Парадокс выбора (джен)

В доме Моррисонов стояла привычная летняя тишина, нарушаемая разве что скрипом половиц и далёким шумом улицы. После долгих девяти месяцев разлуки Уильям наконец снова оказался дома, и каждая мелочь — запах маминых блюд, тяжёлое кресло в гостиной, шуршание газет, которые отец разворачивал за завтраком, — воспринималась им с особой ясностью и наслаждением.

Эвелин, словно боясь упустить время, готовила больше, чем обычно. На столе всегда стояла свежая еда: супы, жаркое, пироги. Она то поправляла скатерть, то приносила дополнительную порцию с блюдами, хотя никто этого не просил, и этим поведением напоминала Уильяму какую-нибудь сердобольную бабушку, откармливающего внука. Для неё присутствие сына было лучшей причиной включить всё своё заботливое усердие. Джонатан, вернувшийся с работы, нередко засиживался с сыном, и начинался обмен новостями: короткие истории из больницы, где он работал, или обсуждение того, что починить в доме и просто привести в порядок. Всё происходило так, будто семья стремилась вернуть утраченное прошлым летом время.

Дни строились просто и ритмично. Утром — неспешные завтраки, где разговоры затягивались на час: обсуждали соседей, школьные истории Уильяма, новые книги. Днём чаще выбирались на прогулки — по парку или вдоль Темзы, где Эвелин приносила термос с чаем и нарезанный хлеб с сыром и жареным беконом. Иногда устраивали пикники: раскладывали старое покрывало, ставили на него миску со всякими лёгкими вкусностями, и разговор сам собой уходил то в сторону работы матери, то в обсуждение фильмов, на которые родители начали ходить в свободное время, то в спор о том, как лучше ухаживать за той или иной магической тварью. Джонатан любил поддевать жену, споря с ней о пустяках, а она отвечала колко, но с улыбкой.

Вечерами они оставались в гостиной. Иногда включали музыку на фоне, чаще садились читать каждый своё: отец — медицинские журналы, мать — романы, а Уильям — то немногое, что осталось в дневнике (а осталось там гора всего). Периодически спорили о музыке или о книгах, и эти дискуссии проходили жарко, с огоньком. На журнальном столике всегда оставались чашки с остатками чая, тарелка с печеньем, старый плед, которым Эвелин заботливо укрывала сына, если он задремал прямо на диване, разомлев от домашнего комфорта.

В такие дни прокрастинация перестала казаться чем-то постыдным. Уильям позволял себе отдыхать без планов и целей. Он ел домашние блюда, дремал в кресле, слушал рассказы родителей, иногда лениво отвечал на вопросы. Всё это складывалось в медленный, но насыщенный ритм. Каждое утро и каждый вечер чем-то отличались — новой шуткой отца, случайной встречей с соседом-магглом, очередным рецептом матери.

После прошлого, тревожного лета семья особенно держалась вместе. Эвелин и Джонатан старались проводить с сыном как можно больше времени, не упуская ни одного дня. И это единодушное желание простого совместного быта делало начало каникул удивительно приятным.

На кухонном столе рядом с чашкой остывшего чая лежал свежий выпуск «Ежедневного пророка». Уильям развернул его, и взгляд сразу упал на первую полосу:

«ЕЖЕДНЕВНЫЙ ПРОРОК.

Выпуск 8 июня 1976 года.

Специальный корреспондент: Рита Скитер.

ЕВРОПА В ШОКЕ: МИНИСТЕРСТВО БРИТАНИИ ТЕРЯЕТ КОНТРОЛЬ!

Международное сообщество магов с тревогой следит за событиями в Великобритании. Германия, Франция, Швеция, Бельгия и несколько других стран обнародовали совместное заявление, в котором выразили «серьёзную озабоченность» неспособностью Министерства магии Британии выполнять базовые обязательства перед собственными гражданами.

Речь идёт о систематических задержках выплат сотрудникам, критических бюрократических проволочках и — самое возмутительное — полном прекращении выплат по Программе Поддержки Сирот.

