Марионетки анатомического театра (джен)

Эйт отвернулся. Глупые звёзды насмешливо подмигивали, как акробатки, уцепившись за чёрный купол небосвода. Эйт сморгнул слезинку и перевёл взгляд вниз на тропу и приближающийся, приплясывающий огонёк фонаря. Тот уже выцарапывал из теней другие, более светлые, и, как искусный ваятель, каждый миг отсекая лишнее, придавал им всё более чёткие очертания некой новой сущности — высокой, широкоплечей, но сгорбленной фигуры седовласого учёного.

— Пора спускаться, — сипло проговорил Эйт и сам испугался своего голоса. Откашлялся: — Мы до сих пор не знаем, что придумали девчонки. Пойдём, Тяф. Скварчиаре скоро будет здесь.

— Если они переодеваются…

— …то я зайду первым и крикну, чтоб ты зажмурился. Идём!

— Я не о том, балбес! — смутился Тевье, — Я говорю, если они переоделись, то белая сорочка, в которой была Чари, видна в пещере. Как спрячется Мадлен?

— М-да. Этот саван нужен был как раз для того, чтоб её увидели. И кровь. Не подумал. Идём быстрей.

— Девчат, мы спускаемся, — гаркнул Эйт в чёрную нору прохода и нырнул в объятья собственного эха.

Как слепой крот, сполз в глубину на десяток футов и замер. На миг показалось, что он попал в подземное царство и предстал перед самой королевой Фейри: высокой, грациозной, величественно-прекрасной. Густые волосы волнами расплавленного серебра скатывались по тонкой шее и обнажённым плечам, мерцающей накидкой прикрывая спину. Листья тёмной дубравы подарили цвет платью, переливающемуся росой алмазов, глубокое декольте, забранное паучьей сеточкой, притягивало взор к полуоткрытой груди, размеры которой оказались… Эйт судорожно сглотнул. В общем, сейчас дико было предположить, что у этого волшебного существа «прекрасно получалось» сходить за мальчика. Гибкий стан стягивал так любимый акробаткой широкий кожаный пояс (ну, или узкий корсет) с кучей серебристых ремешков и пряжек. Собственно, по нему-то Эйт и опознал в пещерной фее Чариту.

Та засмеялась, явно наслаждаясь произведённым эффектом.

— Круто, да?! Прикиньте, я великанша! Эйт, дылда, я теперь тебя поцеловать могу, даже на цыпочки не вставая. Видали такое? — Чари бесцеремонно приподняла покров шелестящей зелени, обнажив ножку, обутую в странную туфельку в форме копытца на удивительно высоком каблуке. — Эх, нам бы такое пораньше, Сип бы вообще обделался! Дьяволица с копытами — блеск! Хотя, непривычно на них ещё. На ходулях и то проще. А тут… то ли держать равновесие, то ли не держать. Мука в общем. Марго умница, в эквилибристике меня превзошла.

Только сейчас Эйт перевёл взгляд на вторую девушку в простой белой сорочке, которая недавно так хорошо послужила саваном Чари-упырице. Мадлен чуть ли не пряталась за саркофагом. Испуганная и смущённая, без платья и туфель, баронесса разом превратилась в обычную (пусть и очень хорошенькую) девочку, неловкую и худенькую. Оставшись босиком, в полупрозрачных шёлковых чулках, на холодном камне маленькая француженка зябко переминалась с ноги на ногу, обхватив себя за плечи руками. То ли от холода, то ли для того, чтоб спрятать грудь. Не помогало в любом случае.

Эйт чувствовал, что Тевье тоже замер за его плечом. Но на кого он смотрел, да и смотрел ли вообще хоть на кого-то, было не ясно, но первым в себя пришёл именно он.

— Скварчиаре скоро сюда доковыляет, — пробурчал Тяф, старательно отводя глаза от обеих девушек, но, тем не менее, с каждым мгновением приобретая всё большую схожесть со стручком огненного перца. Маленький, красный, тронешь — обожжёшься.

