Монстр (гет)

Май, 1947 год.

На кухне у Сары горела тусклая лампочка Эдисона, заставляя клеенку на столе слепяще поблескивать. Все четыре конфорки были включены, нагревая воздух: на одной стояла кастрюля супа, на другой — огромный пузатый чайник с узором из листиков и завиточков, оставшиеся просто помогали скорее высохнуть висящим под потолком чулкам.

Айрис сидела на табуретке, натягивая на колени юбку, длина которой находилась на самой грани приличий. Она хотела показаться смелой и модной, но ничего не могла поделать с дискомфортом от непривычной одежды. Не мантия и не длинное платье, как странно. Конечно, ноги были затянуты в чулки со швом, но все же она казалась себе начинающей проституткой. Ощущение было незнакомым и увлекательным: можно было бы расслабиться и получать удовольствие, если бы не сверлящий ее взгляд студента-семинариста, сидящего напротив.

Он был другом сариного мужа, они, кажется, вместе ходили в воскресную школу, только вот Ричи остался нормальным человеком, а этот, Моэм, решил сблизиться с Господом. Как и большинство волшебников, Айрис ценила христианство только из-за праздников, в честь которых назывались каникулы в Хогвартсе, и этот молодой человек казался ей не слишком умным.

Вытянутое лицо, небольшие, близко посаженые глаза, маленький рот, сжатый в недовольную ниточку, напомаженные волосы, черный костюм — как будто они собрались на поминки, а не на небольшой дружеский праздник в честь первой беременности Сары.

Разве священникам можно делать укладку?

Задумавшись над этим, Айрис излишне задержала взгляд на Моэме и обратила внимание на дурацкий клок волос под нижней губой. Это выглядело, как интимная стрижка, только на лице.

Ей захотелось захихикать, но только не глядя на эту кислую мину — так что пришлось повернуться к Саре, которая стояла у плиты и заваривала какой-то хитрый чай, похожий по запаху на лечебное зелье.

Семья МакГи жила на границе маггловского мира с магическим — от матери в жизнь Айрис пришла магия, от отца — техника, мода, музыка, книги и друзья. Она ходила в начальную школу, ездила в летние лагеря для подростков, занималась музыкой и рисованием, много гуляла… Вторая Мировая война, конечно, испортила девушке юность, вынудив все летние каникулы с четвертого курса до окончания Хогвартса прятаться в загородном доме, защищенном мощными чарами, но контактов с Сарой, подругой детства, соседкой и одноклассницей, она не прерывала никогда и даже, вопреки воле родителей, посвятила ее в тайну магического мира, чтобы можно было переписываться во время учебы.

Это было вопиющим нарушением Статута Секретности, и Айрис могла бы попасть в серьезные неприятности — если бы Сара рассказала об этом кому-то еще, хотя бы родителям, или, в последствие, мужу.

Но она лучше всех хранила тайны.

Сейчас, задержав взгляд на подруге, Айрис никак не могла удержаться от улыбки. Хрупкая, мягкая блондинка, с живым круглым личиком и пухлыми губами, Сара еще больше похорошела, будучи беременной. Конечно, скорее всего, этот эффект продлится лишь до начала токсикоза и жутких гормональных бурь, о которых рассказывала мама, но сейчас молодая женщина выглядела Мадонной-пока-что-без-младенца. В глазах ее светилось уютное тепло, которое было чуждо МакГи, но всегда притягивало, как ночной костер одинокого путника.

Как только Сара поставила перед гостями чашки с чаем, молочник, сахарницу и вазочку печенья, раздался звонок в дверь. Айрис вздрогнула от резкого звука, Моэм повернул голову, хозяйка пошла открывать.

Из тесной прихожей раздался звук поцелуя в щеку и радостный голос Ричи, сообщавшего, что он купил вина и пирожных, Джон — целую курицу, а Том — копченую рыбу. Сара радостно захлопала в ладоши — она очень любила и готовить, и есть, так что подарки определенно получились удачные.

Сняв куртку и сапоги, Ричи сразу же шагнул в кухню, заполнив собой, веселым, крупным и шумным, все пространство, и немедля дружески обнял Моэма, который в ответ перестал наконец изображать мертвую рыбу и похлопал друга по спине. Том и Джон, «рабочие» друзья сариного мужа, в это время по очереди поцеловали Айрис ручку, пытаясь играть в хорошие манеры. Это нисколько не вязалось с их образами простых рабочих, но все равно выглядело милым.

Наконец, гости расселись и каждый получил по порции горячего супа, пока Сара колдовала над курицей. МакГи и Ричи пытались предложить ей помощь, но получили решительный отказ — она хозяйка, она все сделает.

Семинарист продолжал кисло смотреть вперед и поджимать губы. Улыбнулся он только один раз за вечер, знакомясь с Томом и Джоном — немного выгнул и разомкнул рот, так, что между губами сверкнули мелкие влажные зубы. Вокруг глаз собрались морщинки, брови чуть приподнялись вверх и лицо стало на удивление ехидным и хитрым.

В этот момент Айрис почувствовала небольшое душевное родство — она сама улыбалась также, хотя определенно красивее.

За столом текла непринужденная приятная беседа ни о чем, и все было тихо-мирно, пока Том — где-то между супом и горячим — не пожаловался на подступающую простуду. Сара тут же оживилась и сообщила, что немедленно даст ему особенное лекарство, которое избавляет от болезни быстро и по-настоящему. МакГи понимающе выгнула губы.

Во время войны Сара работала в госпитале и каждый раз, когда им удавалось увидеться, подруги занимались разработкой «маггловских зелий» — составов, которые обладали слабым магическим действием, но при этом состояли из вполне обычных ингредиентов и могли быть приготовлены чьими угодно руками — в отличие от настоящих зелий, которые, будучи приготовлены неволшебником, становились супом из всякой гадости.

Основой этого чудесного изобретения стала информация о том, что крупицы магической силы есть в каждом человеке. Некоторое время Айрис и Сара придумывали, как высвобождать и использовать эти крохи, которых в обычном маггле не хватало даже на то, чтобы видеть волшебных животных.

У них получились простенькие лекарства, аналогичные обыкновенным, но действующие гораздо сильнее — отвар от простуды, анестетики, заживляющая мазь, крем от растяжений, антисептик. Последний по эффективности ничем не отличался от спирта или перекиси водорода, но Саре нравилось пользоваться именно им.

Полуволшебные рецепты она перенесла и в мирную жизнь, так что в обшарпанном кухонном шкафу всегда стояли нужные ингредиенты и готовые лекарства. Вот и сейчас Сара решительно извлекла батарею жестяных коробочек с сушеными травами и поставила на огонь жестяной котелок.

Том, мгновенно исцеленный быстро приготовленным зельем, в порыве восхищения назвал Сару «волшебницей».

— Колдовство богопротивно, — заметил Моэм, приподнимая брови.