«Мы не можем закрывать глаза на происходящее, — заявила мадам Шарлотта Дюпон, официальный представитель Министерства магии Франции на мировой арене. — Британское Министерство обязано доказать, что оно способно выполнять взятые на себя обязательства. Иначе мы будем вынуждены пересмотреть формат сотрудничества».

Ситуацию резко обострил беспрецедентный шаг банка Гринготтс, ошеломивший буквально всех. Официальный пресс-релиз гласит: все операции по казначейским счетам Министерства временно приостановлены в связи с «подозрительными финансовыми потоками».

Жёсткий комментарий дал управляющий банком на территории Британии:

«Гринготтс дорожит своей репутацией и не намерен становиться соучастником сомнительных махинаций. Наш долг — обеспечить честность и прозрачность системы. Когда все вопросы будут урегулированы, доступ к средствам будет восстановлен, и волшебники вновь получат то, что им причитается по праву, до тех же пор, мы проводим внутреннее расследование, сотрудничая с Департаментом Магического Правопорядка».

В то же время анонимные источники внутри банка утверждают: речь идёт не только о подозрительных транзакциях, но и о неумелых попытках высокопоставленных чиновников скрыть образовавшуюся дыру в бюджете.

На простой вопрос, — куда же делись все богатства страны? — Ответить никто толком и не способен, к пущему недоумению обычных граждан, которые работают ради того, чтобы прокормить собственные семьи.

Вчера вечером же Министр магии Гарольд Минчум обратился к народу:

«Я понимаю тревогу наших граждан. Уже в августе состоится официальное мероприятие — светский раут и одновременно пресс-конференция. Там я отвечу на все вопросы и представлю подробный план действий. Наше Министерство работает в полном объёме, и все трудности будут преодолены».

Однако заявление Министра вызвало неоднозначную реакцию. «Два месяца ожидания — это непозволительная роскошь, — заявил член Визенгамота лорд Розье. — Когда дети-сироты уже сегодня лишены поддержки, а работники не получают зарплату вовремя, обещания на август звучат как насмешка над каждым».

Историки напоминают, что последний серьёзный финансовый коллапс Министерства произошёл во времена Второй мировой войны, когда затянувшийся хаос под предводительством Тёмного Лорда едва не парализовал всю систему управления.

«Тогда безответственность чиновников стоила многим людям жизни, — предупреждает профессор Эдвин Кармайкл, международный общепризнанный специалист по истории магии. — Сегодня мы видим тревожные параллели, заставляющие о многом задуматься. Если курс Минчума не изменится, мы рискуем вернуться в ту же эпоху беспорядка и анархии, когда нельзя было доверять даже самому близкому товарищу».

Неофициальные источники сообщают, что внутри Визенгамота уже формируется группа влиятельных магов, намеренных предпринять решительные меры, если кризис будет углубляться и Министр не будет способен его обуздать.

«Мы не можем позволить, чтобы вся страна страдала от ошибок одного человека», — заявил на условиях анонимности один из участников совещаний.

Пока господин Министр обещает «подробный план действий», а Гринготтс блокирует государственные средства, простые волшебники остаются без поддержки.

Станет ли август месяцем ясности или месяцем окончательного падения доверия — покажет время».

Газета была прочитана до конца. Хруст страниц от непроизвольного сжатия и чёткие слова Риты Скитер ещё висели в разуме, когда Уильям небрежно сложил выпуск и положил его обратно на стол.

Он задержался взглядом на дате. Восьмое июня — лето только началось, а в воздухе уже витали намёки на будущие потрясения. В голове была отчётливая мысль: слишком очевидно, что за всем этим стоят чистокровные. Никто другой не имел бы ни наглости, ни влияния заставить Гринготтс перекрыть кислород целому министерству. Легально, формально обоснованно, но по сути — акт давления. Вероятно, именно они и провернули махинации, теперь же прикрываются «расследованием».

Мысль о том, что главный сейф страны веками находился у гоблинов, вызвала у него кривую усмешку. Конечно, всё это — наследие древних договоров, когда люди и зеленокожие ещё активно резали друг друга. Но доверять основное хранилище чужой расе… правительство и правда выглядело глупо в таком контексте, когда столкнулось с проблемами.

