Среди руин цветут деревья (джен)

1

Утреннее солнце едва поднялось над океаном, когда судьба сражения в городе на краю ущелья Рох была решена. Гномы мчались по улицам затопленной розовым дымом Сентабы, пытаясь найти выход из этого рассветного безумия. Волны непроницаемого тумана плыли среди домов и площадей, скрывая окружающую действительность настолько, что невозможно было разглядеть собственную руку, даже поднеся ее к глазам. Не в силах найти в тумане колодцы, через которые поднимались в город, гномы беспорядочно метались по улицам, судорожно хватая ртами воздух, вдыхали розовый дым. Рокат бесновался снаружи. Изрыгая проклятия, подземный король бросался к воротам, призывно свистел, выкрикивал заклинания, но переступить черту не решался. В траве, обманчиво-серой в этом розовом мороке, подмигивали красноватые фонари. Безуспешно Рокат пытался рассмотреть хоть что-то в городе, отделенном от него тонкой витой решеткой, — он слышал лишь, как с наступлением тумана ласкающие слух крики застигнутых врасплох жителей сменились предсмертно-паническим верещанием его собственной армии. Сейчас гномьему королю было уже не до планов мести коварному Эволдо, который знал секрет города, не до сокровищ джинксландцев и не до идеи опустить Сентабу в выкопанный под ней котлован, — Рокат призывал милость мироздания, умоляя показать его племени дорогу в спасительную подземную тьму. Что угодно, только не колышущийся над городом непроницаемый морок.

Панический гномий писк заглушался плеском фонтанов и звоном колоколов. Солнечные лучи, сталкиваясь с густой преградой, терялись в ней, город казался сейчас не более чем упавшим на землю диковинным облаком. И не мечи его жителей, не магия повелителя Сентабы — невиданной красоты туман, порождение ущелья Рох, душил сейчас в своих объятиях подземную армию, не давая уйти в спасительные глубины. «В городе не должно остаться ни единой живой души». Рокат взвыл, простирая руки к небу, призывая все известные ему проклятия на голову эвийского короля, а затем, горестно застонав, исчез в своем сумрачном царстве. На поверхности продолжал пылать розовый пожар.

Вопреки обыкновению, туман не рассеялся к полудню, лишь стал прозрачнее, игриво размывая контуры окружающих объектов. Ворота по-прежнему были закрыты. В расплывающемся розовом дыму Фертеб Кенейя шел по искалеченной Сентабе. Углубления дворов, выложенные мраморными плитами, отзывались тихим плеском фонтанов. И повсюду кровь, она въедалась в стыки плит, стекала в бассейны, капала, капала… Гномы заставали горожан еще спящими — совсем немногие успевали схватить оружие и выскочить из дома для обороны. На улицах местами было трудно пройти из-за нагромождения тел. Свои, джинксландцы, искромсанные длинными ранами, многие с перерезанным горлом или вовсе без голов — головы валялись отдельно, насаженные на длинные гномьи ножи. У подножия высокой башни лежала на светлых мраморных плитах женщина в тонком шелковом платье. Ее косы разметались в стороны, обнаженные ноги казались неестественно длинными. Одной рукой она прижимала к себе ребенка — видимо, старалась, даже падая, в надежде ускользнуть от озверевших карликов, закрыть его собой. Во внутреннем дворе соседнего дома оказалась сброшена в бассейн целая семья, и маленькие радужные рыбки, шевеля хвостами, медленно огибали безжизненные тела. Солдаты городского гарнизона полегли все до единого — с ними гномы расправлялись особенно жестоко. Кровь была повсюду: брызгами на окнах, густыми потеками на тротуарах, единственный яркий цвет в этом городе-мираже. Сентабу топили в крови. Непокоренную.

Гномов душил туман. Их нападение было слишком внезапным, чтобы горожане успели осознать происходящее и нанести им хоть сколько-нибудь значимый встречный урон. Бесчисленное множество низкорослых трупов не вызывало сейчас у Фертеба и его стражи никаких чувств — разве что брезгливость и отвращение: бородатые лица карликов были бурыми от удушья, некоторые, обезумев от розового дыма, ломали пальцами челюсти, лишь бы вновь получить возможность дышать, избавиться от сухого жжения в легких. Туман из ущелья Рох горел в телах подземных жителей, иссушая, — приговор, которому обычно требовалось несколько дней, выносился за считаные минуты.

Глава Сентабы направлялся в центральный храм города. Гномы побывали и здесь, их высушенные до скелетов тела, вперемежку с окровавленными останками молящихся, заполняли всю площадь храма. Стражники, бесшумно двигаясь впереди, убирали трупы с пути правителя, гномов насаживали на штыки и раскидывали по углам. В глубине храма возвышался алтарь, а за ним — божество, огромный черный камень, привезенный из Джинксланда. Жестом отослав охрану, Фертеб опустился на колени и в глубоком поклоне уткнулся лбом в пол. Сколько он пролежал в таком положении, он не знал. Его Сентаба, улицы которой он начал узнавать, едва научившись ходить; город на краю ущелья и его тайны, плод сладких грез больного воображения. Открытая, она стелилась перед врагами и разила ударом в спину, капризная женщина, отдающаяся своим правителям и готовая убивать ради них. Он не сумел ее защитить.

Милостивая к гостям, роскошная и спокойная… сколько штурмов она пережила? По сути, не так уж много, все удары жаждущих славы противников принимала на себя их столица, Карсалья. Были, нет смысла отрицать, и те, кто желал наслаждаться сокровищами Сентабы в одиночку, — все они упокоились навеки на дне ущелья Рох. А она вновь сияла своими фонтанами и очаровывала диковинным розовым туманом. Но гномы… гномы полчищами хлынули из колодцев — первые за всю историю Сентабы они не пересекали городскую черту. Не уберег.

