Пункт третий, подпункт четвертый (джен)

— Попробуй еще раз, — сказал — нет, черт, приказал! — Фьюри, и тут-то у Питера сдали нервы.

Он вообще-то не любил скандалить и мог отделаться и каким-нибудь “сэр, мне нужна передышка, правда”, но не пошло бы оно все в задницу, а? Питер развернулся к Фьюри, глотнул воздуха и выдал на каких-то девчачьих частотах:

— Идите вы все к черту, ладно?! — и, выпустив паутину под козырек кирпичной развалюхи, крайне вовремя возникшей из ниоткуда, прыгнул далеко в туман.

Длинные, размашистые прыжки, ветер в лицо — он даже не смотрел, куда пускает паутину, но она каждый раз за что-то цеплялась. За ветку гигантского вяза — видели на экскурсии в каком-то дремучем заповеднике, — за покореженный фонарный столб — уже лет десять стоит перед супермаркетом, покосившись, и никто не чешется демонтировать, — за штандарт американского флага под окном директорского кабинета, господи, как он не отломался-то, за пожарную лестницу больницы, где умер дядя Бен, за какую-то железку в недрах колеса обозрения, за антенну на крыше их дома…

Оттуда бы — и сразу в окно, и пусть бы там даже стояла на пороге Мэй и увидела бы его в этом костюме в подпалинах, “какого х… черта, Питер, как ты выглядишь, господи, ты не ранен?”, и он бы ей сказал, боже, тетя Мэй, дай переодеться, потом все расскажу, все в порядке, правда, ну хватит уже...

Окна нет, и в Белом Нигде Питер просто приземлился на подернутый дымкой асфальт и уперся ладонями в колени, пытаясь отдышаться.

Он пытался связаться с Мэй целую долбаную тысячу раз, и теперь от одной мысли о ней голова начинала трещать. Он только произносил мысленно “Мэй”, и на автомате представлял всю эту ерунду — ее дурацкий розовый фартук для выпечки, ключи с брелком с Эйфелевой башней, трехмерную модель какого-то безумного органического соединения на книжной полке — и хотелось уже просто засунуть голову под подушку и вырубиться.

— Да, парень, быть единственным героем — это тот еще геморрой, — вещал с невозмутимой мордой Фьюри, — и мы все тебе посочувствуем дома и сделаем сладкого молока на ночь, но сейчас не до этого, поэтому попробуй еще раз.

— Может, хватит косить под мистера Старка с его шуточками? — огрызался Питер.

И пробовал еще раз. Но ни черта не выходило.

Может быть, если б они не давили на него, как на долбанного мессию.

Или если бы та зеленая тетка не высосала из него все силы.

Или если бы кто-нибудь объяснил ему, как вообще работает этот несчастный магический скайп между камнем и реальностью и что ему, черт, вообще надо делать!

Питер выпрямился и чуть не выругался — его прожигала взглядом Алая Ведьма. Белое Нигде не нашло ничего лучше, чем заманить его к этой депрессивной злюке.

Из тумана проступали полуразрушенные бетонные глыбы. Напоминало кадры из фильма-катастрофы. Выдранные с корнем оконные рамы, железные штыри, каменная пыль в воздухе, изломанные деревяшки тут и там, перевернутый матрас, усыпанный битым стеклом… Ванда сидела у стены, согнув колени, и за спиной у нее на уцелевшем куске обоев топорщили руки-палки нарисованные человечки. Выглядело это все и так паршиво, но Ванда вдобавок еще крутила в руках желтую детальку от лего, и от этого натурально бежали мурашки.

— П-привет, — выдохнул Питер.

И опешил, когда Ванда вместо того, чтобы кивнуть или ответить, ледяным голосом приказала:

— Уходи отсюда.

Нет, это вообще как? И чего она на него пялится так, словно он к ней в комнату без стука ворвался?

Питер скрестил на груди руки, дернул плечом и хмуро отрезал:

— Сама уходи, если надо.

