Код человечности (джен)

I

Голову будто ватой набили, и пробуждение совершенно точно не было из ряда лёгких и приятных. Осаму насилу разлепил налитые свинцом веки, кое-как перевернулся со спины на бок и, не сдержав усталого стона, приложил к тяжёлой голове ладонь. Почему-то было жарко и душно, как если бы у него внезапно поднялась температура. Перевернул ладонь тыльной стороной, коснулся лба. И правда горячий или ему просто казалось? Соображать получалось с трудом. Пульсация в височной области нисколько не помогала. Отстранённо он заметил, что повязка с правого глаза снова исчезла.

— Эй, он проснулся!

Звонкий девичий голосок долбанул сперва по барабанным перепонкам, а после и по голове в целом, и Осаму вновь застонал, стиснув зубы. Что ж такое-то? Где-то рядом послышались шаги и приглушённые голоса и вскоре краем глаза он заметил три вставших по правой стороне кровати фигуры, в которых легко узнал и своего бывшего наставника, и напарника, и будто бы прячущегося за ними раздражающего ученика. Просто чудесно. Подавив вздох, показательно закрыл глаза и поглубже зарылся затылком в подушку, давая понять незваным наблюдателям, что не настроен на какой бы то ни было диалог и вообще желает вновь погрузиться в блаженство сна. К сожалению, его желание было наглым образом проигнорировано.

— Дазай-кун, как себя чувствуешь? — голос Мори был пропитан чем-то вроде настороженного ожидания, но понять, позитивной или же наоборот негативной была эта окраска не получилось: его мозги всё ещё отказывались объективно воспринимать реальность и вопили о продолжении отдыха.

— Мгхн…

Сил отвечать что-то внятное банально не было. Голова раскалывалась, тело не желало двигаться. Неужели действительно заболел? Но когда?

— Эй, Дазай, не игнорь Босса! — А вот его дорогой напарник терпением как всегда не отличался.

— Да не ори так. — выдавил Осаму, насилу вновь разлепив веки и, скривившись в раздражении, посмотрел на Чую. Как он и подозревал, от света пульсация в мозгах усилилась. Осаму неуклюже перевернулся на бок, упёрся одним локтем в постель, а пальцы другой руки запустил в волосы. Пряди спутались, образовав несколько колтунов, но сейчас это была наименьшая из проблем. — Чего вы все тут столпились?

Ответа не последовало, что уже навело на ряд несвязных тревожных мыслей, и, вновь пожмурившись от головной боли, он заставил себя принять сидячее положение, подтянул к груди здоровую ногу, обхватил ту одной рукой, а локоть второй упёр в колено и подпёр ладонью лоб. В глазах всё ещё не было ясности, но уплывать сознание вроде не спешило. С другой стороны кровати выросло красное пятно, в итоге сформировавшееся в Элис.

— Привет. — тихо поздоровался он. Сил двигаться не было и часть его покорно ожидала, когда девочка влезет на кровать и демонстративно опрётся спиной о его ногу или бок. Элис всегда сторонилась его с тех пор как пробудилась «Больше не человек», но, когда способность исчезла, стала при каждом визите восполнять утраченные возможности и наслаждаться тактильным контактом. Она то играла с его волосами, то теребила бинты на руках, то придумывала ещё что-нибудь раздражающее, но безобидное. Теперь же она вновь не спешила оказаться ближе, застыв в нескольких шагах от кровати, и смотрела с явным сомнением. Да что происходило?

Мори кашлянул в кулак, разбивая затянувшуюся паузу, скрестил руки на груди.

— Дазай-кун, что последнее ты помнишь?

Осаму вымученно поднял на него взгляд. Сам вопрос не был странным, для Мори вообще было естественно задавать его, когда он заставал его в явно болезненном состоянии, но интонация — вот что действительно напрягало. В голосе бывшего наставника была лёгкая осторожность, а это точно не было хорошим знаком. Он слегка нахмурился, продираясь сквозь ватные воспоминания.

— Кажется, Чуя рычал на меня за попытку встать на костыли, а я пытался призвать его к здравому смыслу.

Ему всё ещё было нехорошо. Длинная фраза далась с трудом, потому что язык то и дело норовил заплестись и выдать какую-нибудь околесицу, но Осаму не был бы собой, если бы проиграл собственной речи. Ему удалось всё сказать внятно, но ненужным свидетелем его усилий стало дыхание, которое стало глубже и будто бы тяжелее. Как же ему хотелось спать. Но спать было нельзя — пока нет — он должен был хотя бы в общих чертах понять, что случилось, потому что оно наверняка было очень и очень важно. Он вновь закрыл глаза, погружаясь в калейдоскоп рваных мыслей и воспоминаний, с трудом различая, где заканчивались одни и начинались другие. Было что-то ещё. Должно было быть. Что-то, из-за чего он снова оказался в постели и собрал вокруг себя всех сочувствующих. Должно быть, видо́к у него был тот ещё, хотя, учитывая насколько хреново ему было… Он чувствовал себя таким измотанным, таким… пустым?

В голове неожиданно прояснилось, заставив резко распахнуть глаза в потрясении.

С удивительной чёткостью вдруг вспомнилось и собственное желание вырваться из-под способности напарника, и бело-голубая вспышка света, и то, как после он оказался в руках Чуи аки диснеевская принцесса, прежде чем внутри будто ластиком провели, стирая все испытываемые чувства и эмоции. В тот миг он ощутил себя таким фальшивым, таким безжизненным, что, видимо, мозг не справился с потрясением и отключился — потому что дальше он помнил только смазанные очертания Акутагавы на заднем фоне и поглотившую его тьму бессознательности.

Осаму тупо моргнул.

Несмотря на гудящую голову, он мог придумать только одно адекватное объяснение случившемуся.

— Судя по твоей реакции, ты всё вспомнил.

Это не был вопрос — чисто констатация факта, но Осаму всё равно медленно кивнул на слова Мори. Открыл рот и почти сразу закрыл его; слова, ещё толком не оформившиеся в мыслях, умерли на кончике языка. Он не знал, что сказать.

Вновь сомкнул веки, прислушиваясь к собственным ощущениям.

Ещё несколько часов назад где-то в глубине его тела урчало, переливалось различными оттенками то, что люди привычно и нисколько не задумываясь именовали эмоциями. Затапливающее унижение во время банных процедур; вспыхивающий гнев на препирания Акутагавы и липкий страх, когда тот впервые показал клыки и напал; укутавшее тёплым одеялом спокойствие по возвращении Чуи с той дурацкой долгой миссии и пьянящая радость после снятия гипса с конечностей. Всё это и отголоски ответвлений этих чувств успели не только пустить корни в душе, но и дать первые ростки, что дало ему чувство наполненности, которое в конечном счёте понравилось, но теперь…

Теперь там вновь было пусто.

Осаму машинально приложил ладонь к груди, сделал глубокий вдох. Снова прислушался.

Ни-че-го.

Будь он персонажем аниме или манги, в кадре наверняка бы появилась потрескавшаяся бесконечность земли и блуждающее по ней перекати-поле1. Твёрдое, ничем непоколебимое спокойствие, что поселилось и царило в нём с момента пробуждения способности и до той злополучной миссии, после которой жизнь встала с ног на голову, вновь поглотило целиком.

— Моя способность, — начал он и сам на долю секунды удивился, насколько ровно прозвучал голос, — она вернулась. Так?

— Так. — кивнул Мори. — похоже, моё предположение оказалось верным и твоему телу просто нужен был полноценный отдых, чему вечно активированная способность не способствовала. Теперь, когда восстановление почти завершено, ты вернулся в норму.

В комнате повисла звенящая, почти священная тишина.

Почему-то никто из столпившихся рядом не спешил как-то прокомментировать слова Мори, а у самого Осаму не было на это ни сил, ни желания. Он слегка повернул голову, положив на ладонь щеку, поднял взгляд в потолок. В норму, да? Поплутав глазами по сделанной Чуей вытяжке, отстранённо подумал, что пора бы уже убрать с глаз долой это безобразное напоминание о его худших днях. Или не таких уж и худших? — мелькнуло в сознании. Да, было сущей му́кой сутками напролёт не подниматься с постели и не иметь возможности даже обслужить самого себя, но… Но он впервые за многие годы смог ощутить себя человеком. Не оболочкой без чувств и эмоций, а нормальным, полноценным человеком со своими страхами, радостями и переживаниями. Препирания с Чуей заиграли настоящими красками, даря прилив сил, а напряжение, испытываемое при контакте с Акутагавой, ощущалось натянутой струной, способной порваться в любую секунду и это было по-своему волнующе. Даже разговоры с бывшим наставником — пусть те и случались гораздо реже чем хотелось бы, и он был готов признаться себе — приносили с собой что-то, что отзывалось где-то в подреберье, иногда тоскливо, болезненно ноя. Осаму не любил боль, особенно ту, что невозможно было унять таблетками, но почему-то этот её вид не воспринимался как неправильный.

А теперь всё это внезапно исчезло, оставив после себя чистое ничто.

И он впервые не был уверен, как должен реагировать.

И потому решил пойти по привычному сценарию и сперва выставить вон ненужных свидетелей, чтобы после постараться разобраться в самом себе.

— Что ж, значит, уже скоро вернусь к исполнению своих обязанностей. Чудно. Но сейчас я хочу спать, а ваши нависающие надо мной морды не дают этого сделать. — сделал пальцами жест «пока-пока». В принципе, это не было неправдой: глаза действительно слипались и шум в мозгах никуда не делся, но открыто признать, что ему плохо, да ещё и в присутствии ученика, не было тем, на что он готов был пойти. Мори едва заметно нахмурился, но ничего не сказал, что на самом деле было не очень хорошо (после его наверняка будет ждать выговор), Акутагава нервно закашлялся, принявшись бросать между ними опасливые взгляды и только Чуя возмущённо открыл рот, совершенно по-женски уперев оба кулака в бока.

— Эй, ты как с Боссом разговариваешь, совсем охренел уже?!

Голос у напарника был звонкий и оттого очень громкий, и Осаму пришлось проявить выдержку чтобы ненароком не закрыть руками уши: это бы взвинтило Чую ещё сильнее. Не то чтобы он ожидал, что напарник промолчит, но количество негодования в его голосе превысило безопасный уровень, так что, возможно, он и правда слегка перегнул палку, ляпнув нечто столь тривиальное в присутствии Акутагавы — из-за вялости своего состояния он позволил факту присутствия ученика ускользнуть от внимания — этот мальчишка не был частью их… нет, не семьи, а коллектива руководителей, так что возможно, такими словами он действительно рисковал пошатнуть авторитет Мори как Босса. Это было бы нехорошо.

— А почему Чиби-кун решил, что я говорил про Мори-сана? — так себе ход, если начистоту, но, во-первых, ему нужно было исправить ситуацию, а во-вторых, он никак не мог позволить себе оставить последнее слово за Чуей. — Морда означает часть головы со ртом у животного, а в этой комнате аж две собаки.

Очередной виток тишины продлился ровно три секунды.

Заходившие на лице Чуи желваки можно было фотографировать и использовать как эталон истинного негодования.

— Убью нахрен! — он схватил его за грудки футболки и встряхнул, от чего в глазах помутилось.

— Только сделай это безболезненно. — Осаму нацепил на лицо кривую улыбку, деланно хлопнул в ладони, но сил хоть как-то изобразить радость и предвкушение от потенциальной отправки на тот свет не осталось. Всё ушло в выплеск сарказма. И Чуя, уловив его истинное состояние, поджал губы, раздражённо фыркнул и неохотно разжал хватку.

— Что за придурок.

— Между прочим, кто так обзывается, тот сам так называется.

— Ты… — зарычал Чуя, но продолжить ему не дал Мори, шагнувший ближе и положивший одну руку на макушку ему, а пальцами другой зарывшийся в волосы Осаму.

— Мальчики.

И несмотря на то что не было в этом слове никакой угрожающей интонации, по спине всё равно пробежали мурашки. Почему-то вспомнились деньки четырёхлетней давности, когда им с Чуей было по пятнадцать и не проходило и дня, чтобы они не сцепились или не влипли в какую-нибудь дурацкую историю, желая показать друг другу собственное превосходство. Чуе тогда частенько прилетало от недовольной Коё деревянным веером по затылку и другим частям тела, а у Осаму с попеременным успехом то горели накрученные уши, то отнималась рука от многостраничных объяснительных, что Мори заставлял писать ручкой, а не набирать на компьютере, как всё остальное. Не то что бы кого-то из них это на самом деле останавливало.

Медленно и осторожно Осаму поднял из-под чёлки взгляд на бывшего наставника. Тот не выглядел раздражённым, но определённо не желал продолжения их «рутины», а, учитывая, что рядом всё ещё маячил Акутагава, им действительно следовало прекратить. Осаму старался не позволять себе ребячества в присутствии ученика, но, если бы они со Слизнем зашли дальше в своих спорах, вряд ли бы заметили, как опустились до уровня младшеклассников — была у них привычка кривляться и сыпать откровенно глупыми угрозами, из-за чего разок поприсутствовавшие при их «разборе полётов» переставали видеть в них Исполнителей и приходилось напоминать, что свои должности и уважение они получили не просто так. Мори — специально или нет — помог избежать катастрофы. Потому что Акутагава больше не смотрел на него верным пёсиком и, пусть и продолжал помогать и выполнять поручения, мог то фыркнуть в раздражении, то глаза закатить, и интуиция подсказывала, что это был лишь вопрос времени, когда он вновь оскалит на него свои клыки. Было бы катастрофой, растеряй он последние крупицы авторитета. Впрочем, «Больше не человек» вернулась, так что тот уже не смог бы ему навредить, не «Расёмоном» точно. Эх, Осаму начинал скучать по тому времени, когда любое его слово, взгляд или жест были нерушимым законом для этого мальчишки… Латекс медицинской перчатки не изолировал тепло чужих пальцев, и те спокойно перебирали его волосы, иногда подцепливая спутавшуюся от недавнего сна прядь-другую. Ощущения были и похожи на те, недавние, когда Мори теребил ему макушку голой ладонью, и в то же время разнились. И почему-то эта разница казалась не в пользу перчатки. Осаму едва заметно нахмурился, пытаясь найти логику в собственных ощущениях, но то и дело проносящаяся по венам прохлада обнуления не давала времени сосредоточиться и уловить их в достаточной для идентификации мере.

Общая разбитость и шум в голове нисколько не способствовали мышлению, лишь заставляли гореть лицо и вызывали цветные звёздочки в глазах.

Ему действительно нужно было хорошо отдохнуть и после поразмыслить обо всём наедине.

— Мори-сан, разве я неправ? — Осаму извернулся, полноценно заглянув бывшему наставнику в глаза. — Чиби-Чуя мой чихуахуа, он не должен лаять на своего хозяина, хоть вы скажите ему.

— Я натяну тебе язык на жопу, если ты не прекратить болтать эту хрень про собак! — рявкнул Чуя, не дав Мори даже секунды чтобы раскрыть рот.

— Это физиологически невозможно, гений, — разведя руками и скрывая усталость за снисходительной улыбкой парировал Осаму и недоуменно моргнул, указав пальцем на пульсирующую венку в районе виска уже начавшего откровенно рычать напарника. — А это у него не аневризма случайно?

Полное негодования Чуино «Чё?!» было перебито сосредоточенным «Покажи» от Мори, и следующие несколько секунд Осаму имел удовольствие не только посидеть в блаженной тишине, но и понаблюдать как бывший наставник притянул Слизняка к себе и внимательно рассматривал указанную им венку. Он, конечно, мог ошибаться, но, кажется, тот даже дыхание затаил от самой ситуации — во всяком случае, быстрое моргание и чуть поджатые губы с головой выдавали его неловкость.

— Похоже, ты своими шуточками просто поднял Чуе-куну давление, — констатировал Мори, наконец отпустив лицо Чуи, и тот поспешно выпрямился. Лихорадочно моргать, правда, не перестал.

Осаму несколько секунд тупо смотрел перед собой, обрабатывая услышанное.

— Слизняк, ты что, старый дед? — вырвались из горла два рваных смешка, и, словно по команде, мозг принялся генерировать новую насмешку. — Хотя, постой, слизни ведь живут максимум лет шесть; ты у нас не просто старый, ты уже древний!

«Больше не человек» среагировала спустя примерно сорок секунд, уничтожив едва начавшее разгораться веселье, и Осаму, пусть и мимолётно, не мог не задуматься, как сильно бы он смеялся с абсурдности ситуации, останься у него доступ к эмоциям. Это ведь действительно было смешно!

— Ладно, стоп, а сколько живут чихуахуа? Потому что ты хоть и слизень, но больше всё-таки собака и…

Лицо Чуи покрылось злыми красноватыми пятнами, замеченная ранее височная венка стала больше — Осаму мог поклясться, что видел, как та начала пульсировать, — и от синяка на всё лицо его спасло лишь то, что Мори изменил своё положение и обхватил Чую за плечи обеими руками.

— Ладно, Чуя-кун, не поддавайся на провокацию. Чем сильнее ты злишься, тем сильнее он наслаждается этим.

— При всём уважении, Босс, вы слишком многое ему спускает, оттого он и борзеет.