Люди пытались спастись от подземной смерти под охраной джинксландского божества. Храм не защитил их, гномы, сломав печати, ворвались внутрь. Карлики навлекли на себя гнев самого города — туман не дал им уйти, как обычно давал своим жертвам, отравленным, в последний раз насладиться красками жизни. Однако и туман пришел слишком поздно. Фертеб поднял голову, не открывая глаз, выпрямился. Черный джинксландский камень возвышался перед ним необъятной громадой.

— Я тебя не уберег.

Заваленная трупами, залитая кровью. Словно кровь сочилась из трещин в самой земле. Неподалеку, почти у самого алтаря, вниз лицом лежал мужчина в одеянии монаха, и под ним расплывалась багровая лужа. Даже закрыв глаза, правитель Сентабы не мог полностью уйти из той трагедии, что обрушилась на город. На колени перед ним, собирая кровавые разводы на светлое платье, опустилась девушка в длинном, скрывающем волосы переливающемся платке. Длинные косы, перевитые пингарийским жемчугом, кольцами свились на полу.

— Никто не ждал, что придется сражаться с гномами, — едва слышно зашелестела она. В пустоте храма, где лишь они вдвоем принадлежали к миру живых, любой звук разносился многократным эхом. — Гномы — не люди. Людям, что были здесь, осталось недолго.

— Эволдо хотел, чтобы Сентаба купалась в крови, — жесткие черты лица Фертеба на миг исказились судорогой. — Он подослал гномов, обещая им сокровища города. Гномы поднялись снизу.

— Ты сделал всё, что от тебя зависело, — девушка оперлась на руки, подалась вперед, царапая ногтями каменные плиты пола. Их лица находились настолько близко, что Фертеб мог чувствовать ее дыхание. С ней он прошел дорогу своей жизни, от ребенка, неуверенно делающего первые шаги, до правителя, и сейчас, когда город в одну ночь превратился в кладбище, она вновь здесь. Она смотрела на уходящих из Сентабы эвийцев, и те, оборачиваясь, видели за решеткой тонкую женскую фигуру, окутанную розовым туманом.

— Я должен помолиться. Оставь меня.

— Как скажешь.

Она легко вскочила на ноги, радужный платок взметнулся вместе с ней, змеи толстых черных кос упали до колен. Рассыпалась туманом так же стремительно, как делала это перед ним — и десятилетиями до него. Она никогда не уходит, и пока стоит этот город — она будет рядом. Она давно забыла, сколько ей лет. Фертеб Кенейя вновь уткнулся лбом в холодные каменные плиты.

Солнце медленно поднималось над городом, но туман не уходил. Город залечивал раны. Воздух стоял над ним розовым облаком, защищая, как защищает мать новорожденное дитя. Зазвонили колокола на дневную молитву. Немногим посчастливилось уцелеть в эту ночь, но и они, оплакивая погибших, не спешили разделить свою беду с высшими силами. Фертеб покинул храм вскоре после полудня. Опустевший город встречал потерянным молчанием, словно до сих пор не верил, что за его границу, отмеченную витой решеткой и фонариками в траве, проникла подземная чума. Справа неслышно появился советник.

— Господин…

— Отправь гонцов в Карсалью, — запнувшись, Кенейя нашел в себе силы продолжать. В городе столько трупов, что для их погребения не хватит живых. — Отныне Сентаба покидает состав королевства навеки веков. Любой эвиец, переступивший ее границу, будь то купец или путешественник, должен быть казнен.

— Гонцы в Карсалью уже высланы. Господин Ферсах должен знать о случившемся.

— У Ферсаха с ними свои счеты, — горько усмехнулся глава Сентабы. — Его величество Эволдо думает, что джинксландцы на службе королевства — собака, которую нужно дрессировать. Когда он поймет свою ошибку, изменить ход событий будет невозможно.

Жилые кварталы понемногу редели, приближалась Корона Мира. А перед ней — узкая трещина с отвесными склонами, ущелье Рох. Тайна ущелья и рождаемого в нем розового тумана передавалась от отца к сыну через многие поколения рода Або'Кенейя. Никто, кроме них, не знал, чем на самом деле обусловлено диковинное природное явление, не всегда об этом знали и другие ветви семьи. Сентаба хранила свои секреты.

Там, за Короной Мира, — родина, оставшаяся лишь рассказами и далекими, покрытыми пылью веков преданиями, изолированный клочок земли в подданстве страны Оз. После благодатного климата Джинксланда полупустынный край на западе Эв вызывал тоску. Однако на бесплодной земле росли города, новым правителям подчинялась древняя магия — и стирались из памяти холмы и озера, и новые поколения уже не слышали музыки Джинксланда.

Фертеб Кенейя отвел взгляд от раскрошившихся вершин Короны Мира. Ущелье Рох разрывало земную поверхность шрамом глубокой, уже заросшей раны. Никто не знал, насколько далеко уходит оно к самому сердцу Земли, и что там, на дне, и есть ли вообще дно у узкой трещины, сотни лет назад принявшей строящуюся Сентабу под охрану своей древней, как сам материк, магии. Воздух над ущельем вился легкими струйками, ничем не напоминая непроницаемую завесу розового тумана, что стояла над городом несколькими часами ранее. Рассветы над Сентабой были зрелищем, впечатления о котором передавались из уст в уста в самых отдаленных уголках материка.

Камни на краю ущелья с тихим шелестом крошились под ногами. Фертеб не оглядывался, но знал, что позади на расстоянии вытянутой руки скользит за ним гибкая женская фигура, и платок трепещет крыльями за ее спиной. Не так уж и ошибались полководцы из свиты эвийского короля, с суеверным ужасом утверждая, что джинксландцы подчинили духов Сентабы. Город был еще слишком молод, чтобы иметь собственных духов. Ручейки каменной пыли стекали с отвесных склонов.

— Ты сделал всё, что от тебя зависело. Ты впустил меня в город.

Ее голос напоминал шуршание осыпающихся камней. Она сняла платок, безжалостно выдернув застрявшие в длинных шпильках пряди растрепанных ветром волос.