— Уже? Плохо… плохо… Так, парни, крышку на место, — Чари легко перемахнула через стенку саркофага, но… — Ой, нет, я в этом платье не пролезу. Чуть пошире, какая ж я в нём толстая. Вернее… ладно, вооот, — наконец Чари сверкающей изумрудной змейкой скользнула в щель между крышкой и изголовьем, повертелась, расправляя платье, вытянулась, поудобнее устраиваясь в саркофаге, пригладила волосы, скрестила руки.

— Господи, прости нас, не из кощунства всё творим, — прошептала она, — Хорошо, закрывайте, только не плотно, в прошлый раз я чуть не задохнулась, страх такой накатил, а сама крышку отодвинуть не смогла. — её передернуло от воспоминания, — Особенно жутко стало, когда вы ушли. Я кричала даже, и… тишина. А потом Эйт рядом бубнить что-то начал. Тогда полегчало, не так страшно. Успокоилась чуток. Ладно, ребят, простите, это я так, страх заговариваю. — девушка несколько раз глубоко вздохнула и зажмурилась, — Всё. Закрывайте!

Эйт и Тевье навалились на тяжёлый камень. Марго вскрикнула и отвернулась.

— Нет, стойте! — закричала Чари и отчаянно упёрлась ладошками в мраморный торец, безуспешно пытаясь остановить со скрежетом наползающую на неё каменную плиту, отрезающую от мира живых, от света, воздуха, — Блин, Марго! Что ж ты сделала. Жутко мне теперь, словно взаправду заживо хоронят. Сломалась! Стыдно-то как, — девушка со злостью врезала кулачком по крышке гроба. — Ладно, оставьте так, наполовину, если что, смогу выбраться, — она откинулась на шёлковую подушечку и несколько раз глубоко вздохнула, — Ещё раз простите, — пробормотала она, — не знаю, что со мной. Марго, теперь я тебя понимаю, но выбора нет, прости, что обманула, тебе тоже в гроб. Снова. Больше прятаться негде. Но зато тебя там Скварчиаре разглядывать не станет. Или что похуже.

Чари показала скривившемуся Тевье язык.

— Нет, — замотала головой Мадлен, — ты же обещала. Я не смогу! Я умерла там! Я чувствовала, что умерла!!! А потом…

— Тёрн, сделай с ней что-нибудь! Всё катится к…

— Замолчи, Чари! — рявкнул Эйт, — Тяф, успокой её, не дай вылезти из дурацкого ящика, она всё испортит.

А сам прижал Мадлен к груди, погладил по волосам, как недавно это делала Чари. Раз получилось у неё… Попытался вспомнить, что та говорила.

— Тише, госпожа. Всё будет хорошо, я вас не оставлю. Вы же мне верите, да?

Баронесса кивнула.

— Хорошо, теперь…

— Он уже рядом, — взвыл Тяф, — что нам делать? Что мне делать?

— Тёрн, что там, я не вижу?

— Нормально всё! Лежи, притворяйся красивой и молчи.

— Злюк какой, — прошипела Чари и… замолчала.

А Эйт действительно разозлился не на шутку, какого чёрта затевать идиотский спектакль, когда можно по-человечески и без кривлянья напрямую обо всём спросить учителя. Но нет, Каридад Сегри лёгких путей не ищет! И он за ней следом. Эх! Эйт не любил принимать решения. Всегда старался держаться за чужими спинами. Но иногда… он даже не заметил, что его все беспрекословно слушаются, — Тяф, скидывай рубаху, натягивай мою, чистую. Будешь убалтывать Скварчиаре вместо меня.

— Я? А ты? Что я скажу твоему учителю?