В глазах оставалось всё меньше ясности, веки всё сильнее слипались несмотря на короткий всплеск адреналина, и ему срочно нужно было обняться с подушкой, чтобы провалиться в сонное ничто, после длительного времени которого не было бы так плохо. Осаму удерживал на лице усмешку, довольно скалясь, и терпеливо ждал, когда наглый напарник вместе с не менее наглым бывшим наставником закончат ломать комедию и покинут, наконец, комнату.

К счастью, дольше ждать не пришлось.

Мори начал нести какую-то чушь про обещание угостить Элис пирожными из недавно открывшейся кондитерской, а девочка в свою очередь обошла кровать, протиснулись через Акутагаву и почти повисла на руке Чуи, щебеча что-то про его дар распознавать всё самое вкусное. Стратегия была ясна и стара как мир, но иногда классика — лучший выход из ситуации. Осаму махнул рукой, пробурчал что-то вроде: «ага, идите уже и поскорее накормите Элис», перевернулся на живот, зарылся носом в подушку. В таком положении он всегда засыпал гораздо быстрее, чем лёжа на боку или спине, как бы ни ворчал Мори, что так он создаёт лишнюю нагрузку на сердце, спину и шею, что впоследствии может привести к проблемам со здоровьем. Осаму не был уверен, что проживёт достаточно долго, чтобы эти самые последствия его настигли, это во-первых, а во-вторых, так он чувствовал себя в бо́льшей безопасности. Это ведь был инстинкт самосохранения любого живого существа — защищать во время сна брюхо и горло, разве нет? Так что он не видел никакой проблемы. Чуя продолжал что-то говорить, Мори и Элис что-то ему отвечали, а потом слух уловил желанное шарканье тапочек по ковру, и голоса стали тише, дальше. Отлично. Эти трое наконец вняли его желаниям и покинули комнату, а вот последовал ли за ними пёсик-Акутагава оставалось открытым вопросом. Осаму не хотел оставаться один на один с мальчишкой и тем более не хотел случайно открыть ему своё состояние. Да, на лице, очевидно, больше не было никаких реакций, но это не значило, что его всё устраивало. А Акутагава, увы, был совершенным профаном — даже, наверное, больше чем он сам — когда дело касалось чужих эмоций и переживаний. Тихое смещение чужого присутствия куда-то вправо известило, что подозрения подтвердились и ученик не соизволил оставить его в покое. Опять своевольничал. Осаму скривился в подушку, подавил порыв сместить голову, чтобы получить дополнительный доступ к кислороду.

— Дазай-сан, вы можете задохнуться, если будете лежать так.

Осаму тяжело вздохнул.

— Акутагава-кун, — он, несомненно, звучал сильно приглушённо из-за подушки, но менять положение в присутствии ученика после слов оного не хотел чисто принципиально. — Я кажется попросил всех оставить меня в покое, и Чуя, и даже Мори-сан отнеслись с уважением к этой просьбе. — Нервное втягивание ртом воздуха со стороны мальчишки почти заставило Осаму улыбнуться. Почти. — Так почему же ты думаешь, что ты выше Исполнителя или даже самого Босса?

* * *

То, что Дазай нисколько не был рад возвращению своей способности Чуя понял в тот самый момент, когда тот пренебрежительно пожал плечами и в своей паскудной манере попросил их всех оставить его одного. И конечно, можно было бы подыграть и оставить всё на волю Босса (который наверняка бы потурил его прихоти), но ведь имел же он право немного помучить эту Скумбрию за то что тот напугал его своим обмороком? Внутренний голос уверенно заявил, что имел, и Чуя без зазрения совести некоторое время поскалился в сторону напарника, словив при этом желание зарядить тому кулаком в челюсть, когда дурацкие шутки перешли границу. Спасибо Мори-сану, что остановил, потому в противном случае Дазай бы ему плешь прошел своим нытьём о себе несчастном и о том, какой он, Чуя, злой и бессердечный. Это ни в коем разе не задевало, но раздражало просто жутко.

Предлог Босса прогуляться до кондитерской был банальным, но хорошим, и они оставили Скумбрию на Рюноске.

Желанная передышка.

Элис вприпрыжку неслась по улице впереди планеты всей, напевая какую-то мелодию и, несмотря на то, что человеком она не была, Чуя не удержался от нескольких замечаний о внимательности и опасности автомобилей. Мори-сан слегка насмешливо прикрыл глаза и искривил губы, но не сказал ни слова против. Вообще к Элис Чуя испытывал неоднозначные чувства: с одной стороны, он видел ребёнка и инстинктивно присматривал за ней, периодически балуя, с другой — эта девочка была способностью, а не человеком, и он непроизвольно связывал её с хозяином, справедливо опасаясь делать или говорить при ней что-то, что Мори-сан мог расценить как-то по-своему и за что потом могло прилететь. Когда они с Дазаем были подростками, часто провожали Элис завистливыми взглядами, потому как за подобные истерики и пакости их бы наказали, а вот ей всё сходило с рук. Это было настолько несправедливо и настолько отдавало двойными стандартами, что они построили кучу теорий и догадок о том как на самом деле работает «Vita Sexualis». Самым странным было предположение Дазая, что Элис не имеет собственного сознания и попросту «транслирует» своим поведением и разговорами то, что на уме у самого Мори-сана. С одной стороны, оно казалось логичным — всё-таки она была способностью, — с другой, настолько разрывало мозг, что Чуя, на миг представив, что это Босс, а не девочка-способность швыряется рисунками, топает ногами и измазывает в красках подчинённых, покрутил пальцем у виска и заявил напарнику, что тот явно нажрался каких-то грибов, чтобы додуматься до подобного. Удивительно, но Дазай не огрызнулся, как обычно, а погрузился в какие-то свои раздумья, после чего наконец кивнул, соглашаясь: «Я тут вспомнил кое-какие моменты из детства, и, да, будь Элис действительно сознанием Мори, они бы просто не имели смысла». Не то чтобы Чую сильно это успокоило, но навязчивые странные образы покинули голову. Они сошлись на теории, что, видимо, Мори-сан мог иногда «подглядывать и подслушивать» глазами и ушами «Vita Sexualis», но не указывать ей мысленно, что делать. Для приказа, очевидно, следовало произнести вслух. Что-то по типу «Золотого демона» сестрицы Коё. Но мысли и чувства своего хозяина Элис явно улавливала, как и то, кому тот благоволил, а от кого хотел избавиться, и конечно же всячески старалась помочь ему воплотить задуманное — эту теорию подтверждали и слишком своевременные просьбы, а то и замечания с предложениями от девочки, и то, как «удачно» та «вспоминала» какие-нибудь важные детали или нюансы на тех же планёрках, и то, как под вполне безобидными капризами выводила из кабинета Босса тех провинившихся, кому Мори тихо благоволил, не позволяя везунчикам наломать ещё больше дров.

— Чуя, а ты уже что-нибудь пробовал тут?! — крикнула Элис, затормозив у дверей кондитерской и, обернувшись, помахав ему рукой в жесте идти быстрее.

С тихим вздохом Чуя скосил глаза на по-прежнему не торопящегося Босса и, мысленно взвесив все «за» и «против», продолжил идти размеренным шагом. Незачем было потурать детским капризам. Элис издали вскинула голову к небу, явно надувшись, несколько раз притопнула носком туфли, но больше кричать и привлекать внимание не стала.

— Я люблю сладкое, но не так сильно как ты, так что нет. — Подойдя, наконец ответил он, и от его слов в глазах Элис будто зажглись звёзды.

— Значит, сейчас мы с тобой попробуем все-все пироженки и выберем самые вкусные!

От перспективы разом попробовать весь ассортимент кондитерской едва не стало плохо, и Чуя натянуто улыбнулся.

— Если мы съедим столько сладкого только вдвоём, на следующий день у нас разболятся зубы, малыш. Да и некрасиво это, не позвать больше никого попробовать вкусненького — тебе бы ведь было бы обидно, если бы я или Мори-сан, или Скумбрия купили и съели что-нибудь вкусное, а тебя не позвали.

— Это другое… — надула щёки Элис, но, видимо, его доводы оказались довольно весомыми, потому как спустя некоторое время она таки нехотя кивнула: — ладно, мы оставим кусочек Ринтаро, Осаму и Озаки-сан.

— И Рюноске, — вспомнив про юнца нажал Чуя.

— Но он же никакой совершенно! — возмутилась Элис, но всё-таки кивнула, недовольно поджав губы и скрестив руки на груди. — Ладно, и ему тоже.

— Вот и славненько, — широко улыбнулся он, не удержался и потрепал светлую макушку девочки, получив в ответ шутливо-ворчливое: «эй!».

Они вошли в кондитерскую под перезвон колокольчика, и сидевшая за прилавком девочка-продавец резко подскочила, вытянулась в струну и почти по-военному оттараторила приветствие, не забыв предложить свою помощь с различными вопросами. Чуя с Боссом приветливо кивнули и принялись осматриваться, а Элис окинула её незаинтересованным взглядом, тотчас метнувшись к широкой витрине, где кружились на маленьких тарелочках разные сладости — как европейского образца, так и традиционные японские — и припала носом к стеклу, разглядывая каждый виток кремового декора. Чуя скользнул взглядом по высокой витрине с тортами — каких там только не было: и с ягодами, и без, и большие, и совсем маленькие, и с различными зефирками, леденцами, шоколадными фигурками котиков, зайчиков или каких-то аниме-персонажей и почти полностью пустые — кондитерская и правда старалась охватить максимальную потребительскую аудиторию и это вызвало улыбку. Он прошёл к стеклу, уверенный, что где-то за этим сладким многообразием наверняка скрывался самый простой клубничный торт — потому что кто откажется от вкусной классики, которая так по душе очень многим? — и довольно хмыкнул, поняв, что не прогадал. Между несколькими пирожными и одним клубничным тортом Элис всегда отдавала предпочтение последнему.

— Элис-тян, иди сюда.

Элис вприпрыжку оказалась рядом, и он поднял её под подмышки, позволив рассмотреть все выставленные торты.

— Клубничный! — радостно взвизгнула девочка. — Я хочу его! Хочу!

— Что, но ты же уже выбрала пирожные в виде кошачьих мордочек? — устало повернулся Мори-сан, уже доставший карту, чтобы расплатиться за небольшой пакет со сладостями.

— Но тогда я не видела клубничный торт! — отрезала Элис, отвернувшись, а в следующую секунду подбежала к нему и состроила самое жалостливое личико: — ну купи, я даже отдам тебе кусок Осаму или Акутагавы!

Чуя прикусил внутреннюю сторону щеки, чтобы не рассмеяться и сохранить лицо и, прекрасно зная, чем закончится очередное препирание Босса с Элис, сделал продавщице знак упаковать торт, на который ранее указала девочка. Та замешкалась, бросила взгляд на неоплаченный, но уже пробитый пакет с пирожными, видно, гадая про себя, придётся ли ей делать возврат, но в итоге молча кивнула и осторожно взяла с витрины тортик, ловкими жестами перевязала коробку тесьмой. Пробивать, правда, не спешила — лишь поставила у прилавка и ожидающе посмотрела на играющих в гляделки Мори-сана и Элис. Чуя подавил улыбку. Наверное, как хорошему подчинённому ему следовало достать свою карту и оплатить, но чутьё мафиози предупреждающе порыкивало не дёргаться — нужды в деньгах у него, конечно, давно не было, но спустить их все на ветер за каких-то пару дней для ребёнка вроде Элис точно не было невыполнимой задачей. И на все возражения и отказы она бы нашла миллион аргументов и лазеек.

Они с продавщицей подождали ещё около пяти минут — за которые Чуя успел насмотреть и доложить на прилавок набор из четырёх пирожных-мордочек животных, — прежде чем Мори-сан капитулировал и вновь повернулся к кассе, с видом совершенно побеждённым кивнув на все сладости и махнув картой. Девушка, не скрывая довольной улыбки, пробила товар, услужливо придвинула терминал и с радостным возгласом: «спасибо за покупку, приходите ещё!» протянула чек. Ответное: «обязательно!» от Элис было не менее радостным.

— Элис-тян, на, — Чуя протянул девочке ладонь с одной купюрой и целой горстью монет, когда они завернули за угол и оказались вне поля зрения редких прохожих.

— Что это? — изогнул бровь Мори-сан, — она так с тобой насобирает на какую-нибудь очередную пакость, от которой у меня и всех вокруг снова случится мигрень.

Память услужливо подсунула момент, когда Элис купила на свои «карманные» глиняную птичку-окарину и почти на всех этажах Организации на протяжении нескольких дней разносились эти режущие слух звуки. Потом Босс не выдержал и, кажется, выкинул в окно «музыкальный инструмент» под коллективный выдох облегчения от сотрудников и истеричный крик девочки. Что тогда было — ужас. Чуя фыркнул, не сдержав смешок, и поспешно прикусил внутреннюю часть щёк в попытке придать лицу выражение невозмутимости. Эх, у Скумбрии это получалось гораздо, гораздо лучше.

— Я не устоял, когда увидел, — потянувшись к пакету и выудив из него заветную коробочку, пояснил он. — Обязательно дам этому гаду щенка и посмотрю как его рожу перекосит от негодования. — засмеялся он. — А мальчишке будет ёжик.

— А мне кто? — повисла у него на руке Элис.

— Ты же у нас любишь котиков, верно? — Чуя кое-как отцепил от запястья хваткие пальцы девочки и, заручившись её быстрыми кивками, раскрыл коробку и достал пирожное в виде мордочки трёхцветного котёнка. — это тебе. А это вам, Босс, — он протянул пирожное-волка, — вы такой же сильный и мудрый, а ещё вожак нашей стаи.

— А ты, Чуя-кун, стало быть, лис. — Мори-сан насмешливо изогнул губы на оставшееся пирожное, аккуратно приняв свою порцию сладости. — такой же ловкий, хитрый и рыжий.

Чуя был уверен, что покраснел до самых волос. Ему было всё равно, пирожное в виде какой зверушки ему останется, и потому он совершенно не обратил внимание на собственную схожесть с бисквитным рыжим лисёнком, чьи шоколадные глаза-бусины будто бы смотрели на него со скрытой насмешкой. Если бы хренов Дазай указал на этот глупый факт раньше Босса, не было бы спасенья от дурацких комментариев и подколов.

— Кстати, ты сказал, Акутагаве-куну отдашь ёжика?

Чуя задумчиво кивнул, параллельно размышляя, стоит ли съесть своего лиса сейчас, шагая по улице, или же наплевать на реакцию Скумбрии и насладиться десертом под чашечку чая. Нет, как бы ни старался, он просто не сможет не реагировать на слова придурошного напарника и всё закончится хорошо если только словесной перебранкой.

— Когда к нему пытаешься прикоснуться, он словно сворачивается в клубок и выставляет колючки. Дазай его зашугал, садист конченый.

Мори-сан отвечать не спешил, видимо задумавшись. Чуя бросил взгляд в сторону соседнего дома, нехорошо прищурился и подцепил носком кроссовки небольшой камушек, пнул тот в сторону скалящейся, крадущейся к мусорным контейнерам собаки, придав ускорение гравитацией. «Снаряд» пролетел в полуметре от носа животного, заставив то шарахнуться назад, гулко врезался в стоящее на пути дерево, распугав воробьёв, и наконец привлёк внимание худого кота, который до этого был так поглощён найденными у контейнеров объедками, что совершенно не заметил крадущейся собаки. Поджав уши и хвост, тот сиганул на каменное ограждение, не забыв, впрочем, прихватить с собой оставшийся кусок своего ужина, выгнул спину дугой, демонстрируя, что бояться не собирается. Поскалившись ещё немного, но поняв, что добыча теперь вне досягаемости, собака бросила взгляд на Чую, потом снова на кота и, вдруг поведя ушами и что-то обдумав своими собачьими мозгами, развернулась. Чуя проследил за её взглядом, заметил выскочившего из-за дома взъерошенного ребёнка с поводком в руках и удержал на языке возмущённый окрик, что животное нельзя спускать вне специальной площадки. Не было нужды привлекать к себе внимание — всё-таки не один шёл, а с Боссом.

— Я думал, ты отчитаешь пацанёнка, — посмеиваясь, прокомментировал Мори-сан, когда они свернули на ведущую к одной из парковок Организации дорогу, но, прежде чем Чуя успел аргументировать, сменил тему: — Возвращаясь к Акутагаве-куну, как он тебе? Я могу ошибаться, но кажется он смотрит на тебя гораздо охотнее, чем на Дазай-куна.

Чуя растерялся.

— Я… Думаю, всё дело в тренировках. Наверное. — Он заправил выбившуюся прядь за правое ухо, — как бы Акутагава ни старался и как бы ни пытался вывернуться наизнанку, «Расёмон» будет рассеиваться каждый раз, стоит активироваться «Больше не человеку», и, не знаю, но мне кажется, это не способствует поднятию его самооценки. «Смутная печаль» не блокирует чужие способности, хоть и может влиять на них, так что со мной он может видеть результаты своих трудов. — Чуя повёл рукой, жестикулируя в инстинктивном желании лучше передать свои слова. — Кстати, вы знали, что Дазай стрелял в него на своих «тренировках»? — сделал кавычки пальцами свободной руки, в другой всё ещё держа контейнер с пирожными. — А ещё каждый раз избивал в кровь за его проигрыши из-за их способностей! Это же верх идиотизма, а он ещё позиционирует себя как самый умный! Как юнец должен нанести ему урон «Расёмоном», если этот «Расёмон» исчезает при контакте с обнуляющим эспером? Ублюдок конченый! — на эмоциях высказался он и вспомнил, что Мори-сан был пусть уже и бывшим, но всё-таки наставником и опекуном Дазая. Щёки слегка запекло от стыда. — Простите.

