I'll Fight (гет)

День 231 до.

— Какого ты там, блядь, завис?! — хриплый из-за сорванных связок и злой до чертиков голос капитана вырывает его из потока мыслей. — А ну, сбейте кто-нибудь, к хуям собачьим, Малфоя!

Уворачивается от бладжера, бьет по согнутой в локте руке, красноречиво демонстрируя, куда может пойти разъярённый Угхарт, беснующийся внизу.

Игра с Когтевраном через неделю, и это их предпоследняя тренировка, нужно собраться, но стоило подняться в воздух, на метле заболтала ножками Грейнджер, чуть позже с неохотой уступившая место в голове Выручай-комнате.

В том, что наткнулся именно на нее, Драко не сомневается. Совершенно другое дело, что именно это за комната.

Если он правильно понимает принцип работы, то пространство должно приобретать тот вид, что ты загадываешь.

А он просил что? Спрятаться? Исчезнуть?

Дверь появлялась от слов «комната, в которую мне нужно», и Драко опробовал эту безотказно работающую формулировку десяток раз, выходя и снова оказываясь внутри. Он находит это описание слегка расплывчатым, но готов поставить все что угодно, что не загадывал кучу непонятного хлама на стеллажах.

Бюсты, метлы, мантии и башмаки и бесконечные ряды учебников и прочих книг, стоящих на полу, тумбочках и комодах. Он проторчал там порядка двух часов, разгуливая среди всех этих завалов. Спотыкался о котлы и прочел даже одно любовное письмо, судя по всему, не дошедшее пару-тройку веков назад до адресата. И все это было, конечно, увлекательно, но...

Он, мать твою, хотел увидеть что-то приятное или, на крайний случай, что-то полезное, а получил какую-то хогвартскую свалку.

— Что за ебаный сюрприз, — Драко массирует шею и нагибается ближе к метле, наращивая скорость, подгоняемый вновь зазвучавшими яростными воплями.

Их капитан — такой же, как и все они, неврастеник. Нужно стащить у Снейпа самый огромный котел и заварить там Угхарту ромашкового чая. Драко ухмыляется, резко тянет рукоятку к земле и смыкает пальцы на резных боках снитча, сминая тонкие крылышки.

Приходится минимум полчаса торчать в душевой, изучая трещины в кафеле и дожидаясь, пока гогочущая хрен пойми над чем команда выметется из раздевалки. Это бесит, но на чертову метку не срабатывают маскирующие заклятия.

Она растекается бугристой кляксой под кожей, пульсирует, ощущается инородным вздувшимся волдырем. Чаще всего Драко просто ее игнорирует, старается абстрагироваться от того, что она существует на его руке и разъедает его кожу. Он старательно не смотрит в ту сторону, потому что знает: стоит посмотреть — и будет не так легко отвести взгляд.

Возможно, это от того, что он так и не смог ее полностью принять, а чужая магия любыми путями пытается сродниться телом; а может, все эти мысли, которые не слишком приятно ассоциировать с самим собой, — и есть его собственные, и это обыкновенный такой побег от себя.

Но, как бы то ни было, она притягивает.

Шепчет беззвучные обещания чего-то сокровенного, расплывается в голове черным вязким озером, в котором и кончиков пальцев марать не хочется, и влечет непреодолимо сильно.

Драко понятия не имеет, что за заклинание использовано для ее возникновения. Ублюдок прошипел его на парселтанге. Пафосное дальновидное хуйло. И совсем не факт, чтобы точное заклинание хоть как-то бы могло помочь. Он и так понимает принцип связывающих чар, просто хотел бы знать, где проходит их граница.

Проводит кончиками пальцев по линиям, царапает ногтем, подавляя желание схватить губку и тереть, пока кожа не станет воспаленно-красной и ее не начнет щипать. Это бесполезное мазохистское действие не приносит ничего, кроме злости и опустошения, но он все же проделывает это с завидной регулярностью, когда все доводит вконец.

Подпольный протест, чтоб его.

* * *

Закручивает вентили и выходит, просушивая полотенцем волосы, поэтому направленный на него растерянный взгляд замечает не сразу, но это Кребб, так что Драко хмыкает, а не несется обратно.

Заматывает полотенцем бедра, смотрит в ответ.

Поза Винсента — расслабленная настолько, что выдает напряжение, которое тот пытается скрыть за вытянутыми ногами и чуть откинутой к створке шкафчика головой. Это не сулит ничего хорошего, и Драко это знает.

Кребб, как правило, не сидит, вперившись в пустоту потолка взглядом, не молчит дольше минуты и уж тем более не дожидается в одиночестве, отправив Грегори в замок, пока Драко вытащит свой зад из душа. На младших курсах Драко считал что Кребб с Гойлом — эдакие сиамские близнецы, разлученные в детстве и шагу ступить друг без друга не способные. И с возрастом изменились разве что только их рост и вес и что вместо лакричных палочек они не прочь угостить его косячком.

Но Грегори тут нет, а Винсент все еще не издает ни звука, пока Драко натягивает на голое тело штаны и копается в сумке в поисках сигарет.

Шлепается на скамью, прикуривает, хочет затянуть момент, но одергивает себя, видя, как сидящий напротив парень поджимает пальцы от непонимания, как начать разговор. Что ж, Винс оратором никогда и не был, да и с выражением эмоций у него проблемы.

— Когда? — Драко пытается выпустить колечко из дыма.

— Вечером в субботу, после матча, — то ли сдерживает страх, то ли Драко не замечал, что на самом деле спокойный голос у него намного тоньше. — Тебя там тоже ждут.

Фыркает. Да, без него не обойтись.

— Что ж, будет на повод больше, чтоб отметить, ага? — хорош в иронии, но плох в искренней поддержке. — Винс, слушай...

