Дивертисмент (гет)

* * *

…И все-таки не верит до последнего, что он согласится.

— День рожденья? У твоей крестницы?— голос прорывается сквозь помехи. — С удовольствием, только если потом вернемся сюда, ко мне! Кстати, а подарок ты уже выбрала? Здесь в Мельбурне есть игрушечная мастерская — спорим, ты никогда такого не видела!

* * *

— Кораблик, — восторженно вздыхает Лилавати, протягивая руки. — Как настоящий!

Деревянный, длиною в фут, с шелковыми белыми парусами, кораблик до смешного напоминает тот, на котором когда-то прибыла на Турнир Трех Волшебников команда Дурмштранга.

Лаванда представляет себе мастерскую — комнату в старом сельском доме, битком набитую сокровищами. У нее просто глаза разбежались, и Маррок улыбался ее восторгу. В доме оглушительно пахло свежераспиленным деревом, смолой и краской. И волшебством — хотя это Лаванде наверняка чудилось. Хозяин, нестарый еще маггл в заляпанном фартуке, следил за каждым ее шагом. Будто оборотень может быть неуклюжим!

— А он плавает? — звенит голосок Лилавати. — Папа, где он будет плавать?

— Мы же собирались пойти в парк. Мистер Блэйд покажет нам, как правильно запускать кораблик, — отвечает Парвати вместо мужа.

— Вы, мисс, его крестная, — серьезно говорит Блэйд, усаживаясь на пол. Лилавати плюхается рядом. — И должны дать кораблю имя. Настоящие крестные еще разбивают о его борт бутылку шампанского, но ваша мама вряд ли позволит…

Парвати смеется:

— Почему нет? Поставим щит и наложим потом Репаро. И как ты его назовешь?

Лилавати смущается, прячется за материнскую спину и оттуда шепчет:

— «Маугли». Можно?

* * *

— У меня на редкость умная племянница, — заявляет Падма. Они втроем сидят на скамейке, пока Санджай и Маррок караулят Лилавати, в десятый раз приказывающую «сделать ветер, чтобы кораблик поплыл». — Маугли, воспитанный волками!

Лаванда пожимает плечами. Лилавати наверняка ничего такого в виду не имела — хотя она очень умная, кто же спорит.

— Он мне нравится, — говорит Парвати. — Мы не самое легкое общество для магглорожденного, но он справляется. А как на тебя смотрит! Надеюсь, теперь ты поймешь, чем мужчина отличается от мальчика! И наконец — как это называется, Падма? Закроешь гештальт?

Падма с удовольствием разглядывает обтянутую джинсами задницу Маррока.

— Даже сравнивать нечего! Насколько я понимаю, он далеко не беден? Можешь не рассказывать — но ни о каких хибарах вроде той, у Оттери-Сент-Кэтчпоул, здесь речь не идет?

Маррок оглядывается и улыбается сначала им всем, а потом отдельно Лаванде, и она почти ждет, чтобы детский праздник наконец закончился, и начался их собственный, один на двоих.

* * *

Они едут в маггловском метро до вокзала Сент-Панкрас: Маррок называет это тренировкой терпения и всю дорогу водит пальцем по раскрытой ладони Лаванды, так что отрастающие волосы на затылке встают дыбом, а сердце колотится в горле. Он находит ее пульс и улыбается.

На вокзале он заталкивает ее в какой-то закоулок, прижимает к стене.

— Поездом часа полтора. — От щекотного шепота Лаванда вздрагивает и прижимается теснее. — Автобусом четыре или больше. Кажется, я согласен на эту твою аппарацию...

…Наотрез отказавшись от нее несколькими часами раньше:

— Встретимся, где скажешь. Если что, я и прогуляться не против.

Но сейчас другое дело. Говорить «Не бойся» глупо: она обхватывает его одной рукой, другой вынимая палочку, бормочет «держись крепче» — и почти сразу же:

— Аппарейт!

И едва не падает, принимая на себя тяжесть его тела.

— Вот это номер! — Он оглядывает собственную гостиную и выдавливает ошеломленную улыбку.

— Теперь я понимаю… но мне, похоже, лучше присесть! — и утягивает ее на диван.

— Голова не кружится? Не тошнит?

— Если кружится — то только от тебя.

