К Еве (гет)

Сколько она уже избегает Фрэнсиса?

Ни одного лишнего взгляда, неосторожного слова, необязательного поворота в его сторону. Ева даже не проходит мимо ряда, где сидит Фрэнсис на ее занятиях. Но для всех это, конечно же, осталось незамеченным. А для самого Фрэнсиса?

Она чувствует его внимание, его проницательные глаза, его расположение. Любит ли на самом деле? А если…

— Попробуйте передать радостный восторг холодной зимы, — отрешенно напутствовала Ева, не задумываясь, стараясь помочь ученикам в написании эссе. — Поэзия льда, изящество белого цвета.

Гадала, сдаст ли Фрэнсис работу в этот раз, и молилась, чтобы сдал. Что она сделает иначе? Что может сделать? Ничего… Собственное бессилие, бессилие во всем.

Над ней опять сжалились, его эссе легло в стопку, и он собрался покинуть класс.

— Мистер Вульф, задержитесь, пожалуйста.

Заметила, как Кристофер усмехнулся и цокнул языком, затем намекнул, что будет ждать в коридоре. Фрэнсис остался наедине с ней, и Ева ощутила нервозность и страх. Только чего же она боится?

Фрэнсис выжидательно и вежливо смотрит на нее, чуть наклоняя голову, словно говоря тем самым: «время идет». Но Ева все молчит, зачем-то перекладывая листы с одного угла стола на другой. Трогает лежащий карандаш, поправляет атласную ленту, завязанную в бант на рукаве легкой кофты, собирается уже начать, но не может.

— Что-то случилось?

Случилось! Ева невольно удивляется нелепости происходящего. «Что-то случилось». Разве нет?! Но ей нужно поговорить с Фрэнсисом совсем не об этом, а о Зои. Девочка нуждается в защите, но не в ее, не отца, только Фрэнсис может помочь сестре. Только их сложные запутанные узы, нить, словно проволока, натянутая меж ними, только за нее можно ухватиться, чтобы вытащить Зои из-под толщи воды. Из самой глубины засасывающего чудовища.

Наверное, это единственное, что в силах Евы — уговорить, упросить Фрэнсиса не оставлять сестру. И вот Фрэнсис перед ней, но в голове нет связных мыслей, лишь ощущения его языка во рту, его руки, ползущей вверх, приносящей запретное удовольствие.

— Вы думаете об этом, да? — будто прочитав ее размышления, подошел ближе, настолько, что смог коснуться ее убранных в высокую небрежную прическу волос. — Пожалуйста, не считайте, что горите в этом пламени лишь вы, я сгораю с вами. То, что произошло… — наклонился к ней, но не обнял, голос зазвучал тише: — Разве не было это закономерным? Разве не было это самым логичным изначально? Вы ведь видели, как менялся мой взгляд на вас с каждым днем, как загорался во мне этот пожар, и вы не предприняли ни единой попытки затушить его. Наоборот, вы захотели быть максимально приближенной ко мне. И вы стали.

Совсем затих. Чуть отдалился, чтобы наклониться к ее лицу, заглянуть в ее глаза.

— Скажи, Ева, скажи, что это все было ошибкой, признайся, что жалеешь о том, что ты сделала, — произнес это настолько вкрадчиво, словно она это ученица, а он очень хороший преподаватель.

— О чем?

Фрэнсис усмехнулся. Для него это выглядело забавным? Но Ева правда озадачена тем, что он говорил. Какая ошибка? То, что она дала себя поцеловать?

— Вы и мой отец, это ошибка.

Сказанное сочилось и истекало не то болью, не то печалью, каким-то отчаяньем. Ева прониклась жалостью, внутри кольнуло, растревожилось. Мальчик вырос без матери, одинокий, потерянный, без всяких ориентиров. Тянется ко взрослому, честно ведя себя взрослее, чем большинство ее ровесников. Скорее всего, даже в Уильяме такой сознательности нет.

— Фрэнсис, я хотела поговорить не о нас, а о твоей сестре, — Ева решила убрать напряжение, направив диалог в другое русло, изначально запланированное. — Зои.