Айрис подавила в себе желание захохотать и трансгрессировать.

— Разве может быть противно Богу то, что идет на пользу людям? — мягко улыбнулась ему Сара.

— Бог дает человеку страдания, а человек облегчает свою жизнь всеми силами — конечно, богопротивно, — решительно возразил он. В этом была некая логика, но очень уж… христианская.

Айрис решила применить софистику и преувеличение — просто чтобы разозлить фанатика. Это каждый раз получалось смешно.

— Но ведь если Бог захочет дать человеку страдания, он их даст — и никакая магия не поможет, ведь Бог — якобы — всесилен. Значит, если магия помогает людям избежать страданий, то либо она богоугодна, либо Бог не так уж всесилен и не может справиться с колдунами и ведьмами. Склоняюсь ко второму, потому что заверения в том, что магия — зло есть в какой-то из ваших священных книг.

Некоторое время он потратил, чтобы осознать сказанное, недовольно хмуря аккуратные брови, а потом заговорил как с листа.

— Доподлинно известно, что лишь немногие колдуны используют свою силу во благо. Большинство из них склонны вредить простым людям, и особенную ярость вызывают у них люди истинно верующие. Однако, если Господь живет в сердце, если душа чиста и обращена к небесам, никакая злая магия не сможет повредить такому человеку. Бог защищает того, кто верит.

Айрис улыбнулась и обхватила пальцами палочку, которая с самого начала войны всегда находилась в рукаве.

— Не согласитесь ли вы, любезнейший, как-нибудь побеседовать об этом в более подходящей обстановке?

И он согласился.

* * *

Годами спустя Айрис Моэм сидела в спальне и писала ответ на гневное письмо школьной подруги.

Впервые за долгое время она достала чернильницу и перо — авторучки были куда удобнее в применении, но точно не подходили для письма знатной чистокровной волшебнице. Как и бумага в клетку, и тонкая писчая, и акварельная, и любая, кроме классического пергамента.

«Дорогая Вальбурга, — написала она и призадумалась, кусая мягкий кончик пера. — Ты так яростно выражаешь свое негодование, будто я похитила твоего младшего сына в маггловский мир и заставила пойти в кинотеатр. Впрочем, ты, пожалуй, не хочешь знать, что это такое. Но! Я всего лишь сказала ему пару слов. Считай это сентиментальным порывом. Мы ведь действительно были друзьями с тобой, а теперь… Твои сыновья выросли замечательными, приятно было познакомиться с ними обоими».

Айрис обвела слово «обоими» еще раз, сделав его жирнее.

«Сириус встречается с моей дочерью, и они прекрасно смотрятся вместе».

На секунду ей захотелось написать и про Регулуса, но это наверняка причинило бы ему неудобства, и она не стала.

«Я хотела бы рассказать тебе о том, как я умудрилась выйти замуж за маггла. Может быть, я чувствую необходимость оправдаться, или просто выговориться — воспринимай это как хочешь.

Итак.

В сорок седьмом моя маггловская подруга праздновала свою первую беременность. Они с мужем собрали нескольких друзей — и там был он. Мой ровесник, студент семинарии — то есть, священник.

Он мне сразу не понравился. Он не был красивым, зато был очень ухоженным и сидел с кислой миной, как будто явился на похороны, да еще и с лимоном во рту, а не на праздник. Только улыбка у него была очень слизеринская — ты поймешь, о чем я.

Потом речь за столом зашла о Боге и колдовстве. Он заявил, что уверен в том, что, если человек истинно верит в Бога — никакой магии не по силам повлиять на него. Смешно, да?

И он говорил это, как бы подразумевая, что это он — такой невероятный истинноверующий, которому все не по чем. Отвратительно, не правда ли? Терпеть не могу неоправданное хвастовство.

Я предложила ему встретиться и поговорить на тему теософии как-нибудь в другой раз, чтобы не портить Саре праздник — и он согласился. К этому моменту у меня уже начал рождаться план, основанный на желании доказать непобедимость магии».

Дома, заранее Айрис трансфигурировала кольцо и вставила в него артефакт.

Они встретились на ослепительно-зеленой аллее и пошли по ней, шелестя песком. Разговор о Боге и магии действительно возобновился, продолжая быть таким же абсурдным и переполненным софистикой. Единственное настоящее доказательство было не в словах.

Сначала она думала об Империусе или Амортенции, но эти способы подавления воли не были достаточно надежными, хотя и считались лучшими в своем роде. Приворотное зелье давало временный и очень абсурдный эффект, от Проклятия Подчинения можно было освободиться за считанные минуты, обладая достаточно сильной волей — ну, или верой, кто знает.

В результате Айрис остановила свой выбор аргументов на фамильном артефакте, обладающем мощнейшим приворотным эффектом. Мама передала его ей на совершеннолетие, с кратким пояснением о том, какая это опасная вещь.

Опасная? Пффф.

Однако, ей все равно хотелось потянуть время до решающего движения — простого касания острым камнем кольца его руки — чтобы посмотреть, как священник будет вести себя естественно. Разумеется, Айрис прекрасно разделяла наколдованные чувства и настоящие, но он и сейчас, при первой встрече вел себя мило и пытался быть джентльменом, несмотря на их разногласия — и ей хотелось выяснить, может ли это зайти куда-нибудь без приворота.

«Сначала мне казалось, что я нравлюсь ему и так, поэтому приворот не станет доказательством, однако, прошло четыре месяца, а мы все еще были просто друзьями и гуляли по паркам да кафе. Никаких намеков с его стороны не поступало, и я пришла к выводу, что первое впечатление было ошибочным».

Это было разочарованием, но недостаточно большим, чтобы расстраиваться всерьез — да и планам от этого только лучше стало.

«В общем, я использовала фамильный артефакт — не знаю, откуда он вообще взялся, моя бабушка была первой ведьмой в роду, но его мне передала мама. Камень, обладающий сильнейшими приворотными свойствами.

А потом оказалось, что я была очень, очень глупой, потому что артефакт создавал обоюдную связь, абсолютную бинарность — то есть, я сама влюбилась в него».

Она отлично помнила этот период — не момент, но процесс.

Когда после той встречи, которая все же завершилась прикосновением камня, Айрис соскучилась, едва успев закрыть входную дверь, до которой Моэм ее любезно проводил. Когда туго скрученная пружина магии начала разжиматься в ней самой.

Всю неделю до следующей встречи Айрис думала только о нем, не считая тех моментов, когда ее голова была занята выбором наряда, достойного приветствия отношений в новом ключе.

«Мне затуманило разум, но, главное, — ему тоже. Он влюбился по уши, несмотря на всю свою глупую религиозность».

В письме Айрис старалась делать упор на то, что чувствовал он, но не могла не вспоминать как приворотная магия упала пеленой на ее глаза.

Распахнулась входная дверь, и они застыли, видя друг друга в новом свете.