Сейчас, думает Лаванда. Сейчас-то уж точно все будет. Он затаскивает ее к себе на колени, спиной к груди, заставляет запрокинуть голову и впивается в шею. И наконец-то — наконец-то его рука скользит по плечу вниз, ложится на грудь и стискивает сосок.

Лаванда стонет и неловко тянется к пуговице на его джинсах, он перехватывает руку, лижет ладонь, вбирает в рот пальцы, один за другим.

— Останешься? Чтобы никуда не торопиться. Чтобы целую ночь. Сделать все, что хочется…

Шепот горячий и протяжный, как жидкий шоколад, он проникает в нее, собирается внизу, между ног, и она тяжело дышит и трется о грубую ткань.

Маррок усмехается. Пуговица будто сама собой расстегивается для него, шуршит молния, длинные жесткие пальцы проезжаются между ног, скользят по мокрому, трут, кружат, нажимая то сильно до боли, то едва заметно — а потом одним точным движением он загоняет их внутрь.

Лаванда кричит, выгибаясь, пальцы движутся равномерно и неумолимо, и она сдается, почти мгновенно соскальзывая в оргазм.

— Детка, — он отпускает ее, чтобы тут же усадить удобнее и снова обнять, — ты такая… Я просто не верю, что мне так повезло…

— А ты? — спрашивает она. — Можно, я тоже?

— Там, — говорит он, указывая подбородком куда-то вверх. — В спальне, хорошо?

— Я не могу остаться. Дежурство…

— Его перенесли? Сегодня же суббота? Я думал…

— Чрезвычайное положение, — объясняет она. — Наверно, уже объявили официально — по крайней мере, после нападения на больницу должны были. Пока не для всех, только для аврората… для нашей полиции. Да даже если бы и нет, все равно меня могут вызвать в любой момент, как одного из основных свидетелей.

— Тебя? Тебя-то с чего?

— Воспоминания — помнишь, я рассказывала, что можно их… как бы вынимать из головы и потом смотреть? Я нашла такие, где видно этих, нападавших: не лица, другие приметы — татуировки, голос, манеру колдовать. Она у каждого своя, как… как почерк. Есть заклинание, вызывающее огонь, Флагранте — по нему особенно заметно.

— Ого! А еще сомневалась! Тебя за такое и повысить могут!

— Не знаю, — она кладет голову ему на плечо. Возбуждение улеглось, ей тепло и спокойно, и не хочется двигаться с места. — И я здесь не причем, просто совпало. Если бы тогда в Дерби отправили не меня, если бы я не опознала Рона…

— Все время этот твой Рон. Мне начинать ревновать? Хотя… если б не он, ты бы не попала в Мельбурн, и мы бы не встретились. — Он ведет кончиками пальцев по изуродованной щеке. — А нельзя позвонить, или как оно у вас делается? Сказать, что ты заболела или еще чего?

Ответить она не успевает — звонит телефон.

Лаванда с сожалением встает, выпуская его, поправляет одежду — все равно придется уйти, так что лучше воспользоваться моментом.

Маррок выходит на кухню.

— Нет, не изменились, — говорит он отрывисто. — Все как запланировано. Я с вами не в игрушки играю! Через час, и чтобы все было стерто!

— На наружной двери в овчарню нарисовали какие-то каракули, — объясняет он, входя в комнату. — Не лень же кому-то было! Все испакостили, краска вонючая, овцы пугаются. А моим помощничкам, видишь ли, не хочется ехать куда-то, на ночь глядя! Даже за двойную оплату!

— Если хочешь, я сотру, — предлагает Лаванда. — Палочкой.

— Да я их уже вызвал. Прикинь, они приедут, а тут чисто? Но теперь буду знать. Так я тебе позвоню? Или ты мне?

* * *

Звонок раздается много раньше, чем она рассчитывает. Лаванда успевает добраться до Министерства, устроиться в дежурке и даже налить себе кофе: выходного после ночи тоже не предвидится.

Она отпивает глоток, окончательно замечтавшись, даже глаза прикрыв. Джек Рэббит, ее напарник по нынешнему дежурству, смотрит из угла, но подходить не рискует — и подпрыгивает на месте от бесцеремонного маггловского трезвона.