— Уж ты-то найдёшь, только лишнего не трепи. Так, Мадлен, идите ко мне, повернитесь. Я сейчас завяжу вам глаза. Как в «жмурках», играли? — он поздновато понял, что пример неудачный, ибо смысл игры как раз в том, чтобы слепой «мертвец» тебя не схватил. Оставалось надеяться, что у Марго ассоциации с игрой радужнее. — Сейчас… — Эйт рванул рукав окровавленной рубашки Тевье. Тяф негодующе пискнул, но возмущаться не стал. Дураком он никогда не был, хоть иногда и выглядел. — Вот так, не туго? Теперь держите меня за руку и ничего не бойтесь. Я ложусь сюда, — Эйт едва уместился в деревянном ящике.

Гроб был очень глубокий и широкий, оно и понятно, делали не для девушки, а для платья, но не особенно длинный. Как удивительно переплетаются события, успел подумать Эйт, устраиваясь на жутком ложе. Если бы барон решил похоронить дочь без изысканных туфелек, знака родовитости и богатства, или в простом платье по фигурке. Если б не человеческое тщеславие, он бы сейчас просто не втиснулся сюда и весь их «гениальный» план обернулся бы хорьковым помётом.

— А теперь вы. Да, прямо на меня.

Мадлен дёрнулась, задев ногой дубовую доску. Конечно, она всё поняла. Смысла врать не было, Эйт и не стал.

— Вот и всё, никакой крышки, Марго, перед вами только моё лицо. Представьте, что вы…

Что она должна представить, Эйт придумать так и не смог. В голове вертелся только образ колдуньи, которую хоронят лицом вниз, чтоб та не смогла выкопаться. Но, наверное, фантазия у француженки была богаче, потому что она мягкой лаской скользнула по его телу и прижалась к груди. Её руки тёплой подушкой легли ему под голову. Она не плакала, не спорила, лишь вздрогнула, когда опустилась крышка. Вздрогнул и Эйт. Наступила тьма. Осталось только дыхание друг друга и жасминовый аромат её волос. И голоса… Голоса с той стороны кулис.

* * *

— Хейли, это я, дон Хьюго. Я спускаюсь и надеюсь, что мне в голову не прилетит что-либо тяжёлое. Хоть ты и на страже, не проявляй излишнего рвения, юноша.

Шаркающие шаги и тяжёлое дыхание подтвердили правдивость слов ночного пришельца.

— О! Дон Скварчиаре! — звенящий голос Тевье был наполнен почти щенячьим восторгом. Даже Эйт, зная всё, не услышал фальши, — Как я рад, что вы здесь. Жутко мне тут одному.

— Хм, одному? А ты, собственно, кто, маленький Педролино? Подойди-ка поближе? А-а теперь вижу, рыжий Тевье ха-Леви, закадычный друг моего непутёвого ученичка. Должен был догадаться, что он потащит тебя за собой. А где же он сам?

— Вы не поверите, дон Скварчиаре! Тут такое было, — взахлёб начал рассказывать Тяф. — Как только колокол полночь отзвонил, к нам Сип-то с дружками и заявился. Ну, Сип этот, то бишь Васко Эрерра, а с ним Крысоед и Курро Толстый, те, что могилы, сказывают, грабят и покойничков вынимают, а потом университетским продают… ой…

— Слыхал о таком, — согласился Скварчиаре. — полезное, между прочим, дело делают ребятки. Сколько жизней спасти можно, если знать, как тело устроено.

— Полезное? — возмутился Тяф. — Так они душу губят. Как же потом по воскресении, когда тела нет?

— Хм, забавный Педролино, я бы с удовольствием вступил с тобой в теологический диспут, но время, увы, не столь щедро, как может казаться в твоём возрасте, мальчик. Юная баронесса в холодной усыпальнице за твоей спиной, живое (хм, прости, уже нет) тому доказательство. Посему настоятельно рекомендую не сокращать отпущенные нам с тобой мгновения, поведав мне, где чёртов Эйтерн мак Хейлин, которого стоит выдрать как Исидорову козу! Но идиотская преподавательская привычка не оставлять вопрос без ответа меня доканает, посему отвечу, так как проявление интереса есть единственное оправдание нашего существования. Но прежде скажи, ты знаешь, что происходит с телом в могиле? Слышал про гниение, червей, а иногда и обглоданные кости, если зарыли неглубоко?