И вот ну просто протеста ради — сел на пол.

На жесткий холодный пол, щедро посыпанный осколками бетона. Вот черт, почему иллюзии такие натуральные, когда не надо?

Ванда еще с минуту на него потаращилась, мечтая сжечь на месте, но Питер из упрямства сам уткнулся взглядом в тонущую в тумане стену, и в конце концов Ванда тихонько хмыкнула, тоже еще как злобно, как настоящая ведьма.

— Ты напомнил мне Пьетро.

Тут Питер как-то сразу понял, что сейчас пойдут откровения. По опыту, наверное: на взрослых, он знал, иногда накатывало, и они сначала купались в своем горе и молчали — тетя Мэй, например, в такие моменты уплетала мороженое и выглядела при этом как наемный убийца, который ложкой жертве глаза вырежет, — а потом их прорывало.

Хотя кто такой Пьетро, Питер не знал вот совсем.

— Пьетро — мой брат, — словно услышав его мысли, тихо сказала Ванда. — В детстве он был очень назойливым и упертым, и если ему приходило в голову, что я почему-либо хочу побыть одна — что ж, он делал все, чтобы меня одну не оставлять. На самом деле, когда мы выросли, он остался таким же, только выгнать его стало еще сложнее — он научился быстро бегать, а я слишком боялась случайно причинить ему вред по-настоящему… В Гидре очень интересовались феноменом близнецов и считали, что лучше всего ментальные воздействия мне тренировать на том, кто крепко со мной связан.

Никогда не поймешь, что нужно — с важным видом покивать, будто ты такой современный доктор Фрейд, или задать вопрос, но Питер доверился чутью.

— Вас, э-э, заставляли мучить вашего брата?

— Недолго, — Ванда улыбнулась — очевидно, своим воспоминаниям, и эти воспоминания явно были не о сладкой вате и прогулках под солнышком. — До тех пор, пока я не показала им, что сила ментального воздействия, используемого на обычных людях, может быть ничуть не меньшей. После того, как они лишились пары своих сотрудников, они поняли намек.

— Вы их типа убивали силой мысли?

— Нет. Они сами себя убивали.

— А, вот оно что, — пробормотал Питер. Ванда недоговаривала кучу всего, и от этого воображение разыгрывалось сильнее. — Гм… Знаете, я вот сейчас подумал — хорошо, что вы на нашей стороне.

— Я ни на чьей стороне.

— Кхм… А вот это, ну, знаете, проблема.

Не то чтобы Питеру, вообще-то, хотелось лезть в душу ведьме, которая только что в красках — ну ладно, не в красках, но нетрудно додумать подробности! — рассказала, как она убивала сотрудников самой стремной организации последнего времени. Если честно — вообще не хотелось.

Но соберись, Питер Паркер, Человек-паук, тебе что, оставаться в Белом Нигде хочется больше?

Питер еще точно не знал, что скажет, когда открывал рот — что-нибудь вдохновляющее, или утешительное, или, как всегда, полную чушь протараторит, — но сказал только:

— Ч-что за хрень?

Потому что он вдруг оказался в своей комнате.

Жалюзи наполовину подняты, снаружи солнечно, и все тут залито светом. Неторопливо кружится в воздухе мелкая пыль. Учебник по биологии на столе, открыт на семнадцатой главе. Кровать застелена идеально ровно — черт, это тетя Мэй опять к нему заходила навести порядок, да сколько можно… За окном голоса и смех, рев мотоцикла, застрявшего на светофоре, громко сигналит машина…

— Питер… О господи, Питер!

— Мэй?! — Питер развернулся прыжком. — О боже, Мэй, что…

Тетя Мэй стояла у закрытой двери, и поперек ее груди белела клякса паутины. Огромный такой бинт, приклеенный к стене справа и слева. Как ремни в “Пятом элементе”, которые Лилу перетягивали во всех местах.