Он без понятия, что говорить в подобных ситуациях, он хочет к огню, пива и поцеловать Грейнджер. Он не готов подбадривать друга, подписывающего контракт с односторонними обязательствами, неисполнение которых карается смертью. Драко — мальчишка. И ему хочется им быть. Хочется прекратить быть единственным, погруженным в это дерьмо.

Блядь.

— Не подумай, что я не рад, Драко, серьезно, — заговорил Кребб одновременно с ним, и он чертовски рад, что не придется договаривать фразу, продолжение которой на самом деле не придумал, — я этого ждал, и я вовсе не трус, и…

Последнее Кребб практически выкрикивает, отворачиваясь, возвращаясь к созерцанию пустоты. Они молчат минут десять, в которые Драко успевает прикурить новую сигарету и обдумать, будут ли губы Грейнджер мягкими, и когда кончается тот возраст, в котором ты еще можешь подойти к другу и взлохматить волосы, сказав, что все будет хорошо. Наверное, возраст ни при чем, при чем обстоятельства, в которых вы оба будете понимать, что слова — лживы и что эта ложь слишком быстро будет раскрыта.

Да именно это.

— Это больно?

— М-м-м? — не сразу понимает, о чем Винсент его спрашивает. Логичный вопрос, он и сам бы его задал, будь у него кому. Позволяет себе ухмыльнуться:

— Нет, он просто сделает страшные глаза, отовсюду повалит дым, и оп — сделка с дьяволом совершена и кольцо его настроения у тебя на пальце. Почти.

По всем своим параметрам Драко переигрывает, слишком размахивает руками, чересчур щурит глаза. Но друг его детства с такой готовностью зацепляется за соломинку неуместного позерства, возвращая басящие нотки в смешки, что гаденько-радостная мыслишка, что теперь-то не только ему одному придется все это дерьмо расхлебывать половниками, кольнувшая сознание пару минут назад, оседает налетом внутри головы.

Они выходят из раздевалки, и каждый шаг Винсента чуть увереннее другого, когда он оборачивается на идущего позади Драко.

Ага, парень, я с тобой.

Кожа будто грязная, ему хочется вернуться обратно под душ. Больше никогда не покидать его.

* * *

Отсиживает ужин, неопределенно машет рукой на предложение Блейза поиграть в гостиной в шахматы, покер, да во что угодно, говорит, что ему нужно в библиотеку. Забини хмыкает, очевидно, полагая, что так Драко пытается не объявить во всеуслышание, что собирается потащиться к Грейнджер, но комментарии оставляет при себе, и Драко это вполне устраивает.

Почему не рассказал другу про найденную комнату, он не может объяснить до конца даже самому себе. Это что-то вроде интуитивного желания не вмешивать его, убавляющее голос на минимум. Он рад, что тогда нашел работающий лаз из Хогвартса один, а не в компании Блейза. Так что пусть лучше думает, что Драко отлично проводит время, а не шарится вместе с ним по горам вековечного хлама.

Драко находит пустой коридор и выдыхает, когда сквозь камень начинают проступать очертания двери.

У комнаты нет определенного места, и это очень удобно. Мотаться через весь замок к одному коридору было бы проблематично. И Драко с уверенностью может сказать, как вывод о прожитых месяцах: как бы ты ни был зациклен на собственной персоне, остальным нет до тебя никакого дела. Жизнь идет своим чередом сквозь него и его душевные раны. Но, в конце концов, оставался вездесущий Поттер и сквозняки, двумя проблемами меньше.

Драко кажется, что он видит знаки, и, возможно, скоро начнет кутаться в шаль и предсказывать неминуемую гибель всему живому.

* * *

Ожидаемо — лавирует между горами колб, свертков, спотыкается о глобус и пытается ненароком не закончить свою жизнь погребенным под книжной лавиной.

Доходит до более-менее свободного пространства и застывает.

Что ему искать? Где-то здесь усовершенствованный маховик времени и можно отмотать на век назад? Пособие, как побеждать темных лордов для "чайников"? Исчезательный шкаф?

— То, за чем я здесь! — кричит во весь голос и смеется, осознавая насколько глупо выглядит, застывший с протянутой в призывном жесте рукой. Вытаскивает из кармана палочку. — Акцио нужная мне вещь!

Ничего не происходит. Естественно. Ничего не может быть настолько просто, всегда нужно продираться через заросли шиповника и для начала победить пару драконов.

Комната не материализует диван или кресло, когда он просит об этом. Произносит "Люмос", убеждаясь, что магия в помещении работает, не действует только заклинание поиска. Самое нужно заклинание.

Смеется, зажав ладонями лицо, заставляя себя собраться. Он шастал в поисках шкафа. Либо хотел убежать. Все было совершенно бессмысленно, так что он действительно может быть тут. Дергает за ручки ближайший и едва уворачивается от посыпавшихся в лицо перьев.

Несется к следующему и к тому, что стоит по правую руку. Неудача за неудачей устраивают лавины из вываливающихся предметов. На тридцатом шкафу дыхание сбивается окончательно, будто пробежал с десяток километров.

Расстёгивает пару пуговиц, закатывает рукава, издает смешок от удачно подвернувшегося стула.

Комната кажется бесконечной, за завалами не видно окон, но он пришел сюда не меньше пары часов назад, а значит в реальном мире практически ночь, но свет, в котором искорками закручиваются маленькие пыльные торнадо, — определенно солнечный. Теплый, яркий, хочется подставить под него лицо, ощутить согревающую нежность на белой коже.

Это магия. Все в этой комнате, как и все в его мире — магия. И магия — это вовсе не хаос, она упорядоченно подчиняется своим собственным законам, это знает и понимает любой, кто живет с ней бок о бок достаточное количество времени. К любой магии можно найти подход.