Некрасивые глаза больше не привлекали внимания, даже если заставить себя подумать об этом — мысль выскальзывала, как мокрое мыло из пальцев.

Лицо его больше не было мрачным, улыбка перестала быть противной усмешкой. То, что поначалу Айрис назвала «напомаженностью» превратилось в ухоженность — неплохое, строго говоря, качество, и весьма необычное для мужчины.

Острые скулы и тонкие черты лица, легкая небритость — на этот раз вполне равномерная, брови в меру густые и очень аккуратные, покрасневшие на ветру уши, почему-то очень милые, большие теплые руки, зеленый шарф.

Да, особенно ее покорил зеленый шарф с тонкой серебряной каемкой.

«Мы были счастливы и забыли обо всем. Я почти не пользовалась магией, я застряла в маггловском мире, я перестала писать тебе и другим однокурсникам, я пропала. Я понимала, что происходит нечто неправильное, но как-то отстраненно, как в тумане. Понимала, но продолжала лететь с обрыва.

Я забыла даже о том, что хотела выложить ему правду о привороте в качестве доказательства того, что магия сильнее веры. Дополнительным доказательством стало бы то, что, даже узнав, что чувства не естественные, он все равно не смог бы уйти от меня. Это я даже тогда знала точно.

Мы поженились, но никак не могли завести детей».

Несколько лет лечения в маггловских больницах отлично уложились в одну короткую фразу.

«Потом я не выдержала и обратилась в Мунго. Вновь оказавшись в магическом мире, я вспомнила о своих планах, но теперь их осуществлению помешала беременность — колдомедики, разумеется, вылечили меня без каких-либо затруднений. Я не могла испортить отношения с мужем, не разобравшись с детьми!

В общем, я сказала ему, когда Омеле было четыре. После Мунго это начало меня просто сжигать, каждый день я боролась с подступающими к горлу словами. Это было полное, абсолютное безумие. Видит Мерлин, я чуяла, к чему это приведет и хотела дождаться хотя бы одиннадцатилетия Мелс, чтобы по обоим детям это ударило не так сильно, как могло бы, но… У Джоэла начались всплески стихийной магии и мне пришлось объяснить мужу хотя бы часть правды. А потом я просто не сдержалась. Мы поссорились из-за ерунды… То есть, ничуть не из-за ерунды. Мы вообще стали чаще ссориться, потому что я ему лгала много лет. Это вполне объяснимо, я всегда признавала свою вину, но он не должен был срываться на детях».

— Джоэл!

Горшок вздрогнул в воздухе и через миг разлетелся по полу осколками вперемешку с землей, зеленью и сиреневыми цветками. Мальчик оглянулся на отца, внезапно появившегося в дверях гостиной, и виновато поджал плечи.

— Я ведь просил тебя не делать этого.

— Оно само! Я не могу этого не делать!

Мужчина застыл в дверях, не зная, верить ли словам сына.

— Потерпи немного, пока я научусь, — очень серьезно сказал ребенок.

Мелс подскочила на диване и взмыла под потолок, откуда с широкой, полной превосходства улыбкой посмотрела на родителей.

Айрис улыбнулась дочери в ответ и протянула к ней руку — молчаливую просьбу спуститься и не раздражать отца, который в последнее время закипал быстрее, чем чайник от соответствующих чар.

— Я живу в фильме ужасов, — сказал он.

— Надеюсь, ты не обрызгал все углы святой водой, — холодно ответила Айрис.

Омела плавно опустилась на пол и предпочла спрятаться под столом, укрывшись длинной скатертью.

— Я бы сделал это еще на фундаменте этого дома, если бы знал раньше. Но ведь ты не потрудилась задуматься о том, что человек должен знать, на ком женится.

Ей показалось, что слова, сидевшие под ложечкой, забросили в горло «кошку» и медленно поднимаются по веревке, готовясь вцепиться в голосовые связки.

— Если бы я только знал, я бы бросил тебя еще тогда, когда нас не связывали общий дом и двое детей.

— Ты бы не смог.

Первая фраза рыбкой выскользнула изо рта, по пути обдав губы мертвящим холодом.

— Почему это?

На миг он вновь показался Айрис уродом. Его брови сдвинулись почти что в одну линию, как две черные гусеницы на свидании, рот сжался упрямой черточкой, нехорошо блеснули глаза.

Она широко улыбнулась. Слова кололи горло, вырываясь на волю.

— Потому что я приворожила тебя. Попробуешь уйти — и сдохнешь от тоски за несколько дней. Хочешь проверить? Твоя вера не поможет, ничего не поможет, ты не сможешь жить без меня.

Он вздрогнул всем телом, как будто вмиг оказавшись на морозе.

— Видишь ли, — продолжала она, — Это не зелье, от которого есть антидот, и не чары, от которых поможет контрзаклятье. Это мой фамильный артефакт, и от его магии не спасет ни-че-го. Никакая сила духа, никакая вера, никакой Бог не спасет тебя. А знаешь, зачем я это сделала?

— Зачем? — слабым голосом спросил он.

— Ты сказал, что истинная вера разрушит любые чары. Помнишь, у Сары, в день нашего знакомства? Столько лет я ждала этого момента, чтобы сказать тебе — что ж, попробуй! Посмотрим, как Господь поможет тебе!

Он сдернул с пальца обручальное кольцо так легко, словно не носил его, не снимая, многие годы.

Поднялся с дивана.

— Посмотрим.

«Когда я рассказала ему о привороте, он ушел. Два дня прожил Мордред знает где, в гостинице или в своей проклятой церкви, а потом вернулся.

Клянусь, это были худшие сорок девять часов и сорок две минуты в моей жизни».

В огород бы тебя, на чучело,

Пугать ворон.

До печенок меня замучила

Со всех сторон.

…

Чем больнее, тем звонче

То здесь, то там.

Я с собой не покончу.

Иди к чертям.

К вашей своре собачей

Пора простыть.

Дорогая, я плачу...

Прости. Прости.

(Сергей Есенин)

Она открыла дверь, бледная, дрожащая, уставилась на него горящими, обведенными черной тенью глазами, и судорожно вцепилась в косяк, чтобы не упасть.

Он подхватил ее и сжал в испуганном объятии, одновременно боясь потерять и пытаясь раздавить.

Айрис уткнулась лицом ему в грудь, заново наполняясь теплом, вкусом и запахом, вцепилась острыми ногтями в куртку и прикусила губу, силясь не заплакать, как юная девчонка.

— Я тебя ненавижу, — жарко прошептал он. — Ненавижу. Но ты была права, уйти не смогу.

— Взаимно, — она плавным движением души взяла себя в руки и отстранилась. — Заходи, дорогой.

«Он сошел с ума. Он ставил пластинки сотни раз заново, пока угла патефона не соскребала с них звук, он чуть что заходился криком, заполнил дом иконами и запахом ладана, пытался изгонять Дьявола из детей…

И все это — моя вина. Я все испортила».