Думы будущего Архимага возвращались к газетной полосе снова и снова, как механическая постановка фактов в голове: Гринготтс остановил оборот, внешние государства выразили «озабоченность», министр пообещал ответ в августе. Из этих фактов Уильям складывал прогноз — не догадку, а последовательность причин и следствий, построенную на простых логических шагах.

Если крупный (единственный магический, ибо не любит конкурентов) банк блокирует счета Министерства, если выплаты сиротам вообще отменены, то поведение людей изменится. Если меняется поведение людей, как и современные порядки, изменяется эффективность службы, обеспечивающей этот самый порядок. Если нарушается порядок, появляется пространство для тех, кто хочет силой насадить свои правила.

Календарь событий в голове выглядел чётко. Август — раут и пресс-конференция, ответы или отговорки. Если ответа не последует, или он будет неубедителен, недовольство выльется в требования быстрых решений. Требования породят ответ со стороны влиятельных групп, часть которых уже готова «приступить к мерам». Политические игры растворяются в реальной политике тогда, когда у людей кончаются деньги и надежда. По мнению Уильяма, временной отрезок на этот переход — не годы, а месяцы. Пара месяцев и всё может выйти за пределы управляемого. Полгода — момент, когда локальные столкновения способны перерасти в системный конфликт.

Это знание не несло эмоций в обычном понимании. Это было расчётное убеждение, не подкреплённое страхом сразу же, но неизменно возвращавшееся к мыслям. Мысль о грядущем занимала ту часть внимания, которую раньше держали лишь догадки относительно того, как именно всё начнётся. Она заполняла промежутки между делами: когда Уильям поднимал вилку за едой, когда проходил мимо прихожей, когда слышал, как мать перелистывает журнальный разворот. Представления о возможных последствиях приходили с деталями: какие отделы Министерства пострадают первыми, какие службы сократят поставки, как на учебный процесс в Хогвартсе повлияют задержки с зарплатами преподавателей и материальными ресурсами.

Раздражение росло не из-за одного факта — оно росло из невозможности изменить этот ход событий. Молодой человек понимал пределы своей силы. Магически он ещё не тот, кто может влиять на политику, физически возможности тоже ограничены: пока что нет ни статуса, ни связей, ни полномочий. Это раздражало больше, чем страх. Быть наблюдателем было неприятнее, чем быть мишенью. Здесь нельзя было просто встать и что-то сделать — это требовало статуса, средств и поддержки, которых не было.

В голове возникали и другие соображения, практические и жёсткие. Любая попытка «вмешательства» со стороны ученика могла обернуться трагедией для семьи: сведения движутся быстро, расправы и подозрения следуют за теми, кто пытается изменить баланс. Слишком активное вмешательство — повод для расследования, масштабного и жесткого. Уильям видел это ясно и без романтики: у него не было ни условий, ни возможностей, ни права на такие шаги. Да и было бы это огромнейшей тупостью.

Это не избавляло от желания действовать. Но оно выражалось иначе — в точных решениях, которые укладывались в рамки возможного. Учить заклинания лучше, вызубрить чёртов дневник, о котором хочется забыть, возобновить тренировки медицины, узнавать, какие именно отделы зависят от центрального финансирования, фиксировать имена, даты, совпадения, быть внимательным к разговорам в пабе и у почты. Мало ли что может произойти, фактор случайности исключать не стоит. Подготовка выглядела скучно и основательно, но именно она сочеталась с реальным вкладом в выживание в моменты изменений.

Каждая мысль о будущем приносила практическое следствие: если поставки сокращаются, нужно предусмотреть запасы трав и лекарства для семьи, если появятся проблемы, нужно знать, кому можно доверять в экстренной ситуации. Эти мелкие списки давали ощущение контроля там, где глобальный контроль отсутствовал.

