В стране свободных и доме храбрых (джен)

War made him a soldier

Little Frankie Mear

Peace left him a loser

The little bombardier

David Bowie "Little Bombardier"

Быть мужчиной означает стрелять в живую мишень. Разве Трусливый Майки — мужчина? Солдат в сырой земле, которую увлажняют слезы матери? Или плотоядный оскал в ряби телевизионных помех? Отец говорил, что на небесах кульки с младенцами перепутали, и Майк должен был оказаться в розовых пеленках. Будь у него сестра, он бы играл в ее куклы, примерял пышные банты. Стал бы Барби в пластмассовых туфельках с перманентной улыбкой на неживом лице. Послушная милая Барби, которой можно оторвать ее милую полую голову. Майк вписывается в эту роль, как если бы мать хотела дочь. Он видит женщину как старшую сестру, которой у него никогда не было. Майк оглядывает своих соседей по комнате: те увлечены новинками «Золотого века». Даже престижная мертвая плоть, набитая свинцом, уступила бесстыдно голой. Молодой американец теперь скорее завоняет парфюмом, чем пропахнет славой и порохом. На обложках журналов красные, розовые и белые тела, упакованные в черные корсеты и сеточку, как на развес, вымазанные в пудре и помаде, как в жире. Студенты в кругу тяжело дышат, так, что воздух между ними искрится. Рубашка от матери липнет к коже Майка. Один из парней зачитывает заголовки тоном визгливого фанатичного проповедника, поминутно сглатывая слюни и шелестя страницами. Они единогласно трепещут перед алтарем женской плоти.

Над кроватью Майка навис спаситель, будто бородатый вуайерист, заглядывающий в окна. Майк стискивает в ладонях кудрявую потяжелевшую голову. Ему необходимо очиститься; так, как прочищают желудок при смертельном отравлении. Поэтому он сцепляет руки в замок, острые колени на ледяном полу. «Как общаться с Иисусом?» — читает он на обложке библиотечной брошюры. Он вновь оборачивается на плакат. Спаситель смотрит строго, как полагается наставнику. Но голод по женщине слишком силен и фундаментален для того, чтобы выкорчевать его молитвами. Майку нужно обратиться к Небесному Отцу — требовательно дернуть его за широкую штанину брюк, оторвав от работы. Все будущие годы Майк придерживается древесного запаха благовоний. Майк тихонько молится на последних лавках в часовне. Пыль сгущается в окрашенных витражом пятнах света. Он похож на частицу грязной пыли в просторных святых стенах, алчущую взлететь и засиять от яркого луча, как от прожектора. Или на слезливую богобоязненную женщину, стремительно постаревшую после войны, которая потеряла сына среди одинаковых бритых голов, а после — среди одинаковых пятнисто-зеленых тел.

Она сидит дальше. Румяный свет окрашивает ее круглое плечо и скрытое юбкой в горошек бедро. Майк видел ее раньше; глаза у нее всегда блестят от восторга, когда их ухоженный священник запевает о падении нравов. У нее глупый бейджик с именем «Карен» чуть выше приплюснутой груди. Крестик на цепочке проваливается в небольшой вырез. Она похожа на монашку из его церковной школы. Майк так и не вырос из своих отутюженных брючек и пресных вафель, а Карен сама похожа на пресную вафлю. Он смиренно принимает ее простое лицо и птичью заботу. Ржавеющий отец доволен тем, что Карен греет лавку каждое воскресенье и печет кексы на церковную ярмарку. Шея у него поскрипывает. Мать в шерстяной накидке кивает вслед, будто тусклое отражение, тень. Родительский дом прежний, неизменный, как десять заповедей. Рамочка с заветом и ружье. Кружевные салфетки. Стены все еще увешаны, как китель медалями, кроваво-красной атрибутикой республиканцев (после того, как Никсона вышвырнули вон, как собачонку, стащившую птицу со двора!). Никсон ничем не отличался от предшественников, а его последователи продолжат перекусывать шеи жирной птице на скотном дворе большой политики. Но в миллионах фастфудных домиков, в халупах, в хоромах все так же горит белыми оскалами телеящик. И от говорящих голов в галстучках так же несет свинарником.

