Код человечности (джен)

Кровь стекала с разбитой головы по лицу, заливая глаза, неприятно просачиваясь сквозь губы в рот, оседая на языке металлическим привкусом от которого горло то и дело сводило спазмами, но содержимое желудка каким-то чудом продолжало оставаться внутри. Тело онемело, в ушах звенело, а в мозгах гудело, но боли как таковой Осаму не испытывал. К своему величайшему облегчению и, одновременно, беспокойству. Потому что приложили его знатно и, скорее всего, когда спасительный адреналин покинет его кровь, тело и сознание взорвутся болью. Осаму мог только надеяться, что к тому времени он либо потеряет сознание — потому что зрение становилось всё более расплывчатым и не из-за крови, — либо смерть наконец раскроет ему свои объятия, даря такой желанный покой.

— Дазай-сан!

Несколько истеричный вскрик подбежавшего и опустившегося рядом с ним на колени Акутагавы Рюноске неприятно пронзил уши, но выдавить из себя какую-либо реакцию кроме слегка искривившихся губ Осаму, как ни пытался, не смог. Впрочем, горе-ученик и этого не заметил, так как принялся ощупывать его тело на предмет травм, совершенно позабыв, что такими действиями можно лишь сильнее навредить. Осаму резко втянул ртом воздух, когда тонкие пальцы надавили на лобную долю — видимо, мальчишка нашёл источник крови и попытался остановить ту — и закрыл глаза, чувствуя, как стремительно размывается сознание.

Сил не осталось совершенно.

I

Запах больничного крыла он бы узнал из тысячи, а может и из миллиона. Не то чтобы Осаму был завсегдатаем этого учреждения, но и оказывался тут определённо чаще, чем хотел бы. Одасаку говорил, что это из-за его излишней самоуверенности напополам с суицидальными замашками, сам же Осаму считал причиной порой откровенную тупость как своих противников, так и некоторых союзников. Именно из-за никак не поддающихся хоть какой-то логике действий то тех, то других на его теле каждый раз прибавлялось шрамов. Не то чтобы последнее его сильно беспокоило — всё-таки бинты надёжно защищали раны от загрязнения и заражения, — но была огромная разница между осознанно созданным имиджем (перевязанный правый глаз был абсолютно здоров, как и обе руки, но такой вид добавлял ему крутости и опасности) и суровой необходимостью этих самых повязок. Прежде всего было некомфортно именно морально.

Кое-как поборов усталость и разлепив глаза, он с удивлением обнаружил, что свет в палате выключен и очертания местных предметов обихода можно различить исключительно благодаря мигающим лампочкам подключённого к нему аппарата и проникающему сквозь неплотно задёрнутые шторы свету луны. Очень хотелось верить, что в отключке он провалялся только пару часов, но жизнь никогда не считала его своим любимчиком, а потому было логично предположить, что прошли как минимум сутки.

Вот ведь.

Из груди вырвался недовольный вздох, и в следующий момент над ним нависла тёмная худощавая фигура. Осаму не был трусом, но, будучи в всё ещё ослабленном состоянии, а также привязанным к медоборудованию предпочёл бы отложить межличностные разборки на потом. В идеале, когда под рукой будет знакомый до последнего мозоля ствол пистолета и не раскалывающаяся от малейшего движения голова.

— Дазай-сан?

Напряжение отступило. Это был не враг, а всего лишь Акутагава, его непослушный ученик. Интересно, он провёл в палате всё это время? Осаму не удивился бы, будь это так — в конце концов этот мальчишка всюду следовал за ним хвостом. Однако…

— Пожалуйста, не пытайтесь говорить! Я позову врача!

Акутагава скрылся в свете коридора так стремительно, что Осаму даже не успел возмутиться его наглости и попытке им покомандовать. Но, наверное, поведение ученика в этот раз сыграло на руку — усталость навалилась с новой силой, почти придавливая к кровати, а сознание вновь начало стремительно расплываться. Если бы ему и удалось что-то выдавить из себя, вряд ли бы это было что-то внятное и связное. Это было бы откровенно жалко. Он был бы жалок. А больше всего Осаму терпеть не мог выглядеть жалким, слабым перед кем бы то ни было. Потому что таких презирают, потому что такие в низшем звене социальной цепочки, потому что им причиняют боль — а Осаму ненавидел боль. Потому что он один из пяти Исполнительного Комитета Портовой мафии. Потому что он не имел права быть слабым, если хотел, чтобы его слушались и уважали, чтобы боялись, потому что страх — весьма действенный способ контроля.

Вновь озарившая палату полоска света несколько отвлекла от блуждающих обрывков мыслей, но недостаточно, чтобы сконцентрировать его внимание. Он по-прежнему мало что соображал.

— Мне сказали, вы проснулись. — Фигура врача была несколько размытой, но, наверное, это было нормально, учитывая, что стоял он в слепящей глаза полоске света. — Помимо прочих травм у вас сильное сотрясение мозга. — Осаму скривил губы на это заявление: неприятно, но оно объясняло палаточную темноту и туман в мозгах. Врач тем временем достал планшет и что-то на нём открыл: — так что сперва пару стандартных вопросов. Как вас зовут?

— Осаму Дазай.

— Ваш возраст?

— Девятнадцать. Почти двадцать.

— Вы эспер?

— Да. — врач, до этого просто кивавший и что-то отмечавший на экране, после чего переходивший к следующему вопросу в этот раз не спешил спрашивать дальше. Просто уставился на него в немом поощрении продолжать. Осаму почти закатил глаза — почти, потому что малейшее движение вызывало всплески тупой боли. Он понял, чего от него хотели, но это раздражало. — Способность отмены. Нейтрализует любую другую способность при непосредственном контакте.

Врач наконец кивнул.

— Весьма полезный навык.

— Да, знаю. — огрызнулся Осаму, но мужчина не спешил дёргаться в беспокойстве. Знал, что сейчас он ему ничего не сделает. Да и потом тоже: это ведь медкрыло их организации, он не мог нападать на своих, если только это не были его непосредственные подчинённые.

— И последний вопрос: ваша должность в Организации?

Очень хотелось скрипнуть зубами в лучших традициях всех околокриминальных фильмов, но он должен был сохранять спокойствие. Это и правда были стандартные вопросы при диагностике сотрясения, но как же раздражало!

— Член исполнительного Комитета. Можно просто Исполнитель, если вам так проще.

Врач согласно хмыкнул, радостно сообщил, что проблем с памятью и функционированием мозга не выявлено и перешёл к перечислению остальных травм, комментируя дальнейшее лечение. Осаму было трудно вникнуть в этот бесконечный поток речи в первую очередь потому что ему жутко хотелось спать и он едва балансировал между сознанием и провалом в небытие, во вторую, потому что какая-то детская часть его банально не хотела знать всех подробностей его состояния. Меньше знаешь — крепче спишь, как говорится. Врачи во всём разберутся, как бывало не раз, а ему просто нужно будет следовать их рекомендациям и сообщать о возникающих проблемах, если таковые, конечно, будут.

— Дазай-сан, вы слышите?

Голос врача наполнился лёгким беспокойством, но у Осаму не было сил как-то реагировать. Он хотел спать, и сопротивляться этому желанию с каждой утекающей секундой становилось всё сложнее.

* * *

Рюноске Акутагава искренне считал своего учителя непобедимым. Его способность сводить на нет все атаки других эсперов была настолько же потрясающей, насколько и ужасной, а умение просчитывать ситуацию на несколько шагов вперёд и в разных направлениях действительно пугало. Иногда Рю казалось, что учитель и не человек вовсе, а хорошо замаскированный робот, но все эти глупые домыслы каждый раз разбивались при ранении последнего. Потому что у робота не может идти кровь, и он не станет едва заметно морщиться при обработке и зашивке ран. Такое случалось нечасто, но, когда случалось, наступали настоящие адские деньки как для подчинённых Дазая в целом, так для Рюноске в частности.

Особенно для Рюноске.

Потому что раздражённый собственными травмами учитель начинал вымещать своё негодование на нём и тренировки оборачивались обилием синяков, порезов и — нередко — сломанных костей. Тогда, хромая в лазарет, Рю про себя искренне радовался, что среди врачей были эсперы, чьи способности позволяли максимально быстро устранить такие повреждения, пусть сам процесс лечения и бывал очень неприятным.

Но в этот раз не так пошло абсолютно всё, что только могло пойти не так.

Дазай-сан распланировал задачи и действия каждого из их небольшой группы, учёл, казалось, все риски, даже заведомо невозможные, составил пять запасных планов и заставил их всех выучить их назубок и отработать до автоматизма — в конце концов, это была очень важная миссия.

Ничего из этого не помогло.

То есть, сначала всё шло как и было запланировано, но потом из ниоткуда возникло существо — сперва они все приняли его за очередного эспера, но, когда выросшие из его тела костяные отростки не исчезли после контакта с Дазай-саном, а, наоборот, разрослись ещё сильнее, стало ясно, что это не способность, а сам противник не человек. Ну или не человек в нормальном понятии этого слова. И его не брали ни пули, ни ножи, ни даже «Расёмон» Рюноске — раны появлялись, но регенерировали быстрее, чем кто-либо успевал нанести очередной удар.

В итоге их отряд оказался разгромлен, а миссия провалена. И всё это под руководством так называемого Демона-вундеркинда. У Рю это в голове не укладывалось, как и то, что его учитель впервые за всё время работы с ним потерял сознание прямо на поле брани.

Врачи ничего хорошего тоже не сказали, лишь диагностировали множественные ушибы, несколько переломов и сильное сотрясение. Будь на месте Дазай-сана любой другой человек, их медицинские эсперы быстро бы подлатали его и, примерно к концу месяца, он бы уже был как новенький. Но из-за способности отмены (а самое главное, из-за того, что, в отличие от других, его способность всегда была активирована «по умолчанию») врачи никак не могли повлиять на травмы и ускорить процесс исцеления.

Это означало, что в медкрыле его учитель проваляется ещё долго.

Стыдно было признать, но часть Рю даже порадовалась такому исходу, ведь это означало отсрочку неминуемого наказания — да, он опять действовал несколько импульсивно и не по плану, но как он должен был вести себя, когда та штука едва не нанизала его на шампуры? Конечно, он разозлился, — а также возможность как следует залечить полученные в бою раны и даже немного отдохнуть. В отличие от своего учителя, благодаря «Расёмону» он отделался синяками, порезами, сдёртой кожей на локтях и коленях и трещиной в ребре. Учитывая его плеврит и сопровождающий частый кашель, последнее причиняло больше всего неудобств, но врачи заверили, что к концу недели он будет в порядке. Это не могло не обнадёживать.

— Акутагава-кун? — Рю повернулся к позвавшему его врачу, только что вышедшему из палаты Дазай-сана. Лицо доктора эмоций не отражало. — Он снова отключился, но, похоже, его сотрясение не оказало влияния на его память и мировосприятие.

Напряжение несколько покинуло плечи Рю.

— Значит, в целом с ним всё в порядке?

— Ну, не то чтобы прямо в порядке, — задумчиво протянул мужчина, — потребуется много времени, чтобы полностью оправиться: у него очень нехороший перелом бедра, а это строго постельный режим.

Рюноске растерянно посмотрел на врача. Не такого ответа он ждал. Конечно, он понимал, что на естественное срастание костей потребуется время и был готов ждать, но впервые в голосе врача просквозило что-то очень похожее на сомнение. Учитель пострадал сильнее, чем они ему говорили? Или дело вообще в чём-то совершенно другом?

— Можешь идти в свою палату, он всё равно очнётся не скоро, и ты ничем ему не поможешь.

— Я останусь. — решительно заявил Рю.

Может Дазай-сан и был сейчас в безопасности больничных стен, но это был долг как его ученика убедиться, что никто не нарушит его покой. Кроме врачей, конечно же — им можно.

II

Следующее пробуждение прошло лучше с объективной точки зрения: голову не сжимал невидимый обруч, запах медикаментов почти не вызывал тошноту, и он даже чувствовал собственное тело. Но Осаму был достаточно умён, чтобы не обмануться. Медленно открыв глаза, он осмотрелся, задержавшись взглядом на закрытых синими жалюзи окнах, и недовольно скривился: он никогда не поймёт страсти медиков ко всему цветному, почему нельзя было использовать что-то более… строгое, больничное? Например, белый? Белый был цветом бинтов и таблеток, и намного больше подходил под царящую в этом здании атмосферу боли и безнадёжности. Ну или не совсем безнадёжности — всё-таки в этих стенах смертей было куда меньше, чем успешных возвращений с того света, — но боли точно. Осаму, сколько будет жить, будет помнить те жутко болючие уколы от развившейся инфекции и засовываемую в горло трубку для диагностики чего-то там, когда его скрутило от неудачно выпитого яда. Ядрёная оказалась бурда, и он мучился желудком ещё полтора месяца после того как его откачали — лучше бы дали умереть, право слово!

Из положения лёжа невозможно было оценить состояние собственного тела, и Осаму попытался приподняться на локтях, одновременно желая и страшась увидеть повреждения. Он никогда не строил иллюзий, а последний бой с неподдающимся его способности отмены существом слишком хорошо засел в памяти. Как и то чувство полного онемения, свидетельствующее, что боль была настолько сильной, что мозг просто перестал обрабатывать посылающие нервами сигналы. Осаму помнил, как кровь заливала лицо и он боролся за каждый глоток воздуха. И то что проснувшись, он чувствовал лишь общую вялость и усталость в мышцах говорило, что его буквально нашпиговали обезболивающими. Это вряд ли было поводом для радости — значит, раны серьёзные.

Ремни, сковавшие всё его тело, не позволили даже дёрнуться.

Что-то ухнуло вниз живота, вызвало мурашки по позвоночнику и почти скрутило внутренности. Осаму сделал насколько было возможно глубокий вдох, медленно выдохнул и попытался успокоиться. В конце концов, ремни ничего не значили. Его могли привязать исключительно из-за капельницы, не было смысла паниковать. Он проснулся не в гипсу с головы до пят, не был подключен к аппарату ИВЛ и над ним не толпились врачи с широкими от тревоги глазами. Всё наверняка было не так страшно, как его воображение уже успело нарисовать. Осаму закрыл глаза, попытался расслабиться и почувствовать своё тело. Руки точно были при нём — по крайней мере, он их видел, — левая оказалась закована в гипс и пошевелить ей было трудно, но пальцы, вроде, ощущались все; рёбра определённо были сломаны, так как эту пульсирующую боль при дыхании он узнал бы из тысячи; а вот ноги… штанов на нём совершенно точно не было — простынь на пару с одеялом ощущалась уж слишком явно, — и он не мог понять, чувствовал ли он правую ногу. Дыхание снова сбилось, спина взмокла, а в голове набатом забилась мысль, что он не мог потерять ногу. Просто не мог!

Осаму вновь попытался извернуться, вырваться из пут ремней, скинуть с себя это дурацкое одеяло и осмотреть собственное тело.

— Пожалуйста, не дёргайтесь!

Откуда рядом с ним взялся доктор Осаму не знал, да и толком не желал вникать во все нюансы работы мафиозных целителей. Наверное, стояла какая-то метка или что-то вроде, отслеживающая общее состояние пациента, потому как аппарат чего-то там, к которому его подключили, не спешил заходиться в тревоге.

— У вас перелом бедра, нам пришлось зафиксировать и максимально обездвижить ногу, раз уж из-за вашей способности бесполезно просить о помощи эспера. — Либо лицо Осаму отражало весь спектр отчаяния, либо доктор просто оказался излишне понимающим и компетентным, но он быстро ввёл его в курс дела, рассеивая самые большие страхи. А потом вдруг сильно надавил на плечи и прикрикнул: — А ну, лягте смирно, если не хотите усугубить своё состояние!

Сам от себя не ожидая, Осаму послушно прекратил дёргаться и поднял на врача пытливый взгляд. Все в Портовой мафии знали его как Правую руку Босса и обладателя «уникальной» способности, знали, что лучше не переходить ему дорогу. Одасаку иногда позволял себе тыкать его в ошибки, но он был лучшим другом, почти что старшим братом, так что ему можно было. Остальным же… Ну, Осаму (не без согласия Мори) умел находить им задания с почти стопроцентным летальным исходом или тяжёлыми травмами. И потому дерзость этого врача была чем-то новым, интересным, но настораживающим.

— Ну и какой у меня диагноз? — после затянувшегося молчания задал он наиболее безобидный и, в принципе, логичный вопрос.

Мужчиа отвечать не спешил. Почесал ногтем кончик носа, поправил передние пряди волос, упорно лезущие на глаза, подошёл к окну и, приоткрыв жалюзи, что-то внимательно рассматривал. Осаму не был идиотом и понимал, что такая заминка означала тщательный подбор слов, но, видимо, он устал гораздо сильнее, чем думал, потому что внутри начало разрастаться раздражение. Недовольно цокнув языком, он повторил вопрос.

— Из тяжёлых травм у вас только диафизарный перелом бедра и сильное сотрясение, — наконец отозвался врач, отвернувшись от окна и повернувшись к нему. От внимательного взгляда у Осаму по спине прошлись мурашки, а внутренний голос завопил, что ничего хорошего ждать не нужно. — в остальном же всё довольно стандартно: перелом двух рёбер, трещина в левом плече, множественные осколочные порезы и ссадины. Местами начали проявляться гематомы, но страшны они, в основном, только внешне. А, ещё из-за бедра была большая кровопотеря, но так как группа у вас весьма удачная, проблем с этим не возникло.

В принципе, если опустить первую часть, всё действительно было, как выразился доктор, стандартно: в мафиозных разборках редко кто выходил полностью невредимым и перечисленные травмы были вполне обычным делом. За голову он особо не переживал — главное, память в порядке и мыслить он может, а там отлежится да попьёт таблеток, и будет как новенький. Перелом ноги же… Осаму не был силён в анатомии и других тонкостях человеческого тела, но Мори как-то упоминал, что больше всего не любит иметь дело с нижними конечностями. Долго, муторно и очень трудно — это если собрать наиболее часто используемые определения, опустив парочку колоритных выражений.

Осаму заставил себя подавить вздох и нацепил на лицо немного дурашливую улыбочку:

— Так… сколько я здесь проваляюсь?

— Зависит от того, когда ваше тело будет готово к операции. Можно, конечно, сделать прямо сегодня, раз уж вы, наконец, пришли в себя, но я бы хотел убедиться, что состояние стабилизировалось, и вы не выкинете какой-нибудь фортель на операционном столе.

Ой. Вот этого Осаму точно не ждал. Под ложечкой неприятно засосало, и полностью удалить из голоса напряжённые нотки не вышло, как он ни пытался.

— Что ещё за операция? Зачем?

Мори любил говорить, что хирургия — метод лечения, бесспорно, прекрасный и удобный, но по возможности желательно его избегать. Прав он или нет Осаму не знал, но хотел бы максимально ограничить ковыряния врачей в своём теле. Врач окинул его странным взглядом.

— Чтобы исправить ногу и ускорить процесс восстановления. Если желаете более традиционное лечение, понадобится минимум два-три месяца строгого постельного режима, прежде чем вы сможете пытаться нагружать конечность.

Что-то внутри Осаму съёжилось и заледенело.

Ой.

Вот как.

* * *

Когда Дазай-сан стал подавать первые признаки пробуждения, Рюноске незамедлительно нажал кнопку вызова медперсонала и на всякий случай покинул пределы палаты. Не было уверенности, как учитель отреагирует на его присутствие, а потому напрягать и себя, и его было бы последним желанием. Вместо медсестры в коридоре показался лечащий врач — Рю почти выдохнул в облегчении, ведь это означало куда более квалифицированную помощь, — который сделал ему знак оставаться снаружи, а сам прошёл в палату, не потрудившись, впрочем, плотно прикрыть дверь. Ведомый то ли любопытством, то ли беспокойством, то ли ещё чем Рюноске припал к образовавшейся щели и мысленно порадовался, что час был не такой ранний и свет в коридорах уже погасили ввиду видимости.

Так он не привлечёт внимания.

Разговор доктора с пациентом был приглушённый, но, если вслушаться, разобрать слова можно было. Рю с трепетом ещё раз ознакомился с травмами своего учителя и почти — почти — ахнул, услышав про операцию. Звучало очень серьёзно. Ему про такое ничего не сказали! Хотя… Вряд ли доктора можно было винить за это: всё-таки он простой пёс мафии, никакой власти и положения не имеет и одно название, что ученик Дазай-сана — всё равно исправно лажает на заданиях и даже не способен полностью контролировать свою способность. Неудивительно, что со стороны этого человека по отношению к нему ни разу не прозвучало даже доброе слово, что уж говорить про похвалу или — даже думать об этом было трудно — гордость. Рю обхватил себя за локти и опустил глаза в пол, поддавшись мимолётной жалости к самому себе, но быстро вернул контроль и вновь обратился в слух. Нужно было узнать решение учителя, пусть выбор тут и был невелик.

Но Дазай-сан удивил.

Он не спешил соглашаться на оперативное вмешательство и вместо ответа заявил, что прежде хочет «поговорить об этом» с «одним человеком». Доктор как-то понимающе хмыкнул, затем, судя по звуку, хлопнул себя ладонями по коленям и поднялся. Рю поспешил отойти от дверной щели и прижаться спиной к прохладной стене, старательно делая вид, что всё это время выполнял роль охраны, а не нагло подслушивал. Впрочем, уверенность в своей скрытности разбилась миллионами осколков, когда, стоило мужчине удалиться на достаточное расстояние, из палаты раздался требовательный голос:

— Акутагава-кун.

Рюноске подавил желание съёжиться — учитель всегда ненавидел это — и постарался напустить на лицо маску спокойствия. Получилось с большой натяжкой.

— Дазай-сан?

Он осторожно переступил низкий порожек, плавно закрыл за собой дверь, чтобы не навредить сотрясению учителя, и приготовился… Сам не знал к чему. Пока Дазай-сан был на больничной койке, пристёгнутый ремнями и с иммобилизованной ногой, опасаться, что ему зарядят этой самой ногой в живот или по почкам не приходилось, но ведь это был Дазай-сан! Он мог устроить ему пытку даже не прибегая к физическому насилию (чем на самом деле никогда не гнушался), а Рю сейчас и без его колких и язвительных речей винил себя за бесполезность в том сражении. Может быть, если бы он тогда успел выпрыгнуть перед врагом и взять тот удар на себя, учитель бы оценил его старания? Хотя… Наверное, нет…

— Раз ты блуждаешь вокруг моей палаты, а не лежишь на своей койке, полагаю, ты уже поправился?

Голос учителя был наигранно-весёлый, что всегда сулило Рю кучу неприятностей. Непроизвольно он подобрался.

— Я… — хотелось, очень хотелось сказать, что он держится на ногах чисто из упрямства, потому что хочет убедиться, что он, Дазай-сан, в безопасности и исцеляется. Хотелось признаться, что у самого болит всё тело, что синяки и порезы от атак того существа даже с помощью мед.эсперов заживают слишком долго, что давит ещё и психологически. Но. Если он скажет это, если признается в собственной слабости — навсегда упадёт в глазах учителя без возможности подняться. Потому что умение молча переносить боль было самым первым и самым главным уроком. Да и, если сравнивать с травмами самого Дазай-сана, его действительно были «незначительными». Поэтому Рю осторожно кивнул и бросил на учителя настороженный взгляд: — да, со мной всё в порядке.

Незамотанный бинтами глаз чуть заметно сузился, но это было единственное предупреждение, что что-то не так.

— Тогда, полагаю, ты готов вернуться к своим тренировкам. Скажи «Чёрным ящерицам», пусть не жалеют ни патронов, ни способностей, а сам не смей использовать «Расёмон» для атаки.

Всё внутри жалобно заныло.

Тон Дазай-сана не оставлял место для возражения, а само озвученное условие больше напоминало игру на выживание нежели тренировку. Значит, понял Рю, целью было наказание. Учитель просто не мог закрыть глаза хотя бы на один промах и, будучи не способен избить его самостоятельно, решил так завуалировано поручить это другим. Обиднее всего было, что «Чёрные ящерицы» только-только начали относиться к нему с уважением, потому что после такой «тренировки» их мнение о его силе наверняка изменится. И далеко не в лучшую сторону. Но Рю не имел права просить и жаловаться, поэтому лишь сильнее стиснул зубы и сосредоточился на мускулах лица, надеясь ничем не выдать своих чувств. То, что его эмоции можно было легко читать тоже здорово выводило учителя из себя — мафиози не должен быть открытой книгой!

— Вас понял, Дазай-сан.

— Вечером доложишь.

Рюноске на автомате поклонился, выражая своё уважение, и поспешил покинуть палату. Может быть, только может быть, если ему удастся продержаться против «Чёрных ящериц» и не потерять в процессе сознание от боли и истощения, Дазай-сан признает его? Он искренне надеялся на такой исход.

Оставалось только придумать как на эти несколько часов сбежать из больницы и по возвращении не вызвать подозрений со стороны медперсонала.

III

— Тебе несказанно повезло, что это просто перелом диафизарной кости, а не шейки бедра — в противном случае, ты мог стать инвалидом. — Голос Босса был слишком слащавым, и это вызывало у Осаму приступы тошноты. Пришлось бороться с собой, чтобы не блевануть на одеяло или — ещё лучше — одежду Мори, раз уж тот решил сесть не в ногах, а на край кровати.

Вообще, что он пришёл уже на следующее утро после звонка немного ошеломило, но вместе с тем внутри разлилось удовлетворение и нечто похожее на спокойствие. Доктор Мори был с ним после самых дурацких попыток свести счёты с жизнью, после неудачных заданий и просто, когда он был в паршивом настроении. Он всегда знал, что делать и как будет лучше. Осаму не всегда был согласен с его умозаключениями, но, то ли в силу жизненного опыта, то ли ещё из-за чего, но его варианты решения проблем всегда оказывались более выгодными. Да, скорее всего, ключевое значение тут имел именно опыт. И поэтому, когда Мори не показал никакого волнения, а просто недовольно покачал головой, сковавшее Осаму напряжение начало ослабевать. Если бы в дверях не застыл безмолвным изваянием действующий на нервы Акутагава, вообще, наверное, смог бы расслабиться и подурачиться в своём излюбленном стиле.

Но в присутствии этого мальчишки он должен был сохранять серьёзность.

Осаму бросил на ученика незаметный взгляд, в который раз про себя злясь, что не может просто запустить в его сторону чем-нибудь тяжёлым. Не в присутствии Мори уж точно. Почему-то мальчишка решил, что ему нужна охрана — ладно, возможно, в его текущем положении она и правда не помешает — и, конечно же, не счёл никого более достойным, чем он сам. Это жутко бесило. Осаму был бы куда больше рад Анго — с ним хоть можно было поболтать о чём угодно, вспомнить их совместное времяпрепровождение, когда Одасаку ещё был с ними, или просто поиграть во что-нибудь ненапряжное; даже Чуя с его бесконечными осаждающими фразочками, подколами и завёрнутыми оскорблениями был куда предпочтительнее Акутагавы. Но Чуя сейчас выполнял задание на другом конце города, а Анго был по уши в бумагах и на телефоне, поэтому приходилось терпеть.

В поле зрения появилась ладонь с растопыренными пальцами, несколько раз махнувшая перед его лицом, заставив инстинктивно отпрянуть. Осаму недовольно поджал губы и нахмурился, а Мори победно ухмыльнулся:

— Посмотрите, кто снова с нами, а! Что я сказал минуту назад?

Осаму стиснул зубы, что, казалось, те сейчас сломаются. Он ненавидел, ненавидел когда бывший наставник разговаривал с ним как с дитём малым, и особо сильно ненавидел, когда такое обращение было в присутствии его подчинённых. Злобно сверкнув глазами в сторону Акутагавы, Осаму не без удовлетворения отметил как вздрогнул его до этого почти что пялившийся на него ученик. Мори на его действия закатил глаза и чуть повернулся:

— Кстати, Акутагава-кун…

Мальчишка шумно втянул носом воздух и поспешно вытянулся в струну, на секунду прищурившись словно от пронзившей тело боли. Хотя, подумал Осаму, учитывая, что прошлым вечером он приполз к нему весь в кровоподтёках и едва не рухнул посреди палаты, вероятно именно так и было. Как же раздражало. Он точно знал, что эсперы-медики подлатали Акутагаву достаточно, чтобы он не был похож на ожившего мертвеца, но, чтобы действительно устранить все последствия не только от боя, но и от «тренировки», нужен был явно не один сеанс. И то, что мальчишка каждый раз вновь и вновь находил силы не только подняться, но ещё и двигаться и почти никак не показывать боль откровенно злило. Словно он был лучше Осаму. Почему он не мог просто лечь и скулить от боли денёк-другой, жалуясь на жизнь, как нормальный подросток? Как в своё время делал Осаму? Теперь же несносный ученик смотрел на Босса с плохо скрываемой тревогой. Наверняка думал, что его вновь пошлют на задание — ага, как бы не так! Мори слишком ценит своих эсперов, чтобы разбрасываться ими, даже если это такой раздражающий фрукт как Акутагава.

Мори реакция мальчишки явно позабавила, и его губы дёрнулись в сдерживаемой улыбке:

— Хотел сказать, что ты принял правильное решение, когда позвал на помощь, а не решил тащить его сам. Любое смещение тела могло вызвать ряд необратимых последствий.

Акутагава едва заметно расширил глаза, то ли поражённый внезапной похвалой Босса, то ли представив, что мог стать причиной инвалидности своего наставника, а сам Осаму почти подскочил на кровати. Потому что в голове возникла только одна догадка и одно имя.

— Чуя?!

— Его управление гравитацией пришлось весьма кстати, — кивнул Мори, — ты потерял сознание на земле, так что получилось создать прекрасные каменные носилки. Хотя было в этом зрелище что-то прямо магическое.

По телу Осаму разлилось смятение. Он совершенно точно знал, что напарник разгребал какие-то проблемы с поставщиками оружия и не должен был возвращаться в Штаб-квартиру ещё несколько дней, но как тогда? Неужели бросил всё и прискакал по звонку Акутагавы? По сему выходило, что так.

— С-спасибо!

Заикающийся, хриплый с нотками надрыва голос прервал поток сумбурных мыслей, и Осаму вновь повернул голову к ученику. Акутагава согнулся в полупоклоне, прижав правую руку к боку и чуть скривив губы. Наблюдавший за ним Мори прищурился, помолчал некоторое время, а потом плавным движением поднялся и сделал два шага к мальчишке. Пальцы доктора подцепили лёгкую больничную рубашку и быстрым движением задрали, открывая вид на тёмно-фиолетовые синяки. Акутагава зажмурился и заметно съёжился, но это была единственная реакция.

— Врачи упоминали, что у тебя незначительные травмы, но эта гематома явный признак внутреннего кровотечения, — Мори осторожно коснулся края синевы, провёл пальцем вдоль линии рёбер, — и эти два ребра точно сломаны, чего не было в отчёте. А ещё, ты слишком худой для своего роста и возраста, тебе же семнадцать, да?

Акутагава сдавленно пискнул в удивлении, бросил на Осаму испуганный взгляд и скованно закивал. Мори недовольно цокнул языком, постучал себе указательным пальцем по подбородку и, заставив мальчишку повернуться к нему сначала одним, потом другим боком, наконец оставил его в покое. Облегчение на лице ученика было настолько явным, что Осаму едва удержался от какого-нибудь колкого замечания — в присутствии Мори это могло быть чревато, а ему сполна хватило, что его уже и так едва не выставили желторотиком. Внутри зародилось и окрепло желание поскорее выпроводить бывшего наставника.

— Мори-сан, а у вас что, больше никаких дел на сегодня нет?

— А ты хочешь поскорее от меня отделаться? — ухмыльнулся тот, и Осаму едва зубами не заскрипел. Пришлось натянуть на лицо дежурную улыбку, ибо показывать своё раздражение этому типу не хотелось — не отстанет ведь тогда! У Мори была наипротивнейшая черта характера: специально действовать на нервы; и, пусть Осаму и признавал, что выводить людей из себя действительно доставляло удовольствие, сам быть «на той стороне» категорически не желал. Поэтому он просто обязан был вернуть должок:

— Это было бы просто чудесно.

Краем глаза он заметил, как вздрогнул от его слов Акутагава, и охватившее раздражение довольно быстро унялось, сменившись самодовольством: всё-таки он был одним из очень немногих, кто мог заявить Боссу нечто подобное и в таком тоне и после выжить, и, несомненно, на его несносного ученика это окажет влияние. Может, наконец, перестанет своевольничать и начнёт слушаться.

Мори ответил хищной улыбкой:

— Дазай-кун, а тебе не кажется, что ты малость приборзел?

— Ни в коем разе, просто забочусь о вашей работе, — максимально честно посмотрел на него Осаму и даже приподнял единственную здоровую руку в шуточной капитуляции. В глазах бывшего опекуна так и читалось желание отвесить ему крепкий подзатыльник, но, поскольку на людях он привык держать себя в руках, волноваться Осаму было не о чем. Он знал, что выиграл этот раунд, и, к его внутреннему ликованию, Мори тоже это знал. На миг это даже отвлекло от суровой реальности.

Мори не спеша поднялся, прошёлся до окна палаты, некоторое время посмотрел в него, о чём-то думая. Он явно собирался выполнить его маленькую просьбу и уйти, но предварительно хотел ещё раз напомнить ему его место. Осаму не был идиотом и прекрасно всё понимал. Не то чтобы он действительно бросал или даже собирался бросить вызов Боссу, пусть и имел силы и мозги сделать это. Мори постоял ещё немного, потянулся рукой в карман пиджака — Осаму заподозрил, что за сигаретой, — но потом будто что-то вспомнил и встрепенулся, опустил руку вдоль тела. Значит, точно за сигаретой — улыбнулся про себя Осаму, довольный, что по-прежнему мог читать бывшего наставника. Хотя, это, наверное, работало и в обратную сторону, что печально.

— Ладно, засиделся я с тобой, а ведь ещё доклад Коё ждёт, что-то я совсем забыл про него.

— Может вам Глицин или что-то вроде попить для памяти? — не удержался от шпильки Осаму и поспешно натянул на лицо невинную улыбку, стоило Мори обернуться на него. Округлившиеся глаза Акутагавы сказали, что рисковал он не напрасно. Мори шумно выдохнул и в два шага оказался у его кровати, аккуратно сжав правой рукой грудки больничной рубахи и легонько потянув на себя, заставляя приподняться. Пострадавшая нога заныла от напряжения, и Осаму жалобно заскулил. Мори принципиально не заметил его страданий.

— Знаешь, если человек с сильным сотрясением во время лечения вдруг снова ударится головой, то в работе мозга и, следовательно, всего организма могут произойти необратимые изменения. И не в лучшую сторону.

Угроза была ясна как перелом его бедной ноги, и Осаму решил не нарываться. всё-таки сейчас он был далеко не в том положении.

— Ход ваших мыслей несколько напрягает, Босс, но, признаю, — он попытался здоровой рукой отцепить от себя чужие пальцы и вернуться в комфортное положение полулёжа, — я позволил себе лишнего. Простите.

Бывший наставник посверлил его суровым взглядом ещё пару секунд, а потом сменил гнев на милость и разжал пальцы. Осаму с тихим шипением плюхнулся обратно на подушку. Мори эффектно развернулся, из-за чего полы его чёрного плаща взметнулись, попрощался с Акутагавой, бросив тому просьбу «присмотреть за этим наглецом» и так же эффектно скрылся в коридоре. Мальчишка некоторое время ошеломлённо хлопал глазами, смотря на закрывшуюся дверь, а потом перевёл взгляд на Осаму и, если бы он чуть меньше контролировал себя, его щёки наверняка бы уже залило стыдливым румянцем: опять с ним как с непослушным ребёнком на глазах у его ученика!

Мори умел бить в самую цель, ему не следовало забывать об этом и провоцировать.

Наверное, это сотрясение оказалось действительно сильным, раз он допустил такую оплошность.

Осаму смерил ученика внимательным взглядом, намеренный прочитать его язык тела и выяснить примерное направление мыслей. Всё-таки мальчишка так и не преуспел в сокрытии эмоций и по-прежнему оставался открытой книгой. Сейчас его глаза бегали туда-сюда по полу, руки мяли подол больничной рубахи, то открывая, то вновь скрывая полученные от вчерашней тренировки с «Чёрными ящерицами» синяки и гематомы, а губы периодически изгибались, будто он хотел, но не решался что-то спросить. И почему-то Осаму был уверен, что это что-то было связано с его общением с Мори.

Что ж, если он сейчас прервёт его ход мыслей своим собственным вопросом, Акутагава потом и не вспомнит своих текущих размышлений — простая психология.

— Значит, Чуя?

Мальчишка встрепенулся, потерянно заморгал и, перевёл на него осторожный взгляд, кивнул:

— Он был единственным, кто пришёл в голову.

— Лучше бы тебе в голову пришёл номер наших медиков или, на крайняк, скорой помощи, — кисло заметил Осаму, — этот слизень теперь будет припоминать мне это спасение при каждом удобном случае.

— Но Босс сказал… — растерянно начал Акутагава, и он бросил на него недовольный взгляд, одним этим заставив замолкнуть.

— Мори-сан просто не хотел тебя расстраивать, ты был похож на побитого щенка. — Осаму закрыл глаза и придал голосу безмятежные нотки. — Но да ладно. — Он тяжело вздохнул. — Раз всё обернулось так, придётся мне напрячь свою бедную пострадавшую голову и придумать Чуе достойный ответ. Он в Йокогаме сейчас, кстати?

Акутагава замешкался, забегал глазами по палате, словно на мебели или потолке мог быть ответ, и наконец неуверенно кивнул:

— Ну, он, вроде как, собирался вас проведать.

— Ну уж нет, — возмутился Осаму, — чего-чего, а уж его компании мне тут точно не надо. Я бы предпочёл…

Договорить ему не дали, так как кто-то, совершенно наплевав на все правила приличия, едва не выбил дверь с ноги, напугав и заставив активировать «Расёмон» Акутагаву, а Осаму — приложить ладонь к лицу. Ему не нужно было видеть наглеца чтобы понять кто это.

— Привет, Скумбрия, ещё не сдох?

IV

Накахара Чуя выглядел донельзя довольным произведённым эффектом и, кажется, его совершенно не смущало, что «Расёмон» застыл в нескольких сантиметрах от его горла, а на звук выбитой двери мог сбежаться медперсонал с больничной охраной. Рюноске тихо выдохнул, деактивируя свою способность, давая напарнику учителя возможность свободно передвигаться по палате. Впрочем, если бы тот захотел, наверняка бы на раз-два разобрался как с самим Рю, так и с «Расёмоном» — всё-таки управление гравитацией поистине удивительная способность, о которой в Портовой мафии знали, наверное, абсолютно все. Как и про способность Дазай-сана. Иногда Рю ловил себя на мысли, что завидовал и хотел бы обладать более… полезной силой. Возможно, тогда бы учитель признал его?

Накахара-сан деловито, не вынимая рук из карманов брюк, прошёл вглубь палаты, остановился возле так и не оторвавшего ладонь от лица Дазай-сана. Его голубые глаза смотрели с лёгким прищуром, и он был до странного похож на недавно покинувшего палату Босса. Почему-то у Рю возникло чувство, что его учителя ждёт очередная головомойка, которую тот, скорее всего, вновь пропустит мимо ушей — не было похоже что слова Босса нашли в его сознании хоть какой-то отклик, а раз так, других он слушать тем более не будет.

— Тебя не учили, что так вламываться в палату к тяжело пострадавшему — дурной тон? — Нарушил тишину Дазай-сан, но на его слова Накахара-сан лишь презрительно фыркнул:

— А тебя не учили, что излишняя наглость увеличивает риск ранней потери зубов? — он выглянул в окно, поплутал взглядом по скучным серым домам и двум одиноким деревьям, листва с которых уже заканчивала облетать. Снова вернул внимание напарнику: — Я вообще-то был на важном задании, но пришлось возвращаться на полпути и спасать твою рыбью тушку.

— Я об этом не просил, так что все претензии вот к нему, — учитель вяло махнул рукой в его сторону, и Рюноске непроизвольно дёрнулся. К счастью, никто, вроде, не заметил или не обратил внимания.

Накахара-сан нахмурился, повернув голову:

— Слышал, юнец? Больше не стремись спасать этого идиота, если он об этом не просит: он не оценит, а тебе и остальным только лишняя головная боль и нервы.

Рю понял, что ничего не понял. Он не очень хорошо знал Накахару Чую — откровенно плохо, честно говоря, — но ведь тот был напарником его учителя, а значит между ними должны были быть… ну… дружеские отношения, верно ведь? Поэтому эта ремарка другого Исполнителя вогнала в лёгкий ступор. По-хорошему, он должен был как-то ответить, хотя бы кивнуть в знак того, что услышал и принял к сведению совет эм… приказ (?) начальства, но Накахара-сан отвернулся к окну сразу, как закончил говорить и, казалось, его не волновала реакция Рюноске. Или же он сделал это специально, оставляя выбор за ним самим. Вообще, не верилось, что он это всерьёз сказал, но в голубых глазах и на лице не было и намёка на шутку. Хотя лицо учителя, например, тоже всегда скрывалось за маской безразличия и попробовать угадать его настроение можно было только по тону голоса.

Рю бросил осторожный взгляд на Дазай-сана, но тот на него даже не смотрел, полностью уйдя в текст брошюры, описывающей все тонкости предоперационной подготовки и последующей реабилитации, переданной ему Боссом — тот согласился с мнением лечащего врача и поддержал идею операции. Он беззвучно выдохнул в облегчении: ни одному из Исполнителей сейчас не было до него дела, а это значило, что и огребать за неверный — или так и не данный — ответ не придётся. Это не могло не радовать.

Обрушившаяся на палату тишина напрягала и даже нервировала, но Рюноске заставил себя стоять прямо и не показывать своих эмоций. Или соображений. В конце концов учитель всегда раздражался, когда Рю пытался влезть со своим «как лучше», а если Накахара-сан обладал таким же нравом, то для рёбер (и остального тела) Рю всё могло закончиться очень плачевно — если верить слухам, напарник Дазай-сана считался сильнейшим в Портовой мафии, а сам учитель никогда не возражал и не вмешивался, если кто-то хотел «поучить» его ученика «хорошим манерам». Он называл это «тренировкой этого хилого тела» и запрещал использовать «Расёмон».

И это всегда было очень и очень больно.

Рю не знал, сколько они пробыли вот так, не шевелясь и старательно изображая, что никого другого в палате нет, но в какой-то момент спина и ноги протестующе заныли, требуя хоть какого-то движения.

— Ладно, Скумбрия, смотрю, навещать тебя — занятие крайне неблагодарное, а у меня ещё столько важных дел.

Накахара-сан лениво оттолкнулся от подоконника, расправил свой плащ и небрежным движением накинул на плечи. Едва заметное красноватое сияние способности вспыхнуло по контуру и погасло, сообщая, что элемент одежды теперь намертво «прилип» к своему хозяину. Отстранённо Рю подумал, что Босс был прав в своей оценке, и это действительно выглядело магически. Словно они оказались в каком-то кино или книге и стали главными героями рассказываемой истории.

Дверь в палату нежданно раскрылась, являя их взорам сначала тележку с дымящимся тёплой едой подносом, а затем и саму полненькую работницу кухни, ответственную за кормёжку тех, кто не мог прийти в столовую самостоятельно. Даже в мыслях Рю боялся называть своего учителя таким страшным термином как «лежачий», потому как слово ассоциировалось исключительно с постоянством и беспомощностью. А Дазай-сан всегда был каким угодно, но не беспомощным. И уж, конечно, его состояние было временным!

