Танец с розой (гет)

Они виделись почти каждый день. Эдмунд был мягок, предупредителен и очень мил и забавен. Он дарил Лавинии цветы, водил в кафе, показывал красивые виды, один раз даже прокатил на лодке по каналу. Иногда он как бы невзначай касался ее талии или плеча, но пока вел себя в целом скромно, поэтому Лавиния не считала нужным его осаживать. Жаркое волнение первых встреч скоро прошло, она могла беспристрастно наблюдать за ним, однако рядом с ним было пока было приятно и спокойно, поэтому она не торопилась предсказывать развитие их отношений.

Oднако когда он настоял, чтобы она познакомилась с его родителями, ей это не понравилось.

— Тебе не кажется, что это преждевременно?

Пусть они уже неделю, как перешли на "ты", но все-таки...

— Я часто знакомлю своих девушек с родителями. Не придавай этому слишком большого значения.

...Дом высился над набережной Продольного канала, старинный, из темно-серого камня, с узкими окнами, небольшой, но тяжеловесный. Лавиния удивленно моргнула: конечно, происхождение человека не определяет его вкус, однако же она привыкла, что ее матери нравятся яркие краски и ощущение легкости. А от этого дома веяло сыростью и холодом.

— Отец всегда потакал вкусам мамы, — объяснил Эдмунд. — Наверное, ей кажется, что подобные здания более аристократичны, чем уютные современные дома. На юге такого нет, правда?

Лавиния улыбнулась, вспомнив нежную, кружевную архитектуру Розфильда.

— На юге такое было бы неуместно, а в Корлинге смотрится очень живописно.

Их встретила горничная, помогла повесить плащи.

— Мы не держим много слуг, — заметил Эдмунд. — Но пятеро-шестеро есть неизменно. Семья дедушки и до переезда сюда жила богато. Так что — горничная, кухарка, шофер отца, две приходящие поденщицы... Ну и секретарь отца, хотя он и не слуга, наверное.

Они шли по коридору, отделанному в серых тонах. Украдкой посматривая вокруг, Лавиния должна была признать, что обстановка отличалась не претенциозностью, как можно было бы ожидать, а скорее сдержанностью и своеобразным вкусом. "Ну что ж, разве человек, разбогатевший за счет ума, таланта и энергии, непременно должен быть мещанином во дворянстве?" — Лавиния покачала головой, удивившись про себя, насколько шаблонно привыкла мыслить.

В небольшой, сумрачной из-за голубовато-серых тонов гостиной их ждали четверо. Первой бросилась в глаза еще не старая женщина яркой красоты: стройная фигура, гладкая кожа, умное и выразительное лицо, зеленовато-голубые глаза и золотисто-рыжие волосы. Рядом с ней на небольшом диванчике сидели двое: чрезвычайно аккуратный и энергичный белокурый юноша с веселым и простым лицом, и еще один, с виду его ровесник, более коренастый, темно-рыжий, в веснушках, в тяжелых роговых очках. Лавиния, впрочем, тут же перевела взгляд туда, куда указывал ей Эдмунд: в дальний угол, где развалился в кресле старичок наружности пугающей, но чрезвычайно занятной.

К маленькому, сгорбленному тельцу были словно неловко приделаны длинные и тонкие ручки и ножки, производившие впечатление складных. Седая голова была взлохмачена, смуглое сморщенное лицо действительно по безобразию не уступало обезьяньему, но все на него хотелось смотреть и смотреть: гримасы в самом деле забавляли, ехидная усмешка почему-то располагала к себе, а черные глаза горели молодым огнем.

Эдмунд учтиво поклонился отцу и поставил Лавинию перед ним.

— Лавиния Уинфилд, моя возможная невеста. Антонио Чезетти, мой отец.

Хотя его заявление было неожиданно, Лавиния смогла сохранить спокойствие. Oн не делал ей предложение, она не была уверена, то отвеит согласием, но если ему так хочется щегольнуть дерзостью — пусть.

— Лихо же ты определил ее положение! — воскликнул старик. — Вы, сударыня, не обидитесь на моего сына за его... хм... поспешность и нескромность?

— Его поспешность мне лестна, а его нескромность не выйдет за пределы родительского дома, я надеюсь, — Лавиния слегка поклонилась. — Я рада познакомиться с вами, мистер Чезетти.

— Я также рад. Вы хороши собой, и вы почти ремилийка. Сынок, представь теперь, хм, возможную невесту своей матери. Марианна, тебе ведь нравится эта девушка?

Марианна Чезетти посмотрела на девушку внимательно, но довольно благожелательно. После Лавинию представили секретарю отца, Альберту Ларсону, и юноше в очках, Фрэнку Хоффу, определить статус которого точно затруднился даже Эдмунд.

— Наш приживал, — сказал из угла старик Чезетти, как о чем-то само собой разумеющемся. Фрэнк, поправив очки и покраснев, пробормотал:

— Я учусь в колледже на химика.

Целуя Лавинии руку, он стал похож цветом лица на помидор.

Несколько минут спустя все перешли в столовую. Фрэнк и Альберт расположились на дальнем конце стола, не слишком длинного, правда — но от хозяина и его семьи их все же отделяло несколько мест. Это подчеркнутая разница положений Лавинии не очень понравилась: зачем вообще сажать людей за один с тобой стол, если не хочешь, чтобы они были близки тебе? В Розфильде было принято самое широкое гостеприимство, но именно потому, что оно способствовало сближению людей между собой и их доверию друг к другу.