Но даже свинья благоухает, когда ты сызмальства рос среди поросят, не чуя иных ароматов. Майк будет говорящей головой с шаржей. Это его луч сквозь церковный витраж. Так он засияет: выстелется соломой в пустых головах. Государство — это идеальный оплот мужского начала. Одновременно служба под присмотром сотен глаз — глазок телекамеры, взгляды толпы, глаза со стены общей комнаты — и безграничная власть над умами и телами нации. Даже над длиной женской юбки и количеством волос под ней.

Майк раз за разом выдвигается на выборы, так же методично, как хорошист старается написать диктант на отлично. Наконец ему везет. Его губернаторский офис похож на келью. Здесь отцовские порядки, хотя отца уже забрал инфаркт: чтения потрепанной Библии каждый рабочий день.

Майк исподволь наряжается в нефтяной костюм. Вот выглаженная Карен рубашка, вот галстук из ближайшей лавки. Пиджак с подкладными плечами — размах плеч для мужчины столь же важен, как размах крыльев для орла. Блестящие запонки, брюки без складочек, смоляные туфли. Они стоят у большого напольного зеркала. Рука Майка не опускается ниже лопаток невесты, ниже края шерстяной накидки. Он почти Дровосек, а его Карен почти Пугало. Это возвращение к истокам, момент наибольшего генетического и эмоционального сходства с предками. Цикличность. Обращение львенка в вождя, а куколки в шелкопряда. Теперь он может ходить под знаменем своего рода: теперь он Пенс. Теперь может начинаться процесс ржавления.

Цветной спаситель всегда приглядывал за ним — сначала со страниц детской брошюрки, потом со стены, с алтаря, ограждая его от дьявольских искушений. Майк избегал Дьявола много лет, но обмануть судьбу так и не смог.

Он встречает Дьявола на поле для гольфа. Дьявол носит тело немолодого, но еще полного сил миллиардера. Искусственная изумрудная трава постелена ради него одного. Пригнаны машинки и поданы клюшки. Возможно, даже небо специально раскрашено в нежно-голубой ради партии в гольф для нью- йоркского миллиардера. Лучшие американские мозги стеклись в один под его красной кепкой. Он толст, щедро намазан автозагаром и смотрит на всех свысока. Майк уже знает, кто он. Фамилия Трамп говорит сама за себя. Трамп — это козырная карта, славный малый, начальник, шеф, босс, Трамп кроет любые другие карты. Он ищет будущего вице-президента. Они жмут руки в приветствии. Ладонь Трампа горячая и сильная. Он улыбается совсем не как президент — более открыто и немного насмешливо. Трамп не стесняется натягивать на свой объемный зад ослепительно-белые брюки.

— Единственное отличие между мной и другими кандидатами — в том, что я более честный, а мои женщины — более красивые, — заявляет Трамп.

Американский политик должен быть таким же, как простой потребитель, но преуспеть в осуществлении своих непомерных желаний. Он должен скармливать толпе громкие слова, как сладкий ведьминский пряник, чтобы жадные рты тянулись к нему еще и еще. А он станет звездой на Аллее славы.

Майку кажется, что Трамп отличается от других политиков. Он произносит слова о возрождении, о скрипе издыхающего Ржавого пояса, молящего власть хоть об одной масленке, о фермерах, уходящих с обедневшей разоренной земли, о гордости за слово «Америка» и о статуях Отцов-Основателей. Майк пытается закрыть глаза, отключить свой слух, забыть о Дьяволе напротив, но не может отвести от него восторженного взгляда. Он внимает, словно на проповеди, нет, словно на него наконец сошла божественная благодать. Нашелся тот, на кого Майк хочет молиться истовее, чем на Спасителя. То, как Майк смотрит на него, почти непристойно. Майк горд, что Трамп пожал ему руку, похлопал его по плечу, горд, что его костюм дешевле и светлее костюма Трампа, горд идти на полшага позади него, горд проиграть ему партию в гольф.