Рука Мори-сана легонько похлопала его по плечу, разом сбросив все оковы напряжения.

— При всей его гениальности и способности к стратегии, в общении с близкими ему людьми Дазай-кун полный ноль. К моему большому сожалению. — Мори-сан тяжело вздохнул, сделав Элис жест не мешаться под ногами, а идти вперёд, искривил губы в горькой улыбке. — И нет, я ничего не знал про его… Способы обучения Акутагавы-куна. Думал, раз он сам вцепился в этого мальчика, то будет нормально к нему относиться. Прогадал, получается.

— При всём уважении, но, по-моему, он ни к кому нормально не относится, просто неспособен на это. Ну разве что с тем шестёркой оставлял свои идиотские шуточки, но, уверен, просто потому что способность предвидения позволяла тому подобрать нужные слова, чтобы он сел на жопу. Простите ещё раз.

Мори-сан устало вздохнул и покачал головой, подняв при этом ладонь в знак того, что не злится. Взгляд Чуи смягчился, а губы расплылись в непроизвольной улыбке.

Конечно, было неправильно разговаривать с Боссом Организации подобным образом — буквально за то же он сам постоянно ругался с Дазаем, — но из-за того, что присягнул Мори-сану на верность всего в пятнадцать, общались они гораздо чаще, чем должны начальник и подчинённый, и темы их разговоров всегда выходили за рамки деловых отношений. Не сразу, но этот мужчина стал ему родным человеком, с которым Чуя мог не стыдиться показать эмоции и поделиться переживаниями. Коё, разумеется, тоже всегда его поддерживала, но были моменты, когда нужен был совет не от девушки, старшей на каких-то четыре года, а от по-настоящему взрослого человека, чисто в силу жизненного опыта способного посмотреть на ситуацию с разных сторон. Дазай, когда узнал, попытался подтрунить нам ним, мол, он маленький не только по росту, но и по мозгам, раз не может сам решить свои проблемы, но был успешно заткнут самим Мори-саном, припомнившим ему какие-то феерические огрехи. Скумбрия тогда возмущённо и беззвучно открывал и закрывал рот как настоящая рыба, и было жутко приятно осознать, что, несмотря на узы опекуна и подопечного, Мори-сан не ставил Дазая выше и относился к ним одинаково. Учитывая, что они были погодками, это было невероятно важно.

Чуя запрокинул голову, когда сверху раздался похожий на пищащий смех звук, проводил взглядом чайку и прикрыл глаза, по привычке потянувшись к волосам придержать оставленную в убежище шляпу, когда в лицо дунул порыв ветра.

II

Рю отскочил в сторону, и в следующий момент на место, где он только что стоял, грохнулась толстая балка. Позади едва слышно что-то зашуршало, заставив обернуться. Никого. Он напряг каждый мускул своего тела, обыскал глазами каждый уголок и каждую нишу, где мог затаиться противник. «Расёмон» струился вокруг широкой зелёной лентой, защищая от возможного нападения наиболее уязвимые части тела — пусть пока и не получалось сохранять его непроницаемым куполом во время движения, даже такая местами дырявая защита была лучше нулевой, — но атаковать его не спешили. Пока что. С начала использования способностей на тренировках Накахара-сан перестал следовать какой-то определенной тактике и мог то выскочить на него в лоб, то выждать четверть часа в «засаде», а то и вовсе напасть исподтишка или со спины. Рю почти сломал мозги, пытаясь вычислить хоть какую-то закономерность и предугадать, какой будет следующая атака, и в итоге пришёл к выводу, что никакого чёткого плана чередования у Исполнителя не было и решение о том или ином способе нападения тот принимал за секунду до этого самого нападения. Впрочем, тому было вполне разумное объяснение: Накахара-сан открыто заявил, что хотел бы, чтобы он научился чувствовать опасность. И, видимо, беспорядочные, но невероятно точные, а иногда и болезненные атаки были лучшим способом натренировать эту сторону интуиции. И это захватывало. Рю боялся признаться сам себе, что был в восторге от такого типа тренировок: да, когда Накахара-сан хлопал в ладони, сообщая об окончании, он чувствовал себя выжатым лимоном, но он как будто каждый раз выступал против нового противника. Очень хитрого и очень сильного противника. И от этого кипела кровь и в груди пожаром разгоралось какое-то странное, до сих пор не испытываемое, но невероятно приятное чувство, от которого губы как-то сами собой растягивались то ли в оскале, то ли в безумной улыбке, подавить которую не было смысла даже пытаться — та возвращалась снова и снова с завидным упорством. Накахара-сан на это посмеивался и говорил, что он входит в азарт. Это было странно, неправильно и наверняка Дазай-сан бы не одобрил подобного ребячества — потому что в азарт входят только ведомые эмоциями от игры дети, а обучение управлению способностью в бою не было игрой и он сам давно не был ребёнком, — но почему-то Рю совершенно забывал про своего наставника и его мнение в такие моменты и просто… Наслаждался тренировкой.

С Дазай-саном такого никогда не случалось: всё его существо было слишком занято тщетными попытками угодить учителю и избежать ненужной боли.

С Накахарой-саном же… всё было иначе. Не было этого ощущения бесконечного напряжения и ужаса, не было нужды вновь и вновь растаптывать самого себя. Даже хмурые взгляды и подзатыльники, которые порой прилетали, когда он по сотому кругу делал что-то не так, не вызывали внутреннего трепета и не причиняли какой-либо боли. Скорее служили досадным напоминанием, что он снова умудрился пропустить объяснения мимо ушей и заставляли стараться исправить оплошность.

Рю максимально беззвучно вдохнул и выдохнул, переставил ноги чуть шире и слегка согнул в коленях, формируя устойчивую и пружинистую позицию, которой Накахара-сан успел вынести ему мозг — хватит выпрямлять ноги, ты не успеешь ни увернуться, ни сам нанести удар в такой стойке! Накахара-сан не показывался на глаза уже больше получаса, вместо этого шурша тут и там кусками разрушенных блоков, запуская в него чем-нибудь громоздким и периодически бросаясь с разных сторон склада мячиками для пинг-понга — те символизировали пули и от каждого из них следовало увернуться — в явном стремлении запутать и не позволить определить своё местоположение.

Это и было сегодняшней задачей тренировки — определить укрытие противника.

Сердце внутри бешено стучало, разгоняя по венам жаркий адреналин, по лицу и шее струились капли пота, уже насквозь промочив воротник мастерки и футболку под ней, но настроение было на высоте. Рю сделал выпад вправо, потом отпрыгнул назад и тотчас мазнул животом по полу, уклоняясь от атаковавших мячиков; ещё два, летевшие в спину, столкнулись со щитом «Расёмона» и, бесславно упав на пол, засветились алым и поднялись в воздух, норовя куда-то улететь. Он завертел головой в противоположном направлении, понимая, что столь явное указание местоположения совершенно точно было ловушкой — он уже столько раз вёлся на этот манёвр, что попасться снова было бы крайне неловко и стыдно. Кашель настиг в самый важный момент и если первые его позывы получилось просто прикрыть рукой и проигнорировать, то дальше приступ усилился, заставив схватиться за грудь и согнуться пополам. Содрогаясь, Рю сквозь чёлку продолжил наблюдать за массивной колонной под потолком, за которой легко мог бы укрыться Накахара-сан и которую он уже некоторое время подозревал как убежище Исполнителя. Едва заметный алый всполох, зажёгшийся возле колонны, подтвердил догадку, и Рю, всё ещё не прекратив кашлять, выставил часть «Расёмона» щитом, укрываясь от полетевших в него двух мячиков, а вторую вытянул в лезвие и направил вверх. Удар способности о стену сопроводили грохот и вздыбившаяся пыль, и Рю поспешно создал себе маску из клочка «Расёмона», что оставался незадействованным ни в защите, ни в атаке. Это предложил Накахара-сан, быстро сложивший два и два и заметивший, что, раз его способность является видоизменяющейся тканью, её можно использовать и по более прямому назначению, а именно защите органов дыхания от пыли.

К горлу приставили лезвие ножа и обхватили плечо рукой, вынудив слегка прогнуться назад.

— Смог понять, где я, хорошо. Но над концентрацией внимания стоит поработать: ты отвлёкся на создание маски и этим дал мне возможность зайти с тыла. — Несмотря на его промах Накахара-сан не звучал злым или недовольным, наоборот, в голосе проскальзывала улыбка.

— Вы ещё не победили, — чуть повернул голову Рю и изменил «Расёмон», вырастив из щита тонкие, но острые шипы. Накахара-сан отскочил, вынужденно отпустив его.

— Ах ты ж… Мелкий засранец, — довольно оскалился тот. — Можешь ведь, когда захочешь.

Рю ответил едва заметным выпячиванием груди и поднятием подбородка. С Дазай-саном он бы в жизни не рискнул вести себя столь дерзко и вызывающе, но Накахара-сан не акцентировал внимания на субординации и, казалось, оставался доволен, когда он находил в себе смелость огрызаться не только способностью, но и языком. А ещё всегда обращал внимание в первую очередь на верные его шаги и рефлексы и, хваля, не делал из похвалы цирка и одолжения. В его словах никогда не было проглядывающей издёвки или злой насмешки. И это тоже было одной из причин, почему тренироваться с ним было так легко и приятно, даже с учётом, что получалось не всё и не всегда.

— Я…

Новый, гораздо более сильный приступ кашля не позволил закончить. Рю зажмурился, обхватил одной рукой грудь, другой — горло. Его лёгкие сражались то ли с проникшей сквозь «Расёмон» пылью, то ли с болезнью, сотрясая тело и отзываясь пульсирующей болью в районе лба, и он не мог сосредоточиться ни на чём другом. Спины коснулась чужая рука, сделала успокаивающий круг и замерла в районе лопаток.

— Постарайся медленно втянуть воздух носом.

Попытка следовать указаниям обернулась новым, ещё более яростным кашлем, от которого он инстинктивно присел скачала на корточки, а после и вовсе плюхнулся коленями на пол. Рука со спины, впрочем, не исчезла и чужой голос не наполнился раздражением.

— Ещё раз. Не спеши. Медленно вдохни носом и медленно выдохни через рот. Сложи губы как если бы в трубочку дул. Давай.

Как в тумане Рю попробовал ещё раз. И ещё. На третьем круге дышать стало легче, интенсивность кашля сократилась. Грудная клетка судорожно сжималась и разжималась, отдавая болью где-то меж рёбрами, и на мгновение он отстранённо удивился про себя, почему в этот раз не было крови. То есть, с момента тренировок с Накахарой-саном он ни разу не кашлял кровью, но и настолько сильных приступов у него не было.

— Лучше? — прозвучало над ухом, и Рю устало кивнул, слегка скосив глаза на руку Накахары-сана, которой тот продолжал периодически выводить круги на его спине. Дазай-сан скорее бы ударил за неспособность справиться с собственным организмом — ни с того ни с сего мелькнула мысль, и он опустил глаза в пол.

Как-то само собой начало то и дело возникать сравнение наставника с его напарником, и эта кардинальная разница в отношении и реакции на то или иное действие вводила в тупик, вызывала неприятное, тянущее чувство в животе, словно внутренности скручивались в узел и никак не хотели принимать правильное положение. Почему Накахара-сан был так добр к нему? Почему не бил за оплошности? За три с лишним года Рюноске успел смириться и принять как нечто собой разумеющееся, что он был никем и звать его было никак и, соответственно, наставник не обязан был реагировать на его осторожные вопросы или просьбы — это была только его, Рю, проблема, если он чего-то не понимал или понимал не так. Удары, оскорбления, крики и наказания-наказания-наказания — всё это стало рутиной, и оттого, наверное, так пугающе и непривычно было совершено другое, нормальное отношение. Словно он действительно был человеком, а не бешеным псом Организации, как его успели прозвать как в узких, так и в широких кругах.

— Откуда вы знаете как подавить кашель? — рискнул задать глупый вопрос он и непроизвольно напрягся.

Накахара-сан сделал ещё один успокаивающий круг по его спине, легонько похлопал по плечу и встал на ноги.

— Я много чего такого знаю, — как-то печально улыбнулся он, протянул руку. С внутренним трепетом Рю решил принять помощь. — А что касается твоего вопроса, откуда, то… Методом проб и ошибок, полагаю. В своё время я как бы присматривал за стайкой детей, а болезни среди них — дело привычное, особенно зимой и осенью. У меня хороший иммунитет и я почти не болел, поэтому часто был единственным, кто возился со слегшими. Был с нами пару месяцев и совсем мелкий пацан, который неудачно упал и что-то нарушил себе в позвоночнике — может сломал, я не врач, не знаю, — и, соответственно, не мог сам ничего делать. От него разило мочой и дерьмом и никто не хотел даже подходить к нему, так что я… Меня кучу раз вырвало, прежде чем понял, что это не столько сам запах и вид, сколько вот тут, — он постучал себя пальцем по лбу, — и тогда начал убеждать себя, что имею дело с чем угодно, но не с тем, что вижу. Не сразу, но помогло.

Рю изумлённо моргнул несколько раз, обрабатывая новую информацию. Он никогда не задумывался о жизни кого-либо до вступления в Организацию и теперь, услышав часть истории Накахары-сана, непроизвольно попытался заполнить эти пробелы. Стайка детей? Присматривал за ними? Из того что он знал, Накахара-сан присоединился к мафии в пятнадцать лет и был на несколько месяцев старше Дазай-сана (который в свою очередь был на два года старше его самого), так что наверняка возился с детьми, будучи младше. Минимум лет четырнадцати, получалось. Приют? Но тогда рядом были бы взрослые и позаботились бы о пострадавшем ребёнке, а не оставили его на подростка, верно?

— И… что с ним стало в итоге? — поинтересовался он.

— Умер. — пожал плечами Накахара-сан, опустив взгляд куда-то вниз и в сторону. — Я тогда знать не знал, что от долгого лежания в одной позе кожа проседает и образуется рана. Она заразилась, а антибиотиков у нас никогда не было.

Рю беззвучно вдохнул. Значит… Беспризорники? Как они с Гин? Жил ли Накахара-сан в трущобах Сурибачи или же нашёл себе местечко наверху, среди какого-нибудь недостроя или заброшки?

— Ладно, это всё неважно. — бодро прервал его размышления Накахара-сан, махнув рукой. — Пошли домой, а то Скумбрия плешь проест своим нытьём, что его бросили.

После недолгих препирательств Рю пришлось-таки лезть в душ первым. Он не любил водные процедуры по причине невозможности, если вдруг что, использовать «Расёмон» из-за своей наготы, но тёплая, граничащая с горячей стекающая по лицу и телу вода была приятной. Ноющие после тренировки мышцы расслаблялись под ней, пот покидал поры кожи, даря великолепное чувство чистоты, и от пропитанного паром воздуха было гораздо легче дышать. Тревога тоже притупилась, пусть и не исчезла полностью, хоть слова Накахары-сана всё ещё бились о мозги, слегка дезориентируя.

— Я хочу убедиться, что у тебя не будет проблем с этой техникой, когда мы закончим тренировки.

Закончат?

Почему?

Вернее, не «почему», а «когда». Рю прикрыл глаза, запрокинул голову, позволив воде вновь запутаться в так и не отросшей чёлке и сполоснуть лицо. Он понимал, прекрасно знал, что его наставником был Дазай-сан и только он, а Накахара-сан лишь по милости душевной решил помочь ему с тренировками. Он не был его учителем и не обязан был с ним возиться и что-то объяснять и тем не менее делал это.

Нужно было быть благодарным и не наглеть, ожидая бо́льшего.

И всё-таки где-то за рёбрами болезненно скулило и стонало от одной лишь мысли о возвращении к прежнему формату тренировок. Рю всегда был реалистом и потому не питал иллюзий, что в их отношениях с наставником хоть что-то изменится в лучшую сторону: Дазай-сан никогда бы не стал вести себя хоть сколько-то подобно Накахаре-сану. Особенно после того как Рю проявил верх дерзости и посмел напасть на него. От воспоминаний по спине и рукам пробежали мурашки, и Рю добавил горячей воды, надеясь смыть холодок страха. Теперь, когда способность Дазай-сана вернулась, когда «Расёмон» вновь был совершенно бесполезен… Помотав головой, не желая представлять себе множество способов, которыми наставник пожелает отомстить ему, — а что так и будет сомневаться не приходилось: Дазай-сан был довольно злопамятным, — он провёл ладонями по лицу, помассировал веки и плавным движением выключил воду. Схватив полотенце, первым делом растёр липнущие к щекам мокрые волосы, из-за чего те вздыбились ёжиком, после обернул тело и принялся быстро вытираться: следовало поскорее освободить ванную для Накахары-сана.

— Ну и чем вы со Слизняком занимаетесь на этих ваших тренировках?

Это был очень неожиданный вопрос, особенно учитывая, что Дазай-сан задал его не отрываясь от своей PSP, на экране которой, судя по доносящимся звукам, вовсю шло кровопролитное сражение.