— Никто не ушел живым от тумана Сентабы.

— Ты никогда не сражалась с гномами.

Ее смех разнесся над ущельем нежными переливами.

— Знала бы прелестная принцесса Глория, кого призывают джинксландцы для охраны своих городов… Люди боятся магии материка. Вы, люди, смертны, к вам не успеваешь привязаться.

Фертеб резко обернулся, успев застать выражение странной растерянности на ее лице — словно она говорила вовсе не то, что хотела ему сказать. Она по-прежнему сжимала в кулаке шпильки с вырванными волосами. Ветер трепал полы одежды, уносил туман куда-то в сторону города. Сентаба еще не скоро оправится от полученных ран. Город был слишком молод, он не мог иметь собственных духов.

А ущелье Рох, глубокий раскол в теле материка, существовало всегда.

* * *

Принцесса Эвроуз, вцепившись пальцами в перила балкона, пыталась рассмотреть происходящее на площади. Внизу в дворцовом саду шелестели на ветру деревья, с улиц доносился нежный аромат сотен цветов. Ничто не тревожило покоя прибрежного города. Эвна умела веселиться и совсем не умела носить траур, здесь, в отличие от суровой прежней столицы, даже умерших провожали на небеса под лепестки цветов. На площади с самого утра толпились любопытные. С балкона девушке был виден деревянный помост, на котором предстояло встретить последние минуты красивой чужеземке, перед тем как ее голова покатится по неструганым доскам.

Эвроуз не интересовалась политической жизнью страны. Ее жизнь в ожидании скорого замужества была полностью отдана развлечениям и балам, и всё, что не касалось непосредственно ее самой, было для принцессы где-то необозримо далеко. Разговоры придворных о внесении имени чужеземки в состав династии вызывали у Эвроуз лишь приступы безнадежной скуки. И тем более девушка не могла понять, почему мать настолько остро реагирует на новое увлечение отца: прилюдная казнь на площади для безродной пленницы с островов была немыслимым вниманием, так расправлялись с преступниками знатного происхождения, но никак не с любовницами, которые не имели никакого влияния на ход истории. К тому же Эвроуз сомневалась, что женщина с островов успела стать отцовской любовницей. Ее в лучшем случае следовало отравить, но на этот раз Эвьен изменила привычной тактике. Что касалось самой Эвроуз, то она пленницу и видела-то всего несколько раз, та не выходила из своих комнат. Наряду с любопытством к чувствам старшей принцессы примешивалась доселе не знакомая ей жалость.

Девушка не заметила, как вошла Эвьен. Королева пересекла комнату и встала на балконе позади дочери, положив руку ей на плечо.

— Вас что-то тревожит, Эвроуз?

Принцесса не вздрогнула, это было бы непозволительной роскошью в придворном этикете. Она лишь чуть повернула голову в сторону матери и изогнула губы в слабой улыбке.

— Мне просто интересно, матушка, почему вы настолько жестоки к ней. Ведь она здесь — всего лишь пленница, она должна была просто исчезнуть.

— Вы глубоко заблуждаетесь, Эвроуз. Ее присутствие здесь спровоцировало внутреннюю войну, в которую с таким пылом бросился ваш отец. Я пыталась предупредить его, что не вся магия на землях Эв подвластна правителю королевства, что у джинксландцев свои тайны и не стоит с ними связываться. Ваш отец меня не послушал, и одному небу известно, где он сейчас. Кроме того, запись имени этой женщины в королевский род нарушает наши законы, несмотря на то, что под ее родством с вашим отцом подписался совет министров в полном составе.

— Но, матушка… — Эвроуз помолчала, обдумывая. Мысли принцессы отличались свойственной ее возрасту прямотой, обычно выдающей кратчайший путь к цели. — Разве всё происходящее ее именем — не вина отца?

Королева выслушала с серьезным лицом, однако всё же не выдержала и рассмеялась. Эвроуз смущенно вспыхнула.

— Дитя мое, в мире не всё так просто, как вы думаете. Король не может отвечать за свои ошибки, за них должен отвечать кто-то другой. В данном случае это женщина, из-за которой всё началось.

Эвроуз кивнула и надолго замолчала, размышляя. Удобно, выходит, принадлежать к королевскому роду, если ответственность за твои поступки всегда ляжет на кого-то, кто в лучшем случае виновен лишь косвенно, а то и не виновен вообще. С высоты дворцовой башни четко просматривалась заполненная людьми площадь, вдали шумел океан, однако пологие холмы, лежащие на пути от побережья к Эвне, загораживали обзор на происходящее в порту.

Когда со стороны океана над холмами заклубился черный дым и со страшным грохотом взвилась в воздух туча тяжелых пушечных ядер, никто ни в городе, ни во дворце в первые мгновения не понял, что происходит. Эвроуз зачарованно наблюдала, как столпившиеся на площади жители вскидывают головы, указывая пальцами на рой чугунных ос. Свист падающих ядер заглушил все прочие звуки. Принцесса слышала, как ахнула стоявшая рядом Эвьен. Эвну никогда не атаковали из пушек, тем более со стороны океана: мощный флот позволял прибрежному королевству полностью обезопасить это направление. Девушка обернулась к матери. Эвьен стояла бледная как полотно, костяшки пальцев, сжимавших перила, побелели.

— Матушка… — пролепетала Эвроуз и замолчала, не в силах больше произнести ни слова. Испуг приходил постепенно — вслед за обыкновенной растерянностью. Как такое вообще могло произойти, что на Эвну, со свистом рассекая воздух, падают карой небес смертоносные черные ядра? Они обрушивались на улицы и разрывались, рождая пожары, которые занимались мгновенно, охватывая сады и деревянные пристройки. За первым залпом, не давая опомниться, последовал второй, откуда-то со стороны, одно из ядер разлетелось у самых ворот в богатый квартал, и площадь огласилась криками. Люди, еще несколько минут назад с интересом обсуждавшие предстоящую казнь принцессы Лангвидэр, теперь беспорядочно разбегались прочь.