— Ты должен это сделать, — всхлипнула Мэй. Опухшие от слез глаза смотрели требовательно, господи, словно она опять промывала ему мозги по поводу домашки, от которой якобы зависит его будущее. — Давай, Питер. Времени мало.

— Что сделать? — беспомощно пробормотал он.

А потом выстрелил паутиной.

Это вышло как-то само собой, он, черт, даже ничего не делал, у него даже Карен не была активирована, и костюм вообще напоминал обычный тряпичный комбинезон, а не творение мистера Старка из каких-то сверхволокон… Питер опустил голову и увидел свою поднятую руку.

Паутина впилась Мэй в горло и зафиксировала шею.

— Черт, хватит! Карен, что происходит?!

— Протокол “Паучок-трусишка”, — раздался мелодичный голос Карен.

— Что… Карен, прекрати, выключи этот ужас!

— Не могу, Питер! — жизнерадостно отказалась она. — Данный режим не предполагает интуитивное управление!

— И что мне делать?!

— Получать удовольствие, Питер!

— Ты издева… Твою хрень, блин!

Сгусток паутины сорвался с запястья и ударился Мэй в лоб. Питер рванул вперед — и остался на месте. Костюм держал его, как сделанный из чистого железа. Питер испуганно всхлипнул и поймал взгляд Мэй.

— Мэй, я не могу!..

— Я что тебе сказала, Питер Паркер?! — рявкнула она, и Питер непонимающе мотнул головой. Господи, да что, что, черт, происходит?! Мэй сощурилась, и Питер знал, что если бы она сейчас могла, она бы наставила на него палец, как делала, когда у него случайно выходило довести ее до кипения. — Когда ты уже наконец-то начнешь хоть немного меня слушать? Я же сказала — ты должен это сделать, так что прекрати вести себя как ребенок и используй уже свою чертову паутину!

Он упрямо замотал головой, сцепив зубы и пытаясь в то же время сдвинуть чертов костюм хоть немного, но не помогла даже паучья сила.

— Вот пиздец, — срывающимся голосом выдал он.

И когда Мэй вместо того, чтобы возмутиться, принялась говорить что-то еще — опять о том, что времени почти нет, что чертовы артефакты без жертв не работают, что первая жертва их всех спасла, а вытащить должна вторая, и что хватит уже вести бесполезные разговоры, — он просто зажмурился.

Как вылетел еще один сгусток паутины, он услышал и так.

И когда Мэй замолчала, он понял, что это значит.

Паутина закрыла лицо.

Со временем твердеющая на воздухе паутина.

Господи.

— Протокол “Паучок-трусишка” деактивирован, — счастливо доложила Карен какое-то время спустя — минуту, две, чертову вечность. — Питер, у тебя высокий пульс. Провести полную диагностику?

За окном снова засигналила машина. Несколько резких, длинных гудков.

Застывшую паутину отскрести было почти невозможно. Даже ту, старую, которую Питер изобрел сначала, а уж новую, которой даже мистер Старк восхитился…

Но Питер не думал. Ни о том, почему паутина в этот раз застыла так быстро. Ни о том, что, отдирая ее от тела живого человека, можно содрать кожу. Ни о том, что человек сколько-то там может прожить без воздуха.

Он просто подцеплял твердые волокна, тянул, пальцы срывались, костяшки бились об косяк, и он, тяжело дыша, пытался снова.

— А ты стерва, да?

Его руку перехватили и прижали к телу, Питер дернулся, но теперь не костюм, а кто-то живой мешал ему двигаться. Он задергался снова, сквозь слезы уже ничего не различая и не в силах даже выдавить какую-нибудь угрозу, типа “убью!” или “отвали нафиг!”, но в ответ тиски только стали плотнее, и над ухом раздался голос:

— Тихо, парень, эй... Я сказал тебе остановиться, ты меня не услышала?

— Я ничего не делаю, — равнодушно ответил на это другой голос.