— Да? — говорит Лаванда, прикрывая за собой дверь кабинета и ожидая услышать тягучее: «Детка, я соскучился». Но голос в трубке принадлежит кому угодно, только не Марроку. Через секунду она узнает его.

— Браун, — говорит Рональд Уизли, не утруждая себя приветствиями. — У вас в аврорате крыса.

— Что?

— Меня сейчас навестили эти, из паба, — продолжает он. — Сняли защиту, но на маггловских штуках погорели, я ушел. Сможешь сейчас к моему старому дому? В Дерби? Жду четверть...

Голос пропадает. Лаванда пробует набрать номер, но слышит только: «Телефон абонента выключен».

* * *

Крыса, думает Лаванда, летя по коридорам к камину. Не Гарри — тут она может поручиться. Но Гарри мог рассказать кому-нибудь, Грейнджер уж точно. Она не позволяет себе подозревать Грейнджер, но больница — не аврорат, там их мог подслушать кто угодно. И не факт, что в Сент-Мунго у пожирательских последышей не было своего человека. Проведали же они откуда-то о палате Грейнджер? Но о Роне узнать не могли, так что — Министерство как минимум.

Она выскакивает через камин на улицу, заставляет себя успокоиться. Столько перемещений за один день! Сосредотачиваться все труднее, но на этот раз все срабатывает как надо.

Черч-стрит не из тех улиц, где гуляют допоздна. Хлопок аппарации, и тот звучит здесь слишком громко, и Лаванда поспешно прячется под чары невидимости.

— Что ты подарила мне на шестом курсе? — слышит она. Вопрошающего не видно.

— Красное стеклянное сердце.

— Давай сюда, Браун, — говорит он хмуро, выступая откуда-то сбоку. — Пока до тебя дозвонился, телефон посадил.

— А Патронус послать? — спрашивает она зачем-то.

— Откуда у меня Патронус? И вот что: я этих уродов в лицо не видел. В Поттера не играл, сразу свалил. Но больше некому.

— В Министерство сейчас нельзя, — говорит Лаванда и скорее чувствует, чем видит кивок. — Может, ко мне домой? До утра отсидишься, а дальше посмотрим. Но лучше бы известить…

— Кого? Поттера? Без меня.

Она мешкает: уж слишком все напоминает недавнюю сцену на вокзале. Но делать нечего — Лаванда протягивает руку, и тут жетон у нее на груди едва не подпрыгивает, нагреваясь. Она достает его и читает подсвеченную красным и различимую даже в темноте надпись:

— Оттери-Сент-Кэтчпоул, Нора.

* * *

Рон так и аппарирует, матерясь. По крайней мере, первое, что слышит Лаванда, оказавшись на месте — пожелания магическому миру поиметь самое себя в особо извращенной форме. Но думать об этом некогда: около ворот Норы идет бой, иначе не скажешь. Лаванда машинально выставляет щит, прикрывая кого-то в аврорской форме. Тот посылает Ступефай в человека в маске, оборачивается к Лаванде и оказывается Праудфутом.

— Браун? Давай за забор, будем ставить купол!

Рона уже нет рядом: она понятия не имеет, куда он подевался.

— А хозяев? Эвакуировали? — кричит она Праудфуту. Тот отмахивается:

— Не было никого! Уехали! Ну, на раз-два-три!

Противоаппарационные чары накрывают Нору, и сад, посреди которого когда-то возвышался свадебный шатер, и лужайку, где стояли столы, и кусты крыжовника, под которыми выпивали музыканты из «Вещих сестричек» и Джордж Уизли. Лаванда видит, как снаружи, по ту сторону купола, возникают все новые и новые фигуры в красных мантиях: по сути, она свое дело сделала.

— Браун! — вопит Праудфут.

Прямо на нее из пронизанной лучами заклятий темноты вылетает фигура в маске. Лаванда почти одновременно с Праудфутом выкрикивает:

— Ступефай!

Пожиратель врезается головой в землю, как-то странно дергается и застывает неподвижно.

— Твой, — командует Праудфут, срываясь с места.

Лаванда подходит ближе, упирается палочкой в затылок упавшему — и, сама не зная как, вдруг понимает: мертв. У мертвых, оказывается, совсем другой запах, даже у тех, кто погиб только что.