Айрис вздохнула и потерла лоб испачканной чернилами рукой.

«Впрочем, зачем тебе все это… Я выговорилась. Спасибо, если прочитала, жаль, если выбросила в камин, не заглянув.

Мне правда жаль, что я перестала общаться с тобой и с другими… но особенно с тобой. Не злись из-за того, что я поговорила с твоим сыном, и, тем более, не вини в этом его, если тебя это все же оскорбляет.

Ты знаешь, я всегда была любительницей магглов, так что ничего, в общем-то, не изменилось.

С надеждой на ответ, Айрис МакГи».

* * *

— Берешь железо, растворяешь его в девяностопятипроцентной моче нунду, нейтрализуешь мраморной крошкой и варишь в течение суток на маленьком огне. Очень важно, чтобы зелье не выкипало, но, даже если оно не выкипает, все равно нужно работать в защитной маске, иначе отравишься испарениями.

— Я знаю, как обращаться с мочой нунду, Сев! — воскликнула Лили.

— Точно, извини. После этого нужно резко довести его до кипения, чтобы выкипел ровно один процент жидкости — и сразу снять с огня. Доводишь до полного остывания, добавляешь десять волос вейлы и заново нагреваешь до восьмидесяти градусов тонкой струей огня, направленной в центр котла. Убираешь пламя, добавляешь унцию осиновой трухи и накладываешь заклинание.

— Зелье, Сев! — строго сказала Лили, упираясь рукой ему в грудь. Уже, наверное, час они не могли приступить к работе, потому что Снейп счел именно этот момент подходящим для очередной попытки соблазнить девушку. Ему определенно не терпелось потерять девственность, ей — нет, и споры на эту тему возникали периодически, спонтанно и бурно, всякий раз приводя к одному и тому же результату. Эванс объясняла, что, даже если она согласится только из снисхождения к его потребностям, это будет неправильно и запросто приравняется к насилию, Северус угрюмо соглашался.

Объяснений пятнадцать спустя он сменил тактику и решил теперь приложить все усилия для того, чтобы ей тоже захотелось. Получалось не слишком успешно, но он не оставлял надежды.

Лили погладила его по щеке и отстранилась.

— Северус, как мы изобразим процесс возвращения мужества?

— Если взять тот же раствор в моче нунду, можно попробовать восстановить оттуда железо эфиром, например, изобутилметилкетон или амилацетат. Добавляем его, железо выпадает в осадок, жидкость выпариваем.

Эванс завороженно кивнула. Она куда хуже Северуса умела объединять зельеварение с маггловской химией и признавала это.

— После этого заливаем порошок железа… молоком с каплей слезы единорога, например, — девушка покусала ноготь на большом пальце и нахмурилась. — Молоко — мягкая среда и нейтрализатор кислот, слабый, но подойдет для символа утоления боли. Слеза единорога — чистота и раскаяние.

— Варим в течение суток так, чтобы не выкипало, — Северус сверился с изначальным рецептом. Его щеки все еще заливал легкий оранжевый румянец, но исследование уже отвлекло львиную долю внимания от вопросов физического проявления чувств. — Доводим до кипения, выпаривая один процент жидкости, снимаем с огня. Остужаем… Чем заменить волосы вейлы?

— Цветки дельфиниума, обозначающие честность, и кувшинка, «чистота сердца».

Это Лили придумала еще в первый же вечер после того, как узнала суть яда. Энциклопедия языка цветов здорово помогла ей.

— Нагреваем до восьмидесяти градусов тонкой струей огня, направленной в центр котла, убираем пламя и добавляем… верность?

— Собачья шерсть, — Эванс улыбнулась. Проще простого. Так же банально, как осина, обозначающая предательство.

— До завтра нужно добыть шерсть, — вздохнул Северус. — Мы же… спешим.

— Мы действительно спешим, — с нажимом повторила Лили, твердо глядя ему в глаза.

* * *

Райан Моэм вовсе не любил просыпаться среди ночи. Обычно он предпочитал соблюдать режим, ложась в девять-десять и вставая в семь часов утра — этого требовали и работа, и организм, непривычный к полуночничеству.

И особенно он не любил просыпаться от резкой вспышки боли в груди и дикого крика, пронзившего весь дом.

Он подскочил, содрогнувшись всем телом и мгновенно оказался босыми ногами на полу. В синеватой предрождественской темноте нашел теплые тапки и застыл, прислушиваясь.

Кричала Айрис. Ее голос то затихал, то усиливался, ввинчиваясь в уши и разрубая спящую тишину.

Следовало спешить.

Стараясь двигаться беззвучно, Райан нашарил на столе шкатулку, достал ключ и открыл ящик, в котором лежал трофейный отцовский пистолет. Достав оружие и проверив наличие в нем патронов, он медленно, во избежание скрипа, открыл дверь и пошел вниз по лестнице, по дороге снимая предохранитель.

Сколько раз он застывал вот так, на пороге гостиной, видя, как кто-нибудь колдует — особенно когда дети были маленькими и еще не умели себя контролировать. Он всегда понимал, что они ни в чем не виноваты, что они хотели бы беречь его нервы, да не могли, но никогда не мог сдержаться.

Сейчас от его сдержанности зависели их с Айрис жизни. Потому что, благословив нескрипучую лестницу и заглянув в комнату, он увидел свою жену, бьющуюся на полу в припадке, изгибающуюся в судорогах боли, кричащую до хрипа, с уродливо искаженным, красным и мокрым от слез лицом, а над ней — мужчину в мантии волшебника с воинственно вытянутой вперед палочкой.

Нить, которая, вытягиваясь из сердца, соединяла их, зазвенела струной — вот-вот оборвется — и Райан сам едва не закричал от ужаса.

Он чувствовал, что это значит.

Айрис при смерти, и он — благодаря ее проклятому привороту — тоже.

Крик резал уши, нить дергала вперед, от кадыка к животу разливалась мучительная боль. Злой колдун не замечал его, но вряд ли это надолго — стоит ему хоть на миг отвлечься от своих темных чар, и он почует присутствие третьего человека: Райан знал, что все волшебники на это способны.

Чувствуя необъяснимую радость, нахлынувшую несмотря на ужас и боль, он поднял руку и выстрелил.

Колдуны такого никогда не ожидают. Особенно те, что способны заявиться в чужой дом и издеваться над женщиной. Вот и этот упал, не успев даже понять, что случилось.

Крик оборвался.

Райан бросился к жене: сделал шаг, другой… и застрял, будто наткнувшись на невидимую стену, шокированный, оглушенный, готовый к смерти.

Их связь, порожденная магией проклятого артефакта, оборвалась. Растворилась, будто ее и не было никогда.

Сделав еще несколько неловкий, будто пьяных шагов, он опустился на колени и взял ее руку — теплую, вполне живую. Грудь Айрис вздымалась в такт рваному, болезненному дыханию, губы хватали воздух.

