Последний Zeitlaichaien (джен)

Лето почти подошло к концу. Всё чаще небо закрывали тяжёлые тучи, приносившие запах свежести и сырости. Природа готовилась к перерождению, а люди — к тяжёлому холодному времени. Осень уже раскинула смертельные объятия и оскалила зубы в коварной улыбке.

Из Цонненбрана, словно чума, расползалась война. Шейневальд, всегда придерживавшийся нейтралитета, готовился к обороне. Всего пара недель — и враг, недавно бывший союзником, доберётся до провинции на краю Дункпариес, а отступать некуда: людям не выжить в пустошах Zeiteuwiged.

Сколько бы веков ни прошло, смертные раз за разом доказывали, что никому не под силу избавить их от алчности, честолюбия и жажды крови. Ни Zeitlaichaien, ни боги не спасут обрушившийся в бездну мир. Теперь его ждёт только конец, приближающийся медленно, но верно. Сколько лет осталось до дня, когда от жизни останется только пепел? Десять? Двадцать? А может, и того меньше?

Гебершнейх знал, чем всё кончится. Знали и Zeiteuwiged. Когда было время всё изменить, они лишь наблюдали, как человечество ходило по краю. Так зачем же боги, от которых отвернулись смертные, решили вернуться именно сейчас? Чтобы перед смертью напомнить отступникам, кто мог их спасти и кого они озлобили?

Они сами сотворили свою реальность и погрязли во лжи и разрушении. Они не могли иначе. И Zeitlaichaien это нравилось: он с удовольствием наблюдал за бессмысленными метаниями смертных, за огнём гнева и хаоса, что пожирал не только души, но и всё вокруг, за страданиями, на которые они обрекли себя… Он не был чище людей. Он сам горел ненавистью, убивал с удовольствием и хотел подчинения низших, что теперь считали его демоном. Вот только не они ли разожгли вражду?..

Шумел дождь, рычал гром. Молнии стрелами разрезали небо. Воздух пах грозой. Деревья покачивались на ветру. Гебершнейх и Руна подъезжали к столице провинции. Город замер в предверии беды. На стенах круглосуточно дежурили лучники, у ворот расположился крупный отряд стражников. Все понимали, что осады столица не выдержит, но из последних сил цеплялись за глупую надежду.

Проезжая мимо, Гебершнейх смерил воинов презрительным взглядом. Вместо того, чтобы нанести удар первыми, имея шанс хотя бы отсрочить неизбежное, трусы ждали врага у изъеденных временем крепостных стен, пока изнутри народ разъедали болезни и голод. По пустынным улицам, провонявшим помоями и мертвечиной, порой проходили местные жители, жавшиеся к стенам и постоянно оглядывавшиеся. Бледные и исхудавшие, в грязной рваной одежде, они больше походили на призраков.

Путники свернули в подворотню, где находился вход в постоялый двор. Рядом расположилась хлипкая конюшня, на пороге которой пил вонючее пиво толстый бородатый конюх. Доверять ему своего холёного коня Гебершнейх не хотел, но выбора не было.

— Дальше я буду действовать один. Отдохни пока, — бросил он ученице, отсыпав ей монет на комнату и оплатив место для двух лошадей.

— Ну… тогда удачи. И береги себя, — сказала на прощание Руна и двинулась к постоялому двору.

Гебершнейх побрёл по грязным улицам. В переулках лежали трупы измождённых людей с изъеденной язвами и гнилью кожей. Что за болезнь властвует в этих местах, не знал даже Zeitlaichaien. Но только он понимал, почему началась эпидемия и погиб урожай. Шейневальд окутала пелена проклятия, снять которое не сможет никто. Потому что нельзя убить того, кто уже убит проклятием и чьё пробуждение из-за грядущей войны принесло разруху и запустение.

Из-за угла вышел мужчина со свёрнутыи набок носом и боевым топором в руке.