Периодическое возвращение мысли к неизбежности происходящего не разрушало повседневность полностью, но делало её хрупкой. Уильям замечал, как внимательнее стал слушать, как осторожнее выбирал слова в разговорах о политике, которые неизбежно стали частой темой за столом. Иногда появлялась горькая ирония — смешок без веселья над тем, что самые сильные рычаги управления деньгами принадлежат гоблинам, а самые громкие голоса — тем, кто привык к власти по рождению. Смех этот был коротким и без удовольствия: понимать систему — ещё не значит иметь силу её изменить.

Внутреннее решение, к которому пришёл Моррисон, выглядело предельно просто: подготовиться и не вмешиваться напрямую. Эта формула сочетала ответственность и трезвость. Подготовка означала учёбу, помощь по дому, поддержание связей и сбор информации. Неприменение прямых действий означало сохранение семьи в безопасности и сохранение собственной способности действовать, когда условия позволят. Плюс неизвестный фактор в виде Адрианы, не способствующий его самоволке.

Парень откинулся на спинку кресла и позволил себе глубокий вдох. В соседней комнате мать колдовала над обедом — звяканье кастрюль и тихое бормотание рецептов наполняли кухню. Эвелин, как всегда, старалась приготовить пир на весь мир. Аппетитом, всё же, мужчины их семьи никогда не были обделены.

После того как тарелки убрали и чай уже понемногу остывал, разговор за столом перешёл из общих воспоминаний в подробности о прошедшем учебном году, о которых Моррисон-младший не спешил слишком распространяться. Освещение над столом давало ровный свет, на столе остался ломтик пирога и пачка недавно пришедших писем, ещё не разобранных. Уильям сидел напротив, гладил краешек салфетки и отвечал на вопросы коротко — так, чтобы не выдавать лишнего, но и не лгать. Родители слушали, иногда перебивая друг друга, голос у них был ровный, без паники — обычная семейная беседа.

— Ты ведь обычного многое рассказывал о Хогвартсе, — начал Джонатан, сдержанно улыбнувшись и опираясь локтем о стол. — А в этот раз молчишь, будто партизан. Какие предметы тебе больше всего запомнились хоть?

— Трансфигурация и травология, — ответил Уильям, стараясь не задерживать взгляд на матери. — Были практические занятия, и… в общем, всё нормально.

Эвелин отпила чая, остановила ложкой пирог и посмотрела так, будто собиралась прочесть ему лекцию.

— «И в общем, всё нормально», — чуть перекривляла она. — Это классическая фраза, когда человек что-то скрывает. Скажи прямо: что случилось?

Уильям замялся. Обычно он спокойно рассказывал о своих буднях. Но когда на этом курсе парень сошёлся с Эванс… скажем так, даже несмотря на его возраст психологический, тело все ещё считало, что говорить такое будет… очень, очень неловко. Потому Моррисон и испытывал такой диссонанс. Вроде и понимает, что ничего такого, но всё внутри противится тому, чтобы поделиться событием. В момент, когда он собирался ответить обтекаемо, слово вырвалось само собой будто насильно. Плевать на тело, он тут главный, а не какие-то там гормоны! И только он приказывает самому себе, что-как-когда и зачем.

— У меня появилась девушка.

Пауза провисела на несколько секунд дольше, чем следовало. Джонатан сначала опустил взгляд на собственные руки, потом тихо рассмеялся, сдержанно, без излишней фамильярности, будто не веря в только что услышанное.

— Наконец-то, — сказал он. — Новости поважнее экзаменов. Сколько ей лет?

— Семнадцать недавно исполнилось, — коротко отрезал Уильям. — И да… это Лили. Моя однокурсница.

Вспоминать их времяпровождение в Выручай-комнате на её день рождения… неловко ещё больше. От того романтического бреда ему хочется сгореть от стыда и одновременно тупо улыбаться.

Эвелин сделала звук, похожий на сдавленный кашель, и села чуть ближе, как будто хотела лучше разглядеть мельчайшие подробности в мимике сына.

— Лили… — протянула Эвелин, чуть прищурившись. — Та самая рыжая девочка с зелёными глазами? Мы ведь видели её на вокзале не один раз. Милашка, конечно. Но, — она наклонила голову набок и продолжила с весёлым смешком, — «милая девочка» и «твоя девушка» — это всё же разные категории.