— Жива, — пробормотал Райан. — Жива…

Он был уверен, что связь разорвется только в случае смерти одного из них — и тут же утащит следом второго, но, несмотря на то, что Айрис явно требовалась медицинская помощь, они оба все еще были живы. Как странно.

Волшебная палочка, выпавшая из ее руки, валялась рядом, освещая тусклым золотистым сиянием кусочек пола и складки домашнего платья. Повинуясь неясному чувству, Райан поднял ее и сжал в кулаке.

От кончиков пальцев до макушки и пяток разлилось мягкое тепло, вытесняя боль и дрожь. Испугавшись, не желая контактировать с магией, он заставил ладонь разжаться и дал себе минуту на размышление.

Неизвестно почему, но связь разорвалась без каких-либо последствий. Значит, Айрис не заберет его с собой в могилу, значит, он может оставить ее здесь, сделав вид, что не успел помочь, и жить дальше — без этой жутковатой зависимости. Стать свободным.

Только вот почему эта мысль нисколько не приносила радости?

Облако мелких кудрей вокруг ее головы сияет на солнце лимонным золотом. Мягкие губы, алые безо всякой помады, касаются его плотно сжатого рта — и он не может сопротивляться. Тонкие руки спускают с его плеч подтяжки, и он вдруг обращает внимание на маленькую светлую родинку на косточке правого запястья. Резко выгнутые брови взлетают вверх, в вырезе платья, если наклониться, хорошо видна тяжелая грудь.

Он толкает ее на кровать и возбуждается больше, чем до предела, на все двести процентов, видя, как мелькает под задравшейся юбкой круглое колено.

Тонкие лодыжки скрещиваются за его спиной.

В окно гостиничного номера бьется безумный дождь. Бравада схлынула еще по дороге сюда, смылась потоком ледяной воды, обрушившейся с неба, но упрямство заставило идти вперед, не поддаваясь желанию вернуться в теплый дом и так сразу смириться.

Кутаясь в теплый банный халат, чередуя горячий чай с ледяным виски, он думает о том, сколько времени придется вытерпеть, чтобы сохранить гордость. Она сказала — ты не сможешь уйти — а он ушел. Навсегда, конечно же, не получится, но хоть на месяц, чтобы напугать, чтобы дать понять, что он не так уж и слаб.

Но все же, он слаб.

Боль нарастает с каждой минутой, к утру, после выпитой бутылки, он все еще чувствует себя трезвым и потому здорово удивляется, чувствуя, как рыдания сжимают горло.

Оставшиеся полтора суток он держится на чистом упрямстве, пьет, плачет, кусает руки и мечется по кровати, как наркоман в ломке.

А потом ломается пополам.

Сдается.

«Это не любовь», — напоминает он себе каждое утро, но все равно ничего не может с собой поделать. Даже справиться с глупым беспокойством о том, что стареет быстрее нее.

Разум напоминает, что она тоже не сможет его разлюбить, хоть в сто лет, хоть облитым кислотой, хоть инвалидом в коляске, любым; сердце все равно волнуется.

Райан снова пожал пальцы жены, убеждаясь, что они еще теплые, и глубоко вздохнул, принимая решение.

Он написал записку на бумаге в клетку, едва справляясь с дрожью рук открыл клетку совы и привязал листок к ее лапе, действуя по много раз виденной схеме. Достал из коробки совиное печенье, покормил птицу с ладони и тихо сказал, глядя в пугающе разумные круглые глаза:

— Лети в больницу Святого Мунго так быстро, как только можешь.

Крыло хлестнуло его по лицу.

* * *

В преддверии разлуки Сириус и Омела старались провести вместе как можно больше времени. Они цеплялись друг за друга так, как будто в канун Рождества наступят не каникулы, а казнь, перед которой, конечно, не надышишься, но попытаться можно.

Сладким субботним утром они спали в тепле Визжащей Хижины и все было прекрасно, пока Омела не проснулась от резкого взвизга открывшейся двери.

На пороге стоял Джоэл, одетый в джинсы, мантию и пижамную футболку.

— Что случилось? — удивленно спросила Омела, приподнимаясь на локте и одновременно натягивая одеяло на грудь. Сириус рядом потянулся к ней и сонно заморгал, возвращаясь в сознание.

— Отец! Написал! Мама в Мунго, на нее напал Пожиратель Смерти!

— Чего? — она нахмурилась. — Отец написал?

— Мадам Айрис в больнице? — очнулся Блэк. — Ребята, вам надо к Дамблдору, требовать портал.

Омела поморщилась. После того разговора о нападении и Эйвери ей не хотелось видеть директора больше никогда, а особенно — вблизи.

— Он написал, чтобы мы приехали, как только сможем, «если в вашей проклятой школе отпускают в таких случаях», — Джоэл вытряхнул из пачки сигарету и щелкнул зажигалкой. Шок постепенно сползал с его лица, заменяясь ухмылкой. Если бы матери угрожало что-то серьезное, отец не писал бы письма, а лежал бы рядом — значит, она пострадала, но будет в порядке, и волноваться не о чем.

Сириус спустил ноги с кровати и потянулся за брюками.

Они вывалились из хода под Ивой и поспешили покинуть зону удара ветвей сумасшедшего дерева, но едва оказавшись в безопасности, замедлили шаг и синхронно закурили.

Сияющее зимнее утро, тот самый момент выходного, когда уже светло, но еще пустынно, глядело им в глаза. Три пары ног разбрасывали снег, поминутно спотыкаясь и увязая.

Сириус прицельно пнул попавшийся под ноги ком, как будто скатанный кем-то вручную, и твердо сказал:

— Я тоже хочу навестить ее.

— Нет, — Джоэл даже остановился. — Нет-нет-нет.

— Нет, — согласилась Мелс.

— Почему? — Блэк швырнул сигарету куда-то в широченную белизну и сунул руки в карманы.

— Потому что там наш отец, — они ответили хором, не сговариваясь, не бросив друг на друга ни взгляда.

— Он ненавидит волшебников.

— Ему, наверное, ужасно плохо в Мунго.

— Не лучший момент чтобы представить ему моего парня-волшебника.

Сириус вздохнул и изобразил щенячьи глазки. Мелс только строго сдвинула брови.

— Черт возьми! — он снова пнул снег, теперь уже бесцельно, со злости.

— Наш отец не переносит слова «черт», — механически сообщила Омела.

Блэк закатил глаза.

— Мелс, два дня назад в маггловском Лондоне подорвали мост. Как думаешь, это были ИРА или Пожиратели? Я буду волноваться за тебя.

— А за меня? — ехидно уточнил Джоэл. Сириус прожег его недовольным взглядом.

— Дамблдор тебя не отпустит, — сменила аргументацию Омела. — Ты не родственник.

— Пусть только попробует, — ухмыльнулся Блэк.