Женщина кивнула им всем, улыбнулась несколько нервной улыбкой, подкатила тележку к кровати и опустила поднос с обедом на тумбочку. Порывшись в боковом шкафчике тележки, достала салфеточный конверт со столовыми приборами.

— Если не хотите потом найти этого суицидника с перерезанными венами или горлом лучше ограничьтесь ложкой, — мило улыбнувшись посоветовал вмиг побелевшей женщине Накахара-сан и показал кукиш начавшему было возмущаться Дазай-сану. — Не хочу, чтобы наша, — он указал на себя и Рю, — кропотливая работа по его спасению накрылась из-за его долбанутости.

— Я тебе это припомню, — шёпотом пообещал Дазай-сан.

— Ага, если голову случайно не отшибёшь, — отмахнулся от него тот.

Работница кухни переводила растерянный взгляд с одного Исполнителя на другого, явно не зная, чьим словам отдать предпочтение, и Рюноске, поддавшись порыву, незаметно кивнул в сторону Накахары-сана, облегчая ей выбор. Может он и проявил наглость, приняв решение за учителя, но тот действительно вполне мог бы попытаться вновь свести счёты с жизнью. Да, Дазай-сан был слишком живучим для того, кто на каждом углу твердит как хочет поскорее отправится на тот свет, но однажды его попытка вполне могла оказаться удачной, так что рисковать не хотелось. Женщина благодарно кивнула Рю, вытащила из салфетки нож и вилку — палочки почему-то не принесла — и, обратив внимание на его больничную форму и напомнив, что обед длится всего лишь полтора часа, а потому засиживаться в палате не стоит, поспешила в коридор развозить остальные обеды.

Рю тихо выдохнул в облегчении.

Одной проблемой меньше.

— Слизняки этим не питаются, отдай!

А может и нет.

— Кто бы говорил! Рыбам молочная продукция вообще вредна, так что захлопнись!

Несколько раз моргнув в полном недоумении, Рю, спиной чувствуя неладное, рискнул-таки обернуться и в итоге застыл изваянием, отчаянно пытаясь осмыслить происходящее перед глазами. Его учитель и Накахара-сан оскалились и метали друг в друга убийственные взгляды, а их руки вцепились в единственную баночку, что Рюноске опознал как творожный пудинг.

Ой.

Рю снова моргнул. Потом ещё раз. И ещё.

Он не был уверен, что правильно истолковал увиденное — возможно, у него просто были галлюцинации, — но в мозгу почему-то упорно засела мысль, что учитель и его напарник… как бы странно и смешно оно ни звучало… не поделили десерт. Десерт Дазай-сана, вообще-то. Ко рту подкатил и встал комом в глотке сдерживаемый смешок — всё-таки, в отличие от своего учителя, Рю не был самоубийцей и надеялся побыть на этом свете как можно дольше. Накахара-сан на миг ослабил хватку, дав противнику ложную уверенность в победе, а потом резко дёрнул баночку на себя, полностью вырывая оную из единственной здоровой руки Дазай-сана.

— Это жульничество! — тут же возмутился тот, — я сейчас слабее на одну руку, будь мужиком и сразись честно!

— Считай это небольшой платой за мои услуги по твоей транспортировке. — не повёлся на «слабо» Накахара-сан и с победной ухмылкой дёрнул язычок этикетки, открывая доступ к вожделенному десерту. Использовав свою способность, поманил к себе оставленную работницей кухни ложку.

Дазай-сан от такой наглости задохнулся, а Рю, поддавшись какому-то детскому порыву, усмотрев в этой ситуации возможность проявить себя, доказать хоть какую-то свою полезность, выпустил «Расёмон» и вырвал баночку из рук уже опустившего в нежную массу ложку Накахары-сана. Тот опешил на мгновение, а после с недобрым прищуром повернулся в сторону Рюноске и демонстративно запихнул ложку в рот — всё-таки успел зачерпнуть немного.

— Это пудинг Дазай-сана, — зачем-то пояснил Рю свои действия, но слова настолько по-детски прозвучали даже для его ушей, что щёки залила краска стыда.

— Это тот редкий случай, когда я полностью согласен с Акутагавой-куном.

Внутри Рю расцвело чувство радости. Неужели?! Он наконец-то сделал что-то, что нашло отклик — положительный — у его учителя! Губы то и дело стремились расплыться в счастливой, абсолютно глупой и недостойной истинного мафиози улыбке, и ему даже пришлось слегка прикусить внутреннюю часть щеки, чтобы хоть как-то удержать эмоции под контролем. Управляя «Расёмоном», осторожно, чтобы ненароком не сдавить и не уничтожить упаковку, а заодно и содержимое, переместил заветную баночку сначала себе за спину, а потом — сделав таким образом крюк и оказавшись с другой стороны больничной кровати, подальше от Накахары-сана — протянул ту учителю.

На лице последнего по-прежнему было несколько хмурое выражение и губы были слегка поджаты, но, кажется, недовольство не было направлено непосредственно на него, поэтому Рю почти расслабился. Почти. Дазай-сан молча взял свой пудинг, посверлил его странным взглядом, а после уставился на Накахару-сана. Тот оскалился в самодовольной ухмылке:

— Вообще-то, культурный человек сказал бы ему, — он кивнул в сторону Рюноске, — «спасибо», а мне — «подай ложку, пожалуйста».

В тот момент Рю захотелось сильно хлопнуть себя по лбу и застонать: конечно, он вновь действовал не подумав и совсем забыл, что пудинг не сок и не булочка и к нему нужна ложка. Не удивительно, что в итоге учитель вновь выглядел таким… разочарованным. Никогда у него не получалось сделать хоть что-то полностью правильно.

— Из-за вас обоих я теперь вынужден торчать здесь, а не порхать с одного облачка на другое, наслаждаясь заслуженным отдыхом.

— Чё сказал, придурок?! — вспылил Накахара-сан, обвинительно выставив в сторону Дазай-сана указательный палец. — Во-первых, за твоё поведение тебе не облачка с отдыхом, а, как минимум, отдельный котёл светит. С параллельной работой в нём двадцать четыре на семь все триста шестьдесят пять дней в году, помноженных на вечность. Во-вторых, — с напором продолжил он, проигнорировав попытку напарника что-то возразить, — этот юнец, — он перевёл палец на Рюноске, — искренне за тебя волновался, а ты знаешь, что я не могу отказать в мольбе о помощи. — он наконец опустил руку. — И пока мы с тобой вынуждены работать вместе и мне периодически приходится использовать «Порчу» — кстати, из-за чьих-то идиотских планов, — твоя смерть совершенно не выгодна, так как я хочу пожить столько, сколько максимально возможно.

Дазай-сан выглядел… ну, никаким. Вернее, не так. Рю был почти уверен, что с начала речи Накахары-сана уловил в карих глазах учителя искорку сперва возмущения, а после и удивления, но эти эмоции проскочили и скрылись за маской пустоты настолько быстро, что полной уверенности не было.

— Ну и в-третьих, так уж и быть, ладно, держи ложку. — С возмущённым вздохом и видом величайшего одолжения Накахара-сан вновь активировал свою способность, заставляя упомянутый столовый прибор пролететь над кроватью и зависнуть на уровне глаз Дазай-сана.

— Чуя, ты как всегда болтаешь слишком много бессмыслицы и переходишь к делу лишь в самом конце.

Тон голоса учителя был почти что лекторский, и настолько слащавый, что, обратись он так к нему, Рю бы уже затрясся в ужасе. Потому что это означало, что Дазай-сан был не просто недоволен, но действительно зол. Но, видимо, на Накахару-сана не действовали угрозы напарника, потому как единственной его реакцией было демонстративное закатывание глаз и раздражённый вздох сквозь зубы. А потом он вдруг мило улыбнулся:

— Не хочешь — не надо.

Ложка, окутанная красноватым сиянием способности, уже начала отлетать обратно, когда Дазай-сан с возмущением вцепился в неё, предварительно отставив баночку с десертом на тумбочку. Накахара-сан насмешливо фыркнул.

— Иногда я просто поражаюсь твоей наглости, Чуя, — хмуро заметил учитель, потом перевёл взгляд на по-прежнему зависший рядом с ним усик «Расёмона», поджал губы и, прежде чем Рю успел сообразить, что к чему и деактивировать свою способность — он не стал делать этого раньше, так как не был уверен, что покушение на заветную баночку со стороны Накахары-сана не возобновится — обхватил его рукой.

«Расёмон» должен был исчезнуть в тот самый миг, когда голая ладонь учителя коснулась его.

Этого не произошло.

«Расёмон» остался как был, а вот Дазай-сан вдруг зашипел, отдёрнул руку и прижал к груди. С ужасом Рю заметил стекающую между пальцев кровь — оно и не удивительно, ведь его способность превращала ткань в очень острые клинки, которые не наносили вреда одному лишь хозяину. Ну и учителю, учитывая его способность отмены. Так почему же?.. Так не должно было быть, не должно было! Что-то явно было не так.

В поисках хоть какой-то подсказки Рю перевёл растерянный взгляд на Накахару-сана. В конце концов, тот был напарником его учителя, а значит, должен был знать его гораздо лучше кого-либо другого. Наверняка случившемуся было разумное объяснение. Накахара-сан посерьёзнел лицом, подался вперёд и медленно протянул руку, открывая вид на кровоточащую ладонь товарища. Дазай-сан не пытался сопротивляться, лишь в недоумении глазел на длинный порез, который, к счастью, глубоким не выглядел, и даже не пытался как-то остановить кровь. Пусть та и не шла особо резво. Накахара-сан похлопал себя по карманам, выудил носовой платок и, сложив в несколько раз, приложил к порезу. Дазай-сан машинально прижал ткань пальцами.

— Попробуй ещё раз, — тихо сказал Накахара-сан, и получил первую реакцию. Дазай-сан поднял голову, встретился глазами с напарником и несколько раз моргнул. Потом скосил глаза на по-прежнему парящий радом с ним усик «Расёмона», вытянул указательный палец и осторожно коснулся плоской стороны клинка.

Ничего не случилось.

Учитель ещё несколько секунд посмотрел на «Расёмон», подумал и отвёл палец.

— Способность: «Больше не человек», — словно ребёнок, учащийся брать под контроль и вызывать способность по собственному желанию, проговорил он вслух и вновь коснулся «Расёмона».

— И ничего, — прокомментировал Накахара-сан и взял лежащую на одеяле ложку. — Просто чтобы убедиться: способность: «Смутная печаль».

Ложка засветилась красным, поднялась в воздух и зависла прямо перед рукой Дазай-сана. Тот не спешил касаться. Только смотрел на неё расширенными глазами, в которых впервые за всё время, что Рю знал его, можно было легко прочесть неверие и страх. Это не имело смысла, потому что Дазай-сан мог чувствовать что угодно, но никогда не страх! Рю отказывался, не хотел верить в то, что так активно сейчас крутилось у него в мозгу. Потому что это было невозможно!

«Больше не человек» во второй раз прозвучало как-то отчаянно, будто учитель пытался говорить увереннее, чем себя чувствовал. Палец коснулся ложки, и… Столовый прибор всё так же был объят по контуру красноватым свечением и всё так же парил над кроватью, будто насмехаясь. Учитель нервно сглотнул, нахмурился и схватился за ложку уже ладонью. Разжал пальцы. Антигравитационная способность по-прежнему функционировала на этом столовом приборе, даже на секунду не дрогнула.

Палата погрузилась в тишину.

Рю машинально прикрыл рот ладонью, не столько чтобы скрыть свой шок, сколько чтобы не ляпнуть чего лишнего; Накахара-сан сделал длинный выдох и медленно потянулся рукой к затылку, взъерошил волосы. Дазай-сан же… Дазай-сан выглядел так, словно был готов в любую минуту упасть в обморок: бледный, с глазами навыкате, закушенной губой и слегка подрагивающими руками — он настолько не походил на того себя, какого Рю привык видеть, что казался чьей-то неудачной пародией.

За исключением того, что всё это было правдой.

Его учитель… Дазай-сан каким-то образом лишился своей способности.

I

Всё происходящее напоминало ночной кошмар или, на крайний случай, чью-то тупую, абсолютно несмешную шутку.

За исключением того, что он не спал уже сорок восемь часов, а шутников, желающих подшутить над Демоном-вундеркиндом в Портовой Мафии просто не водилось. Ну или если точнее, они все перевелись после «случайной» гибели одного кретина, решившего вывести его на эмоции.

Однако в этот раз он бы проявил несвойственное ему милосердие и даже простил горе-весельчака, окажись всё действительно невероятно тупой, идиотской, но всё-таки шуткой. Потому что как жить дальше со своим нежелательным «апгрейдом» он действительно не знал. Он терялся в догадках, как это произошло — как вообще эспер может потерять свою способность?! — и была ли хоть какая-то надежда вернуть всё как было.

Потому что, что бы о нём ни говорили и как бы ни раздували его эго в тихих сплетнях, сам по себе Осаму был вовсе не таким крутым, как тот образ, что вокруг него создали. Маска Демона-вундеркинда была лишь ещё одной маской — наиболее часто используемой, но всё же — и лишь ограниченный круг людей знал его настоящего.

Осаму Дазай не был человеком в обычном понимании этого слова. Или, если выразиться точнее, он был неполноценным человеком. Физически и физиологически он был полностью здоров, однако… Чувства и эмоции — это было что-то, что было ему недоступно, непонятно. Лет с пяти, а может и раньше, с момента проявления его способностей эспера, Осаму перестал осознавать, что чувствует в той или иной ситуации. Чужие слова, поступки, эмоции — всё это проходило будто бы сквозь, совершенно не затрагивая сердце и душу и намертво запирая где-то в подкорке головного мозга его собственные ощущения. Его не цепляли чужие придирки и насмешки, он не испытывал к кому-либо симпатии или антипатии и его совершенно не трогали мольбы и просьбы. Люди, вверенные ему подчинённые — все они были лишь фигурами на незримой шахматной доске, выполняющими каждая отведённую ей роль. А если фигура переставала выполнять свою роль или ей нужно было пожертвовать ради поставленной цели — что ж, Осаму ни разу не колебался.

Он не понимал людей. Не понимал, как они могли радоваться или биться в истерике из-за чего-то, что было вполне логичным следствием их жизни.

Но.

Ему вверили важную роль в не последней в этом городе Организации и, что уж говорить, он не собирался от неё отказываться. Прежде всего потому что это было крайне удобно: его боялись, слушались с полуслова, и он мог позволить себе всё — ну или почти всё, что мог захотеть. В некотором роде он чувствовал себя вершителем чужих судеб и это ему нравилось. Должность главы Исполнительного комитета, осознание, что, стоит щёлкнуть пальцами или просто посмотреть, как остальные тотчас сделают, что он прикажет — это заводило, дурманило, будто он пропускал стаканчик-другой любимого коньяка, и отзывалось внутри чем-то непонятным, что, казалось, делало его хоть немного похожим на живого человека, а не на бездушную куклу. Когда он поделился этими соображениями с Одасаку, тот хмыкнул и определил это «что-то» как «удовлетворение», «упивание властью» и «возможно, деспотизм», а потом пожал плечами и сказал, что точное определение дать сможет только он сам. Ха! Если бы Осаму хоть немного понимал самого себя! Он не был идиотом, расспросил Мори и прочёл достаточно книг по психологии, чтобы понять, как и на какие из демонстрируемых чувств и эмоций люди обычно реагируют и долго работал над своим выражением лица, оттачивая нужные ему маски. А ещё наблюдал за поведением подчинённых и мирных жителей в той или иной ситуации, выискивая закономерности. Потому что эти самые закономерности были ещё одной составляющей жизни, которую нельзя было игнорировать и которая здорово помогала предугадывать реакцию и последующее поведение нужной «фигуры».

Поэтому, когда он наткнулся на «исключение» в лице Сакуноске Оды, он вызвал у него неподдельный интерес и желание понять его закономерность. Каким-то непостижимым образом эта тяга к загадкам, это любопытство со временем переросло в нечто тёплое, спокойное, чему Одасаку дал определение «дружба». Для Осаму будто мир перевернулся, потому что, впервые за его тогда шестнадцать лет, кто-то назвал его — его! Демона-вундеркинда и просто безразличного к другим Исполнителя! — своим другом. У него никогда не было друзей. Враги, наставник, подчинённые, вынужденный напарник, с которым они были готовы глотки друг другу перегрызть — да, но друга — никогда. Наверное оттого смерть Одасаку так сильно подкосила его — он читал рассказы, где герои полностью меняли свои устои после потери лучших друзей. Был ли Одасаку для него лучшим — ну, наверное да, раз уж он был вообще единственным. Сакагучи Анго был другом Одасаку, но не Осаму — с Осаму они были скорее приятелями, компаньонами — это уже со слов самого Анго, но и этот статус был гораздо выше, чем просто начальник-подчинённый. С Анго он тоже мог поговорить по душам, пусть и не так, как с Одасаку.

Некоторые шептались по углам, что Дазай Осаму водил дружбу с Накахарой Чуей, своим напарником, второй половиной боевого дуэта, почему-то получившего странное название «Двойной чёрный». Это было не совсем так.

В глазах Осаму Чуя тоже был «исключением», но Чуя сам по себе был другим. Он был эспером высочайшего уровня, о своей силе знал и нисколько в ней не сомневался, а также совершенно не стеснялся припечатать Осаму парочкой колоритных выражений, а то и зарядить ему кулаком по лицу или в солнечное сплетение. В отличие от других. Заключённый в его тело Арахабаки влиял на его реакцию и поступки, несомненно, но он каким-то образом смог взять эту сущность под контроль, выпуская «порезвиться» только когда впадал в ярость. А подобное случалось очень и очень редко. Даже во время умышленного использования «Порчи» он, казалось, сохранял критическую часть рассудка, что не могло не вызывать у Осаму уважения. Вообще Чуя был славный малый — пусть формально и был старше на целых два месяца — но его излишняя порой прямота, небезосновательная самоуверенность и, как бы тот ни упирался и что бы ни говорил, доброе сердце порой откровенно бесили Осаму. Его напарник был далеко не дурак и не жил иллюзиями, при сильном желании этот сгусток рыжей энергии мог посоревноваться с Осаму в хитрости и умении плести интриги. Но. Было у него одно качество, известное в книгах под названием «открытость», не позволяющее ему использовать кого-то в тёмную. Во всяком случае тех, кого он относил к «своим». Если для Осаму не было чем-то необычным, используя знания о чужих стремлениях и слабостях, заставить нужных людей оказаться в нужном месте в нужное время и тем самым сделать за него всю работу, то Чуя предпочитал говорить прямо в лицо, чего от кого конкретно ждёт. Не скупился он и на похвалу, и на выговоры и мог буквально прокричать в лицо о причинах тех или иных своих действий, если до кого-то упорно не доходило. Осаму считал это незрелостью, ребячеством. Остальные называли Накахару прекрасным руководителем и почему-то тянулись к нему. Пару раз Осаму попробовал вести себя так же, даже нарочно включил дурака, что называется, но реакция подчинённых оказалась обратной ожидаемой. Никто не стал с ним более расслабленным, наоборот, напряжение возросло так, что, казалось, его можно было потрогать руками. Отчего-то людей жутко пугала его старательно отрепетированная (дружелюбная) улыбка и елейный голос, и в итоге Осаму решил использовать это знание себе во благо. В итоге дисциплина и результативность его прямых подчинённых повысились.

— Что ж, Дазай-кун, — Мори вошёл в палату с откровенно хмурым, может ещё и несколько растерянным видом, следующий за ним доктор выглядел не лучше, и у Осаму засосало под ложечкой. Такое лицо у бывшего наставника он видел лишь пару раз, и все они заканчивались для него, мягко говоря, неприятно. — у нас для тебя четыре новости: две плохие и две нейтральные, с какой начинать?

Осаму стиснул зубы и сглотнул, чувствуя, как дёрнулся от напряжения кадык. Переводя с языка Мори, нейтральные вести на самом деле были плохими, а плохие — просто ужасными. И ему ещё нужно было из этого выбрать?

— Давайте с плохих, — махнул он свободной рукой. Помирать так с музыкой.

— Мы не знаем, почему «Больше не человек» исчезла и у нас нет догадок, как её вернуть. Возможно, её что-то блокирует и это лишь временный эффект, но точно говорить пока рано. — озвучил самое большое опасение Осаму Мори. — Операцию на бедро было принято решение отложить, так что придётся тебе какое-то время полежать на растяжке. Из более приятного: я знаю, как сильно ты не любишь больницы, потому распорядился перевести тебя в одно из убежищ на время наших исследований. Твой ученик оправился достаточно, чтобы присмотреть за тобой, да и напарник заглядывать будет, так что со скуки не повесишься.

На последнем предложении уголки губ Мори слегка дрогнули и приподнялись, будто он едва сдержался от своего любимого «здорово, правда?», а вот Осаму почувствовал как его бросило в холодный пот. Акутагава?! Мало того, что ему няньку приставили, так ещё из всех людей назначили оной именно Акутагаву! Да за что?!

— Почему операции не будет? — вместо истеричных воплей, сотрясающих его голову, хмуро поинтересовался Осаму.

— Как бы объяснить, — начал было доктор, но Мори решительно перебил его:

— Мы не можем быть уверены, что хирургическое вмешательство не обернётся новыми проблемами. Я правда очень надеюсь, что способность вернётся сама, если сильно не вмешиваться в процесс исцеления и дать телу время сделать большую часть работы. Лишний стресс ни к чему.

Лишний стресс? Осаму хотелось крикнуть, что лишний стресс у него сейчас, от того что поманили скорой возможностью ходить и внезапно отобрали эту надежду, но вместо этого он лишь вздохнул и снова откинулся на подушки. Худшей ситуации он и представить не мог. Постельный режим, няня-ученик и исчезнувшая способность — Осаму прекрасно понимал, что был далеко не святым человеком, но такое наказание всё равно казалось уж слишком жестоким. Особенно средний его пункт: ну почему именно Акутагава? Неужели не нашлось никого другого, кто мог бы составить ему компанию и помочь в случае необходимости? Осаму не выдержал и таки задал этот вопрос, на что Мори окинул его странным взглядом.

— К сожалению, Чуя-кун мне нужен для некоторых миссий, а потому не сможет постоянно быть рядом, так что Акутагава-кун — самый логичный и безопасный вариант.

Осаму открыл рот чтобы возразить, что ему не нужны ни Акутагава, ни Чуя, когда смысл сказанного Мори наконец настиг его. Наставник сакцентировал внимание на этих двоих, будто никого другого в принципе быть не могло, а ещё использовал такие слова как «безопасный вариант». Не хотел же он сказать, что… Отдающие вишнёвым оттенком глаза Мори смотрели прямо в душу, и Осаму почувствовал как почти пересохло горло. Он собрал как можно больше слюны, облизнул губы и проглотил её, мгновенно ощутив ком. Ой. Вот как. Он знал, конечно, что подчинённые не питали к нему нежных чувств и уж точно не пылали любовью, но и мыслей, что кто-то из них может захотеть расправиться с ним, пока он не может сражаться, в голову не приходило. До этого момента. Можно, конечно, было сказать Мори, что он немного параниок, но… Босс параноиком как раз-таки не был. Просто очень хорошо видел жаждущие отмщения глаза, и именно благодаря этому до сих пор был жив. А на Осаму зуб точить было кому: унизил или искалечил — физически или психически — он очень многих.

Осаму опустил глаза на одеяло, легонько сжал его пальцами свободной руки.

— Вас понял, Босс.

II

Убежище №8 числилось у Чуи любимым. Это была небольшая трёшка старого образца в одном из самых дальних спальных районов Йокогамы, располагающаяся на третьем этаже видавшей лучшую жизнь девятиэтажки. Тем не менее, несмотря на осунувшийся и местами обшарпанный вид, дом обещал простоять ещё минимум лет пятьдесят и, возможно, даже пережить некоторые новостройки: учитывая, что на фасадах многих из них Чуя лично наблюдал трещины, это не казалось чем-то нереальным. Ключ повернулся в замке ровно четыре раза, и дверь, ведущая в лучшую в городе квартирку, оказалась открыта.

Ох, как же ему не хотелось этого делать! Но приказ Босса есть приказ, и не подчиниться он, увы, не имел права. Такие вольности Мори-сан мог простить разве что этому придурку-Дазаю на правах бывшего ученика, а на других этот «иммунитет» не распространялся.

Чуя прошёл в квартиру, одним движением скинул кеды, отодвинул их стопой в сторону от порога и протянул руку, удерживая дверь открытой. Колёсики инвалидной коляски заскрежетали, наткнувшись на небольшой порожек, но бодро проскочили препятствие под силой толчка сзади. Рюноске осторожно вкатил коляску внутрь, неловко замер сбоку, неуверенный, что делать дальше. Чуя махнул ему пройти вперёд, закрыл дверь и по привычке повернул замок ровно на два оборота.

— Здесь очень… уютно, — тихо, будто не уверенный, что ему вообще можно говорить, почти прошептал Рюноске, вызвав раздражённый вздох у Дазая и гордый взгляд у Чуи.

— Ага, уютно, — он улыбнулся, довольный, что кому-то ещё помимо него понравилось это убежище. В конце концов он сам его выбирал. Обычно нечастные гости наоборот недоумённо выгибали брови и вопрошали, почему он решил поселиться в такой дыре, а не выбрал что-то более подходящее под его статус Исполнителя. Чуя перестал объяснять круге на пятом подобных вопросов, поняв, что зона комфорта у каждого своя и привыкшим обитать в роскошных апартаментах не последним лицам Портовой мафии вряд ли когда станет понятна его тяга к маленьким комнаткам, в которых так удобно было отдохнуть не только телом, но и душой. Он словно оказывался скрыт ото всех этих бесчисленных взглядов, перешептываний и возложенных на него ожиданий и мог побыть просто Накахарой Чуей. Не Исполнителем, не руководителем, не сильнейшим бойцом и эспером Портовой мафии. Просто двадцатилетним парнем.

Дазай, к слову, разделял его предпочтения, не упуская, впрочем, возможность подколоть в уместных и неуместных случаях насчёт того, что трущобная кошка, какими изысками её ни корми и как ни ухаживай за шерстью, в душе навсегда останется обычной трущобной кошкой, лучший завтрак, обед и ужин для которой — мясные объедки, найденные в мусорке. Поначалу на такие сравнения Чуя рычал и даже несколько раз съездил горе-напарнику по лицу, а потом привык. Да и была в его словах доля истины — что трудно было не признать где-то глубоко внутри себя. Возможно, в нём всё ещё порой просыпался тот подросток-беспризорник, так называемый король Овец, коим он был пять лет назад, ещё до вступления в Портовую мафию. Дазай, как бы ни выделывался и ни превозносил себя, был таким же. И они оба это понимали, хоть и ни разу не говорили о том вслух.

— Так, ладно, раздевайся сам и помоги ему, а затем отвези туда и налево, — спохватился Чуя, указав Рюноске в сторону спальни, и поднял руку, на запястье которой висели внушительные пакеты из супермаркета. — Я сейчас быстро разберусь с продуктами, и подойду перенесу его на кровать. Сам только не трогай, как бы он ни ныл, ясно?

Рюноске кивнул с серьёзным лицом и принялся расстёгивать кнопки своего плаща. Дазай, до этого сидевший в инвалидной коляске с самым смиренным видом, встрепенулся, нахмурился и попробовал возмутиться, мол, с какой радости Чуя тут раскомандовался, он сам решит, что ему можно, а что нельзя, но Чуя решительно проигнорировал все недовольства и напомнил зависшему от претензий учителя Рюноске, что они теперь «присматривают» за этим придурком — по приказу Босса, между прочим, — а значит и условия диктовать им. Им, а не ему. К тому же, тут он уже обратил взгляд на напарника, строгое указание никак не тревожить ногу поступило тоже от Босса, и не им, ничего не смыслящим в медицине, его оспаривать. Дазай заткнулся, насупившись и устремив в Чую убийственный взгляд словно пойманный в клетку дикий зверь, а вот его ученик перестал метаться туда-сюда и, кивнув, повесил свой плащ в шкаф, после чего наклонился к надувшемуся учителю. Чуя убрал в шкаф свои куртку и шляпу и поспешил с пакетами на кухню, оставляя этих двоих. Он был готов поклясться, что в спину со стороны напарника ему прилетело нечто вроде «ты ещё пожалеешь», но бывалого раздражения это не вызвало. Скорее, желание искривить губы в сочувствующей улыбке.

Чуя бы соврал, сказав, что совсем не тревожится за Дазая.

И дело тут вовсе не в полученных травмах, пусть в этот раз всё и было куда серьёзнее, — на этом придурке всё всегда как на собаке заживало и даже шрамов особых не оставалось — просто осознавать, что вдруг, по совершенно неясной причине, лишился способности, это, наверное, очень и очень тяжело. Если не сказать больно. Чуя даже представить себе боялся, как отреагировал бы, потеряй свою «Смутную печаль», пусть даже к ней и шла обязательным приложением приносящая столько проблем «Порча». Наверное, слетел бы с катушек или, наоборот, ушёл в себя, предварительно спрятавшись от всего мира. И то что Дазай всеми силами сейчас пытался вести себя как обычно вызывало у Чуи уважение напополам с чем-то тянущим, ноющим внутри. Он искренне надеялся, что способность напарника вернётся, и связано это было не только с эгоистичными соображениями — «Порча» была сильнейшим козырем в любой трудной битве, и было легко забыть, что теперь подстраховать его стало некому, — но и с банальным пониманием, что долго этот придурок притворяться не сможет. Рано или поздно его поглотит нарастающий ком суровой реальности и чем всё обернётся было известно одним лишь Небесам. Поэтому Чуя мысленно молился чтобы всё разрешилось как можно скорее.

Батон с хлебом заняли свои места в хлебнице; два десятка яиц, большая связка сосисок, пачка масла, две молока и две сметаны, а также плавленого сыра — отправились в холодильник, а несколько упаковок пельменей оказались заперты в морозилке. Ещё Чуя разложил по шкафчикам пару упаковок чёрного и зелёного чая и пять пачек цельнозернового и молотого кофе — благо, турка на пару с кофеваркой были одними из первых вещей, что он притащил сюда, облюбовав это местечко. Постояв недолго, похлопав себя ладонями по бёдрам, он сделал глубокий вдох и полез в нижние шкафчики за кастрюлей: учитывая, что на часах было почти восемь вечера и ужина в больнице ни Рюноске, ни Дазай успешно не дождались — переезд в убежище занял больше времени, чем планировалось — следовало сварить им что-нибудь во избежание ночных поползновений — в случае Дазая, буквально — к холодильнику и голодных песен их не менее голодных желудков. Гречка показалась идеальным вариантом — сытная, варится быстро, и к тому же её было гораздо больше, чем тех же макарон или другой каши — в своё время Чуя немного переборщил с запасами.

* * *

Рюноске не был уверен, как себя вести и что говорить — и стоило ли что-то говорить вообще — поэтому, ввезя смурного учителя в указанную Накахарой-саном комнату, оказавшуюся просторной светлой спальней с прилегающей застеклённой лоджией, сосредоточился на выполнении другого указания и осторожно раскладывал вещи учителя в шкаф, вытаскивая их из собранной ранее сумки. На самом деле у Дазай-сана было не слишком много одежды, даже откровенно мало для его статуса: пара строгих костюмов, плащ чёрный, плащ серый, чёрная футболка, футболка синяя с каким-то зигзагообразным узором в центре, спортивный костюм, ещё одни спортивные штаны, несколько комплектов белья, а также целая куча носков с низкой и высокой посадкой. Последние встречались не только однотонные, но и с рисунками, и первые несколько минут Рю изумлённо таращился на рыже-серые кошачьи мордочки на чёрном фоне.

— Тебя что-то заинтересовало в моих вещах, Акутагава-кун? — сладким голосом, всегда предвещающим целое море проблем, поинтересовался заметивший его заминку учитель, и Рю поспешно сунул один носок в другой, образуя пару, и бросил в пакет с носками.

— Нет, ничего, Дазай-сан. — поспешно ответил он и забегал глазами по полу, выискивая другой белый носок с умершими смайликами (так ведь назывались те, у которых вываливался язык и вместо глаз были крестики?). — Просто задумался. — Искомый нашёлся, и новая пара успешно присоединилась к собратьям.

Учитель в ответ раздражённо хмыкнул, но не стал развивать эту тему, и Рю незаметно выдохнул через рот. Кажется, буря миновала. В руках оказался чёрный носок с белым узором обглоданных рыбных костей, и почему-то Рюноске вспомнил появление Накахары-сана в палате учителя и его саркастичное «Скумбрия». Пришлось больно прикусить щеку чтобы не позволить предательскому смешку вырваться наружу — услышь учитель, и его дни были бы сочтены. Сунув носок в носок, Рю поспешно отправил пару в пакет и на всякий случай постарался не слишком разглядывать остальные рисунки, благо, таких оставалось пары две или три.

Когда с гардеробом Дазай-сана было покончено, и дальше имитировать вид занятой деятельности было невозможно, Рю выпрямился, сцепил пальцы и, постояв некоторое время, присел на край кровати, не уверенный, что делать дальше. Дазай-сан хмуро смотрел на кровать, во взгляде его отчётливо читалось желание поскорее разлечься на мягких подушках (почему-то их было тут аж четыре), но молчал и лишь перебирал длинными пальцами шов укрывающего его нижнюю половину одеяла, что-то обдумывая. Рю что-либо говорить не решался, пусть и искренне хотел отвлечь учителя от наверняка тяжёлых мыслей. Перетаскивать его из коляски Накахара-сан запретил, да и он сам никогда бы не стал рисковать здоровьем Дазай-сана, особенно после той страшной речи Босса про риск инвалидности и другие ужасные последствия несоблюдения предписаний. Что из сказанного было правдой, а что — для красного словца и усиления эффекта Рю не знал, но проверять на практике не хотелось.

Тишина давила.

Квартирка не была большой несмотря на количество комнат, и, если прислушаться, можно было различить лёгкую возню Накахары-сана на кухне. Кажется, гремели посудой. Рю тихо вздохнул и про себя задался вопросом, не забыл ли второй Исполнитель свои же слова о переносе Дазай-сана с коляски на кровать и не следовало ли сходить ему напомнить. Будет ли это считаться неуважением? Опыт нашептывал мол, да, конечно, ведь таким образом он упрекнёт одного из Пяти в неисполнении обещаний или, ещё хуже, халатном отношении к поручениям Босса. А за такие намёки — пусть и совсем не умышленные — могли здорово отлупить, если не обвинить в измене, потому как преданность Исполнителей сомнению не подвергалась. Но Дазай-сан явно устал торчать в этой коляске и хотел расслабиться, а для этого ему была необходима помощь Накахары-сана. Замкнутый круг. Рю снова вздохнул, в этот раз чуть громче, чем привлёк внимание учителя.

— Знаешь, мне не нужна няня, можешь идти домой.

— А? — он непонимающе посмотрел на Дазай-сана, и тот закатил глаза, недовольно цокнув языком.

— Давай. Не хочешь домой — иди к Чуе. Просто сделай одолжение и уберись с глаз моих. Надоел.

Прежде чем Рю успел остановить себя, голова сама мотнулась влево-вправо в отказе. Красновато-карие глаза на мгновение расширились в удивлении и в следующий миг недовольно сузились, а сердце Рюноске забилось быстрее от осознания, что он только что открыто возразил учителю. О, будь Дазай-сан сейчас на ногах, Рю бы уже отлетел в стену или валялся на полу хватаясь за живот. На шее и спине проступил холодный пот страха, и Рю поспешил объясниться:

— Босс лично приказал ни при каких обстоятельствах не оставлять вас одного.

Босс и правда так сказал, отведя его в сторонку перед переездом в убежище, и ещё добавил, что рассчитывает на сознательность Рюноске и его умение расставлять приоритеты. О последнем учителю он, конечно, говорить не собирался.

— Сомневаюсь, что он это имел в виду буквально, — сквозь зубы прорычал Дазай-сан, — или ты и спать со мной будешь и в туалет ходить вместе?

Ой. Губы сами собой поджались в смущении, а на щеках запылал огонь. Рю быстро заморгал в пол и несколько раз сглотнул, соображая, что сказать. Правая рука его по привычке сжала ткань на рукаве левой. Конечно, говоря об обстоятельствах Босс вряд ли подразумевал нечто такое, но… А что, если да? Будет ли нарушением приказа, если он оставит Дазай-сана в потенциально уязвимом состоянии?

— Только не говори, что теперь ты реально об этом задумался! — в голосе учителя просквозили слегка истеричные нотки, а его глаза максимально расширились. Он шумно втянул носом воздух и почти закричал: — Это был сарказм! Сарказм! Немедленно выкинь эти мысли из головы или, клянусь, я найду способ убить тебя даже в таком состоянии!

Под гневной тирадой Рю сгорбился и уже почти был готов переступить через себя и сбежать на кухню к Накахаре-сану, лишь бы не бесить учителя ещё сильнее, когда тот сам заявился в спальню, принеся с собой запах чего-то съестного. Повернув голову в его сторону, Рю несколько раз моргнул на парящий в воздухе поднос с тарелкой и стаканом молока — вот откуда запах! — прежде чем вспомнил, что Накахара-сан спокойно использовал свою способность как в бою, так и для решения бытовых задач. Это было здорово. Его «Расёмон» тоже был многофункционален и было приятно использовать его вместо третьей руки, ноги или хвоста, но Дазай-сан всегда закатывал глаза и раздражённо рычал на подобные действия, поэтому лишний раз «ребячиться» со своей способностью Рю не отваживался.

— Чего орёшь на весь дом, придурок, ученик повеситься не дал? — Накахара-сан являл собой эталон невозмутимости. Подойдя вплотную к напарнику, вывернул руки в обратном замке, встряхнул их и коснулся его плеча. — Расслабься и не пытайся сопротивляться.

Рюноске уже видел «Смутную печаль» в действии, в том числе, когда Накахара-сан левитировал бессознательного Дазай-сана в больницу на своеобразных носилках из камневой крошки, но всё равно как зачарованный наблюдал как красноватое свечение способности распространилось по всему телу его учителя, и тот начал подниматься в воздух словно накачанный гелием воздушный шарик. Перемещение вряд ли заняло больше двух минут. Накахара-сан довольно быстро, но вместе с тем плавно опустил напарника на заранее расстеленную кровать, всё это время не забывая фиксировать пострадавшую ногу в указанном врачами положении.

— Юнец, пока растяжки у нас нет, подсунь под ногу подушку. Ну ту, что плотная.

Зависнув лишь на секунду, Рю поспешно схватил пухлую, сбитую подушку, мягкой и комфортной которую назвать было никак нельзя, почти не дыша подсунул её под ногу учителя, остановившись ровно по команде внимательно наблюдавшего Накахары-сана. Красноватое свечение исчезло будто и не бывало, и подушка между изголовьем кровати и спиной учителя, помогающая ему находиться в полусидящем положении, лишь слегка прогнулась под опустившимся на неё полным весом телом.

— На ужин у нас гречка и сосиски, так что кушайте не обляпайтесь, — Накахара-сан театрально поклонился, махнул указательным пальцем и в следующий момент поднос с едой пролетел над головой уже забывшего про него Рю и мягко опустился на живот Дазай-сана. Довольный своей работой, Накахара-сан повернулся к Рюноске: — Смотрю, с вещами Скумбрии ты разобрался. Свои тоже разложил?

Рю вздрогнул. Он был уверен, что запомнил и выполнил весь приказ, но, оказалось, снова прослушал важную его часть. И Дазай-сан даже не намекнул, что ему всё это время, оказывается, было чем заняться… Горло сдавило спазмом горечи, и он покаянно опустил голову:

— Я… — что он вообще мог сказать в своё оправдание, что прослушал? Уж точно нет. Дазай-сан за такое точно врезал бы, наверняка Накахара-сан тоже. Но тело только-только более-менее зажило, и получать так скоро совсем не хотелось, пусть он и понимал, что заслужил. Мысли метались, уважительной причины никак не находилось. В итоге Рю сдался, смирившись: — Нет. Простите.

Мышцы напряглись, готовясь принять грядущую кару, и стоило усилий не зажмуриться в ожидании — потому что так делают только полные слабаки. Извинения всегда были лишь показателем раскаяния и никогда не служили для Дазай-сана поводом отменить наказание, но иногда — когда у учителя бывало особо хорошее настроение — дело могло ограничиться сильной пощёчиной и парочкой ударов по уже хорошо зажившим местам, а не по ранам, что у него всегда появлялись после тренировок и в которые Дазай-сан целился в первую очередь, потому что так до Рю «быстрее доходило». Быстрее или нет сам Рю сказать затруднялся, потому как порой даже не понимал, за что конкретно его набили, но после взбучки тело болело так, что получить ещё одно наказание казалось смерти подобным, и он ловил каждое слово и каждый взгляд и жест своего учителя. Он честно ожидал от Накахары-сана подобного недовольства, но ни обличительных речей, ни какого бы то ни было удара не последовало. Накахара-сан только протяжно хмыкнул, давая понять, что услышал.

— Тогда разберёшь всё завтра. — Рю резко вскинул голову, почти не веря своей удаче, но напарник учителя явно был серьёзен, потому как спокойно кивнул и несколько раз махнул ладонью, маня за собой. — Пойдём, юнец, тебе тоже поесть надо. Босс сказал, у тебя явный недобор веса, а это очень фигово, уж поверь.

Двигаясь за Накахарой-саном скорее на автомате, плохо отдавая отчёт собственным движениям, Рю уловил тихое фырканье учителя, осторожно бросил на него взгляд. Дазай-сан даже не пытался сделать вид, что не заинтересован в их разговоре и откровенно пялился. От такого внимания стало очень не по себе и инстинкт самосохранения приказал поскорее скрыться с красновато-карих глаз.

— Чуя, соли маловато! — донеслось им вдогонку, и Рю успел заметить, как расплылись в маньячной ухмылке губы Накахары-сана.

— В следующий раз будешь готовить сам! — не остался в долгу тот.

III

Утро началось не с приятной мелодии будильника, а с протяжных стонов за стеной, и первые несколько минут Рюноске отчаянно терпел, прижимая к ушам подушку, прежде чем сообразил, что звук больше был похож на выражение боли нежели удовлетворения и шёл не из-за стены, а из комнаты по соседству. Из комнаты учителя.

Вскакивать с положения лёжа было очень глупым решением, но вспомнил про это он только когда голова закружилась, а перед глазами всё поплыло. Не сумев восстановить равновесие, дёрнулся сначала в один бок, потом в другой и, окончательно запутавшись в одеяле, рухнул с дивана на пол. Стоны прекратились.

— Ой, мы тебя разбудили? Прости. — раздался извиняющийся голос Накахары-сана, который быстро перешёл в обвинительный, но уже в обращении к Дазай-сану: — Говорил же потише, а ты как девка новобрачная, чесслово.

— Будто ты знаешь, как ведёт себя новобрачна-а-ай-ё! — огрызнувшийся на замечание напарника Дазай-сан болезненно взвыл в конце фразы, и у Рю разве что волосы дыбом не встали: что там Накахара-сан делал с его учителем? Он задёргался на полу, пытаясь выпутаться из стреножившего его одеяла.