— Мы знакомы с первого курса. Всё вышло само собой, сама должна понимать как это происходит, — сказал Уильям, стараясь держать голос ровным.

Ох, такие допросы от семьи… Почему-то в груди расползлось чувство непонятной тоски и ностальгии. Хм? Привет из прошлой жизни, что ли?

— «Вышло само собой»… — Джонатан слегка улыбнулся и качнул головой. — Ты знаешь, как это звучит? — Он откинулся на спинку стула и сделал вид, будто всерьёз задумывается. — Наш сын вырос, дорогая, а мы и не заметили…

— Мы просто проводим время вместе. Ничего такого… — непонятно зачем принялся оправдываться парень.

— А мы и не требуем оправдываться, — Эвелин опёрлась локтями о стол и наклонилась вперёд. — Мы просто хотим знать, что всё это не пустяк. Ты знаешь, я видела вас пару раз на платформе. У вас было… особое выражение лица, когда вы разговаривали.

Он отвёл взгляд, чувствуя, как в груди неприятно жмёт от её пристального, — полного любопытства и скрытой гордости, — взгляда.

— Мам, не нужно устраивать спектакль, — попытался сдержать напор Уильям. — Она как раз собиралась приехать в начале июля на пару недель.

Эвелин улыбнулась довольно, как кошка, объевшаяся сметаны.

— Нам об этом, ты, конечно, забыл сказать, — с непонятной улыбочкой покивала сама себе миссис Моррисон. — В прочем, если она собирается приехать, это отличный повод представить её. Первая твоя девушка, как-никак.

Джонатан снова позволил себе тихий смех.

— Пригласишь её? — С нечитаемой, но явно положительной улыбкой спросил он. — Это же эпохальное событие. Нам нужно подготовиться — проверить простыни, если ты понимаешь, о чём я, продумать меню, убедиться, что чай лучшего сорта, и всё в таком духе.

— Ты шутишь, — пробормотал Уильям, но в голосе слышалась неловкость, смешанная с лёгкой паникой. Мысль о том, чтобы привести девушку домой, казалась важной и одновременно пугающей.

Моргана всеблагая, как же напряжно, когда родители намеренно подтрунивают и даже не краснеют!

Эвелин встала, прошла по комнате и вернулась с блокнотом для заметок. Она переставила чашки и быстро записала несколько пунктов.

— Значит: начало июля, две недели. Она одна приедет или с семьёй? Есть ли у неё аллергии? Какие у неё привычки — рано встаёт, много спит, любит ли пироги? — Вопросы шли быстро, без злобы. — Я хочу знать, как её встречать.

— Мам, ты издеваешься? — Мученически спросил Уильям, но в глазах у него уже было меньше сопротивления. Его тон стал мягче, словно он смирился со своей судьбой. — Она приедет одна. Аллергий нет. Ей нравится читать. И она любит пироги, любые. А ещё мясо.

— Это я одобряю, — кивнул Джонатан. — Тогда я куплю дополнительные подушки и проверю кресло в гостиной, пусть не скрипит. Мы не хотим, чтобы ночью кто-то просыпался от неудобства.

Эвелин кивнула, а потом наклонилась и, не теряя иронии, спросила:

— А поцелуи уже были?

Уильям против воли покраснел от такого интереса, но ответил честно, без вкраплений попыток скрыться. Прямолинейные, немного неуместные из-за отсутствия логики шутки отца он предпочёл и вовсе проигнорировать.

— Да…

Эвелин жизнерадостно заговорила, чуть хлопнув ладонями друг о друга:

— Весь в меня!

Джонатан встал, подошёл к шкафу, заглянул внутрь и, не отводя взгляда от полок, сказал спокойно:

— Если она останется на две недели, мы должны обеспечить ей нормальную комнату. Нужно будет прибраться в гостевой спальне…

Эвелин поправила выбившуюся прядь и наклонилась чуть ближе, взяв сына за руку.

— Пригласи её письмом, — сказала она. — Попроси прийти в начале июля на две недели. Напиши спокойно, без пафоса. Я хочу увидеть её на наших условиях, но и дать ей пространство для манёвра.