— И что Зои? — кажется это немного разозлило его, он даже отошел на несколько шагов, поморщился, словно этими словами она сковырнула плохо зажившую ранку на локте.

— В ее жизни происходит нечто ужасное, — сложила руки, переплетя пальцы, — если ты не повлияешь на происходящее, события примут трагический оборот.

— Она сама сплошная трагедия, — сказал как отрезал, и Ева тяжко вздохнула:

— Ее бедра… Фрэнсис, она показала мне свои бедра, кто-то, какой-то мальчик, в которого она влюблена, сделал это… Там множество шрамов... — приложила руки к губам, — это ужасно. Она не назвала его имени, но я уверена, он учится в нашей школе.

Ева замерла в жутком ожидании, что сейчас Фрэнсис снова коротко отрежет, отбросит все слова, отряхнется и уйдет.

— Да? — усмешка, перерастающая в дурной смех. Медленное, выдающее нервозность и возбуждение хождение по классу. Между столов. Неутихающий смех.

— Это очень серьезно, Фрэнсис. С таким обращаются к психиатрам, но я боюсь, это не поможет, лучшая помощь — это ты. Пойми, пожалуйста, — затараторила, и Фрэнсис остановился:

— Как вы себе это представляете? Что я должен сделать? — развел руками, — подойти к ней перед сном, сесть у кровати, погладить по голове и прочитать нотацию? «Дорогая моя, любимая сестренка, не водись больше с плохим мальчиком, ради своего братика, хорошо?», да?

Фрэнсис издевался. В возбуждении, ожесточившийся, полный едкости и яда, он странно и зло ликовал, обескураживая этим Еву.

— Ты же знаешь, что ты можешь что-то сделать. Я прошу тебя. — И это так. Ева абсолютно точно в этом уверена. И Фрэнсис уловил эту уверенность, уловил и перестал играть:

— Скажите, что вы ошиблись, — приблизился снова. — Скажите это, произнесите.

— Фрэнсис, мне просить тебя на коленях?

— Вы так печетесь о Зои, да? — улыбнулся, наклонился над столом, став еще ближе.

— Я знаю, и ты знаешь, что ты можешь ее спасти. Но, правда, — опустила голову, спрятав глаза, — Я совсем не понимаю, почему ты так не хочешь этого делать. У тебя есть причина, знаю, но не понимаю. Не понимаю.

— Вам страшно? — его холодные руки коснулись ее, убрав волосы и подняв лицо за подбородок, и он произнес прямо в глаза: — Мы совсем не знаем этот мир, когда я был маленьким, мне казалось, что взрослые знают, но нет, — покачал головой, — взрослея, только больше заблуждаешься. Больше боишься, а почему? Потому что боятся только лжецы.

Фрэнсис практически ушел, без оставленного обещания, лишь сказал:

— Вы кому-то врете, — и захлопнул за собой дверь.

Кому-то? Кому Ева может врать?

В голове туман, и сквозь туман лишь очертания их тел виднеются. Голые, близкие, горячие. Чужой язык во рту, чужие сильные пальцы на бедрах, рука, ползущая вверх, что-то в ней будоражит, будто проснулась. Одернулась, стало стыдно.

И сразу к стопке только написанных эссе, нашла работу Фрэнсиса и чутье не обмануло — ничего о зиме, только весна…

«Я не хочу об этом писать. Скука. Но я давно не писал Вам. Вы скучали?

Я обращался к тебе не так официально, когда мы целовались, но теперь стану писать никак иначе. Уже не так скучно.

Отцу постоянно пишет девушка, которой он не отвечает, но сообщения читает. Вы не заметили этого, да? Тогда хотя бы обратите внимание на его короткие нелепые разговоры по телефону. Бросит одну резкую фразу и сразу обрывает связь. Похоже, он уже не может это контролировать, я Вас предупреждал. Он охотник, Вы — павшая жертва.

Павшая, падшая Ева. Наверное, Ева надкусила яблоко весной. Вам понравилось яблоко?

Можете не отвечать, знаю, что вы себе солжете».

Так кому Ева может врать?

Только себе. И бояться только себя.