— Д… да, мэтр.

— Хорошо. А теперь ответь, почему сгнившее и сожранное червями тело воскреснет, а исследованное анатомом нет? Разве плохо, коли человек, грешивший при жизни, после смерти всё ещё может помочь живым избежать боли? Найти лекарство против хворей?

— Дон Скварчиаре, но ведь падре говорит…

— Мальчик, падре говорит то, во что верит. Я — лишь то, что знаю. Без веры этот мир превратится в зверинец, но без знаний он просто опустеет. Так… чтоб нам было проще. Что ты любишь, чем увлечён по-настоящему? Потому как лишь увлечение делает нас чем-то большим. Придаёт смысл хаосу существования. Превращает бытие в жизнь.

— Я… — Тяф явно растерялся, — ну… я люблю вырезать фигурки всякие.

— Кукол? — Скаварчиаре, похоже, воодушевился, — Замечательно, мальчик, замечательно. Выходит, это у вас в крови. Не поверишь, но далеко отсюда один ваш праведник и мудрец Махараль из Праги тоже занимается куклами, только глиняными. И это ни в коей мере не мешает ему быть учёным и в то же время глубоко религиозным человеком. Мы, увы, до этого не дошли. Скажи мне, мальчик, если я захочу, то смогу вырезать куклу?

— Да, но только если научитесь…

— Вот! — щёлкнул пальцами Скварчиаре, — Так же и с нами. Я смогу кого-то вылечить, кому-то помочь, только если научусь. Если буду знать, как. Наука, мой мальчик, это лестница с двумя ступеньками, мы забираемся на следующую, и нижняя тут же исчезает. Всё выше и выше… и спуститься уже нельзя. Мы видим мир другим, Педролино. Как ты, сидя на крыше или забравшись на вершину утёса. А если подняться ещё выше… но нам не хватает сил. Точнее времени. Мы дряхлеем, мальчик, мозг и тело отказываются нам служить. Это кара каждого учёного. Знать, что ты не доберёшься до крыши. Сколько бы ступеней ни преодолел. Не успеешь. Страшно…

— А зачем вам на крышу, дон Скварчиаре?

— О! Да ты не глуп, мальчик. Затем, что там становятся другими правила. Чем выше поднимаешься, тем меньше приходится объяснять. Потому как ты просто понимаешь, что нужно делать. И обоснование своих поступков уже не требуется. Нет причин следовать нормам, которые были придуманы там, внизу, для других, тех, кто хочет и привык подчиняться законам человека, а не природы.

Ты же не станешь уговаривать цыплёнка забраться в кастрюлю, объясняя, что иначе останутся голодными дети, ты берёшь и делаешь, как бы трудно ни было. Такова наука, мой мальчик. Это не знания, которые можно вколотить в любую голову. Увы, многие из профессоров считают именно так. Нет, это способ видеть мир. Итак, я ответил на твой вопрос, теперь ты ответь на мой. Где Хейли?

— Убёг

— Куда убёг?! Толком говори!

— А-а… Ну, я и говорю, — затараторил Тяф, — Эйт как Сипа-то заприметил, да скумекал, зачем он тут, так сразу и рванул из пещеры, заорав, дескать, Тевье, задержи их. Я стражу приведу. Ну, они не будь дураки за ним, а я вот теперь сижу, трясусь рядом с покойницей. Жду, кто заявится. То ли Сип за мертвячкой вернётся, то ли стража баронская. А мне в любом случае несладко придётся. Хорошо, что это вы, мэтр Скварчиаре. Я побегу, да? Если Эйта найду, сразу к вам отправлю.