Эвьен, кусая побелевшие губы, бросилась назад в комнату.

— Что происходит?! — она выбежала в коридор. Мимо проносилась стража, метались перепуганные слуги. Эвьен замерла в дверях. Кому вообще могло прийти в голову обстреливать город с океана? И, главное, зачем? Даже не жертвы и возможные разрушения волновали ее сейчас больше всего. Королева пыталась вспомнить — и по всему выходило, что порт Эвны занят лишь их собственной победоносной армадой. Значит… Меремах? Она сама приказала его арестовать. Королева обессиленно привалилась к стене. — Мередит… где Мередит?

Перед ней, отдавая честь дрожащей рукой, остановился солдат дворцовой стражи. — Ваше величество! Пушки Золотой Армады направлены на город. Они ведут обстрел из порта.

Губы Эвьен медленно раздвинулись, обнажая оскал безнадежной злобы. Сейчас она чувствовала, что готова вцепиться ему в горло. Драгоценные секунды уходили.

— Почему они это делают?! Где Меремах, провались он к гномам! Остановить немедленно! — взвизгнула королева и, оттолкнув солдата, бросилась к лестнице. Неожиданно на ее пути возникло низенькое пухлое существо с длинной, стелющейся по полу бородой. Существо выглядело крайне разгневанным. Эвьен не успела сделать и нескольких шагов — она замерла, испуганно всхлипнув, и попятилась назад.

— Гномы… — свистящим шепотом раздалось из-за ее спины, следом послышался звук падающего тела — кто-то из горничных потерял сознание. Эвьен в панике обернулась: слуги в ужасе прятались по углам. — Гномы…

Королева ни разу в жизни не видела ни одного гнома. Давным-давно ее далекие предки добавили в чистую кровь равнинных эвийцев примесь гномьего родства, и Эвьен, вынужденная с детства слушать пересуды на этот счет, ненавидела гномов уже только за это. Сейчас, в коридоре королевского дворца в столице государства Эв, перед ней стоял гном. Эвьен охнула и медленно осела на пол.

— Где Эволдо?! — грозно заверещал гномий властелин и выбросил вперед руку с посохом, почти уперев его женщине в грудь. — Он знал, что в Сентабе живет смерть! Он наслал ее на благородный народ глубин! Вся моя армия осталась в тумане, будь проклят этот город со всем его золотом! — с каждой новой фразой гном шагал ближе, а Эвьен, стараясь отодвинуться, беспомощно пятилась к дверям, пока не уперлась спиной в стену. Низкорослый гномий король, больше напоминавший красный бородатый мяч, продолжал в ярости размахивать посохом. Эвьен в жизни не думала, что однажды, сидя на полу в коридоре собственного дворца, будет дрожать от страха и пытаться слиться со стеной — лишь бы ускользнуть от буравящего взгляда подземного существа.

— Ты! — гном взвизгнул и, прыгнув вперед, схватил ее за волосы. Пухлые пальцы вонзились в прическу, посыпались драгоценные камни — Эвьен как сквозь густую пелену слышала, что они дробно стучат по полу. Женщина инстинктивно замотала головой, пытаясь оттолкнуть гнома — он вызывал тошнотворное отвращение. В груди волной поднималась годами копившаяся ненависть — словно из всех углов снова звучала приглушенным шепотом фраза, преследовавшая ее с тех самых пор, как было объявлено о ее помолвке с будущим королем. Гномья кровь. Эвьен зашипела, сминая пальцами длинную белую бороду. — В Сентабе живет смерть! — вновь истерично выкрикнул Рокат, с необыкновенной для столь маленького существа силой отшвырнув королеву обратно к стене. — Вы все за это заплатите!

Из комнаты послышались тихие шаги, и в коридоре появилась Эвроуз. Глаза девушки были расширены от испуга. — Матушка?..

Увидев Эвьен и вцепившееся в нее круглое существо, которые с остервенением боролись на полу, принцесса замерла в дверях и зажала ладонью рот. В голове Эвроуз не укладывалось, что однажды во дворце появится кто-то, кто осмелится наброситься на королеву — а та даже не попытается позвать стражу. Гном неожиданно резко обернулся, заметил застывшую в дверях девушку, и лицо его озарилось лучезарной улыбкой.

— Это дочь, да? — уточнил он, рассматривая Эвроуз и едва не облизываясь. — Какая хорошенькая… — Рокат направил в ее сторону посох, и Эвьен, защищая девушку, сжала пальцы на короткой гномьей шее. Принцесса не знала, что напугало ее больше — низкорослое подземное существо, из тех, отвращение к которым все королевские дети впитывали буквально с молоком матери, или выражение лица самой Эвьен. Пальцы королевы словно судорогой стискивались на горле Роката, и ее лицо искажала безумная мстительная радость.

В ходе нового витка борьбы полузадушенный гном сумел наконец скинуть с себя Эвьен и, отпрыгнув в сторону, вновь вскинул посох.

— Эвроуз, беги!

Девушка шарахнулась назад, камень на посохе мигнул игривым отблеском… и на том месте, где мгновение назад стояла старшая королевская дочь, с глухим стуком упала на ковер резная шкатулка из тёмно-бордового камня. Эвьен, сдерживая рвущийся наружу крик, прижала руки ко рту. Гном довольно захихикал и вновь обернулся к ней.

— Я согласился помочь в захвате города, — почти спокойно поведал он. Сияющий набалдашник посоха маячил перед лицом Эвьен. — Я отправил туда своих воинов, и они за пару часов смогли бы расправиться с его жителями. Но Эволдо почему-то утаил от нас, что проклятый город охраняют духи. Все они… все, кто вошел туда, там и остались, их забрал туман. Взамен я заберу всех вас.

Эвьен, цепляясь рукой за стену, попыталась подняться. Взгляд помимо воли притягивала одиноко лежащая на ковре резная шкатулка. Бородатый карлик благоразумно не приближался, Эвьен понимала, что он больше не даст ей шанса вновь попытаться его задушить.