— Умница. Питер, дружище, слышишь меня? Давай, приходи в норму, это всего лишь какой-то гипноз. Эй?

— Что здесь происходит?

— О, док. Ваша мисс, которая по плану должна всех спасти, довела парнишку.

— Ванда? — Пауза. — Ладно. Мистер Барнс, позвольте. Питер, посмотри на меня. Ты меня узнаешь?

Питер кое-как разлепил глаза. Сглотнул, рефлекторно пытаясь избавиться от сухого комка в горле, поморгал еще, пока не удалось поймать чужой взгляд.

— В-вы в-в-волшебник, — выдавил Питер устало.

— Отлично, — комментировать Стрэндж не стал. — Остальных узнаешь?

Питер нехотя кивнул.

— Мистер Барнс, — он скосил глаза на железную руку, все еще обнимающую его поперек туловища, и Барнс отступил на шаг. Питер перевел взгляд на Фьюри. — Директор. И… она.

Ванда уже не сидела — стояла рядом с Фьюри, и он некрепко, но выразительно держал ее за локоть.

Стрэндж удовлетворенно кивнул.

— Как ты себя чувствуешь?

— Э-э… — Сердце прекратило долбиться о грудную клетку, но умереть здесь и сейчас еще немножко хотелось. — Т-так себе. Но ничего. В смысле, ну… — Питер выдохнул, набрал еще воздуха и уже тверже сказал: — Я в норме.

Ванда смотрела куда-то в землю, но когда он поднял глаза — посмотрела в ответ.

Без злости, без мстительного удовольствия, с которым рассказывала об умерших засранцах из Гидры. Спокойно. Уголки губ у нее дернулись — но не приподнялись, а замерли, чуть опустившись, и Ванда чуть склонила голову набок. Красных язычков нигде видно не было, значит, никто его сейчас не сканировал, но по спине все равно пробежали мурашки, и Питер поморщился, дернув плечом.

— Рад это слышать, — громко сказал Стрэндж. — И раз уж мы все собрались, предлагаю мисс… Ванде никуда не торопиться и все-таки поучаствовать в разговоре. Раз уж она не настолько теперь презирает свои способности, чтобы не использовать их вовсе.

Питер уставился на Стрэнджа: тот впервые говорил так, что ни о каком предложении и подумать было нельзя.

Он не предлагал — он требовал.

И он был чертовски, просто нереально зол.

* * *

— Я вам еще раз говорю! — старушечий палец остановился ровно у Мэй перед носом. — У меня из-за вас весь потолок в пятнах и в плесени! Проверьте свою чертову воду, мисс!

Дыши, Мэй Паркер, дыши. И улыбайся, давай-ка, поискреннее, если ты сейчас наорешь на несчастную старушку, никому не станет легче.

— Миссис Уилкинсон, честное слово, я никак не могу вас зали…

— Это наверняка все эти проклятые тинейджеры! — гаркнула миссис Уилкинсон, и чертов ее старушечий палец почти ткнул Мэй в глаз. — Не выключают воду, потому что сидят в своих гаджетах, и мозги все у них давно выгорели от этих радиоволн!

— ...не могу вас залить, потому что я живу этажом ниже вас!

— И что с того?!

— Э-э, мэм?

За спиной старушки замаячила тучная фигура Нэда. Он стянул наушники и неуверенно помахал рукой, опасливо косясь на худосочное тело, затянутое в пестрый китайский халат. Пышные седые кудряшки венчала бейсбольная кепка. Миссис Уилкинсон напоминала престарелую болельщицу, сбежавшую из дурдома.

— Привет, Нэд! — бодро поприветствовала Мэй и хотела было жестом показать Нэду, чтоб он незаметно втек в квартиру и не вмешивался, но миссис Уилкинсон оглянулась и торжественно вскрикнула:

— Вот! — Теперь острый палец достался Нэду, и прямо в живот. — Еще один! Вечно шастает, ухажер молочный! А потом накурятся своей травки и чинят черти что, и у нормальных людей потолки текут!