— Стража, говоришь, баронская. Хм… плохо-плохо. М-да, не ждал я, что тут Сип объявится. Странно, не того полёта птичка, чтоб баронессу клевать. Ну ладно… действительно, у парнишки выбора не оставалось, куда ему против троих. Надеюсь, не найдут его поутру с ножом в спине. Досадно, коли так. Очень смышлёный паренёк. На диво. Так, Педролино, пока никуда ты не бежишь, коли уж взялся другу помочь, придётся постараться. Сдвигай крышку. О, уже?

— Это Толстый Курро, ему Сип приказал. А как Тёрн увидел, что они удумали, так и… А кто такой этот Педролино?

— Что? Да есть один такой персонаж у меня на родине. Посмотри на себя — поймёшь. Вот что я называю работать спустя рукава. Закатай хоть, а то по земле волочатся. Темно-то тут как, ну-ка, малыш, посвети. Хоть взглянуть на неё. Правду ли говорят. А то такого в Университете о её красе наслушался…. Эй, не так близко, волосы спалишь. Нет, всё равно не разгляжу, даже в окулярах.

— Правду! — прошептал вдруг Тевье слегка изменившимся голосом. — Я красивее не видел. Да и не может быть никого краше. Лицо нежное, как у нимфы, и кожа глаже шёлка. Чище воды родниковой и будто изнутри светится. Волосы густые, как грива лунной кобылицы, что в небесных лугах пасётся, сияющие и серебряные, слово нити, на коих звёзды закреплены. А брови тёмные, соболиные, и ресницы тоже, пушистые, как лапы у ели, и длинные, даже сейчас тени на щёки падают.

— Краска это, дурачок, но продолжай, только без эпитетов. По-деловому.

— Нос тонкий и прямой. Даже кончик не загибается. Словно кто по отвесу отмерил и выстругал, да и зашкурил идеально. И скулы тоже резные. А губы… улыбаются, настолько изгиб мягкий. Такого контура я…

— Тьфу! Уж лучше с эпитетами, а то я и забыл, что ты резчик. Ладно, в общих чертах ясно, что ж, выходит, что-то в ней было, коли ты, даже на мёртвую глядя, о нимфах заговорил. А теперь главное, зачем я здесь. И для чего тебя о чертах покойницы спрашивал. Дал мне барон задание. Сохранить красу эту. Если уж Господь душу девочки прибрал, то пусть отцу хоть тело останется. А может, и Суд скоро, и вернётся душа в сохранённый да украшенный сосуд. По крайней мере, египтяне так считали. Поэтому надо мне его, сосуд то бишь, в лабораторию доставить, а там уж бальзамированием займусь. Даст Бог и останется ваша нимфа прекрасной ещё на пару столетий. Махараль, о котором я упоминал, смог разжечь подобие жизни в одном из своих глиняных творений, но не шагнул дальше. Я на такое не способен. Пока… Я не могу даже создать куклу, как ты, но вот сохранить то, что создано Творцом несоизмеримо более искусным, чем любой мастер во вселенной — да! В сказках говорится о живой и мёртвой воде. Раввин Лёв использовал живую. Но, не окропив тело мёртвой, это бесполезно. Именно она сохраняет… Прости, я забылся. Итак, тележку я вашу у входа видел. Теперь главный вопрос, ты один справишься? Сможешь её ко мне доставить? Из саркофага вынуть, из пещеры вынести? Из меня-то помощник, сам видишь, никудышный. Дерзай, юноша, мёртвые не ждут. У них времени лишь до рассвета.

— Всё сделаю, дон Скварчиаре, будьте покойны.

— Хорошо, мальчик, в долгу не останусь. Только поторопись. Если Хейла встретишь, скажи, пусть в лабораториум со всех ног мчится. Нам трудная ночь предстоит. Ну, а я пока посижу, переведу дух, а потом в гору, к себе. Надеюсь, ты меня опередишь и не разочаруешь.