Она поднимает его Мобиликорпусом и вглядывается в незнакомое лицо — совсем мальчишка, не старше двадцати, — но больше ничего не успевает: ее опять атакуют. Она ставит щит за щитом, чувствуя, что выбивается из сил. Кто-то сшибает напавшего, тот кидается в сторону и исчезает из виду.

— Они забирают своих! Не давай утащить! — кричат ей.

Лаванда поднимает палочку, чтобы наложить чары ненаходимости. Голова убитого свешивается книзу, как у сломанной игрушки. Становится видна шея — чистая, без единой отметины. Кто играет в них? — думает она — и замирает на месте. Правильный ответ — никто. В игрушки больше никто не играет, он сам сказал. И картинки успели стереть.

Крыса в аврорате, повторяет Лаванда, проходя сквозь барьер и готовясь аппарировать. Глупая влюбленная крыса.

* * *

Не в гостиную, как привыкла. Не во двор. Самое подходящее — живая изгородь недалеко от дома.

Лаванда втягивает воздух. Краска, значит? Здесь пахнет только кровью. Кровью — и волком, который, вопреки всем волчьим законам и правилам, ждет, пока молодняк притащит ему добычу.

На открытое место плюхается метла: тот, кто прилетел на ней, даже подняться не может, так и копошится на утоптанном пятачке. Лаванда соображает, что ее могут засечь по запаху, и торопливо накладывает еще один слой чар. Но Маррок ничего не опасается. Он выскакивает из дома и, ругаясь не хуже Рона, заволакивает раненого в сарай.

— Остальные где? — слышит Лаванда. — Какого хрена вы полезли в дом? Сказал — поджечь сразу!

— Парни их пугнуть хотели… — сопит раненый. — Предателей крови-то!

Лаванда ждет. Из десятка прибывших невредимы всего трое: они помогают перетаскивать остальных. В сарай с овцами — не в дом, не в чистую кухню с запахами жареного бекона и свежих булочек, не в спальню с хрустящими простынями и мягким халатом на кресле. Лаванде не хочется плакать. Она ждет, пока на площадке перед домом не останется никого, уже собирается встать — и замирает. Принюхивается.

— Как я тебя звала на шестом курсе? — шепчет она в тень среди кустов. И слышит в ответ:

— Бон-бон.

— Ты как сюда попал?

— Как, как — на метле за этими прилетел! Думаешь, ты одна такая умная?

— Нужен купол, чтобы не сбежали, — говорит Лаванда вместо ответа. — С пяти шагов, отсюда не накрыть, у меня сил не хватит.

— Там двойные створки, попробуем после купола Алохомору с двух сторон, — говорит он так уверенно, будто уже бывал здесь раньше. И как только сумел рассмотреть? — Пошли!

Они опрометью несутся к сараю, успевают произнести заклинание.

— Алохомора! — кричит Лаванда, свободной рукой хватая тревожный кулон и сдавливая его между пальцев. Все. Почти все. — Всем оставаться на месте! Британский аврорат!

Откуда-то вылетает красный луч заклятья — и попадает в щит, выставленный Роном.

— Дура, — орет он. — Молчи!

Дверь слетает с петель.

— В гробу я видал ваш аврорат! — верещит из темноты уже знакомый тенорок.

И мир взрывается.

Эпилог 1. Гарри Поттер, здесь и сейчас 

Пропуск в Сент-Мунго ему выдают бессрочный, высшей категории доступа. В госпитале ничего не значат ни звания, ни чины, ни регалии: хоть Главному аврору, хоть Мальчику-который-выжил. хоть самому Министру приходится ждать, чтобы получить очередной свиток с печатью «Вход разрешен».

Гарри не возражает. Он готов тихо сидеть в углу, не поглядывая нетерпеливо на дежурную медиведьму. Набираться храбрости для самого страшного — для разговора с Гермионой.

Он пересекает приемный покой, отвечая на приветствия — и останавливается, поднявшись на два лестничных пролета. Прижимается лбом к холодной стене. Остается только длинный коридор, и в самом его конце — дверь в палату, и глаза Гермионы за дверью.

Гарри уже был везде: в Норе, куда срочно возвратились из Франции гостившие у Билла и Флер мистер и миссис Уизли. В магазине волшебных вредилок. У миссис Браун и у Парвати. Хорошо еще, в аврорат идти не понадобилось: он повернул обратно, наткнувшись в коридоре на Алисию Спиннет и Розу Целлер, рыдающих в обнимку.