Они прошлись еще немного, а потом Мелс, дав Сириусу насладиться иллюзорной победой, встала у него на пути и сказала очень серьезно:

— Дорогой, ты никуда с нами не поедешь. Ты дашь мне Сквозное Зеркало и будешь звонить каждые пять минут, но за пределы замка не выйдешь до самых каникул, а на каникулы поедешь к Поттеру. Не важно, разрешит тебе Дамблдор, или нет — я, мать твою, против. Понял?

Блэк озадаченно кивнул, глядя в ее почерневшие глаза.

— Не расстраивайся, — протянул Джоэл, когда они пошли дальше. Ухмылка так и не сползла с его лица. — В нашей семье женщины всегда были главными.

Сириус выгнул губы и скептически поднял брови.

* * *

Противный привкус во рту и головная боль — вот что она почувствовала в первый миг после пробуждения. И только потом — огромный кратер в груди, там, где тридцать лет находилась цепь, связывавшая их.

Физическое сильнее духовного.

В красках представив бракоразводный процесс, Айрис обдумала финансовые вопросы. От родителей ей досталось неплохое наследство, ждущее своего часа в Гринготтсе — на него, пожалуй, можно было купить небольшой дом в магическом поселке или в каком-нибудь тихом, спокойном месте, а потом прожить спокойно и безбедно еще несколько лет. За это время дети успеют закончить учебу, а она сама — найти более постоянный заработок, чем нерегулярное написание статей для журнала «Научный спиритизм».

Все это было неплохо, но обдумывание лучшего способа покинуть время перемен с наименьшими материальными потерями ничуть не избавляло ее от боли поражения. Никогда в своей жизни Айрис МакГи не проигрывала так серьезно, как сейчас, ни одна глупость, ни один просчет не подводили ее так, как этот глупый несчастный случай.

Она открыла дверь своими руками, опасаясь пользоваться палочкой: быть может, соседке среди ночи понадобилась помощь? Кому-то плохо? Закончилась соль? Проезжий автостопщик попросится в туалет?

— Привет, МакГи, — высокий мужчина шагнул в прихожую так, как будто его приглашали. Айрис вскинула голову, заглядывая ему в лицо.

В электрическом свете он смотрелся непривычно и странно, как средневековый рыцарь в автомобиле.

Человек в мантии волшебника, немолодой, но все еще красивый кудрявый блондин с прозрачно-голубыми глазами и тонким длинным носом.

— Итан, — выдохнула она. — Давненько не виделись. Зачем ты меня нашел?

— Айрис, — ее бывший одноклассник надвигался, заставляя женщину невольно отступать вглубь дома. — Я хотел тебя видеть… такая блестящая ведьма, единственная полукровка, которую я когда-либо уважал — здесь, в самом сердце маггловского города… Как жаль.

— Какое твое дело, Розье? — фыркнула Айрис и запустила руку в карман платья, нащупывая палочку.

— Я пришел, чтобы сделать тебе предложение, от которого будет очень неразумно отказываться.

— Что, присоединиться к Темному Лорду? — она засмеялась, понимая, что разозлит его этим, но будучи не в силах удержаться. — Сейчас, спустя столько лет? Итан, я живу в маггловском мире, я замужем за магглом — и ты предлагаешь мне присоединиться к антимаггловскому движению под предводительством человека, которого я помню, как спесивого мальчишку курсом младше?

— Быть может, он был таким, — вкрадчиво произнес Розье. — Но теперь он больше, чем человек. Величайший маг современности предлагает тебе дружбу, Айрис!

— Дружбу? — смех сдавил горло. — Такую же, как с тобой, Мальсибером, Эйвери, Лестрейнджем и прочими дурачками? Я, видишь ли, никогда не стремилась быть частью чьей-то сферы влияния, чьей-то шестеркой или даже правой рукой. Я сама по себе.

Красная вспышка хлестнула воздух так быстро, что она едва успела выставить щит.

— Я убью твоего маггловского мужа, — нежно сказал Пожиратель Смерти. — И поклянусь оставить в живых детей, если пойдешь со мной.

— Плохой план, Итан. Остолбеней!

Он тоже успел закрыться, и в тот миг, когда Айрис готовилась повторить атаку, вытряхнул из левого рукава вторую палочку. Несколько еле слышных слов на неизвестном ей языке — и она застыла, не в силах сдвинуться с места от парализующего волю ужаса. Невидимый шприц вонзился в ее грудь — в то место, где, согласно последним научным выкладкам, концентрируется сила каждого волшебника.

Вонзился, и с тишайшим, на грани слышимости свистом потянул магию в запасную палочку Розье.

Айрис всхлипнула и дернулась назад, пытаясь соскользнуть с иглы, но эта бессмысленная попытка только разозлила Пожирателя.

— Ты бесполезна. Ты увидишь, как умрет твой муж, а потом и дети, но ничего не сможешь сделать, потому что станешь жалким сквибом. Без магии ты ничто. Круцио!

И она закричала.

После этого Айрис помнила только то, как звук выстрела остановил пытку. Проклятый шприц вытащили из груди уже без ее осознанного участия — но точно вытащили, оставив Черную Дыру на месте приворота. Однако, тепло магии все еще струилось по венам: значит, сквибом она не стала.

Слава Богу, хоть что-то удалось спасти!

Физическое продолжало доминировать над духовным: жажда мучила Айрис все сильнее и лишь благодаря этому она так быстро набралась мужества открыть глаза.

Белизна потолка ударила по глазам. С трудом повернувшись на бок, Айрис разглядела прикроватную тумбочку и стакан воды на ней, протянула руку, меланхолично отметив, что пальцы заметно дрожат, жадно выпила все до капли, лишь немного пролив на одеяло и, наконец, огляделась более внимательно.

По другую сторону кровати сидел Райан.

Как будто так и надо. Как будто ничего не изменилось.

— Какого черта ты тут делаешь? — прошептала Айрис и облизнула губы. Впервые за много лет она при виде мужа задумалась о том, как выглядит.

Наверняка, ужасно. Спутанные волосы, синяки под глазами, потрескавшиеся губы, потный лоб и прочие атрибуты болезни.

Впрочем, он тоже смотрелся так себе.

— Не поминай всуе, — привычно бросил Райан.

Что-то все-таки изменилось. Он выглядел уставшим и опустошенным, но не просто как после бессонной ночи, а как после бессонной ночи в обществе бутылки виски и тяжелых мыслей. Это настораживало; от дыры в груди и до пересохших губ поднималась истерика.

— Не изображай, что все как раньше. Не делай вид, что не заметил! Не прикидывайся заботливым. Уходи! Я согласна, я дам тебе развод, плевать, что мы обвенчаны, твой Бог простит — ведьма попутала, заставила, обманула, уходи.

— Айрис.

Он будто бы постарел лет на десять за секунды, потраченные на эти слова. Морщины, которых она раньше почти не замечала, теперь разрезали лицо, как шрамы, и седины в волосах оказалось так много…

— Айрис, ты действительно хочешь, чтобы я ушел?