— Уж побольше тебя, — сухо ответил Накахара-сан, судя по голосу, продолжающий с чем-то возиться.

— Ну да, конечно, — фыркнул Дазай-сан и в следующее мгновение снова зарычал: — Да не дёргай ты, больно же!

Поднявшись, наконец, на ноги, Рюноске с опаской прошёл в комнату учителя и растерянно захлопал глазами, не уверенный, как вообще должен реагировать на открывшуюся ему картину. Дазай-сан по-прежнему лежал на кровати, но пострадавшая нога его была полусогнута и примотана бинтами к каким-то палкам с обеих сторон, от которых тянулись верёвки, что Накахара-сан старательно привязывал к вкрученному в потолок кольцу. Сидя на корточках на этом самом потолке, окутанный красноватым сиянием.

Рю испытал острое желание протереть глаза.

Что?

Да, он понимал, что «Смутная печаль» позволяла Накахаре-сану воздействовать на что угодно, в том числе на собственное тело, уменьшая или увеличивая его силу притяжения к земле, но… А как же кровь? Разве она не должна была прилить в голову от такого положения и вызвать боль или как минимум дискомфорт? Лицо Накахары-сана не было красным и не было похоже, что сидение (висение?) вверх тормашками хоть как-то его беспокоило.

— Потерпишь, не развалишься. Почти готово.

И он ещё и говорить в таком положении умудрялся.

— Что происходит? — задался вопросом Рю и только потом понял, что случайно озвучил крутившиеся в голове мысли. Учитель хмыкнул, закрыл глаза и демонстративно отвернул голову, попытался скрестить руки на груди, но из-за гипса на левой сделать это оказалось непросто. Накахара-сан с лёгким пыхтением затянул узел потуже, спрыгнул на пол, вернув телу нормальное положение, и довольно усмехнулся:

— Готово. — Он несколько раз похлопал руки друг о дружку, будто бы сбивая невидимую пыль, затем обратился уже непосредственно к Рюноске: — Дазаю нужно зафиксировать ногу чем-то пожёстче подушек, если он не хочет всю оставшуюся жизнь прыгать на одной здоровой, но так как растяжки у нас нет, а из больницы её ещё привести и правильно установить нужно, я сделал домашний вариант. Эстетический вид не очень, зато функции свои выполняет.

Рю моргнул несколько раз, снова перевёл взгляд на Дазай-сан и с удивлением для себя обнаружил, что помимо удерживающих ногу верёвок с потолка тянулась ещё одна, на конце которой была небольшая кожаная петля какие обычно висят на поручнях в общественном транспорте и которая провисала как раз над уровнем вытянутой вверх руки учителя.

— А. Ясно.

Кивнул он, не зная, что ещё можно на такое ответить. Выглядело и правда странно, но ведь важен был результат, верно? Главное, чтобы учитель не вздумал попытаться повеситься с тоски на этих верёвках — мелькнула в голове Рю мысль, но он поспешно отбросил её подальше: Накахара-сан знал о Дазай-сане куда больше его, так что наверняка предусмотрел и это. К тому же, дал он себе мысленный подзатыльник, он, Рюноске, будет находиться рядом с учителем чтобы избежать и вот таких ситуаций, а не только помогать с бытовыми проблемами.

К слову о последних, он так толком и не понял, в чём заключалось его новое задание и как именно он должен был «присматривать» за Дазай-саном. Наверное, следовало обратиться за разъяснениями к Накахаре-сану — Босс приказал во всём его слушаться, — но не спрашивать же при учителе?

От раздумий отвлёк звук возни — Дазай-сан попытался то ли встать, то ли лечь поудобнее, но его попытки быстро пресёк Накахара-сан и эти двое сцепились в молчаливой битве. В итоге Накахара-сан активировал свою способность, и усиленная гравитация намертво прилепила Дазай-сана к кровати. Тот сначала попытался вырваться из невидимых пут одной лишь силой воли, потом — призвать к совести напарника, а, когда и эта попытка обернулась неудачей, испустил протяжный громкий стон.

— Да заткнись уже! — не выдержал Накахара-сан. — Хочешь постонать — иди озвучивай порнуху!

Рю шокировано моргнул, а учитель тотчас отвлёкся от своих стенаний и с любопытством уставился на напарника:

— Так вот откуда твои познания, Чуя?

* * *

Столовая ложка приятно холодила кожу, уменьшая вероятность образования синяка, и Осаму про себя тихо радовался, что Чуя ударил откровенно слабо. Либо пожалел, либо просто не хотел усугубить его сотрясение. И Осаму всей душой надеялся на второй вариант, потому что, пусть и ограниченный в движении, он не был жалок. Актагава застыл рядом белым изваянием — было очень непривычно наблюдать его только в рубашке, без плаща — и невероятно бесил своим сосредоточенным, грозным взглядом в стену. Серьёзно, Осаму был почти готов поверить, что в какой-то момент бежевые обои распахнутся и из открывшегося хода на них выскочит жаждущее крови чудовище. Его ученику не помешало бы научиться делать более… нейтральное выражение лица, потому что однажды его ограниченная мимика могла выйти боком и сорвать задание. Но просто так заговорить с мальчишкой на столь отвлечённую тему казалось странным, и Осаму тренировал в себе терпение, пытаясь сосредоточиться на ощущении приятной прохлады на лице, а не на разгорающемся внутри раздражении.

— Эй, Акутагава-кун, — спустя долгих пять минут не выдержал Осаму, — эта ложка нагрелась, принеси холодненькую.

Его голос прозвучал в лучших форматах беззаботности и дружелюбия, но ученик всё равно дёрнулся, бросил на него быстрый взгляд и, слегка склонив голову, почти убежал в сторону кухни. До слуха донёсся лёгкий перезвон столовых приборов, и в следующий момент Рюноске вернулся. С наигранной жизнерадостностью Осаму сменил импровизированный холодный компресс, слегка поморщился от осознания, как он, должно быть, выглядит сейчас со стороны и дал мысленное обещание придумать новый, но более безопасный для своего лица (и тела) способ довести Чую до белого каления.

Краем глаза он зацепился за вдруг открывшего рот Акутагаву, но, когда уже приготовился прочитать мальчишке лекцию на тему никому не нужных вопросов и обсуждений, тот сомкнул челюсти, так ни звука и ни издав. Внутри Осаму вспыхнуло разочарование. Чуя после завтрака смотался куда-то по делам, так что единственной компанией оставался ученик, но ругать его сейчас было не за что, а просто так они с ним никогда не болтали и, наверное, в глазах Акутагавы его внезапный порыв поговорить о том — о сём будет по меньшей мере странным. Чего доброго ещё позвонит Слизняку, уверенный, что Осаму головой тронулся, а тот возьмёт и примчится. Не то чтобы он не хотел сейчас видеть Чую, но был высок риск, что встреча обернётся очередной оплеухой, а прикладывать ложки он мог только одной рукой. Так что стратегически верным решением было дать напарнику время остыть и не дёргать его по пустякам.

Но и молчать и дальше было утомительно.

Он перевёл взгляд в потолок, некоторое время рассматривал простую, но со своим очарованием люстру, а потом в голову пришла чудесная идея.

— Эй, Акутагава-кун. — мальчишка снова дёрнулся и, как показалось Осаму, слегка медленно и напряжённо повернул к нему голову. Будь их жизнь каким-нибудь фильмом, звукорежиссёры наверняка бы добавили фоновый скрип для придания атмосферы. — У меня чешется стопа, будь добр, помоги убрать это кошмарное чувство.

Серые глаза ученика тупо уставились на него, моргнули пару раз, а потом в них отразилось понимание. Осторожно, будто Осаму мог укусить, Акутагава подошёл к ногам кровати, посмотрел сначала на укрытую одеялом здоровую ногу, потом на обездвиженную и на лице его отразилась растерянность. Предугадывая вопрос, Осаму пошевелил пальцами, и одеяло слегка задёргалось. Линия плеч Акутагавы стала плавней. На удивление тёплые ладони — почему-то он считал, что руки ученика окажутся ледяными — обхватили здоровую ступню, длинные тонкие пальцы принялись аккуратно массировать конечность. Это оказалось на удивление приятно и в той же степени странно. Осаму соврал про зачесавшуюся ступню и намеревался потом поиздеваться над учеником, сказав, что даже с такой простой задачей тот справиться не может, но… Он закрыл глаза в попытке абстрагироваться от ситуации, которую сам же и спровоцировал.

В груди вспыхнуло маленьким огоньком и постепенно разрослось чувство неправильности.

Будь Осаму здоров и полон сил, действия ученика здорово развеселили и почесали бы его эго, потому что сам себе он напоминал какого-нибудь султана с личной прислугой и для полного погружения в образ не хватало только клонов Акутагавы с опахалом и корзиной фруктов. Ну и расшитых золотом и драгоценностями одежд, но это уже вторичное. Но здоров Осаму не был, а потому старательное массирование ступни чужими пальцами хоть и помогало разогнать кровь по конечности и немного сбросить усталость неподвижности, всё-таки очень напрягало. Выждав некоторое время, Осаму будто нехотя повёл ногой, заставляя Акутагаву прекратить свои действия, в довольно грубой, но привычной в общении с учеником манере заявил, что утомился и хочет отдохнуть, но не желает, чтобы на него спящего кто-то пялился. Мальчишка едва заметно прикусил губу в неуверенности, посмотрел в пол. А потом что-то для себя прикинул, выпрямился и заложил руки за спину, после чего снова согнулся в уважительном поклоне.

— Приятных снов, Дазай-сан. Я буду прямо за стеной и приду на малейший шум.

Осаму отмахнулся от него слегка раздражённым «да-да» и махнул рукой в немом призыве поторопиться и убраться куда подальше. Акутагава покинул комнату, по пути ещё раз пять обернувшись, будто желая убедиться, что оставляет его живого и относительно невредимого, но уже хотя бы не пытался настоять на своём присутствии — и за это большое спасибо Чуе, пусть и не хотелось этого признавать. Осаму глубоко вдохнул и выдохнул, покрутил головой, устраиваясь на подушке поудобнее, и закрыл глаза.

Сонное небытие прервала тряска и чей-то слегка насмешливый голос:

— Всё, спящая красавица, подъём.

Осаму недовольно застонал, но, поскольку трясти его не перестали, был вынужден таки разлепить веки. Чуя. Голубые глаза напарника смотрели изучающе, но было в них — в самой глубине — что-то ещё, что заставило Осаму внутренне напрячься. Решимость — да, скорее всего, именно она. Чуя не стал бы будить просто так, без причины, и это знание нашептывало, что следует подготовиться к какой-то подлянке. Ну или не подлянке конкретно, но чему-то неприятному точно.

— Что-то ты рано. Неужели уже разобрался со всеми своими срочными делами? — Осаму сделал правой рукой воздушные кавычки на слове «срочными» и моргнул широко раскрытыми газами, старательно создавая образ наивного дурачка.

Чуя раздражённо цыкнул, закатил глаза, но не повёлся на провокацию, отчего у Осаму в голове зазвонили тревожные звоночки. Ой-ёй. Значит, действительно серьёзно.

— Меня четыре часа не было, — начал напарник, — но речь не обо мне. Я переговорил с твоим мальчишкой касательно сегодняшнего дня, и не могу не обратить внимание на… М-м-м… — тут он замялся, слегка прикусил губу в явной попытке собраться и корректно сформулировать мысль. В итоге закрыл глаза, тяжело вздохнул и выдавил: — я не обратил внимание вечером, потому как мы приехали из больничного крыла, но утром ты тоже молчал и за эти четыре часа, что меня не было — тоже. А юнец сказал, что выпоил тебе стакана два или три за это время.

У Осаму внутри образовался шар нервов и появилось стойкое, отвратительное чувство, что он знал, к чему клонил его напарник. Его порой слишком внимательный к мелочам напарник, чтоб его. Ещё и низ живота снова заболел при напоминании. Заставив себя лучезарно улыбнуться, максимально беззаботно прервал напряжённую речь:

— Ну что ж поделать, коль мой организм более выносливый чем твой, Чуя? — он развёл руки в жесте «ничего не знаю», но, поскольку тот никак не отреагировал, только продолжил сверлить его внимательным взглядом, сдался: — ладно, ты совершенно прав. Поможешь мне подняться? Не хочу просить об этом Акутагаву-куна.

— Ты дурак?

— А?

Осаму непонимающе моргнул на непривычно холодный голос напарника, нахмурился, пытаясь сообразить, что он пропустил. Вместо ответа Чуя откинул с его ног одеяло, открыл вид на тонкую полосатую простыню — единственное, что служило нижней половине тела одеждой, — и наклонился под кровать, загремев там чем-то явно металлическим. А потом возле бедра Осаму появилась больничная утка. Годами отработанные рефлексы помогли удержать на лице маску безразличия с примесью привычной надменности, но внутри всё сжалось от осознания. Он перевёл Чую твёрдый взгляд:

— Ни за что.

— Выбор у тебя не очень-то большой, — резонно заметил тот и вопросительно выгнул бровь: — что, хочешь тот вариант?

— Нет! — Осаму сам не заметил, как сорвался на крик. — Я вообще не хочу ни один из этих! У меня есть своё предложение, и оно самое лучшее!

— И самое неосуществимое, — резко осадил Чуя. Протяжно вздохнув, он поднёс ладони к лицу, помассировал веки, а после и виски́ в попытке снять напряжение. — Слушай, я куда больше тебя не в восторге от всего этого, но ты прекрасно знаешь, что тебе нельзя напрягать ногу, нельзя смещать её, да блин, нельзя даже толком ворочаться без посторонней поддержки, но хочешь встать и попрыгать до туалета. — Чуя открыл глаза, посмотрел прямо на него и сложил руки на груди. Голос его приобрёл стальные нотки, предупреждающие не спорить: — Я не намерен всю оставшуюся жизнь убирать за тобой и сильно сомневаюсь, что твой ученик тоже захочет, а других людей у тебя просто нет. Так что засунь свою гордость в одно место и делай, что сказали.

Осаму резко вдохнул и закрыл глаза. Внутри поднялось и со скоростью пожара распространилось жуткое чувство стыда. Чуя умудрился озвучить то, что он так отчаянно озвучивать не хотел. Потому что, пока слова не были произнесены вслух, оставалась крохотная надежда, что всё не так страшно, что всё то унижение, что пришлось пережить в больнице, не повторится. Что он не останется совершенно беспомощный, неспособный даже самого себя обслужить, один на один с тем, над кем неустанно издевался как морально, так и физически целых три года. Мори прямо сказал, что Чуя нужен ему для миссий и присматривать за ним будет Акутагава, но Мори не сказал, насколько это «присматривать» будет иметь буквальный смысл. Он искренне надеялся, что санитарки, обмывающие его и выносящие за ним судно были просто какой-то извращённой формой наказания от Мори и переезд в убежище избавит его от этого унижения, но… Видимо, в этот раз всё и правда оказалось серьёзней некуда. В горле встал ком, сглотнуть который никак не получалось.

— Я отвернусь, если стесняешься.

Осаму пробила нервная дрожь, и он почти с ненавистью посмотрел на невозмутимого напарника. Если он стесняется? Если?!

— Накахара-сан, я хотел спросить… — Акутагава появился как гром среди ясного неба, и Осаму со слегка удивлённым лицом и нарастающим внутри ужасом уставился на так некстати вошедшего мальчишку, боясь даже дёрнуться, чтобы случайно не обратить его взгляд на грёбаную утку. Но Небеса явно не были настроены к Осаму благосклонно, потому как серые глаза почти сразу опустились на кровать и комично расширились от узнавания предмета на ней. Ученик дёрнулся, спрятал шею в плечи и поспешно отвернулся. — Простите, я потом зайду.

— Нет, стой, юнец, — остановил его Чуя, — даже хорошо, что ты заглянул, нам как раз следует об этом поговорить.

Осаму бросил все свои силы, чтобы не зарычать и не швырнуть в Чую уткой. Многолетняя практика помогла сохранить на лице невозмутимость, а глаза в глаза ему ученик никогда не смотрел, чтобы разглядеть весь спектр охвативших его чувств. Если бы он ещё знал им названия. Стыд был узнаваем — Мори в своё позаботился о том, — но было ещё что-то, чего он никак не мог понять. Это не было похоже на злость, хотя она тоже присутствовала. Что-то тянущее, болючее, переворачивающее внутренности и скручивающее их в тугой узел внизу живота, а так же напрягающее горло.

Акутагава тревожно и несколько опасливо покосился на него, открыл рот, чтобы, вероятно, возразить, но в итоге закрыл, так ничего и не сказав. Только опустил голову, пряча глаза, и обхватил себя за локти в дурной привычке, выдающей с головой его дискомфорт. Впрочем, из них троих больше всего некомфортно и напряжно было сейчас именно Осаму, особенно принимая во внимание позывы организма, который больше не хотел терпеть. Ситуация и без того была унизительней некуда, и Осаму отчаянно хотел сохранить хотя бы те крупицы достоинства, что ещё остались.

— Если собрались обсуждать меня при мне, будьте добры избавить меня от такой чести. — Он вложил в слова столько яда, сколько смог собрать в своём разбитом сознании. Живот снова скрутило и пальцы здоровой руки на секунду дёрнулись в сторону треклятой утки — он вовремя успел остановить их, — а после указали на дверь: — Убирайтесь.

Чуя смерил его внимательным, пронизывающим насквозь взглядом, медленно моргнул и развернулся на пятках, поманив мальчишку за собой. Осаму успел расслышать приглушённое: «Босс разъяснял, что конкретно тебе придётся делать?» от своего напарника и слегка нервное: «нет» от Акутагавы, прежде чем эти двое скрылись в коридоре, скорее всего на пути к кухне.

Он рвано выдохнул, попытался собрать слюну в раз пересохшем рту, чтобы хоть немного смочить язык и губы, поднял почему-то защипавшие глаза к потолку. О, он мог представить себе реакцию Акутагавы на свалившиеся на него обязанности! Мальчишка наверняка позеленеет от отвращения и лишь выработанное на уровне рефлексов уважение к начальству не позволит мгновенно оспорить приказ. Потому что, кто захочет возиться со взрослым человеком будто с новорождённым младенцем, мыть его, убирать за ним? Осаму мог со стопроцентной уверенностью сказать, что сам бы ни за что и ни при каких обстоятельствах не согласился бы делать для кого-то что-то подобное, а если бы и заставили, превратил жизнь «подопечного» в сущий ад. Акутагава Рюноске же уже сполна хлебнул от него «хорошего» отношения, и Осаму на его месте точно воспользовался бы этой подачкой судьбы и от души отыгрался за все те удары и жестокие слова.

Поступит ли так Акутагава? — трудно сказать. Три долгих года мальчишка терпел лишь унижения и боль от того, кто пообещал дать смысл жизни и кто должен был воспитать, научить житейским и рабочим премудростям. Осаму знал, что ученик из кожи вон лез только бы он похвалил его и вовсю пользовался этой слепой жаждой признания, выплёскивая на беззащитного перед его способностью Акутагаву всё накопившееся раздражение. Теперь он сам оказался беззащитен — воистину, жизнь умеет спустить с небес на землю самым неожиданным способом.

Сердце билось неровно, быстро и с такой силой, будто желало пробить грудную клетку и вырваться наружу.

I

Обычно Осаму предпочитал не нырять в какие-либо проблемы, оставляя их решение на подчинённых, напарника или Мори, из тени дёргая за ниточки и прослеживая, чтобы всё шло как ему нужно. Однако в этот раз цепь событий оказалась разорвана и, как бы ни было тяжело это признавать, но впервые он совершенно не контролировал ситуацию. И это знание оседало плотным комом напряжения где-то внизу живота, не позволяя расслабиться и плыть по течению жизни.

Прошло полторы недели с момента его переезда в убежище и за это время Мори так ни разу и не позвонил справиться о его здоровье (хотя Чуя однажды передал от него привет и новость, что врачи ничего сверх пока не придумали); не то чтобы Осаму жаждал поговорить с бывшим наставником, но раньше тот всегда мелькал в поле зрения, когда он был ранен, и доводил до бешенства воспитательными лекциями. Поэтому внезапное игнорирование ужалило и породило до этого неведомое чувство, от которого с переменным успехом хотелось то рычать на всех и вся, то — как бы странно ни казалось — плакать. Слёзы всегда были для Осаму чем-то глупым и непонятным, за исключением, когда это были слёзы от физической боли — ну, то было естественной реакцией организма, и он искренне не понимал, как тому же Акутагаве удавалось сдержать их каждый раз, когда он или кто другой с его (Осаму) согласия ломал ему кости или разрывал едва зажившие раны. Ладно, сохранить лицо перед врагом — это понятно и логично, но, когда ему прилетало от кого, кто по логике врагом не был… Этим ученик тоже изрядно выводил Осаму из себя. Титан хренов. Из железа он что ли? Почему никак не сломается и не разревётся, прося о пощаде?

И тем не менее, Акутагава Рюноске был единственным из его подчинённых, кто остался рядом и интересовался его самочувствием. И совершенно точно не потому что так приказал Босс.

Остальные временно перешли под командование напарника и, судя по его коротким рассказам, погрузились с головой в работу, а до Осаму… Чуя вновь оказался прав, как это было всегда, когда дело касалось людских чувств и эмоций — до Осаму никому из них просто не было дела. Вероятно, они даже выдохнули в облегчении, узнав, что какое-то время Демон-вундеркинд не будет нависать над их душами.

От осознания оного сделалось как-то гадко, паршиво.

А ещё почему-то больно.

Не то чтобы он нуждался в участии своих подчинённых — Осаму в принципе не любил излишнего к себе внимания, предпочитая роль серого кардинала, — но в моменты давящей тишины, прерываемой лишь размеренным тиканьем секундной стрелки настенных часов, не мог не вспоминать то обилие вкусностей, выздоровительных открыток и мнущихся в дверях палаты подчинённых Чуи, стоило тому загреметь в больничное крыло с ангиной и никак не сбивающейся температурой под сорок градусов. Напарник тогда походил на живой труп, и Осаму даже поймал себя на лёгком беспокойстве, что тот и правда перейдёт в мир иной; правда, это никак не помешало ему разорвать несколько пакетиков с мармеладом и печеньем и посмаковать те перед не могущим проглотить ничего кроме воды и супа Чуей, наслаждаясь его бессильной яростью. Жаль, Мори как-то слишком быстро прознал про это и отобрал у него все вкусности, заявив, что подчинённые Чуи принесли их своему руководителю, а не Осаму. Осаму тогда надулся, а бледное, болезное лицо Чут искривилось в не менее болезной, но триумфальной ухмылке. В итоге Осаму пришёл к выводу, что единственным значимым плюсом в той истории было то, что Чуя не мог не только орать, но и вообще говорить, что благотворно отразилось на его слухе.

Громкий хлопок входной двери и последовавшее за ним «Я вернулся!» от напарника привлекли внимание гипнотизировавшего стены (или чем он там занимался?) в соседней комнате Акутагавы, потому как Осаму уловил поспешные шаги в сторону коридора. Догадки подтвердились отзвуками разговора, и Осаму был готов поклясться, что расслышал намёки на смех. Внутри подняло голову подозрение. Его раздражающий ученик никаких эмоций кроме злости, недовольства ну и иногда страха не показывал, и Осаму искренне сомневался, что тот вообще умеет улыбаться, не говоря уже про такое явление как смех, но… Чуя тихо смеяться не умел в принципе и, если его что-то веселило, об этом тотчас узнавало всё окружение в радиусе минимум десяти метров, а тут… Тут был именно тихий, можно даже сказать робкий смешок, будто его обладатель не был уверен, что имеет право издавать подобные звуки. Точно Акутагава! Но с чего вдруг?

— Не спишь? — Чуя заглянул в спальню, бессовестно нарушив выстраивав-шуюся цепочку возможных догадок, и Осаму просто не смог не огрызнуться:

— Вспомнишь про шляпу, вот и вешалка.

Как он и ожидал, Чуя мгновенно потерял всё своё спокойствие.

— Расточителям бинтов слова не давали!

— Разве? — Состроил удивлённое лицо Осаму. — А как же твой вопрос или это ты с барабашкой разговаривал? Если так, не смею мешать: болтайте сколько влезет.

— С каким ещё барашком? — Искренне удивился Чуя, и Осаму не смог сдержать смех. Кое-как успокоившись, прежде всего потому что начала трястись и болеть нога, одарил напарника снисходительным взглядом:

— Чуя-Чуя, вот слушаю тебя и понимаю, что как был Королём Овец, так таковым в душе ты и остался. Не с барашком, с ба-ра-баш-кой, — по слогам, будто маленькому, повторил он, с невероятным удовольствием наблюдая, как заливается краской стыда и раздражения лицо напарника. О да, если Чуя и ненавидел что-то всей душой, так это дурацкие прозвища и выставление себя глупцом. А тут так удачно сложилось комбо, что грех было не поддеть.

Осаму широко улыбнулся самой раздражающей улыбкой из своего широкого арсенала, невинно захлопал глазами и принялся мысленно отсчитывать секунды до неминуемого взрыва. Эмоциональный Чуя — отдельный вид искусства, и обычно безразличный до живописи Осаму был бы совсем не против лишний раз взглянуть на эту картину. Даже выставку посетил бы, проводись такая.

Вот только в этот раз напарник не стал демонстративно топать ногами и пускать пар из носа в праведном гневе, а сделал глубокий успокаивающий вдох, выдохнул и зашуршал всё это время висевшим на локте магазинным пакетом, что-то ища.

Разочарование сменилось любопытством.

— Это кошмарище пялилось на меня всё время, что я стоял в очереди, поэтому на, не выдержал. — Осаму рефлекторно протянул ладонь, поймал брошенный целлофановый свёрток и сначала с удивлением, а после — почти с благоговением уставился на подарок.

— Ещё тёпленький! Чу-у-уя!

Чуя на его восторженный вопль раздражённо цыкнул, но комментировать не стал. Осаму бесстыдно облизнулся. Не теряя времени, разорвал пакет и запустил зубы в нежное мясо, проглотил первый кусочек и не сдержал звук восхищения. Краб был из его любимых, со съедобным мягким панцирем и невероятно сочными лапками, обгрызать которые было сплошным удовольствием.

— Так что за барабашек?

— Ны наю, — сосредоточенно жуя пробубнил Осаму, проглотил и вцепился в новый кусок, — но Акутакафа-ун цылый ень на нго палится.

— Прожуй и говори нормально, позорище!

Осаму хитро сверкнул глазами, улыбнулся и, не до конца проглотив что жевал, откусил ещё.

— С каи пр тя фонует эткет?

Вздувшуюся жилку на виске Чуи можно было увидеть особо не напрягая зрение, и Осаму на короткое мгновение даже подумал, а не перестарался ли он со своими подколами, прежде чем вспомнил, что напарник всегда так реагировал. Ну не понимал этот человек его юмора, что ж тут поделать? И всё-таки больше раздражать напарника не хотелось, хотя бы в благодарность за вкусный подарок: он ведь мог вообще этого краба не покупать или, наоборот, купить и демонстративно съесть сам, заставив Осаму пускать слюнки и проклинать свою беспомощность. Сам Осаму с бо́льшей вероятностью именно так бы и поступил. Ну, скорее всего потом смиловался бы и дал страдальцу припасённую вторую порцию, но сначала вдоволь бы насладился его угрюмым видом.

— Спасибо, Чиби-кун.

Вообще дразнить Чую относительно его роста сейчас вряд ли было хорошей идеей — он мог больше и не принести крабов, потому что злопамятность всё-таки была ему присуща. В некоторой степени, — но, назови он его по имени, вку́пе со словами благодарности это выглядело бы слишком искренне. А позволить хоть кому-то усмотреть его истинное состояние он не мог. Особенно теперь, когда его мир так стремительно и уверенно трещал по швам. Голубые глаза напарника нехорошо сверкнули в его сторону, и Осаму лишний раз порадовался, что, в отличие от него самого, раненых Чуя не бил. Ну… Оплеуха в порыве чувств не в счёт. Наверное.

— Когда встанешь на ноги — урою, — пообещал тот и провёл ребром ладони по горлу, видимо, для усиления эффекта.

Вместо обыкновенно наступающего после этого жеста успокоения и желания закатить глаза внутри Осаму разгорелось что-то странное, почти напоминающее эйфорию. По венам заструился адреналин. Губы расплылись в почти маньячной улыбке, глаза расширились и, не пострадай его тело так сильно, он бы наверняка скрутился в какую-нибудь странную позу чисто чтобы вывести Чую ещё сильнее.

— Но, Чиби-кун, — Осаму намеренно сделал вид, что не заметил как дёрнулся напарник, по-детски склонил голову набок и захлопал глазами: — у тебя слова с действиями расходятся.

— А?

— Сказал, что уроешь меня, то есть закопаешь, верно? А сам делаешь жест, означающий перерезанное горло. Не стыку-у-уется! — радостно протянул он. Было чистым наслаждением наблюдать, как каждый раз на его в принципе верные замечания Чуя терялся что ответить и словно мим открывал и закрывал рот, потрясая кулаком в бессильной ярости. Однако, то ли в этот раз что-то пошло не так, то ли Чуя вдруг постиг дзен и научился мыслить философски, потому что вместо ожидаемой пантомимы посмотрел на Осаму как на дурачка и спокойно, почти доверительно, произнёс:

— Ну правильно. Сначала я тебя прирежу, а потом закопаю. Одно другому тут не мешает, как бы.

От шока Осаму открыл рот и разве что глаза не выпучил.

Что?!

Чуя не должен быть переиграть его в его же игре! Этот парень вообще с юмором не особо дружил, так с какого, спрашивается… Осаму сжал кулак, скомкав простыню, медленно вдохнул и выдохнул и вновь нацепил на лицо маску лёгкой придурковатости. Широко улыбнулся.

— Но я думал, ты запомнил, что умереть я хочу максимально быстро и безболезненно, а быть зарезанным явно не тот случай.

— Пф, — фыркнул Чуя, — убить тебя безболезненно было бы несправедливо по отношению не только к твоим жертвам, но даже к подчинённым. Взять того же твоего ученика — сколько кровушки ты с него попил страшно представить.

В горле резко пересохло. Осаму напряг каждый лицевой мускул, чтобы дурашливо-обиженное выражение не сменилось откровенным беспокойством, но предательский холодок вдоль позвоночника всё же пробежался. Конечно, Чуя — судя по его взгляду и плавным движениям — не ставил перед собой цели уколоть побольнее, но… Пусть и неосознанно, но он вновь указал на самую большую — после лежачего положения, разумеется — проблему Осаму. Будучи в полном здравии, он никогда не задумывался, что обращается с учеником не как с живым человеком, а скорее как с каким-то максимально примитивным инструментом, который можно и в стену швырнуть и ногой пнуть и ничего ему не станется. И самое главное, инструмент никогда не попытается дать сдачи. Осаму тихо выдохнул, картинно развёл руками:

— Ну, он ведь выжил, верно? По крайней мере в этом ему упрямства не занимать; неплохое качество для мафиози, как думаешь?

Вместо ответа Чуя смерил его взглядом, в котором практически бегущей строкой читалось: «ты серьёзно?», а потом закатил глаза и махнул рукой:

— Даже комментировать не хочу. Ладно, лучше скажи, в туалет надо?

Щёки тотчас залило жаром.

Напарник взял за правило задавать этот невозможный вопрос каждый раз когда уходил или возвращался и ещё и Акутагаву принудил интересоваться этим по пять раз на дню. Но ученик хотя бы смущался не меньше самого Осаму и всегда заходил окольными путями, а не пёр танком напролом как Чуя. Первые дни Осаму пытался призвать к деликатности, намекал и даже прямо говорил, что такие вопросы здорово смущают, вызывают желание где-нибудь тихо повеситься и вообще, спрашивать о таком неприлично, но все его доводы разбились о невпечатлённый взгляд, справедливое замечание, что желание повеситься или утопиться у него возникало и раньше и по более тривиальным причинам, а последним гвоздём в крышку гроба гордости стали слова о том что легче вынести судно и слегка обмыть тело, чем потом стирать всю постель и всё равно мыть тело, только уже более тщательно. Потому что бесконечно всё в себе он в любом случае не удержит. Это свело на нет все дальнейшие попытки отстоять свою независимость, но стыд никуда не делся.

Собравшись с духом, Осаму обречённо кивнул.

II

Когда Накахара-сан привлёк его к водным процедурам Дазай-сана, обосновав тем, что уже скоро отправится на задание, тот швырнул в них читаемую книгу и громко, не скупясь на угрозы и оскорбления, приказал убраться из его комнаты. Рю рефлекторно отскочил к двери, не желая сталкиваться с вышедшим из себя учителем, а вот Накахара-сан явно не впечатлился и совершенно не спешил выполнять приказ. Вместо этого шумно вдохнул и выдохнул, будто бы сдерживаясь от того чтобы не начать кричать самому, и решительно опустил руку на плечо напарника. Красноватое сияние «Смутной печали» осветило полумрак комнаты. Его учитель стиснул зубы, не в силах противостоять увеличившейся гравитации собственного тела, и мог лишь метать в них гневные взгляды. Накахара-сан ровным голосом приказал подойти, и Рю послушно, хоть и несколько нервничая, встал рядом. Гнев в глазах учителя сменился холодной яростью, пальцы на здоровой руке сжались в кулак.

— О, значит, его ты слушаешься.

В этой короткой фразе было столько яда, что Рю непроизвольно сгорбился, поджал губы и опустил глаза в пол. Что он должен был ответить на такое? К счастью, Накахара-сан не оставил времени для внутренних терзаний и движением указательного пальца призвал к кровати бутылочку с пенкой для интимной гигиены и пластиковую миску с тёплой водой и плавающей в ней же губкой. Дазай-сан дёрнулся в попытке сбросить с себя «Смутную печаль», а когда не вышло, оборонительно зарычал. Про себя Рю непроизвольно сравнил его с увиденным на видеохостинге бродячим котом, которого подобрали и решили привести в подобающий вид. Во всяком случае, звук был почти один в один.

Накахара-сан поставил миску с водой на табурет, непосредственно возле кровати, лёгким жестом скинул на другую половину постели одеяло, оставив поверх напарника полосатую простыню. Дазай-сан кое-как приподнял голову:

— Чуя! — его голос прозвучал уже далеко не властно, как ещё минуту назад, скорее жалобно и просяще. — Я сам, Чуя! Я смогу! В этот раз точно!

Рю внутренне подобрался: смотреть на такого беспомощного учителя было… тяжело. Накахара-сан протянул руку, принимая у него большое синее полотенце, не обращая внимания на мольбы напарника, накинул то ему на низ живота и бедра и осторожно вытянул простынь. Дазай-сан издал какой-то задыхающийся звук, зажмурил глаза и отвернул голову к шкафу. Сердце Рю билось слишком быстро и слишком сильно, отзываясь на испытуемый стресс, и у него начало сбиваться дыхание. К горлу подполз предательский кашель.

— В прошлый раз, когда я повёлся на твои речи, — вдруг тихо проговорил Накахара-сан, слегка двигая рукой, приподымая своей способностью нижнюю половину тела напарника и подстилая под неё сложенную в несколько раз широкую впитывающую пелёнку. — ты не удержал миску одной рукой и в итоге вода пролилась и залила простыни. В угоду собственной гордыне ты скрыл этот факт и полдня пролежал на мокром, из-за чего образовались опрелости, которые мне же потом и пришлось залечивать.

Слова Накахары-сана были ровными, твёрдыми, и не было в них и намёка на жалость. Но и раздражения тоже не было. Просто уверенная непоколебимость, приправленная весомыми аргументами. Ой. Рю вспомнил, как около недели назад Накахара-сан вернулся из аптеки с какими-то баночками то ли крема, то ли ещё чего, рыча себе под нос что-то про тупоголовую скумбрию, умеющую лишь проблемы окружающим создавать. Дазай-сан в тот день и несколько после был тише воды, ниже травы и запретил даже рядом около себя появляться. Рю тогда решил, что сделал что-то не так, но, очевидно, причина крылась совершенно в другом. Он тихо выдохнул, осторожно скосил глаза на пошедшего красными пятнами гнева (потому что Дазай-сан не мог испытывать стыда, верно ведь? Наверняка просто злился, что напарник выболтал конфиденциальную информацию) учителя и вернул взгляд на его тело. Вернее, на синее полотенце, укрывающее низ живота и бёдра вплоть до колен. Руки Накахары-сана надавили на здоровую ногу учителя, сгибая ту в колене и насильно отводя в сторону от обездвиженной. Полотенце сдвинулось, образуя над паховой областью нечто вроде затемнённого навеса. Накахара-сан натянул на руки медицинские перчатки.

— Так, юнец, слушай, смотри и запоминай. — он взял из миски и слегка отжал губку, махнув Рю наклониться ближе.

Учитель дёрнул пальцами здоровой руки, вновь пытаясь бороться со способностью напарника, гневно зарычал. Накахара-сан резко бросил губку обратно в воду, размахнулся и ударил его по бедру, чуть выше сползшего полотенца. Рю дёрнулся вместе с учителем и шокировано уставился на сперва побелевший, а после налившийся красным отпечаток ладони на бледной коже.

— Уймись или я уеду и будешь лежать в собственном дерьме. Не в том положении, чтобы выделываться, если не дошло до сих пор.

Накахара-сан не повышал голос, но Рю от этого пробрало даже сильнее; Дазай-сана, кажется, тоже. Во всяком случае, тот сделал рваный вдох и замер, прекратив всякие попытки сопротивления, лишь кулак да пальцы здоровой ноги сжались, выдавая его напряжение. Накахара-сан снова выловил из миски губку, щедро полил ту пенкой и слегка надавил, убирая лишнюю влагу. Потом кинул быстрый взгляд на Рю:

— Запомни: всегда в одном направлении: сверху-вниз. — в подтверждение своих слов он провёл по левой стороне паховой области напарника, потом сполоснул губку и повторил то же с правой. Снова сполоснул губку, снова полил её пенкой и спустился ниже, к промежности. — Это чтобы инфекции не занести, — прокомментировал он.

Рю наблюдал за размеренными действиями Накахары-сана, периодически забывая дышать от сюрреалистичности происходящего. Никогда он и предположить не мог, что настанет день, когда его выходящий почти невредимым из всех передряг учитель окажется в столь… смущающем положении. Сам Рю точно бы со стыда сгорел в такой ситуации. Правда, с ним никто бы и не возился, ведь особой ценности для Организации он не представлял, учителю угодить не мог, а сестра — единственный человек, кому было не наплевать — постоянно пропадала на миссиях с «Чёрными ящерицами» и при всём желании не смогла бы быть рядом всё время. Под нос ему сунули упаковку нераспечатанных медицинских перчаток, отвлекая от печальных размышлений. Рю вопросительно изогнул тонкую бровь, и Накахара-сан со строгим взглядом кивнул на Дазай-сана:

— Попробуй теперь сам.

Сердце ускорило ритм. Стараясь сохранять на лице невозмутимость, Рю распаковал и надел перчатки, сглотнул и нерешительно взял протянутую губку. Смочил её в тёплой воде. Глубоко вдохнул и максимально бесшумно выдохнул. Ладно, это оказалось сложнее, чем он думал.

Когда неделю назад Накахара-сан огорошил его истинным смыслом присмотра за учителем, Рю, при всём своём уважением к Дазай-сану и желанию угодить ему, не смог полностью удержать лицо от гримасы; губы просто скривились сами собой. Удивительно, но Накахара-сан не посчитал это оскорблением. Наоборот, как-то понимающе посмотрел и заявил, что поможет и всему научит. Даже дал неделю чтобы просто всё «переварить» и ухаживал за Дазай-саном сам, оставив на Рю только уборку в квартире и иногда прося подменить на кухне — Рю с досадой понял, что его познания в готовке не стоили и одной десятой от в общем-то простых, но действительно вкусных блюд Накахары-сана.

Губка в его ладони коснулась тела учителя, и тот дёрнулся в попытке свести колени, но из-за по-прежнему активированной способности Накахары-сана смог сдвинуться хорошо если на сантиметр. Окутывающее сияние «Смутной печали» стало ярче, сильнее фиксируя положение Дазай-сана.

— Сверху-вниз, правильно.

Накахара-сан не стал комментировать реакцию напарника, вместо этого сосредоточившись на действиях Рюноске. У Рю от столь пристального внимания и столь деликатной задачи взмокла спина и почти задрожали руки. Да и лицо контролировать стало сложнее, из-за чего он был почти уверен, что скривился. В этом плане было хорошо, что учитель предпочёл отвернуться и закрыть глаза. Губка скользила по обнажённой коже, смывая остатки пены, оставляя после себя дружно стекающие на подстеленную пелёнку струи воды. Непроизвольно он отметил, насколько напряжено было тело учителя.

— Так, молодец, — похвалил Накахара-сан, но, только Рю решил выдохнуть и скорее отстраниться, продолжил: — теперь дальше.

Дальше? Рю несколько раз моргнул в явном смятении. Что ещё? Заметив его растерянность, Накахара-сан тихо вздохнул, почти коснулся рукой лица, но вовремя опомнился. Окинул его усталым взглядом. А потом, видя, что до него не дошло, снисходительно пояснил:

— Нельзя мыть человека наполовину.

Рю моргнул, соображая, о чём вообще говорил Накахара-сан. В голову упорно ничего не лезло, и он перевёл взгляд на тело учителя в поисках подсказки. Всю пену он смыл, чистой водой тоже всё сполоснул. Так что же? Почему «наполовину»? А потом вдруг снежным комом свалилось осознание. Ой.

— Простите, — едва слышно выдавил он, вжав голову в плечи. Снова он оплошал.

— Я не ругаю тебя, просто акцентирую внимание. — Уловив его беспокойство пояснил Накахара-сан и от спокойного тона на душе стало чуточку легче, но полностью напряжение не ушло. Дазай-сан тоже порой реагировал вроде как спокойно и даже понимающе, но буквально в следующую секунду в Рю прилетал кулак или носок тяжёлого ботинка. Общение с руководителями было подобно прогулке по минному полю и никогда нельзя было быть полностью уверенным. — Ты ведь даже не подумал об этом, так?

Сам вопрос даже не прозвучал как вопрос, скорее это было обычной констатацией факта. Это задело, но вместе с тем дало надежду, что, раз от него изначально не ждали подобных действий, то и наказывать не станут. Ну или станут, но хотя бы не очень сильно. Сил хватило лишь на скованный кивок и Рю искренне надеялся, что для Исполнителя оного окажется достаточно — голосу он сейчас не доверял. И почему он такой тупой? Гин наверняка бы сразу всё поняла и сделала как надо…

— Всё в порядке, просто запомни и больше не забывай, хорошо? — на плечо опустилась рука без перчатки — Рю и не заметил, когда Накахара-сан снял одну, — но длинные пальцы не сжали ему кожу, принеся вместо боли тепло и что-то очень похожее на спокойствие. Будто с ним поделились внутренней уверенностью. — Теперь нам нужно перевернуть его на бок, но очень осторожно, чтобы не потревожить ногу. Я делал это контролем гравитации, но, думаю, твой «Расёмон» справится с этой задачей ничуть не хуже. Главное не спеши.

* * *

Мальчишка старался. Очень.

