, уже совсем скоро можно будет подавать. Желаете что-нибудь?

— Да нет, — наконец дожевав и проглотив вкусный кусочек, ответила я. — Просто зашла узнать, когда будет готово, и не нужно ли что-нибудь.

Мать, блять, НАХЕРА?!!!

Кан почти моментально помолодел, скинув лет пять, оживился, заблестел глазами и заулыбался. Я подавила совершенно детское желание спрятаться за угол, вздохнула и приготовилась выслушивать очередную простыню жалоб, сетований и хотелок, которыми щедро одаривал меня наш шеф-повар.

Честное слово, если он когда-нибудь в ответ скажет "нет, всё в порядке, у нас всё есть" — это будет шайтан, а не Кан.

Примечания:

Шо думаете по поводу Ибрагима?