Грехи Альбуса Дамблдора (гет)

Утром Гермиона привычно спустилась по скрипучей лестнице на кухню, опасаясь застать там Геллерта Гриндельвальда, но на кухне никого не было. Аберфорт, как обычно, ушел строить коровник. Альбус, против обыкновения, закрылся в своей комнате. Гермиона запустила в печку тосты, улыбаясь самой себе, подсмотрела в справочнике пару новых хозяйственных заклинаний и начала готовить завтрак. За последнюю неделю она выучила больше хозяйственных заклинаний, чем за всю прошедшую жизнь, причиной чему было то, что она взяла на попечение уже существующий дом, а не предприняла очередную бесплодную попытку наладить уют в своем пустом жилище. Гермионе хотелось думать, что Кендра Дамблдор была бы ею довольна.

— Альбус! — крикнула Гермиона, когда завтрак был уже готов, про себя отмечая, что ей уже стало не хватать его утренней болтовни. — Альбус, просыпайся!

Альбус ничего не ответил, и Гермиона, махнув рукой, начала подниматься по лестнице к его комнате.

— Черт тебя возьми, Альбус! — со вкусом сказала Гермиона, бесцеремонно пиная ногой дверь в комнату Альбуса и вспоминая о том, сколько раз она произносила это про себя во время седьмого курса, замененного охотой за хоркруксами. — Черт тебя возьми, немного рановато ожидать от меня завтрака в постель, а?

Альбус, к ее удивлению, уже сидел за столом, застегнутый на все пуговицы, и что-то чертил среди разбросанных во все стороны листков. Кровать была уже убрана, а может, и вовсе не тронута.

— Большое спасибо, — немного суховато сказал Альбус, едва взглянув на Гермиону.

Первым желанием Гермионы было двинуть Альбусу по голове подносом, но она вспомнила, сколько раз за прошедшую ночь Геллерт Гриндельвальд, записав ее, по-видимому, в число своих боевых товарищей, стучался в ее комнату и просил совета, чем можно помочь Ариане. Судя по всему, несчастная сестра Дамблдора была очень напугана приходом авроров и последовавшей дуэлью, и ее странную и дикую магию не сразу удалось взять под контроль.

— Альбус, — как можно ласковее сказала Гермиона, втиснув кое-как поднос на полку с книгами и приобняв Альбуса сзади за плечи, — я не стану относиться к тебе хуже, потому что твоя сестра больна. Даже наоборот.

— Спасибо, — глухо сказал Альбус, поймав руку Гермионы на своей груди. — Знаешь, мне не стоило приглашать тебя жить у нас. Магия Арианы стихийна, и она совершенно не может ее контролировать. Она вообще плохо разбирается в окружающем мире, — Альбус помолчал, словно собираясь с духом, а потом добавил с озлоблением и вызовом: — Этой весной она убила свою мать.

— Это не доказано, — мягко возразила Гермиона.

— Она убила свою мать, — жестко и беспощадно повторил Альбус, и Гермиона вдруг услышала, как с той же беспощадностью он будет повторять себе всю жизнь: «Я убил свою сестру». — Тебе опасно оставаться у нас.

Всю прошедшую неделю Гермиона чувствовала себя соглядатаем в мире, населенном будущим Темным Лордом, будущим директором Хогвартса, его несчастной обреченной сестрой и прочими людьми, которые в ее времени уже завершили свою жизнь. Но сейчас, обнимая Альбуса и чувствуя его прерывистое дыхание, она почувствовала, что этот мир — ее настоящее.

— Я никогда не боялась смерти, Альбус, — решительно сказала Гермиона. — И я останусь с тобой, сколько смогу.

В этот момент в углу комнаты запел феникс. Фоукс пел светлую и печальную песню, похожую на ту, что он пел на похоронах директора Хогвартса Альбуса Дамблдора несколько лет назад, и когда Гермиона взглянула на него, она увидела, что Фоукс плачет.

— Альбус, — прошептала она, цепляясь за сумасшедшую надежду, но Альбус только коротко вздохнул, кинув взгляд на своего феникса.

— Бесполезно, — тихо ответил он. — Фоукс потому и плачет, что бесполезно.

После обеда Альбус и Гермиона сидели на земле под рододендроном, осыпаемые последними лепестками цветов, которые срывал прилетевший с севера прохладный ветер, и просто молчали о том, что ими было сказано утром. Гермиона привалилась спиной к груди Альбуса, так что он не видел ее лица, но чувствовал ее тепло, и так ему было проще говорить, если в памяти всплывало что-то еще, что потом становилось вдвое легче, разделенное на двоих.

— Знаешь, — тихо сказал Альбус, прижавшись щекой к голове Гермионы, — Ариана была такой забавной девочкой. Может, только слишком живой. От ее магии в доме постоянно что-то падало или билось, — Альбус помолчал и добавил: — Иногда так хочется повернуть вспять время.

— Я знаю, — ответила Гермиона. — Хочется. Но нельзя.

— А если было бы можно?

— Было бы все равно нельзя. Просто подумай, Альбус, — тот, кто может изменить время, попав в прошлое, сам существует только в своем времени. И как только он что-то изменит, его самого не станет.

— Ну и пусть, — с отчаянием сказал Альбус. — Я бы и исчез к чертовой матери, только чтобы Ариана не ходила в тот день в деревню. Когда она вернулась... мы сначала не узнали ее. Она стала такой же, как и сейчас. Непонятной. Страшной. Я не знаю, что там с ней сделали. Наверно, только отец это знает, но он похоронил эту тайну в Азкабане.