— Какой травки? — ужаснулся Нэд.

— Веселенькой! — рявкнула старушка. — Что стоишь, парень? Давай выворачивай карманы, и чтоб никакой гадости, ни тебе, ни девице твоей! И куда ты только смотришь, Мэй Паркер, — осуждающе поцокала она языком, оглянувшись через плечо, — я б на твоем месте эту дурынду вообще из дома только за руку выпускала!

Нэд уставился на Мэй, Мэй — на старушку.

— А то знаю я их, — продолжала вещать та, — музыка сатанинская, травка — и потом будешь младенца няньчить еще одного, так никогда сама замуж и не выйдешь, умрешь старой девой, и талия твоя никому не сгодится!

Так, ну все.

Мэй уцепила старушку за плечо и бесцеремонно подвинула. Та оказалась не пушинкой, но и Мэй Паркер не просто так тут по крышам на паутине скачет, знаете ли.

— Нэд, в дом, — железным тоном приказала она.

И видит бог, нет еще пока в этом мире подростка, который после такого тона отказался бы делать то, что она говорит.

Дверь захлопнулась с грохотом, и Мэй без сожалений повернула замок, только фыркнув на доносящиеся снаружи угрозы вызвать полицию и — господи, вот старая дура, — инспектора из опеки.

— По-моему, сегодня у всех крыша едет, — пожаловался Нэд.

Без старушки он заметно расслабился и уже успел скинуть куртку и протопать в комнату. Там он уселся на стул, привычно поднял крышку ноутбука и выдохнул, словно все это время за ним гналась стая волков и наконец-то отстала.

— Когда я уходил, ма закатила такую истерику — просто ужас, — поделился он. Мэй вышла на кухню принести графин с лимонадом, но Нэда распирало, и слышно его было отлично и так. — Заявила, что я в жизни никогда не занимался математикой, и сейчас просто обманываю и вообще смерти ее хочу. Ну, то есть, я-то реально не к репетитору по математике, это ладно, но потом… Потом она заявила, что мне надо не тратить время на ерунду, а больше играть на скрипке. На скрипке, Мэй, ты представляешь? Охренеть же можно, я эту хрень только один раз в руки брал, в семь лет! Ма всегда хотела, чтоб я был музыкантом, говорила, они все интеллигентные, но это вообще какой-то дурдом… И ваша эта соседка — это вообще улет!

Мэй громыхнула графином об стол и устало потрепала Нэда по макушке. Ничего, может, миссис Уилкинсон не такая уж маразматичка. Вернется вот к Мэй ее “дурында” — и будет с Мэй в самом деле до школы и назад ходить за ручку, и пусть только попробуют всякие космические засранцы на них покуситься.

— Во всем мире дурдом, — сказала Мэй. — Начать хотя бы с этой их безумной акции.

— День Скорби, ага, по всему городу плакаты. У нас в школе организован пункт сбора пепла. — Нэд моментально помрачнел еще сильнее и щелкнул по клавиатуре так, словно это она во всем виновата. — Серьезно, они превратили спортзал в склеп, там куча свечей и все плевать хотели на пожарную безопасность, и в центре — какая-то фигня типа бассейна и рядом стенд, куда надо еще вписывать имена. Старшеклассников туда зовут волонтерами, типа там помочь кому донести банку с пеплом или подать платок, и знаете, это какая-то шиза… А правду говорят, что в День Скорби сам Генерал Америка будет говорить речь?

Мэй кивнула, поджав губы. По этому поводу она могла бы сказать еще много чего, но ушам подростка это слушать вредно. Вот уж кто мог подумать, что мистер Я-Национальный-Символ окажется таким упертым чугунным котелком, неуклюжим на поворотах…

— Погоди, — спохватилась Мэй, — как ты его назвал?

— А? Генерала? — как ни в чем не бывало переспросил Нэд.