— Забирай меня, но не трогай детей.

Король не может отвечать за свои ошибки. Вместо него за них всегда отвечает кто-то другой. Эвьен прикусила губу: как нельзя лучше она сама сейчас подтверждает это правило. Не пленница с далеких островов, которую она легко отправила на смерть, — она сама, эвийская королева, когда рукой подать до регентства при старшем сыне и фактически единоличного управления страной. Почему она должна отвечать за ошибки своего мужа… хотя, возможно, Эволдо уже мертв. Если Сентабу охраняют духи, то он потревожил силы, которые находятся выше человеческого понимания.

Гном шутливо погрозил пухлым пальцем. Глаза его, однако, оставались холодными, их взгляд словно проникал под кожу. Это бородатое потешное существо оставило в предгорьях львиную долю своей армии — гномы всегда берут количеством, они бросаются на противника бесчисленной толпой. Эвьен стояла перед ним, гном не доставал ей до пояса — но у него в руке был посох, в мгновение ока обративший Эвроуз в камень. Королева молилась лишь о том, чтобы он не нашел остальных детей. Рокат словно поймал ее мысли.

— Я же сказал, что заберу всех, — укоризненно повторил он. — Я должен чем-то заглушить боль утраты. К тому же в твоих детях тоже есть кровь моего народа. Вы пополните мою коллекцию безделушек.

Эвьен истерически рассмеялась. У нее впереди вся страна, и она будет править, не опираясь на чудачества короля. Она будет править одна. А этот смешной пучеглазый карлик рассуждает о том, какое будущее приготовил для нее самой и ее детей. Ее хохот эхом разносился по коридору. Рокат фыркнул в усы и направил на нее посох как раз в тот момент, когда королева, не переставая смеяться, вновь бросилась на него в надежде окончательно свернуть ему шею.

2

Там, куда падали, разлетаясь осколками, тяжелые ядра, мгновенно вспыхивали пожары. Площадь опустела за несколько минут: люди торопились спасать свое имущество. Эвна, где каменные дома строили лишь богачи, от пары залпов могла успешно сгореть вместе со всеми ее садами и парками. Лангвидэр прежде видела пушечные ядра всего однажды — когда армада Меремаха атаковала Саламандровы острова. Точно так же с неба со свистом падали черные звезды.

Принцесса Лангвидэр медленно опустилась на колени. Ее не смущали ни оставшиеся любопытные зеваки, ни хладнокровный палач, стоявший позади, ни даже то, что на балконе одной из башен королевского дворца застыла девичья фигурка. Мыслями женщина уже была далеко, лишь слабо пробивалась из реальности жалость к кудрявой служанке, что прорыдала всю ночь у нее на коленях. Если бы можно было взять ее с собой… шустрая дочь алхимика была единственной, кто хоть что-то значил для Лангвидэр в этой ненавистной стране.

Женщина перекинула косу на грудь, открывая сзади шею. Одно из ядер разлетелось совсем близко, взрывом снесло ворота в ухоженный богатый квартал, прилегавший ко дворцу; рухнул оглушенным молодой привратник. Саламандров архипелаг, тянущаяся сквозь водную гладь цепочка островов, вновь распахнул коралловые объятия. Голова принцессы Лангвидэр глухо стукнулась о помост, из перерубленной шеи струей ударила кровь, заливая неструганые доски. Брызги задели кого-то в толпе, людская волна подалась назад. Голову традиционно подняли над толпой — палач крепко сжал пальцы в слипшихся от крови светлых волосах.

Ее лицо оставалось спокойным. Нанде показалось, что тёмные глаза госпожи устремлены на нее — не спасла, не успела. Без единого писка девушка сползла на серые плиты площади. Она уже не видела, как на помост взбежал человек, одетый в форму дворцовой стражи, и невозмутимо забрал голову пленницы, прижал к себе, словно кувшин с водой. Кровь, капавшая с шеи, окрасила рукав мундира, длинная коса Лангвидэр, тяжелая от липких потеков, плетью спускалась до колен стражника. Человек с отрубленной головой в руках исчез так же быстро, как и появился — ничего не зная о происходящем во дворце, он старательно исполнял полученный накануне приказ.

Когда Нанда пришла в себя, солнце всё еще стояло высоко над материком. Обстрел прекратился, пожары были потушены — о них напоминали лишь струйки черного дыма, поднимавшиеся над пепелищами. С океана, лениво перебирая листву, дул слабый ветер. Тело Лангвидэр продолжало лежать на залитом кровью деревянном помосте — в суматохе, созданной внезапным нашествием гномов и бунтом Золотой Армады, про женщину просто забыли. Заливаясь слезами, Нанда подошла ближе — и едва вновь не лишилась чувств.

Голова у тела отсутствовала.

Согласно выработанным в течение столетий традициям казни преступников, непосредственно после отсечения головы ее вместе с телом укладывали в гроб и хоронили в тот же день. С этим процессом было не принято медлить: нарушителям закона не полагалось ни прощания с близкими, ни каких-либо других подобающих церемоний. Но чтобы отдельно от тела исчезала голова… Нанда припала к ногам госпожи и вновь залилась слезами.

На девчонку, рыдающую над трупом первой принцессы, никто не обращал внимания. Лангвидэр была красива, пользовалась каким-то особым вниманием короля и не говорила по-эвийски — вот всё, что было о ней известно в городе. Слишком мало, чтобы затронуть души людей. И ничтожно мало, чтобы привлечь их внимание — по сравнению с разрушениями, которые принес городу его собственный флот. Вокруг продолжали шелестеть деревья. Природе не было дела до людей.

Когда Нанде на плечо сзади легла чья-то рука, девушка жалобно всхлипнула и подняла голову. На платье Лангвидэр остались мокрые пятна слёз.

— Распустила сопли… эх, была бы ты парнем. Вставай.