— Твой отец поступил правильно, — убежденно сказала Гермиона, сама не понимая, когда в ней образовалось такое презрение к абсолютной морали.

— Правильно? — Альбус дернулся, но потом снова сцепил руки у Гермионы на животе. — Знаешь, наш директор Пиний Нигеллий Блэк тоже всегда так думал. Впрочем, он считал, что жизнь магглов вообще ничего не стоит и что волшебник может убивать их только за то, что они встали у него на пути. Моего отца он считал чем-то вроде мученика идеи магического превосходства, и потому относился ко мне по-особенному. Можно сказать, любил меня, хотя я был не на его факультете. Ему нравилось давать мне награды, делать меня старостой и префектом, словно всем этим он утверждал свои взгляды, словно он делал это назло всем тем, кто имел глупость считать, что магглов убивать нельзя. А я, — Альбуса передернуло, — каждый раз, принимая от него то, что принадлежало мне по праву, чувствовал, что соглашаюсь быть палачом. Хуже того — делаю палачом своего отца.

— Альбус, мои родители тоже магглы, — ответила Гермиона после минутного молчания. — Но я все равно повторю: твой отец поступил правильно. Он защищал свою семью.

Гермиона не успела подумать о том, что хорошо бы на Хэллоуин помириться с Малфоями, которые тоже, если разобраться, во второй войне всего лишь защищали свою семью, как Альбус наклонился в сторону и заглянул ей в глаза.

— Гермиона, — почти неслышно сказал Альбус, — ты не рассердишься, если я тебя поцелую?

— Чудак ты, — ответила Гермиона и сама поцеловала своего будущего директора.

Поздним вечером, когда Гермиона и Альбус уже успели распить неизвестно откуда взявшуюся бутылку вина и окончательно опьянеть от поцелуев, они сидели на веранде дома Дамблдоров и весело болтали о всякой чепухе. Светлая грусть, соединявшая их почти весь день, куда-то улетучилась, и на ее место пришло бесшабашное веселье, которое несколько раз посещало Гарри и Гермиону во время охоты за хоркруксами, когда им приходилось совсем плохо.

— Слушай, я тебе уже обещала, что ты будешь директором Хогвартса, — говорила Гермиона, легонько пихая Альбуса, отчего он коварно падал назад в своем кресле-качалке, и Гермиона с его колен переваливалась к нему на грудь. — Ты придешь в свой кабинет, конечно, вот с такой бородой... с кульком лимонных долек...

— Зачем? — удивился Альбус. — Я их ненавижу. Их у нас все в семье едят, кроме меня.

— Ну, чтобы подсластить себе директорскую жизнь, — легкомысленно сказала Гермиона, отгоняя от себя мысли о том, что могли на самом деле означать пресловутые лимонные дольки Дамблдора. — А в кабинете будет висеть портрет Пиния Нигеллия Блэка. И ты ему скажешь: а ну, Пиний, катись-ка от меня... с поручением.

— А куда? — спросил Альбус, смеясь. — Кто еще повесит у себя портрет этого брюзги? Разве что сами Блэки.

— Ну да, — признала Гермиона, — Блэки и повесят. А потом тот портрет украдет и спрячет в свою сумочку одна грязнокровка.

— Класс! — засмеялся Дамблдор. — Пиний Нигеллий Блэк в маггловской сумочке. И о чем он будет разговаривать с этой храброй девушкой?

— О многом, — попыталась вспомнить Гермиона, уже не совсем уверенная в том, что можно выбалтывать, а чего нельзя. — О том, как она может одолеть Темного Лорда и прочих чистокровных преступников. О медальоне Слизерина, о домовых эльфах, о его внуке, попавшем в Гриффиндор.

— Ой! — стонал Альбус. — Не могу! Блэки в Гриффиндоре! Пиний Нигеллий и домовые эльфы! Акцио... акцио пергамент! Я запишу.

— А что ты смеешься? — ехидно спрашивала Гермиона. — Вот ты будешь директором, будешь сидеть в своем кабинете весь такой в орденах Мерлина на шее... и на носу еще один..., а к тебе придут Блэки, штук пять-семь, и как закричат: «Директор Дамблдор! Наш мальчик учится в Гриффиндоре! Кошмар! Выньте его оттуда немедленно!»

— Ну а я тогда скажу: «А чего такого-то? Пиний Нигеллий мне вообще советовал домовых эльфов в Слизерин зачислять». — подхватил Дамблдор. — А еще я заставлю их всех писать «магглорожденный» тысячу раз подряд, пока не запомнят, как это пишется и произносится. Потому что ну безобразие же, согласись.

— А я, — заявила Гермиона, отнимая у Альбуса пергамент, — заставлю тебя сейчас писать тысячу раз «во имя высшего блага», пока ты не поймешь, что эта фраза не имеет смысла.

— Злюка, — ответил Дамблдор и чмокнул Гермиону в нос. — Это не моя фраза, это Геллерта.

— И твоя тоже, — упрямо сказала Гермиона, но Альбус не дал ей договорить.

— Вот теперь серьезно, — сказала Гермиона, чувствуя, как от смеха у нее кружится голова, и понимая, что последний бокал вина был лишним. — Когда у тебя будет учиться на Гриффиндоре один из Блэков, ты верь ему, ладно? И спаси его именно тогда, когда он не будет просить его спасать.