Чуя внимательно наблюдал, как Рюноске следовал его указаниям, удерживая «Расёмоном» тело — и особенно пострадавшую ногу — Дазая навесу, открывая к нему доступ со всех сторон, смывая всю грязь и затем насухо вытирая полотенцем. Щёки мальчишки то бледнели, то наливались цветом, ему явно было неловко и некомфортно, но он ни разу не проронил ни звука недовольства. Только тихонько сопел в попытках сохранить на лице невозмутимость, что, впрочем, давалось ему с большим трудом: Чуя прекрасно видел и его сморщенный нос, и поджатые губы, и сведённые к переносице тонкие, едва заметные брови. Чуя бросил беглый взгляд на напарника и мысленно порадовался, что тот решил притвориться спящей куклой, потому как эмоции ученика, пусть и не явно, определённо бы ужалили такого гордеца как Дазай, а мальчишка, уловив, что обидел учителя, занялся бы самобичеванием. А это им сейчас было определённо не нужно. Да и потом тоже.

Акутагава Рюноске оказался очень зависим от чужого одобрения.

Чуя заподозрил эту особенность поведения ещё в самую первую их встречу — тогда мальчишка подкараулил его у винного магазинчика и, переминаясь с ноги на ногу, но вместе с тем стараясь выглядеть уверенным, представился учеником Дазая и сообщил, что тот ждёт его в парке через дорогу. Чуя тогда хмыкнул и несколько насмешливо заявил, что миссий со Скумбрией Босс не давал, следовательно, никуда идти он не собирается, а Дазай может валить по всем известному адресу. Он правда собирался свернуть в сторону парковки и поехать домой — денёк выдался насыщенным на события, — но расширившиеся серые глаза и мелькнувшая в них паника вынудили пересмотреть решение. В итоге мальчишка разве что не светился, когда они пришли к месту встречи, где под раскидистым деревом вальяжно развалившись дремал его придурошный напарник, но, стоило Дазаю окинуть ученика недовольным взглядом и заявить, что тот «слишком долго копался», как все краски сошли с юного лица, а щуплая фигурка съёжилась будто в ожидании удара. Серые глаза наполнились печалью и, почему-то стыдом. Чуя тогда хоть и остался в непонятках, решил не вмешиваться — кто знает, может мальчишка натворил что и Дазай рычал на него, потому что всё ещё злился, но… Подобное обращение повторилось и в следующую их встречу, и в последующую. Казалось, что бы Рюноске ни сделал, Дазай всегда был им недоволен. Чуя однажды не выдержал и прямо поинтересовался, что в мире должно сдохнуть, чтобы он если не похвалил, то хотя бы не обосрал старания собственного ученика, на то Дазай скривил губы и в своей идиотской манере посоветовал ему не лезть в их отношения. Именно после того разговора Чуя, прежде чем уйти, подозвал расстроенного мальчишку и вбил в его телефон свой номер, сказав не стесняться звонить, если вдруг понадобится помощь.

Кто ж знал, что под «помощью» этот юнец поймёт помощь не себе, а придурку-Скумбрии?

Сделав мальчишке знак подождать и не опускать Дазая на постель, Чуя убрал влажную от вылившейся на неё воды пелёнку, провёл ладонями по простыни, разглаживая складки и убеждаясь в сухости оной, а после махнул рукой в разрешении. Ленты «Расёмона» аккуратно изогнулись, очень медленно и очень осторожно опустили Дазая на постель и также осторожно выскользнули из-под его тела. Дазай слегка дёрнулся, но больше никак не отреагировал. Даже глаза продолжать держать крепко зажмуренными, будто сам себя пытался убедить, что всё происходящее сейчас с ним — просто очередной кошмарный сон. Чуя подавил желание тяжело вздохнуть и вместо этого отправил Рюноске унести в ванную воду и полотенце, предварительно ободряюще ему улыбнувшись. Мальчишка кивнул с каким-то обречённым видом, но скрылся с глаз прежде чем он успел спросить его, что случилось. Решив, что разберётся с этим позже, Чуя вернул внимание напарнику.

— Ну как ты?

Дазай предсказуемо никак не отреагировал. Только кадык чуть дёрнулся, выдавая, что он не спит и что ему очень и очень неловко.

— Молчишь, значит… — Чуя сунул руки в карманы штанов, перевёл взгляд на окно лоджии, за которым уже начинал загораться закат. Скоро надо будет завесить шторы и включить свет, но пока можно было обойтись и так. Чуя вздохнул. Он никогда не строил иллюзий относительно своего красноречия, предпочитая словам поступки, и даже будучи лидером «Овец» оставлял психотерапевтическую часть на Юан или, в крайнем случае, на Ширасэ — пусть и вспыльчивый, но языком трепать тот умел. Да и кого-кого, но утешать Дазая Чуе совершенно не хотелось: эта забинтованная Скумбрия выела ему столько нервов, сколько не выели все враги и недоброжелатели за всю его жизнь. И раз уж он вспомнил об этом, то… — Когда созреешь — извинись перед учеником. Этот юнец слишком заботится о тебе после всего того дерьма, что ты на него вылил.

Вместо ответа Дазай швырнул в него лежащей под рукой подушкой.

III

Накахара-сан уехал по поручению Босса через три дня после того как убедился, что все манипуляции с Дазай-саном он выполняет правильно, не забывая ни о необходимости профилактики пролежней, ни о массаже, ни о своевременной и тщательной гигиене. Последнее было хуже всего, потому что, как бы Рю ни убеждал себя и не настраивал, его по-прежнему почти скручивало от рвотного рефлекса, стоило столкнуться с необходимостью очистить тело учителя от продуктов жизнедеятельности. Спасибо медицинской маске, скрывающей половину его лица и приглушающей запах, потому что иначе он всерьёз рисковал не удержать содержимое своего желудка и вырвать на кровать. Маску посоветовал Накахара-сан, мимолётно заметив, что так будет и Дазай-сану, и самому Рю более комфортно и спокойно.

Настенные кухонные часы тикали довольно громко и показывали без четверти одиннадцать дня, что означало приближающееся время очередного переворачивания Дазай-сана.

Рю глубоко вдохнул и так же глубоко выдохнул, откусил пирожок с мясом и, тщательно его пережёвывая, впился пальцами в кружку свежезаваренной мяты, отхлёбывая небольшой глоток. Вкусно. На этот «успокаивающий нервы и мысли» недо-чай его подсадил Накахара-сан, сперва хотевший поделиться с ним «офигенно вкусным» вином, но бросивший эту затею после того как Рю банально вырубило после первой же рюмки. В итоге Исполнитель вынес вердикт, что он слишком тощий для хорошего алкоголя (ты просто не успеваешь его переваривать!) и буквально составил распорядок приёмов пищи, указав минимальную порцию за раз, которую Рю просто обязан был как-то в себя запихнуть. Даже если честно не лезло. Рю предположил, что его откармливают на убой. Накахара-сан в ответ на глупую шутку шлёпнул его своей шляпой по макушке и заявил, что прибьёт Дазай-сана за халатность, когда тот наконец встанет на ноги. Причём тут к его весу учитель Рю искренне не понял, но на всякий случай постарался уверить Накахару-сана, что отныне будет есть «как положено». Исполнитель смерил его долгим, пробирающим взглядом, о чём-то задумался, а потом щёлкнул пальцами и напомнил, что Босс тоже остался впечатлён его худобой, а значит его (Накахары-сана) приказ хорошо питаться является приоритетным над всеми остальными. Разумеется, если только Босс лично не прикажет экстренно выдвигаться на миссию, но, поскольку, Рю застрял в качестве сиделки своему наставнику, он не прикажет. В тот миг Рю услышал как захлопнулась дверца ловушки. Приказ. Накахара-сан превратил свою чудну́ю озабоченность его питанием в приказ, прекрасно зная, что в такой формулировке не подчиниться он не сможет. Ещё и про Босса напомнил. В итоге Рю вынужденно просиживал за кухонным столом лишние полчаса-час, беспомощно пялясь на не полностью пустую тарелку, убеждая себя, что место в желудке ещё есть. К сожалению, он не мог просто выбросить остатки пищи или вернуть их в общую кастрюлю — первое потому что жизнь в трущобах научила, что к еде нужно относиться с уважением, второе — потому что Накахара-сан всегда каким-то образом узнавал, стоило Рю так сделать, и тогда его ждала длинная, скучная лекция на тему здоровья и правильного питания, сбежать от которой не было шансов: Накахара-сан просто шёл за ним следом.

Пирожок закончился, мята была допита, и ничто больше не стояло между ним и его новыми обязанностями. Рю нехотя поднялся с удобного стула, сполоснул в раковине чашку и вымыл руки, после чего открыл мобильник и с чувством исполненного долга отметил в гугл-форме выполненной задачу перекуса. Накахара-сан будет доволен. Он шумно, протяжно выдохнул. В голове по-прежнему не укладывался смысл такого тотального контроля за его приёмами пищи, но вскипевшее в первое время раздражение уже утихло, оставив лишь лёгкое недовольство напополам с чем-то странно тёплым в груди.

— Акутага-ава-ку-ун! — позвал учитель, растянув несколько гласных, и Рю непроизвольно дёрнулся: тон голоса был слишком слащавым, а это не предвещало ничего хорошего.

— Иду! — на всякий случай крикнул он в ответ, мысленно принявшись прокручивать, что и когда уже успел сделать не так. День ведь только начался.

Когда Рю почти вбежал в комнату учителя, тот встретил его поджатыми губами и суровым взглядом.

— Какие у тебя планы на день?

— А? — Вопрос был настолько странный, что Рю не сразу уловил его суть. Неуверенно повёл плечом и перемнулся с ноги на ногу. — Присматривать за вами? — и тотчас дал себе мысленный подзатыльник: мало того что прозвучало вопросительно, так он еще и запретное слово ляпнуть умудрился. «Присматривать» стало табу как только выяснилось, что строгий постельный режим — суровая необходимость, а не простая врачебная рекомендация. Но извиняться уже было поздно, да и кислое выражение лица учителя на убийственное пока не изменилось. А это значило, что ему дали шанс. Рюноске распрямил плечи, сложил руки за спиной и максимально чётко, почти по-военному произнёс: — Планов на сегодня нет. — и уже тише, осторожнее, добавил: — Вы что-то хотели?

Дазай-сан вглядывался в его лицо какое-то время, будто решал, стоит ли озвучивать ему своё желание или нет, но в итоге решился. Легонько откинувшись спиной на подушку, повернул голову к окну и вытянул здоровую руку:

— Мне до смерти надоело тут лежать. Хочу прогуляться.

Рю непроизвольно открыл рот. Закрыл его и прикрыл глаза. Помассировав указательным и средним пальцами сначала веки, а потом и виски́, убедился, что нахлынувшая паника отступила, а дыхание выровнялось. Спокойно. Он наверняка просто не так всё понял.

— Простите?

Дазай-сан посмотрел на него с оттенком жалости и медленно, будто говорил с трёхлеткой, повторил свои слова. Один в один.

— Но… Как… Вы же…

Рю терялся в догадках, издевался над ним учитель или говорил всерьёз, потому что его мозг категорически отказывался осмысливать услышанное. Какое ещё «прогуляться» с переломанным бедром? Его ведь даже с растяжки пока не сняли, напрягать ногу было никак нельзя!

— Я почти уверен, что Чуя не выкинул ту инвалидную коляску, хотя на костылях было бы, конечно…

— Нет, — решительно перебил учителя Рю, — вы слышали врачей: единственное, что вы сейчас можете делать — это лежать и позволять костям и мышцам исцеляться. Любое напряжение может усугубить травму, — поспешил он довести мысль до конца, заметив, что Дазай-сан возмущённо нахмурился и открыл рот для протеста, — я не стану так рисковать.

Злобный взгляд и шумное дыхание здорово перепугали бы и заставили упасть на колени в мольбе о прощении в любое другое время, но теперь, когда ему вверили заботу о здоровье учителя, он собирался выполнить свои обязанности в лучшем виде, даже если это значило пойти наперекор его желаниям. Стоять перед Дазай-саном и настаивать на своём оказалось очень тяжело прежде всего морально: инстинкт самосохранения кричал, нет, вопил на все лады, что уровень дерзости превышен во сто крат и следует немедленно упасть на колени и принести слова покаяния; здравый смысл уверял, что опасаться нечего и он (Рюноске) всё сказал правильно и совершенно не нагрубил. Ему не за что было извиняться.

— Прошу прощения, Дазай-сан. — И всё-таки вбитая привычка оказалась сильнее.

Учитель не сказал ни слова, и Рю около минуты простоял перед ним в поклоне прежде чем решился выпрямиться. Красновато-карие глаза смотрели прямо в душу,

грозясь заморозить её, и в горле уже привычно встал ком нервов. Отвести взгляд тоже не получалось. Они играли в так называемые гляделки секунд двадцать прежде чем Дазай-сан решил, что достаточно и не расплылся в нехорошей ухмылке:

— Смотрю, ты начал расставлять приоритеты.

Рю пришлось приложить все силы чтобы открыто не дёрнуться всем телом и сохранить внешнее спокойствие, пусть учитель и читал его как открытую книгу и наверняка уже знал, что чего-чего, а оного спокойствия у него сейчас не было и капли. Ещё и этот тон, от которого спина непроизвольно взмокает…

— В целом, это даже неплохо, ведь это показывает, что какая-то часть извилин в твоём мозгу способна на принятие решений, однако, — Дазай-сан слегка склонил голову набок, как делал всякий раз, когда был особенно недоволен, — ты забылся, что я, вообще-то, не просто Исполнитель, а Правая рука нашего Босса.

* * *

Прохладный ветерок приятно ласкал кожу, насыщал лёгкие таким желанным и — можно ли было так выразиться? — вкусным кислородом, едва заметно трепал слишком отросшую чёлку. Осаму зажал меж пальцами прядку волос, пощупал её и про себя подумал, что, когда Чуя вернётся с миссии, нужно будет попросить его немного подровнять это безобразие, потому как сам себя он не пострижёт хотя бы из-за сломанной руки, а доверять такое Акутагаве уж точно было бы крайне плохой идеей: этот недоумок просто срежет ему волосы под корень, как поступил с собственной чёлкой, и ещё всерьёз будет считать, что проделал прекрасную работу. Осаму слегка передёрнул плечами просто представив себя в подобном виде. Бр-р-р! Ни за что!

Он опустил ладонь на правую сторону лица, провёл пальцами по лбу и глазу, всё ещё несколько удивляясь ощущению кожи, а не слою бинтов под подушечками. Без повязок было непривычно и неуютно, будто его раздели догола и выставили на всеобщее обозрение, но он не мог не признать, что угол обзора увеличился вдвое. Хотя его вид явно перестал внушать былые страх и уважение, раз уж Акутагава так открыто позволил себе дерзить, пусть и извинился после. Вообще ученик удивил его и не в хорошем смысле. Да, критическая часть ума Осаму понимала, что сказал, что сказал мальчишка чисто из соображений его (Осаму) благополучия и безопасности. Но. То что он начал ставить под сомнения его слова да ещё и прямо отказываться исполнять приказы напрягало. Было удобно иметь под рукой безоговорочно подчиняющегося ему эспера — одного из самых сильных и талантливых, если не кривить душой, — и лишаться такого ценного актива совершенно не улыбалось. Конечно, наличие собственного мнения в мафии не порицалось (разумеется, если только оно не мешало делам Организации) и даже приветствовалось, ведь такие люди были первыми претендентами на пост Исполнителей, а впоследствии и, возможно, на кресло Босса, но… Именно Акутагаву Рюноске Осаму совершенно не желал когда-либо видеть в пятёрке руководителей. Чуи было более чем достаточно. Но Чуя и вёл себя рассудительно и не имел привычки сначала действовать, а потом думать. Если, конечно, это не был их очередной дурацкий спор или соревнование, но это немного другое.

Очередной порыв ветра ударил по лицу, заставив зажмуриться и инстинктивно прикрыть лицо локтем. Осаму бросил взгляд на небо, отметил его хмурый вид, и пришёл к неутешительному выводу, что прогноз погоды в кои-то веки не соврал и на Йокогаму в скором времени действительно грозил обрушиться дождь. Замечательно. Лоджия хоть и была застеклена, но от шума совершенно не изолирована, а потому звон капель по отливам вновь не позволит спокойно подремать или насладиться чтением. Осаму искренне не понимал, как Чуя не находил в подобном шуме ничего неудобного.

— Дазай-сан?

Тихий и неуверенный голос ученика прервал размышления, и Осаму недовольно поджал губы. Ну да, Акутагава настолько тихо всё это время наблюдал за ним из спальни, что он почти позабыл о его присутствии. Вздохнув, Осаму нехотя повернул голову:

— Чего тебе?

— Ветер усиливается и обещали дождь, так что… — начал было мямлить мальчишка, но наткнувшись на его раздражённый взгляд на секунду замолк и постарался собраться с мыслями: — думаю, стоит вам завершить эту прогулку и вернуться в постель.

— О, ты думаешь? — ехидно начал Осаму, но упавшие на стекло первые капли нагло его прервали. Проследив за усиливающимися струями льющейся с неба воды он длинно выдохнув в недовольстве и махнул рукой в согласии: — что ж, полагаю, Чуя не оценит бассейн в лоджии.

Всё это время держащие его в предписанном врачами положении полулёжа у распахнутого окна усики «Расёмона» пришли в движение. Осаму вновь затаил дыхание, когда способность ученика медленно, но с пугающей точностью, не сдвинув положение его ноги и тела ни на миллиметр, втянула его обратно в спальню и аккуратно положила на кровать. Мальчишка с то и дело дёргающимся в волнении кадыком и выпученными глазами пристегнул ногу к сконструированной Чуей растяжке и только после этого, убедившись, что больше ничего не надо, выдохнул и деактивировал «Расёмон». На слегка шатающихся ногах ввалился в лоджию и закрыл распахнутое ранее окно.

Вообще, что его попытка продавить свою волю и оказаться на улице приведёт к такому результату Осаму искренне не ожидал. В его мозгах всё было гораздо проще — инвалидная коляска, очень осторожное его в неё перемещение (ну ведь именно так его затащили в убежище, почему больше нельзя было использовать этот способ?!) и, собственно, пусть и не совсем полноценная, но прогулка. Ученик же оказался упрямее и изобретательнее, чем он думал, и после долгих колебаний решительно обвил его тело «Расёмоном» и поднял с кровати, предварительно отдельным усиком подцепив пострадавшую ногу. Осаму мысленно поблагодарил всех богов за то что Акутагава был слишком сосредоточен на задаче обеспечения его неподвижности чтобы заметить мелькнувшую на его лице тревогу. Нет, что ученик нападёт или причинит боль Осаму не думал — мальчишка, похоже, ещё не осознал все открывшиеся перед ним возможности и не спешил показывать зубы; но он вполне мог решить перемахнуть с ним через окно чтобы сэкономить время спуска и вот этого хотелось избежать. Потому что если концентрация Акутагаву подведёт, то Осаму будет очень больно падать с и так переломанными костями с третьего этажа. А шансы, что с его удачей он отделается быстрой смертью были ничтожно малы. И потому, когда мальчишка ограничился открытым окном и удержанием его своей способностью на уровне этого окна явно без намерения его в него выкинуть Осаму не сразу, но всё же тихонько выдохнул в облегчении. А потом даже умудрился настолько увлечься разглядыванием пейзажа и ощущением ветра на коже и в волосах, что забыл, что сидит не в кровати, а на «Расёмоне».

По этой причине вновь ощутить под собой мягкость матраца и простыней было несказанно приятно, но сообщать о том Акутагаве он, естественно, не собирался.

— Что-то ты быстро выдохся, я был бо́льшего мнения о твоей выносливости, — решив и неловкую паузу заполнить, и слегка ткнуть ученика в неидеальность чисто чтобы не забывал своё место.

Мальчишка посмотрел несколько растерянно, почти по-совиному хлопнул глазами и принялся теребить рукав рубашки. Занервничал-таки, значит. Отлично.

— Прошло почти два с половиной часа.

— М? — Сказать, что Осаму был шокирован значит ничего не сказать. Сколько?! Два с половиной?! Но он же ничего такого не рассматривал, да и по внутренним ощущениям оконная «прогулка» заняла минут тридцать от силы. Незаметно Осаму скосил глаза на настенные часы и внутренне поразился отсчитанному времени. И как мальчишка после столь долгого использования способности ещё на ногах-то держался? Действительно, удивительной упёртости ученика он себе выбрал. Но признавать, что впечатлён он не собирался, а потому растянул губы в насмешливой ухмылке: — всего каких-то два с половиной и ты устал? Ты никогда не сидел полдня раскорячившись в кустах в засаде с гневно дышащим у тебя над ухом чиби-куном, вот уж где действительно головная боль.

Акутагава пристыженно опустил голову, но намётанный глаз Осаму успел уловить, как на лице ученика проступило недовольство, а губы что-то беззвучно прошептали. Интересно.

— Ты что-то хотел сказать, Акутагава-кун?

Осаму вложил в голос мягкие, почти нежные нотки, от которых мальчишка всегда бледнел пуще обычного и тотчас признавался во всех грехах и помыслах, но в этот раз вместо ответа он получил туда-сюда покачивающуюся голову. Лишь напряжение плеч выдавало, что мальчишке действительно было что сказать. Но прежде чем Осаму успел надавить сильнее, Акутагава вдруг выпрямился и почти сбежал из спальни, бросив напоследок короткое: «сейчас разогрею обед».

* * *

— Он приказал тебе что?!

Голос Накахары-сана почти перешёл в фальцет, и Рю немного отдалил мобильник от уха, скривившись. Это действительно было громко.

— Вот уж скумбрия недорезанная, на пару дней его оставить нельзя, чтобы не придумал какую-нибудь хрень! Надеюсь, ты послал его с его запросами куда подальше?

— Ну… — Рю замялся. С одной стороны, он ведь не нарушил положение тела своего учителя и не вытащил его на улицу в инвалидной коляске, как тот хотел, а с другой…

— Рюноске? — интонация Накахары-сана стала жёстче и в ней появился нажим.

— Я использовал «Расёмон» чтобы перенести его к окну на лоджию, но, клянусь, я не сдвинул ему ногу ни на миллиметр!

В трубке послышался звук чего-то то ли упавшего, то ли с силой во что-то врезавшегося, а также приглушённое ругательство. Рю сглотнул, чувствуя, как в горле начал формироваться ком нервов. Почему-то после недельного общения с Накахарой-саном ему очень не хотелось разочаровывать этого человека.

— Просто он ведь Правая рука Босса, и я… — попытался оправдаться Рю, но был безжалостно прерван громко вздохнувшим и явно не впечатлённым таким объяснением Исполнителем:

— И ты решил, что не выполнение его прихотей будет расценено как предательство? А ты подумал, как бы всё выглядело, если бы в процессе твоего присмотра за ним он окончательно повредил ногу и остался инвалидом до конца своих дней, хм?

По позвоночнику пробежали мурашки, и Рю передёрнуло. Теперь, когда это сформулировали так, он в полной мере осознал какой катастрофы избежал лишь милостью Высших Сил. Ноги подкосились, и он обессиленно плюхнулся на кухонный стул едва не расплескав чай по одежде и полу.

— Дошло, да?

— Я просто подумал, что ему действительно тяжело лежать так весь день и решил, что если буду предельно осторожен, то ничего страшного не случится, а он будет доволен.

— Угу. Молодец. В следующий раз ещё и в жопу его поцелуй, — с чувством заявил Накахара-сан и спустя пару секунд добавил: — это был сарказм, если что.

Рю почувствовал как лицо стремительно залилось краской возмущения.

I

Вообще воду Осаму, можно сказать, даже любил. В штабе Организации были просторные комнаты гигиены как с душевыми, так и с парочкой широких сияющих белизной ванн, в которых приятно было полежать полчаса-часик после очередного задания или просто смыть с себя накопившуюся за день усталость, а после завернуться в хрустящее полотенце, кайфуя от ощущения чистоты. Когда он разок обмолвился об этих мыслях Чуе, тот посмотрел как на умалишённого и посоветовал «прекратить выделываться и заселиться в нормальный дом», на что Осаму даже несколько обиделся. Да, он признавал, что полупустой и ржавый транспортный контейнер рядом со свалкой бытовой техники — едва ли подходящее место для проживания, особенно учитывая, что он вполне мог себе позволить купить квартиру в одном из спальных районов города.

Но.

Его всё устраивало!

Не было семьи, которой нужно было дополнительное место, не было домашних питомцев, не было любопытных соседей и, самое главное, можно было не опасаться нежданных визитов коллег или полиции. А ещё не нужно было платить коммуналку, так как условий в его доме тоже с точки зрения зависимости от городских ЛЭП и водонапорных башен не было. С холодильником в своё время повозились гении Организации, и тот теперь работал на аккумуляторах, света для чтения и бытия хватало и естественного, недалеко был вырыт колодец, а в туалет можно было сходить и на улицу — всё равно ни души вокруг. «М-да, у «Овец» было получше, конечно» — прокомментировал Чуя, когда первый раз зашёл его проведать в болезни. В тот день у Осаму банально не было сил спорить и как-то язвить, поэтому напарник посчитал себя победителем и постепенно притащил ему много полезных вещей, начиная от мягкого, слегка потрёпанного жизнью диванчика — у тебя же здесь и сесть-то негде! — и заканчивая мини-обогревателем на батарейках — как ты в таком дубаке ещё не сдох зимой?! Было неприятно это признавать, но с тех пор находиться дома стало гораздо уютнее. Во всяком случае, не приходилось стучать зубами и кутаться холодными ночами в подаренное Мори шерстяное пальто — как бы Осаму ни делал вид, что ему безразлично, человеком он был всё-таки теплолюбивым, — однако вмонтировать в транспортный контейнер санузел так и не получилось (справедливости ради, он правда попытался разок, но затея едва не обернулась катастрофой), а потому нежиться в горячей воде по-прежнему ходил в штаб Организации. Это были действительно приятные ощущения.

Однако с момента пошедшей прахом последней миссии и вынужденного переезда в убежище №8 звук плещущейся воды перестал приносить радостное предвкушение. Скорее, стал ассоциироваться с надвигающимся позором. Это было унизительно. Кошмарно. Ужасно. Лежать, раскорячившись, не только демонстрируя места, что не просто так принято называть интимными, но и терпеть там чужие прикосновения… Осаму покрывался красными пятнами стыда, когда его гигиеной занимался Чуя, пусть тот и уверял, что, раз они оба парни и, следовательно, ничего нового он не увидит, так переживать нет смысла, а уж когда напарник передал эстафету Акутагаве, так и вовсе старался лишний раз не дышать.

— Дазай-сан, я же вижу, что вы не спите.

Приглушённый маской голос ученика нарушил концентрацию, вырвав из старательно повторяемых про себя убеждений, что всё происходящее с ним — всего лишь очередной дурной сон. Осаму понимал, что раз к нему обратились, значит, хотят что-то то ли сказать, то ли сделать, и нужно его участие, но как же хорошо было плотно закрыть глаза и, словно ребёнок, притвориться, что то, чего он не видит, и в самом деле нет.

— Да? — бесцветным тоном поинтересовался он, устало приоткрыв глаза. Смотреть на Акутагаву совсем не хотелось.

— Я… Вам бы полностью сполоснуться… Накахары-сана нет уже почти две недели, а в последний раз это было перед самым его уходом. — Голос мальчишки был сбивчив и будто бы не уверен, но в серых глазах маленьким огоньком светилась решимость.

Осаму несколько раз медленно моргнул, прежде чем мозг полностью обработал услышанное и сделал соответствующие выводы.

— Намекаешь, что от меня начинает нести? — вышло даже не с издёвкой, а откровенно злобно, и непроизвольное вздрагивание ученика растеклось по уязвленному самолюбию целебным бальзамом. Осаму подавил рвущуюся наружу неуместную ухмылку, недовольно шумно выдохнул, махнул правой рукой: — ладно, хорошо.

Акутагава кивнул, потянулся к низу чёрной футболки, в которую был одет Осаму, аккуратным движением подцепил и медленно и осторожно потянул наверх. Осаму послушно поднял руки, улучил момент, когда ткань уже открыла бо́льшую часть лица, но ещё не снялась полностью, будто невзначай повернул голову, почти уткнувшись носом в подмышку, быстро принюхался. Вроде по́том не пахло. Да и дезодорантом он пользовался постоянно, так почему же Акутагава тогда заикнулся про полноценное мытьё? Или из-за постельного режима он настолько оторвался от окружающего мира, что уже не замечал собственного запаха? В животе начала разрастаться неуверенность.

— Я думаю, сначала лучше голову вымыть, а потом уже тело обтереть, как считаете? — подал голос ученик, вновь отвлекая от мятущихся мыслей.

Осаму коснулся и чуть оттянул со лба, зажав между пальцами лезущую в глаза чёлку. Пряди были спутанные несмотря на утреннее расчёсывание, сальные и оттого вместо лёгкой волнистости совершенно прямые. Голова и правда уже пару дней как начала почёсываться, но, погрязнувший в борьбе со своей новой реальностью, он совершенно не придавал этому значения. До этого момента. Осаму бросил тоскливый взгляд на встроенное в среднюю дверцу шкафа зеркало, посмотреть на своё отражение в которое не было возможности — он бы в жизни так не извернулся, — попытался представить, насколько же неряшливо и жалко он выглядел, что на это обратил внимание даже его ученик, которому, кажется, вообще было всё равно на внешний вид — серьёзно, этот мальчишка ходил с по-идиотски срезанной челкой и в чёрном плаще вне зависимости от уместности и времени года! И Осаму наотрез отказывался верить, что последнее со стороны Акутагавы было негласной формой уважения ему, его наставнику, потому что — ну в самом деле, что за цирк?

Тем не менее, Акутагава терпеливо ждал от него ответа, и Осаму, бывший не в силах удержаться от очередной попытки продавить свою позицию, расправил плечи, изобразил максимально невинную, несколько снисходительную улыбку:

— В принципе согласен, но считаю, что лучше всего сделать это в месте, специально для такого и предназначенном. В ванной.

Молчание затянулось, что означало, что Акутагава как минимум раздумывал над его словами, и Осаму решил поднажать, приведя вполне весомые аргументы в свою пользу:

— Сам подумай, так точно не зальём водой и шампунем постель, да и я смогу не только не опасаться, что ты нальёшь мне полные глаза пены, но и гораздо тщательнее промыть волосы. Всё-таки сам себя лучше чувствуешь.

Тонкие брови ученика сошлись к переносице, глаза блеснули лёгким возмущением и Осаму подумал, что тот сейчас по обыкновению начнёт доказывать, что нет, ни за что бы не стал попадать ему в глаза щиплющей пеной и вообще, сделал бы всё возможное для исключения подобной неприятности, но Акутагава внезапно выдал совсем другое:

— У вас одна рука в гипсе, Дазай-сан.

Кажется, он совершенно не заметил шпильки. Или решил проигнорировать, что уже само по себе было тревожным знаком: если мальчишка научится не реагировать на подколы и язвительные замечания, добиваться от него нужных действий и реакции станет сложнее.

— И что? Как, по-твоему, я мылся, когда бывал ранен в руки раньше? — нахмурился Осаму. Ему отчаянно хотелось хоть что-то уже сделать самому, доказать себе, что по-прежнему способен контролировать свою жизнь.

Вот только Акутагава то ли был показательно слеп к его нуждам, то ли и правда слишком зациклен на предписанном Осаму врачами постельном режиме, потому как посмотрел на него с нескрываемым недоумением и медленно, словно отсталому, напомнил про очевидное:

— Тогда вы могли ходить и нормально двигаться, Дазай-сан.

Это задело какие-то невидимые струны души, вероятно, отвечающие за гнев, потому как раздражение накрыло почти сразу и почти полностью. Осаму прикрыл глаза, неслышно глубоко выдохнул, пытаясь успокоиться и сосредоточиться. Орать на Акутагаву было бессмысленно — этот идиот съёжится, прошепчет слова извинения и всё равно продолжит пытаться объяснить то, что Осаму прекрасно понимал и так, а ему нужен был результат. И как показывала практика, заставить мальчишку сделать что-то, чего он делать не хотел или с чем был не согласен можно было только один способом.

— Это приказ, Акутагава-кун, — почти ласково улыбнулся Осаму, не забыв слегка прищурить глаза в немом неодобрении. Эта тактика работала всегда, и осечек не давала, а потому, когда ученик закусил нижнюю губу и опустил голову, Осаму уже мысленно праздновал победу.

— …Нет.

И оттого ещё более неожиданным оказался выданный после продолжительного молчания ответ мальчишки. Секунду Осаму смотрел на него в шоке, а после нехорошо прищурился, прошипел потревоженной змеёй:

— Ты что, оглох? Сказал же, это приказ.

— Я отказываюсь выполнять его. — Для пущей убедительности Акутагава нахмурился, поджал губы и замотал головой. Кадык его нервно дёрнулся, выдав напряжение.

Осаму шумно втянул носом воздух, стиснул зубы до лёгкой боли в дёснах. Пальцы здоровой руки сжались в кулак, отросшие ногти больно впились в кожу, и на задворках сознания мелькнула неуместная мысль, что после на ладонях обязательно останутся следы-полумесяцы, а местами может даже и кровь. Однако злость разрасталась, мешала нормально дышать, заставляя глотать воздух ртом словно выброшенная на берег рыба, и Осаму лишь надеялся, что со стороны выглядит просто злым, а не шокированным. Если бы Акутагава стоял ближе, в зоне досягаемости кулака, обязательно бы изловчился и от души врезал зарвавшемуся мальчишке, желательно так, чтобы тот отлетел к стене и хорошенько приложился о ту головой. Кем он вообще себя вообразил, чтобы так открыто ему перечить?!

— Ты лишь пыль под моими ботинками, не смей вякать поперёк, щенок, не дорос ещё.

Хотелось орать благим матом, но слова вышли спокойными и размеренными, приправленными таким количеством ледяной ярости, что на задворках сознания Осаму сам себе удивился. Так его уже давно не выводили. Будь вместо него Мори, а он на месте ученика, скорее всего поспешил бы успокоить разгневанное начальство, максимально искренне извиниться и сделать как приказали, чтобы не нажить себе ещё больших проблем. Но Акутагава сообразительностью никогда не отличался, предпочитал никому не нужную правду логике ситуации, чем исправно зарабатывал новые травмы и неприязнь окружающих, и остался верен себе и сейчас.

— Накахара-сан сказал не экспериментировать, пока он не может подстраховать. Меня и так отругали, что я нарушил предписания врачей и вынес вас на лоджию.

Что взбесило больше, продолжающиеся пререкания мальчишки или факт того, что к словам Чуи тот очевидно прислушивался сильнее, чем к его словам, Осаму не знал, но в мозгах будто что-то щёлкнуло, и в следующий момент он с лёгким удивлением наблюдал как с волос и не успевшего прикрыться руками лица ученика бодрыми струями стекала вода. Стакан, принесённый Акутагавой чуть ранее для принятия витамин и обезболивающих, был зажат в вытянутой руке Осаму, и совершенно пуст. Ну, по крайней мере это была чистая питьевая вода, а не содержимое тазика для мытья, что мальчишка ещё не успел унести — успокоил себя Осаму, вновь искривляя уголки губ вниз в придании своему лицу сурового выражения. В конце концов, Акутагава сам напросился.

— Это было предупреждение, если вдруг не понял, — сухо прокомментировал он, по-прежнему сохраняя в голосе отчётливо прослушивающееся недовольство. — будешь и дальше своё ценное мнение высказывать или сделаешь, наконец, как велено? Я и так эти две недели выполнял твои прихоти, надоело.

Заметно съёжившийся от его выходки с водой Акутагава постоял молчаливым истуканом ещё немного, наконец осторожно опустил не успевшие защитить вздёрнутые руки, поднял на него несчастный взгляд побитого щенка:

— Но ведь Босс сказал вам слушаться врачей, а они запре…

Осаму дёрнулся, открыто оскалился на лепечущего очередные оправдания ученика, и тот оборвал себя на полуслове, вновь закрывшись руками. Отлично. По крайней мере, наглец ещё помнил, что бывает за оспаривание прямых приказов.

— Ну? — властно протянул он.

Серые глаза ученика заметались от потолка к полу и к стенам, будто где-то в комнате был написан правильный ответ, и эта заминка Осаму совершенно не понравилась. Акутагава не должен был так колебаться. Он должен был послушно кивнуть и подчиниться, но никак не продолжать стоять изваянием, лихорадочно подбирая слова. Слова протеста — понял он, и гнев, почти улёгшийся было при несчастном виде мальчишки, вспыхнул в груди с новой силой. Осаму зло прищурился, вновь открыл рот, чтобы ещё раз — в который уже за последний час? — напомнить паршивцу его место, когда тот склонился в поклоне, протароторил что-то трудноразборчивое, но подозрительно похожее на «я спрошу» и почти бегом скрылся с глаз. «Расёмон» столь же стремительно улетел вслед за хозяином и это было довольно комично, но веселья Осаму совершенно не почувствовал.

* * *

Старательно разглядывая тривиальный рисунок пододеяльника, Осаму старательно делал вид, что не замечает чужого присутствия. Указательный палец в десятый раз проводил вдоль одних и тех же цветных линий, часы на стене тикали слишком громко и, как бы ни хотелось убедить себя, он понимал, что вечность это продолжаться не будет. Хотя бы потому, что шея уже начала затекать от постоянного наклона вниз, а глаза требовали смены картинки. Да и Мори, каким бы резиновым терпением не обладал, всё же имел ограничение на свободное время — должность Босса, увы, имела не только привелегии, но и целую гору обязанностей. Мысленно пожелав себе удачи и собравшись с силами, Осаму неслышно вздохнул и поднял-таки голову, привычно склонив её набок. Шея противно хрустнула, напоминая, что уже довольно давно не получала нормальной разминки.

Вишнёвые глаза бывшего наставника встретились с его и, казалось, посмотрели прямо в душу.

— Не хочешь объяснить своё поведение?

По спине пробежался холодок. О, этот тон он знал слишком хорошо, чтобы просто отмахнуться. Мори был им очень недоволен, и следовало как минимум изобразить стыд, а лучше раскаивание, однако…

— Что-о? Вот так сразу к делу? А где же «как ты себя чувствуешь?» и «ничего не болит?» — противно заныл Осаму, натягивая на лицо обиженно-возмущённое выражение. Что-то внутри отчаянно хотело растянуть этот разговор.

Мори смерил его невпечатлённым взглядом.

— Раз ты вновь начал выделываться, значит, ничего у тебя не болит и в целом чувствуешь ты себя вполне неплохо.

— А-а? Я вообще-то ужасно себя чувствую!

— Тебе просто скучно, — покачал головой Мори, — признай это. Иначе бы не стал изводить Акутагаву-куна глупыми прихотями.

Осаму нахмурился уже по-настоящему, исподлобья глянул на бывшего наставника, открыл рот, но, передумав, вновь закрыл его. В принципе, ему нечего было возразить. Мори знал его лучше, чем кто-либо, и уж конечно легко мог определить причину того или иного его поведения. Это восхищало и бесило одновременно. Будто для этого человека он по-прежнему оставался сопливым ребёнком, чьи ходы и уловки на лице написаны.

— Мори, ты дал этому мальчишке код доступа? — прозвучавший вопрос не был вопросом как таковым — иначе Акутагава бы попросту не смог соединиться с телефоном кабинета Босса, — но как же это знание раздражало! Иметь возможность связаться с Боссом напрямую — привилегия, доступная только самому узкому кругу наиболее доверенных лиц, Исполнителям, проще говоря — и то, что теперь она распространялась и на его невозможного ученика невероятно злило. С чего бы Акутагаве такие почести?!

— Ой, неужели кое-то ревнует?

— С чего бы вдруг?! — тотчас огрызнулся Осаму и только потом понял, что столь скорое отрицание было равно подтверждению. Щёки загорелись, чего раньше почти не случалось, и он поспешно опустил голову, прикрыв лицо чёлкой.

Мори тихо рассмеялся себе под нос. Опустил руку ему на голову, зарылся длинными пальцами в всё ещё немытые засаленные волосы, взъерошил, прихватил в кулак копну, легонько тряханул из стороны в сторону. Осаму поморщился от неприятных ощущений. Будто котёнка за шкирку встряхнули, право слово.

— Знаешь, когда Акутагава-кун позвонил и убитым голосом поинтересовался, можно ли перетащить тебя в ванную для помывки, я сказал ему ждать и пообещал себе, что, как приду, обязательно хорошенько надаю тебе по шее, чтобы выгнать дурь. А сейчас смотрю на твой несчастный вид и думаю, что оставлять тебя под присмотром друзей было не лучшей идеей. Тебе надо бы подстричься, кстати.

Глаза Осаму непроизвольно расширились, и он шокировано вскинул голову, встретился взглядом с наставником. Волосы, всё ещё зажатые в чужом кулаке, потянули кожу, но он отмахнулся от лёгкого дискомфорта, полностью погрузившись в осмысление услышанного.

— Я попрошу Слизняка помочь с чёлкой, когда он вернётся, — решил он начать с конца, — и он с Акутагавой мне никакие не друзья, так, не более чем инструменты, которые удобно использовать, ты же знаешь. — сделал недолгую паузу, прежде чем продолжить уже гораздо холоднее, не скрывая злобы: — моим единственным другом был Одасаку, оперативник, которого ты убил.

Мори недовольно прищурился:

— Нет, его убил «Мимик».

— С твоей подачи! — сквозь зубы прорычал Осаму, но лицо бывшего наставника осталось невозмутимым. Только на дне вишнёвых глаз появилось предупреждение.

— Ода Сакуноске погиб, защищая Организацию, как её настоящий верный член. Портовая мафия будет помнить его жертву. Как и многих других с похожей судьбой.

Осаму сжал губы в плоскую линию. Сердце против воли ускорило свой ритм, что, кажется, означало волнение. Но ведь волноваться было не о чем, верно? Волнение не вернёт Одасаку, как и не поможет одержать над Мори верх в этом конкретном споре. Поиграв с бывшим наставником в гляделки ещё немного, Осаму устало вздохнул и отвёл взгляд, примирительно махнув здоровой рукой, мол, ладно, забыли.

И всё-таки тянущее чувство в груди не исчезло.

Комната погрузилась в молчание, но просквозившего ещё минуту назад напряжения больше не было. Бывший наставник принялся осматривать сконструированную Чуей вытяжку, попутно бросая любопытные взгляды вокруг, а Осаму скользил глазами по его фигуре и пытался понять, почему чувствовал такую дикую смесь положительных и отрицательных эмоций. Часть его как будто была рада приходу бывшего наставника, а другая — наоборот, раздражена.

— Мори, а почему ты вообще пришёл?

Вопрос покинул губы раньше, чем Осаму успел осознать его и прикусить язык, и, не желая выглядеть мятущимся несмышлёнышем, он спешно натянул на лицо маску придурковатости, намеренно надув губы и вылупив глаза. Повернувшийся к нему бывший наставник ответил долгим взглядом, зачем-то помахал перед его глазами рукой, искривил бровь в недоверии, тяжело вдохнул и выдохнул.

— Потому что, Дазай-кун, без стоппера в лице меня или Чуи-куна ты постепенно становишься невыносимым. Я пожалел Акутагаву-куна: у него и так здоровье не ахти, не хватало ещё проблемы на нервной почве из-за твоих выкрутасов заработать.