Ну и чем же задабривают гигантские мусорки, Драко? Принести ей все свои пожитки? А если ей будет мало? Заберет у Блейза, отобьет у Панси. Придется наставить на нее палочку, возможно, угрожать, подкупать обещаниями возместить вдвое больше. В его воображении Панси играет с ним в перетягивание каната с каким-нибудь особенно дорогим сердцу подсвечником или собственными трусами. Хохочет в голос, что аж хочется затопать ногами и действительно это все сделать. Хочется сделать что-то максимально далекое от того, что его окружает. Хочется столкнуть Блейза с причала в теплые воды океана, принести в ладонях мокрого песка и накапать Паркинсон на волосы, пугать Грейнджер гигантской черепахой, затащив на очень маленькую лодочку, вертеться на все всплески, раскачивать их судно и вспоминать все детские сказки, которые повествуют о их могуществе. Она бы смеялась, инстинктивно вздрагивала, ругалась на него, прочитала бы лекцию о том, почему-этого-точно-не-может-быть.

Нереальное солнце, которое Драко определяет как август и закат, бликует на металлическом боку кубка, отправляя зайчика прыгать по его коленкам.

Почему он не позволяет себе рассматривать побег, как наиболее логичный и правильный вариант?

Черт с ним с поместьем, похуй ему на всю Британию, пусть пропадает пропадом. Забрать мать, уговорить, убедить, даже если действительно придется это сделать силой. Она поняла бы спустя время.

Максимально далеко и максимально быстро, не оставив ни малейшего магического или материального следа, перестраховаться, уйти в подполье на маленьком острове где-нибудь на Карибах, не отсвечивать пару лет, при худшем из раскладов — всю оставшуюся жизнь. Ну и к чертям.

Забини хочет жить за пятерых, а Паркинсон согласится сидеть и в пещере. А Грейнджер... Грейнджер он даже спрашивать не будет. Нахуй. Проснется на лазурном побережье, поистерит, возможно, скажет, что никогда не простит, и плевать он на это хотел. Что она там говорила? Поттер — ее семья? Отлично! Он и сиротку эвакуирует. Посадит, если придется, на цепь в соседнем от себя строении и подождет, пока вся эта дурь о героическом предназначении из башки не выветрится. Авось отогреется, отъестся и помирать расхочется.

А она согласилась бы? Пообещай он Поттеру жизнь? И жизнь хорошую, такую, которой у очкарика не было и быть не могло. Не угрожая, совершенно безвозмездно. Она должна была думать об этом. Как бы ни отрицала, в самом тайном уголке своего сознания такой рациональный человек определенно должен был продумать и такой путь.

Пусть бегут Уизли, пусть уносят из страны ноги. Ничего хорошего не предвидится, ничего не разрешится, даже если Поттер и Лорд сойдутся в великой битве, кто бы ни выжил, это продолжится. Вовсе не затихнет, как произошло почти пару десятков лет назад. В их тоталитарной секте достаточно людей, что остаются там вовсе не из-за страха и безвыходности положения. Таких, как он, — меньшинство. Как меньшинство и фанатиков.

Черт.

Драко рассеянно рассматривает сцепленные пальцы. Почему он раньше не задумывался над этим?

* * *

День 229 до.

Думай рационально.

У его голоса разума мягкий баритон отца. Требовательный и спокойный.

Размешивает сахар в кофе, который всегда любил из-за горьковатого привкуса.

Логически, Драко, думай.

Она — логика, есть совершенно у всего. Насколько бы безумным ни выглядело все вокруг — это стоит помнить. Нельзя сбрасывать со счетов ничего, упускать малейшие мелочи. Стоит недооценить то или иное, как…

— У Поттера скоро шевелюра вспыхнет, а у тебя нос сломается, — голос Блейза — чрезмерно бодрый — продирается сквозь туман мыслей, уголки губ приподняты. Драко подталкивает к нему тарелку с тостами, отхлёбывает успевший порядком остыть кофе.

Поттер вертится, как уж на сковороде, посылая ему через зал внимательные сердитые взгляды. Выглядит, как обиженная школьница, которую вчера не проводили после неудачного свидания.

И да, вот об этом он и говорил. Об этом думал пару ночей, просыпаясь за час до рассвета и на чем свет стоит клеймя не желающий прекращаться мыслительный процесс.

Очкарик, конечно, без возражения, напичкан смелостью, безрассудством и глупостью в достаточном количестве, чтобы, обнажив как меч, так и кухонный ножик, пойти и порубать головы всем злодеям в округе. Но, убирая с него весь божественный налет, — он просто шестнадцатилетний школьник с грустненькой такой историей, что даже под огневиски у камина не задвинешь.

Поттер — выбивается.

Он — лишняя деталь непонятного назначения. Что Лорду до мальчишки, который и на курсе-то не в первых рядах? Пророчество? Ментальная связь? Связь? Какая, к чертям, связь?

Гадина не способен убить его? Если верить отцу, а Драко определенно не видит причин этого не делать, тогда, на кладбище, в момент, когда запустился обратный отсчет его вселенной, не смог. Связал палочки, устроил световое представление и благополучно проебал шрамоголовому и его скрытой суперсиле.

Но разве обязательно убивать его Авадой? Это какое-то условие? Потому что никому совершенно нечего противопоставить потере крови, перерезанному горлу или пуле в голову. Менее пафосно — более действенно.

Кофе — ледяной, но от видений, в которых очкарик конвульсивно дергается, зажимая шею с пузырями выливающейся темной кровью, мутит, и он допивает чашку одним глотком.

День 227 до.

К четвергу он выматывается. Комната, вопреки названию, не стремится его выручать, взгляды Поттера становятся злее и внимательнее, количество средних пальцев адресованных Снейпу, стремится к сотне, а запас терпения крестного — к нулю.

Ничего не меняется, ничего не происходит, а чувство приближающейся катастрофы нависло над ним многотонным грузом. Драко — титан который держит небо, локти и колени вывернет в обратную сторону, обломки костей прорвут кожу, и, возможно, размазанный в лепешку, он наконец сможет вздохнуть полной грудью по ту сторону. Он практически согласен, в шаге от того, чтобы приблизить это.