Уильям поднялся со стула и направился к комнате, будто на ватных ногах. Внутри он чувствовал смешанные эмоции: облегчение от того, что родители приняли известие лучше, чем ожидалось, и тревогу из-за того, что теперь на событие возлагалось какое-то значение. Он сел за стол в своей комнате, вынул пергамент и перо, решив не откладывать на потом.

Письмо получилось коротким и ровным: приглашение приехать в начале июля на две недели, упоминание о родителях, обещание спокойной обстановки и столько сладостей, сколько потребуется. Сложил лист, сжал в руках и спустился в кухню, чтобы отдать письмо сове, которая уже терпеливо ждала на специальной жёрдочке снаружи окна.

На следующий день пришло ответное письмо. Лили писала аккуратным и немного резковатым почерком, в котором так и видно волнение. Она согласилась и с лёгким воодушевлением сообщила, что привезёт пару книг, пару рецептов и маленький подарок для Эвелин.

Когда Уильям зачитал ответ вслух за столом, мать внезапно потрепала сына по волосам и улыбнулась.

— Видно, что девушка знает, чего хочет, — прокомментировала Эвелин. — Отлично.

Уильям почувствовал лёгкое тепло в груди, спокойствие и неловкость одновременно. Родители устроили допрос, но это был допрос с заботой. Они не требовали подробных признаний, не пытались перевоспитать. И это радовало, честно говоря.

Уже вечером, в комнате было тихо. После разговора с родителями Уильям остался один: на рабочем столе ещё лежал пергамент с несколькими неотправленными письмами друзьям, в кухне слышалось удалённое бряцание посуды, за окном приятный вечер постепенно становился всё сильнее. Явно к дождю. Он сел на край кровати, закрыл глаза на пару секунд. Вместо привычной пустоты появилось ощущение готовности — не страх, не надежда, а внимательность.

В один момент Патронус пришёл сам по себе. Уильям, не ожидавший появления посторонних в комнате, невольно вскинулся: маленькая сойка появилась у окна, пробежала по узкому подоконнику и остановилась, расправив крылья. Птица выглядела точно так, как и должна была: компактный силуэт, короткий клюв, и полностью белое, практически прозрачное оперение. Голос, который он услышал, был голосом Адрианы:

— Встречаемся на неделю раньше, — прозвучало ясно и без вкраплений эмоций. — После этого я буду загружена, и до сентября свободного времени у меня не будет.

Слова были короткими, но значили больше, чем сам формат послания. Мысль о том, что Адриана теперь занята по уши, не удивила — удивило другое: степенность и деловитость в голосе, которая не допускала двусмысленности. Это означало одну простую вещь: загруженность была делом профессионального порядка, а не случайной суетой.

Размышления выстроились логично. Адриана принадлежала к кругу Пожирателей. Если сейчас, в начале лета, верхние эшелоны политической жизни действительно бурлят, это значит, что решения принимаются немедленно и в жёстком ключе. Для Уильяма тот факт, что Адриана станет недоступна на весь июль, август и может даже сентябрь, работая «по делу», укладывался в единую картину. Неприятно отлаживать занятия по тёмным искусствам, конечно, но ничего не поделаешь.

Ожидание совершеннолетия стало ещё более осязаемым. Семнадцатилетие казалось не праздником, а юридическим инструментом. Уильям уже давно снял надзор с палочки, но легальная независимость в глазах закона обещала другое: право принимать решения без оглядки на чужую власть и меньше вопросов о мотивах. Это не решало проблему влияния на ход национальной политики (если бы он страдал болезнью мозга, реши туда влезть), но давало спокойствие в деле личной ответственности. Меньше формальных ограничений означало больше возможностей действовать по собственной инициативе, и это ощущалось как практическая подготовка к тому, что может случиться.

Тем временем сойка скоро исчезла так же внезапно, как появилась. Похоже, на этот раз прокрастинация снова отойдёт в сторону. Ладно, если что на пенсии отдохнёт, хе-хе. Если доживёт.