— Отец… — девушка подняла заплаканное лицо на высокого худого старика, что возвышался над ней грозной тенью. Придворный алхимик чем-то напоминал хищную птицу. Не обращая больше внимания на дочь, он придирчиво осмотрел тело Лангвидэр, недоуменно хмыкнул, потирая гладко выбритый подбородок.

— Ты теряешь время. Дура, — брезгливо заключил он. — Где голова?

— Не… не знаю, — прошептала Нанда, с трудом выдавливая слова. Она никогда больше не сможет прислуживать госпоже.

— Должна быть, — старик пожал плечами: его, по всей видимости, судьба головы волновала в силу каких-то иных причин. — Иди и найди. Любую! — он отвесил дочери оплеуху и махнул рукой двум стоявшим неподалеку помощникам. — Берите тело и марш в лабораторию. Будем делать свою историю.

* * *

Король Эволдо вернулся в столицу в сопровождении весьма поредевшей свиты. Из тех, кто входил с ним в Сентабу, в живых осталось лишь пять человек, зато те, кто ждал своего короля в лагере за воротами, не чувствовали ничего, кроме обычной усталости от долгого путешествия. Розовый туман дотягивался до своих жертв далеко за пределами города.

Умирая, они выглядели точно так же, как найденные в пути тела эвийских солдат. Из глубоких трещин расходившейся лоскутами кожи сочилась сукровица, плоть словно ссыхалась, оставляя нетронутым лишь скелет. Высшее командование эвийской армии — Эволдо с ужасом смотрел, как в предрассветном полумраке от его почтенных генералов остаются костлявые останки. Тишину лагеря нарушали предсмертные хрипы, словно рты людей были забиты песком. Казалось, что еще немного — и песок пустыни поглотит маленькую группу наглецов, осмелившихся нарушить его покой, что сухой обжигающий ветер взлетит над иссушенными телами, разрывая глубокие кровоточащие трещины на коже. А вокруг стелилась земля, неплодородная и каменистая, но предгорья никогда не становились пустыней, и песка не было на много миль вокруг.

— Сентабу хранят духи…

Эволдо в панике хватался за голову, то посылая проклятия в сторону города, то принимаясь молиться — лишь бы стихло сухое жжение в груди, нараставшее, казалось, с каждой минутой, проведенной на этих землях. Посреди бескрайних равнин в тени Короны Мира их ждала смерть. И смерть эта шла из города, что остался далеко позади, окутанный розовым туманом. Ущелье Рох и поднимавшиеся оттуда диковинные испарения вновь и вновь вставали перед глазами, словно в горячечном бреду. Вот зачем они открыли ворота… Джинксландцы не вступают в открытый бой, и Фертебу плевать на честь воина — они знают, что всё сделает туман, порождение древней пустынной магии. Туман, который воссоздает Мертвую пустыню без песка.

Именно нежная матовая дымка, делающая город похожим на сказочный мираж, задушила двигавшуюся в Карсалью эвийскую армию. Эвьен оказалась права, и оттого король ненавидел ее сейчас еще больше. Проклятые джинксландцы обвели его вокруг пальца, позволив войти в город, опоясанный тонкой решеткой. Сентаба смеялась над ними — а они послушно вдыхали розовый туман. Королем овладел дикий, животный ужас. Он и оставшиеся в живых счастливцы находились посреди бескрайней равнины, и взлетавшие в небеса древние пики Короны Мира снисходительно взирали на кладбище высушенных тел. Запасы воды подошли к концу еще ночью, но сейчас это не играло особой роли: вода не облегчала страданий.

Духи! Эволдо не верил в духов. Ему, королю великой страны, придется, словно пустынной крысе, умирать посреди дороги — эта мысль казалась кощунственной. Нужно было жечь этот город с воздуха, врываться в него в разгар дня. А он сам, по своей воле пошел навстречу туману, как бараны идут на заклание. Вокруг, умирая, корчились люди, что ступили с ним за отмеченную фонарями в траве границу города. Стражи Сентабы, окутанной розовыми испарениями, пришли из Мертвой пустыни.

Остатки отряда, с почестями покидавшего Эвну несколько дней назад, подгоняемые паникой, стремясь обогнать нависший над ними приговор, мчались обратно в столицу, позабыв про еду и отдых — лишь меняли лошадей в попадавшихся на пути городках. Розовый туман тянул им вслед свои зыбкие щупальца.

Вечерняя Эвна была непривычно тихой. В пропитанных цветочным ароматом сумерках не бродили парочки, не возвращались по домам торговцы, столица, подавленная, словно чего-то ждала. Из последних сил держась на коне, Эволдо въехал в ворота дворца. Эвьен будет счастлива. Он на своей шкуре испытал, что именно не так в этом городе, где плывет по улицам отравленный розовый воздух. Если после нашествия гномов Сентаба еще стоит на месте, он отправит туда драконов. Король не хотел умирать — и тем более так, от чужой неизвестной магии, не эвийской и не истинно джинксландской, но пустынным песком вытягивающей из тела все жизненные соки.

Слуги благоразумно старались не показываться. Он ведь не верит в духов… Тогда почему в горле першит песок, а глаза режет при любом движении? Эволдо не хотел умирать так глупо. Ферсах Кенейя со своими городами оказался ему не по зубам. Старый джинксландец оставил наживку — и они клюнули на открытую, не способную обороняться Сентабу, очарованные розовым туманом. Король не сразу заметил, как перед ним возник камердинер.

— С возвращением, Ваше величество, — он низко поклонился. — В столице плохие новости, государь.

Эволдо махнул рукой, позволяя продолжать, и направился вверх по лестнице. Камердинер засеменил следом.

— Гномы, государь. Гномы напали на дворец и с помощью своих заклинаний забрали Ее величество и всех наследников в подземное царство. Правитель Рокат обвиняет Ваше величество в том, что вся его армия погибла в Сентабе.

Лицо короля исказила улыбка безумца. Он обернулся.