— Выворачивай карманы, ублюдок! — приказал он.

Второй грабитель подошёл со спины. Гебершнейху не нужно было оборачиваться, чтобы почувствовать это.

— Умоляй сохранить твою жалкую жизнь — и, быть может, останешься жив, — отстранённо проронил Zeitlaichaien.

Грабители заржали. Гебершннейх развернулся, выхватывая меч, и рассёк голову парню позади. Мужчина со сломанным носом взмахнул топором. Гебершнейх заблокировал лезвие своим клинком, перехватил руку противника и сжал пальцы. Запястье хрустнуло. Оружие выпало из обмякшей руки. Грабитель взвыл от боли.

Гебершнейх лёгким движением заставил его опуститься на колени. Кровожадная улыбка исказила лицо.

— Пощади! — взмолился грабитель, чувствуя приставленный к горлу клинок. — Проси, что хочешь, только отпусти!

— Отпущу… В ледяной ад…

Гебершнейх надавил на лезвие, загоняя его в шею грабителя. Тот хотел закричать, но из распоротого горла вырвался только булькающий хрип. Оставив тела прямо на дороге, Гебершнейх направился к часовне. Неподвижные стрелки на циферблате вдруг со скрипом сдвинулись с места.

Знак! Гебершнейх остановился перед часовней и, собрав все силы, «потянулся» к ней. Стены пошли трещинами, рухнула крыша. Посыпались камни. Гебершнейх выплеснул магическую энергию — и часовня обрушилась, в клубах пыли открыв проход в катакомбы. Прежде, чем успели бы прийти стражники, Гебершнейх вошёл в темноту.

В подземелье пахло затхлостью и плесенью. Отсыревшие факелы висели на стенах. Единственный коридор привёл к винтовой лестнице, которая упиралась в запертую на толстые цепи дверь. Сорвав их, Гебершнейх резко распахнул створки. Из тёмного прохода потянуло могильным холодом, сырой землёй и тленом.

— Ингольф? — позвал Гебершнейх.

Во мраке он заметил движение. Лязгнула старая броня. Проклятый Zeitlaichaien расправил крылья.

— Du brengrückatem, bruere, — пророкотал в темноте хриплый голос.

— Ja… Я пришёл освободить тебя. Zeiteuwiged это не одобрят, но ты не должен быть погребён здесь. Пора тебе вновь увидеть свет.

— Laät! Я давно мёртв! — откликнулся Ингольф.

— Пусть так… Ты нужен мне свободным.

Ингольф рывком подлетел к нему. Холодные пальцы мертвеца сжали горло.

— Где ты был пятьсот лет назад, мразь?! — прорычал он.

— Я не мог тебя освободить! — задыхаясь, прохрипел Гебершнейх.

— Не хотел! — отрезал Ингольф, отбросив его в сторону. — Ты не знаешь, в каких муках я умирал! Проклятие пожирало меня живьём, и мне не к кому было обратится за помощью! Лишь потому, что Zeiteuwiged заперли меня здесь…

— Прости… — выдохнул Гебершнейх. — Я так и не разобрался, кто прав… И потому вернулся за тобой сейчас. Покажи Zeiteuwiged, в чём они ошиблись. Принеси в эти земли смерть и хаос.

Ингольфа Гебершнейх знал ещё до встречи со Шпарттеном. Плечом к плечу они прошли через лёд, смертельную пургу и кровавые битвы. Сейчас Ингольф, будь он жив, стал бы единственным верным другом Гебершнейха, но он усомнился в вере. Zeiteuwig проклял собственного сына — и заточил его в катакомбах, чтобы он страдал после смерти от тоски, одиночества и безысходности. Он не прогадал: кажется, Ингольф сошёл с ума, и нет ничего страшнее безумной нежити…

Ингольф расплатился жизнью и покоем за сомнения. Он звал на помощь, молил богов о прощении, кричал от раздиравшей тело боли… Но слышала его лишь тишина.