Рю поджал губы и непроизвольно напрягся.

Голос Дазай-сана сочился деланным безразличием, что свидетельствовало совершенно об обратном, и не было уверенности, с какой целью тот действительно интересовался: до этого дня ему было решительно всё равно, где пропадает его ученик и что делает. И тем не менее просто промолчать было нельзя. Быстро прикинув пару наиболее опасных сценариев, Рю решил начать с обороны и перевести все возможные стрелки на того, кто от вероятного недовольства Дазай-сана точно не пострадает и даже, если понадобится, даст отпор:

— Накахара-сан сказал, я должен уметь сражаться с активированным щитом «Расёмона», а ещё научиться предугадывать движения и логику противника. — выдал на одном дыхании, переступил с ноги на ногу и почти незаметно распрямил плечи. Он должен был быть уверенным. — Этим мы и занимаемся.

Наставник протяжно хмыкнул, с задумчивым видом вдавил в приставку одну из кнопок, дождался какой-то стрёмной музыки, видно, победной, и только после выключил экран и поднял на него глаз. От пристального его взгляда Рю едва не передёрнуло.

— И как, есть реальные успехи или Чуя нахваливает тебя только чтобы поиграть мне на нервах?

От услышанного Рю растерялся. Чего он точно не ожидал, так это что Накахара-сан станет упоминать о его успехах перед его наставником, а потому совершенно не знал, как реагировать. С лёгкой гордостью подтвердить чужие слова? Пожать плечами и промолчать? Признать себя всё так же ни на что не годным? Что из этого Дазай-сан хотел от него услышать? Мысли метались, в голове проносились варианты различных сценариев, и всё это сильно давило на психику. Он вновь сам того не сознавая ссутулился, обхватил себя за локти в попытке успокоиться. Сделал несколько быстрых вдохов и выдохов.

— Накахара-сан говорит, что у меня получается, — опустив взгляд в пол, тихо ответил он, но учитель, конечно же, остался недоволен.

— Я не спрашивал, что говорит Чуя, я это и так знаю. Я спросил, заслуженно ли он хвалит тебя, действительно ли ты стал так хорошо управляться со своей способностью?

Это была ловушка. Всё, от голоса до скептичного взгляда Дазай-сана кричало, что тот нисколько не верит в успех ученика и только и ждёт возможности доказать правильность своих мыслей. Что Рю усвоил наверняка, так это болезненную истину, что никогда не сможет сделать в его глазах достаточно; что тот никогда не скажет, что он хорошо поработал и тем более не будет гордиться. За каждой отчаянной попыткой доказать свой успех следовало суровое тыканье лицом в грязь, зачастую буквально. Дазай-сан был уверен, что он ни на что не годен, и безопаснее было стиснуть зубы и согласиться. В конце концов, тот был не только его наставником, но и Исполнителем, а значит мог смотреть дальше и глубже. Так что короткое и лаконичное «нет» было самым логичным и верным ответом.

— Да. — вместо этого вылетело изо рта.

В одну секунду Рю испугался, а в другую заставил себя распрямить плечи и вскинуть подбородок. Накахара-сан говорил, что ему следует быть увереннее в себе и, вспомнив и проанализировав взаимоотношения Дазай-сана с напарником, Боссом или даже коммандером «Чёрных ящериц» Хироцу Рю пришёл к странному выводу, что, вероятно, умение отстоять свою позицию было одним из пунктов, необходимым для признания наставника. И раз так, он был готов попробовать. Пусть отточенные за почти четыре года инстинкты и кричали ему, что ничем хорошим всё это не кончится.

— Я очень старался и наконец стало получаться. Так что, думаю, он заслуженно меня похвалил.

Ну вот, он дерзнул заявить всё Дазай-сану прямо в лоб. Глаз наставника заметно расширились: видимо, тот ожидал совсем не этих слов, и Рю подавил глотательный рефлекс. Нельзя было показывать свою неуверенность, нельзя.

И раз теперь полностью поймал его внимание….

— И, Дазай-сан, — на мгновение Рю засомневался, но поспешно отбросил тревогу в сторону. Учитывая, что учитель шёл на поправку довольно быстро, другого такого шанса могло и не представиться. Он глубоко вдохнул, собираясь со словами, сжал вспотевшие ладони в кулаки и согнул спину в поклоне: — я приношу искренние извинения за то моё нападение на вас. Это было непозволительно.

После произнесённых слов выпрямиться без соответствующей команды оказалось морально тяжелее, чем можно было представить, но Рю справился. Даже свёл брови к переносице и поджал губы, чтобы казаться серьёзнее и решительнее.

— Это ты так меня задобрить перед возобновлением тренировок решил, что ли? — расплылся в нехорошем оскале наставник. — Думаешь, какие-то слова способны стереть суть сделанного? Напрасно. Я не сообщил Боссу только потому что хочу сам преподать тебе урок.

— Я знаю. — мрачно кивнул Рю, чем вызвал второе удивление учителя. Тот даже принял нормальное выражение лица и склонил голову набок, словно наткнулся на занимательную головоломку. Рю прикрыл глаза и снова их открыл. Уровень наглости за последние четверть часа превысил все мыслимые и немыслимые границы, но отступать было попросту некуда, и он решил идти до конца: — Пусть вы и нарочно спровоцировали меня тогда, я не должен был нападать на того, кто не мог защититься или ответить. Именно за это я и извинялся.

В глазу наставника сверкнуло и исчезло что-то неуловимое.

Тишину разрезал недовольный наигранный вздох.

— Похоже, помимо тренировок тела, мой напарник ещё и залез тебе в голову. — всплеснул он руками. — Ну да ладно, будь по-твоему, Акутагава-кун. На первой же тренировке продемонстрируешь, чему научился за это время, а я посмотрю и скажу, действительно ли Чуя не потратил на тебя своё время впустую.

Рю чинно, почти торжественно кивнул.

— Клянусь, я заставлю вас вымотаться и признать мою силу.

— Ага-ага, — отмахнулся от него как от надоедливой мухи Дазай-сан, вновь взявшись за приставку и погрузившись в её зажёгшийся экран.

Рюноске ещё раз поклонился, демонстрируя уважение, размеренным шагом покинул спальню и, лишь растянувшись на своём диване, смог сбросить оковы напряжения. Коснулся предплечьем лба, прикрыл горящие веки. Непроизвольно прислушался к доносящимся из ванной звукам льющейся воды, которой сейчас смывал с себя усталость Накахара-сан.

«Дазай, конечно, та ещё сволочь и змеюка подколодная, но ему сейчас тяжелее всех в этой ситуации», — вспомнились его слова в тот ставший переломным день.

Тщательно обдумав и взвесив услышанное, Рю пришёл к выводу, что поступок и правда его не красил и следовало извиниться, но… Идти тогда с повинной не казалось хорошей идеей, потом Дазай-сан деланно игнорировал его существование, потом тренировки с Накахарой-саном перешли в постоянный режим и он сосредоточился на освоении новых навыков… А потом способность Дазай-сана вдруг вернулась. Наверное, в глазах наставника эти запоздалые извинения и правда выглядели как попытка спасти свою шкуру, впрочем… Рю перевернулся на живот, свесил правую руку вниз, а левую согнул в локте, положив на ладонь щеку. Мысли роились, оседали в мозгах, норовя захватить сознание в причудливый круговорот надежд и сомнений, вырваться из которого было бы очень непросто — в чём он уж точно преуспел за годы своего ученичества, так это в самотерзании.

Дазай-сан никогда не был к нему мягок.

Никогда не хвалил и даже не намекал, что хоть что-то Рю сделал правильно или хотя бы не так плохо.

Он привык к этому.

Привык считать себя ни на что негодным. Смирился с колючими чужими словами о бесполезности своей способности, пусть в глубине души и лелеял робкую надежду однажды доказать обратное. Занятия с Накахарой-саном стали глотком свежего воздуха как в фигуральном так и в буквальном смысле, и впервые за почти четыре года Рю позволил себе поверить, что далеко не так безнадёжен, как ему втолковывали.

Наверное поэтому его нервная система напряглась до предела после обещания Дазай-сана лично разобраться с ним и проверить его успехи, в которые тот, совершенно очевидно, ничуть не верил.

Он должен был доказать обратное.

Хотел доказать обратное.

Да, из-за возвращения способности наставника на «Расёмон» не стоило и рассчитывать (хотя щит сможет защитить, реши тот пошвыряться в него чем-нибудь или даже пострелять, как-то уже было), но благодаря нескольким приёмам рукопашки, что Накахара-сан заставил его выучить, а так же выматывающим упражнениям, призванным помочь хоть немного развить его «совершенно никакущую» мускулатуру, Рю стал двигаться плавнее и стал более выносливым. Приступы кашля к сожалению не прошли, но заметно сократились по частоте, и, пожалуй, это была одна из самых важных побед.

Объективно он стал сильнее — Накахара-сан сказал ему это совершенно серьёзно, хоть и с доброй улыбкой, и причин не верить лучшему бойцу Организации у Рю не было. И так хотелось, чтобы учитель тоже признал его и наконец перестал смешивать с грязью.

Всё-таки он очень старался.

Ему следовало выпить заваренной мяты, чтобы успокоиться и прекратить накручивать себя. И, вероятно, попросить Накахару-сана ещё раз проверить его новые боевые навыки. Чисто на всякий случай.

III

Птицы щебетали во все глотки, приветствуя долгожданное солнце после почти целой недели затяжного дождя, то и дело перелетали с ветки на ветку и периодически, словно в каком-то замысловатом танце или игре, пытались разом уместиться на узком подоконнике. Места всем их тушкам не хватало, и они били крыльями окно и перебивали песни собратьев отвратительным скрежетом когтей по металлу в попытках удержаться. Осаму с безразличным видом наблюдал за их действиями, слегка морщась, когда звук раздавался особо сильно, раздражая слуховые рецепторы. Птицы не задумывались о смысле жизни, не строили теории и заговоры, не пытались постичь смысл того, что их птичьи мозги не могли постичь в принципе, и просто жили свою короткую жизнь, порхая с ветки на ветку, выискивая в почве жучков, червячков и семена растений и оставляя после себя множество таких же птиц, которые впоследствии тоже оставляли потомков и так до бесконечности.

Всё это называлось красивым словосочетанием «круг жизни», из которого сам Осаму как будто бы давным-давно выпал.

Луч яркого солнца нашёл щель между верхних пластин жалюзи и упал прямо на левый глаз. Осаму зажмурился, скривился, медленно поднял руку и приставил ладонь козырьком, возвращая себе способность видеть. Глупо. Нужно было садиться к окну правой, перевязанной стороной. Хотя, в том случае пришлось бы постоянно держать голову повёрнутой, из-за чего шея бы точно затекла. Не отдых на уютной лоджии, а теория игр с её бесконечным выбором стратегий и приемлемых поражений. Осаму всегда любил этот предмет — прежде всего потому что он был одним из немногих, что преподавал ему лично Мори, а также потому что заинтересовать бывший наставник действительно умел и для сохранения внимания тому не требовались варварские методы наподобие удара линейкой по рукам, которыми вовсю пользовались другие, нанятые учителя. К сожалению, на все его жалобы Мори реагировал усталыми вздохами, взлохмачиванием его (Осаму) волос и просьбами слушаться и не раздражать сенсеев. А, ну и ещё аккуратно втирал в саднящие ладони какую-то жутко вонючую мазь, лечебные свойства которой были воистину удивительными; к сожалению, Осаму так и не сумел запомнить её название — то ли наставник вредничал и говорил на медицинской латыни, то ли у него самого память оказалась слегка дырявой на исцеляющие препараты.

В любом случае, да, теория игр.

Матрица расчертила сознание призрачными линиями, но вместо условных «ПМ» — Портовой мафии — и «П» — любого её противника, — игроками были он сам и его способность. Осаму прикрыл глаза. Он должен был просчитать возможные исходы. Да, Мори бы закрыл лицо ладонью и проворчал что-то про то что нельзя разделять себя и свою способность, но… Так было у других, нормальных людей, которым способность помогала и служила щитом и защитой, но никак не пыталась уничтожить в них личность. «Больше не человек» же… Это было даже иронично смешно оттого как точно название передавало её суть. Даже заточённый в Чуе Арахабаки не был настолько жутким. Уравнение в голове всё никак не хотело решаться, стопорясь на простейших формулах, и Осаму то и дело возвращался к началу, пытаясь отыскать ошибку.

— Дазай-сан, — отвлёк подошедший Акутагава, и он недовольно открыл глаза, скосив взгляд на застывшего в дверях лоджии ученика. Мальчишка держал поднос с дымящимися мисками супа и порцией риса с, кажется, свиными отбивными и смотрел слегка отстранённо. — Уже час дня, время обедать.

Отвечать не хотелось совершенно. Осаму вновь повернул голову к окну, сместившись так, чтобы ноги оказались полностью выпрямлены на широкой высокой тумбочке, которую Чуя, внезапно расщедрившись, купил и прикрутил к полу лоджии специально, чтобы дать ему возможность наблюдать за окружающим миром. Ещё совсем недавно вместо этой тумбочки был «Расёмон» Акутагавы, но теперь, когда «Больше не человек» была вновь активна, раскинуться по живой ткани как по гамаку не было возможности. Было жёстко, конечно, но всяко лучше альтернативы сутками лежать или сидеть в кровати: глупый Мори не спешил давать добро на пользование костылями и Чуя запрятал те на шкаф, а в инвалидную коляску Осаму принципиально отказывался садиться уже сам. Акутагава осторожно опустил поднос с пищей ему на вытянутые ноги, чинно выпрямился и отстранился, сложив руки за спиной. Хотелось закатить глаза на всю эту церемонность, но Осаму сдержался. Скользнул взглядом по предложенному обеду, отметив, что угадал правильно и вместе с рисом действительно была отбивная. Эх, Чуя-Чуя, злобный Чиби-кун и просто невоспитанный, наглый чихуахуа, специально, гад, не покупал ему крабов после невинной попытки встать на ноги в то время как сам уплетал своё обожаемое мясо! Увы, жаловаться на еду было чревато её полным отсутствием и не то чтобы Осаму не мог протянуть день-другой с пустым желудком, просто не видел в том никакой необходимости. Суповая посудина была горячая и он прижал к ней ладони, вдыхая носом поднимающийся от куриного бульона пар.

На лоджии повисла тишина.

Акутагава не спешил уходить, продолжая торчать в дверях да мозолить глаза, а Осаму не спешил завязывать разговор. После их последнего прошло трое суток, но кисловатый привкус чего-то на губах возникал с тех пор каждый раз, стоило ученику появиться в поле зрения. Осаму опустил ложку в суп, поводил той туда-сюда, вызывая ещё больше витков пара: похоже, Чуя вновь налил ему кипяток и придётся ждать, когда более-менее остынет. Он начал пытаться понять собственную реакцию сразу, как это началось, и за эти несколько дней пришёл к выводу, что причиной стала несвойственная мальчишке уверенность, граничащая с просто невероятной наглостью вперемешку со смелостью: такое поведение было настолько несвойственно его Акутагаве, что казалось будто перед ним другой человек. Это сбивало с толку, заставляло ждать подвох.

Возможно, в какой-то мере так оно и было.

Он зачерпнул одну ложку, старательно подул на неё, сделал осторожный глоток. Всё равно слишком обжигающе. Но уже хотя бы не кипяток.

В конце концов мальчишка относительно недавно осознал, что его наставник и учитель — тот самый Демон-вундеркинд, злой гений, которого до трясущихся поджилок боялись предатели и враги Организации — трам-па-пам, тоже человек. Из плоти и крови. Способный покалечиться и остаться совершенно беспомощным. Способный ошибиться. С этой открывшейся истиной Акутагаве больше не нужно было смотреть на него сквозь призму абсолютной правильности, так что неудивительно, что он начал показывать зубы. В конце концов пёс, который не знает от хозяина ничего кроме боли и криков, однажды устанет бояться и, защищаясь, нападёт. Потому что не любит сам и знает, что и его не любят. Акутагава как нельзя лучше продемонстрировал верность этой истины ещё пару месяцев назад, и Осаму при всех своих стараниях никак не мог забыть ту ненависть, ту ярость, мерцавшую в серых глазах, когда ленты «Расёмона» сдавливали ему гортань, вызывая головокружение и резкую боль.

Вторая ложка, третья, пятая — где-то на восьмой суп остыл достаточно, чтобы на него не приходилось каждый раз дуть. Осаму поднял миску, припал губами к тёплому фарфору и сделал несколько завершающих глотков. Облизнулся, потому что в самом деле было вкусно. Отставил миску на край подноса и придвинул к себе ту, что со вторым.

— Накахара-сан сказал узнать, чай будете сразу после обеда или через час-другой? — чужая рука мелькнула в поле зрения, ухватила использованную посудину, освобождая пространство подноса.