В шаге от парты Грейнджер, который делает, задевая ногой стул, слегка спотыкаясь и создавая больше шума, чем предполагал. Садится, роется в сумке в поисках нужного учебника и чистых пергаментов, посылает благодарственные молитвы Лонгботтому за то, что жизнь не научила его не совать пальцы к растениям, у которых есть пасть.

Старательно не смотрит по сторонам, с усердием раскладывает по столешнице два лишних пера, подавляет расползающуюся по лицу ухмылку, приподнимая бровь, чистейшим взглядом смотрит в глаза совершенно не педагогично уставившейся на него МакГонагалл, поджимающей свои губы похоже одним универсальным жестом на все ситуации.

Простите, профессор, что окончательно ебнулся именно на вашем предмете. Он бы выбрал любой другой, если б собирался выбирать.

Поттер пылает, обернувшись к нему через ряд парт, вычисляет, стоит ли срываться к нему прямо сейчас или можно подождать до конца лекции. Шепотки сливаются в гул, он объединил факультеты, разве это не прекрасно?

Грейнджер закопалась в свои кудри и подозрительно трясется по левую руку, Драко хочется отвести эту шторку, заправив их ей за ухо, посмотреть, не впала ли в транс.

Удары колокола. МакГонагалл откашливается, привлекая к себе внимание, ладони потеют, его ведет. Грейнджер слегка поворачивает к нему свое лицо, и Драко практически готов встретиться с гневом, раздражением, возможно даже злыми слезами, скапливающимися в уголках глаз.

Она все же подрагивает всем телом, бросает косые взгляды сквозь пушистые ресницы, стискивает губы, отчего ее щеки округляются. Грейнджер старается не расхохотаться.

Двадцать пять градусов даже ночью, белый песок, Южный Крест на небе вместо Млечного Пути... Драко купит кабриолет и телескоп, научится пользоваться микроволновкой.

Невидящим взглядом упирается в профессора, поток ее речи льется в уши, которые лишены возможности складывать звуки в слова.

— Паркинсон вздыхает и не отводит взгляд, — она шепчет, и оттого ее голос кажется больше движениями воздуха, чем человеческой речью, — что ты творишь?!

— А у очкарика сейчас инсульт случится, — он озабоченно закатывает глаза, — что хочу.

Она разворачивается практически полностью, губы в несостоявшейся усмешке. Драко пожимает плечами, записывает на пергаменте обрывки слов которые удается разобрать, потому что в нос бьет пряный запах, в крови шкалит адреналин, и он как никогда преисполнен уверенности в правильности собственных действий.

Совершенно плевать, что случится через час, когда неизменный звонок оповестит об окончании занятий, плевать, что в гостиной факультета его будут ждать недоумевающие взгляды, полные надежды, что он сейчас все объяснит, плевать на Поттера, который определённо попытается сделать из его лица кровавую кашу, и тем более плевать, что случится, когда Лорд, влезая ужом в его голову, наткнется на это воспоминание. А, пусть задохнется от света, что сейчас переполняет его до кончиков волос, пусть сгорит Адским пламенем. Время, когда приходится платить по счетам, наступает всегда, и Драко не видит причин, почему стоит недополучить хотя бы крохи того, что бьет по голове набатом каждое утро.

Грейнджер недоверчиво оглядывает его, пожимает плечами, слушает о том, как преобразовать живого кота в неживой предмет, а позже восстановить форму и не повредить сознание животного. Драко вовсе не против, тяга к знаниям — одна из тех вещей, что притягивают и очаровывают.

Он стучит пальцами по обложке учебника, чуть сильнее, чем требуется, сжимает перо.

— Панси переживает за меня, — Грейнджер ведет плечом.

Стул стоит слишком близко к столешнице, спина затекает, он не смог бы сосредоточиться, если бы даже захотел. Но двигать его — привлечь все взгляды, а он совершенно этого не хочет.

— Она не моя девушка, — ее рука замирает над пергаментом, прежде чем продолжить выводить каллиграфическим почерком букву о. — Мы ходим вместе на балы и всякое такое, но это удобно. Хотя, признаюсь, на третьем курсе я бы не отказался, чтобы она ей была. Но третий курс — это третий курс, это могло быть хоть привидение, ты должна понимать.

Что он несет, пощади его Моргана...

Делать резкий подъем палочки и дальше на тридцать градусов вниз и по дуге, а ударение на третий слог.

— Ты мне нравишься, Гермиона, — жирная клякса там, где должно быть описание претендентов; а в сейфе, что на третьем этаже от самого дна Гринготтса, лежат серьги из красного золота, которые непременно подойдут к ее таким расширившимся, сосредоточившимся на его лице глазам. Какой же он романтик, вашу мать. — Я вру Грейнджер, я в тебя пиздец как влюблен.

* * *

Грейнджер не издает ни одного звука, выносится из класса с первым звонком. Он и не собирался гнаться за ней, так что отчеканенную просьбу задержаться от МакГонагалл воспринимает почти благосклонно. Наверняка старуха думает, что это рука той же невнятной помощи, как когда она отправила его восстанавливать режим сна, но это действительно к месту, и на полный гнева взгляд с усилием толкнувшего его плечом Поттера, побежавшего за заучкой с резвостью лани и грациозностью лося, он отвечает ухмылкой.

Провожает взглядом захлопнувшуюся за последним из выходящих дверь, с ленцой оборачивается.

Ему даже интересно, что собирается сказать гриффиндорский декан.

Не тяните свои грязные руки к моим чистейшим девочкам, мистер Малфой? Но они же чистые, профессор! Я вымыл их лавандовым мылом всего за десяток минут до урока! Вы мне не верите? Ах, так вы про грязь внутри...