Она плотно сжала губы и еле заметно качнула головой.

— Тогда скажи мне, пожалуйста, — в голове прозвучала такая мольба, будто она пытала его. — Когда конкретно ты использовала свой приворот?

— В конце августа, числа двадцать седьмого, если не ошибаюсь. Почти что через четыре месяца после нашего знакомства.

— Четыре месяца, — он улыбнулся совсем по-мальчишески, радостно и без капли ехидства. — К этому моменту я уже любил тебя. С первого взгляда, как в дешевом романе.

Она закрыла лицо руками.

— Почему? Почему, почему, почему! Ты! Никак! Этого! Не показывал?!

— Я не хотел отношений. Женщины пугали меня… Первая из женщин стала причиной грехопадения. Я боялся тебя, но не мог найти в себе сил прекратить общение.

— Если бы ты хоть намеком показал это… я бы не сделала того, что сделала. А так, получается, я приворожила саму себя, — Айрис расхохоталась, как сумасшедшая ведьма из черно-белого фильма.

— Однако, мне повезло, — ухмыльнулся вдруг Райан. — Признайся я до приворота, ты бы мне отказала.

Резко оборвав смех, она кивнула. Брови поползли вверх, лицо само-собой сложилось в неприятную жалобную гримасу.

— Это ты называешь везением? Я не оставила тебе выбора, а потом еще и рассказала об этом, сведя с ума! И что ты хочешь сказать? Что все еще любишь? Несмотря на все это?

— Да.

Он закинул руки за голову и потянулся, глядя на нее удивительно спокойно и слегка насмешливо. Айрис вдруг поняла, в чем дело, где потерялась странность: безумия больше не было. Из карикатурного сумасшедшего священника, эдакого Клода Фролло двадцатого века, он превратился в того, кем был на самом деле — язвительного, ироничного, умного человека, обаятельного маггловского слизеринца. Да, истово верующего, да, терявшего логику в религиозных спорах, но все же не фанатичного. Разумного.

В эту минуту она увидела его тем молодым парнем, раскрывавшимся в длинных беседах об истории и литературе, о религии и науке, о быте и мечтах, о жизни и смерти. Вспомнила, как он взъерошивал волосы измазанными гелем пальцами, как щурился и изгибал губы, стирая с лица замкнутость и недовольство.

Странный побочный эффект проклятия, которым Розье пытался уничтожить ее, выбросил из Райана последние двенадцать лет. На нем больше не было мрачной маски безумца, затиравшего до блеска пластинки и пытавшегося читать экзорцизмы над собственными детьми.

— Ибо до Евы была Лилит, — сказала Айрис. — И ты выиграл. Теперь я тоже тебя люблю.

Быть может, поражение — это не так уж плохо.

* * *

Не то чтобы Райан был склонен драматизировать свою жизнь, но эту ночь он не забудет никогда.

Сперва он поразился оперативности магических спецслужб и явно ненормальной совы: врачи застучали в дверь буквально через полчаса, и к тому же, как оказалось, успели прихватить по дороге четверку авроров.

В гостиной мгновенно стало тесно и шумно: волшебники столпились вокруг лежащих тел, взмахивая палочками, негромко переговариваясь и освещая комнату бледными вспышками.

— Убит пулей? — невысокий полноватый аврор повернулся к Райану, оттесненному в сторону дивана.

— Я застрелил его, когда спустился и увидел, что он пытает мою жену, — спокойно сообщил Моэм. Насколько он знал, волшебники относились к убийству в целях самозащиты куда спокойнее обычных людей.

Аврор деловито кивнул и наклонился над трупом.

— Пожиратель Смерти, — констатировал он, закатав до локтя рукав мертвеца. — Отличный выстрел, мистер…

— Моэм.

— Мистер Моэм. Мы заберем его с собой. Не волнуйтесь, у вас не возникнет никаких проблем с законодательством: этот человек — преступник, а вы защищали свою семью.

Райан кивнул, и авроры, сухо попрощавшись, исчезли вместе с телом.

Через секунду после этого старший из врачей убрал палочку в карман желтой мантии и повернулся к нему.

— Вашей жене требуется госпитализация. Мы заморозили проклятие, но для того, чтобы снять, нужна помощь специалиста по черной магии и особые зелья. Будете сопровождать?

— Да.

Волшебник помладше бесцеремонно взял со стола старую газету и ткнул в нее палочкой, еле слышно прошептав заклинание.

— Возьмитесь за нее, — улыбнулся он, протягивая бумагу Райану. — Не бойтесь, это портал, он отнесет нас всех в приемный покой больницы.

Это было отвратительно. Будто невидимый крюк подцепил его за живот; несколько секунд жуткой качки, головокружение — и вот они стоят в ярко освещенном зале с оглушительно белыми стенами.

Потом он смотрел, как врач отправляет летающую записку, из воздуха создает носилки, поднимался за ними по лестнице и сидел под запертой дверью палаты. За остаток ночи туда зашли два человека: один с толстенной книгой в руках, другой с коробков каких-то склянок, противно блеснувших в тусклом газовом свете.

В чем-то все больницы одинаковы. Пускай у волшебных врачей желтые мантии вместо белых халатов, пускай здесь чище и аккуратней, чем обычно бывает у обычных людей, и лампы не электрические, и палочки вместо скальпелей — все больницы одинаково пропитаны смертью. Запах крови и спирта не вытеснит ни освежитель воздуха, ни кондиционер, ни колдовство.

Как и неудобные стулья.

Закинув ногу за ногу и поерзав на жестком сиденье, Райан вдруг застыл, оглушенный, до боли напомнив себе собственного отца под дверью реанимационной палаты, где пытались спасти мать.

Пытались, да не смогли.

Страх пронзил его насквозь, как электрический разряд в психушке, пригвоздил к креслу, сломал размеренный ритм дыхания. Связь разорвалась, и он не знает, насколько тяжело состояние Айрис. Врачи казались спокойными, но они не объяснили ни-че-го. Что за проклятие? Насколько оно опасно? Как повлияет на здоровье? Почему оно уничтожило приворот?

Почему его вообще все это волнует, если приворот уничтожен? Встать бы и убежать от жутковатого колдовского мира, потребовать обратный портал и распрощаться, лечь спать, а утром пойти подать на развод. Отдать ей дом, отдать все, что угодно, жить в келье, избавиться от груза богопротивной дряни, посвятить себя Богу окончательно, до самого дна души.

Когда Райану было тринадцать, его мать шагнула из окна, а потом отец вот так же сидел в коридоре, только еще курил — не привычную трубку, а обычные сигареты, которые всегда называл плебейскими.

Райан сидел рядом и не чувствовал ничего, пока не увидел уголком глаза, на грани между зрением и интуицией, как в палату заходит Смерть.