— Через час-другой. — ровно ответил Осаму, скатал палочками рисовый шарик, сунул тот в рот, пока не разлезся. С чуть бо́льшей чем требовалось силой отколол бок отбивной. Червячок усталости шепнул поблагодарить за обслуживание, но гордость велела не отсвечивать. Акутагава — не Чуя, который правильно считает слова и телодвижения, поймёт и лишь закатит глаза, и добавлять монет в копилку презрения ученика не было ни малейшего желания: как бы ни убеждал себя, что ему всё равно на чужое мнение в общем и на мнение ученика в частности, то скрытое медицинской маской, но проступающее субтитрами в глазах мальчишки отвращение, когда наступала необходимость гигиенических процедур; то почти паническое разочарование, когда Мори-сан заявил, что он скоро придёт в норму, периодически крутилось в мозгу, отзываясь внутри чем-то весьма неприятным, почти болезненным. Не то чтобы Осаму не понимал реакцию — она была вполне логична — скорее, был удивлён, что та вообще была возможна у его ученика.

Акутагава неслышной тенью скрылся за дверьми лоджии, унося использованную посуду и даря такое желанное уединение. Осаму прикрыл глаз, тихо втянул носом воздух, размеренно выдохнул. Открыл глаз. Сделал несколько жевательных движений. Мясо приятно щекотало вкусовые рецепторы, но всё равно ни шло ни в какое сравнение с крабовым. Он положил в рот ещё кусочек и не поворачивая головы скосил глаз на вновь возникшего в дверях Акутагаву. Быстро тот. Впрочем, сам ведь отказался от чашки чая, так что неудивительно, что мальчишка не задержался, хоть и явно того хотел. Осаму не был слепым, от природы неплохо читал людей, а занятия с Мори в своё время позволили отточить этот навык почти до совершенства, так что демонстративное глядение мальчишки в окно и, словно восковая, маска безразличия на его лице никак не заставили поверить в его расслабленное состояние.

Акутагава был явно напряжён.

Периодически подёргивающийся в глотательном рефлексе кадык, быстрые, совсем не незаметные взгляды, лёгкое переступание с ноги на ногу — всё это кричало не о неуверенности, увы нет, скорее о желании оказаться где-нибудь подальше. Словно ему было в тягость находиться рядом. Словно Осаму одним своим видом вызывал у него раздражение и зубовную боль. В какой-то степени это было даже смешно, потому как раньше всё было в точности наоборот: это Акутагава старался держаться и не подавать виду, в то время как Осаму не стеснялся демонстрировать ученику своё недовольство. Воистину, жизнь порой слишком непредсказуема. Но, если Акутагаве в самом деле было настолько некомфортно в его обществе, почему он вернулся? Мог ведь сказать Чуе, что не хочет, и тот бы совершенно точно не стал заставлять и пришёл сам. Какое-то глупое чувство обязанности? Ответственности? Или же всё дело именно в Чуе? Не хотел отвлекать его от чего-то важного? Мозг вмиг построил тысячу и одну догадку, и каждая имела право на жизнь, но распутывать самостоятельно этот клубок у Осаму не было ни сил, ни желания, так что он решил спросить напрямую. Почти.

— Мне казалось, Чуя поставил цель нарастить тебе мясо на костях, так что не понимаю, почему он вдруг лишил тебя обеда.

— М-м? — распахнувшиеся в искреннем недоумении глаза Акутагавы сбросили с его лица это дурацкое выражение, на миг вернув вид того робкого (но жутко упрямого) ребёнка, каким он был. — Не уверен, что понял, о чём вы, Дазай-сан.

Вот! Осаму вдохнул свободнее, словно часть невидимого обруча вокруг его рёбер резко исчезла. Вот так должен был реагировать на него его ученик! С осторожностью и неуверенностью в глазах, слегка сгорбленными плечами и поджатыми в растерянности губами. С пониманием, что не на все — далеко не на все! — вопросы своего наставника мог дать внятный ответ. Акутагава должен был вспомнить, что на самом деле вовсе не так крут и способен, как нахваливал его Слизень, потому что причиной его медленного продвижения с «Расёмоном» были именно его собственные тугодумство и нежелание слушать, а вовсе не полная неспособность Осаму кого-либо обучать.

— Еда, Акутагава-кун, — почти ласково пояснил он, и довольно искривил губы, когда ученик рефлекторно съёжился. Прекрасно. Хотя бы его тщедушное тело ещё что-то да помнит.

— Дазай-сан, вы что-то путаете… — осторожно начал Акутагава, помялся немного, покрутил головой, словно подбирая слова, и наконец выпрямился и посмотрел прямо в глаза — неслыханная дерзость: — Накахара-сан не лишал меня обеда, наоборот, он заставляет есть по три раза на день и совершенно не слышит, когда я пытаюсь сказать, что не голоден. Сейчас вот тоже что-то готовит, а меня отправил к вам, чтобы не мешался под ногами.

Осаму стиснул зубы, старательно сохраняя на лице выражение невозмутимости. Акутагава, который был его учеником, в жизни бы не позволил себе усомниться в причинно-следственной логике своего наставника и согласился бы с любым озвученным им бредом и даже нашёл бы тому доказательства, неважно, насколько неадекватными бы те были. Этот же мальчишка не только вслух сказал о его неправоте, но ещё и почти прямо заявил, что его, по сути, заставили провести с ним время. Раньше бы он тихо поскуливал в возбуждении, что может снова попробовать проявить себя и сыскать его благоволение. Щенок должен был поджимать свой тощий хвост, преданно заглядывать в глаза, ползти на брюхе к ногам хозяина и быть готовым выполнить любую команду. Он не должен был выглядеть таким… Спокойным. Словно вдруг осознал, что тоже чего-то да стоит.

Учить его теперь станет тяжко.

Глупый Чуя с его глупыми речами, придающими уверенность даже таким как Акутагава. Хотелось раздражённо цыкнуть, как-то высказаться относительно всего творящегося вокруг него беспредела, но… Это бы ни к чему не привело.

— У меня тоже нет желания лицезреть твою нахальную физиономию, знаешь ли? — вновь растянул губы в невинной улыбке Осаму, прикрыв глаз для пущего эффекта. Акутагава ответил тихим рваным вдохом, но извиняться и скрываться с глаз не спешил.

— Просто поешьте, пожалуйста. Вам нужно набирать здоровый вес.

— Как мило ты отводишь глазки, — уколол Осаму, — не так давно тебя не особо волновало моё питание.

Шпилька наконец пробила чужую броню, потому что мальчишка втянул голову в плечи и прикусил нижнюю губу в явной демонстрации вины. Хорошо. По крайней мере, ещё не научился врать самому себе и понимал, что его прошлые действия можно было трактовать как предательство. Хорошо.

— Я извиняюсь и за это тоже. — огорошил Акутагава после затянувшегося молчания и, прежде чем Осаму успел прийти в себя, сглотнул и продолжил: — Нельзя было позволять личным чувствам взять верх над обязанностями. Это было неправильно. И за это я извиняюсь.

На лице ученика было странное выражение: какая-то лютая смесь вины, упрямства, раздражения и чего-то похожего на стыд, если он правильно считал эту эмоцию. У Осаму сжалось в спазме горло. Раньше мальчишка демонстрировал при своих извинениях один лишь страх, часто граничащий с животным ужасом, а теперь… Теперь от оного не было и следа. Ещё и подчеркнул, за что именно принёс извинения. Осаму сунул в рот очередной кусок отбивной, слегка прикусил зубами палочки, растягивая время, не зная, как прокомментировать.

— Пошёл вон. — наконец приказал он, и почувствовал дежа-вю, когда в ответ Акутагава вскинул брови и пискнул недоумённое: «А?». Воспоминания закрутились по спирали, утаскивая в тот день, когда отношения между ним и учеником претерпели разлом, и, сам не зная зачем, Осаму намеренно повторил то, что сказал тогда: — ты оглох?

Акутагава дёрнулся, очевидно, тоже проведя параллели, насупился, забегал глазами по лоджии, поджал губы и, что-то для себя решив, с тихим вздохом развернулся и… ушёл. На самом деле ушёл. Послушался. Осаму несколько раз моргнул, не до конца веря в реальность, ещё некоторое время посидел, вглядываясь сквозь тюль в пустоту спальни, после чего наконец встрепенулся и вернул внимание тарелке, на которой ещё осталось немного риса и часть отбивной.

Без навязчивого внимания под боком стало легче.

Хотя ощущение неправильности всё равно не отпускало.

Осаму скатал последний шарик риса, сунул тот в рот и принялся медленно пережёвывать, обдумывая дальнейшие действия. Слова Акутагавы, его прошлые и нынешние извинения, не шли из головы, отражаясь в сознании словно насмешка, но таковыми совершенно точно не являлись. Мальчишка не лукавил и не пытался подлизаться, признавая свою неправоту, лишь констатировал факт и был готов принять последствия. Всё ещё побаивался, да, но при этом являл собой образец решимости. «Я заставлю вас вымотаться и признать мою силу» — так, кажется, он заявил ему, прежде чем их странный разговор завершился? Это точно было что-то новое. Раньше всегда было «ну пожалуйста-пожалуйста, признайте меня! Скажите, что я молодец и всё в таком духе» — не дословно, конечно, но с этим смыслом, а теперь вот «заставлю меня признать». Очень в духе одного несносного рыжего чихуахуа, не даром говорят, что с кем поведёшься… Осаму вздохнул, мысленно признавая поражение. У него впервые не было идей, как реагировать и как вести себя дальше. Привычные издёвки и насмешки теперь очень вряд ли дадут нужные плоды, а общаться с Акутагавой как-то иначе он попросту не умел.

— Вот что ты за человек такой, а, Скумбрия?

Осаму приоткрыл рот и в следующий момент растянул губы в довольной ухмылке:

— Чуя! Как мило, что мой повар решил лично принять претензии относительно обеда! — он хлопнул в ладони, придавая своим действиям больше кривляний, — я уверен, что заказывал крабовое мясо, а не свиное, которым ты пичкаешь меня с момента, как запрятал на шкаф костыли.

— Это твоё наказание за идиотизм, принимай его достойно, — невозмутимо парировал напарник, прежде чем вернуться к лекции: — в любом случае, чего выделываешься? Твой ученик вернулся на кухню подавленный и, когда я спросил, сказал, что ты снова до него докопался.

— Вот уж, много чести, — поджал губы Осаму, показательно отвернувшись к окну. — Просто мне не о чем было говорить с ним, и я вежливо попросил его свалить с глаз долой.

— Сволочь ты, Дазай. — доверительно прокомментировал Чуя. Сделал громкий тяжёлый вздох, коснувшись пальцами лба, покачал головой подобно разочарованному старику: — ты ведь понимаешь, что так не наладишь с ним контакт, да?

Осаму максимально буднично пожал плечами. Конечно, всё он понимал.

— А есть смысл?

— В плане? — не понял Чуя, недоумённо выгнув бровь.

Он позволил себе минутное молчание. С момента, как напарник стал тренировать Акутагаву, мальчишка изменился. Сначала едва уловимо, но теперь вполне заметно и, что бы сейчас ни твердил про желание показать ему, своему наставнику, свои способности, кажется был гораздо больше заинтересован во внимании того, кто мог удовлетворить его потребность в похвале и по десять раз объяснить одно и то же, не срываясь в оскорбления. Даже удивительно, что Чуя до сих пор этого не видел.

— Забей. У чихуахуа слишком маленький мозг, чтобы понять человеческую речь. — махнул он рукой и протянул поднос с использованной посудой. Чуя машинально забрал тот, прежде чем раздражённо оскалился:

— Ещё один грёбаный собачий комментарий, и, клянусь…

— Мне уже так надоело тут сидеть, так хочу нормально двигаться. Если это моя расплата за те подтрунивая над тобой после «Порчи», то обещаю, что больше не скажу ничего подобного, как бы забавно ты ни выглядел, привязанный к больничной койке.

Глаза Чуи на миг расширились, словно он услышал нечто шокирующее и невероятное, а потом черты его лица смягчились. На плечо легла тёплая ладонь, легонько сжала кофту. Резкая смена темы вряд ли осталась незамеченной Слизнем, но сказанные слова были настолько близкими к извинениям, насколько гордость Осаму вообще могла вынести, и это было гораздо важнее. Он наконец сумел озвучить их. Они крутились в мозгу с того самого момента, как Мори поставил суровое условие выздоровления, а напарник, вместо злости и раздражения, смиренно принял свою новую роль и как и всегда постарался выложиться на полную. Осаму признавал, что сам бы, окажись они в зеркальной ситуации, не смог бы вот так и это признание вызывало горечь на языке, но вместе с тем грело то, что осталось от его человеческой души тёплым огоньком. Стыд и благодарность, так, кажется?

Чуя молчал долгих минуты две, а может и дольше, открывал и закрывал рот, подбирая слова, постукивал пальцами по подносу, почти норовя использовать свою способность и отпустить тот в свободное плавание по воздуху — лёгкие всполохи «Смутной печали» были почти невидимы глазу, но Осаму уже на уровне рефлексов выучил как ощущается способность напарника.

— Маленькие шаги2, помнишь? — наконец пробормотал Чуя, и Осаму искривил губы в сардонической улыбке:

— Помню. — они договорились об этом сразу, как стало ясно, что его нервная система не вывозит свалившихся на неё потрясений, и надо что-то делать. — Но маленькие шаги гораздо легче даются Чуе с его маленькими ножками, а вот мне приходится поднапрячься.

Глаз напарника раздражённо дёрнулся. Он открыл и закрыл рот, очевидно, не сумев найти достойный ответ, потому как та мантра «мне пятнадцать, я ещё расту!» давно уже не работала, и они оба это знали. Да, Чуя вытянулся на каких-то пять сантиметров, остановившись на гордых метр-шестьдесяти, но это было всё, в то время как у Осаму — словно в насмешку — случился скачок роста, и он вымахал до невероятных метр-восьмидесяти. Мори в разговоре тет-а-тет как-то выдвинул версию, что расти Чуя перестал из-за тех самых пятидневных пыток током в той грёбаной лаборатории с тем трижды грёбаным профессором Н, и Осаму убедил наставника не говорить Чуе эту версию, аргументируя, что в противном случае напарник не будет так забавно реагировать на подколы о росте, а на деле — совершенно не желая видеть ту пустоту в глазах, которая несомненно проявится, когда тот поймёт, что его лишили не только детства, но и части будущего «Я». Чуя бы закрылся, а как справиться с отстранённостью Осаму не знал. Гораздо легче и удобнее было, когда он фонтанировал эмоциями, фонтанировал жизнью.

— Ты только что лишил себя крабов ещё на неделю. — наконец нашёл достойный, по его мнению, ответ Слизень, и решительно развернулся к двери, всё-таки отправив поднос с покоящимися на нём тарелкой и приборами в полёт над головой.

— Что-о-о?! — Осаму постарался вложить в нытьё всё, что успел выучить о подлинном разочаровании и возмущении, протянул руку, но коснуться хотя бы края одежды напарника и тем самым обнулить «Смутную печаль» не успел: юркий Чуя уже был вне досягаемости. — Это так жестоко! Чиби-кун такой злой воспитатель!

Напарник обернулся, нехорошо прищурился и показал ему неприличный жест, прежде чем с победной ухмылкой окончательно скрылся в спальне.

Осаму подержал на лице гримасу ещё несколько секунд, а потом расслабил мимические мышцы и тихо вздохнул. Повернул голову к окну, скользнул взглядом по всё так же радующимся солнцу птицам. Поджал губы и сжал руки в кулаки, смяв хлопчатую ткань штанов.

Метод маленьких шагов был призван помочь справиться с наступившими трудностями, вытащить из эмоциональной и психологической ямы и подарить ощущение свободного дыхания. Осаму послушно следовал указаниям, заставляя тело и разум привыкнуть сначала к одной, а потом и к другой задаче, терпеливо ждал, когда станет легче.

Метод маленьких шагов был хорошей практикой.

Как жаль, что с ним он совершенно не работал.

IV

— Серьёзно, ты должен радоваться, а не так переживать. — Накахара-сан звучал слишком беспечно для человека, которому едва не отрезало руку, и это пугало Рюноске куда сильнее, чем если бы тот вместо успокаивающих его речей ругал его на чём свет стоит. По крайней мере, так было бы справедливо, логично.

— Пожалуйста, давайте быстрее, — проигнорировал он странные слова, нервно облизнул губы и обернулся на виднеющуюся многоэтажку. Всё ещё слишком далеко. — может я всё-таки понесу вас?

— Тц, ещё чего! — тотчас огрызнулся Накахара-сан, недовольно поджав губы и окинув его возмущённым взглядом. — Я в полном порядке, парень, бывало и похуже, поверь.

Рю в сотый раз перевёл взгляд на окровавленную самодельную повязку на предплечье Исполнителя и про себя подумал, что даже знать не хочет, что это за «бывало и похуже». Он совершенно не сдерживался, вложив в «Расёмон» все силы, уверенный, что способность его временного учителя вновь защитит того от любого ранения, но… Не в этот раз. То ли Накахара-сан на что-то отвлёкся, то ли просто не ожидал от него столь яростной атаки, но итог был один и довольно печальный: невероятно острая зелёная лента полоснула Исполнителя по руке, вызвав обильную кровопотерю. Нет, кровь не хлестала фонтаном в потолок, как любили преподносить раны в отечественном мультипликаторе (Рю мельком видел некоторые аниме в торговых центрах), но покидала тело довольно резво и вроде как остановилась только когда на повязку они перевели половину футболки Накахары-сана и всю майку Рюноске, перетянув для верности шнурком от кроссовки. Насколько длительным был этот эффект уверенности не было, а потому каждую секунду Рю был готов плюнуть на субординацию и последствия и просто схватить Накахару-сана в охапку «Расёмоном» да гигантским пауком рвануть к убежищу.