МакГонагалл просто молчит. Они смотрят друг на друга, и Драко начинает казаться, что вызов, который она наверняка безошибочно угадывает в его взгляде, совершенно не к месту. Хочется растрепать волосы, переступить с ноги на ногу, очень даже по детски протянуть: "Ну что?" Обращенный на него взгляд — уставший и спокойный, будто она хочет пожурить его за такую неуместную беззлобную шалость, как превращающиеся в дракончиков петарды, подсунутые в пунш. Устроили фейерверки из капель, окатили парочку гостей. Ты сам их сотворил, Драко?! Хорошо получилось, а теперь иди в комнату, иди-иди, испортил тетушке платье, так что ты наказан.

Он совершенно ничего не сделал.

Просто уселся с Грейнджер на уроке. Это не преступление. Ему хотелось, ему было просто необходимо это сделать, она должна понимать! Завтра может и не наступить, она ведь понимает это, верно?

— …мистер Малфой.

Что?

— Я говорю, вы можете идти, Драко.

Пожимает плечами, подхватывает с парты сумку.

— Всего доброго, профессор.

* * *

Однажды наступает момент, когда твое существование начинает приносить близким только неприятности и разочарование. Твоя мать совершенно не рада, когда ты наносишь неожиданные визиты домой, потому что понимает: ты приехал не просто попить с ней чай и обсудить выбор дальнейшего университета. Твои приятели не зовут тебя пропустить бокал пивка в совместные уикенды, потому что уже не совсем уверены в том, что от тебя можно ожидать. Девушки, что раньше смотрели на тебя с бесконечным восторгом и желанием, все еще, естественно, бросают на тебя полный томной сладости взгляд, но теперь ты с легкостью распознаешь в нем нотки неподдельной озабоченности и страха того, что ты все же обратишь на них внимание. Даже твои друзья, что раньше задорными смешками поддерживали каждую твою выходку, теперь не совсем уверены, стоило ли вообще говорить хоть что-либо.

Причины могут быть совершенно разные. Ты можешь начать перебирать с алкоголем, от которого становишься буйным и неуправляемым. Можешь подсесть на наркотики. Можешь примкнуть к мировому злу.

Для тебя это совершенно не имеет значения. Для самого себя ты все еще остаешься таким же, как и был. Все эти измения происходят вокруг тебя, диктуя условия, под которые должен, но не собираешься подстраиваться.

Потому-то тебя бесконечно бесит, что все они будто смирились, согласились с этим и просто ждут, когда и ты, послушно сложив на груди руки, кивнешь и прекратишь доставлять всем неудобства.

— Мы это уже проходили, — говорит он раньше, чем Блейз, подпирающий стену напротив кабинета трансфигурации, успевает открыть рот.

Пусть довольствуется немым укором, потому что Драко способен обругать и осудить себя самостоятельно. Может спокойно обойтись без помощников в этом незамысловатом дельце.

Забини кивает, пожимает плечами, они даже успевают сделать те шесть шагов, что требуются, чтобы вывернуть к внутреннему двору. Три, два..

— Да, конечно, Драко, все в порядке, — побольше сарказма, друг, так чтоб с клыков закапал.

Драко хмыкает, старается не перейти на бег.

Небо — темный расплавленный свинец, готорый пролиться на землю в любой момент. Драко любит дожди, правда весенние и теплые, оставляющие за собой запах прогретой сырой земли и освобожденной от пыли зелени, но выбирать не приходится, так что он будет рад и ледяной мороси, особенно если она затечет Блейзу за шиворот.

— На кой хер ты это делаешь? Пытаешься что-то себе доказать, а...

— А перед смертью не надышишься, ты об этом, да, Блейз? — разворачивается так резко, что не успевший затормозить Забини, налетая на него и так же резво отскакивая, напоминает резиновый мячик. Драко даже улыбается. — Или ты про то, что лучше, как кошка, сьебать подыхать куда-нибудь в лес одному?

Заводится с неполного оборота.

Он совершенно нестабилен. Все это напускное спокойствие толщиной с высушенную скорлупку готово слететь с него в любую минуту.

Чертова МакГонагалл не должна была его останавливать, за дверью должен был быть Поттер, Уизли, вся гриффиндорская рать. Он заебался сдерживать агрессию, не хочет вываливать ее на друга, даже если тот, возомнив себя ебаным голосом его разума, нарывается сам собой.

— Ты прав, Драко, мы все это уже проходили, — шаг, который Блейз делает назад, крошечный. Он просто переступает с одной ноги на другую гребаные пару сантиметров, но они режут грязным зазубренным ножом. Их хватает.

— Нет, стой Блейз. Это ведь ты прав. Нахуй я вообще все это делаю? Нахуй я делаю вид, что меня волнует, выиграем ли мы матч? Нахуй хожу на уроки? К чему продолжать жрать эти ебаные тыквенные пироги? Почему бы мне не пойти и не сигануть с Астрономической башни?

Он еще совсем немного контролирует себя, не позволяет сорваться на крик, хотя вокруг ни души, и все прилежные студенты давно разбрелись по аудиториям. Но ему-то это не нужно, верно? Давай спринт по замкнутому кругу, Драко.

— Драко...

— А нахуй мне ты, а? На кой черт мне нужны все эти сраные разговоры по душам, чем они должны мне помочь? Что ты, блядь, хочешь, чтобы я делал? — он хрипит, горло сдавливает спазмами, кровь прилила к лицу, и оно пылает, будто сунул голову в огонь.

Забини молчит. Не место и не время, и он это понимает, готов выдержать все его нападки, подставить плечо и все забыть, когда Драко перестанет колошматить от рвущейся наружу ярости. И это выводит сильнее, чем можно себе представить.

— Да как я, нахуй, должен дальше жить?!! — щелкает, и это он кричит, уже не сдерживаясь. К черту твои барабанные перепонки, Блейз. К черту неосведомленность окружающих.