Еще пять минут, думает он — и ловит себя на том, что мечтает отсрочить этот приговор, то есть разговор. Отложить до того дня, когда на свет появится их дочь. Не тревожить Гермиону, которой и без того досталось. Он так бы и сделал, если б не Рон, который заслуживает хотя бы этой последней честности.

Он отрывается от стены, делает шаг, потом другой.

Идет туда, где, положив руку на круглый, как луна, живот, его жена грызет яблоко и читает книгу. Идет, чтобы сообщить о трагической гибели того, кто столько лет был им ближайшим другом, потом призраком, несущим неведомую угрозу, потом, совсем недолго — надеждой на лучшее. Рассказать о Лаванде Браун, которой больше не нужно беспокоиться о наступлении полнолуния.

Специалисты пока не установили точно, как все произошло. Похоже, придется привлекать экспертов по маггловскому оружию. Гарри сглатывает, вспомнив кровавую груду в углу, овечью голову, подкатившуюся прямо ему под ноги, запахи крови и дыма. Удивительно, думает он, что лица Рона и Лаванды почти не пострадали. Практически чудом. От третьего рядом с ними — по-видимому, главаря банды, — не осталось практически ничего.

Коридор только кажется длинным. Всего двадцать шагов отделяют Главного аврора от маленького мальчика в Хогвартс-экспрессе — мальчика, который недавно поверил в волшебство и сказку. Он оборачивается, словно хочет увидеть, как откроется дверь в его купе, но все двери закрыты.

Гарри Поттер останавливается и ждет, не в силах войти.

Эпилог 2. Неизвестно когда и где 

Рональд Уизли 

Он приходит в себя, все еще продолжая злиться на дуру Браун, вздумавшую ни с того ни с сего поиграть в героев, и на меченых сволочей, раздобывших где-то маггловскую взрывчатку: с чарами ее уж точно не перепутаешь.

И понимает, что снова попал. Сарай затянут дымом, так что все вокруг кажется нереальным.

Из угла, куда, похоже, отволокли раненых сопляков, даже стонов не слышится. Зато волчара стоит на своих двоих и прикрывается Браун: она явно ничего не соображает, но хотя бы может моргать.

— Палочку на пол.

Рон медленно, с усилием садится, хватаясь за голову и за бок и изо всех сил изображая, как ему погано. Палочка уцелела, отдавать ее не хочется. Он позволяет себе колдовать всего пару недель после долгого перерыва, отдать сейчас палочку — все равно что руку себе отрубить.

— На пол!

Рон отталкивает палочку от себя, она катится, застревая в соломе.

— Может, поменяешь ее на меня? — хрипит он. — А то нехорошо как-то.

— Почему же нехорошо? — лыбится оборотень. — Наоборот, просто класс. Подарок судьбы. Рональд Уизли, если не ошибаюсь?

— Не твое собачье дело, — не выдерживает Рон.

— Очень даже мое. Фенрир Грейбек, помнишь такого? Тебе, я слышал, за него орден дали?

— Ого! — изумляется Рон совершенно искренне. — Ни хрена себе! Фенрир, вонючая псина? Педофил гребаный? Кто он тебе? Папаша, не иначе? — язвит он — и понимает, что угодил прямо в цель.

Оборотень отшвыривает Браун, наступает на палочку, так что она ломается с хрустом, и бросается на Рона — тому только-только хватает времени вытряхнуть из рукава маггловский пистолет и выстрелить почти в упор. Браунинг не подводит. Рон стреляет еще и еще, чтобы наверняка. Оборотни и так-то живучие, а Грейбеков ублюдок тем более.

Браун кряхтит и ворочается, Рон наклоняется к ней — и тут пробивающийся в дверном проеме восход заслоняет тень.

— Люмос! — произносит знакомый до тошноты голос.

Сарай наводняют авроры. Их с Браун обходят по широкой дуге: наверно, привыкли не мешать начальству. Солома хрустит под блестящими сапогами Главного аврора Поттера. Овцы испуганно блеют и мечутся за загородкой в дальней половине.

Рон смотрит себе под ноги.