— Ну может хоть такси поймаем? — снова попытался он, смирившись, что вызвать машину Организации Накахара-сан решительно не позволил.

— Не смеши меня, — фыркнул тот, махнув здоровой рукой, — это всего лишь глубокая царапина, просто, видимо, место такое, где сходятся сосуды, потому так и кровило. Всё в порядке, выше нос! Да и идти до убежища всего ничего, а там заштопаю если надо.

Рю поёжился. Он всей душой не любил ранения, которые нужно было зашивать или, что хуже, оперировать; не потому что это было неприятно и больно — боль давно стала частью рутины, — а потому что такие раны значили неспособность тела справиться самостоятельно, что всегда равнялось риску для жизни. Да, Накахара-сан уверял, что всё хорошо, ухмылялся и смотрел хоть и устало, но по-доброму, без намёка на злость, но Рю всё равно был на взводе. Всё казалось, рана вновь откроется и Исполнитель умрёт по дороге к убежищу и аптечке, пусть он и понимал абсурдность таких мыслей.

— У вас точно не кружится голова? Если хоть немного, я могу…

— Рюноске. — перебил Накахара-сан, и он инстинктивно вытянулся в струну, шокированный, что его назвали по имени, да ещё и полной формой. — Заткнись. Прекрати паниковать на пустом месте.

Это был довольно однозначный приказ и, как бы ни хотелось отстоять свою гордость и сказать, что он вовсе не паникует, а просто хочет помочь пострадавшему из-за его действий начальнику, он не мог ослушаться. Насупившись, Рю вновь устремил взгляд вперёд. Они прошли немногим больше половины пути; текущим шагом оставалось идти ещё минут десять-пятнадцать. Пусть кровь не стремилась просочиться сквозь повязку, этого времени всё равно было слишком много.

* * *

Что чувствует нормальный человек перед лицом смерти? Книги по психологии или художественные, документальные фильмы, рассказы, передаваемые из уст в уста, — все уверяли, что в той или иной степени страх — прежде всего перед неизвестностью, — а также отчаянное, зудящее в груди и на кончиках пальцев желание хоть на день, на минуту ухватиться за жизнь и продлить своё существование. Во всяком случае, что касалось естественной смерти от старости или от затяжной тяжёлой болезни. Что чувствует человек, которого собираются убить? Те же источники говорили, что яростное отрицание — надежду на чудо, надежду, что всё обойдётся, что появится кто-то или что-то, что спасёт, — страх за оставляемых где-то родных и близких и всё тот же страх перед неизвестностью. Вероятно, ещё и страх боли — хотя, если человека перед убийством пытали, вероятно, боли как таковой тот уже и не боялся: просто не было сил. Что чувствует человек, намеренно решивший оборвать свою жизнь — единственное самое драгоценное, что у него есть? Некоторые из спасённых самоубийц признавались, что полное опустошение, апатию и звенящую пустоту. А ещё, что самое интересное, всё ту же надежду, что появится что-то или кто-то, кто отговорит, оттащит от края, влепит, если надо, отрезвляющую пощёчину или просто окутает теплом объятий.

Подводя итог, можно было почти со стопроцентной вероятностью заявить, что все, даже самые, казалось, безнадёжные и смирившиеся, продолжали хотеть жить. Пусть где-то в глубине сердца, души, пусть отрицали это перед самими собой, но всё-таки… Где-то на самом краешке осознания… Никто не хотел умирать.

Осаму по-настоящему завидовал каждому, чья история нашла выход, и кто отыскал свой смысл жизни.

Он перепробовал десятки рекомендуемых практик.

Нырял в собственное сознание, шарил в густой темноте, силился отыскать на нуле эмоционального диапазона что-то, что дало бы ему осознание — он живёт. Не просто дышит и ходит по земле, не просто существует, а именно живёт. Наверное, он мыслил странно, но из-за дурацкой способности он уже с пяти лет был странным. Ненормальным, что бы ни говорил обратного в попытке подбодрить Мори-сан. Осаму тянулся и тянулся за собственными чувствами, хватался за те секундные их отголоски, но каждый раз всё заканчивалось одним: ощущение мира утекало сквозь его пальцы как вода, дразня скоротечными моментами реальности. Власть, абсолютный контроль ситуации и — даже — чужой жизни, способность разгадывать людские помыслы и стремление выжать из каждого максимум выгоды. Для Организации, конечно, но прежде всего для самого себя: наблюдая за чужими эмоциями, преимущественно негативными так как те считывались куда лучше, он мог чуть дольше ощущать собственные. Его не трогали чужие мольбы, оправдания или слёзы, он совершенно не умел сочувствовать и входить в положение, но сердце всякий раз начинало биться интенсивней, а по венам растекалось что-то жгучее, приятное, когда он смотрел на корчащиеся перед ним «фигуры», осознавая своё господство. В такие минуты эмоциональный отклик достигал максимума и то, что ценой тому была чужая кровь и боль не имели значения. Он чувствовал, он ощущал, он жил. Но Мори был не в восторге от его привычек, ворча что-то про честь мафиози и ненужную жестокость — Осаму искренне недоумевал по этому поводу, хотя, возможно, Босс так реагировал потому что мозгами по-прежнему считал себя врачом, а врачи, как известно, стремятся спасти пациента, а не угробить его — и разрешал «развлекаться» исключительно с предателями и откровенными врагами Организации, которых с каждым годом становилось всё меньше. Частично в этом была и заслуга Осаму — никто не хотел оказаться в подвалах мафии во власти Демона-вундеркинда, — но больше всё-таки мудрая политика самого Мори. Кто бы что ни говорил про нового Босса, но его уважали и с ним считались. Даже правительственный Отдел по делам одарённых снизошёл до выдачи Организации лицензии на деятельность эсперов, о которой при прошлом Боссе и мечтать не могли (да, ценой стала жизнь Одасаку, но, отбросив личную привязанность, Осаму прекрасно понимал, почему Мори пошёл на такой шаг). И поскольку находить самого себя, мучая других, при Мори было проблемно, Осаму нашёл себе другое развлечение: книгу со специфичным названием «Полное руководство по самоубийству». О чём думал автор сего произведения, надеялся ли достаточно запугать надумавших свести счёты с жизнью, в красках расписав все этапы мучения организма от того или иного способа, и тем самым спасти их, или же действительно предлагал «вариант на любой вкус»? Осаму не знал. Чуя крутил пальцем у виска, заявляя, что он больной, раз интересуется подобным, Мори пытался порвать и выбросить «эту дрянь», но спустя множество попыток, после которых книга оказывалась скрупулёзно склеена и очищена, кажется, смирился. Попросил только не применять прочитанное на практике, а сразу идти к нему, чтобы он мог накрутить ему уши или отвесить крепкий подзатыльник-другой, чтобы дать «что-нибудь почувствовать». Это было заманчивое предложение, но Осаму слишком остерегался боли чтобы сознательно подставляться под удар. В любом случае, балансируя на грани жизни и смерти, он действительно получал необходимую дозу адреналина, подобную той, что ощущал, наблюдая за страданиями других. Иными словами, чувствовал себя живым, настоящим. В какой-то момент развлечение вышло из-под контроля, превратившись в настоящую одержимость, и Осаму пришлось смириться с разлетевшимися по всей Организации глупыми слухами о его тяге к смерти. Кто бы что ни судачил, он вовсе не собирался умирать и проводил свои «попытки» исключительно когда точно знал: рядом либо Мори, либо Хироцу, либо Чуя. Ему просто нужны были его эмоции. И он нашёл способ получить их и даже привык к нему.

Поэтому, когда способность — причина его неполноценности — вдруг исчезла, он оказался настолько не готов к новым ощущениям, что выстроил между рациональной и эмоциональной частями сознания стену из игнорирования. Вот только долго поддерживать видимость невозмутимости не вышло и пришлось с беззвучным ужасом принять новые правила игры.

Как будто бы даже начало получаться.

Постепенно вкусил то, что бо́льшую часть своей жизни лишь старательно имитировал, мимикрируя под нормальных людей. Настоящие отчаяние, страх, тревога и апатия — он испил эту чашу и не без помощи других сумел переосмыслить многое из ранее совершённого. Не то чтобы до слёз раскаялся или кардинально изменил взгляды — вовсе нет, всё же он по-прежнему был уверен, что действовал согласно своему статусу и положению как в Организации в частности так и в обществе в целом, — но не мог не признать, что в определённых ситуациях мог бы быть и… помягче? Нет, не лучшее слово, больше похожее на то, что слетело бы с уст Одасаку или даже Чуи, когда тот был в особенно мирном расположении духа. Скорее, чуть менее жёстко или жестоко. Да, такое определение подходило гораздо больше. И всё-таки, помимо горечи отрицательных эмоций удалось испытать и нечто совершенно противоположное: тепло и какую-то мягкость, спокойствие, укутавшие после поддержки напарника искалеченную душу. Да, Чуя не лез к нему с утешительными речами, объятиями или другими соплями, но он в подобном и не нуждался; Помимо того, что они не были девчонками, которым от природы свойственно такое взаимодействие, их отношения не были дружескими как таковыми и Осаму бы скорее поборол собственную немощность и залез на потолок, чем поверил, что напарник чисто из желания поддержки начал с ним сюсюкаться. Грубоватые, слегка колючие, но подбадривающие комментарии, лёгкие затрещины и тяжесть чужой руки на плече — вот и всё, что ему действительно было нужно, чтобы не сойти с ума, и Чуя это понимал на каком-то интуитивном уровне, что одновременно как радовало, так и раздражало Осаму.

Но теперь способность успешно активировалась вновь, заново поставив на нём истекающее чёрной слизью клеймо «Больше не человек».

Осаму проварился в невозмутимости собственного сознания почти полных две недели, прежде чем нашёл мужество признаться самому себе, что жить как жил раньше до всей этой истории уже не сможет. Воспоминания никуда не исчезли и оттого тем тяжелее было принять факт, что ему было отказано в том базовом мировосприятии, что от рождения давалось всякой твари. Когда он был маленький, детское сознание сгладило углы реальности и всё казалось проще, но теперь…

Он громко тяжело выдохнул, перевернулся в кровати на бок и натянул до самых глаз мягкое одеяло. Настенные часы негромко тикали, отсчитывая секунды, и это был единственный звук, нарушающий тишину. Час назад Осаму остался в убежище один. Чуя забрал едва ли не светящегося энтузиазмом Акутагаву на очередную тренировку и, наверное, следовало запретить Слизню и дальше портить ему ученика, но желания вмешиваться совершенно не было.

Как не было желания вообще делать что-либо.

Хотелось завернуться в одеяло, плотно сомкнуть веки и тихо-мирно исчезнуть, раствориться из этого мира. Вот только в одеяло он и так уже укутался словно гусеница в кокон, а от крепко зажмуренных век, рефлекторно сжатой челюсти и сведённых к переносице бровей начинало болеть лицо. Осаму протяжно вздохнул, заставил себя расслабить мимические мышцы. Полежав ещё немного, устало открыл глаза. Комната за эти минуты нисколько не изменилась, и чувство апатии никуда не делось. Скользнул взглядом по потолку, стенам, встроенному в шкаф зеркалу и в итоге зацепился за край оставленной на верхней полке кем-то из его невольных нянек маленькой бутылочки. Несколько долгих секунд просто смотрел на неё, а потом в мозгу будто что-то щёлкнуло, и он заставил себя принять сидячее положение. Свесил ноги в носках с кровати, собрался с мыслями, и, оттолкнувшись руками, встал на здоровую ногу. Отвыкшие от физической нагрузки мышцы среагировали мгновенным расслаблением, и Осаму почти пробил зеркало головой прежде чем успел ухватиться за одну из шкафных ручек-кругляшек. Губы впечатались в прохладную поверхность, оставив на той болезненный влажный чмок, а челюсть засаднило.

Вдох. Выдох.

Отдышавшись, осторожно провёл языком во рту, убеждаясь, что все зубы на месте и не шатаются, поморщился, отгоняя слабость. Неуклюжее положение на полукорточках и прогнутая поясница не придавали уверенности, сросшаяся нога неприятно тянула в районе бедра от незапланированного и резкого физического упражнения и сама идея встать без какой-то опоры уже почти не казалась хорошей, но упёртости ему тоже было не занимать. А потому с самым решительным выражением лица Осаму приподнялся на всё той же ручке шкафа, мысленно благодаря производителя оного за качество, протянул руку и в следующий момент задумчиво пялился на этикетку.

Чутьё не подвело. Это и правда было снотворное, что Чуя давал ему перед сном вместе с анальгетиками первые недели когда боль была особенно сильной, а сознание мучили кошмары. Может и не лучшая лекарственная комбинация, зато выключала его на всю ночь и измученный стрессами организм получал свою дозу спокойного сна и время на восстановление.

Насколько он помнил, содержимого ещё оставалось достаточно.

Кое-как вернувшись в кровать и несколько секунд беспомощно растянувшись по простыням, давая себе столь необходимую передышку, Осаму в итоге опёрся о локоть и в два ловких движения открыл крышку. Слегка потряс бутылочкой.

Таблетки несколько угрожающе загремели, словно призывая вспомнить, что использовать их нужно исключительно как средство для борьбы с бессонницей и никак иначе.

Хмыкнул и искривил губы в сардонической усмешке. Он никогда не стремился на самом деле покончить с собой.

Медленно, словно не совсем отдавая отчёт собственным действиям, припал губами к баночке, запрокинул голову.

Но это было раньше, когда он и представить не мог, что однажды его жизнь сделает крутой поворот и он вспомнит, какого это, жить нормальной жизнью. Вот только его крутой поворот оказался пусть и медленным, но поворотом на триста шестьдесят градусов и в итоге, наконец осознав и приняв свою новую реальность, Осаму снова вернулся туда, откуда начал.

Это было подобно ледяному душу посреди хрустящего морозного дня.

Таблетки защекотали язык, и он сделал несколько размеренных глотательных движений.

В этот раз решился по-настоящему.

Чтобы наконец закончить всё это и больше не мучиться.

Он всегда гордился, что может глотать лекарства без воды и наконец этот навык пригодился. Правда, в горле быстро пересохло из-за обильного использования слюны, но это были такие мелочи.

Потому что просто закрыть глаза уже не получится — он осознавал это слишком хорошо. Оно было слишком очевидно. Вкусив то, о чём столько лет мог лишь мечтать, и вновь потеряв это, он обнаружил в своей душе рваную рану, из которой даже кровь уже не сочилась — там вновь стало слишком пусто, мрачно и холодно.

Дальнейшая жизнь не имела смысла.

Потому что это была не жизнь, а её жалкое подобие, существование.

Осаму позволил себе маленькую улыбку и медленно прикрыл глаза, откинувшись обратно на подушку.

Чуя ушёл с мальчишкой учить того уму-разуму и вернуться они должны были не раньше, чем через несколько часов; Мори разгребал горы бюрократии, а старик Хироцу знать не знал, где находится убежище №8.

Скоро всё закончится. Интересно, хоть кто-нибудь будет скучать по нему или и Мори, и Чуя с подчинёнными лишь выдохнут в облегчении, что больше не нужно терпеть его глупые выходки? Скорее всего всё-таки второе…

В этот раз никто не придёт вовремя.

— Дазай-сан, а… — Акутагава в едкого зелёного цвета спортивном костюме появился в дверях спальни словно материализоваашись из воздуха, и Осаму потратил некоторое время на понимание, что ученик не являлся его предсмертной галлюцинацией. Почему он был здесь?! Осаму бросил быстрый взгляд на настенные часы, убеждаясь, что не выпал из временной шкалы и Акутагава действительно сейчас должен быть с Чуей, а не в убежище. Получалось, он вернулся? С чего вдруг? И как же некстати. Он не успел засунуть пустую бутылочку под кровать или хотя бы отставить на прикроватную тумбочку и по прежнему зажимал её пальцами. Словно услышав его мысли, мальчишка опустил взгляд и заметил. Секунду в серых глазах ничего не было, а потом пришло узнавание, а вслед за ним — осознание и нечто похожее на шок. — Что вы сделали?

Осаму всегда гордился тем, что в любой ситуации умел сохранять хладнокровие и не позволять своему сердечному ритму сбиваться, что позволяло обойти детекторы лжи и вообще сохранить любимую маску демона-вундеркинда. Хоть в чём-то был плюс от невозможности нормального испытания эмоций. В этот раз маска всё так же устойчиво сидела на его лице, сердце всё так же билось относительно ровно, вот только, видимо, его ученик с прошедшим временем стал куда проницательнее, потому как, прежде чем Осаму успел сказать хоть что-либо, скрылся в остальной части квартиры, громко позвав Чую.

Осаму тяжело сглотнул, понимая, что оплошал.