Все это к черту.

* * *

День 225 до.

Злость делает мир проще, отключает все остальные чувства, блокирует эмоции, и Драко безмерно благодарен, что ее в нем бездонная бочка. Черпай не черпай — будто никогда не кончится.

Он злится на Блейза за то, что тот не может не читать ему нотаций. Смотрит исподлобья.

— Я вру, Малфой, я просто пиздец как счастлив за тебя. Ты же так много можешь ей предложить.

Злится на Нотта, что, наоборот, все еще не возразил ему ни в чем.

— Что ты, Драко, все окей, знаешь, никто и словом не обмолвился!

Ну да, как будто ему это, блядь, интересно.

На Панси, которая, будто потакая всему происходящему, тихим голосом сообщает ему о том, что клинанутый очкарик, размахивая руками, рычал, что собирается следить за каждым его шагом с этой минуты. Мерлин, ну как же вовремя!

На мадам Помфри, что, проглатывая его ложь, протягивает зелья, когда он приходит отмазываться от уроков на пятницу. Спасибо, что делаете вид, будто не понимаете, что он сам сожрал эти вызывающие рвоту палочки. Вы, конечно же, не встречали такие симптомы уже с сотню раз и не понимаете, что это пройдет.

Злится на радушных домовиков, пихающих в его карманы сырные булочки. Он на этой земле, чтобы сжечь ее дотла — лопоухие малыши, проткните его кочергой, пока еще есть время.

На капитана, который, похоже, счастлив этой злости, превращающей его на тренировке в скрипящий зубами сгусток энергии, что выдирает у зазевавшегося загонщика биту и сам отправляет квоффл прямо в ебаное кольцо: "Криворукие дебилы, какого черта ловец бьет лучше, чем вы?! Малфой, шибани Гойла этой же битой!"

Его трясет от злости на Дамблдора, которого он встречает в коридоре и чудом шипит приветствие вместо того, чтобы вцепиться... Да хоть куда! И навсегда стереть эту полуулыбку с морщинистого мудрого, блядь, лица. Злится на Поттера, с которым не пересекается, хоть и жаждет этого всеми фибрами сводимой в агонии души. На ебаного Лорда, встреча с которым с каждой проходящей секундой все ближе.

На каждого ученика чертовой школы, каждого мага в мире, магла на чертовой земле. На каждого человека на всем белом свете, совершенно без разницы, кто он такой, и какое существование он влачит.

На самом деле Драко злится на самого себя. И все же — на Блейза, который лезет в его болтовню прослушивающими заклинаниями и который, очевидно, абсолютно прав, как и всегда.

Ему нечего предложить Грейнджер, нечего предложить всему этому миру, кроме эгоистичного желания утянуть всех подряд за собой в бездну.

Но у него есть его злость, и она — костер в его душе, придает сил. Даже если не будет ничего другого, он вытянет и на ней.

Драко перехватывает метлу поудобнее, шагает на поле, так некстати залитое решившим выглянуть солнцем. Обводит взглядом трибуны.

Дерьмовая выдалась неделька.

* * *

Оборотное зелье с волосом Теодора — вкуса жженого сахара и цвета молока, Драко практически не морщится, когда глотает его. Проводит по уже не своему животу еще своими руками с пузырящейся от трансформации кожей.

Ждет, пока сам Нотт наиграется, строя в зеркале рожицы его собственному отражению.

Возможно, он совершенно зря перестраховывается, и его отсутствие будет никем не замечено, но выяснять, реальны ли его опасения, он не собирается.

План предельно прост. Они выходят из раздевалки, идут на ужин, а потом Теодор Нотт идет в кабинет к Снейпу и благополучно сваливает из замка.

А если Поттеру приспичит проследить за Драко, то все, что он увидит — как тот аккуратно, но достаточно палевно сваливает из зала и заходит в небезызвестную Выручай-комнату. На том самом этаже, где когда-то Драко выследил самого Поттера. Очкарик не сможет воспользоваться картой в зале (а предположить, что показывает она настоящую личность, определённо стоит), придется преследовать самому, если не захочет упустить его из виду.

Заклинания поиска не работали, когда на прошлом курсе весь этот отряд Дамблдора прятался там, играя в оппозицию, так что вероятность того, что карта так же не сможет его обнаружить, достаточно велика.

А когда Драко вернется — маякнет протеевыми чарами. Да-да, он тот еще плагиатор. А Комната может выпустить тебя где угодно, так что его появление в другой части замка будет совершенно оправданным.

Никаких осечек, никаких проблем.

Затягивает галстук, шикает на с любопытством осматривающего метку Теодора.

— Пошли, поднимем кубки за победу, дорогой Драко, ты был великолепен! — определенно умрет не от скромности.

Нотт смеется, хлопает его по спине.

* * *

Все начинает идти не так, когда метку начинает жечь за пару метров до кабинета Снейпа, а вместо одетой в парадную мантию матери или на крайний случай Беллатрикс их с Креббом на выходе из камина встречает запыхавшийся Рудольфус.

Он кричит, чтобы Винсент отправлялся обратно, а самого Драко хватает за плечо, разворачивая по направлению к дверям в холл, тянет за собой почти что за шкирняк, как котенка.

Его бьет крупная дрожь, и от вида десятка фигур, затянутых в черное, становится ничуть не лучше. В момент, когда в его руки всовывают маску, а на плечи опускается плащ, он практически в обмороке.

— Драко! — кричит бросающаяся к нему Нарцисса. Она белее снега, глазные яблоки сейчас прекратят умещаться в глазницах.

Он не может понять, была ли она здесь с самого начала или только что вбежала.

— Он же ребенок!

Блядь.

Драко заставляет себя собраться, выходит из рук вон плохо.

— Все в порядке, мама, успокойся... Я должен, я хочу!