Осаму заморгал в изумлении. Это явно был не тот ответ, который он ожидал услышать. Вернее, он и сам не знал, чего ожидал, но точно не такое. И хуже всего было то, что сейчас он не мог понять, шутил ли Мори или говорил всерьёз. На всякий случай скривив брови и губы в возмущении, он открыл рот, старательно соображая, что было бы уместно ответить, когда бывший наставник расплылся в нехорошей усмешке:

— Кстати, раз уж я здесь и у меня есть ещё, — он взглянул на наручные часы, — чуть больше получаса, пожалуй, поговорю с твоим учеником и ещё раз проинструктирую его, что тебе можно, а что — категорически нет. А пока я буду занят разговором, Элис поможет тебе с мытьём головы и подравняет чёлку — она уже давно хотела поиграть в парикмахера.

Осаму прошиб холодный пот, но, прежде чем он успел разблокировать собственную челюсть и выразить решительный протест, бывший наставник скрылся в недрах квартиры, а перед глазами возникла сияющая в предвкушении Элис. Улыбка на лице девочки не предвещала ничего хорошего.

И ведь не развеешь её никак.

II

Рю плюхнулся на диван, закрыл глаза сгибом локтя одной руки, а в кулаке другой сильно сжал покрывало. Лежал он неровно: ноги свисали к полу, почти касались мягкого ворса пушистого синего ковра, и домашние тапочки, милостиво предоставленные Накахарой-саном, грозились свалиться со ступней. Ему было всё равно. В груди всё больше разрастался тугой ком чего-то жгучего, резкого, что, вероятно, должно было носить название «раздражение», но казалось странным — и прежде всего неправильным — испытывать такие эмоции по отношению к учителю. Всё-таки Дазай-сан вытащил их с сестрой из трущоб, предоставил кров и пищу и, как бонус, озаботился его, Рюноске, тренировками. Какой-то голос в мыслях язвительно вопросил, действительно ли можно считать эти избиения до полусмерти и втаптывание в грязь — часто буквально — тренировками, но ему воспротивился другой, очень похожий на учительский, напомнивший, что его вообще-то к жизни в преступной Организации натаскивают, а не в начальной школе учат считать и писать.

Это было правдой, конечно, и всё-таки…

Когда-то от кого-то ему довелось услышать очень интересную фразу — человек, это такое существо, которое со временем привыкает абсолютно ко всему. На первый взгляд казалось нелогичным и немного диким — в смысле, как можно привыкнуть, например, к боли или к запаху смерти? — но, проведя в Портовой мафии уже два с лишним года Рю был вынужден признать, что говорящий точно знал, что имел в виду. Многие вещи, которые раньше в голове не укладывались, не перестали вызывать внутреннее отвращение и порой даже ужас и теперь, но он научился с этим жить. Просто однажды принял как часть своей новой реальности и перестал показывать, что внутри по-прежнему отзывается. Отшлифовал и практически приклеил к лицу маску безразличия. Потому что так было проще, потому что так он не привлекал ненужного внимания и к нему не было лишних вопросов. Потому что так он мог выжить. Дазай-сан называл его жалким и ни на что не годным и был прав, конечно, но вся соль была в том, что с возможностями и силой учителя Рю никогда и не смог бы тягаться. Они изначально были в неравных условиях — бродячий мальчишка с маленькой сестрой под боком, борющийся за каждую крошку хлеба да глоток воды, и Демон-вундеркинд Портовой мафии, воспитанник самого Босса, могущий по щелчку пальцев получить всё, что ему заблагорассудится. Дазай-сан имел власть и возможности выказывать своё недовольство чем угодно. У Рюноске такой привилегии никогда не было и вряд ли появится. Он прекрасно осознавал своё положение и место под солнцем и не пытался прыгнуть выше головы, пусть иногда и позволял себе маленькие вольности на миссиях в тщетной попытке заслужить хоть крупицу уважения учителя, потому что какая-то детская часть его, ещё не совсем погибшая под гнётом суровой реальности, хотела верить, что подобрали его не просто так, что он оказался-таки лучше, чем другие дети-эсперы трущоб Сурибачи.

Жизнь не стояла на месте, делала виток за витком, отдаваясь всякий раз новым потрясением, но вновь и вновь Рю удавалось осознать и принять эти повороты.

Войдя в мафию, он постепенно привык к тому, что за еду больше не нужно было сражаться или воровать, привык, что больше не нужно было обходить встречающихся на пути взрослых десятой дорогой — те теперь сами предпочитали держаться подальше, — привык, что вида крови и чужой боли у него перед глазами стало в разы больше. Постепенно удалось подавить естественный рвотный рефлекс при виде оторванных конечностей и распотрошённых тел, и, кажется, это было единственное, за что Дазай-сан похвалил его (ой, наконец-то ты перестал быть таким неженкой, думал, не доживу до этого), но, как бы Рю ни ждал от него добрых слов, конкретно эти не принесли никакого облегчения. День за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем — привычного кошмара в серых буднях становилось всё больше, и в какой-то момент Рю вдруг осознал, что насилие стало рутиной. Как такой же рутиной стала и боль. Задания, сражения и тренировки с Дазай-саном, а также наказания постоянно раскрашивали его и без того непривлекательное тело новыми гематомами и ранами, бередили едва затянувшиеся старые и было уже и не вспомнить, каково это, проснуться и понять, что ничего не болит. Он гнал прочь эти мысли, понимая, что они объективно невозможны. Боль стала его верной спутницей, иногда становясь менее интенсивной, иногда — более, и никогда не оставлялся ни на минуту. Он привык и научился с ней жить, отточив маску безразличия так, чтобы и намёка на дискомфорт не проскальзывало. Дазай-сан принял это как само собой разумеющееся (если вообще заметил), и лишь ужесточил тренировки, а во время наказаний Рю всё чаще думал, что следующего дня он не увидит. Смотрящее в голову дуло пистолета и ледяной взгляд единственного видимого глаза учителя стал частым ночным гостем, и в какой-то момент снотворное стало ещё одной привычкой. Рю искренне надеялся унести эту позорную тайну с собой в могилу — Дазай-сан бы уничтожил его на месте, узнай о таблетках.

А Рю всем своим существом был нацелен выжить. Хотя бы ради Гин — он не имел права оставить сестру одной в их чокнутой реальности.

Возможно, поэтому, когда почти месяц назад его жизнь в очередной раз встала с ног на голову, он не стал спешить впадать в панику. Да, потрясение от полной беспомощности учителя ударило словно ку́знечным молотом по голове, надолго дезориентировав и вышибив все приобретённые установки, но инстинкт выживания включился автоматически, не позволив повязнуть в пучине неопределенности и тревоги. Накахара-сан — спасибо ему огромное — сыграл ключевую роль в его очередной адаптации. Взяв на себя заботы о пострадавшем напарнике, он выиграл Рюноске время и дал возможность осознать новую реальность. Привыкнуть к ней. А ещё Накахара-сан ни разу не поднял на Рю руку и не разбрасывался в его сторону язвительными комментариями; наоборот, старался максимально спокойно и чётко объяснить, что от него требуется и как вести себя в той или иной ситуации. Его поведение настолько отличалось от поведения Дазай-сана, что вначале Рю ходил вокруг него вздыбившей шерсть кошкой, бесконечно выискивая в простых словах двойной смысл, которого не было. Постепенно беспомощность учителя и необходимость заботиться о нём перестали казаться чьей-то дурной шуткой. На смену первоначальным неловкости и скованности пришли холодная уверенность и механичность движений, а тошнота от вида грязной воды в отведённом под водные процедуры тазике и запаха чужих испражнений притупилась благодаря нацепленной на лицо плотной медицинской маске и бесконечной мысленной мантре, что выливаемое в унитаз является, ни больше ни меньше, обычной грязью, скомканной землёй или чем-нибудь ещё, никак не связанным с отходами жизнедеятельности — эту ассоциацию ему тоже подсказал Накахара-сан.

…И всё-таки, сил со скоростью геометрической прогрессии с каждым днём становилось всё меньше. Дазай-сан, ведущий себя сдержанно в присутствии Накахары-сана, с уходом того на задание вернулся к своему прежнему «я» и стал цепляться к словам и действиям ещё сильнее, чем раньше, не уставая придумывать новые, заведомо невыполнимые, поручения и обвинять в лености или простом нежелании помочь. Первые дни шокированный Рю пытался напоминать рекомендации врачей, как-то оправдываться, уверять, что старается изо всех сил, но, после очередного телефонного разговора с Накахарой-саном, когда рыжий Исполнитель отругал его за «отплясывание на задних лапках» перед наставником, собрался с мыслями и заставил себя изменить своё поведение. Было невероятно тяжело именно морально отвечать на приказы учителя такими словами как «нет» или «отказываюсь» и не падать в следующий миг на колени, исступлённо бормоча извинения за наглость, но каким-то образом он справлялся. Взгляд карих глаз при каждом подобном ответе прожигал холодной яростью вперемешку с презрением, язвительные слова и замечания разъедали душу, и очень хотелось просто собраться и сбежать куда подальше от всего этого как последний трус. Вот только трусом Рю себя не считал. Нескладным — да, возможно, немного тупым (потому что, как бы ни пытался, понять многие слова и действия учителя — ещё даже до его травмы — никак не мог), но трусом — нет. Сколько себя помнил, он всегда противостоял миру, защищая сестру и жмущихся к нему в поисках безопасности других детей трущоб, рисковал собственными жизнью и здоровьем только бы обеспечить их едой и, если надо, лекарствами, как мог учил их искусству выживания и уличному бою — последнее, правда, самому давалось с трудом из-за слабого тела и привычки использовать в любой опасности «Расёмон», но сути это не меняло. Трус бы сбежал от ответственности — а за свою «банду» он, как единственный эспер, нёс ответственность — так что он был каким угодно, но точно не трусом.

Поэтому и от присмотра за учителем сбежать не мог. Хотя, тут ещё играло свою роль испытываемое к Дазай-сану уважение и здравая доля страха перед ним.

Как справедливо заметил учитель, он был не просто Исполнителем, но ещё и правой рукой Босса, а это вносило свои коррективы. И именно поэтому, когда стало ясно, Дазай-сан в очередном шаге от того чтобы взорваться, Рю собрал всю свою смелость и дерзнул-таки позвонить прямиком в кабинет Босса с просьбой разрешить их спор. Он ожидал разного: что его отчитают за наглость, прикажут следовать указаниям Дазай-сана или же, наоборот, продолжать настаивать на соблюдении постельного режима, — но уж точно не короткого: «буду через четверть часа и, действительно, появления Босса на пороге убежища №8. Первые пару секунд Рю откровенно пялился на него, не пытаясь скрыть охватившего шока, потом отмер, чуть ли не отпрыгнул в сторону, пропуская в квартиру, застыл в полупоклоне, ожидая дальнейших указаний, но получил лишь слегка усталую просьбу поставить чайник.

«И печенье с конфетами!» — выглянув из-за спины Босса, дополнила Элис.

«Да, и печенье с конфетами. — снисходительно улыбнулся тот и спустя несколько секунд молчания добавил: — если есть, конечно».

«Что значит, если есть?! Ринтаро!»

На возмущения девочки Рю тогда поспешил поднять ладони и заверить, что, конечно, сладости у них есть, а про себя подумал, что Накахара-сан наверное был ясновидящим, раз перед самым отъездом накупил несколько пакетиков чайного печенья, мармелада и шоколадных конфет, зная, что ни Дазай-сан, ни сам Рю особой любви к ним не питали. Показав направление комнаты, в которой расположился учитель, Рю поспешил на кухню — выполнять поручение. Разговор Босса с Дазай-саном прошёл не то чтобы долго, но и определённо не быстро, а потому к моменту как он вновь появился в поле зрения, чай успел не только хорошо завариться, но и остыть как раз до приемлемой для спокойного питья температуры, а сладости были успешно разложены по нескольким маленьким тарелочкам и дожидались гостей.

Рюноске долго выдохнул, перевернулся на живот, подобрав под себя подушку, закинул ноги на диван (тапки-таки слетели на пол). События трёхдневной давности усердно осаждали мозг воспоминаниями. До сих пор свежи были ощущения тревоги и напряжения, когда Босс уселся за стол, поднёс к губам чашку чая и, хитро прищурившись, будничным тоном сообщил, что, пока Элис занимается Дазаем, он хочет переговорить с Рюноске с глазу на глаз. На удивление, беседа-допрос прошла хорошо. Рю честно рассказал про жалобы и запросы своего наставника, про свои действия и уход за ним, про периодические созванивания с Накахарой-саном, которые, если трубку брал Дазай-сан обычно заканчивались возмущёнными криками и угрозами с одной из сторон. Босс выслушал его с серьёзным лицом, иногда кривя уголки губ то ли в недовольстве, то ли в сдерживаемой усмешке — в чужой мимике Рю всегда разбирался с трудом — и, закинув ногу на ногу, не спеша отхлебнув из своей чашки, повторил то, что Накахара-сан не уставал напоминать перед каждым завершением их телефонного разговора, а именно не обращать внимания на актёрскую игру Дазай-сана. Пальцы сильнее сжали пух подушки, сминая наволочку. Рю зарылся носом в мягкую ткань, но спустя полминуты был вынужден перевернуться набок и приподняться на локте из-за начавшегося кашля. Грудная клетка отозвалась болью, горло засаднило и от интенсивности приступа на глазах выступили слёзы. Рю поспешно прижал ладонь ко рту в попытке приглушить звук — эта привычка появилась ещё во времена жизни в трущобах, где каждый неосторожный и громкий звук мог привести к убежищу недругов, и сохранилась до сих пор.

— Дазай-сан… — откашлявшись, едва слышно прошипел Рю себе под нос. Обессиленно вновь рухнул головой на подушку. Все его мысли так или иначе возвращались к учителю и с каждым таким витком внутри всё больше разрасталось раздражение в адрес того, кого совсем недавно едва ли не боготворил. Да, после визита Босса наставник стал меньше язвить и больше не швырял в него что под руку попадётся, но вот взгляд… Взгляд стал только жёстче и в совокупности с чуть ли не приклеившейся на лицо слащавой улыбкой пробирал до мурашек. Рю изо всех сил старался оставаться невозмутимым, следовать советам и наставлениям Босса и Накахары-сана, однако с каждым прошедшим днём врать самому себе становилось всё тяжелее.

Он устал.

Да, его по-прежнему волновало здоровье учителя, и он всем сердцем желал приблизить день, когда процесс восстановления завершится и всё вернётся на круги своя, но вместе с тем… Он устал быть сиделкой. Устал быть козлом отпущения и живой боксёрской грушей, колошматя которую Дазай-сан выпускал собственные недовольства и разочарования. Устал от бесконечных понуканий и оскорблений. Жутко устал.

Это было похоже на снежок, со временем разросшийся до размеров гигантского снежного кома, что грозил в любой момент скатиться вниз и похоронить под собой.

И Рю честно не знал, что с этим делать.

— Акутагава-ку-у-ун, уже семь вечера, а ужина как не было, так и нет! — донёсшийся из-за приоткрытой двери соседней комнаты голос наставника выдернул из калейдоскопа мыслей и сомнений. Рю тихо вздохнул, поднял глаза к потолку и, поднявшись на руках, заставил себя сначала принять сидячее положение, а затем встать на ноги.

— Сейчас, Дазай-сан, — слегка повысив голос, чтобы прорваться через звуки стрельбы и звона монет, издаваемых подаренной Боссом PSP, с которой наставник не расставался с момента ухода того, Рю поплёлся на кухню.

III

Осаму не был идиотом.

По общему признанию он был гением и даже Мори соглашался с этим определением, так что это что-то да означало. Он мог построить план с учётом нескольких десятков, а то и сотен переменных, мог с вероятностью почти в девяносто с лишком процентов предугадать реакцию той или иной «фигуры» и в итоге вывернуть всё как нужно и выгодно Организации и ему самому, мог без сожалений избавиться ото всех мешающихся факторов порой самыми изощрёнными способами, до каких только способен додуматься пытливый, привыкший к жестокости подростковый ум. Чужие боль, страх, различные обстоятельства — всё это не имело ни малейшего значения, если могло быть как-то использовано. Это было рационально, говорил он. Это уродство — не соглашался Чуя. Чуя вообще любил с ним поспорить на подобные темы, всё пытался донести какую-то мораль или что-то вроде того, совершенно упуская тот факт, что слова могут воздействовать только на того, кто мог чувствовать. У кого имелось то, что было принято называть совестью. Осаму угрызениями оной никогда не страдал, какую бы гадость не совершил, а чувства и вовсе были для него словно запечатаны, но те отголоски чего-то, что переворачивалось в груди и растекалось странным огнём по венам, когда он смотрел как нарушители стоят перед ним на коленях, умоляют о пощаде, глупо пытаются как-то оправдать себя или просто орут, срывая голос, от причиняемой им боли доставляли несказанное удовольствие. Он мог что-то чувствовать! Как все! И Осаму хватался за эти вспышки (не)нормальности как утопающий за спасательный круг. В конце концов насилие было вторым именем Портовой мафии — пусть Мори и прилагал титанические усилия чтобы отмыть Организацию от кровавой репутации, что та получила под властью предыдущего Босса, — и он не видел ничего зазорного в том, чтобы применять этот метод направо и налево. Как к врагам, так и к собственным подчинённым. Он закатывал глаза на новые Приказы, запрещающие вовлекать в разборки гражданских и членов семей противников и даже предателей, если те никак не были связаны с теневым миром — в конце концов, это были лучшие рычаги давления, он давно это изучил и знал, что Босс тоже это знал, а потому решительно не понимал смысла, — но перечить не пытался. Мори бы всё равно не изменил своего решения, такой уж он был человек. Но это не мешало Осаму действовать на своё усмотрение, когда он начинал чуять запах победы. Уже почти совершеннолетний, он оставался в глазах Босса маленьким мальчиком, которого тот однажды подобрал и вырастил, и именно этот призрак прошлого не позволял ему отдать приказ на устранение своенравного Исполнителя, чем Осаму и пользовался вовсю. Оплеухи и ругань можно было пережить, пусть и неприятно оно было. Это не сломанная челюсть и три пули в грудь — мучительная казнь за предательство и особо грубое неподчинение, которую Мори, кстати, менять не стал, признавая, неплохим способом держать подчинённых под контролем. Ну, хоть в чём-то их взгляды сходились. Хотя объективно Мори и нельзя было назвать добреньким дядечкой, ведь, будь он действительно таким сердобольным, как могло показаться на первый взгляд из-за некоторых решений, не продержался бы в кресле Босса и дня; он был расчётливым, холодного ума человеком, способным мыслить на два, а то и три шага вперёд, действительно заботящимся об Организации и подчинённых, не любящим бессмысленное насилие, а потому в некоторой степени снисходительным. Это не означало что он полностью отрицал грубую силу и тактику запугивания как способ решения проблем — в конце концов многие в теневом мире понимали лишь язык кулаков да свистящих пуль, однако, где можно было договориться без крови, он предпочитал именно договариваться. По возможности без завуалированных угроз и шантажа, делая упор на выгоду для обеих сторон.

И вот этого Осаму не понимал.

Люди по своей природе были довольно непостоянными. Ведомые в большей степени эмоциями, нежели здравым рассудком, они могли менять своё мнение сколько угодно раз подряд и даже такая замануха как «выгода» со временем могла поменяться на что-то, вдруг оказывающееся более значимым. Другое дело страх. Если человек боялся — он попадал под своеобразный колпак. Им становилось возможным управлять. Путём длительных наблюдений как за непосредственными подчинёнными, так и за ничего не подозревающими гражданскими в тех или иных ситуациях Осаму пришёл к выводу, что и вопросе выбора вполне можно было выявить определённую закономерность. Например, в выборе между жизнью взрослого и ребёнка предпочтение с наибольшей вероятностью отдадут ребёнку. В выборе между супругой (ом) и родителями — супругу (а). В выборе между собственной жизнью/жизнью супруги (а) и жизнью своего ребёнка — жизнь своего ребёнка. Конечно, везде случались свои исключения и решения порой зависели ещё и от степени привязанности, но, если говорить именно о большинстве… Да, страх был сильнейшим инструментом. И потому нежелание Мори вовсю им пользоваться порой откровенно раздражало. Как раздражала и его манера смотреть на него тем самым покровительственным, всезнающим взглядом, словно ему по-прежнему было пять, в лучшем случае десять лет. Иногда Осаму даже подозревал, что и место своей Правой руки Мори отдал ему не за ум и заслуги, а просто чтобы он всегда был у него на глазах. Эдакий замаскированный родительский контроль.

Это вызывало желание выть волком и делать всё поперёк только чтобы было не как сказал Мори.

Это играло на нервах.

Но вместе с тем, с каждым таким выводящим из себя действием бывшего наставника, где-то глубоко внутри что-то растекалось теплом. Едва ощутимым, почти призрачным… но таким приятным и, кажется, нужным.

Осаму действительно не был идиотом и осознавал, что названием тех странных вспышек была пусть и не сыновья любовь — уж точно нет, он и близко не видел в Мори отца, хотя бы потому, что тот порой так сильно раздражал его! — но банальная привязанность. Слишком уж многое сходилось. И, пусть он и продолжал твердить самому себе, что Мори не являлся важной — да и вообще, какой бы то ни было! — составляющей его жизни, но отрицать его влияние на себя не мог. Было так глупо и по-детски радоваться про себя его визиту, вслушиваться в размышления о продолжении лечения, дурачиться и растягивать слова в попытках вернуть всё на круги своя. Осаму даже думать не хотел, насколько инфантильными показались Мори его нытьё и кривляния, но цеплялся за то, что тот никак не прокомментировал такое поведение, ограничившись закатыванием глаз. Наверняка принял за очередные издёвки. С одной стороны, это было хорошо — значит, не понял, что всё в кои-то веки было искренне, с другой — когда бывший наставник отпустил его волосы и убрал руку с головы, пришлось подавить из ниоткуда возникшее желание ткнуться ему обратно в ладонь и продлить этот момент своеобразной, грубоватой ласки.

По какой-то причине это казалось невероятно важным.

Пальцы здоровой руки коснулись лба, небрежно зачесали волосы назад, имитируя чужие движения, и Осаму на миг прикрыл глаза, прежде чем спохватился и опустил руку на одеяло. Передёрнул плечами. Что на него нашло вообще? Тактильный голод? Очень не хотелось приписывать себе нечто столь жалкое, но… Он поджал губы и запрокинул голову на подушку, устремившись взглядом в белый потолок, игнорируя верёвку самодельной растяжки. За рёбрами щемило, оседало тяжёлым комом и, наверное, именно так ощущалось то, что люди называли душевной болью. Действительно неприятное чувство. Болезненное чувство. Если бы можно было спрятаться от него под одеялом, он бы сделал это и никогда больше не показывал носа наружу. Вот только сбежать от накатывающих с каждым днём всё сильнее эмоций было, увы, нереально. Это напоминало плотину, из-под широких тяжёлых брёвен которой всё упорнее прорывались маленькие ручейки, грозясь в скором времени разлиться бурным потоком, снося на своём пути всех и вся.

Эмоции.

Как бы странно оно ни звучало, но Осаму знал о них всё (в теории) и в то же время не знал совершенно ничего (на практике). Он просмотрел все, какие нашёл, психологические фильмы, прочёл не один десяток книг выдающихся авторов и уважаемых в своей сфере деятельности умов, посвящённых особенностям человеческой психики, природы, тому, как-то или иное чувство влияет на человеческое восприятие и последующее принятие решений. Он нашёл — хотя это было непросто — наиболее точные описания всех чувств и эмоций, с кучей подробностей, словно авторы знали о его проблеме и пытались максимально передать словами то, что другие, нормальные люди узнают сердцем.

Осаму впитал в себя всё, что прочёл и увидел на экране.

Вызубрил наизусть.

Наблюдая за другими, научился — и довольно неплохо, по его личным ощущениям — изображать те, что были бы потребны и уместны в каждой отдельной ситуации. Возможно, то что Мори в итоге стал предводителем теневого мира Йокогамы было своего рода благословением для его подопечного — мафиози ценили искусство не показывать, что у них на душе, а Осаму даже притворяться не нужно было, чтобы его лицо не выражало ничего кроме засасывающей и пугающей пустоты. Взрослые здоровые лбы удивлялись, возможно даже восхищались и завидовали этому его «умению», а сам Осаму безразлично размышлял на любимую тему «что, если бы» — что, если бы однажды он смог почувствовать по-настоящему?

Каково это, ощущать внутри спектр чувств и эмоций, радоваться, грустить, печалиться и злиться в зависимости от ситуации?

Вёл бы он себя сдержанно и рационально, как Мори или Одасаку или, быть может, фонтанировал эмоциями, как Чуя?

Из всех знакомых, с кем он общался на том уровне, что люди привыкли называть близким, Чуя был настоящим ураганом жизни, как в переносном, так и в буквальном смысле. Он вспыхивал подобно спичке, кричал, смешно размахивал руками и угрожал если ему что-то не нравилось, и широко улыбался, практически освещая всё вокруг, когда был рад. Как бы Чуя не переживал за сохранность своей человечности после того как узнал про проект А5158 и вспомнил все те годы ужаса и пыток (это называли научным экспериментом по помещению потусторонней сущности в человеческий сосуд для создания наимощной сингулярности способностей), что довелось пережить в лаборатории, куда он попал ещё совсем ребёнком, Осаму мог со стопроцентной уверенностью заявить, что Чуя — человек. Самый настоящий, из плоти, крови и бесконечно широкой, не поддающейся никакому алгоритму души. И вовсе не потому, что способность Осаму действовала исключительно на людей, а потому что не мог какой-то недоразвитый клон носить в себе столько признаков индивидуальности, столько противоречивости и в то же время логичности. Чуя делал свои выводы, возводил свои стены и строил или сжигал свои мосты связи. Его действия зависели от его внутренних ощущений и убеждений на момент принятия решения, и не было в них никакой машинной закономерности. Такое же исключение, как и Одасаку, только ещё и с восклицательным знаком рядом с вопросом.

Осаму действительно удивлялся живости напарника, порой пытаясь (каждый раз неудачно) представить себя таким же. Живым.

Тогда это было безобидной, слегка горчащей на языке недостижимой мечтой.

Теперь же стало суровой реальностью, к которой Осаму, при всей своей изворотливости и гениальности, оказался совершенно не готов.

Возможно, помни он, как ощущал окружающий мир до того как пробудилась «Большое не человек», принять новые реалии было бы проще, но, увы, из воспоминаний о собственном детстве остались только холодные руки умершей матери и резкая боль в животе — кажется, он очень хотел есть. А еще большая тёплая ладонь доктора, ухватившая его ладошку, и внимательные, несколько грустные вишнёво-карие глаза.

Мори-сан.

Тогда Осаму замкнулся, не желая хоть сколько-нибудь контактировать с миром, отталкивал от себя доктора, зачем-то забравшего его к себе, а не оставившего умирать возле трупа матери, принципиально не обращал внимания на слонявшуюся рядом — на деле присматривающую за ним — белокурую девочку в простеньком платье горчичного цвета, без умолку трещащую обо всём вокруг и никак не желавшую затыкаться. А потом Элис, так её звали, вдруг исчезла. Просто растворилась в воздухе, когда Осаму в очередной раз решил отпихнуть её от себя. В следующий момент в комнату вбежал Мори-сан, но, на вопрос, что случилось, Осаму мог только недоуменно таращиться на то место, где минуту назад стояла девочка, и беззвучно раскрывать рот. Тогда-то и выяснилось, что Элис — не ребёнок, а воплощение способности, Vita Sexualis, если он правильно запомнил, — а сам доктор — эспер. И Осаму, видимо, тоже эспер. Только вот его способность почему-то заставила исчезнуть способность его благодетеля, и, кажется, это был очень странный дар. Анти-дар, как окрестил «Больше не человек» Мори-сан. Осаму долго не мог решить, хорошо это или плохо, потому что, с одной стороны, это означало, что он был кем-то бо́льшим, чем простой мальчик-сирота с улицы (он мог «выключить» любого другого эспера, а значит, был довольно крутым, разве нет?), с другой — с каждым днём после активации способности ловил себя на мысли, что всё меньше и меньше понимал поведение окружающих, всё меньше и меньше понимал самого себя, всё меньше и меньше чувствовал. Будто «Больше не человек» и правда старалась лишить его человечности, превратив в безразличное ко всему и вся нечто. Тогда он постеснялся поделиться своими переживаниями с опекуном, а, когда Мори сам заметил неладное, эмоциональный отклик удалось сохранить лишь на несколько жалких секунд, максимум которых равнялся двум минутам. Этого было катастрофически мало. Настолько, что порой Осаму казалось, что он задыхается. Но эти несколько секунд были на вес золота, ведь альтернативой была лишь нулевая эмоциональность. А так он мог чувствовать хоть что-то.

Осаму сделал глубокий вдох, слегка выпятив нижнюю губу, подул себе на лицо, заставив отдельные тонкие волоски чёлки взвиться вверх. Насмешливо искривил губы. У Элис точно не было дара парикмахера, но она и правда проделала большую работу: Осаму прекрасно знал, что после мытья его волосы теряли строгую форму, пушились и норовили завиться дурацкими кудряшками, так что уже сам факт того, что девочка сумела-таки более-менее ровно подрезать это безобразие был огромным достижением. К тому же, в итоге получилось далеко не так ужасно, как он успел себе вообразить, пока следил за то и дело щёлкающими у ушей и над глазами ножницами, и желания спрятать волосы не возникло. Осаму тихо фыркнул. Почему-то в памяти всплыл момент, как Озаки-сан решила сама подравнять Чуе слишком отросшие вихры и его напарник после той памятной стрижки ещё недели две щеголял в толстовке, натягивая капюшон посильнее, пряча павшую в неравном бою некогда нормальную причёску. Даже полюбившуюся шляпу не рисковал надеть, так как чёлку и бока та скрывала не полностью, а, видимо, в них и была основная проблема. Осаму тогда насмеялся на полжизни вперёд (на оставшуюся половину — когда увидел фотку напарника с водительских прав), а вот Чуя зарёкся подпускать к своим волосам кого-либо кроме профессионального парикмахера. Осаму вновь зажал меж пальцев тёмную прядку чёлки, покрутил туда-сюда, рассматривая торчащие неровные кончики. Даже интересно стало узнать мнение напарника относительно работы Элис, хотя… Зная Чую, стоит только сказать, что это безобразие — результат усердной работы маленьких детских пальчиков, он тотчас расплывётся в улыбке и заверит, что смотрит разве что не на шедевр. Просто потому что «ребёнок старался». Осаму, наверное, никогда не поймёт его сюсюканий с детьми. Хотя, скорее всего, рядом с малявками в Чуе просто просыпался Король Овец, который, в зависимости от ситуации, был своей банде и за маму, и за папу, и за брата с сестрой. В этом его раздражающий напарник был очень схож с почившим Одасаку.

Осаму поджал губы, сглотнул ком слюны.

Ему не хватало его. Не хватало лёгкой искренней улыбки, не хватало беспечных разговоров не о работе, не хватало традиционных встреч в баре, где они пропускали стаканчик-другой терпкого виски и просто сидели в тишине. Не хватало возможности дурачась, поделиться тем, что вызывало у него вопросы или что-то похожее на тревогу. Одасаку не искал в его словах подтекста как Чуя и никогда не ударялся в нравоучения как Мори. Он был его единственным и лучшим другом, пусть по своему положению в Организации и долгу службы они и не имели возможности часто видеться. Осаму сжал пальцами здоровой руки одеяло. Из-за него, из-за того, что он втянул его в Портовую мафию, мир лишился такого чудесного человека. Если бы в мире была способность повернуть время вспять и исправить свои ошибки! Осаму бы никогда не стал сближаться с Одой Сакуноске. И, наверное, Чую тоже бы не стал шантажировать жизнями Овец и тащить в ряды Организации…

— М-м, нет, без Слизняка тут вообще взвыть можно, — едва слышно прошептал он себе под нос, быстро оценив все перспективы столь крутого жизненного поворота.

С Чуей они не то чтобы не ладили, но и друзьями, как считали почему-то очень многие, никогда не были. Это было выгодное, с точки зрения Осаму, и вынужденное, с точки зрения Чуи, сотрудничество, но, эй, их способности просто идеально дополняли друг друга! Осаму был мозгом, Чуя — грубой силой, а вместе они составляли самый лучший по результативности боевой дуэт. То что нужно Организации для поддержания репутации, а Осаму — для развеивания скуки. Чуе тоже шёл бонус — возможность использовать способность на всю катушку, не опасаясь ненароком помереть от истощения и уже за одно это напарник должен был ему в ноги кланяться, однако… Почему-то Чуя никогда не был в восторге от перспективы использования «Порчи». Наоборот, всеми возможными способами оттягивал момент выпуска Арахабаки, а, когда выбора уже реально не оставалось, снимал перчатки и произносил активационную фразу с таким видом, будто на эшафот отправлялся. В первые разы Осаму даже дулся, считая, что новоиспеченный напарник не доверяет ему, потом пришёл к выводу, что причина такого поведения была в долгом и тяжёлом восстановлении. Осаму опустил глаза на одеяло, провёл ногтём вдоль незамысловатого рисунка. Некстати вспомнились все насмешки над вынужденным пролеживать сутки напролёт напарником, который не то что зашвырнуть в него чем-то тяжёлым, но даже нормально выругаться не мог, чтобы не скрутиться в следующий момент от боли. Тогда подтрунивать над беспомощностью «самого сильного эспера» не казалось чем-то низким или обидным. Сейчас же… Хорошо, что Акутагава всё ещё сохранял перед ним критическую долю страха и сам по себе не был сторонником чёрного юмора.

Осаму медленно втянул носом воздух, так же медленно выдохнул.

Случившееся не было тщательно продуманным планом с кучей различных вариантов сценария, под каждый из которых был бы заготовлен вариант отхода. В этот раз всё было по-настоящему. И от этой беспомощности и неизвестности скручивало тугим узлом желудок, сбоило сердце и по коже периодически пробегал холодок.

Впервые Осаму действительно ничего не контролировал.

Впервые не знал, что делать.

И это злило.

Так сильно злило.

IV

Враг пытался прятаться, пытался контратаковать, но за десять минут слишком затянувшегося боя Осаму примерно понял, какой тактики тот придерживался и чего стоило ожидать, а потому грациозно увернулся от удара ножом и, сделав сальто, сам нанёс смертельный удар. Враг захрипел, упал на колени и после грохнулся на землю, разлив вокруг себя лужу зелёной крови.

— Отлично, — довольно оскалился Осаму, пожирая взглядом высветившуюся на экране игровой консоли табличку «уровень пройден», — остался босс, и, здравствуй, новая локация!

— Дазай-сан, осторожнее, — подал голос до этого молча сидевший в ногах постели и что-то сосредоточенно печатающий в телефоне Акутагава, но Осаму успешно не обратил на него внимания. До победы остался один уровень, но и одна жизнь, и было бы очень обидно и глупо «умереть» на таком важном моменте. К сожалению, его невозможный ученик был далёк от игр и развлечений в принципе, а потому не видел ничего зазорного в том чтобы продолжать отвлекать его: — Когда вы сильно увлекаетесь, начинаете дёргаться в такт движениям персонажа, а это может негативно сказаться на травмах.

Осаму закатил глаза и раздражённо вздохнул. Акутагава был прав, конечно, но, казалось, всё его тело в общем и каждая мышца в отдельности просто орали о потребности в движении, и усидеть ровно было очень тяжело. К тому же, в мозгах упорно крутилась мысль, что ещё немного строгого постельного режима — и он забудет как двигаться в принципе.

— Если мне понадобится твоё мнение, о мой вечно сующий свой нос в чужие дела ученик, я обязательно дам знать. К тому же, это подарок нашего дражайшего Босса и кто я такой, чтобы игнорировать его дары?

Мальчишка на колкий ответ едва заметно поджал губы, вернул внимание в экран собственного смартфона, молча капитулируя. Осаму удовлетворённо хмыкнул, мол, то-то же, уверенно нажал загрузку следующего уровня. Вообще погружаться в видеоигры в планы не входило, но Мори перед своим уходом вновь заглянул в его комнату и бросил на одеяло коробочку с PSP, с ухмылкой заметив, что так и ему будет чем занять себя — ещё бы, пятнадцать различных игр, начиная от старых добрых Super Mario и Mortal Combat и заканчивая какими-то новинкам, выговорить название коих можно было не пытаться! — и Акутагаве будет меньше нервов и головной боли. Последнее замечание царапнуло, однако Осаму с гордым видом проглотил его, ни чем не показав своего недовольства. И чего Мори вообще заботило состояние Акутагавы?! Этот мальчишка был одной сплошной неприятностью и, если бы не его дурацкая — но, вот ведь, такая интересная — способность, Осаму бы давно озаботился, чтобы его бренное тельце покоилось на глубине двух метров под землёй, где ему было самое место. Акутагава вообще последнее время раздражал куда больше обычного, то и дело суя свой нос куда не нужно и давая, опять же никому не нужные, советы относительно и так не блещещего разнообразием досуга Осаму.

Сейчас игровая консоль была его единственным развлечением.

Все находящиеся в убежище книги уже либо были прочитаны по нескольку раз и почти заучены, либо оказались настолько скучны, что могли использоваться разве как средство от бессонницы, но никак не развлечения; платить за полную версию электронных банально не хотелось — вдруг разонравится где-нибудь посередине, а взять что-нибудь новенькое из библиотеки было невозможно — ученик напрочь отказывался оставлять его в квартире одного дольше чем на десять минут (коих как раз хватало на утренний забег за продуктами в крохотный магазинчик через двор), а привлечь кого-нибудь стороннего было нельзя уже из соображений безопасности: Мори запретил называть даже приблизительный адрес кому бы то ни было — не то чтобы Осаму боялся его ослушаться, но Мори ведь все мозги чайной ложечкой выест, если прознает (а он-то уж точно прознает). Иллюзию нормальности создавали разговоры с Чуей, в основном сводящиеся к взаимным насмешкам и подколам, а также призрачным угрозам в стиле «ну подожди у меня!», но Чуя на связь выходил нечасто и не на долго, видимо, по уши погруженный в задание. Даже имён избегал, предпочитая давно ставшие второй кожей прозвища. Осаму подозревал, что миссия была под прикрытием и поймал себя на лёгкой зависти — вот уж кому точно не приходилось скучать, пролеживая в постели сутки напролёт. Он бы и сам сейчас с радостью напросился бы на одну такую, лишь бы хоть чем-то заняться, а не изнывать от безделья и погрязать в бесконечном сериале собственного мозга под названием «что, если бы». Что, если бы он лучше подготовился к той миссии? Что, если бы «Больше не человек» не исчезла? Что, если бы в том бою он отделался чем-то незначительным вроде сломанных рёбер или вообще просидел в сторонке, оставив разбираться с проблемой подчинённых? Что, если бы он тогда увернулся от того существа? Воображение никогда не было его сильной стороной, но конкретно ответами на эти вопросы перед глазами всегда вставали картинки его самого, всё так же раздражающего всех вокруг своими речами и хитроумными планами, способного ходить и даже бегать и прыгать и обнулять любые направленные в его сторону чужие способности. Что имеем — не ценим, потерявши же — плачем. Старая поговорка максимально точно описывала внутреннее состояние, и, пусть Осаму и не собирался плакать из-за случившегося, резко осознал, как же легко что-то не ценить, имея.

Финальный босс оказался каким-то пауком-переростком с явными признаками радиационной мутации — серьёзно, у этой штуки были крылья и выпученные кошачьи глаза, вращающиеся по часовой стрелке с напрягающей скоростью — и сдаваться не собирался даже под пятикратным комбо ударов. Осаму стиснул зубы, прищурился, пытаясь и урон нанести и в то же время не понизить полосу собственного здоровья, но удавалось откровенно говоря плохо. Проклятый моб словно предвидел все его комбинации! Ещё и дурацкий гипс не позволял набрать лучшую скорость, потому как пальцы хоть и были относительно свободны, но полноценно двигать левой кистью было невозможно, что замедляло реакцию.

— Да чтоб тебя, урод! — зарычал Осаму, в злости отшвырнул PSP на край кровати и поморщился, когда резкое движение отдалось тянущейся болью под ещё не до конца сросшимися рёбрами.

— Дазай-сан, вам нельзя делать резкие движения… — начал было вновь учить его жизни Акутагава, но, раздражённый проигрышем, Осаму оскалился:

— А тебе вообще слова не давали! Или вали к себе, или сиди и молча строчи свой отчёт или что ты там делаешь, раз уж всё равно глаза мне мозолишь!

Краем сознания он отметил, что Акутагава побледнел пуще прежнего, вылупился на него своими огромными серыми глазами, беззвучно несколько раз открыл и закрыл рот, прежде чем вновь сгорбился и уткнулся в экран.

— Простите, — едва слышно прошептал себе под нос, и, когда Осаму уже хотел отпустить дежурный ехидный комментарий относительно неуёмного желания ученика лезть не в своё дело, тот вдруг добавил: — я просто за вас волнуюсь.

По какой-то причине эта маленькая фраза разожгла только начавшее стихать раздражение до уровня полноценной ярости. Пальцы здоровой руки сжали одеяло так, что побелели костяшки.

— Пошёл вон, — опустив голову, едва не дрожа от накатившей злобы тихо скомандовал Осаму.

— А? — Акутагава недоуменно заморгал, зачем-то обернулся, словно в комнате помимо них ещё кто-то был, вновь растерянно уставился на него. — Но поче…

— Ты оглох?!

Если бы мог, Осаму вскочил бы прямо на кровати и обязательно ухватил ученика за грудки рубашки, но он не мог, а потому пришлось довольствоваться криком. Или, скорее, несколько истеричным ором. Часть критического ума удивилась такой нетипичной самому себе реакции, но эмоции, ранее тщательно сдерживаемые внутри, наконец вырвались наружу и остановить их было уже невозможно. Язык болтал и болтал, жалил, причинял боль, а Осаму будто со стороны наблюдал за коллапсом собственной нервной системы и даже не мог толком понять, что именно кричал. Что-то про никчемные способности, непроходимую тупость и общее разочарование. Акутагава с каждым хлёстким словом съёживался всё больше, теребил правой рукой рукав левой, выдавая свою нервозность, и бесконечно раздражал растерянной глупой рожей. И, наверное, абсолютное отсутствие у мальчишки попыток хоть как-то защититься, отстоять себя, окончательно вскружило Осаму голову — было так приятно снова лицезреть его абсолютное подчинение, понимать, что всё ещё контролирует каждый шаг и вдох ученика — что он решил нанести завершающий удар по, как он знал, самому больному. Чтобы окончательно закрепить своё главенство, уничтожить любые всходящие ростки даже мысленного неповиновения.

— От тебя же никакой пользы! Если бы знал, что так и останешься трущобным заморышем, неспособным даже элементарные команды выполнить, поискал бы более перспективного ученика!

Видимо, это всё же оказалось лишним.

Осаму пропустил момент, когда в серых глазах исчезла боль и вспыхнула ярость. Вырвавшиеся из рубашки белые ленты «Расёмона» обхватили шею, стиснули, лишь чудом не перерезав глотку. Первые пару секунд Осаму сохранял спокойствие — ждал, когда «Больше не человек» по обыкновению развеет опасную способность и он сможет одарить ученика презренным взглядом, вновь указав на его место, — но две секунды сменились пятью, те — десятью, а «Расёмон» продолжать медленно пережимать гортань, из-за чего дышать становилось всё труднее. Точно — пришло осознание — его способность отмены ведь исчезла и теперь он был совершенно уязвим. Как вообще умудрился забыть о таком? От недостатка кислорода или от того, что было принято называть страхом Осаму почувствовал как отчаянно забилось сердце, как взмокли спина, лицо и даже руки. Инстинктивно он ухватился правой за чужую способность, пытаясь сбросить или хотя бы ослабить её хватку.