Но как так-то? Он же, вроде, учёл все риски, всё просчитал и был уверен, что, к тому времени как напарник и ученик вернутся и зайдут проведать его, обнаружат его сладко спящим, а, когда спустя несколько часов заподозрят неладное, откачать его будет уже невозможно. Лёгкая усталость начала наваливаться на веки, стало как-то тяжело дышать и перед глазами появилась белесая дымка. Язык, лицо и кончики пальцев начало покалывать лёгкое онемение. Уже начало действовать? Что ж, возможно, пока Акутагава объяснит всё Чуе и тот сообразит, что к чему, бо́льшая часть препарата успеет подействовать? Тогда он наконец станет свободен…

Что-то надавило внизу челюсти, тем самым заставив его открыть рот, оторвало от спутанных мыслей. Чужие пальцы проникли к задним стенкам гортани, вызвав противнейший рвотный рефлекс, и в следующий момент Осаму согнулся в кровати, выблёвывая на одеяло желчь вперемешку с остатками обеда и горстью не растворившихся таблеток. Рыжее пятно в его поле зрения, которое наверняка было Чуей, не позволило ему даже отдышаться, когда вновь сунуло пальцы в горло, вызывая очередной приступ рвоты. От рефлекса на глазах выступили слёзы, Осаму хватанул горящим ртом воздух, попытался отстраниться к спинке кровати. К губам поднесли стакан с водой, заставив выпить и буквально через пару-тройку секунд, стоило прохладе коснуться потревоженного желудка, вновь полезли пальцами в рот.

Наверное, это было самое худшее, что с ним случалось за последние несколько месяцев.

Ни весть о вынужденной прикованности к постели, ни потеря способности, ни необходимость во всём, даже в уходе за собой, полагаться на напарника и ученика — не заставляли его чувствовать себя таким жалким. Хотя нет, последнее сводило с ума и заставляло выть волком от испытываемого унижения, но всё-таки… Всё-таки это была совершенно иная ситуация.

Когда блевать уже стало нечем, а желудок и все внутренности жалобно ныли после испытанной встряски, Осаму сделал несколько быстрых рваных вдохов, слабо помотал головой, вытер рукавом рот и провёл пальцами по лицу. Лоб покрылся испариной — то ли от передозировки, то ли от последствий её ликвидации, волосы взмокли и противно липли к щекам и шее. Он сделал ртом несколько более глубоких вдохов, посидел скрючившись ещё несколько секунд, прежде чем попытался выпрямиться и посмотреть на своего спасителя и мучителя в одном лице. Голубые глаза напарника оказались прямо перед его и горели такой лютой яростью, что Осаму впервые почувствовал страх перед ним. Это чувство, знакомое по ситуации с Акутагавой, встрепенулось в жилах, прошлось холодком по рукам и позвоночнику, прежде чем «Больше не человек» привычно погасила его.

— Ч-чуя, я…

Зубы клацнули, зацепили язык, и во рту плюсом к горечи рвоты прибавился ещё и вкус крови. Осаму моргнул, пытаясь сообразить, почему картинка перед глазами столь резко изменилась и почему он смотрел в сторону, на взъерошенного ученика, а не на разъярённого напарника.

— Рюноске, — рвано выдохнул Чуя, и голос его прозвучал неожиданно резко и очень громко, — дай ему пастилку активированного угля, да поскорее. Я доложу обо всём Боссу.

Чуя стянул испачканное одеяло, скрутил его в комок и на вытянутых руках унёс, видимо, в ванную. Осаму ошалело проследил за ним, приложил ладонь к правой щеке, только теперь осознав, что ощущающееся тепло на ней было жжением от удара. А ещё, что было очень больно.

— Зачем вы это сделали? — хриплый голос ученика немного вернул к реальности, но мозг Осаму по-прежнему был в заторможенном состоянии, поэтому вместо ответа он некоторое время тупо пялился на Акутагаву, безразлично наблюдая как тот яростно размешивал в двух стаканах шипящие чёрные таблетки абсорбента. — Вы так нас напугали, — на последнем слове голос мальчишки слегка надломился, но тот сделал глубокий вдох и несколько раз сглотнул, прежде чем поднести к губам Осаму первый стакан и сурово нахмуриться: — пейте.

* * *

Едкое облако сигаретного дыма улетело, подхваченное ветром, куда-то в сторону зелёной долины. Чуя сделал ещё одну затяжку, докурил до фильтра и, активировав способность, растёр остатки сигареты на составляющие частицы. Сделал ртом несколько глубоких вдохов, восстанавливая нормальный уровень кислорода в крови, повернул смартфон в руке к себе экраном, проверяя на новые уведомления. Босс на новости о Дазае потребовал полного отчёта действий и, убедившись, что в оказании первой помощи они с Рюноске ничего не пропустили, выдохнул и натяжно-спокойным тоном приказал оставаться рядом и ждать его визита.

Как будто после такого Чуя бы рискнул оставить этого придурка одного даже на пять минут. Даже на минуту! На секунду!

На душе было паршиво.

Начавшийся прекрасно день разом потерял краски, выбил из лёгких всё спокойное и приятное, оставив лишь горький привкус страха на губах да никак не желающее прекратить невидимую гонку сердце.

Он и правда, по-настоящему, испугался, когда Рюноске с круглыми глазами ворвался в ванную, где он заканчивал разбираться с раненой рукой, и сбивчивым голосом сообщил, что Дазай принял всю бутылочку снотворного. На долю секунды позволил себе усомниться, подумать, что чего-то юнец не понял и наверняка всё было совсем не так, но… В глазах Рюноске были неприкрытые паника и растерянность, а пустая бутылочка из-под грёбанных таблеток в перебинтованных руках напарника подтвердила самые страшные опасения. Чуя не думал ни о брезгливости, ни о чём-либо ещё, когда раз за разом совал пальцы в чужой рот, стараясь как можно сильнее затронуть гланды чтобы спровоцировать как можно более сильный рефлекс. Количество выплюнутых таблеток, что только-только начали растворяться, ужаснуло, дополнительным мо́лотом реальности ударило по вискам, почти оглушив. На автомате он сунул под нос Дазаю стакан воды, на автомате вновь вызвал у него рвотный рефлекс, имитируя промывание желудка, так же на автомате залепил придурку размашистую оплеуху, когда тот попытался как-то оправдать себя. Цыкнув, Чуя опустил глаза на руку, подумав теперь, что следовало врезать с кулака, чтобы наверняка дошло, а то словно девица какая-то… Пальцы и подушечки ладони ещё покалывали от соприкосновения с чужой кожей, и была надежда, что и у Дазая жжение ещё не утихло.

Рвано выдохнув, он уловил как пискнул в прихожей домофон и как почти сразу раздался звук быстрых шагов Рюноске, поспешившего впустить Босса в убежище. Чуя вновь отвернулся к зелёным шапкам деревьев, не в состоянии найти силы для встречи с этим человеком. Он ведь доверил ему Дазая. Доверил присматривать за этой тупой Скумбрией, чтобы тот не наворотил дел, а в итоге… Он ссутулился, зажмурился и до зуда в дёснах стиснул зубы.

Как же больно.

Изнутри словно бы разрывало невидимыми шипами, выдавливало из лёгких воздух и не позволяло успокоиться.

Он облажался.

Опять.

Как и в те разы сначала с «Овцами», а потом и со «Знамёнами».

Не уследил. Не уберёг. Не оказался достаточно внимательным, чтобы вовремя заподозрить неладное. А ещё Исполнитель. Как Босс вообще решил дать ему эту должность, неужели не видел, что Чуя совершенно не готов к такой ответственности? Тот же старик Хироцу справился бы куда лучше него, возраст в этом случае совершенно не помеха.

— Можно к вам?

Чуя расслабил напрягшиеся было от звука шагов позади плечи, вяло пожал ими, давая понять, что совсем не против компании. Рюноске прошаркал к окну, встал рядом, почти копируя его позу: сгорбленная спина, скрещенные на подоконнике предплечья. Они постояли в тишине, наверное, минут десять, прежде чем Чуя решился её нарушить:

— Что сказал Босс?

— Похвалил за быстрое реагирование и попросил оставить их наедине для серьёзного разговора.

Против воли Чуя фыркнул. Дазаю сейчас уж точно не повредит парочка дополнительных затрещин и длинная лекция относительно его безмозглости и нахальности. Интересно, как долго сохранят маков цвет выкрученные Боссом уши этого придурка? Чуя почти хотел просочиться в комнату чтобы посмотреть на этот самый «разговор», но прекрасно понимал, что ни один из его участников его появления уж точно не оценит. Да и он сам был бы не в восторге, подслушай кто его редкие тёрки с сестрицей Коё, так что оставалось лишь проявить тактичность, хоть это и жуть как раздражало. Чуя вновь вздохнул, про себя понадеявшись, что в этот раз Босс будет построже со своим учеником и сумеет-таки вдолбить в его пустую голову такое базовое понятие как «ценность жизни».

— Я не… — вдруг хрипло пробормотал Рюноске, привлекая внимание, — я совершенно не знал, что делать.

— М?

— Если бы не вы, Накахара-сан… Он бы…

Юнец беззвучно раскрывал и закрывал рот, не в силах продолжить, но всё и так было предельно понятно. Некоторое время Чуя просто молчал, не уверенный, что на это ответить и стоит ли что-то говорить вообще, потом осторожно положил ладонь сначала на одно костлявое плечо, а после, не встретив сопротивления, легонько притянул ближе и приобнял. Мальчишка вздрогнул, дёрнулся в его руках, но не сделал ни единой попытки освободиться. Наоборот, извернулся и вжался лбом куда-то между плечом и ключицей Чуи, едва слышно рвано выдохнул.

Чуя поднял глаза в потолок. Совершенно не хотелось иметь сейчас дело ещё и с эмоциями подопечного придурошного напарника, но и бросить того одного совесть не позволяла. В их компании он был самым старшим и по умолчанию должен был нести за обоих это бремя тревог и ответственности. Он похлопал рукой по спине, непроизвольно и с удовольствием отметив, что позвоночник наконец перестал так явно прощупываться, перевёл взгляд на долину. Безмятежный вид природы всегда успокаивал.

— Знаешь… — начал он, решив пролить мальчишке немного света на отдельные черты личности его наставника, — когда мы с Дазаем впервые встретились, я ещё не был частью Организации и жил в трущобах Сурибачи вместе с «Овцами» — это такая… банда подростков и детей-беспризорников была, если что.

— Я знаю, — тихо вставил тот.

— Да? — Чуя слегка удивлённо приподнял брови и на секунду отстранился от него, окинув заинтересованным взглядом, прежде чем память услужливо напомнила, что ученика себе Дазай тоже выловил в трущобах. Вот ведь. Интересно, а они могли пересекаться с ним в более ранние свои годы? Если да, то он понадеялся, что не послужил причиной проявления какой-то там болезни этого и без того тощего и бледного как сама смерть мальца. Он помотал головой и вновь притянул Рюноске в объятия, понимая, что сейчас обдумывать это не было ни смысла, ни времени. — Ну, как бы то ни было, тогда Портовая мафия и я лично были заинтересованы в поисках… — он осёкся, не уверенный, как преподнести поиски Арахабаки так, чтобы случайно не сболтнуть того, что было совершено секретно. В итоге остановился на расплывчатом: — В общем, одна цель у нас была. Так получилось, что ключом к разгадке оказался бывший Исполнитель, Артюр Рембо, и именно его место в итоге досталось мне…

Чуя замолчал, непроизвольно вспоминая последние минуты жизни того странного мужчины, чьи последние слова вдохнули в него уверенность относительно себя самого. Кажется, именно в тот момент дышать стало легче, а постоянно осаждавшие голову мысли о своём позабытом прошлом перестали давить на мозги и сердце.

Впрочем, это явно была не та информация, что стоило бы знать ученику Дазая.

Да и вообще кому-либо.

За исключением, пожалуй, Коё и Босса — первой, потому что приняла и вырастила его, по-настоящему став семьёй, о которой он вечно бредил, но совершенно ничего не помнил; второй — потому что был единственным, кто мог помочь разобраться и действительно это сделал. Было таким счастьем наконец увидеть тех, кто подарил ему жизнь, и окончательно поставить точку в вопросе своей человечности. Иногда Чуя искренне жалел, что так и не решился и не подошёл к родителям, несмотря на мягкие подталкивания своего начальника.

— Так вот, о чём я, — он тряхнул головой, отбрасывая блуждающие мысли. Грёбанная Скумбрия, всю душу своей выходкой взбаламутил! — Его способность позволяла создавать пространство, изолирующее попавшего в него от реального мира, а также призывать туда мертвецов. Он изолировал меня, обошёл Дазая, так как знал о его способности, и подселил к нему взбесившегося прошлого Босса с огромной косой, у которого явные беды с башкой были. Тот стал нападать и наш придурок, вопреки собственным завываниям о суициде, красоте смерти и прочей своей чуши, довольно резво так удирал от него. Мне даже смешно в какой-то момент стало. — Чуя тихо усмехнулся, рисуя в памяти образ улепётывающего со всех ног напарничка. — Я тогда спросил его, правильно ли понял, что суицидник на самом деле хочет жить, а он в ответ заявил, что, возможно, жизнь не так уж плоха и стоит поискать её смысл.

Шестерёнки в мозгу Рюноске крутились так, что было почти слышно работу этого слаженного механизма, и Чуя терпеливо ждал, пока его слова будут должным образом обработаны и уложены для понимания.

Юнец вдруг отпрянул, ухватился руками за голову, сполз ладонями к щекам и несколько раз мотнул головой то ли в отрицании, то ли просто в неверии, после чего перевёл на Чую совершенно беспомощный взгляд:

— Зачем он тогда постоянно?.. — эти слова были всем, что ему удалось выдавить, но Чуя прекрасно понял. Сколько раз в своё время сам задавался тем же вопросом.

— Прозвучит странно и, возможно, нелепо, но для ощущения жизни.

— Что?

— Ты уже заметил, думаю, что пока его способность была ему недоступна, он стал вести себя по-нормальному. Стал проявлять искренние эмоции, переживания… «Больше не человек» почти полностью блокирует ему доступ ко всему этому и, как он сам однажды признался, ему «очень трудно ощутить вкус жизни, когда по пятам не бежит смерть». Так что он делает это не с целью реально сдохнуть, а с целью убедиться, что действительно живой. Делал, по крайней мере.

Чуя замолчал, сильно нахмурившись и поджав губы, а юнец не спешил отвечать на откровение, став выглядеть ещё более пришибленно. Чуя понимал его, правда. В душе бесчинствовала буря и эмоции грозились захватить контроль над рациональностью. Такого Дазай раньше не вытворял. В этот раз попытка была настоящей. Рука сама потянулась к карману, но, зажав зубами очередную сигарету, он скосил глаза на мнущегося под боком мальчишку и, недолго поспорив сам с собой, в итоге растёр ту в кулаке, так и не запалив. Рюноске уже был болезным — не хватало ещё больше навредить его и без того больным лёгким. Он вновь положил ладонь на худое плечо, похлопал несколько раз в немой поддержке и глубоко вздохнул.

Их молчание прервал окрик Босса, и Чуя, вмиг внутренне взволновавшись, метнулся с лоджии в комнату.

* * *

Холодные руки ничуть не помогали унять пожар на лице и ухе, и будь ситуация несколько иной, Осаму бы обязательно попросил Мори принести ему немного льда и всё равно, как бы это выглядело. Но конкретно сейчас его положение было более чем шатким и любое неверное слово могло сбросить в пропасть. Мори был зол. Очень. И в этот раз по-настоящему. Осаму даже не рискнул ныть, когда после беглого осмотра бывший наставник достал из чемоданчика пакетик с капельничным раствором, и послушно протянул руку, надеясь таким образом хоть немного его задобрить. Тонкая игла вошла в вену как всегда мягко и аккуратно, удерживающий пластырь тоже лёг безо всякой грубости, а вот после тонкие пальцы доктора так вцепились в его левое ухо и принялись выкручивать, что на глазах против воли выступили слёзы. Почти рыча сквозь зубы Мори потребовал объяснений произошедшему и, когда Осаму проскулил что-то не особо внятное, отпустил бедное его ухо и зарядил пятернёй по щеке, что немногим ранее пострадала от переизбытка чувств Чуи. В этот раз зубы не задели язык и привкуса крови не возникло, но дважды наотмашь ударенная кожа быстро припухла, намекая на скорое появление синяка. Осторожно Осаму прижал одну ладонь к пострадавшей половине лица, другую — к горящему уху, закрываясь от возможных дальнейших посягательств наставника.

— Клянусь, ещё одна такая выходка, и я…

Осаму подался головой вперёд, словно ребёнок уткнулся лицом ему в грудь, вынудив замолчать на полуслове. В мозгах царила каша после суровой лекции и выслушивать нравоучения и возмущения по новому кругу очень не хотелось. И всё же…

— Это трудно, — прошептал он в складки чужой одежды, застыл, когда на спину легла широкая тёплая рука. Рука принялась выводить успокаивающие круги на лопатках и рёбрах, отгоняя напряжение. Осаму равно вздохнул. Очень, очень хотелось рассказать, объяснить, почему он сделал что сделал. — Я снова смог чувствовать как все остальные. Снова стал нормальным. А теперь эта грёбаная способность вернулась и… — тихие слова застряли в горле, и он шумно втянул ртом воздух. Внутри на секунду отозвалось чем-то тяжёлым, стремительно исчезнув прежде чем мозгу удалось обработать этот импульс. — Трудно продолжать так жить, Мори-сан. Я же не робот.