— Вот именно! — басит Лестрейндж; Драко хочется заорать, чтобы убрал от матери руки. — Он обязан, Нарцисса! Что скажет Лорд, узнав, что Драко уже прибыл, но отказался идти?!

Прошли считаные минуты, в которые метку вновь пронзает болью, а незнакомый мужчина, хватающий его под локоть, сбиваясь от собственных мыслей, говорит ему, что на одном из рейдов проблемы, и этот сигнал о помощи проигнорировать они не могут.

Ладонь на его руке сжимается, тело будто размывает, размазывает в черный дым, его подкидывает в воздух. Он видит, как оставшаяся без опоры рук Рудольфуса Нарцисса падает на пол, ее полуоткрытый рот, наполненные слезами глаза.

На периферии собственного сознания Драко прощается с жизнью.

* * *

То, что это ловушка, становится понятно с первых секунд, когда он оказывается на пустынном, плохо освещенном перекрестке с уходящими вдаль тонкими мощеными улочками, плотно застроенными домами. Их ждали и встречают торжественным салютом изумрудных и красных вспышек.

Драко безоговорочно везет. Его отшвыривает, от острой боли в затылке темнеет в глазах. Он едва удерживается на ногах, цепляясь пальцами за шероховатую поверхность камня, чтобы не упасть.

Он не в состоянии разобрать, куда бежать, он не в состоянии справиться с собственными конечностями. Мир расплывается, крики разрывают его барабанные перепонки, ноги ватные, и Драко мечется, чудом уклоняясь от лучей. Запах горящей плоти заполняет нос, дым — легкие, а паника — сознание.

Кто-то в очередной раз за вечер хватает его за руку, утягивая в подворотню. Драко безропотно слушается темную фигуру: кто угодно станет послушным, если другой выбор — явная смерть.

Поворот налево, снова налево, направо и опять налево.

— Стоять, мрази!

Его неожиданный спаситель не знает, куда бежать, и они сворачивают из подворотни в подворотню. Он чувствует, будто растворяется в беге, но знает: через минут десять навалится усталость, ноги снова станут тяжелыми, потому что головокружение никуда не делось, а обернуться, чтобы запустить в преследователя заклинанием — подписать себе приговор.

Заклятие разбивает стекло в сантиметре от его руки. Он поскальзывается, заплетается в ногах, чудом выравнивая корпус. Прибавляет темп.

— Барьер максимум через метров пятьдесят! — он узнает такой же задыхающийся от ужаса голос Пьюси. Чудесно, он снова на поле с их бывшим вратарем. Охуеть, что это поле боя.

Врезается в стену, пот застилает глаза, а маска не дает возможности протереть их.

Черт-черт-черт!

Вспышка заклинания по касательной попадает в его бедро. Мир темнеет, из горла вырывается животный вопль. Тело двигается еще по инерции. Он хватается за Эдриана, тормозя их обоих.

— Держись! — вопит парень.

То, что Драко слышит, утягиваемый в водоворот аппарации, — это яростный мат и Авада Кедавра.

Аврор вцепляется в поврежденную ногу, вызывая нестерпимую боль. Драко извивается, старается пнуть его. Он не понимает, как удается почувствовать все еще зажатую в руке палочку, и визгливо орет:

— Экспульсо!

Их выбрасывает в непроглядную тьму. Видимо, это какой то склон, потому что, едва коснувшись земли, они, сплетая тела в клубок, кубарем катятся вниз.

Он бьется головой о что-то твердое, чувствует, как наваливается на него сверху видимо отрубившийся Пьюси, и тоже проваливается в небытие.

Когда он приходит в себя — все еще темно, и лучше бы ему этого не делать.

Не стоило вообще больше просыпаться, учитывая, в каких условиях он потерял сознание.

Голова дичайше болит, затылок пульсирует, все его тело ломит, а бедро разрывает от малейшего движения. Драко состоит из боли.

Он пропитан кровью насквозь, и ему тяжело, потому что Эдриан все еще лежит на нем. Мысль ослепляет получше вспышек боли, и он задерживает дыхание, силясь услышать чужие вздохи, но ответом — абсолютная тишина.

Это может значить только одно.

Нет. Блядь.

Драко забывает о боли, и в следующую секунду оглушающе орет, выкарабкиваясь из-под придавившего его тела, пытаясь перевернуть приятеля (бывшего?) на спину.

— Нет, блядь, нет, нет, пожалуйста, нет!.. — сбивчиво шепчет, наклоняясь, чтобы припасть ухом ко рту, но встречается с остекленевшими глазами и понимает, что смысла нет. Не успевает дотянуться до своей маски, как его сгибает в рвотных позывах, и все лицо в едкой желчи. Откидывает маску куда-то в кусты, старается стереть гадость с лица, еще больше размазывает по щекам и шее.

Нужно найти палочку. Нужно выбираться отсюда.

— Люмос, — оглядывается по сторонам, удерживает радостный вопль, замечая приглушенный свет под листьями всего в паре метров от себя.

Ползет на локтях, стараясь перенести вес всего тела на руки, хватается за теплую деревянную поверхность, выпускает шарик света, позволивший бы лучше оглядеть ту канаву, в которую они свалились. И тут же отшатывается, откидываясь прямиком на раскуроченную ногу.

Рука аврора вывернута под неестественным углом, а лицо и шея распороты. Сквозь покрытое запекшейся кровью мясо проглядывают шейные позвонки.

Его не рвет снова только из-за того, что он уже, видимо, выблевал все, что возможно. Открывает рот, как выброшенная на сушу рыба, и заставляет себя не отводить взгляд.

Он не знал этого человека. Никогда не видел его лица и уже никогда не сможет представить, как оно выглядело. Да он и не хочет. Драко не знает, была ли у аврора семья и кто не дождётся сегодня домой своего отца, сына или мужа.