— Капитана, — поправила она и пошутила: — Повышение в звании ему не светит уже полвека.

Нэд уставился на нее, чуть нахмурив брови. Почесал затылок. На автомате щелкнул по паре клавиш. Это еще что такое?

— Господи, Нэд Лидс, ну-ка не пугай меня. Сейчас еще скажешь мне, что Питер у нас Человек-таракан, и совсем отлично будет!

— Эй, да Человек-таракан — его нелюбимая шутка, он это терпеть не может, — тут же ухмыльнулся Нэд. — На втором месте шутки про комаров, а на третьем, кажется…

Питер как-то рассказывал про свое паучье чутье. Уже после того, конечно, как Мэй его раскрыла и поставила крест на всех его попытках отвертеться, и после того, как у них состоялся грандиозный скандал, и после первых двух недель, когда Мэй писала ему каждые полчаса, представляя его где-нибудь под крышей мэрии в миллиметре от бомбы с пищащим таймером. Так вот, когда уже все немного улеглось, Питер поведал, что у него есть особое чутье — любую опасность он чует издалека, и если даже в полукилометре от него из воздуха появится Дарт Вейдер, он это почувствует.

Питер тогда, конечно, намекал, что Мэй неплохо бы уже перестать так уж беспокоиться, а Мэй ему намекала о своем — что на каждое, Питер Паркер, паучье чутье есть чутье тетки, которая о тебе заботится, и которая всегда чует, если с тобой что-то может пойти не так, а с тобой теперь всегда что-то может пойти не так.

Так вот, звездный гигант, может, и распылил временно ее племянника, но чутье Мэй никуда не делось — раз, и диапазон его действия явно увеличился — два.

Потому что сейчас Мэй смотрела на Нэда и чувствовала, что все явно идет не так.

* * *

Тони покинул мастерскую только для того, чтобы принести с кухни минералки. Большую такую бутылку минералки и парочку яблок, да здравствует здоровое питание, чтоб оно уже упокоилось с миром через недельку, когда закончится этап реабилитации под названием “ничего нельзя, и вот этого тоже”.

Так вот — только ради чертовой надоевшей хуже некуда минералки, а вовсе не потому, что в девятнадцать ноль-ноль по центральному каналу будет трансляция всемирного пепельного безумия, и по этому поводу в зале организовали мини-кинотеатр.

Вообще не потому. В гробу он видел смотреть, как чертов Капитан Истерика со скорбной мордой кидает первую горсть пепла куда-то там.

До начала трансляции оставалось минуты три, и Тони ожидал услышать в зале полные слез голоса ведущих и репортеров, но экран оказался выключенным. На столике, как и полагается, стояли, испуская аромат на все здание, ведерки с поп-корном и несколько коробок с масляными пепперони, но выглядело это все нетронутым, а Мстители, все как один, со сложными лицами таращились на Брюса.

Брюс стоял посреди зала, растерянно улыбаясь, и смотрел на экран так, словно пытался включить его силой мысли.

— Эй, здоровяк, — не выдержал Тони, — ты отчаялся решить проблемы с зеленым парнем и пытаешься переквалифицироваться в Профессора Икс? Так я тебя уверяю, не надо впадать в отчаяние, не все так плохо.

— Что? А, Тони, это ты. — Брюс обернулся к нему, сфокусировал взгляд и с улыбкой нервно взлохматил волосы на затылке. — С чего ты взял… Да нет, что ты, телепатия — это совсем не мое…

Тони еще раз оглядел присутствующих — задумчивого Роуди, енота, увлеченно копающегося в своем гранатомете двумя отвертками, подозрительно слишком расслабленную Наташу, которая единственная успела стащить из ведерка горсть поп-корна и теперь неторопливо жевала, — и раздраженно закатил глаза.

— Тогда какого черта у вас тут происходит?

— Э… ничего? — попытался Брюс.