— Вы всегда с таким упоением рассуждали о собственном повешении, — вдруг зашипел Акутагава, и от его голоса Осаму почти задрожал. Мелькнула паническая мысль, что он знал, к чему клонил мальчишка, но верить в это не хотелось. — Как думаете, если я задушу вас сейчас, это будет считаться пользой? Вы ведь так хотите отойти в мир иной.

Критической частью ума Осаму понимал, что Акутагава поддался эмоциям и напал, желая всего лишь припугнуть — у него кишка тонка идти против слов Босса или любого из руководителей, — но, смотря в эти пылающие яростью серые глаза, не мог не чувствовать беспокойства. Непроизвольно вспомнились все перешептывания о его ученике. Как только другие его ни называли — демон, машина для убийств, бешеный пёс (последнее вообще прижилось), — но впервые эти прозвища показались Осаму небезосновательными. Акутагава действительно был опасен. И сейчас, будучи пред ним абсолютно беспомощным, Осаму действительно не хотел проверять, насколько хорошо ученик усвоил его слова о необходимости доводить все дела до конца, действительно не хотел ещё больше его провоцировать. Однако…

— Не узнаешь, пока не попробуешь, — прохрипел он и каким-то образом искривил уже наверняка начавшие синеть губы в подобие ухмылки.

Акутагава не должен был видеть, что его действия и правда произвели на него впечатление.

Мальчишка окинул его хмурым взглядом, как-то презрительно фыркнул. «Расёмон» оставил в покое горло, вернувшись в рубашку хозяина, а Осаму подавил инстинкт тотчас приложить здоровую руку к коже и помассировать. Всё равно синяки уже проявятся, а так хотя бы сохранит репутацию. Как же было приятно вновь полноценно вдохнуть такой, оказывается, вкусный кислород.

— Слабак.

На оскорбление Акутагава не отреагировал. Только как-то резко развернулся и направился к двери, по пути отшвырнув способностью к стене стул, на котором сидел ранее. Осаму просидел с победоносным выражением лица ещё некоторое время и решился сбросить маску лишь когда до слуха донёсся оглушающий хлопок входной двери.

Акутагава покинул убежище.

Ухмылка сползла с губ, пальцы коснулись болящей гортани, легонько провели вверх-вниз. Осаму рвано выдохнул. Хватанул ртом воздух. Потом ещё раз. И ещё. Не мог надышаться. Облегчение от того, что всё закончилось, и осознание, насколько сильно и не в его сторону изменились условия игры что-то сделали с ним, потому как Осаму начало трясти. А ещё запекло глаза и горло начало сводить спазмами, усиливая боль. Что-то тёплое скользнуло по подбородку, упало на одеяло, оставив мокрый след. Несколько долгих секунд Осаму тупо пялился на потемневшую ткань, как во сне, робко, поднёс ладонь к лицу, провёл тыльной стороной по щекам, глазам, посмотрел на кожу. Не было красного цвета, соответственно, то была не кровь, а значит… Но пускать слёзы было совершенно не из-за чего, ведь так? Горло саднило, да, но не настолько, а то чувство скрученного в животе узла внутренностей вряд ли можно было охарактеризовать именно как «боль». Скорее, что-то близкое к напряжению, возможно тревоге или даже полноценному страху — он пока не определился, что из испытываемого больше подходило под то или иное описание. Так почему же его тело решило разреветься? От мыслей реакция усилилась. Слёзы снова и снова подступали к глазам, переливались, крупными каплями прокладывали по щекам и носу мокрые дорожки, неизменно собираясь на кончике подбородка, чтобы потом упасть на мягкую ткань одеяла.

Попытка утереть их успехом не увенчалась.

* * *

Скрип…

И вперёд.

Скрип…

Назад.

Скрип…

И снова вперёд.

Скрип…

Снова назад.

Старые качели натужно хрипели при каждом своём движении, грозясь испустить дух и развалиться на составляющие деревяшки, но, то ли страшась гнева того, кого должны были развлекать, то ли попросту жалея его, продолжали выполнять свою работу и меланхолично разрезать воздух в монотонном движении. Рюноске сидел сгорбившись, вцепившись пальцами в потёртую бечёвку, механически наклонялся корпусом вперёд-назад, задавая ритм. Ноги приходилось слегка поджимать, но то была небольшая плата за возможность развеяться.

На душе было паршиво.

Больно и тяжело.

Перед глазами вновь и вновь вставало покрасневшее от недостачи кислорода лицо учителя, кроваво-карие глаза которого в кои-то веки смотрели на него не с презрением, а с — смел ли он надеяться? — уважением. Или же то было что-то другое? Как вообще выглядело уважение? В глазах подчинённых Дазай-сана всегда читалась смесь напряжения и страха, готовность по первому требованию выполнить тот или иной приказ без каких-либо вопросов. Когда речь случайно заводили о Боссе, взгляд был похож. Долгое время Рю искренне считал, что именно так и должны смотреть подчинённые и коллеги на тех, кого признают и уважают, но более тесное знакомство с Накахарой-саном пошатнуло эту уверенность. Напарник был с учителем резок, не гнушался грубых слов и оскорблений (взаимных) в его адрес и мог, как показал опыт, даже зарядить тому в лицо, если его вывести из себя. Но. При всём при том он безропотно ухаживал за ним, ни разу не показав, что ему это может быть противно или у него имеются другие планы; своеобразно заботился и подбадривал. Дазай-сан в ответ отпускал язвительные шуточки и комментарии, и, пусть в его голосе не было теплоты, но не было и того холода, что сквозил в разговоре со всеми остальными. Накахара-сан и Дазай-сан, определённо, ни капли не боялись друг друга и не пресмыкались один перед одним.

И тем не менее, Рю был готов отдать голову на отсечение, что эти двое, бесспорно, уважали друг друга.

Именно поэтому что-то в глазах учителя, что-то похожее на страх тревогу не позволяло Рю испытать триумф от своей выходки. Да, он наконец дал отпор, но… Стоило ли оно того? По сути ведь, он напал на беспомощного, вряд ли этим можно было гордиться. Хотя, Дазай-сан и сам никогда не вёл честную игру — всегда дожидался когда противник ослабеет или потеряет бдительность, а, если тот был эспером, издевался над ним исключительно отключив его способность и предварительно связав. Дазай-сан никогда не сражался с теми, кто мог дать ему отпор или как-то поранить, предпочитая прятаться в тени и дёргать за ниточки, дожидаясь, пока другие сделают за него всю опасную работу. В трущобах таких называли тру́сами или подколодными змеями и люто ненавидели. Рю передёрнул плечами, отгоняя мысли, подался корпусом вперёд, увеличивая траекторию раскачки качелей. Ветер зарылся в волосы, растрепал их пуще прежнего, и отдельные волоски нагло полезли в глаза, заставляя щуриться. Он завёл прядь за ухо, но толку от этого оказалось не много — при раскачке назад всё повторилось вновь.

Рю повернул голову, бросив взгляд на магазинчик, рядом с вывеской которого приделали электронное табло с уличной температурой и временем и не сразу сообразил, что провёл на площадке уже больше тридцати минут. Сердце ёкнуло. Никогда до этого он не оставлял учителя одного так надолго. Рю опустил ноги, постепенно тормозя, вздымая в воздух небольшие облака земляной пыли, встал с качелей. Нужно было срочно возвращаться. Вот только идти обратно в убежище совершенно не хотелось и, вместо того чтобы броситься бегом к неизвестно что могшему натворить за это время Дазай-сану, он сунул руку в карман плаща и выудил мобильник. Пальцы разблокировали экран, вошли в меню контактов и, прежде чем Рю успел отдать себе отчёт в действиях, абоненту под именем «Накахара Чуя» улетело сообщение всего с тремя словами:

«Когда Вы вернётесь?»

I

Ключ повернулся в замке ровно два раза, и Чуя толкнул дверь, проходя внутрь квартиры и осматриваясь. В лоте для обуви ботинок Рюноске не наблюдалось, в прихожей и просматриваемой через открытую дверь кухне было достаточно чисто и вокруг витала тишина. Квартира выглядела так, словно за месяц с лишком его отсутствия пустовала, и эта ассоциация несколько напрягла. Впрочем, тряхнул головой Чуя, Босс бы наверняка предупредил, реши перевести его горе-напарника в другое убежище или даже вернуть в больницу, так что, по идее, всё должно было быть в порядке. К тому же, буквально три дня назад они с этой бинтованной Скумбрией перекидывались парой слов и тот не звучал как балансирующий на грани жизни и смерти. Чуя тихо вздохнул, присел на одно колено, принявшись развязывать шнурки — очень хотелось по старой памяти просто скинуть туфли через задники, но это была действительно дурная привычка, в конечном итоге испортившая ему не одну пару сделанной на заказ обуви и следовало от неё отвыкать. Поставив туфли в лот и повесив на крючок шляпу, Чуя достал из шкафа-купе тапочки, сунул в них уставшие от долгой дороги ступни и зашагал в сторону спальни. Глаза зацепились за разложенный в зале диван с аккуратно сложенным на нём постельным и стопкой каких-то книг, и охватившее минутой ранее лёгкое напряжение отпустило — кажется, всё и в самом деле было относительно в порядке, а Рюноске просто оказался слишком ответственным не только в присмотре за Дазаем, но и в поддержании порядка, и сейчас ушёл за едой или чем-то другим не менее важным и нужным.

За дверью спальни было тихо.

Это насторожило, но здравый смысл приказал отставить тревогу, потому как мальчишка наверняка не оставил бы этого придурка один на один с предоставляющими угрозу предметами или лекарствами, а грызть вены Дазай не стал бы не только потому что до одури боялся боли (хотя, что удивительно, терпел её довольно стойко, когда приходилось, и даже почти не ныл), но и потому что в квартире сейчас никого кроме него не было. Эта Скумбрия любила показушничество и драму ради драмы. Чуя заглянул в приоткрытую дверь, удивлённо приподнял брови, узрев мирно лежащего с закрытыми глазами напарника, который обычно спал довольно чутко и всегда просыпался, стоило кому-либо пересечь порог убежища.

И вот это отсутствие реакции уже было странно.

Мягко ступая по пушистому ворсу ковра, Чуя подошёл к кровати, слегка наклонился над телом Дазая и затаил дыхание, вслушиваясь в тишину комнаты, прерываемую тиканьем секундной стрелки настенных часов. Сперва ничего слышно не было, а потом слух уловил едва различимое посапывание. Значит, и правда просто спал. Очень крепко. Чуя пробежался взглядом по напарнику, непроизвольно подмечая, как за прошедшее время его миссии тот осунулся: лицо стало ещё бледнее, глаза впали и даже через накинутое одеяло можно было понять, что Дазай сильно потерял в весе. Чуя почувствовал горечь во рту и поджал губы. Дазай и раньше не отличался спортивным телосложением, а теперь и вовсе напоминал узника концлагеря, чудо, что мясо на костях ещё осталось.

— Ты вообще не жрёшь, что ли? — пробормотал он себе под нос, сев на край кровати.

Рука потянулась к чужим вихрам, приподымая надо лбом топорощиеся, неровно подрезанные, скорее даже местами обкромсанные, но уже начавшие отрастать пряди, наводящие на мысли о визите Босса и Элис. Потому что Дазай никогда не стал бы стричь себя сам, это во-первых, а во-вторых, не подпустил бы к себе с ножницами никого кроме профессионала, так что ученик тоже был в пролёте, да и, честно говоря, Чуя не был уверен, что доверить свою причёску парню с обрезанной под корень чёлкой, но зато висящими по бокам аки собачьи уши прядями было хорошей идеей в глазах хоть кого-либо. А единственным, с кем даже эта невозможная Скумбрия был вынужден считаться, был Босс и, соответственно, его ненаглядная Элис. Девочка питала любовь к всевозможным резинкам, заколкам и чужим волосам, и Чуя не раз становился её манекеном поневоле, про себя молясь, чтобы распутать очередной «шедевр» не оказалось слишком затруднительной и болезненной задачей. Благо, с ним до ножниц дело никогда не доходило, а вот с Дазаем, по всей видимости, дошло. Чуя тихо прыснул, представляя как тот отбивался от маленьких пальчиков и как ныл, показательно страдая, после того как «причёска» была готова. Эх, он пропустил такое веселье!

— Мнг?

Тихий и невероятно усталый стон сообщил, что Дазай проснулся — видимо, он всё-таки разбудил его своими движениями, но да ладно — и Чуя поспешно убрал руку и выпрямился, постарался стереть с лица все следы забавы.

— С пробуждением, принцесса. — И всё-таки не поддеть его не мог.

Вместо не менее язвительного ответа Дазай посмотрел прямо на него, вяло захлопал глазами и, казалось, был готов снова провалиться в небытие, и такая реакция настолько отличалась от привычной, что Чуя почувствовал как по спине и рукам пробежался холодок. Этот придурок ведь не напился снотворных или ещё чего?! Непроизвольно он передёрнул плечами.

— Эй, Скумбрия, приём!

Помахивание ладонью и пощёлкивание пальцами перед лицом Дазая не возымело мгновенного эффекта, но нахмуренные брови были явным свидетельством, что тот предпринял попытку воспользоваться своим гениальным мозгом, который, видимо, завалился в спячку. Наконец в карих глазах появилось что-то похожее на осознание, и Чуя почти выдохнул в облегчении, когда Дазай удивлённо моргнул на него и в следующий момент искривил губы в так бесящей его усмешке:

— Значит, блудный пёс вернулся и смотрит, как хозяин спит? Как это мило, я знал, что вдали от меня ты долго не протянешь.

Ногти впились в ладони с такой силой, что, ещё чуть-чуть, и точно пошла бы кровь, но Чуе удалось совладать с желанием проехаться кулаком по этой раздражающей физиономии: Босс бы не обрадовался, если бы этот придурок лишился парочки зубов и получил вмятину во всю щеку. Хотя, учитывая нездоровую любовь Скумбрии к бинтам… Всё-таки это было слишком соблазнительно.

Чуя недовольно вздохнул:

— Повезло тебе, что лежачих и беспомощных я не бью даже за их отвратительный язык.

Дазай самодовольно оскалился:

— Ой ли? Уже забыл, как заехал мне ногой по лицу в нашу первую встречу? К твоему сведению, было больно. — Он ухватился за петлю прикреплённого к потолку ремня, принимая сидячее положение, театрально приложил ладонь к щеке и состроил скорбную мину, будто вновь испытал на себе твёрдость подошвы напарничьих ботинок. — А ведь я тогда беспомощно лежал у твоих ног и даже ничего такого не сказал и не сделал.

— У меня только что появилось навязчивое желание всё повторить, — низким голосом поделился Чуя, не без удовлетворения наблюдая как сперва вытянулось, а после приняло максимально невинное и дружелюбное выражение лицо его напарника, а руки — одна нормальная, другая в гипсе — поднялись на уровень глаз в знак капитуляции. Чуя подавил ухмылку. Всё-таки не только Скумбрии над ним издеваться — ему тоже разок хотелось. Хотя удивительно, что этот идиот не плюхнулся показательно обратно на подушку, но, видимо, ему просто надоело лежать. — В любом случае, какого хрена ты стал похож на мешок с костями? Ты же вроде не собирался подыхать от голода, потому как «живот просто сводит от боли», а боль ты «не любишь», — Чуя сделал пальцами воздушные кавычки, цитируя его слова.

На краткий миг в глазах Дазая мелькнуло нечто похожее на тревогу, но сказать наверняка он бы не смог — уж слишком быстро этот гад вернул себе маску безразличия, — но, вынужденный в первый год своего присоединения к мафии брать уроки чтения языка тела (сестрица Коё была непреклонна в том, что это важное умение, ага), не мог не подметить, как кадык его едва заметно дёрнулся; как будто бы скучающе, а на деле шало забегали по стенам спальни глаза; как слегка, практически незаметно, если не наблюдать, сжались вокруг одеяла пальцы здоровой руки. Дазай нервничал. И, видимо, экстренно соображал, как ответить так, чтобы перевести разговор в другое русло, а то и вовсе его завершить. На принятие решения у него ушло не более нескольких секунд и, когда он вновь раскрыл рот, уже лучился фальшивой радостью:

— Надо же, Чуя волнуется за меня! Как приятно! Жаль только, что ты не прекрасная девушка, а грубый рыжий гном, — он развёл руками и наигранно вздохнул, — с таким не совершишь двойной суи…

— Слыш, я тебе сейчас вторую ногу сломаю! — зарычал Чуя, обрывая его на полуслове, не желая дослушивать уже давно надоевший бред.

Челюсть Дазая сомкнулась со звонким щелчком зубов и ответом послужил возмущённый обиженный взгляд.

— Жесто-окий…

— И не думай, что улизнул от ответа, я задал тебе вопрос. — припечатал Чуя, не собираясь вестись на столь очевидную уловку. Не в этот раз.

В любой другой ситуации он бы скорее всего уступил и постарался бы найти другую, нейтральную или, быть может, даже по-настоящему интересную или приятную им обоим тему разговора, но именно сейчас такой роскоши ни у него, ни у самого Дазая не было. К сожалению. Ситуация была серьёзной и времени валять дурака и притворяться идиотом совершенно не было, так что, пусть эта Скумбрия и чувствовала себя неловко или униженно, Чуя не собирался отступать. Он собирался докопаться до истины и точка. Потому что, кажется, пока его не было, этот придурок умудрился нырнуть в ещё одну яму с дерьмом — то СМС от Рюноске почти двухнедельной давности каждый день всплывало у Чуи перед глазами и никакие заверения напарника, что всё в полном порядке, не могли убедить в правдивости этих слов. Потому что мальчишка практически боготворил своего (м)учителя и должно было произойти что-то из ряда вон, чтобы он написал Чуе так, словно не мог дождаться его возвращения. Словно не желал и минуты лишней провести с так обожаемым ранее Дазай-саном. Такой резкий переход пугал.

Наигранное веселье покинуло лицо напарника. Он опустил глаза, провёл указательным пальцем здоровой руки по одеялу.

— Это личное, Слизняк.

Чуя прищурился:

— Плевать. Рассказывай давай.

Дазай поджал губы, безразлично пожал плечами и совершенно не стремился делиться своими соображениями, что, впрочем, не было чем-то удивительным: этот придурок всё всегда хранил в себе и вытянуть из него хоть какую-то информацию, если он того не хотел, вряд ли было возможно даже под пытками. Впрочем, Чуя тоже умел быть настойчивым, когда действительно хотел, а в войне характеров в текущих реалиях Дазай был в заведомом проигрыше и сам то прекрасно понимал: демонстративно уйти, красиво хлопнув дверью, не получится. Поэтому Чуя решительно сел в ногах кровати и настроился ждать.

Тишина прерывалась лишь размеренным дыханием и тиканьем настенных часов.

Минута.

Другая.

Пятая.

Отсчитываемые секунды совершенно не раздражали, скорее, служили напоминанием, что время не застыло и с каждым кругом стрелки игра в молчанку приближалась к своему логическому завершению.

Потому что вечно хранить молчание даже Дазай не мог, а Чуя не был настроен уступать.

Тяжёлый вздох ознаменовал так желаемое окончание сопротивления, и Чуя весь обратился в слух. Терпение, хоть и раздражало порой, действительно было добродетелью и приносило свои плоды. Дазай окинул его хмурым взглядом, вновь протяжно вздохнул и отвернул голову к окну, то ли не желая, то ли попросту стыдясь в момент оглашения истины смотреть напарнику в глаза.

— Я решил максимально сократить количество водных процедур. — пробормотал он на грани слышимости.

Чуя моргнул.

Что?

Дурацкая Скумбрия любила говорить полуправду и изъясняться загадками, но конкретно сейчас… Чуя был уверен как в том, что в словах не было никакой подоплеки, так и в том, что правильно их истолковал. И эта уверенность породила в душе бурю. Он стиснул зубы, подавляя рвущееся наружу раздражённое рычание, сжал руки в кулаки и медленно встал с кровати. На самом деле хотелось вскочить и со всей дури долбануть в стену или, быть может, в шкаф, но, во-первых, это бы напугало как соседей, так и самого Дазая, а во-вторых, убежище бы срочно стало нуждаться в ремонте, а этого хотелось бы избежать. И тем не менее внутри всё вскипело.

— Чего ты так злишься? Это рациональное решение. — Тихий хриплый голос прервал череду мысленного негодования, и Чуя, слегка приоткрыв рот, недоверчиво уставился на по-прежнему смотревшего в сторону окна Дазая.

— Когда твой пацан написал мне, я понял, что дело — дрянь, но не думал, что настолько. Что между вами стряслось? А то он на все расспросы отвечал максимально уклончиво.

Реакция оказалась… не такой, как хотелось бы. Вместо того чтобы вернуть на лицо идиотскую улыбку и, деланно моргая, вопросить, о Чуя вообще говорит, Дазай сгорбился ещё больше, как-то съёжился и, чуть подтянув здоровую ногу, обхватил руками колено. Отстранённо Чуя подумал, что поясницу и сломанное бедро наверняка начало сильно потягивать от такой странной для человека на вытяжке позы, но, видимо, принимаемые анальгетики купировали и такое.

— Ничего серьёзного, — пришёл несколько запоздалый, но спокойный ответ. Чуя сложил руки на груди.

— Дазай. — нажим в его голосе был слишком очевиден.

— Возможно, я немного перегнул палку, и он… Ну… Решил, что больше не намерен терпеть. — безразличный тон совершенно не соответствовал языку тела, но, прежде чем Чуя успел что-либо сказать по этому поводу, Дазай как-то устало пожал плечами: — наверное, это справедливо.

— Он напал на тебя, да?

Молчание подтвердило подозрения, и Чуя вновь стиснул зубы. Вот ведь. Не то чтобы он мог винить юнца в несдержанности — Небеса свидетели, эта бинтованная Скумбрия могла вывести из себя даже святого, — но всё-таки был неприятно удивлён. Почему-то казалось, что Рюноске, в отличие от Дазая, не способен причинить вред беспомощному, но, видимо, он просто ещё мало знал этого мальчишку. Не просто ведь так по низам ходили слухи о его жестокости, а ещё и эта дурацкая кликуха «бешеный пёс»… Но, раз Дазай по-прежнему находился на попечении ученика, значит, предавать произошедшее огласке не стал, иначе бы Босс давно уже запер мальчишку за нападение на Исполнителя, а сам пострадавший вернулся бы в больницу, где ему были бы обеспечены должные уход и безопасность.

Чуя зачесал пальцами чёлку назад, глубоко вдохнул и громко хлопнул в ладони, одновременно и привлекая внимание Дазая, и отвлекая самого себя от сотни кружащих мыслей, спокойно обдумать которые мог несколько позже.

— Так. В твои тёрки с учеником я не лезу, но ты сейчас же отбрасываешь все свои закидоны и возвращаешься к нормальному режиму питания, понял?

По вмиг скривившемуся лицу Скумбрии было ясно, что от предложения тот не в восторге.

— Чуя, я правда не…

— Иначе расскажу о твоей голодовке Боссу и он посадит тебя на принудительное кормление.

Чуя мысленно похлопал себе, когда и без того лишённое здорового румянца лицо Дазая стало ещё бледнее, а глаза расширились и попытались вылезти из орбит: кажется, сам того не подозревая, своей угрозой он умудрился попасть в яблочко. И от этого осознания по душе будто бальзам растёкся. Чуя закусил внутреннюю часть щеки, чтобы не расплыться в неуместной ухмылке, продолжил сохранять видимость серьёзности.

— Глупый Слизень, это не голодовка, — после непродолжительного молчания наконец пробормотал себе под нос Дазай. Подумал, нахмурился и посмотрел ему прямо в глаза: — и это было бы очень неловко, так что, будь добр, не говори ему.

* * *

Приготовленные на скорую руку свиные рёбрышки как раз заканчивали обжариваться, когда замок входной двери щёлкнул и на пороге появился Акутагава Рюноске. Чуя бросил беглый взгляд на часы, недовольно поджал губы, но подавил рвущиеся слова возмущения. Если он собирался разобраться с поведением мальчишки, то начинать с криков и упрёков, предварительно даже не выслушав его версию, точно не стоило; к тому же, Дазай в кои-то веки признал, что сам его спровоцировал, а значит, ситуация тут была куда критичнее, чем казалось. Чуя вытер руки о кухонное полотенце и вышел в коридор, где юнец застыл изваянием, комично принюхиваясь и прислушиваясь.

— Как раз к ужину. Привет. — кивнул он ему и протянул руку, забирая небольшой пакет с продуктами из ближайшего магазинчика. Чисто по весу можно было сразу сказать, что сама вылазка не потребовала долгих разглядываний стеллажей и мучительных раздумий, а очередей, что растянулись бы на два часа к трём рабочим кассам можно было бы ожидать в преддверии праздников, но никак не сейчас. А значит, Рюноске осознанно оттягивал время возвращения, так же осознанно оставляя беспомощного наставника один на один с любыми вероятными проблемами. Блин, как бы эти двое не разругались, это не было оправданием! Чуя стиснул зубы, повернулся и поспешил на кухню, не желая показывать своего раздражения.

— Н-Накахара-сан… — робко и крайне растерянно донеслось вслед, после чего послышались возня, звук скинутых на пол кроссовок и быстрые шаги.

— Неа, — подняв ладонь, остановил его Чуя, — сначала иди вымой руки, потом всё остальное.

Рюноске приоткрыл рот, несколько раз быстро моргнул, но в итоге как-то неуверенно кивнул и скрылся в ванной. Шум воды закончился так же быстро, как и начался, и меньше чем через минуту Рюноске вновь стоял перед ним, нервно хмурясь и периодично то сцепляя, то расцепляя пальцы. Ну… наверное его волнение было хорошим знаком — по крайней мере, понимает, что был неправ, но…

— Как дела?

Кадык юнца дёрнулся, в серых глазах мелькнул страх, но он быстро спрятал его за деланным спокойствием. Неплохая маска, но всё равно над ней ещё следовало поработать.

— Нормально…

Недосказанность сквозила в каждой букве, в каждой напряжённой мышце тела, и не было сомнений, что Рюноске ждал от него взрыва. И Чуя действительно хотел взорваться. Хлопнуть по столу, взмахнуть руками, рявкнуть так, чтобы у этого малолетнего дурня раз и навсегда отложилось в мозгах, что оставлять человека — а в их случае ещё и склонного к экспериментам над своими жизнью и здоровьем — в потенциально опасной ситуации было нельзя. Как бы он ни был на этого самого человека зол.

— Наложишь себе сам, ладно? — вместо этого миролюбиво улыбнулся он и, отметив, что рёбрышки уже полностью готовы, довольно выложил на тарелку самые аппетитные, после чего плюхнул туда же большую порцию риса. — Твой учитель напоминает скелет, так что пойду его откармливать, — прокомментировал будто между прочим, подметив, как Рюноске нервно дёрнулся и залился стыдливым румянцем.

Это было хорошо.

Наверное.

Мученический взгляд Дазая при опустившемся на его колени подносе с едой был не больше чем игрой на публику, потому как что что, а скрыть радостный блеск в глазах у него не получилось. Правда, возможно, Чуя действительно несколько перестарался с объёмом порции, потому как половину его напарник осилил без проблем, а вот впихнуть в себя оставшуюся уже не смог. Но это ведь был стандартный размер, Чуя сам всегда ел столько же и ни разу не оставалось!

— Ой, кажется, желудок успел сузиться, прости, — шутливо помахал здоровой рукой Дазай и, прежде чем он успел как-то это прокомментировать, продолжил, прикрыв глаза и подняв вверх указательный палец: — но еда, приготовленная Чиби-куном как всегда верх кулинарного искусства! Ты никогда не задумывался занять ещё полставки повара? Уверен, посещаемость столовой выросла бы в разы, а вместе с ней и выручка.

Глубоко вдохнув и медленно выдохнув, Чуя сжал руку в кулак, поднёс его к лицу напарника и недвусмысленно потряс перед наигранно-широко распахнувшимися глазами.

— Ещё раз так меня назовёшь — я зафарширую тебя с грибами и подам к столу.

— А грибами будут мухоморчики? — тотчас засветился Дазай, и у Чуи едва не свело челюсть от раздражения. — Поганки тоже сойдут! Хотя, — тут он задумчиво приложил палец к подбородку, — нет, от поганок жутко режет живот и мутит, лучше уж мухоморчики. Хотя, если совсем честно, Чиби-кун, я бы предпочёл крабов!

— Всё, будет Скумбрия, запечённая с яблоками! — не выдержал Чуя и ухватился обеими руками за шею напарника, имитируя желание задушить его.

Они дурачились так много раз.

Всегда кричали друг на друга, размахивали руками и сыпали угрозами, никогда не подразумевая оных всерьёз.

Это была их нормальная динамика.

Так почему же в этот раз вместо дурацкой ухмылки на пол-лица и выводящих речей, про то что Чуя решил облегчить его стремления попасть в загробный мир, Дазай стал бледнее собственных бинтов, а в наглых кроваво-карих глазах появился ни с чем не спутываемый страх?

Чуя поспешно убрал руки с его шеи, поднял на уровень глаз и на всякий случай отошёл от кровати. Дазай ухватился за горло, по-прежнему застыв с этим жутким выражением ужаса на лице, некоторое время посидел неподвижно, а потом медленно и осторожно, будто на него могли напасть за любое резкое движение, повернул голову к Чуе.

— Эй, ты чего, что случилось? — тихо спросил он и, когда вместо ответа тот вдруг дёрнулся всем телом и наклонился над подносом, пряча лицо за руками и чёлкой, понял. Эта реакция была не на него. Вернее, не на действия конкретно Чуи, а на сам факт чужих рук, сжимающих (пусть и совсем-совсем легонько) его гортань.

Дазай любил разглагольствовать о повешении и удавлении, находя такой способ сведения счётов с жизнь то ли романтичным, то ли ещё каким — кто этого больного разберёт? — но дальше демонстративного накидывания петли на шею и становления на табуретку или какой-нибудь некстати подвернувшийся выступ дело не заходило. Поначалу Чуя всерьёз кидался снимать этого придурка, потом сообразил, что так лишь успешно подыгрывает ему в его неадекватных развлечениях и, скрепя сердце, прекратил реагировать. Дазай тогда, простояв с верёвкой на шее часа три, дулся страшно и долго, но лезть в петлю перестал. От болтовни, впрочем, это не спасло.

Чуя никогда не считал себя гением и знал, что они с напарником находились на разных уровнях умственных способностей, но сложить два и два в подобных ситуациях мог всегда. И то, что Дазай начал так реагировать на привычные приколы после его возвращения, могло означать лишь одно.

— Когда он напал на тебя, — осторожно начал он, прощупывая почву, и не уточняя, о ком именно говорил за ненадобностью, — то попытался придушить?

Пожатие плечами было достаточно громким ответом, учитывая, что Дазай вполне мог бы вновь включить дурачка и сделать вид, что не понимает о ком и чём вообще говорил Чуя. Чуя протяжно выдохнул. Запустил руку в волосы, растрёпывая, привычным жестом убрал за ухо левую прядь. Снова вздохнул. Подошёл, аккуратно забрал с колен напарника поднос с недоеденной пищей, отставил его на тумбочку и присел на край кровати.

— Не думаю, что он действительно хотел убить меня, — прошептал Дазай и вновь дёрнулся всем телом, тотчас поморщившись от, видимо, потянувшей ноги. — но я впервые видел его таким…

— Злым? — подсказал Чуя.

Дазай покачал головой:

— В тот миг он будто бы стал другим человеком. — снова приложил здоровую руку к горлу, очевидно, вспоминая те события. А потом резко выпрямил спину, растянул губы в улыбке и слишком наигранно хихикнул: — ну, зато благодаря Акутагаве я узнал, что такое страх. Это было неприятно, но, пожалуй, захватывающе! У меня тогда аж мурашки по спине прошлись — думал, всё, не совершить мне двойной суицид с какой-нибудь милой девушкой, ан нет, как видишь…

Чуя смотрел как двигаются губы напарника и не слышал, какой бред тот нёс на этот раз. Восприятие поплыло в момент, когда Дазай — Дазай! — признался, что ему было страшно. Эта бинтованная Скумбрия, которая откровенно скучала, стоя под рикошетом вражеского огня или будучи зажатой превосходящим числом противника в угол, не имея при том достаточных для самообороны навыков! В голове не укладывалось. Если бы кто-то сказал ему это раньше, он бы рассмеялся в лицо. И всё-таки в том, что услышанное было правдой Чуя не сомневался: слишком искренне звучали слова, а хренов Дазай никогда не был хорошим актёром. Во всяком случае, сам Чуя давно научился отделять мух от котлет и мог точно сказать, когда напарник ударялся в клоунаду, а когда действительно имел в виду что болтал.

— Что ж, ты побывал шкуре жертвы, — пожав плечами, заметил он в деланном спокойствии. Заведя руки назад, упёрся ладонями в постель, едва касаясь загипсованной ноги напарника, запрокинул голову, наткнулся взглядом на собственноручно склепанную из подручных средств домашнюю версию больничной вытяжки, незаметно вздохнул. Если честно, он надеялся, что за время его миссии Босс пришлёт кого-нибудь сведущего заменить этот ужас на что-то более цивильное и безопасное — конечно, он вкрутил этот болт на совесть, но мало ли узлы подведут? Надо бы залезть наверх и на всякий случай всё проверить… — Наверное, неплохой опыт для такого как ты.

— Чуя, ты жестокий! — заныл Дазай. — Кому-то вроде меня не престало примерять на себя шкуру «жертвы», — он сделал пальцами здоровой руки кавычки, — это не только больно и неправильно, но и странно и… Чего ты так смотришь?

— Ничего. Просто подумал, что ты стал похож на нормального только когда оказался в полной заднице. Впервые вижу на твоей роже искренние эмоции, а не очередную клоунскую маску.

— Как грубо, Чиби-кун, — надулся Дазай, — к твоему сведению, я всегда был нормальным. И мои эмоции всегда самые искренние, как слеза ребёнка.

— Ага, я заметил. — Чуя покачал головой и прикрыл ладонью зевок. Во время миссии как-то и не спалось особо. — Походу, твоя психопатия напрямую связана с твоей способностью, и теперь, когда та исчезла, ты стал человеком. Ладно, я что спросить-то хотел… — махнул рукой Чуя и уже хотел перевести разговор в другое русло, когда заметил откровенно пришибленный вид напарника. — Ты чего? — Он непроизвольно напрягся и на всякий случай даже встал с кровати, готовясь сам не знал к чему.

Дазай должен был отпустить какой-нибудь едкий комментарий, что-то наподобие «только идиоты вроде тебя фонтанируют эмоциями, гении же над ними господствуют», но Дазай молчал, глаза его расширились так, что казалось, скоро вылезут из орбит, зрачки почти затопили радужку, а оттенок лица резко стал ещё бледнее.

— Скумбрия? — Чуя осторожно наклонился в его сторону.

— Давно? — едва слышно спросил Дазай, но он его услышал. Услышал и сразу ощутил мороз по коже. Он ляпнул не подумав, не с целью обидеть, просто озвучил то, что уже какое-то время вертелось в мозгу, но, кажется, умудрился задеть больное у своего невозможного напарничка. Желая дать шанс избежать тяжёлого разговора, который сам и начал по вине своего слишком длинного порой языка, искривил бровь в вопросе:

— Что давно?

Дазай смотрел ему глаза больше минуты прежде чем наконец опустить взгляд снова на одеяло и, казалось, заколебаться. Неуверенность считывалась с обычно безэмоционального лица настолько легко, что Чуя почти — почти — вновь заподозрил игру одного актёра. Отличие было только в глазах. Они уже несколько месяцев не смотрели на него взглядом замороженной рыбы — пустым и безразличным ко всему окружающему, — а имели вполне живые эмоции. Огонёк неуверенности и тревоги танцевал в них, передавая искренность. К этому оказалось на удивление сложно привыкнуть.

Дазай помялся ещё некоторое время, а потом всё-таки решился:

— Давно знаешь про это?

Чуя ответил не сразу. Конечно, что Дазай не отрицал своей болезни — или в данном случае правильнее было сказать, платы за уникальную способность? — уже было хорошим знаком. Наверное. Но Чуя прекрасно понял, что для напарника эта тема была слишком интимной и деликатной, чтобы вот так просто обсуждать её вслух — у него самого таковой была «Порча», и говорить о ней с кем бы то ни было он хотел в последнюю очередь. Желательно никогда. Но Дазай наверняка ждал от него честного ответа, и Чуя не хотел щадить его чувства ложью.

— Ещё на нашем первом задании я понял, что с тобой что-то не то — уж слишком наигранными были твои эмоции, да и твоя потребность контролировать всё и всех вокруг себя — тоже не здорового человека привычка. Сначала пошёл с вопросом к Боссу, но тот ответил максимально увёрнуто, и я не придумал ничего лучшего чем поискать в интернете. Нашёл кучу статей по психологии и психике и, когда наткнулся на раздел о психопатии, был немного в ужасе оттого насколько подходили тебе те описания. На самом деле, будто под копирку.

Ну вот, он сказал это.

Напряжение смешалось с тишиной; каждый застыл, будто бы боясь пошевелиться и только тихое дыхание да тиканье часов напоминали, что время не остановилось. Чуя готовился в любой момент либо покинуть комнату либо подойти к напарнику ближе, а Дазай смотрел перед собой, никого и ничего не видя и только сведённые брови сообщали, что он о чём-то очень серьёзно думал.

— И даже всё выяснив, всё равно согласился быть моим партнёром?

Столько неуверенности никогда не должно было звучать в этом обычно бесстрастном голосе! Такой Дазай казался жутко уязвимым и это было неправильно. Чуя тихо вздохнул.

— Ну-у, поначалу твоя игра в эмоции жутко бесила, скажу прямо, но глупо отрицать, что ты прекрасный манипулятор и вычислительная машина, к тому же, ты единственный, кто может остановить «Порчу», так что… — он пожал плечами, мысленно похлопав себе за то что смятение не просочилось в голос. — думаю, нас обоих нельзя назвать нормальными. Идеальный дуэт.

Дазай странно посмотрел на него, открыл рот, но в итоге снова закрыл, так ничего и не сказав. Покачал головой и с наигранным негромким вздохом притянул на ноги поднос с недоеденным ужином, старательно пряча глаза за неровно обрезанной чёлкой. Чуе показалось, что губы напарника тронула робкая улыбка, но, когда он моргнул и снова открыл глаза, тот сосредоточенно жевал.

II

Дождь с ночи барабанил по отливам и никогда не любивший сырость Рю недовольно косился в окно, посматривая на нависшие чёрные тучи, закрывшие собой всё небо. Из открытой Накахарой-саном форточки кухня заполнялась пропитанным озоном воздухом и этот запах свежести был единственным, что хоть как-то оправдывало унылую погоду. Рю проследил как одна особо крупная капля, медленно прокладывающая себе дорожку по стеклу, догнала более мелкую и они, слившись воедино, радостно скатились вниз. Вздохнул. Глянул на пыхтящий на плите чайник, что уже минут пять как безуспешно пытался закипеть, снова вздохнул и подпёр щеку кулаком, опустив локоть на стол.

— Эй, чего такой кислый вид, не выспался? — Накахара-сан поставил перед ним дымящуюся тарелку и прошёл к холодильнику, — будешь молоко?

Рюноске отрицательно покачал головой, на всякий случай выдавив ещё и тихое «нет», поблагодарил за завтрак и придвинул дымящуюся тарелку ближе. Привычным движением разбил о столешницу яйцо и влил содержимое в рис, быстро и тщательно размешал всё палочками. Белый цвет окрасился в насыщенный жёлто-оранжевый. Не переставая размешивать, он выждал ещё около минуты, пока весь белок не схватился от жара и только когда вслед за палочками перестала тянуться вязкая субстанция, скатал небольшой шарик и отправил в рот. Вслед за рисом подцепил обжаренный кусочек курицы.

Было вкусно.

Даже очень.

Накахара-сан явно был прирождённым поваром и то, что по возвращении с миссии он вновь взял на себя готовку, было настоящим благословением. У Рю и на половину так вкусно не получалось, хоть вроде и строго следовал каждому рецепту, а потому питались они с Дазай-саном в основном доставками и полуфабрикатами. И всё-таки расслабиться в компании Исполнителя, как-то было до его длительной миссии никак не получалось. Тот вроде и вёл себя как обычно, даже спокойно разговаривал на отвлечённые темы, но вот взгляд его пронзительно-голубых глаз определённо изменился, стал каким-то… нет, не злым и даже не осуждающим, а… разочарованным? Да, наверное, это определение подходило больше всего. Не то чтобы Рю мог винить Накахару-сана в завышенных ожиданиях, но понимание, что кто-то, кто сделал для него столько доброго и хорошего, доверившись ему разочаровался, неприятно царапало изнутри грудную клетку и скручивало внутренности в тугой узел.

Он оплошал.

Снова.

Ничего не мог сделать нормально, прав всё-таки был Дазай-сан.

— Эй, не уходи в свои мысли, когда ешь, а то подавишься ненароком.

Голос Накахары-сана хоть и был пропитан спокойствием, прозвучал для Рюноске настолько неожиданно, что он рефлекторно дёрнулся и едва не упал вместе со стулом. Красноватое свечение мгновенно окутало его тело, заставив зависнуть в воздухе, а потом невидимая сила не грубо, но и не слишком осторожно вернула в устойчивое положение. Ножки стула противно скрипнули по полу и свечение исчезло. Рю спрятал шею в плечах, не осмеливаясь поднять на Накахару-сана глаза.

— Простите.

До этого момента действие «Смутной печали» он наблюдал только со стороны, но опыт собственного нахождения под этой способностью оказался… не особо приятным. В трущобах потеря контроля над телом с вероятностью в девяносто процентов ознаменовывала смерть или что похуже и эта истина настолько засела в подкорке мозга, что казалась реальной и поныне, несмотря на то что голодное и холодное время уже почти как три с половиной года осталось позади. Будучи под контролем гравитации, он не смог и пальцем пошевелить, не то что попытаться призвать «Расёмона» и это чувство совершенной беспомощности испугало. Сильно. Когда учитель обнулял его способность, он хотя бы мог двигаться (да, как правило, уже с трудом, но тем не менее!), а здесь… Он сглотнул, сделав мысленную пометку никогда не злить рыжего Исполнителя. Чисто на всякий случай. Это с Дазай-саном тот больше рычал и ругался, чем действительно применял грубую силу, но они были боевыми напарниками и это было логично, а вот как Накахара-сан проявлял недовольство или даже гнев к тем, кто не был к нему близок… Рюноске не был уверен, что действительно хотел бы это знать.

— Эй, парень, не хочешь через пару часиков сходить со мной на старый склад потренироваться?

Рю во все глаза уставился на Исполнителя, смутно осознавая, что подобную реакцию вряд ли можно было назвать вежливой, но он действительно был шокирован этим предложением и вряд ли бы смог хоть как-то контролировать своё лицо, даже если бы попытался. Потренироваться с Накахарой-саном? С негласно признанным сильнейшим эспером Организации? Это было бы определённо заманчиво и даже лестно, если бы не было так опасно. Рю не питал иллюзий относительно своей боевой подготовки и мог точно сказать, что выйти против человека, который чуть ли не щелчком пальцев мог закатать в землю целый вражеский отряд для него было очень и очень плохой, идеей. Но был ли у него вообще выбор? Накахара-сан был руководителем, а начальству вряд ли можно ответить отказом, даже если всё внутри сжималось от дурного предчувствия. Накахара-сан пытливо склонил голову, наверняка недовольный задерживающимся ответом.