О, как ловко! Словно сама в руки скользнула. А ты сноровистый, юноша, хваткий. Выходит, повезло мне. Ну, с Богом! Только навозом её сильно не заваливай. Я понимаю, маскировка шедевральна, но мы ж не тати какие и преступления не совершаем. Но глаза людям всё ж не мозоль. Сам понимаешь, слухи поползут, барон разгневается. И так о его дочке разное болтать начали, что де и ведьма, и козла под хвост целовала, и прелюбодейка, бесами одержимая, и еретичка, что прям с костра святой инквизиции бежала…

* * *

Эйт чудом извернулся, чтоб в последний момент зажать девушке рот. Негодующий всхлип и оправдания вместе со слезами, слюнями и помадой остались на его ладони.

— Всё? — спросил, едва шевеля губами. Почувствовал кивок. Убрал руку. Неловко погладил по волосам, — Не слушайте, я знаю вас. А вы знаете, что я знаю.

— Знаю, — девушка повернула голову, опустила ему на плечо, её губы почти касались уха Эйта, — и ещё знаю, что самое нелепое — это общение на «вы» двух обнимающихся полуобнажённых людей, запертых в одном гробу.

— Простите, — Эйт покраснел, — но мне, правда, некуда деть руки.

Мадлен вздохнула:

— Всё в порядке, я пошутила… неудачно. Это всё нервы и духота. Что это?

Гулкий скрежет разнёсся по пещере.

— Не знаю, — выдохнул Эйт, — кажется, кто-то задвинул крышку саркофага.

— Зачем? Он же пустой?

— Наверное, поэтому, чтоб никто не обнаружил отсутствие тела. Но как дон Хьюго справился один? Хм, он что-то бормочет. Кажется, напевает себе по нос. Он всегда так поступает, когда сосредоточен. Но что ему делать в пещере?

— Не знаю, а вы вообще что-нибудь поняли из того, что сказал ваш учитель?

— Не совсем. Я даже не всё слышал. Как-то шумит в голове, и сердце выскакивает.

— Страшно? — шепнула Мадлен, — Тяжело?

— Немножко, — признал Эйт, — я думал, будет не так душно и…

— Закройте глаза. Мы в лодке. Маленькой узенькой лодчонке, новой, только что выдолбленной, нас опьяняет запах свежего дерева и цветов, которыми устлано дно. Жасмин и роза. Нотки бергамота и персика. Различаете? Тонкий шлейф древесных масел. Мы вдвоём в огромном океане. Лодочка несёт нас к далёкому острову, утопающему в яблоневом цвету. Нас качают ласковые волны, а над головой бескрайнее синее-синее небо. Воздух такой свежий и прозрачный, а тёплый ветерок играет нашими волосами, спутывая их друг с другом, — она легонько подула на шею Эйта. — Вот так. Чувствуете? Вдохните поглубже. Ещё раз…

— Мадлен, с вами всё в порядке? — на миг Эйту показалось, что девушка сошла с ума. Но шелест её голоса успокаивал, почти убаюкивал, точно шелест волн, и казалось, что воздух действительно посвежел, а тревога отступила. А нотки бергамота, персика, жасмина и розы Эйт чувствовал уже давно. С того мгновения, как поднял Мадлен на руки. Он понял, что фантазия у Марго действительно богаче, использовать духи и голос, как способ уйти от пугающей реальности… Молодец. Эйт улыбнулся. Сработало. Хочешь, чтобы кто-то стал сильнее — будь слабым.

— Чувствую, — улыбнулся Эйт и слегка взъерошил девушке волосы. Похоже, она засмеялась. На миг даже стало жаль, что сейчас Скварчиаре уйдёт, и их путешествие к далёкому яблоневому острову оборвётся.

Желаниям свойственно сбываться. Опасайтесь их. Скварчиаре не ушёл. Наоборот, чьи-то тяжёлые шаги и позвякивание шпор нарушили мерное покачивание лодочки с бергамотом, персиком, жасмином и розой.