Несколько долгих секунд наставник молчал и совсем не двигался, а потом поднял руку. Осаму зажмурился, ожидая новой оплеухи или подзатыльника, но чужая ладонь мягко опустилась ему на голову, зарывшись пальцами в непослушные волосы. Осаму распахнул незамотанный бинтами глаз, слегка приоткрыл рот в немом удивлении. Мори не спешил говорить, лишь размеренно водил рукой туда-сюда, растрёпывая и без того беспорядочную шевелюру, но эта молчаливая ласка говорила громче, чем любые слова. На секунду в горле встал ком, и Осаму даже подумал, что сейчас вновь позорно расплачется — первые слёзы очень хорошо запомнились, как и предвещающие их реакции организма, — но прохладная волна обнуления прошлась по внутренностям, возвращая такое приемлемое ранее и такое ненавистное ныне безразличие. Даже нормально предаться горести он не мог. И вправду, будто хренов робот.

Наставник продолжал молча поглаживать его по голове, даря так нужную сейчас поддержку, а потом, когда напряжение окончательно отпустило Осаму, отстранил его от себя за плечи и влепил в общем-то несильный, но очень неприятный подзатыльник.

— А-ай! Теперь-то за что? — Осаму обиженно надул губы, демонстративно приложил обе руки к пострадавшему месту.

— У тебя хотя бы руки-ноги на месте и функционируют, ты прекрасно видишь, слышишь и соображаешь. Есть люди, которые потеряли что-то из этого или даже всё и всё равно цепляются за жизнь, а ты так нахально ею разбрасываешься.

Осаму опустил глаза.

Конечно, Мори был прав в своих замечаниях, и он не отрицал, что в его порыве было слишком много драмы — всё-таки столько лет жил подобным образом, проживёт и дальше, не беда — но всё равно было как-то противно. От самого себя, от способности, что за что-то досталась именно ему, от самого осознания собственной неполноценности.

— Но я хочу чувствовать, — проскулил в итоге, опустив руки и вновь уткнувшись лицом в грудь бывшего наставника. Тот шумно тяжело вздохнул.

— Возможно, если бы ты смог хотя бы частично взять свою способность под контроль или кто-то… — рассеянно протянул Мори, но так и не закончил, и слова потонули в неопределённости. Словно он сам не был уверен, что идея в принципе реализуема. Но общую суть Осаму уловил и, вновь выпрямившись, ухватился за эту пусть призрачную, но надежду.

— Или кто-то мне с этим помог? Как, например, я останавливаю «Порчу» Чиби-куна?

В ответ Мори полусогласно промычал, неопределённо пожав плечами, а потом вдруг встрепенулся:

— Кстати о нём. Чуя-кун! — громко позвал он, и со стороны лоджии тотчас послышалось движение.

Нечестно — хотел заныть Осаму. С появлением Чуи их разговор свернётся и чтобы потом вытянуть из Мори все недомолвки и предложения придётся вывернуться наизнанку (фигурально, конечно) и наобещать кучу всего, что ему самому точно не принесёт удовольствия. Осаму действительно хотел услышать мысли наставника относительно своей проблемы. Неужели и правда мог быть какой-то способ взять его невозможную способность под контроль? Если да, то кто был его потенциальный спаситель? Как можно было с ним связаться? И почему Мори вспомнил о нём только сейчас?

— Босс?

Чуя показался в дверях, слишком растрёпанный, с широко распахнутыми глазами и какой-то… нерешительный? Словно побитая дворняга — пришла непрошенная ассоциация, и впервые не вызвала у Осаму чувства превосходства и желания подколоть напарника. Чуя не должен был так выглядеть. Чуя всегда, даже израненный и окровавленный после «Порчи», был слишком уверенным и наглым, точно знающим свою ценность и готовый голыми руками скрутить в крендель любого (чаще всего Осаму), кто попробует его спровоцировать. Этот же Чуя словно бы ожидал кары небесной и был более чем готов подставить голову под импровизированный меч.

Неправильно.

Так не должно быть.

Осаму поджал губы, окинул напарника внимательным взглядом, задержался на выглядывающем из-под накинутой на плечи кофты перевязанном бицепсе, криво-косо наложенные бинты на котором местами покраснели. Когда это Слизень умудрился? Тяжёлый вздох со стороны Мори подсказал, что тот тоже заметил.

— Что ж, молодой человек, — от такого обращения Чуя вздрогнул и заметно съёжился, а Осаму подавил довольный оскал: не ему одному получать втык от наставника. Тот, впрочем, невозмутимо продолжал и лишь слегка сведённые брови выдавали его недовольство: — Я хотел похвалить тебя за вовремя оказанную помощь этому дурню, — не глядя кивнул на Осаму, умело проигнорировав его возмущённое сопение, — но теперь мне больше интересно, что произошло с твоей рукой.

— Царапина. — быстро отмахнулся Чуя.

— Вот как? — в наигранном удивлением вскинул брови Мори.

Осаму прикрыл глаза. Место раны Слизняка было высокое, значит, случилось она точно не во время готовки, да и никакой миссии на днях у него не было, так что… Оставалась только тренировка с мальчишкой, но неужели Акутагава?.. Память услужливо подсунула перекошенное злобой лицо ученика и сжимающиеся вокруг горла ленты «Расёмона». Осаму подавил желание передёрнуть плечами и коснуться шеи. Да. Скорее всего.

Чуя тем временем окончательно стушевался под внимательным взглядом Босса, покаянно опустил голову, подцепил большим пальцем замо́к кофты. Наверняка корил себя за неосмотрительность, что не продел руки в рукава и не застегнул молнию. Сам дурак, что называется. Впрочем, если рана действительно от «Расёмона», то простой перевязки ей точно было мало, и хорошо, что Мори оказался рядом.

— Я глупо отвлёкся. — наконец признался Чуя. — Это была тренировка с Акутагавой, он правильно оценил обстановку и воспользовался ситуацией. — и поспешно добавил: — Он молодец.

Брови сами собой свелись к переносице; Осаму бросил быстрый взгляд на ведущую в комнаты дверь, но ученик то ли продолжал прятаться на лоджии, откуда прибежал Чуя, то ли уполз на кухню и уже там терпеливо дожидался возвращения старших. Молодец, да? То, что Слизень защищал его было слишком очевидно и пусть в какой-то степени он был несомненно прав, — в кои-то веки Акутагава пораскинул мозгами и смог застать «врага» врасплох, — но факт, что тот ранил Исполнителя, оставался таким же прозрачным. Прозрачным и непростительным. Какой бы приближенной к реальности ни была тренировка, она оставалась тренировкой и нанесение увечий было недопустимо. Что щенок хотел этим доказать, что наравне с Чуей? Это настолько смешно, насколько абсурдно. Внутренний голос, так похожий на голос Одасаку, осторожно предположил, что привычка нападать со всей силой у мальчишки выработалась именно из-за их тренировок, во время которых «Расёмон» был полезен только косвенно, а задачей стояло достать противника. У Чуи же не было абсолютного щита в виде «Больше не человека», у него была только гравитация, которая, при всей своей точности и смертоносности активировалась исключительно по желанию владельца, вследствие чего ранения, пусть и не часто, но имели место быть. А перерезанный бицепс мог обернуться рядом проблем, учитывая любовь Слизняка к различного рода потасовкам.

— Сядь. — Мори похлопал рядом с собой, отвлекая Осаму от раздумий и не оставляя его напарнику места для возражений. — Показывай.

Послушный Чуя — редкий вид Чуи, который можно было увидеть исключительно при общении с Боссом или Коё, и Осаму с интересом наблюдал как он опустил голову и с несколько обречённым видом сел в ногах кровати, повернувшись к Мори раненой стороной. Тот не стал терять время и сам ловко размотал бинты, демонстративно не заметив, как от немного резких движений Чуя слегка поджал губы да зажмурил один глаз. Осаму подавил улыбку: это был эдакий завёрнутый и излюбленный воспитательный приём его наставника, когда он нарочно грубовато касался полученной по глупости раны, заставляя лишний раз поёрзать от неприятных ощущений, вместо того чтобы отчитывать за неосторожность или раздавать отрезвляющее подзатыльники. Хотя в особо дурацких случаях Осаму могло достаться сразу по всем трём направлениям, и это было просто кошмарно.

— Так… Рана не глубокая, но её определённо лучше зашить, — вынес вердикт Мори, внимательно осмотрев порезанное плечо. Чуя принял вид довольно несчастный, хоть и смиренный. — И кстати, чисто для справки: чуть-чуть глубже, и «царапина» бы перерезала сухожилие. Сходишь сегодня к медицинскому эсперу — пусть поколдует над тобой, чтобы уж наверняка.

— О-о, поздравляю, Чуя, ты был в шаге от того чтобы впервые надеть гипс! — само собой вырвалось у Осаму.

Возмущённо раздув грудь, несколько раз открыв и закрыв рот в неудачной попытке подобрать достойный ответ, Чуя в итоге сжал здоровую руку в кулак и поднёс ему под нос в довольно прозрачном намёке. Осаму натянул на лицо самую невинную улыбку, похлопал ресницами и, отчего-то вспомнив довольно забавный момент из «Тома и Джерри», которым засматривался в детстве, поддался порыву и вытянул губы трубочкой. И оставил на костяшках напарника влажный чмок.

Секунд пять в спальне стояла гробовая тишина.

Чуя во все глаза таращился на свою руку, отчаянно соображая, что произошло, а Осаму усиленно прикидывал, спасётся ли от разбитого лица, если прямо сейчас спрячется за Мори или заголосит во всю глотку что-то вроде: «А-а! Убивают!», тем самым дезориентировав своего палача. Быстрые подсчёты говорили, что на его вопли у Чуи уже выработался какой-никакой иммунитет, а вот авторитет Босса пока был непоколебим и вертеться вокруг него волчком в попытке дотянуться до цели тот бы не стал. Да, это был вполне рабочий план, и, пользуясь тем, что все трое они сидели на одной кровати, Осаму черепашкой заполз за спину бывшего наставника, оставив за собой след из протянувшегося одеяла.

— Ты… — наконец отмер Чуя и, так и не закрыв рот, шокировано повернулся, вытянув шею в попытке увидеть его за спиной Босса. Мори, спасибо ему большое, отодвигаться и отдавать его на растерзание не стал. — Ты лизнул меня!

— Фу, Чуя, ты пёс до мозга костей! — скривился Осаму, передёрнув плечами от возмущения. — Это был призванный успокоить нежный поцелуй, а вовсе не то непотребство, что ты заявил.

— Ещё лучше! Мне нужно срочно продезинфицировать руку!

— Эй, ты это на что намекаешь?!

— Так, прекратили цирк. — Вмешался в их странный диалог Мори, достал из раскрытой аптечки упаковку влажных салфеток и, вытащив одну, вытер кулак Чуи, который тот с пришибленным видом продолжал держать перед собой. — Всё, микробов Дазай-куна на тебе больше нет, так что…

— У меня нет микробов! — прошипел Осаму.

— …сядь ровно и дай нормально тебя зашить. — невозмутимо закончил он, проигнорировав его праведный гнев.

Слизняк пробормотал слова извинения, выпрямился, снова открывая обзор на свою рану, и рефлекторно скривился, когда по ней прошлась салфетка с антисептиком. Осаму покидать убежище за спиной Мори не спешил, лишь периодически выглядывал, наблюдая, как хирургическая нить сшивает обратно разрезанную кожу, оставляя вместо кровящих краёв ровные аккуратные стежки. Красиво. Сколько он себя помнил, Мори всегда уделял большое внимание эстетичности, при этом совершенно не теряя в эффективности, и, наверное, именно поэтому в период работы подпольным врачом у него всегда было много клиентов.

Осаму неслышно вздохнул. Его самого зашивали без какой-либо анестезии слишком много раз, чтобы он мог в деталях прикинуть, какие удивительные и неприятные ощущения сейчас испытывал его напарник, а потому слегка удивлялся, что тот не проронил ни звука, когда сам Осаму давно бы уже как минимум шипел и порыкивал от дискомфорта. Возможно, всё дело было в болевых порогах — как бы ни противно то было признавать, но у Слизняка ещё с момента их встречи переносимость боли была на порядок выше, если вспоминать, что он умудрился продолжать бой с Рембо со сломанной ногой, пусть и значительно помогал себе гравитацией. Рыжий-бесстыжий. Неужели всё дело действительно было в цвете волос? Осаму скептично относился к подобным утверждениям, считая те в большинстве своём простыми забабонами, но, будучи подопечным хирурга, периодически почитывал медицинские трактаты, желая подтвердить или опровергнуть услышанное, и в одном наткнулся на интересную заметку, говорящую что рыжие люди совершенно иначе чувствуют и переносят боль. Кажется, это было связано с геном рыжести или иначе геном имбиря (если бы он уже не дал Чуе аж целых три прозвища, обязательно бы добавил «Имбирь-кун» в ассортимент), и проявлялось в повышенных выносливости и болевом пороге, высокой толерантности к обезболу и вместе с тем — словно в насмешку — в чувствительности к солнцу и перепаду температур. В тот день Осаму по-другому посмотрел на бумажный зонтик Коё, с которым та не расставалась, а также понял, почему из всех вещей Мори отдал Чуе именно шляпу, несмотря на то что тогда никто не знал о её дополнительных свойствах*.

Изо рта вырвался зевок, и он рефлекторно прикрыл тот ладонью. Глаза потихоньку слипались. То ли остатки снотворного таки оказали влияние, то ли его собственный организм, растратив весь адреналин решил сдаться и пополнить запасы энергии — сказать наверняка было трудно, но желание завернуться в одеяло и провалиться в спокойное забытие крепчало с каждой утекающей минутой. Осаму мотнул головой в попытке прогнать сонливость, потёр зачесавшийся глаз, вновь высунулся из-за спины наставника, с удовольствием отметив, что тот уже закончил со швами и формировал из свободных кончиков медицинской нити крохотный узелок. Чиби-узелок для чиби-Чуи. Мило. Ему пришлось плотно сомкнуть губы дабы не поддаться искушению и не ляпнуть эту шутку вслух — новую оплеуху его лицо просто не пережило бы.

— Готово. — хлопнул ладонями Мори, стряхивая с пальцев невидимую пыль.

— Спасибо. — Слизняк поспешил встать на ноги, повертел зашитой рукой, принимая работу, моргнул, замер на какую-то секунду и резко ссутулился, вновь приняв тот покаянный вид, с коим явился на зов. — Босс, — решительно-отчаянно начал он, при этом согнувшись в спине ровно под углом в девяносто градусов, что свидетельствовало о сильном чувстве вины. Настоящая редкость. — Я приношу глубочайшие извинения за допущение этого инцидента.

Осаму показалось, что внутренности налились свинцом и резко упали вниз живота, переплелись там в плотный комок, что никогда не распутать, и послали в мозг тысячу реакций сразу, чтобы ввергнуть его в пучину боли. Обнуление пронеслось смывающей прохладной волной, но несмотря на снятие тревоги неприятные ощущения никуда не делись. Чуя винил в случившемся себя. Почему он винил себя? Осаму столько раз с придыханием говорил о собственной смерти, что этот идиот уже должен был понять, что никто кроме не смог бы стать причиной оной. Так почему же? И почему узел внутренностей в животе от понимания всего кошмара только сжался сильнее?

— Если бы не ты, я бы сейчас откачивал этого дурака в реанимации. — спокойный и понимающий, местами даже мягкий голос Мори прервал усиленный мыслительный процесс, застопорившийся на никак не стыкующихся фактах. — Так что вместо того чтобы извиняться, прими лучше мою благодарность.

— Но ведь я пошёл на тренировку с Акутагавой, оставив его одного… — растерянно пробормотал Чуя, словно не понимая, почему его не спешили отчитывать.

— Я прекрасно знаю, как Дазай-кун может, что называется, вынести мозг, если находиться с ним дольше четырёх-пяти часов подряд, так что никак не могу винить тебя за желание отдохнуть.

— Я вообще-то всё слышу!

— К тому же, — не обратив внимания на его возмущение (уже второй раз за этот день!) продолжил Мори, — юному Акутагаве нужно продолжать расти над собой и новый подход к тренировкам ему только на пользу.

Чуя моргнул абсолютно круглыми от непонимания глазами, заозирался, словно выискивая в стенах скрытые камеры или смертоносные ловушки, и так и не найдя оных, перевёл осторожный взгляд на Мори:

— Так… Мне продолжать натаскивают мальца?

Вместо устного ответа Мори ограничился торжественным кивком и, когда Слизняк переварил информацию и наконец нашёл слова для выражения своего явного сомнения относительно этой идеи, так же торжественно заявил:

— За Дазай-куна не волнуйся: мы просто установим видеоняню и расширим ей радиус действия, так что всё будет хорошо.

Осаму тупо моргнул раз, другой, нахмурился и снова прокрутил в голове услышанные слова, уверенный, что что-то пошло не так и он ослышался, но память подсказывала, что ошибки не было.

Видеоняня?

Для него?

Серьёзно?

Глаза как-то сами собой расширились, наверняка придав ему комичный, ошеломлённый вид, а связь мозга с языком забарахлила и в итоге совсем пропала, заставив немо открывать и закрывать рот без возможности указать на абсурдность затеи. Тихое фырканье, уверенно перешедшее в довольный смех со стороны Чуи, а также лучащееся гордостью за самого себя лицо Мори дали понять, что переубедить этих двоих в любом случае не удастся.