Палочки у него больше нет. Как и всего остального — жены, дома, родителей, даже ненастоящих. Он не знает, по кому из них скучает больше. В голове все как-то странно перепуталось, и он сам порой не может понять, как его зовут — Ронни или Робби, кто отправлял его в школу с бутербродами с солониной, а кто кормил здоровым завтраком перед ночной сменой в больнице. Кажется, сейчас у него отнимут даже идиотку Браун, поделом ей. Он подбирает обломки палочки и ждет.

— Энервейт! — говорит Поттер и машет рукой, подзывая к Браун целителей. — Рон? Ты ранен? Помощь нужна?

Он молчит.

— Ты аппарировал вместе с Лавандой? Что здесь случилось? Твой след не смогли засечь…

Правильно, дело в первую очередь. Зато и голос возвращается:

— На метле, — говорит он. — Этот ублюдок ей мозги запудрил, прикидывался… овечкой. Мне соседи все уши прожужжали: какая, мол, милая пара, как мы их удачно познакомили.

— Соседи? — растерянно переспрашивает Поттер.

— В Мельбурне. Там, где они жили, пока крышей не поехали, — припечатывает Рон, нажимая на слово «они».

Срабатывает — чертов очкарик затыкается, не переставая рассматривать его, как картину на выставке, а потом вдруг снимает очки, устало массируя переносицу, и просит:

— Рон, пожалуйста… Пожалуйста, прости нас. Пойдем домой.

Надо бы послать его, думает Рон. Или свалить молча. Но ничего такого не делает, и Гарри, помедлив, протягивает ему руку.

Маррок Блэйд 

Рыжий приходит в сумерках.

Блэйд не слишком хорошо помнит, как выбирается из овчарни и отводит глаза аврорам: в памяти остаются только чары подобия, второпях наложенные на одного из недоволчат. Но как-то отводит и даже заползает в отнорок в углу. Земля кружится, встает дыбом, будто пытаясь сбросить его, тело кажется и слишком легким и каменно тяжелым.

По правде говоря, он надеется перекинуться и исцелиться в волчьем обличье, как учил отец — но сил не хватает. Перевязывает на ощупь самые большие раны обрывками рубахи и ложится ждать. Спать нельзя — во сне можно истечь кровью, но он то и дело уплывает в забытье и более-менее приходит в себя, только когда наверху раздаются шаги.

Блэйд прислушивается к себе: кровотечение остановилось, но ни драться, ни даже встать он не в состоянии. Пришедший не прячется: шуршит травой, раздвигает ветки кустов, а потом выдает громкое:

— Хоменум Ревеллио! А, вот ты где!

Веснушчатая рожа нависает сверху.

Не слишком церемонясь, его выволакивают его из отнорка каким-то заклинанием, опускают в траву. На рыжем чистая одежда, хорошие ботинки. И палочка новая.

— Вот нафига было ту ломать? — спрашивает он.

— Сработало же.

Блэйд пытается указать на обновки, но в животе режет так, что он, скуля, откидывается назад.

— Зелье принес? Давай скорее!

— Не помрешь, — ухмыляется рыжий. — Что я, не видел, куда стреляю? У нас все под контролем! И я теперь не кто-нибудь, а лучший друг Гарри Поттера, если ты еще не понял. По новой. Так что сначала кое-кто поклянется не зарываться, а слушать умных людей, а уж потом получит зелье.

— Это кто умный? — хрипит Блэйд. Но боль становится все сильнее, и он готов согласиться на что угодно. — Ладно, валяй свою клятву!

…В сущности, он сам поступил бы так же, думает Блэйд, блаженно расслабляясь после двойной дозы обезболивающего зелья и пары исцеляющих заклятий. Они не друзья — всего лишь союзники до поры до времени. Пусть старается, а расквитаться за отца можно будет и позже.

— Тебя куда сейчас? — спрашивает рыжий, по-прежнему держа палочку наготове. Блэйд оценивающе на него смотрит.

— К нашим, на остров.

— Ага, — кивает тот, получив координаты аппарации. — Извини, ничего личного. Петрификус Тоталус.

Может, обратить его? — прикидывает Блэйд лениво. Уж слишком они похожи, и сработались почти сразу — зачем добру пропадать? Мысль ему нравится. Да, не убивать, а обратить. Потом.