— В Сентабе живут духи, — доверительно прошептал Эволдо, и камердинер отшатнулся — настолько неживыми стали заострившиеся черты этого лица. — Я был там. Ее охраняет розовый туман.

— Есть еще новости, мой король. Принцесса Лангвидэр приказом Ее величества Эвьен вчера в полдень была казнена на городской площади.

Эволдо пошатнулся, но устоял на ногах.

— Лангвидэр?..

— Да, мой король, — теперь, когда мстительной Эвьен не было во дворце, можно было спокойно обвинять ее во всех совершенных ею грехах. — Ее величество планировала принести ее в жертву миру с джинксландцами.

— Не будет никакого мира с джинксландцами! — рявкнул Эволдо и, больше не оборачиваясь, медленно зашагал в сторону комнат жены. Весть об исчезновении Эвьен не принесла ничего, кроме мрачного удовлетворения: он всё же не даст ей повода почувствовать свое превосходство. А ведь она действительно была права. И Рокат, ничего не подозревая о таящейся в Сентабе опасности, послал в город орду гномов: жадные до диковин поверхности, они должны были сметать всё на своем пути.

Но Лангвидэр… королева воспользовалась его отсутствием как удобной возможностью свести с ней счеты. Изменение статуса чужеземки при дворе стало последней каплей в чаше ненависти Эвьен. Меремах привез свой трофей, обрекая на быструю гибель. Король закрывал глаза на истинно гномью мстительность жены, но смерть Лангвидэр… она казалась еще более неправильной, чем собственная. Лангвидэр должна была жить. Он собирался показать ей Сентабу, еще не зная, чем по прошествии короткого времени обернется зыбкая красота миража на краю ущелья.

Покои Эвьен встретили короля тишиной и прохладным ветром из открытых окон. Словно и не было тех дней, когда она пряталась от цветущих магнолий за плотными тёмными шторами. Сколько раз с момента появления Лангвидэр во дворце Эволдо мысленно призывал на голову супруги какую-нибудь скоропостижную смерть… А теперь, когда она в плену у гномов, это не вызывало в его душе никакого отклика.

Пройдя длинную череду комнат, король открыл двери в будуар. В глаза невольно бросился невысокий столик в дальнем углу, где на широком позолоченном блюде, зафиксированная подставкой из непрозрачного стекла, стояла отрубленная голова. Длинные ее волосы, тщательно завитые и уложенные, были украшены запоздалыми белыми цветами. Никто из служанок, приводивших эту голову в надлежащий вид, еще не знал, какая участь постигла королеву, а потому из Лангвидэр делали красивый подарок Ее величеству.

Голову своей казненной возлюбленной он нашел в будуаре жены. Эволдо шагнул в комнату и, стараясь удержать равновесие, ухватился за дверной косяк. Тёмные глаза мертвой женщины смотрели прямо на него. Сделав еще два шага вперед, король рухнул на колени, и из его груди вырвался сдавленный стон. Эвьен знает толк в мести.

Лицо Лангвидэр, восковая маска, было умиротворенно-спокойным. Голова ровно покоилась на подставке, словно находилась там всё время и вовсе никогда не крепилась к телу. Основание перерубленной шеи было скрыто тёмным непрозрачным стеклом, дабы убрать отвратительную картину, нарушавшую неподвижную красоту женщины. Губы ее, казалось, изгибались в едва заметной улыбке. Король протянул руку, провел кончиком пальца по чистому гладкому лбу, убрал чуть в сторону светлую прядь, закрывавшую правый глаз. Даже мертвой она прекрасна.

Тусклые тёмные глаза, казалось, следили за его движениями. Не вполне осознавая, что делает, Эволдо снял голову со стола и, привалившись к стене, положил ее к себе на колени. Лангвидэр никогда не смотрела на него с симпатией. Она ненавидела и его, и эвийский народ, да и, по сути, весь материк в целом. Для нее здесь всё было чужим. Она не успела ни понять, ни толком прочувствовать положение первой принцессы страны Эв, а он оставил ее одну на милость мстительной Эвьен. Перед невысказанной горечью отступила даже песчаная магия розового тумана Сентабы.

От одного из цветков, украшавших голову женщины, оторвался лепесток и медленно скользнул на пол. Она любила эти цветы — и видела самый пик их власти над Эвной. Король провел пальцами по ее бледным щекам. Единственная, настолько сильно затронувшая его душу. Своим безразличием к его власти, незнанием языка, натянутой улыбкой на восковом лице. Сколько всего он не успел ей сказать… она бы не поняла, она не желала понимать — и всё равно он чувствовал в этом необходимость. Тусклые глаза мертвой женщины смеялись над ним. Король осторожно поднял голову Лангвидэр на уровень своего лица.

Голова принцессы не создавала привычного при виде покойников гнетущего ощущения. Она не выглядела мертвой — скорее, чем-то таким, что никогда и не было живым, ухоженной, красиво причесанной куклой. Цветы в волосах испускали сладкий аромат. Он совсем другой, когда их мало — целый сад магнолий пахнет иначе. Над головой женщины, дабы угодить вкусу Эвьен, хорошо потрудились, чтобы уберечь от разложения — эта область магии в столице пользовалась невероятной популярностью. Эвийцы любили красоту.

— Я просто хотел, чтобы ты была рядом.

Солнечные лучи, падавшие в окно, играли на тонких жемчужных нитях, оплетающих ее прическу. А королю казалось, что даже отдельно от тела голова продолжает жить, что вот-вот дрогнут густые ресницы, скрывая прятавшуюся в тусклых глазах пленницы непримиримую ненависть. И вместе с тем — сейчас, мертвая, она отпустила свою жгучую боль, словно смирилась с уготованной ей участью. Солнечный свет пронизывал комнату, золотил бледную кожу чужеземки. Эвьен умеет добиваться своего. Но сейчас королева наконец там, где ей и надлежало быть в силу происхождения, а Лангвидэр… с ней Эволдо может наконец остаться вдвоем. В отрубленной голове, украшенной цветами, Его величество видел свое спасение. Он прикажет менять цветы каждый день, ради этой женщины саван белых магнолий будет плыть над Эвной круглый год. Ради нее он сам останется жить, и пусть утонет в своем тумане проклятый город.