Белла была абсолютно права — вот так легче. Мужчина не успел, а его заклинание попало в цель. Нет никакого высшего смысла, просто сегодня из них двоих на тот свет отправился не он.

Драко оглядывается на Пьюси. На то, что было Пьюси, потому что он все еще не может уместить в своей голове то, что человека, с которым столько лет выходил на поле, праздновал победы, заливал поражения и бесконечно спорил о том, кто круче — Стоунхейвские сороки или Уибурнские осы, — больше нет. Он не хочет ассоциировать это коченеющее в гниющей листве тело с ним.

Вот так выбирают сторону, да?

Затянутый на нее без возможности возразить или пришедший по доброй воле — в итоге это совершенно не имеет значения. Без малейшего выбора, ты просто понимаешь, что за жизнь одних способен отнять другую. Все происходит инстинктивно, раньше чем понимаешь, что делаешь, а сожаления проглатывает бездонная яма страха, ярости и желания жить.

* * *

Через сколько его полностью отпускает от шока, Драко не знает. По его собственным ощущениям, проходит не меньше столетия, но в реальности на небе нет даже намека на зарю. Это одновременно и успокаивает, и заставляет думать, что на самом деле, возможно, он тоже умер, просто не осознает этого. А вот эта канава — его персональный ад. Рассвет не наступит, сколько ни жди, и он будет заперт тут на веки вечные с разлагающимися другом и врагом.

Отрезвляющий от этих мыслей фактор — нога, точнее та ее часть, на которой зияет глубокий порез, что от постоянных движений не перестает сочиться кровью. Единственное лечащее заклинание, которое он знает, стягивает кожу с той же болью, с которой она разошлась. Останется шрам, но это последнее, что его сейчас волнует. Драко чинит брюки и убирает с себя кровь.

Все будто замедлено, время не идет — тянется вязкой жижей. Тело все еще не совсем слушается, но разум холоден, подмечает малейшие детали. Впитывает их, вырезает где-то глубоко и основательно. Лишает малейшего шанса отрешиться и не пропустить их через себя.

Старается не смотреть на бледное лицо Пьюси: на скуле кровоподтек, которому не суждено никогда пройти, а губы слишком тёмные; Драко обшаривает место их падения, находя его палочку, стирает последние заклинания со своей, и ломает, подсовывая щепки под тело, чтобы все выглядело хотя бы немного правдоподобно.

Аврора будут искать. Живого или мертвого, но будут. И, конечно же, поймут, что кто-то третий здесь был, и точно бросятся в погоню.

А значит, времени у него не слишком много.

Идти в темноте вглубь кустов ночью — глупо, поэтому Драко принимает решение лезть наверх. Путь холм и крутой, зато чистый.

Его трансгрессию отследить будет проще простого, он не может позволить себе избежать смерти — и попасться вот так. Ему нужно попасть в Хогвартс, но он хочет успокоить мать, показать ей, что жив. Не стоит заставлять ее дожидаться утренних газет.

Трава мокрая, ботинки скользят.

Из тридцати шагов, которые делает, через каждый второй он оглядывается, и в результате практически кубарем скатывается обратно, понимая, что просто не может. У Пьюси тоже есть мать, и она заслуживает возможность хотя бы похоронить сына. Он делает это, потому что обязать отплатить хотя бы так.

Это первый портал, который он создает; руки — оголенные нервные окончания, а голос, когда шепчет "Портус", все еще дрожит.

Поэтому, когда вместо крыльца поместья их выбрасывает с высоты пары метров и за пятьдесять шагов от него, он мрачно удовлетворен.

Драко качает, он опирается о створку двери, кажущейся так не вовремя тяжелой.

Банальность смерти — когда левитируешь тело умершего друга и думаешь, куда уместнее уложить его: на софу, ковер или столешницу?

Софу. Руки матери впиваются, делая этот выбор за него. Она поворачивает его голову из стороны в сторону, хватает за ладони, будь он легче — начала бы крутить его, осматривая со всех сторон.

— Мама, это я, успокойся, все хорошо, все в порядке, — он останавливает ее руки, обнимает, стараясь зафиксировать в одном положении. — Все в порядке, я живой, я тут, я...

— Сбежал, — звук, который он издает, слыша этот голос, неожиданно даже для самого себя, больше похож на чуть нервный смешок, нежели что-то другое. Нарцисса дергается в его руках, он удерживает ее на месте, поднимая лицо от волос.

Эта тварь в ЕГО доме, а не наоборот. Это не Драко, упустив время, допустил смерть Пьюси и черт знает скольких еще. Это ОН отправил их всех на смерть.

— Вернулся, — та злость, что пылала в нем эти сутки, что придавала сил — твердеет. Устраивается поудобнее. Оседает спокойно и вольготно.

Он смотрит в эти нечеловеческие пронизывающие глаза впервые в упор, не избегая.

— И больше не побегу, мой Лорд, — если этот Дьявол решит наказать его, убить — пусть.

Завтра все вернется на свои места, возможно, вернется извечный страх, паника, черт знает что еще. Завтра его снова будет метать из стороны сторону. Завтра сомнения снова возьмут верх, но это будет завтра, а сейчас в его измотанном теле — только усталость и леденящее спокойствие. И нихера не страшные эти гребаные глаза. Мерзкие. Просто их не должно быть.

Он готов отшвырнуть от себя мать, не позволив ей попасть под заклятие, что будет предназначено ему. Готов принять его. Не дергается, когда Лорд ведет палочкой, разжигая камин вместо ожидаемого "Круцио".

Ему совершенно не хочется задумываться о том, что растянутый безгубый рот кривится в чем-то, напоминающем одобрительную усмешку.

— Отпусти сына, Нарцисса, — пальцы впиваются в его спину. — Ему пора бы вернуться.

Когда за минуту до того, чтобы шагнуть в зеленое пламя, Драко, не удержавшись, проводит пальцем по метке, кожа абсолютно гладкая.