Когда они наберут новую армию и свалят наконец непотопляемого Гарри Поттера.

Лаванда Браун 

Орден Мерлина третьей степени Лаванде вручают за три дня до полнолуния. От переноса на более удобное время и вообще от торжественной церемонии она отказывается наотрез, и Гарри приносит блестящую побрякушку и наградной лист в дежурку. За премией нужно будет подойти особо, в финансовый отдел.

Алисия и Роза виснут у нее на шее, Джимми уважительно жмет руку, Джек Рэббит интересуется, что она делает в следующую пятницу (и получает в ответ: «Иду на свидание. Не с тобой»).

Разумеется, никуда она не идет, но бедолага Рэббит, горько жалеющий, что упустил возможность стать героем, уматывает в свой угол.

Кто-то приносит сливочное пиво, маггловский сидр и пирог. Через полчаса о Лаванде более или менее забывают: празднование переходит в формат вечеринки. Гарри, как ни странно, все еще не уходит — наоборот, подсаживается к ней. В руках у него тарелка с куском пирога.

— Овцы, — говорит он после очередных поздравлений. — И свиньи. Ума не приложу, что с ними делать.

И, пока Лаванда глазеет на него, объясняет:

— Те, с фермы. Они-то ни в чем не виноваты. Я сделал запрос в отдел сельского хозяйства, но…

— Не смотри на меня, — быстро говорит Лаванда. — Я их не знаю и знать не хочу, разве только в готовом виде.

Гарри уныло кивает.

— Вот и Рон так сказал. Что он целитель, а не пастух. И ноги его там не будет. А потом — представь, согласился пожить до конца лета, если помощники найдутся! Он сильно изменился, правда?

Лаванда не отвечает: Рона Уизли она не видела с той самой ночи. Гарри жует пирог, болтает, как счастлива Гермиона, чего ему стоило рассказать обо всем старшим Уизли и получить их прощение — и наконец уходит.

Все как всегда, думает Лаванда: есть Золотое трио, и есть все прочие, не слишком ему интересные. Впрочем, ей самой одиночество не грозит. Мама и Парвати, попеременно за ней присматривающие — страшная сила.

Мама даже — неслыханно! — предлагает свои услуги в ночь полнолуния, но Лаванда отказывается.

— Мы отлично справимся, миссис Браун! — уверяет Парвати. — У меня большой опыт! А через два дня ждем вас в гости!

Курьер из Министерства приносит зелье. Лаванда плотно закрывает дверь спальни, оставляя Парвати в гостиной, раздевается и, прежде чем завернуться в халат, встает перед зеркалом со склянкой в руке. Он врал, напоминает она себе. Об этом — как и обо всем остальном. Но даже если и нет, это ее собственная жизнь, какая ни есть, и она хочет помнить ее, всю целиком.

* * *

Как ни странно, утром после обращения ее встречает не Парвати, а палочка, лежащая на безопасном расстоянии от решетки так, чтобы дотянуться рукой, а не лапой. Что-то случилось? — пугается Лаванда, завязывая пояс неубиваемого халата, и, торопясь и цепляясь за перила, не чуя ступенек под ногами, взбирается по лестнице.

Голоса она слышит на полпути: один из них точно принадлежит Парвати, а другой…

Лаванда открывает дверь: за безупречной накрытым к чаю столом напротив поджавшей губы Парвати восседает собственной персоной Рональд Уизли. Вид у него тоже не слишком счастливый. Картина на секунду расплывается, Лаванда жмурится что есть сил. Слезы? Да нет, откуда бы?

Она откашливается. Оба вздрагивают, Рон соскакивает с места.

— Браун, ты только не ругайся, мне и так уже сегодня выдали по полной! И скажи ей на будущее, чтоб так на меня не смотрела! Что я…

«Подтвердите, что я безопасен», — вспоминает Лаванда.

Рон Уизли уж точно не безопасен. И не нормален — как и почти все они.

— Я… — повторяет он, моргая рыжими ресницами. — Я… Это я!

Парвати окидывает его презрительным взглядом и идет к выходу — так уверенно, что задерживать ее Лаванда не решается, только поплотнее запахивает халат и садится за стол, на свое место. Будущее, думает она. Вот и посмотрим, каким оно будет.

fin