Не отпуская голову из рук, Эволдо попытался подняться на ноги. Комната поплыла, тусклые глаза женщины мигнули бесконечными омутами, и в них растворился окружающий мир. Король вновь поднял голову Лангвидэр, коснулся губами ее застывших губ. Целовать обработанную до состояния восковой маски отрубленную голову было сродни безумию, но безумию сладкому, с тонким запахом белых цветов.

Дворцовая прислуга обнаружила короля лишь через несколько часов. Эволдо скончался от неизвестного недуга, что оставил от тела лишь скелет, обтянутый потрескавшейся кожей. Даже после смерти король не расстался с головой своей казненной возлюбленной, и стоило больших трудов высвободить ее из сжатых рук. Голова эта, не тронутая разложением, причесанная и украшенная цветами, вызывала у слуг суеверный ужас, и камердинер короля, едва бросив на нее полный отвращения взгляд, не терпящим возражений тоном заключил:

— Предать земле. Немедленно.

— Тело пропало, — пискнул кто-то из горничных. — Не по-людски это, голову без тела…

— Этой мерзости здесь быть не должно, — отрезал камердинер. Голова неотрывно смотрела на него тусклыми тёмными глазами.

3

Адмирала Меремаха встречала вся армада. Командир, не выразив, однако, никакой радости по поводу участия верных матросов в его освобождении из-под стражи, щедро раздал наказания и, не говоря больше ни слова, заперся в своей каюте на вновь мирно стоявшем в порту флагмане. События в столице принимали оборот, к которому не был готов никто. Ближе к вечеру на корабль явился генерал Маттаго. Флагман Золотой Армады являлся единственным местом, где можно было беседовать, не опасаясь посторонних ушей — Меремах не был так уверен даже в надежности собственного дома.

Меремах находился еще на пути в столицу, когда со стороны океана взлетел первый пушечный залп. Силу орудий армады и мастерство своих канониров адмирал неоднократно видел в действии и знал как никто другой. Три таких залпа — и половина деревянных домов столицы выгорит за полчаса. И после этого Эвьен не сильно ошибется, подписывая приговор всему военному флоту королевства Эв.

Столица была охвачена полной неразберихой. Дворцовая стража бормотала что-то про гномов, горожане, напуганные обстрелом своего же флота, разбегались по домам. Меремах, воспользовавшись ситуацией, невозмутимо пожал руки конвоирам и покинул площадь, направляясь к себе домой. Его никто не задерживал — слухи про гномов сеяли панику даже больше, чем вспыхивавшие по городу пожары. И вот теперь, по прошествии почти двух дней, события начали складываться в общую картину.

Его величество Эволдо, привычно не обращая внимания на предупреждения со стороны генералов, бросился показывать джинксландцам их место в королевстве Эв. О том, что именно будет ждать его в Сентабе, Меремах уже знал — своими глазами видел, как расправляется с чужаками «проклятый розовый город». Об этом были предупреждены все, кто собирался сопровождать короля, но свои жизни смогли спасти лишь те, у кого хватило ума поверить. Сентаба обезоруживала беззащитностью, мешала воспринимать ее всерьез. Видимо, уже покинув город, король и его свита выехали в сторону Карсальи — и неминуемо наткнулись на кладбище высушенных тел, после чего, желая отомстить, Эволдо призвал гномов и предложил поживиться сокровищами богатого города.

Участь гномьей армии была примерно та же. Меремах и сам не особенно любил джинксландцев, всегда на его памяти державшихся обособленно и не признававших общего командования эвийской армией, однако простота ловушки, которой стал город в предгорьях, его восхищала. Чем-то подобным не обманешь людей, способных сложить в уме два и два, — любой предусмотрительный военачальник не рискнет отправлять армию в город, над которым по утрам появляется неизвестное природное явление, как бы беззащитно этот город ни выглядел. Проблема в том, что король подбирал полководцев себе под стать, и они, принимая глупость за храбрость, гнали солдат на смерть. Сентаба была именно той ловушкой, которая должна была безотказно сработать для подданных короля Эволдо.

Его величество мертв. Эвьен в плену у гномов. Хотя, учитывая родство с подземным народцем, кто знает, как повернется там ее судьба, — в любом случае, ее исчезновение играло на руку многим. Меремах усмехнулся в усы. В том числе и ему тоже.

Маттаго, не дожидаясь приглашения, неторопливо сел в кресло напротив адмирала и протянул тому свернутые в трубку листы бумаги. Меремах удивленно прищурился, но бумагу взял и, развернув, начал читать. Несколько листов были плотно исписаны, текст последнего состоял лишь из нескольких строчек, за которыми шли подписи и многочисленные отпечатки фамильных колец. Наконец адмирал поднял голову.

— Это то, о чем я думаю?

— Не сомневайтесь. Это и есть условия, на которых вашу прекрасную подопечную записали в династическую книгу. Причем я даже не думаю, что ему эти условия навязали… учитывая, насколько твердо стоял наш совет министров, это идея короля.

— Сильный шаг… но от этого не менее глупый. Давать совету министров право ограничить власть нового короля? Насколько я понимаю, у этого была еще одна цель — сдержать таким образом волю Эвьен в качестве регентши. Это ведь надо было додуматься…

— Наш государь до чего угодно может додуматься, — отмахнулся Маттаго. — Вопрос лишь в том, кому потом всё это расхлебывать. Знаете, Меремах, что беспокоит меня больше всего?

Адмирал рассеянно подергал ус.

— Эволдо мертв. Его жена и дети находятся в подземном царстве. Династия, по сути, уничтожена. Вы никогда не задумывались, что если не они… то кто?