Сейчас, когда ему не хватало только курева для полного сходства с отцом, страх и боль держали за глотку. Единственная женщина в его жизни, первая любовь с первого взгляда, нереалистичная — в хороших книгах такой ерунды не пишут — волшебная подлая стерва.

Да ладно, бывает. Разум, более не затуманенный колдовством, зацепился за одну деталь. С первого взгляда.

Вот она заходит на тесную кухню, платье слишком короткое, помада слишком красная, кудри облаком вокруг лица, а в глазах — купол неба. И что же, именно в этот момент она приворожила его? В эту секунду, когда отпечаталась на сетчатке глаз и заткала паутиной мысли?

Бред. Нужно остаться хотя бы ради того, чтобы узнать, когда это случилось.

Когда мать умирала, Райан сидел рядом с отцом. Сейчас он поднялся со стула, разминая затекшие плечи, и отправился бродить по магической больнице в поисках совы, чтобы написать детям. Они должны быть здесь.

* * *

Когда Джоэл, Мелс и Сквозное Зеркало отправились в Мунго, Сириус отправился завтракать. В выходные, да еще и перед самым началом каникул, трапезы в Большом Зале растягивались до невозможности, зачастую перетекая из одной в другую: еда просто не исчезала со столов в определенный момент, а оставалась там до востребования.

Студенты сползались вниз сонными мухами, начиная с семи утра и до самого вечера — часов в восемь обязательно находился кто-нибудь, не спавший всю ночь и только что продравший глаза.

Учителя относились к такому разброду снисходительно: главное ведь, чтобы дети не опаздывали на уроки, а чем они занимаются в ночи перед выходным — какая разница? Хотя, разумеется, хотелось думать, что тихо читают до рассвета в уютной спальне, а не ищут приключений по всей территории Хогвартса.

Каждый взрослый в замке понимал, что это наивно, но борьба с ночными похождениями студентов была столь же вечной и яростной, сколь и безуспешной.

— Бродяга! — за гриффиндорским столом обнаружился только Ремус, который и окликнул его. В руках Люпин держал свеженький, еще теплый выпуск Ежедневного Пророка.

— О, уже вышла статья про зверское нападение Пожирателей в Глазго? — Сириус плюхнулся на скамью рядом с другом и положил на тарелку здоровенный кусок омлета. — Мадам Айрис реально такая звезда магического общества?

— Не она, — Лунатик качнул головой. — Нападавшего опознали.

Сириус вытащил у него из рук газету. Заголовок гласил: «Глава одного из известнейших чистокровных семейств убит при попытке нападения на смешанную семью, на его руке была обнаружена Черная Метка».

— Удивили, блин, — фыркнул Блэк. — Глава почти каждой семьи из списка братается с Волдемортом.

«Ранним субботним утром в больницу Святого Мунго пришло письмо с просьбой о помощи. Написано оно было магглом, который сообщал, что на его жену-волшебницу напали и она находится в тяжелом состоянии. Отправляясь по указанному адресу, колдомедики сочли необходимым вызвать авроров.

Пресс-секретарь аврората Матильда Блишвик сообщила нам, что нападавшим оказался глава одного из знатнейших чистокровных родов магической Британии, Итан Розье. В результате стычки он был убит с помощью маггловского оружия; на руке мистера Розье авроры обнаружили Черную Метку, знак Того-Кого-Нельзя-Называть, также они обнаружили у него вторую, незарегистрированную палочку, приобретенную, вероятно на черном рынке магических артефактов.

Пострадавшая, миссис Айрис Моэм, известная в узких кругах спиритистка, подверглась действию Второго Непростительного, а также пострадала от очень серьезного проклятия, дальнейшие подробности являются врачебной тайной.

Как всем нам известно, мистер Розье занимал высокий пост в Минестерстве Магии, являлся членом Визенгамота, членом Совета Попечителей Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс, а также регулярно жертвовал значительные суммы на нужды магической науки и колдомедицины…»

— Придурки, — Сириус отбросил газету. — Уроды, идиоты, тупицы…

Ремус вопросительно приподнял брови.

— На этого маггла теперь начнется охота. Жалкий человек убил чистокровного! Если бы в прессе объявили, что эта сама Айрис справилась с ним, Пожирателям было бы гораздо больше насрать. А это для них охренительное оскорбление, — Блэк закатил глаза. — Мерлин мой, что за херня. Мелс говорила, что ее отец — мудак, но я бы спрятал его в Блэквуде. Видят Северные Боги, у мужика стальные яйца.

— Да ты шовинист, — улыбнулся Ремус. — Наверняка он застрелил Розье из пистолета. Огнестрельное оружие мало чем отличается от чар и по убойности, и по дальности действия, а специальную защиту от него ставят немногие. Не думаю, что магглу убить волшебника сложнее, чем волшебнику — волшебника.

— Волшебника, волшебника, волшебника, волшебника, — засмеялся Сириус. — Тебе виднее, Лунатик. Но он все равно крут.

— Кто бы спорил, — Люпин пожал плечами.

Они замолчали и вернулись к еде: утренний голод брал свое.

Ближайший час Блэк и Ремус потратили на омлет, бекон, фасоль, тосты, жареный картофель и куриные ножки, а также на непринужденную беседу о пистолетах, трансфигурации и квиддиче. Сириус действительно волновался за Мелс, ему казалось, что, стоит им выйти за пределы Мунго, целая куча Пожирателей выпрыгнет из-за ближайшего угла и тут уж не поможет никакое оружие — однако звонить каждые пять минут, как она предложила, было бы крайне бестактно, и он сдерживался.

Люпин подозревал нечто подобное и старался отвлечь друга чем мог.

А потом к столу спустился Джеймс — и в тот же миг, когда его задница опустилась на сиденье, Сквозное Зеркало в кармане Блэка надрывно зазвенело — так, что он подпрыгнул и схватился за сердце.

— Сириус! — завизжала Мелс. — Сириус!! — в зеркале на секунду появился Джоэл, и она тут же понизила голос. — Все хорошо, видит Бог, в отношении нашей семьи Пожиратели Смерти — это та сила, что хочет зла, но вечно совершает благо. Но знаешь что?! Самое главное! Джеймс здесь?

Поттер почти прижался к Бродяге ключей опухшей со сна щекой, чтобы девушка его тоже видела.

— Джеймс, — теперь она еле слышно шептала. — Это проклятие, которое наложил Розье, сняло приворот. Нужно научиться использовать его, и…

— Понял, — кивнул парень, чувствуя, как рот сам собой расползается в улыбке, счастливой и злорадной одновременно.

В три часа дня от станции Хогсмид отошел Хогвартс-экспресс, везущий студентов навстречу Рождеству.

Примечание автора:

Насчет сов. Я думаю, магические совы перемещаются куда быстрее обычных, возможно, используя каскадную трансгрессию или что-то вроде. Поэтому и только поэтому письмо Райана так быстро добралось из Глазго в Лондон.

Просто у Айрис была хорошая сова.