— На миссии мне пришлось изображать пай-мальчика, так что помахаться ни с кем не удалось, а тебе, думаю, не помешает разминка, учитывая, что безвылазно сидишь с Дазаем. Это будет полезно нам обоим, — припечатал он, и Рю, понимая, что ловушка окончательно захлопнулась, смог лишь заставить себя кивнуть. Накахара-сан вмиг просветлел лицом, закинул в рот и по-быстрому прожевал остатки своего риса, растянул губы в довольной ухмылке: — вот и славно. Ты доедай давай, а я пока проведаю Скумбрию и договорюсь, чтобы он мирно почитал или поспал это время без своих выкрутасов. — С этими словами он встал из-за стола, сполоснул в раковине тарелку и, вытерев руки полотенцем, покинул кухню.

Рю проводил его нервным взглядом и уставился на свой завтрак, съесть от которого успел чуть больше половины, поковырял в нём палочками, вздохнул и, уткнув локти в стол, прижал кулаки ко лбу. После приказа о тренировке доедать совершенно не хотелось.

Старый склад, куда его отвёл Накахара-сан, был Рю хорошо знаком и вызывал далеко не лучшие ассоциации. Дазай-сан отводил его сюда, когда был особо не в настроении и все тренировки в этом месте всегда заканчивались обилием боли, крови и сломанных костей. Нехорошее место. Но как-то возразить он не имел права, а потому покорно плёлся вслед за пышущим энтузиазмом напарником учителя, мысленно пытаясь подготовить себя к грядущему ужасу. Да, Накахара-сан по-прежнему не выглядел сердитым или злым — по лицу Дазай-сана тоже почти никогда нельзя было понять, в каком тот настроении до тех пор, пока не решал обрушить на него своё недовольство, — но он явно давно сложил и ту дурацкую СМС, и максимально увёрнутые ответы на вопросы, и общее осунувшееся состояние своего напарника и наверняка желал разобраться с перешедшим все границы подчинённым. Рю на миг обхватил себя руками за локти, сглотнул вязкий ком слюны и нащупал в кармане пальто пастилку обезболивающего, что на нервах прихватил перед выходом. Наверное, разумным было бы принять пару таблеток ещё в убежище, но Исполнитель всё время крутился рядом, да и Рю побоялся, что к моменту «Х» их действие ослабнет, а потому надеялся улучить момент непосредственно перед наказанием, когда Накахара-сан отвернётся. Он не сомневался, что никакой тренировки на самом деле не будет.

Они прошли вглубь склада, миновав погрузочно-разгрузочные отсеки, вышли в основное помещение, местами покрытое давно засохшими пятнами крови не только Рюноске, но и других членов Организации, которые периодически тренировались тут, остановились почти в центре, и тут Накахара-сан решительно развернулся. Сейчас начнётся — понял Рю, усилием воли заставив себя продолжать стоять прямо.

— Так, из этой бинтованной Скумбрии я ничего не вытащил, а потому рассказывай, как обычно проходили твои с ним уроки.

Рю моргнул и беспомощно посмотрел на Исполнителя, не уверенный, что именно от него хотели услышать.

— Слышишь? — не понял его заминки тот.

— Чаще всего Дазай-сан стрелял в меня, — ляпнул Рю первое пришедшее в голову, что вполне можно было трактовать и как тренировку, и как, что, вероятно, и хотел на самом деле услышать Накахара-сан, наказание.

Реакция Исполнителя оказалась… странной. Голубые глаза заметно расширились, брови поползли вверх и на лице застыло выражение то ли шока, то ли недоверия.

— Я должен был использовать «Расёмон», чтобы поглотить пространство и не дать пули коснуться меня. — на всякий случай пояснил Рю.

— А, если не получалось?

— Тогда я был сам виноват.

Накахара-сан моргнул раз, другой, потом отмер и возведя глаза к потолку, тихо глубоко вздохнул. Провёл пятернёй по волосам, задумчиво пожевал губу.

— Ладно, вот что мы сделаем, — он легонько хлопнул в ладони, и Рю инстинктивно напрягся, — ты будешь нападать на меня и попробуешь ударить, только убери своего волчару: хочу сначала посмотреть, что ты умеешь без него.

Если бы «Расёмон» был живым, ему бы наверняка польстили эти слова, а вот Рюноске впал в лёгкий ступор от такого сравнения: да, его способность в атакующем режиме и правда чем-то напоминала скалящуюся волчью голову, но в обычном состоянии представляла собой обычные ленты ткани. Тем не менее, поставленное Накахарой-саном условие лишь подтвердило догадки о грядущем возмездии и оставалось лишь мысленно молиться чтобы по окончании оного он смог собрать конечности в кучу и доползти до дома. Или до убежища — на данный момент обязанности по присмотру за учителем никто не отменил. Рю не слишком быстро, но и не медленно снял плащ, повесил его на ближайшую перекладину, сделал глубокий вдох и сосредоточился. Прикрыв искусственный приступ кашля ладонью, насухую проглотил обезболивающее. Возможно, если у него получится хотя бы коснуться Накахары-сана, тот поймет, что он не совсем бесполезен и будет чуть менее суров?

* * *

Чуя лениво уклонился от очередной размашистой атаки, мысленно искривив бровь в вопросе. Чем придурок-Дазай вообще занимался с учеником, если тот не умел банально поставить удар? Конечно, навыки рукопашного боя у его напарника были и оставались ниже среднего из-за чего тот и предпочитал хорошей драке заумные и занудные разговоры, сводящиеся в конечном счёте к банальному втаптыванию противника в грязь, но даже он умел не только уворачиваться но и, когда надо, изловчиться и нанести удар; конечно, победителем из потасовки никогда не выходил, но хотя бы не сваливался в отключке в первую же минуту. Акутагава Рюноске же… Чуя легонько перехватил слишком медленно движущийся к нему кулак, оказался позади мальчишки и сделал выворачивающее движение, не намереваясь, впрочем, действительно причинять боль, а потому остановившись почти в самом начале. Рюноске приоткрыл рот в беззвучном вскрике, запрокинул голову назад, один глаз зажмурив от неприятного тянущего ощущения, другой же пытаясь скосить на Чую.

— Это никуда не годится, — констатировал он.

Юнец едва заметно вздрогнул, и без того лишённое здорового румянца лицо побледнело ещё сильнее. Чуя отпустил несчастную конечность, и Рюноске поспешно отошёл на пару шагов, принявшись потирать место не случившегося вывиха другой рукой.

— Простите.

— Я так понимаю, Дазай не… — его прервал приступ сильного кашля у мальчишки, от которого тот согнулся почти пополам и прижал одну руку к груди, другую — ко рту в тщетной попытке успокоить разбушевавшийся организм. Чуя нахмурился: — эй, не подавляй его, лучше откашляйся нормально.

Тот рвано кивнул, руку ото рта не убрал, но уже не пытался «проглотить» кашель, позволяя приступу закончиться самостоятельно.

— Снова простудился?

Юнец устало покачал головой:

— Нет, это… давно у меня уже. Оно не заразно.

— Ну, ладно. — Чуя не был удовлетворён ответом, но, так как фактически не имел к ученику напарника никакого отношения, не собирался лезть к нему в душу. Во всяком случае в данный момент и слишком явно. — Если нормально себя чувствуешь, покажу основы рукопашки, потому что у тебя с этим беда, уж прости за прямоту.

Рюноске поспешно закивал, опустил глаза в пол, явно стыдясь, но даже не попытался как-то отстоять себя. Это было и хорошо и плохо одновременно, потому как, с одной стороны, не нужно было терять время на споры, доказывая, что он не так силён, как хочет думать, с другой — то, что он так покорно принял «ноль» в качестве оценки несколько напрягало. Словно изначально не ждал от вердикта Чуи ничего хорошего, хотя… Наверное, именно так всё и было. Зная Дазая, тот вряд ли хотя бы раз похвалил ученика или как-то отметил его успехи, и тот привык к такому отношению, ожидая подобного и от остальных. Чуя едва заметно поджал губы. Сделал глубокий вдох. Тихо выдохнул.

— Для начала, прими более устойчивую позицию, потому что при такой постановке ног тебя уложит на лопатки даже младенец.

Скумбрия нечасто болтал с ним о своём ученике, но, когда такое случалось, слышал Чуя в основном жалобы на его «непроходимую тупость» и «совершенное игнорирование инструкций». Редко когда проскальзывали нотки удовлетворения от продвижения мальчишки в овладении собственной способностью, но чего-то конкретного, как бы он ни пытался из него вытянуть, Дазай говорить не желал. В конце концов любопытство в Чуе опустило голову, придавленное справедливым голосом разума, что, в общем-то, не его это дело как напарник натаскивает собственного ученика и что относительно его успехов и неудач думает. В любом случае, парень явно обладал большим потенциалом, потому как на откровенного слабака такой как Дазай никогда в жизни бы не обратил внимание.

Дазай не ошибся.

И в то же время, Дазай ошибся.

Чуя смотрел, как ученик его напарника неуклюже, неловко повторял за ним движения, при этом выглядя так, будто мечтал провалиться сквозь пол, но, определённо, делал успехи. Он совершенно не был тупым, да и указания прекрасно умел слушать. Просто, видимо, вся соль была в подходе к обучению. Чуя ни разу не присутствовал ни на одной из их тренировок, но слова юнца про стрельбу в него дали более чем обширное представление о прохождении оных, а учитывая ещё и садистские наклонности Скумбрии к тем, кто заведомо не мог дать отпор… Кажется, Акутагава Рюноске все этих три года прожил в настоящем аду. Чуя подавил вздох. Да, они не были благотворительной организацией, не слыли милосердием и уж точно не держали в своих рядах нытиков и слабаков, а потому единственным билетом на выживание для этого мальчишки было закалить что характер, что тело (и с этим придурок-Дазай, пусть и неприятно было то признавать, отлично справился, учитывая, что Рюноске ни разу на его памяти не заскулил от боли и не заколебался), но всё это не отменяло тот факт, что тому было всего семнадцать. Четырнадцать, когда Дазай нашёл его и сделал своим протеже.

Ребёнок без детства.

Уклонившись от прямого удара, Чуя лишь благодаря отменной реакции увернулся от подножки, но успел заметить, как другая рука Рюноске почти коснулась его футболки. Он ухмыльнулся:

— Молодец, уже похоже на нормальную атаку. — Рюноске вскинул брови, несколько раз ошарашенно моргнул и смутился, что стоило ему пропуска контратаки. Чуя остановил кулак в миллиметре от зажмурившегося лица, ослабил давление своего колена на чужую грудь и одним плавным движением поднялся на ноги, машинально протянув поверженному руку. — Но, если будешь так легко отвлекаться, долго тоже не протянешь.

— Не нужно меня жалеть, я бы выдержал, — юнец проигнорировал его руку, перевернулся на бок и сам, сильно сопя, поднялся на ноги. Поморщился, но не выдавил ни звука дискомфорта.

— Не сомневаюсь, — кивнул Чуя, действительно так считая, — но есть ли смысл мне разбивать тебе лицо чтобы научить?

Рюноске ничего не ответил, только неуверенно поджал губы и как-то хмуро зыркнул своими большими глазами, вновь принял показанную ранее стойку. Чуя снова неслышно вздохнул. Отошёл на пару шагов, помассировал пальцами шею, сбрасывая напряжение с мышц, выпрямился.

— Ещё раз.

Первые полчаса неуверенный и какой-то почти отчаянный, с продолжением тренировки Рюноске осмелел и даже стал немного наглеть: мог фыркнуть себе под нос или закатить глаза, если думал, что Чуя не видит, когда он критиковал его как будто бы идеальную позицию. Ну… это было хорошо. Наверное. Чуя прикрыл глаза, подавляя неуместную в данном случае улыбку и подумал, что по возвращении с миссии это «наверное» прозвучало в его мыслях раз сто, если даже не больше. Впервые он испытывал столько неуверенности относительно поведения других людей. Забавно. Опять же — наверное. Время пролетело мгновенно, и, если бы не запиликавший сигнал будильника, что он на всякий случай установил на телефон, ещё не скоро бы решил закончить это импровизированное занятие, а перенапрягать Рюноске не хотелось. Чуя незаметно окинул юнца внимательным взглядом, подмечая и сбитое тяжёлое дыхание, и струящийся по лицу и шее пот, и слегка подрагивающие мышцы ног. Мальчишка устал, и устал сильно, а он, довольный хоть какой-то разминкой после месячного перерыва, заметил это только сейчас.

Стало стыдно.

Он махнул рукой, призывая Рюноске выдохнуть и наконец расслабиться, порылся в брошенном возле стены рюкзаке, достал предусмотрительно прихваченную бутылку воды и, подумав, протянул сперва мальчишке. Тот поколебался, но принял, бросив едва слышное: «спасибо». Чуя снисходительно проследил, как несколько капель стекли ему по подбородку, а после и по шее, скользнули за воротник рубашки и смешались с по́том.

— В следующий раз прислушайся к моим словам и надень что полегче: спортивки или майку там с шортами, а то с тебя пот ручьём, так и заболеть недолго.

Рюноске перестал пить, нервно забегал глазами по полу и стенам, напрягся.

— Дазай-сан говорил, надо тренироваться в той одежде, на которой ходишь на задания.

— На спарринге — вполне разумно, так сказать, лучше погружаешься в реальность боя, — кивнул Чуя, — но это была тренировка, а не спарринг, и легче усвоить или отточить навыки в не сковывающей движения одежде. В любом случае, ты сегодня хорошо поработал, молодец, — похвалил он и, когда пара серых глаз уставилась на него с нескрываемым шоком, почти что изумлением, подавил желание протянуть руку и взъерошить этому напряжённому как струна юнцу макушку. — Давай возвращаться. Хочу посмотреть на реакцию Скумбрии, когда скажу ему, что за два часа ты продвинулся со мной дальше, чем с ним за три года.

В серых глазах Рюноске мелькнуло что-то очень быстрое, но Чуя успел разглядеть в той смеси неуверенность. Да, он специально сформулировал всё так, чтобы принизить Дазая в глазах его ученика, и теперь внимательно следил за реакцией. Мальчишка, которого он когда-то встретил на парковке и которого оставил с напарником перед своей длительной миссией тотчас бы возмутился, сказал, что с обожаемым Дазай-саном они занимались чем-то гораздо более тяжёлым, чем рукопашный бой, и вообще Скумбрия великолепный учитель и это он нерадивый ученик и всё в таком духе; мальчишка, который сейчас стоял перед ним, не спешил кидаться грудью на амбразуру и защищать авторитет наставника, колебался. И одно это свидетельствовало о масштабе раскола между этими двумя.

— Я… Не думаю, что ему это будет интересно… — осторожно подал голос Рюноске.

— Почему нет, ты же его ученик? — Чуя изобразил максимум недоумения и беспечности, развернулся и пошёл к выходу, поманив за собой. В движении подобные разговоры всегда проходили легче.

— Просто… Это… Я вроде как… — Рюноске послушно плёлся за ним, на ходу пытаясь сформулировать свои переживания, а потом, когда они уже почти вышли на улицу, вдруг остановился и практически закричал: — Я напал на Дазай-сана! Чуть не задушил его «Расёмоном»!

Чуя прошёл ещё шага два, прежде чем тоже встал. Поворачиваться к мальчишке, впрочем, не спешил.

— Ты же понимаешь, что за такое грозит? — спокойно спросил он и получил в ответ приглушённый звук, очевидно, означающий согласие. Чуя хмыкнул, поднял взгляд в небо, голубизну которого вновь начали закрывать тучи: погода сегодня демонстрировала верх переменчивости и интернет-прогноз обновлялся почти каждые два-три часа. Тихо вздохнул. На несколько долгих секунд замолчал, обдумывая, как лучше донести до мальчишки свои слова и при этом не надавить на него, а просто подсунуть пищу для размышлений. — Дазай, конечно, та ещё сволочь и змеюка подколодная, но ему сейчас тяжелее всех в этой ситуации, так что больше так не делай, ладно?

Когда по ту сторону не раздалось ни согласия, ни отрицания, Чуя-таки повернулся корпусом к юнцу и едва сдержал улыбку, обнаружив на его лице ничем не прикрытый шок.

— Я не понимаю, вы с Дазай-саном разве не друзья? Почему вы не злитесь на меня? — в серых глазах попеременно мелькало то недоверие, то страх, то что-то похожее надежду на понимание. Чуя заставил себя не отвечать сразу и немного помолчать, создавая видимость раздумий: так Рюноске с большей вероятностью поверит в искренность его слов.

— Ну, во-первых, ты никак его не покалечил да и, кажется, искренне раскаиваешься, и я не вижу смысла орать на тебя за то, за что ты сам себя винишь. К тому же, Скумбрия никому ни словом не обмолвился об этом, так что претензий, очевидно, не имеет и я уважаю его позицию. Во-вторых, нет, друзьями нас точно не назовёшь — у нас совершенно противоположные взгляды на одни и те же вещи и способы решения проблем, мы всегда готовы вцепиться друг другу в глотку и, честно говоря, на дух друг друга не переносим, — тут Чуя на миг замолчал, позволил себе лёгкую, слегка, быть может, сардоническую улыбку: — но мы вынуждены работать вместе, так как наши способности и способы решения задач почти идеально дополняют друг друга. Я всегда приду этому придурку на помощь, как бы тяжело ни было, и точно знаю, что он поступит так же. Так что нас можно смело назвать заклятыми товарищами или близкими врагами. Ну или просто напарниками. И в-третьих, — тут уж он позволил проникнуть в голос весёлым ноткам: — какая-то часть меня даже рада, что ты слегка придушил его: может хоть прекратит романтизировать идею суицида, а то я уже реально устал от этих его разглагольствований.

III

Осаму бы скорее откусил себе язык и захлебнулся в крови, чем признал вслух, что с возвращением Чуи ощущение смотанных в клубок и закинутых куда-то вниз живота внутренностей исчезло. Что это было и что значило он уверен не был, но захлестнувшее спокойствие настолько контрастировало с теми всполохами напряжения, что он начал постоянно испытывать после вспышки агрессии Акутагавы, что создавался эффект погружения в прохладный бассейн жарким знойным днём. Потрясающее чувство.

Впрочем, с Чуей всегда было так.

Вспыльчивый, крикливый и невероятно яркий как в своей природной внешности, так и в поведении, он непостижимым образом создавал вокруг себя совершенно, казалось бы, противоположную ему атмосферу спокойствия и доброжелательности, что затягивала его собеседников словно сети неосторожную рыбёшку. Осаму, как бы не отрицал сам в себе, тоже давно запутался в этих невидимых снастях, но совершенно не старался из них выскользнуть. Потому что Чую не волновал его ранг и статус. Потому что каким-то образом он мог видеть сквозь маску демона-вундеркинда. Потому что, как и с Мори, с ним совершенно не обязательно было притворяться. Только доктор знал его с самого детства, а с напарником они познакомились волей случая четыре года назад. Этому рыжему вихрю уже тогда, казалось, было наплевать, что Осаму приближен к самому Боссу враждебной его «Овцам» Организации и что мог одним приказом перебить всех его драгоценных детей и, возможно даже, его самого. Был уверен, что сумеет защитить кучку этих недорослей. Противно признавать, так бы и было, не подсуетись Осаму и не вложи в сердца тех оборвышей (как же их звали, Ширасэ и Юан, кажется?) мысль, что именно Чуя решил предать свою банду. И главное, на «ура» ведь прошло-то, а! Осаму даже испытал укол сочувствия, когда лицезрел в глазах будущего напарника боль и упорное отрицание случившегося. Правда, Чуя и в тот раз удивил его, не позволив перебить своих предателей и выторговав их жизни на свою лояльность Портовой мафии. Истинный лидер. И чего только так бесился, когда его называли «Королём «Овец»? В этом прозвище ведь не было никакой насмешки, только горькая правда. Изначально Осаму планировал просто забрать оставшегося без свиты Короля, дав ему новый стимул жить — далеко не последнее место в Организации, — но Чуя не был бы Чуей, если бы не решил перемешать ему все карты. В итоге, план и правда удался, но, к величайшему раздражению Осаму, совсем не на его условиях, пусть сам виновник и считал иначе.

В любом случае, Слизень не имел привычки держать обиду и это было настоящим благословением свыше, потому как в противном случае Осаму давно бы поселился в больнице Мори или даже исполнил свою мечту перейти в загробный мир. Чуе даже не пришлось бы изворачиваться и как-то использовать на нём свою способность — было бы желание.

Так что да, Осаму не мог, да и не хотел, желать себе напарника получше.

От Чуи не нужно было ждать подставы и можно было по-настоящему расслабиться в его компании, списав потом эту слабость на банальную скуку, от которой «глаза сами собой слипаются» и наслаждаться раздражением на его лице. Осаму нравилось выводить его из себя.

С Чуей было весело.

С Чуей было спокойно.

Несмотря на все их распри и взаимные обещания поубивать друг друга при первой же подвернувшейся возможности, ни один из них бы никогда не сделал с другим ничего по-настоящему плохого или опасного. Они оба прекрасно знали это. И всё-таки…

— Слизняк, твою же ж за ногу, немедленно верни меня в нормальное положение!

Будучи в полной власти «Смутной печали» уже долгих пять, а то и все десять минут, Осаму начал чувствовать усталость, что постепенно уступила место недовольству.

— А ну цыц, Скумбрия недорезанная, не то действительно отключу способность и к твоим переломам ещё и рёбра добавятся!

— Всегда знал, что ты маньячина…

— За себя говори, обдолбыш!

— Ну-ну, Дазай-кун, не нужно так нервничать, ты же знаешь, что больно не будет, — вклинился в их перебранку Мори, и Осаму разве что зубами не заскрипел.

— Мори-сан, а вот в этом плане я вам вообще не верю! — он зло скосил глаза на бывшего наставника. — То же самое вы говорили про те уколы!

— Что ты хочешь, витамины всегда болючие, особенно группы В, — тот картинно развёл руками и приложил указательный палец к подбородку, искривил губы в усмешке, в деланной задумчивости произнёс: — кстати, неплохо бы и сейчас проколоть тебе курс.

Если бы «Смутная печаль» не контролировала каждый миллиметр его тела Осаму бы точно передёрнуло: воспоминания примерно двухгодичной давности об образовавшихся на заднице синяках и уплотнениях, из-за которых больше недели было некомфортно не только сидеть, но и ходить, слишком ясно встали перед глазами и перспектива повторения того кошмара совершенного не обрадовала.

— Уверен, в этом нет необходимости, — пробурчал он, стараясь не сильно показывать, что слова вызвали неприятный трепет в груди. Чуя же на его реакцию злорадно оскалился:

— А я уверен, что ты не врач и не тебе решать, что необходимо.

— Вот пусть тебя и обкалывают, я даже очередь уступлю, — тотчас огрызнулся Осаму.

— Так это не я здесь больной.

— Так, всё. Успокоились. — Мори несколько раз откашлялся, привлекая внимание, явно не намеренный выслушивать их очередную грызню. — Давайте сделаем этот последний снимок и я пойду наконец.

Жутко занятый своими обязанностями Босса, но решивший лично проконтролировать процесс выздоровления своего Исполнителя, он появился на пороге убежища около часа назад с сумкой и небольшой коробкой в руках, внутри которой оказался переносной рентген-аппарат. Внутри Осаму зародились одновременно и надежда и беспокойство: хорошо, если его тело заживало как надо и кости срастались правильно, но… А что, если нет? Всё же он не был примерным пациентом и вместо послушного лежания на кровати ровно вертелся аки юла, заглатывая побольше обезболивающих, чтобы купировать неприятные последствия. Если из-за этого что-то в его теле нарушилось и Мори скажет, что придётся терпеть ещё что-то… Осаму был согласен оставаться в неведении всех тонкостей анатомии и просто разрезать гипс: в конце концов, меньше знаешь — крепче спишь, верно? Он нормально себя чувствовал, а значит смог бы и ходить и руками двигать хоть в следующий момент. Эффект плацебо и всё в этом духе. Увы, ни Мори, ни Чуя его логики не разделили и в итоге «Смутная печаль» захватила его тело, последние несколько минут постоянно то наклоняя его из стороны в сторону, то приподымая повыше, то, наоборот, опуская ближе к полу — Мори, очевидно, решил вдоволь поиграться портативным рентгеном и сделать столько снимков, сколько возможно. К тому же, намертво приклеенный всё той же «Смутной печалью» рентгенозащитный фартук больно впивался в ключицы, а ослабить давление Чуя, несмотря на все просьбы, не спешил.

К счастью, обещавший быть последним очередной снимок действительно таковым и оказался, и Осаму с нескрываемым облегчением и почти что радостью на лице вернулся на ставшую уже родной кровать. Чуя тотчас снова зафиксировал ему ногу на вытяжке, подоткнул под спину объёмные подушки для комфортного сидения, накинул на ноги лёгкое одеяло. Несколько длительных минут они напряжённо следили за мимикой Босса, отправившего снимки себе на планшет и теперь внимательно их разглядывавшего, и не решались издать ни звука. Осаму непроизвольно подметил, что напарник был необычайно серьёзен и от понимания, что ему и в самом деле не всё равно — нет, он и так это знал, но подтверждение никогда не было лишним — где-то внутри разлилось тепло, словно махнул стопочку коньяка. По крайней мере, пусть он и лишился того, кто называл его и кого он сам называл лучшим другом, с ним по-прежнему оставалось ещё трое… двое — Акутагава, пусть и стал как-то странно коситься на него после тренировки с Чуей (и что эта вредная шляпа такого наговорила ему, интересно?) уже самоустранился из этого короткого списка — людей, кто хотел видеть его живым-здоровым. Кто продолжал оставаться рядом, несмотря на его нынешнюю абсолютную бесполезность.

М-м-м, один человек.

Чуя.

Потому что Мори как-то… Как-то они с ним отдалились друг от друга последнее время; ещё до смерти Одасаку. Сначала это не казалось чем-то важным, наоборот, Осаму даже почти гордился, что бывший наставник наконец внял его возмущению, прекратил контролировать каждый шаг и отстал,но, после потери способности и вынужденного заточения в убежище, всё чаще стал замечать за собой странное желание просто посидеть рядом с ним. Просто помолчать в приятной, успокаивающей тело и разум тишине. Очень хотелось тишины. Той самой, что он знал с детства, когда ещё доктор Мори возвращался с работы, ерошил ему волосы и просто садился рядом на диван или в ногах кровати, листая очередные научные труды своих коллег, а Осаму лениво водил рядом с собой игрушечными машинками и тоже ничего не говорил. В этом был свой комфорт. Просто побыть рядом с тем, кто знал все его проблемы и переживания, но не ставил ничего из этого в упрёк. Вот только Мори, пусть как всегда и взял на свой контроль его лечение, кажется, совершенно не разделял его желания и, наоборот, стремился оказаться подальше от бывшего подопечного. Даже звонил лишь пару раз в неделю. Почему-то это жалило. Когда бывший наставник наконец пришёл навестить его и заикнулся, что ошибся с выбором места реабилитации, Осаму на миг позволил себе понадеяться, что следующие слова будут предложением вернуться домой, в место, где он провёл свою жизнь от пяти до шестнадцати лет, прежде чем решил доказать свою «взрослость» и переселиться в транспортный контейнер на отшибе города. Предложения не прозвучало. Конечно, он и сам бы ни за что не согласился — сказать «да», значит, признать, что не справляется, — но всё же…

— Что ж, Дазай-кун, поздравляю, сейчас освобожу твою руку.

— М? — заявление отрезало от захвативших размышлений, почти полностью уничтожив выстроившийся в голове рисунок. Краем глаза он заметил как расслабился в плечах и довольно кивнул Чуя.

— Говорю, кости прекрасно срослись и гипс тебе больше не нужен. — Мори устало улыбнулся, зачесал назад пальцами растрепавшуюся по лбу чёлку, порылся в принесённой сумке и выудил согнутые ножницы. — Бедро, кстати, тоже хорошо заживает. Ещё недельки три полежишь, а потом сможешь потихоньку разминать и ногу. Пробовать ходить, правда, сразу нельзя будет.

— Ну во-о-от, — не сдержал стон разочарования Осаму.

— Эй, харош ныть, радуйся, что вообще всё хорошо! — осадил его напарник, и Осаму застонал ещё печальнее. Мори на его демонстративное нытьё никак не отреагировал.

Ножницы аккуратно поддели гипс, разрезали его, и по голой коже загулял прохладный комнатный воздух. Мори мягко взял его руку, внимательно осмотрел место перелома, провёл большим пальцем вдоль.

— Разминай потихоньку. — Удовлетворённо кивнул он и положил ножницы обратно в сумку, опустил в коробку рентген-аппарат. — Дела не ждут, так что я пойду, если рука будет болеть — позвони.

Осаму проследил, как бывший наставник направился к выходу из спальни, а Чуя, как примерный подчинённый и хозяин убежища, пошёл его провести. Хлопнула входная дверь, спустя несколько секунд послышалась возня на кухне. Осаму тихо вздохнул. Опустил взгляд на свою левую руку, про себя отметил, что уже как-то даже и не привычно было видеть её без гипса, без задней мысли сжал кулак.

И непроизвольно вскрикнул, когда конечность прострелило болью, а в глазах заплясали цветные круги.

Каким-то образом он совершенно забыл об этом неприятном побочном эффекте длительного обездвиживания, а ещё звал себя гением!

— Что случилось?!

В спальню ворвался сначала растрёпанный Акутагава, а спустя пару секунд и Чуя, почему-то с мокрым пятном на груди зелёной байки. Впрочем, загадка разрешилась когда вслед за ними в комнату влетела окутанная «Смутной печалью» глубокая пластиковая миска с плещущейся в ней водой. Осаму выдавил дежурный смешок, искривил лицо в гримасе боли и веселья и демонстративно поднял на уровень глаз согнутую в запястье руку.

Акутагава тупо моргнул, а вот Чуе не потребовалось много времени, чтобы понять что случилось, и он возмущённо упёр кулак себе в бок:

— Босс сказал разминать её потихоньку, придурок! Для чего, по-твоему, я сейчас соль в воде разводил?

I

Время после снятия гипса с руки пошло не то чтобы прям очень быстро, но и определённо больше не тянулось полудохлой улиткой как те два месяца, что пришлось носить его, так что Осаму определённо был доволен. Тёплая солёная вода и лёгкие упражнения в ней по восстановлению тонуса мышц и сухожилий сделали своё дело, и простреливающая боль при попытке использовать руку на полную исчезла в течение первых семидесяти двух часов, чем очень гордился почему-то Чуя. Осаму подкалывал напарника, не уставал напоминать, что вообще-то это он сам разминал свою руку, а значит и все заслуги принадлежали только ему, но в ответ получал лишь фырканье да демонстративное закатывание глаз. В последний раз вообще удостоился комментария о его неспособности позаботиться даже о кактусе, не то что о таком сложном механизме как человеческий организм, пусть и его собственный. Ну… это было справедливо, если уж честно, но всё равно вызвало внутренний протест. И вообще, откуда ему было знать, что кактус может загнуться от обильного полива? Это же растение, по всем законам логики и матушки-природы, оно должно было любить воду! Впрочем, от колючего питомца Осаму умудрился ненароком избавиться ещё до всей этой истории, но Чуя, очевидно, был намерен вспоминать ему эту оплошность всю оставшуюся жизнь при каждом удобном случае. Ботаник хренов и речь тут вовсе не о зубрёжке или излишней заинтересованности научной литературой. Просто напарник мог ткнуть в землю любую палку и спустя какое-то время та непременно бы проросла. Иногда Осаму так и подмывало ляпнуть что-нибудь о явном гене ростоматика (или как там называли покрывающихся листьями человечков в одном из дополнений «the Sims»? Он поиграл в эту игру раз или два прежде чем ему наскучило, так что всех тонкостей не запомнил) внедрённого в ДНК Чуи в лаборатории, но, к счастью, он всякий раз успевал прикусить язык. Он мог стебаться над напарником по любому поводу и любой теме, но упоминание лаборатории было негласным табу, нарушать которое Осаму ни в коей степени не желал. У каждого были свои демоны, которых лучше не тревожить, а Чуя и без того чувствовал слишком много.

Сжав и разжав кулаки, по-настоящему кайфуя от ощущения свободы и контроля обеих своих верхних конечностей, Осаму завершил ставшую своеобразным утренним ритуалом разминку пальцев и глубоко вдохнул. Открытые форточки запускали в квартиру пропахший солнцем и летом воздух, но температура на улице не спешила миновать отметку в приятные двадцать — двадцать три градуса, чему лично он был очень и очень рад, а вот Чуя, напротив, огорчался и не переставал ворчать, что в небесной канцелярии могли бы не скупиться и немного подбавить жару. Осаму был категорически не согласен, а вызванный разрешить их спор Акутагава нервно похлопал глазами, помялся, сцепил руки за спиной и пробормотал, что никогда не придавал этому значения, но, если выбирать между теплом и холодом, определённо бы выбрал первое. Ликующий взгляд Чуи ещё несколько дней вызывал у Осаму приступы зубной боли.

И кстати о вредном напарнике…

— Чу-уя! — протянул он, заслышав мягкие шаги, — принесёшь мне бинты, а?

Тот ничего не ответил, лишь противно прошаркал тапочками по ламинату вон из зала и, когда Осаму уже подумал было повторить просьбу (и, возможно даже, добавить волшебное «пожалуйста»), неслышно появился в дверях спальни, растирая полотенцем мокрые после душа волосы. Запустил в него парочкой белоснежных рулонов. Если бы у Осаму по-прежнему функционировала только правая рука, он бы ни за что не поймал их и наверняка получил одним в лоб, о чём и не повременил возмущённо проныть довольно скалящемуся в дверях Слизню.

— Чу-уя, ты зло-ой.

— Разумеется, — кивнул тот, — я ведь мафиози, а не какой-то добрячок.

Губы Осаму сами собой расплылись в ухмылке, и он хитро прищурился:

— Неужели?

— О чём ты?

Вмиг появившееся в голосе напарника напряжение растеклось по сердцу целебным бальзамом. Дразнить Чую — это то, что ему не надоест никогда! Ни-ког-да!

— Мне тут одна хмурая птичка нашептала, что какой-то рыжий Чиби-кун помог незнакомой девушке дотащить до машины сумки с продуктами, — радостно поделился он. — А ещё этот Чиби-кун украдкой кормил бездомного котёнка.

На щеках Чуи загорелся умилительный румянец.

— Эй, я, конечно, мафиози, но не какой-то дикарь! — он прекратил сушить волосы, спустив полотенце на шею, обвинительно вскинул руку, указав на Осаму пальцем. — Девушка была беременна, а накупила вагон и маленькую тележку, а котёнок… У нас оставались рыбные консервы, которые никто не ел, и я подумал, что чем выбрасывать, лучше кому-нибудь скормить, он просто оказался в поле зрения!

Осаму несколько раз быстро кивнул:

— Конечно-конечно. Охотно верю.

— Ах ты!..

— Я же сказал, что верю, — даже не пытаясь скрыть лишь ещё шире расплывшуюся по губам ухмылку вновь повторил он и поднял ладонь в воздух, призывая напарника замолчать. — Как, кстати, дела у Акутагавы-куна?

Чуя смерил его долгим уничтожающим взглядом, но в итоге закатил глаза и сдался.

— Нормально. — плечи его слегка ссутулились, известив, что он наконец расслабился, руки вновь перекинули уже мокрое полотенце на голову. — Мало-помалу осознаёт, что тренировка не является синонимом истязанию. Я, конечно, знал, что ты пришибленный, но стрелять в ребёнка, в собственного ученика? Серьёзно?

В голосе Чуи не было ни злости, ни раздражения, только бесконечная усталость и какое-то… разочарование, что ли? Да, скорее всего именно оно. Осаму пожал плечами и тихо вздохнул, понимая, что крыть ему нечем. Чуя всегда очень категорично относился к тому, что считал ненужным насилием, а в случае с учеником Осаму никогда и не скрывал, что не находил того достойным хоть мало-мальски человеческого обращения. На тот момент это казалось нормальным и даже правильным — подобранный щенок всегда должен помнить, что над ним и так уже смиловались, забрав с голодной и холодной улицы, а значит, обязан внимать каждому слову «хозяина» и беспрекословно исполнять приказы. Ну и учиться новым трюкам, конечно, но как раз-таки последнее давалось Акутагаве Рюноске с огромным и огромным трудом. Никогда не доходило с первого раза! Ещё и этот идиотский кашель, вечно возникающий в самый неподходящий момент! Осаму сбился со счёта, сколько раз срывался на мальчишку, прежде чем тот наконец научился подавлять эти порывы. Это правда казалось нормальным — буквально вбивать в ученика те или иные нормы и правила, не скупясь на дополнительные синяки, если следовали нарушения — и он даже внутренне гордился собой, наблюдая, как в серых глазах остаётся всё меньше души и появляется всё больше злобы. Они были в мафии. И Организации нужен был послушный цепной пёс, способный расправиться с любым, на кого укажут. «Расёмон» как способность просто идеально подходил для этой цели.

И всё-таки теперь, когда поток собственных чувств и эмоций прорвал плотину и нахлынул словно всё сносящее на пути цунами, Осаму уже не был столь категоричен.

Ещё и Чуя со своей моралью, что в принципе должна быть чужда обитателям теневого мира и, в особенности, его королям. А Исполнители, как и собственно Босс, именно короли, а не пешки вроде Одасаку — вот уж от чьей морали Организации точно было ни жарко, ни холодно.

— Что, даже идиотских аргументов не будет? — всё так же устало, но уже с нотками любопытства поинтересовался Чуя, очевидно, не привыкший, чтобы напарник сдавался вот так сразу.

Осаму вновь пожал печами.

— Забавно, конечно, что ты считаешь ребёнком того, кто младше на каких-то два с половиной года, но тебя это, кажется, совершенно не волнует, так что и комментировать не буду, — не удержался от шпильки и, прежде чем Чуя успел как-то отреагировать, продолжил: — и нет, изначально я собирался просто пристрелить его: он перебил всех из одной очень долго выслеживаемой шайки, не оставив никого, кого можно было бы раскрутить на информацию, и я был в ярости, мне так это надоело… — он прикрыл глаза и тяжко вздохнул, слегка покачав головой. Вновь посмотрел на Чую. — Но, так понимаю, у него включился инстинкт самосохранения и «Расёмон» вдруг просто… поглотил пули. Я тогда даже удивился, если честно — вот уж, чего не ожидал. Но с другой стороны, — быстро добавил он, — это даже в плюс сработало: у Акутагавы-куна появился абсолютный щит, круто же, ну?

Чуя несколько раз моргнул, потом поднял глаза в потолок, сделал ртом тихий глубокий вдох и выдох и, потерев глаза большим и указательным пальцами, покачал головой. «У меня нет слов» или «Я отказываюсь как-то это комментировать» — вот как это переводилось, и, честно говоря, такая реакция была гораздо лучше, чем можно было ожидать. По крайней мере, его барабанные перепонки будут целы. Осаму опустил взгляд на новенькую пачку бинтов, что по-прежнему сжимал в руках, осторожно вскрыл ногтем полиэтиленовую упаковку.

Как же, казалось, давно он ими не пользовался.

Закатав рукав на левой руке, Осаму привычно зажал пальцами конец бинта, принялся уверенно перевязывать совершенно здоровое предплечье. Мягкая ткань приятно ложилась на кожу, не тёрла и не раздражала и вместе с забытыми ощущениями вернулось и чувство контроля ситуации. Ну или просто спокойствия, что, в общем-то, из этого самого контроля всегда и вытекало. Зажав зубами лишний хвост, ловко перерезал маленькими ножничками, что шли в комплекте, остатки бинта, зафиксировал и с гордостью осмотрел проделанную работу. Идеально. Со второй рукой было посложнее, но, пропыхтев чуть бо́льшее время, он тоже справился. И тоже идеально. Забившееся куда-то вниз за время беспомощности чувство собственного достоинства начало осторожно выползать из своего укрытия, медленно растекаться по венам.

— Это пустая трата, знаешь? — раздалось над ухом ворчание, — кому-то в эту минуту эти рулоны действительно могут быть нужны.

Осаму скривился.

— Чу-уя, — жалобно заскулил он, — мне они тоже действительно нужны, не будь таким грубияном!

Слизень на его ответ раздражённо закатил глаза, но развивать тему не стал. Зато, когда Осаму закончил с шеей и стал примерять бинты к лицу, заметно оживился. Если честно, это немного нервировало. Не то чтобы он стеснялся или что-то — Чуя, особенно последние несколько месяцев, видел его и в куда более откровенных ситуациях, — но именно голову перевязывать при нём ещё не доводилось. Внимательный взгляд напарника едва ли не дыру прожигал и был почти физически ощутим и, возможно, именно из-за этого бинты то и дело путались в волосах, перекручивались и начинали раздражать, трансформируясь в мысли всё бросить, но Осаму упорно сражался с ними, заставляя ложиться на лицо так, как ему было нужно. За время своей вынужденной беспомощности он успел за ненадобностью отвыкнуть от этого занятия, но теперь, когда хотя бы руки были снова полностью ему подвластны, намеревался восстановить утраченные навыки. В конце концов, не мог же он выйти с больничного столь непохожий на себя? Подчинённые точно не поймут, ещё решат, что он размяк и придётся заново учить их уважению, а это такая морока.

— Ну ладно руки и шея, хрен с ними, но нафига глаз-то закрывать, можешь объяснить? — снова влез со своими комментариями Чуя. — Ты ведь в курсе, что искусственно создаёшь себе слепую зону?

— В курсе, — легко отозвался Осаму, делая вокруг головы ещё один оборот. — Зачем? Ну… Где-то в первые месяцы, когда я стал частью мафии, умудрился подхватить на правую сторону ячмень — Мори тогда сказал, это потому что лазил в глаз грязными руками — всё так распухло, что было страшно взглянуть и я в ужасе замотал его. А потом привык и решил сделать это частью имиджа.

— Просто руки мыть надо! — передёрнул плечами скривившийся от новости напарник. — Глаз-то хоть вылечил?

Расплывшись в усмешке, Осаму торжественно кивнул. Как будто у него был шанс запустить болезнь, когда рядом то и дело маячил доктор, по совместительству являющийся ещё и его наставником-опекуном. Чуя помолчал некоторое время, почесал указательным пальцем кончик носа.

— Я, кстати, раньше думал, что у тебя реально травма или, не знаю, что Босс таким способом косоглазие тебе выправлял, — вдруг заявил он.

Осаму разразился громким смехом раньше, чем успел осознать свою реакцию, запрокинул голову назад, из-за чего незакреплённые бинты сползли на шею и плечи, уничтожив всю кропотливо проделанную работу.

— Чуя… — он пару раз ударил ладонью по одеялу, — ты просто гений, блин! Косоглазие! Додуматься же надо!

— А что бы ты подумал, увидь кого в таком прикиде? — огрызнулся тот, но поползший по щекам и шее румянец с головой выдал его смущение. Осаму рассмеялся с новой силой, а потом, когда вспышка эмоций улеглась, вытер указательным пальцем выступившие слезинки и расплылся в самодовольной ухмылке:

— Подумал бы, что это выглядит круто и немного опасно.