Нет, вот уж кто, а этот парень юлить не умел, у него явно творится какое-то “ничего”, а вот что у остальных… Тони скрестил на груди руки и прицельно уставился на Роуди. Тот намек понял и откашлялся.

— Доктор Беннер, попробуйте еще раз. Если это какие-то неполадки, то кому с ними возиться, если не Тони?

Брюс неловко кивнул и, подняв глаза к потолку, неуверенно произнес:

— Э-э, Понедельник? Не могла бы ты включить трансляцию Дня скорби, пожалуйста?

В зале повисла тишина. Наташа с совершенно нечитаемым выражением лица взяла банку колы и громко хрустнула кружком-открывашкой.

Отличное начало.

— Не понимаю, в чем дело, — Брюс виновато улыбнулся Тони, — кажется, я просто не нравлюсь больше твоему искину, Тони.

Да неужели. Тони нахмурился, прижав согнутый указательный палец ко рту.

— И давно ты пытаешься заставить мою девочку включить телек?

— Ну… Несколько минут. Но честно говоря, у нас с ней уже пару дней какие-то неполадки. Это очень необычно, раньше Понедельник была славной.

— Потому что раньше Понедельник была Пятницей, — сказал Тони. Так сразу и не поймешь, что лучше — чтоб крыша поехала у искина или у Халка. Искин-то можно починить, если только не воспылает опять жаждой уничтожить все живое и не составит парочку Таносу, а вот если заглючит Халк… Тони шумно выдохнул и позвал: — Пятница.

— Да, босс? — тут же раздался мелодичный голос.

— Почему не любишь доктора Беннера?

— Он называет меня Понедельник, — пожаловалась Пятница.

Если бы Тони не знал, что Пятница — хорошая девочка и не собирается становиться слишком уж самостоятельной, он бы сейчас подумал, что явно услышал в ее фразе обиду.

Брюс смущенно рассмеялся — посчитал, видно, что все это забавная шутка, но смех его затих, едва до него дошло, что остальные хихикать не торопятся.

— Это что, не розыгрыш? — разочарованно вздохнул он. — В смысле… Я не очень понимаю, что сейчас происходит. Я имею в виду, Тони, ты и Понедельник — это же такая старая песня…

— Звучит как какой-то гипноз, — подал голос Роуди.

— И кто его загипнотизировал, электрочайник с подушкой? — резко поинтересовался Тони. — Пятница, когда доктор в последний раз покидал здание?

— Ни разу с момента прибытия, босс.

— А когда доктор в последний раз ударялся головой в душе?

— В душе нет камер, босс.

— Какая досада, так может в этом все и дело? — Тони широко открыл глаза, наставив палец на Брюса, но тот шутку не оценил и, к тому же, заметно занервничал, и Тони поспешил подойти и приобнять его за плечи. — Ладно, ладно, здоровяк, не вздумай паниковать, сейчас Понедельник включит нам трансляцию, мы все порыдаем над нашим Капитаном Всемирной Скорби и немного расслабимся, а потом подумаем, что у нас вообще стряслось, идет? Пятница, девочка, включи нам мультики.

Пятница послушалась молча — включила канал “Дисней”, и несколько секунд по экрану металась златовласая девица, сверкая улыбкой маньячки, пока Пятница не решила, что этого для мести хватит, и не переключила канал.

Тони подтолкнул Брюса к дивану, где его тут же прибрала к рукам Наташа — к ногам, точнее, потому что, стоило Брюсу сесть, Наташины ноги как-то оказались на нем, — а сам остался стоять, глядя в экран и напряженно размышляя.