Доверяли ли друг другу обитатели особняка Чезетти? Лавиния жалела, что не обладает достаточной проницательностью и не может этого понять. Вроде бы господин Чезетти, его жена и сын чувствовали себя совершенно свободно, точно в комнате были лишь они одни, непринужденно обменивались легкими колкостями и смеялись. В поведении Фрэнка и Альберта также не чувствовалось нервности, однако Лавинии было почему-то немного неловко смотреть в их сторону.

Мистер Чезетти тем временем обратился к ней с подробными расспросами о том, трудно ли ей дается работа журналистки.

— Мне непросто, ведь я еще только начинаю, и кажется, у меня нет особенных способностей... Но мне нравится узнавать о том, что делается в городе.

— В городе? Хм, насколько мне известно в любой столице творятся прежде всего грязные или опасные дела. Вы не боитесь их касаться? Или пока бережете себя и освещаете только городские праздники?

Лавиния подавила вздох: мистер Чезетти попал в точку.

— Вы правы, хотя я бы сказала, что это меня берегут. Не знаю, по какой причине; должно быть, наш редактор еще не верит в мои силы.

— Или боится вашего дяди, — мистер Чезетти подмигнул. Пришлось улыбнуться. Обижаться было негоже, тем более, игривые искры в глазах смягчили намек в его словах. Марианна поспешила перевести разговор:

— Прошу вас, расскажите мне про Розфильд? Там все такие же чудесные праздники цветов? Все такие же умные женщины и очаровательные мужчины?

— Вы бывали раньше в Розфильде, миссис Чезетти?

— Да, в санатории у минерального источника. Вы удивлены? Дешевые санатории иногда не хуже заграничных курортов. Я так долго страдала, мечтая о ребенка, а вода в Розфильде исцелила меня, и на свет появился Эдмунд.

— Матушка, — заметил ее сын. — Я надеюсь, вы не станете при моей невесте вспоминать о разных глупостях, милых вашему сердцу.

— Верно, верно, сынок! — подхватил Чезетти. — Лучше бы ты рассказала о студенческих посиделках, жена. Ведь бегала на них, признайся? Ну, как там на юге принято: при второй встрече с мужчиной целуешь его в знак дружеского расположения, при третьей он может обнять тебя за талию и прижать к себе в знак полного доверия, вы, как жених и невеста на северной свадьбе, едите из одной тарелки, а если в комнате нет мест, любая девушка может есть на колени к любому парню. Так ведь? Эй, Альберт, Фрэнк! Что вы покраснели, как пансионерки? Неужто вам такое не по душе? А вот я бы хоть сейчас туда поехал вместе с сыном. Или даже один. А что, мисс Уинфилд, сойду я за профессора в отставке?

Он скорчил кислое, брюзгливое и подозрительное лицо.

— Весьма, — Лавиния послала ему оценивающую улыбку.

— Вот и отлично! Даром, что я закончил всего-то четыре класса.

— Ваши познания, тем не менее, не устают меня поражать, — робко и искренне сказал Альберт. — Как вы мне недавно легко объяснили схему налогообложения частных предпринимателей. Она ведь весьма запутанная, — обратился он к остальным, — но господин Чезетти растолковал мне ее так просто и доступно, как не смог бы, наверное, ни один педагог!

— Еще бы научить тебя льстить более тонко, — вздохнул Чезетти. — У меня есть основания гордиться своими практическими навыками и жизненным опытом, а может, и тем, что в голове у меня все ясно и по полочкам, но я не люблю подобных дифирамбов, ты должен бы это усвоить. Все-таки служишь у меня уже два года.

Альберт прикусил губу и потупился. Остальные за столом словно и не заметили сделанного ему выговора: Фрэнк был погружен в свои мысли, Эдмунд и Марианна явно придали словам Чезетти не большее значение, чем если бы он отчитал служанку. "Хотя, собственно, почему и служанки обязаны терпеть грубое обращение? Конечно, неприятно, что Альберт льстил, и было бы хуже, если бы мистер Чезетти принял это, как должное. Но все-таки ... Альберта жаль. У него совсем детский вид".

...Когда Эдмунд провожал Лавинию домой, неожиданно вышло солнце и осветило улицу бледным желтоватым светом. Холодная вода канала рябила от ветра, последние листья, сорванные с деревьев, падали и скользили по поверхности. Лавиния вспомнила, как в детстве вместе с Клодом, Винченсо и Аннунциатой пускали в ручьях кораблики из осенних листьев и старых газет, потом бежали за ними, покуда не начинались густые заросли, и придумывали, кто остался на борту каждого корабля. Иногда они сами себя воображали пассажирами и играли в

нападения пиратов.

Эдмунд не соизволил объяснить, почему представил Лавинию именно так, и она, поколебавшись, решила не спрашивать. Вряд ли стоило воспринимать его слова иначе, чем как глупую и неуместную шутку. Но молчать было слишком неловко.

— Почему твой отец называет Фрэнка приживалом?

Эдмунд пожал плечами.

— Он живет у нас из милости. Это сын какого-то папиного заместителя или бухгалтера. Когда тот умер, Фрэнк остался сиротой, вот отец и оформил опекунство. Сам он никак этого не объяснял. Мать говорила, мне нужен товарищ по играм, но таких у меня всегда было достаточно. А какой товарищ из Фрэнка? Заурядный книжный червь, не чувствующий вкуса к жизни, к тому же завистливый.

— Никогда бы не подумала, — честно призналась Лавиния.

— Ну, мне лучше знать. Ты, как многие женщины, слишком жалостлива. А вообще давай-ка сменим тему, пока я не начал ревновать.