* * *

Никогда Стив не видел настолько огромной толпы. Он знал, что на похороны некоторых, к примеру, знаменитостей собирается много людей. Но теперь люди заполонили площадь, балконы домов, кто-то влез даже на фонарные столбы. То есть полиция, конечно, что-то регулировала, но, положа руку на сердце, если возникнет давка, никому эта регуляция не поможет. Стив представил, как спрыгивает с местной сцены-трибуны, оставив символический гроб на произвол судьбы, и пытается навести порядок в паникующей толпе. Даже не надо никакого взрыва, достаточно одной дымовой шашки, намёка, и… Стив устало помассировал лоб. Журналисты, конечно, уже столпились в отсеке для прессы, но близко их пока ещё не подпускали, и слава богу. Обычно всю эту кутерьму с прессой брал на себя Старк. Стив просто выходил вперёд, кивал, говорил что-нибудь необходимое и заранее согласованное и удалялся, и господи, как же это было удобно. Он всё ещё не привык к городу — после Ваканды, где зелень была повсюду, где сам состав воздуха, казалось, был другим. И уж тем более он не привык к настолько плотным толпам. Если здесь только половина города, то каков был он весь?

Речь ему, конечно, подготовили, и даже попытались с ним согласовать, в смысле, подсунули заламинированный лист сильно заранее, вот только текст на нём внезапно оказался дурной шуткой. Нет, предъявить раскаяние — пожалуйста, на это Стив сознательно пошёл, и был готов нести ответственность, и всё такое. Но не придумывать каких-то погибших друзей.

— Послушайте, — сказал Стив очередной безликой милой секретарше, которая как раз приводила в порядок стаканчики и бутылки с водой. Будто у них здесь конференция, а не попытка перетянуть часть огромного горя на себя. На бейдже красовалось: «Эйлин».

— Послушайте, — сказал Стив и осторожно взял её за плечо, — Эйлин. Я всё понимаю и готов выполнять инструкции, но то, что здесь написано, оно…

Эйлин оглянулась и довольно быстро озарилась этой профессиональной общей на всех улыбкой, но в промежутке Стив успел заметить и страх, и брезгливость, и досаду. Ну что ж, понятно, ничего не изменилось, бывший преступник — он и есть бывший преступник. Руку с её плеча всё же убрал.

— Я готов идти на уступки, — повторил Стив, потому что больше вокруг ни одного хоть сколько-то знакомого лица не было видно, и он понятия не имел, кто вообще сочиняет эти речи, и сколько этому кому-то заплатили, чтобы он… — я готов многое понять, но не прямую ложь. Я никогда не был дружен с Зимним Солдатом и со всей этой историей знаком только в общих чертах.

Эйлин попятилась.

— Мистер Роджерс, — она явно искала слова, — я, конечно, попробую согласовать вам встречу, но правки в текст надо было вносить раньше.

Что раньше текста он попросту в глаза не видел, было, видимо, целиком проблемой Стива. Вот зачем люди нанимают пресс-секретарей, просто секретарей и прочих специалистов по связям с общественностью. Обычно Стив был просто собой и это помогало, но теперь…

— Я не буду это читать, — сказал он негромко, но Эйлин уже повернулась к нему спиной. Палатки вокруг сцены трепетали на ветру, журналисты толпились вокруг. Если сейчас он развернётся и уйдёт, то и задание провалит, и со Старком поссорится. То есть он уже, но.

В конце концов, никто не будет держать пистолет у его виска с тем, чтобы он говорил только то, что написано. Уговор был — появиться на похоронах и, да, сказать предписанную речь, но он может позволить себе отступление от текста, раз уж там наверху они позволили себе отступление от правды.

На войне приходилось вдохновлять ребят, может быть, и сейчас выйдет неплохо...

— ...И хотя я сам, — проговорил Стив, отложив бумагу в сторону, — не терял в эти дни ни родственника, ни лучшего друга, — я скорблю вместе с вами. В конце-то концов, я уже просыпался один раз и обнаруживал, что все, кого я знал, либо состарились, либо мертвы. Так что я говорю вам — вы должны быть сильными.

Почему-то лица всех этих важных шишек, сидящих за его спиной и попивающих минералку, стали какими-то не такими. Как будто на минуту они вслушались в то, что он говорит, и даже не вознегодовали, а удивились.