— Это выглядит тупо, идиот. — качнул головой Чуя. — Ты словно из больницы сбежал со всеми этими бинтами, причем из отделения для душевнобольных.

— В больнице нет такого отделения, для психов совсем другая больница. — скривился Осаму, недовольный таким своим описанием. А потом возмущённо вскинулся: — И хватит уже оскорблять мой стиль! Как хочу, так и хожу! Ты вон вообще постоянно в шляпе словно какой-то музыкант или поэт из прошлого века.

Чуя прищурился:

— Это хотя бы классика, гений. И ты прекрасно знаешь, что шляпа нужна мне для защиты от влияния Арахабаки.

Во рту как-то резко стало сухо. Игривое настроение улетучилось. Осаму виновато поджал губы, опустил голову. Неудачная вышла шутка. И именно тогда, когда он в самом деле совершенно не желал как-то задеть напарника. Нужно было срочно исправлять оплошность; годы совместной работы научили, что наигранное самолюбование с вероятностью в девяносто процентов снижали уровень напряжения, а потому он театрально приложил ладони к груди и придал лицу скорбное выражение:

— Обидно, Чуя. Для защиты от влияния Арахабаки у тебя есть прекрасный я.

— Предлагаешь мне постоянно таскать тебя на плечах? — напарник изогнул бровь, и в голубых глазах его Осаму с облегчением разглядел вновь вспыхнувшие искорки веселья.

— Весь день на плечах Чиби-куна? — он приложил палец к губам в деланной задумчивости. — Звучит заманчиво, конечно, но, боюсь, мне придётся кричать команды во всю глотку, чтобы он услышал меня с такой высоты, а это может скомпрометировать миссии, что будет весьма прискорбно.

На удивление, Чуя не стал как-то оскорблять его или демонстративно разминать кулаки, а лишь окинул задумчивым взглядом и спокойно, будто просто размышляя вслух, протянул:

— Челюсть тебе для разнообразия сломать что ли?

Осаму поспешно поднял обе руки в знак капитуляции, захлопал глазами и максимально невинно улыбнулся:

— Лучше помоги перевязать глаз, буду признателен.

Чуя ничего не ответил, лишь едва заметно повёл бровью, и он поспешно закивал, подтверждая ранее сказанное:

— Ага. Буду очень-очень признателен. Правда-правда.

* * *

С перевязанными руками, шеей и правым глазом он и правда стал чувствовать себя куда увереннее. Бинты выполняли своеобразную роль второй кожи, помогая вновь примерить маску Демона-вундеркинда, и с каждым новым днём Осаму постепенно возвращался к жизни до травмы. С возможностью полноценно управлять руками отпала унизительная необходимость абсолютной сторонней помощи при гигиенических процедурах (да, Чуя по-прежнему был рядом, придерживал его тело и ногу «Смутной печалью» и помогал, когда возникала такая необходимость, но теперь хотя бы все самые важные части своего тела он мог обмыть и вытереть самостоятельно), что благодатно сказалось на самооценке. Осаму стало легче дышать. Не только в переносном, но и в вполне буквальном смысле: сдавливающая грудную клетку нервозность пусть и не исчезла, но ощутимо ослабила свою хватку.

Это была маленькая, но всё же победа.

Он даже стал позволять себе представлять недалёкое будущее, когда Мори освободит ему и ногу и всё с бо́льшего вернётся на круги своя. С нетерпением ждал этого.

Чуя потакал его фантазиям, иногда вставляя шпильки вроде: «как приятно понимать, что теперь ты не неуязвим перед моей способностью! Ох как я жду дня, когда смогу впечатать тебя гравитацией в асфальт!» или «Эй, Дазай, а ты отдаёшь себе отчёт, что теперь, как и всем остальным, тебе придётся уклоняться от атак других эсперов, а не стоять с видом победителя и демонстративно зевать?». Осаму в ответ недовольно щурился и огрызался, что, быть может, это ещё не конец и «Больше не человек» вернётся, когда он полностью поправится. Чуя снисходительно улыбался и махал рукой. Заставший их за одной из таких «бесед» Акутагава заметно стушевался, неловко потупил взгляд и тихо и очень осторожно заметил, что издеваться над исчезновением чужой способности не стоит. У Осаму что-то защемило в груди, когда он понял, что ученик так попытался защитить его и уже готовые сорваться с языка язвительные слова про то, что не его это, Акутагавы, дело, так и не покинули рта.

— Не принимай к сердцу — мы просто дурачимся.

Он моргнул, поднял глаза на взявшего слово Чую. На лице напарника угадывался намёк на румянец и на самом деле это было даже забавно, что уже взрослый парень, Исполнитель мафии мог смутиться от замечания в свой адрес. Да ещё и от кого — от Акутагавы, пацана, лишь немногим выше по рангу простой шестёрки, пусть последнее время и стал негласным начальником «Чёрных ящериц». Осаму просто не мог промолчать в этой ситуации.

— Да, к сожалению, Чиби-кун совершенно не умеет быть серьёзным взрослым, — на секунду прикрыв видимый глаз, развёл он руками.

Акутагава переступил с ноги на ногу, явно уже не радый, что влез со своим мнением, а на лице Чуи проявилась гамма эмоций, начиная от недоумения и заканчивая праведным негодованием, что в итоге вылилось в возмущённое и громкое:

— Слыш, Арлекино!*

II

Обещанные Боссом три недели подошли к концу.

В небе по-прежнему не было ни облачка, столбик уличного термометра по-прежнему держался на плюс двадцати трёх градусах и через открытые окна в убежище по-прежнему доносились радостные трели птиц, исполнявших привычную оду теплу и жизни. Это был самый обычный день, но Осаму решил, что вполне справедливо было бы назвать его одним из лучших за последнее время и главной причиной тому был утренний визит Босса. Вновь с портативным рентгеном и стандартным медицинским чемоданчиком, среди содержимого которого обнаружились и заветные кривые ножницы. Мори удовлетворился результатами контрольных снимков и наконец-таки снял с него последние оковы, носившие безобидное (с виду) название гипса.

Свобода!

Настоящая свобода!

Осаму был готов подскакивать на кровати и во всё горло напевать как нельзя лучше подходящую под его ситуацию «I’m free» и всё равно, что вокальных данных по заверениям Чуи у него отродясь не было. Как будто кого-либо это когда-либо останавливало, пф! Ощущение воздуха на коже было сравнимо с райским ветерком, а отсутствие уже ставшей привычной тяжести в конечности — с горой сброшенных камней. Захотелось встать наконец, сделать несколько шагов, возможно, выпадов или даже приседов — пусть он никогда и не любил зарядку, — но хмурое напоминание в лице застывшего в дверях спальни Слизня остановило от столь безрассудного порыва.

— Не успели снять гипс, а ты уже обратно его хочешь? — уперев кулаки в бока прокомментировал Чуя, и от строгости в его голосе по спине Осаму даже холодок пробежался. Как же в этот момент его напарник был похож на Мори!

Натянув на лицо безобидную улыбку, он поспешил отшутиться:

— Знаешь, тебе бы позу на более величественную сменить да синяки под глазами замазать, и, та-дам, ты — достойный преемник нашего Босса, — Осаму воспользовался лёгким ступором напарника, приложил большой и указательный пальцы к подбородку, деланно задумавшись, а потом радостно ими щёлкнул: — Точно! Забыл. Ещё в обязательном порядке надо хоть немного тебя вытянуть, а то из-за стола и не увидит никто и пойдут слухи, что Организаций будет управлять шляпа, а это, сам понимаешь, может быть губительно и…

— Дазай. — Чуя хмуро потёр переносицу, решительно оборвав на полуслове, и он почти вытянулся в струну, насколько позволяло сидячее в кровати положение. К сожалению, этого кривляния напарник не заметил (или успешно проигнорировал, что было бы в некоторой степени обидно) и пришлось отбросить дурачество и сосредоточиться. Что бы Чуя ни хотел сказать, кажется, это было важным. — Босс передал тебе выбрать из двух вариантов: первый: ежедневно я или Акутагава будем возить тебя в наш центр реабилитации на массаж и прочую хрень, что нужна для восстановления мышц и подготовки к последующей ходьбе; второй: тебе покажут, что надо делать и ты будешь сам себя разминать с обязательной отправкой Боссу видеоотчёта.

— Знаешь, «будешь сам себя разминать» прозвучало невероятно пошло, ты мог бы выбрать более приличную формулировку, — недовольно скривился Осаму, — и я выбираю третий вариант: всеми нужными манипуляциями занимается Чу-уя, он же обо всём докладывает Мори, но без глупых видео.

То, что должно было стать секундой тишины растянулось на целую минуту. Осаму практически видел, как быстро и напряжённо вращались шестерёнки в голове его напарника, как тот складывал кусочки воедино. В силу специфики их отношений, он не мог произнести вслух то, что на самом деле крутилось на языке и в мыслях, а потому спрятал истинный смысл слов на поверхности, точно уверенный, что Чуя, каким бы порой наивным или тугодумом ни был, всё прекрасно услышит. В голубых глазах напарника мелькнул шок понимания, но, прежде чем он успел как-то прокомментировать, тот поджал губы, обхватил локти ладонями.

— Я могу не рассчитать силу и случайно навредить, — перевёл на него неуверенный взгляд, — будет гораздо лучше и проще привлечь профессионала. Если бы расположение убежища не было секретным, медик бы сам сюда приходил, а так… — он повёл рукой, жестом оканчивая мысль.

— Если бы всё было так серьёзно, Мори бы не позволил мне выбирать, ты ведь понимаешь. — Осаму непроизвольно отзеркалил выражение лица напарника, нахмурив брови и сжав губы в тонкую полоску. — Кроме того, что за хозяином я буду, если оставлю своего маленького чихуахуа одного? Он же взвоет от тревоги, если не окажется рядом, чтобы защитить меня от злых докторов.

Левое веко Чуи заметно дёрнулось, руки сжались в кулаки, а губы искривились в раздражённом оскале.

— Как же мне тебе вмазать хочется-то… Ладно, хрен с тобой, попробую объяснить Боссу, что ты до усрачки боишься оставаться один на один с реабилитологами…

— Э-э?! Это не я боюсь! — попытался возмутиться Осаму, но напарник, очевидно, был настроен полностью его игнорировать, потому как продолжил, ни на секунду не запнувшись:

— …но, если он скажет «нет», ты не споришь.

То, как умело Чуя обыграл и уничтожил его, вызвало внутреннее раздражение и праведное негодование — с каких это пор Слизняк стал таким находчивым на язык?! — но сам факт того, что тот не отмахнулся от его переживаний, позволил понять, что терпеть дурацкие вопросы и прикосновения со стороны медперсонала всё-таки не придётся. Осаму поджал губы в деланном недовольстве, кивнул, почувствовав, как накатило великое облегчение. А Мори… Мори поймёт и не станет давить — он был уверен.

* * *

Доверие в понимании Чуи всегда было чувством сложным и очень хрупким, а если говорить о его собственном, то ещё и неизвестно сколько раз разбитым и склеенным заново. «Овцы» сплясали жаркий танец на осколках веры в дружбу и людей, а гибель «Знамён» разбередила едва начавшуюся затягиваться рану. Та до сих пор кровоточила редкими ночными кошмарами — почему-то если и удавалось увидеть сны, то только такие — после которых он ходил сам не свой, вновь и вновь мечтая проникнуть в подвалы Организации и уничтожить Поля Верлена, и совершенно плевать, что Босс этого порыва точно бы не одобрил. Останавливало лишь понимание, что друзей ему это не вернёт. Серьёзно, как этому придурку вообще пришло в голову, что, перебив всех, кто был Чуе приятен и дорог, он заслужит его любовь и признание? Сам себя назвал его старшим братом, сам решил за него, что для него лучше — кровь вновь и вновь вскипала при воспоминании об инциденте, что в секретных архивах Портовой мафии носило странное название «Буревестник», и Чуе приходилось делать несколько тихих глубоких вдохов и выдохов, чтобы отмахнуться от осаждающих мыслей и снова запереть те в закрома памяти.

Незачем было бередить прошлое.

Ничего и никого он бы этим не вернул, лишь и без того оголённые нервы потревожил, что в итоге обязательно вылилось бы в кучу ошибок и проблем.

Сестрица Коё мягко вложила эти мысли ему прямиком в мозг, когда целых две недели почти безвылазно сидела возле его постели, пока он залечивал свои раны. Это было тяжёлое время. Время очередного разрушительно цунами в его жизни, в котором он пытался выстоять и не захлебнуться. Босс навещал каждые утро, день и вечер, лично контролировал процесс его выздоровления, и даже Дазай, также на удивление часто заглядывавший, в кои-то веки не спешил отпускать идиотские, совершенно несмешные и неуместные шутки и просто стоял несколько минут рядом, сверля своим единственным видимым глазом. Чуя не вглядывался в ответ — было совсем не до него — лишь иногда мелькал в голове вопрос, о чём же так упорно думал его напарник и что чувствовал (и чувствовал ли вообще), смотря на него такого беспомощного и избитого не только телесно, но и морально. А потом, когда удалось удержать тело в вертикальном положении дольше тридцати секунд и он буквально вынудил Коё отвезти его в штаб «Знамён» обосновав, что должен наконец похоронить друзей, не без изумления обнаружил, что внутри уже всё отмыли и убрали, оставив на расколотом бильярдном столе лишь конверт, в котором обнаружилась записка с указанием мест на мафиозном кладбище. Коё поняла без слов и следующие полчаса он глотал горькие слёзы, извинялся и благодарил, сидя на холодной земле на коленях перед рядом из пяти могильных плит, на которых красивым каллиграфическим шрифтом были выбиты имена тех, кто заполнил в его сердце дыру, оставленную «Овцами».

Самым противным было то, что «Знамён» похоронил Дазай.

Дазай, который узнал о приезде Верлена в Японию на сутки или двое раньше, чем тот заявил о себе.

Когда напарник признался в этом, Чуе не хотелось ничего кроме как схватить его за грудки одежды, хорошенько приложить головой о стену и проорать в лицо банальное, но раздирающее болью глотку: «Ты же знал, что так будет! Ты же знал!» — увы, его израненное боем и электрическими пытками тело едва могло двигаться, так что всё это так и осталось лишь желанием. Почему он не сказал, почему не предупредил? «Знамёна», детектив Мурасе и парочка попавших под беспорядочные атаки Верлена гражданских — все они могли бы быть живы, но покоились на глубине двух метров под землёй из-за того что кое-кто не пожелал сделать ничего для предотвращения их гибели. Чуя тогда был уверен, что всей душой возненавидел напарника — этого наглого, противного и думающего только о себе и своей выгоде выскочку, для которого людские жизни были в лучшем случае шахматными фигурами на доске бытия, в худшем — развеивающими скуку игрушками, — а потом узнал, что Верлен в первую очередь намеревался уничтожить Босса, после чего сравнять с землёй весь главный штаб и прилегающие общежития Организации. Информация перевернула картину реальности. Увёртками и пришибленными доводами Дазая о «пользе для Чуи» самоназванный старший братец решил отступить от плана и «навестить» сперва тех, кто рангом пониже — «Знамён». Если поставить на весы жизни пятерых, пусть и выдающихся, но не критически важных для Организации людей и жизни сотен, если не тысяч её членов, а также самого Босса, перевес, увы, очевиден. Чуя это понимал. Как понимал, что, будь на месте напарника сам или даже ребята, все они поступили бы точно так же. Защищать Босса и всю Организацию — священная обязанность каждого из её членов. Дазай с блеском выполнил её. Вот только он мог хотя бы намекнуть, что над «Знамёнами» нависла коса смерти — может Чуя и сумел бы спасти хоть кого-то, по крайней мере попытался, и не было бы так тошно. Ненависть исчезла, оставив привкус бессильной злости и горечи. Почему Дазай умолчал? Неужели считал, что в попытке спасти друзей Чуя предаст Мори-доно? Это сильно ужалило, потому как казалось, что он уже не раз и не два доказал свою преданность Организации и лично Боссу, но, увы, как-то повлиять на чужие чувства (или чем там руководствовался проклятый Скумбрия?) он не мог. Оставалось только принять реальность и смириться. В конце концов, конкретно его Давай ни разу с момента образования их дуэта не бросил на произвол судьбы в трудную минуту, так что, очевидно, был как минимум заинтересован в выживании второй половины «Двойного чёрного».

Ну, хотя бы так.

«Я выбираю третий вариант: всеми нужными манипуляциями занимается Чу-уя».

Эта фраза крутилась и крутилась в мозгах будто заевшая в старинном магнитофоне пластинка. Чуя вспоминал малейшие изменения интонации напарника, делил слова на слоги, разбивал на буквы и отдельно смаковал каждую, но, как ни пытался отыскать в услышанном другой смысл, ничего кроме: «мне спокойно с тобой, тебе я доверяю» не находил. Это было до боли очевидно, но вместе с тем настолько нереально, что хотелось сходить к Боссу и попросить проверить слух. Чтобы Дазай, да сказал такое? В лесу точно сдохло что-то очень большое и редкое! Первые пару секунд Чуя был уверен, что услышал очередную насмешку — в конце концов Скумбрия был большим любителем подобного, — но, пусть слова и были произнесены с привычной раздражающей ухмылкой и беспечным видом, то и дело вспыхивающее в незамотанном бинтами глазу напряжение и открытость сказали, что никакого смеха тут не было. Дазай действительно имел в виду то, что совершенно не пытался нормально замаскировать, и это откровение почти выбило воздух из лёгких Чуи. Да, после инцидента «Буревестника» и принудительно полученного от профессора Н — чтоб тому на том свете сторицей аукнулось всё, что он натворил при жизни! — ключа к шлюзам силы Арахабаки, так называемой «Порче», контролировать которую Чуя при всём своём желании и стремлении не мог, он стал зависим от обнуляющей способности напарника и был вынужден целиком и полностью полагаться на его скорость и реакцию. Нет, он ни разу не сомневался, что тот успеет остановить «Порчу» до того как незримый таймер его тела пропищит последние секунды, но заставить его страдать в этой агонии чуточку дольше, чем необходимо для уничтожения всех врагов, было вполне в стиле этого садиста. Кажется, Скумбрии искренне нравилось наблюдать за чужими мучениями. Чую это злило и пугало одновременно, но, к сожалению, оставалось только смириться. Каким бы пришибленным Дазай ни был, он всё равно оставался его напарником, и Чуя был предельно честен, говоря Рюноске, что всегда придёт тому на помощь и всерьёз уверен, что тот сделает так же и для него, если придётся. Но. Он никогда и не рассматривал вариант, что Дазай тоже ему доверял. В смысле, именно доверял. По-настоящему. Казалось, этот придурок в принципе не способен на такое чувство в отношении к кому бы то ни было, а если всё-таки да, то Чуи в списке этих людей точно никогда не значилось. Тот шестёрка, Ода Сакуноске, кажется, — вполне мог бы, вероятно, даже агент правительства под прикрытием Анго, но Чуя — увольте!

И тем не менее…

«Я выбираю третий вариант».

«Что за хозяином я буду, если оставлю своего маленького чихуахуа одного?»

«Э-э?! Это не я боюсь!»

«Он же взвоет от тревоги, если не окажется рядом, чтобы защитить меня от злых докторов».

Что это было, если не крик о доверии и помощи, пусть и приправленный неимоверным количеством наглости и насмешки? Своим признанием Дазай перевернул всё с ног на голову, и Чуя уже четвёртый день не мог выкинуть его слов из головы.

— Вот ведь сволочь бинтованная. — пробормотал он себе под нос, машинально оттягивая прядь чёлки и накручивая ту на указательный палец.

То, что Босс поворчал на нежелание Дазая сдаться на милостьопытность медперсонала говорило лишь о том, что недовольство это было чисто для проформы и, скорее всего, тот изначально рассматривал и такой вариант, что, наверное, должно было успокоить, но на деле накрутило Чую ещё больше. Он не был сведущ в тонкостях медицины, тем более в разделе физиотерапии, а потому у Дазая был вполне реальный шанс в процессе реабилитации искалечить ногу ещё горше. Обучающие видео, что ему прислал Босс, а также те, что повылазили в предложениях сами после просмотра оных, отпечатались в подкорке мозга и Чуя легко бы повторил весь алгоритм, разбуди и спроси его кто даже посреди ночи — он, наверное, накрутил авторам роликов миллион просмотров — и тем не менее… И тем не менее, одно дело тренироваться и повторять движения на скрученном в несколько раз полотенце или подушке и совершенно другое — на ноге живого человека. Особенно, если этот человек — Дазай Осаму, невозможная Скумбрия и его горе-напарник. Успокаивало лишь, что Босс-таки отправил его прежде показать свои «достижения» реальному врачу-реабилитологу и тот пришёл в восторг от аккуратности и правильности его движений, дав решительное добро на работу с пострадавшим.

Пейджер на столе завибрировал, извещая, что его заказ готов, и Чуя резко поднялся из-за столика, направившись к пункту выдачи.

— О-о! А в честь чего праздник?

Скумбрия почти светился от удовольствия, и Чуя по-доброму закатил глаза на его ребячество.

— Это не праздник, где ты тут видишь торт? — усмехнулся он.

— Это гораздо лучше торта, так что да, это наверняка какой-то праздник! — отмахнулся от него напарник, бесстыдно облизнувшись. Упитанный фаршированный краб гордо восседал на тарелке среди зелени салата, держал меж клешен дольку лимона и был тем самым объектом восхищения, от которого Дазай пришёл в такой щенячий восторг. Чуя тихо прыснул от ассоциации, вспомнив, что как раз-таки собак эта Скумбрия отчего-то отчаянно недолюбливал. Ну или скорее всего банально побаивался — не суть.

— Вы и правда накупили столько всего вкусного, что у меня то же ощущение. — тихо согласился с наставником Рюноске, неловко разместившийся со своей тарелкой в ногах кровати.

Чуя свёл брови домиком. Он знал, конечно, что ученик напарника не был избалован вкусностями и придурок-Дазай мог разве что смачными пинками его угостить, но… серьёзно? Ладно Скумбрия со своим крабом — как никак, помешан на этих ракообразных и даже их противные консервы для него слаще патоки, — но неужели упаковка клубничных дайфуку, две большие пиццы и три коктейля «Пина колада» (по одному каждому) и правда были в глазах Рюноске какой-то невиданной щедростью? Видимо, да, судя по восхищённо-недоверчивому, почти благоговейному блеску в серых глазах. Вот и что на такое ответить? Про себя Чуя выругался на Дазая.

— Кстати, — подал голос тот, не потрудившись сперва нормально проглотить откушенного краба, из-за чего слова прозвучали как из-под воды. — почему коктейль, а не виски или вино?

Чуя скривился. Он ждал этого вопроса, но всё равно надеялся, что Скумбрия будет достаточно занят любимым блюдом, чтобы зацикливаться на мелочах.

— Потому что я не взял паспорт, а спорить с персоналом, доказывая, что уже совершеннолетний, не хотелось, — ворчливо отозвался он и, заметив, что напарник даже жевать после его слов перестал, пояснил: — это было гражданское кафе в квартале отсюда.

Около десяти секунд в спальне было тихо.

А потом скотина-Дазай надул щёки и сильно затрясся, пытаясь и эмоциям волю дать, и не выплюнуть ненароком заглоченную чуть ранее еду. Чуя почувствовал как по щекам и шее уверенно пополз румянец гнева и смущения.

— Я мог вообще взять какую-нибудь дрянь вроде томатного сока так что заткнись!

Дазай зажмурился, запрокинул голову назад. Горло его несколько раз дёрнулось, таки проглатывая недожёванную пищу, и в следующий момент он прикрыл расплывшийся в широкой улыбке рот в попытке подавить смех. Слегка истеричное хихиканье всё равно достигло слуха как самого Чуи, так и смотревшего на них во все глаза и машинально жующего свою пиццу Рюноске, но, прежде чем любой из них успел как-то это прокомментировать, сменилось давящимся кашлем.

— Видишь, тебе даже Вселенная намекает не ржать надо мной. — несколько раз кивнув в подтверждение своих слов, Чуя-таки сжалился и протянул руку, от души пару раз хлопнув напарника по спине. Дазай раскрыл рот словно выброшенная на берег рыба, сделал несколько рваных вдохов и наконец успокоился. Проведя тыльной стороной руки по глазам, вытирая выступившие от приступа слёзы, коснулся пальцами саднящего горла.

— Ты не можешь меня винить — это действительно было смешно, — прохрипел он и решительно потянул из трубочки коктейль. Чуя поджал губы и закатил глаза. Ну да, он и сам признавал, что комично было наблюдать, как окружающие принимали его за ученика старшей, а то и вовсе средней школы и, пусть в большинстве случаев это было ему даже на руку, всё равно жутко раздражало. Скумбрия отстранился от своего коктейля, задумчиво потеребил пальцами трубочку. — А вообще ты мог бы просто достать что-то из своих запасов, знаешь?

Внутри Чуи вмиг поднялось возмущение.

— Вот ещё! — оскалился он. — Буду я ради такого придурка как ты свою коллекцию расточать!

Дазай выпятил подрагивающую нижнюю губу, искривил брови и состроил самые жалобные и искренние щенячьи глазки:

— Чуя, — проскулил он. — ты что, меня не любишь?

Чуя смерил его невпечатлённым взглядом, решительно оторвал себе кусок пиццы.

— Нет. — буркнул он и вгрызся зубами в тонкий ломтик, прикрыв глаза от божественного сочетания кусочков жареной курицы, грибов и невероятно тянущегося сыра. Вот что действительно вкусно, а не эти стрёмные крабы с их резиновым мясом! Впрочем, Скумбрия всегда был странным, да и о вкусах, как известно, не спорят, поэтому Чуя великодушно придержал своё мнение при себе, прекрасно понимая, что в противном случае спорить они могут аж до утра.

— Это жестоко, — донеслось до его слуха наигранное нытьё Дазая. — я такой хороший хозяин, а тут выясняю, что мой чихуахуа, оказывается, меня не любит.

У Чуи нервно дёрнулся глаз.

— Чихуахуа? — неловко переспросил Рюноске, растерянно переводя взгляд с наставника на него и обратно.

— Угу, — кивнул Дазай, — Чуя проиграл мне в аркады и с тех пор он мой чихуахуа. Они такие же рыжие и мелкие, а ещё их имя начинается на «Ч» прямо как у Чуи…

— Просто ты тогда жульничал, сволочь!

— …и Чуя вечно оскорбляет меня, совсем как эти вечно тявкающие на всех и вся псинки. Истинный чихуахуа.

Улыбка на нахальном лице напарника была слишком слащавой и слишком раздражающей. Чуя потянулся вперёд, аккуратно сжал в кулак грудки его футболки и слегка притянул к себе.

— Я убью тебя максимально болезненно. — доверительно пообещал он и для убеждения немного встряхнул.

— К сожалению, чихуахуа больше лают, чем кусают, поэтому я до сих пор жив.

Левое веко вновь нервно дернулось. Чуя шумно втянул носом воздух, также шумно выдохнул и максимально плотно сжал зубы. Дёсны отозвались лёгким напряжением. Ему нельзя было бить это придурка, нельзя. Не тогда, когда тот восстанавливался после травмы. Босс бы его не понял. Чуя укрепил хватку на грудках чужой футболки, снова встряхнул по-прежнему невинно улыбающегося Скумбрию и попытался придумать достаточно остроумный ответ, который хоть на какое-то время заткнул бы его, когда со стороны Рюноске раздался противный сёрбающий звук, заставивший обернуться. Мальчишка вытянул покрасневшее лицо, старательно втягивая через трубочку остатки допитого коктейля, широким, потерянным взглядом смотрел куда-то между ними и вид имел слегка пришибленный. Чуя уже хотел напомнить ему основы этикета и призвать прекратить, когда мозг соединил вид Рюноске с известным мемом и из горла сам собой вырвался смех:

— Юнец, ты выглядишь прямо как тот детектив из сериала, только вместо сигареты затягиваешься трубочкой от коктейля.

В отличие от тотчас фыркнувшего Дазая, Рюноске на комментарий отреагировал с заметным опозданием. Расфокусированный взгляд его лениво переместился из пустоты сначала на Чую, потом на наставника, потом он медленно моргнул, поднёс руку к лицу, потёр лоб и, скривившись, как-то вяло зевнул и медленно растянулся корпусом в ногах кровати, оставив свешенными ноги.

— О. Уже отключился. — спустя несколько секунд тишины прокомментировал Дазай.

Чуя посмотрел на него с нескрываемым раздражением:

— Тут всего десять или даже девять градусов, он не мог вырубиться от такого! Ему, походу, плохо, он весь красный…

— Да нет, Чиби-кун, всё с ним нормально. — потянув из своей трубочки пожал плечами Дазай. — Просто количество алкогольдегидрогеназа1 в его организме, очевидно, такое же низкое, как и здоровье его лёгких.

Чуя осторожно потряс Рюноске за плечо, но реакции не получил. Хотя юнец определённо дышал и даже, казалось, тихонько посапывал. Реально что ли уснул? Он поднял глаза в потолок и несколько раз моргнул, укладывая случившееся в голове. Обернулся.

— В переводе на человеческий, у него просто слабая переносимость алкоголя, так? — получив неопределённый кивок от всё так же невозмутимо потягивающего свой коктейль вприкуску с крабом напарника, прикрыл глаза, потёр лоб ладонью. — Я не то чтобы удивился, когда он выключился после одного бокала вина, всё-таки оно и правда крепкое было, но был уверен, что вся причина в недовесе.

Дазай дожевал краба, картинно облизнулся и потянулся к пицце.

— Ну, это, полагаю, тоже влияет. — он решительно вгрызся в оторванный кусок. — А ещё Акутагава-кун мечта любого фармацевта и ему семнадцать, — пробубнил с набитым ртом. — Кстати, очень вкусно, что за она?

— По-моему, курица-барбекю с энокитаке2, соусом и двойным сыром. — припомнил состав пиццы Чуя и, поджав губы, осторожно перекинул руку Рюноске себе через плечо, подхватил мальчишку сбоку. Почему-то счёл нужным пояснить: — отнесу-ка его на диван, а то он так скрючился, что потом всё тело болеть будет.

Комментарий оказался страшной ошибкой. Чуя заметил, как растянулись в нахальной ухмылке губы напарника, но, прежде чем успел как-то среагировать, тот нанёс жестокий удар по его гордости:

— Будь ты девушкой, Чиби-кун, был бы такой заботливой мамой.

Беспомощно висящий на нём Рюноске стал единственным фактором, спасшим нахального Скумбрию от жестокой расправы.

III

— Опять забываешь про защиту!

— Простите!

— Сосредоточься!

Зависший в нескольких десятках сантиметров от его рёбер светящийся алым кусок какого-то то ли валуна, то ли ещё чего отлетел назад, а затем вновь рванул в его сторону. В это раз Рю был готов и «Расёмон» ловко разрезал угрозу на несколько мелких составляющих, что, пусть и не спасло от частичного попадания, но заметно снизило урон.

Накахара-сан спрыгнул с потолка склада.

— Почему не выставляешь щит одновременно с попыткой контратаковать? — он недовольно нахмурился, уперев одну руку в бок. — Не верю, что до сих пор не понял, что я могу сохранять контроль даже после изменения формы предмета.

— Я… — Рю на миг замялся, а потом решил выложить как есть: — У меня не получается.

Чем больше он узнавал напарника своего учителя, тем сильнее его тянуло к этому человеку. Накахара-сан был живым воплощением противоположности Дазай-сана и впервые ему не казалось это неправильным.

За почти три года жизни в Организации он привык видеть в своём наставнике идеал, этакое божество, которое, несмотря на свою жестокость и безжалостность оставалось на высоте всех и вся, являясь эталоном образцового мафиози. Холодность, пытки, чужая кровь вокруг и невозмутимость — всё это казалось само собой разумеющимся и даже правильным и любой, кто проявлял хоть к нему, хоть к кому-либо ещё даже каплю доброты, не вызывал у Рю ничего кроме презрения и отвращения. Он считал таких недостойными Организации и искренне не понимал, как Дазай-сан мог добровольно общаться с тем рыжим шестёркой, Одой Сакуноске, кажется, который, согласно слухам, поставил самому себе табу на убийства. Это было странно и непонятно. Впрочем, одёргивал он себя, Дазай-сан наверняка просто вёл с тем чудиком какую-то свою игру, смысла которой сам Рю, в силу своих скудных мозгов, понять не мог. А потом шестёрка погиб в одной из миссий и Дазай-сан стал бросаться на всех, кто имел несчастье даже вздохнуть как-то не так в его присутствии. Тренировки окончательно стали синонимом крови и сломанных костей, и он потерял всякий ориентир, как вести себя в его присутствии. Лишний шаг вправо, влево, не вовремя брошенный взгляд — всё заканчивалось болью, болью и ещё раз болью. И потому, когда случилась вся эта история с травмами учителя и Босс огорошил его новостью, что придётся не только присматривать за вдруг ставшим беспомощным Дазай-саном, но и ещё, по-видимому, периодически разделять эту обязанность с Накахарой-саном, Рю едва не лишился чувств от нахлынувшей паники. Не один Исполнитель, а сразу два? У Дазай-сана был непростой характер, но у Накахары-сана он был гораздо круче. Рю не имел чести близко или часто общаться с этим человеком, а, когда доводилось сталкиваться, предпочитал смотреть в пол и максимально сливаться с окружающей средой, но хорошо запомнил, как однажды тот отвесил его наставнику такой подзатыльник, что Дазай-сан едва не упал носом в землю. И это было действительно страшно. Особенно потому что Дазай-сан (Дазай-сан!) даже не попытался как-то пригрозить за столь неподобающее отношение и сделал вид, что это нормально. Возможно, так оно и правда было, учитывая, что эти двое составляли боевой дуэт, а значит были равными, но… Если Накахара-сан так обращался с равным себе, то как же тогда демонстрировал своё недовольство теми, кто был ниже по силе и статусу? Рю был уверен, что не хотел знать и с ужасом ждал переезда в убежище №8.

Реальность оказалось далека от той, что яркими красками нарисовало его воображение.

Да, Накахара-сан как и прежде орал на напарника, не скупился на оскорбления и ругательства в его адрес и разок даже врезал кулаком по лицу, но ни разу, ни разу не выместил своего недовольства на Рю. Когда ему поступали звонки от подчинённых он вмиг успокаивался, говорил размеренно и даже не особо ругал за какие-то, очевидно, промахи. Пару раз Рю расслышал из трубки что-то похожее на «не получилось» и «провал» и был откровенно шокирован, когда в адрес провинившегося вместо угроз и обещаний избить до кровавой каши прозвучал вопрос о потерях и ранениях, а после — несколько эмоциональная лекция о том как важна осторожность, командная работа и всё в таком духе; закончились те разборы полётов приказом исправить всё к новому сроку и… всё. Никто из подчинённых Накахары-сана не попал после доклада в больничное крыло и не был замечен с травмами. Это был так странно.

— О чём именно ты думаешь, когда активируешь «Расёмон»?

Вопрос показался… непонятным. Рю несколько раз моргнул, поджал губы и неуверенно посмотрел на Накахару-сана. В смысле, о чём думает?

— Я понимаю, что мне нужно как-то защититься и… всё?

Накахара-сан поднял бровь.

— Это ты у меня спрашиваешь?

Разговор не клеился, с каждым словом становился всё более неловким. Рю пожал плечами, в попытке успокоить поднимающееся волнение принялся теребить низ мастерки — он решил прислушаться к словам Исполнителя и уже на второй тренировке облачился в уродливый зелёный костюм с белой полоской вдоль плеч, что прикупил в небольшом магазинчике недалеко от убежища именно с этой целью. Накахара-сан, впервые увидев его в нём, поцокал языком и заметил, что в этом цвете он кажется ещё более бледным и больным, но выбирать Рю было не из чего, да и, откровенно говоря, было абсолютно всё равно, как он выглядит. Он перестал ощущать себя засунутым в духовку, а это главное.

— «Расёмон» отзывается на чувство опасности или моё желание уничтожить цель. Как-то так.

Накахара-сан медленно кивнул, что-то обдумывая, вновь активировал свою способность и поднял на уровень глаз те самые обломки камня, что несильно ударили его по ногам и предплечью минутой ранее. «Расёмон» тотчас выглянул из плаща, оскалившись на потенциальную угрозу. Накахара-сан окинул его способность задумчивым взглядом, постучал себе указательным пальцем по подбородку и резко швырнулся обломками. «Расёмон» разрезал три цели, остальные две легко достигли рёбер, остановившись буквально в миллиметре от одежды. Рю непроизвольно затаил дыхание.

— Ты сейчас хотел защититься или уничтожить обломки?

В вопросе не было раздражения или злобы, только спокойное любопытство, словно Накахара-сан действительно пытался понять причины его (Рюноске) провала. Рю задумался.

— Только честно. Говори, как есть.

Прикажи ему такое Дазай-сан, Рю бы точно принялся подбирать тот ответ, что мог устроить его учителя и смягчить несомненно последующее наказание, но Накахара-сан за всё время из спонтанно начавшихся тренировок — с момента первой прошло уже аж семь — ни разу не нанёс уму удара, сильнее обычного кулака. Не было синяков и гематом, не было сломанных костей и вывернутых суставов. Не было боли как таковой. Не было кровавого кашля. Вначале Рю воспринимал такое обращение в штыки, рычал, злился, что его жалеют, но более сознательной и критической частью ума не мог не отмечать, что такой — пусть и щадящий — подход к тренировкам оказывался гораздо менее травмирующим и гораздо более эффективным. Лишённое ран тело легче запоминало нужные движения и приобретало рефлексы, а мозг, прекративший каждую секунду ждать боли, сосредотачивался на поставленной задаче.

— Думаю, хотел уничтожить, чтобы защититься. — Рю скривился и поспешил добавить: — понимаю, что, звучит странно, но…

— Ну почему же странно? — поднял ладонь Накахара-сан, обрывая его бормотание, — этот рефлекс называется «бей или беги», а ты просто не из тех, кто бежит. Всё нормально.

Рю вскинул голову и округлил глаза. Нормально? Дазай-сан никогда не считал это нормальным. Всегда твердил, что более бесполезной реакции ещё поискать надо и потому придумывал всё более изощрённые способы заставить его использовать «Расёмон» правильно; именно так они и дошли до пистолета. Рю едва не передёрнуло от воспоминаний, но каким-то чудом он сдержался. Так почему же Накахара-сан не злился? Возможно — решил он — потому, что это была их первая тренировка с использованием способностей (в предыдущие разы Накахара-сан показывал ему основы рукопашного боя) и Исполнитель просто ещё не видел всего масштаба проблемы; наверняка он будет вовсе не так спокоен, когда поймёт, что иной реакции от него добиться крайне тяжело. В горле встал ком нервов, а на лбу выступила испарина.

— В этот раз я не оплошаю. — Рю придал голосу максимум спокойствия и уверенности, вновь встал в стойку, готовый отразить новый удар.

Защита. Он должен был выпустить способность именно как щит, а не как оружие. Должен был всё сделать правильно, чтобы показать, что способен учиться на ошибках. Сердце начало биться о рёбра сильнее необходимого. Он справится. Просто представить, что осколки — это пули, и всё получится. Наверное.

— Нет, не думаю. — сбил его концентрацию Накахара-сан.

— А?

— У тебя в подкорке мозга сидит этот инстинкт, одним лишь желанием ты его не изменишь.

Спина взмокла вместе со лбом. Что Накахара-сан имел в виду? Рю перемялся с ноги на ногу, неуверенный, что должен делать. Ему наверняка следовало как-то возразить, но что он мог сказать?

— Скумбрия упомянул, что, когда щит появился в первый раз, это случилось не на тренировке, так?

Рю осторожно кивнул.

— Я тогда… Провалил задание. Дазай-сан взял пистолет и… — продолжать сил не было, как и желания вспоминать пережитый кошмар, но Накахара-сан и не настаивал.

— Предположу, что ты инстинктивно понял, что разрезать пули не сможешь и единственный шанс выжить — это создать преграду на их пути. Так появился щит. — Рю вновь кивнул, понимая, что объяснение было вполне логичным, но следующие слова Накахары-сана вогнали в непродолжительный ступор. — Я не собираюсь швыряться в тебя чем бы то ни было, чтобы вновь активировать его, потому что, если ты будешь защищаться исключительно в моменты смертельной опасности, в этом не будет никакого толку. Ты должен быть готов выпустить щит в любой момент боя с неважно насколько сильным противником: даже полный слабак, если он достаточно умён и хитёр, может преподнести весьма неприятный сюрприз, и ты должен быть способен не допустить серьёзного — а в идеале любого — ранения, потому что боль и сильная кровопотеря замедляют реакцию, а недостаточная реакция при нашей работе слишком часто равняется смерти. Думай, как вызвать щит по первому желанию, как поймёшь — попробуем снова поспарринговать со способностями.

Первым порывом Рю было ощетиниться, зарычать, что не такой уж он и слабак, чтобы пасть от руки какого-нибудь посредственного вражеского эспера, и вообще вся эта затея со щитом — не более чем глупость и он вполне способен сражаться и без него, но… На прошлых тренировках Накахара-сан был исключительно мягок и осторожен с ним, останавливал удары в миллиметре от его тела и не делал язвительных замечаний как Дазай-сан. Он щадил его, да, но, кажется, был искренне заинтересован в развитии его стиля боя и умении постоять за себя. В этих словах о щите тоже был смысл. Довольно глубокий, если уж совсем пускаться в рассуждения. Рю перемнулся с ноги на ногу, легонько прикусил поджатую нижнюю губу и отстранённо кивнул, показывая Исполнителю, что поставленную задачу понял и принял. Накахара-сан ободряюще улыбнулся, отошёл к концу склада, взяв с пола мобильник, и, опершись спиной о стену, принялся что-то в нём то ли просматривать, то ли печатать.

Рю тихо глубоко вдохнул, медленно выдохнул и попытался сосредоточиться.

Первоначальная идея в призыве щита «Расёмона» заключалась в вспоминании того леденящего ужаса, что он испытывал всякий раз, видя направленное на него дуло пистолета и движущийся на курке палец наставника. К сожалению, то ли от того, что мозг понимал, что реальной опасности сейчас не было, то ли потому что Накахара-сан решил не нависать над ним в ожидании, результата эта затея не принесла. Рю пробовал вновь и вновь, прежде чем сдался и понял, что должен найти другой способ. В конце концов, вряд ли он сможет сосредоточиться на сражении с кем бы то ни было, если то и дело будет держать перед глазами образ стреляющего в него Дазай-сана.

Спустя время — он почти сразу потерял ему счёт — и несколько десятков бесплодных попыток, Рю обессиленно плюхнулся на цементный пол, уперев руки за спину и запрокинув голову в потолок, хватая ртом спёртый воздух. Болезнь вновь напомнила о себе дерущим горло кашлем, но приступ прошёл гораздо безболезненнее и быстрее, и трудно было не провести сравнения с той разрывающей грудь болью и стекающей по подбородку вязкой кровью, которой он кашлял после тренировок с наставником. Обучение Накахары-сана определённо было гораздо… приятнее, за неимением более точных определений, и Рю даже поймал себя на предательской мысли, что был бы совсем не против всегда тренироваться именно с ним. Он быстро затолкал эти размышления поглубже в закромки мозга. Его нашёл и спас именно Дазай-сан, а значит, именно ему он и должен был отдать свою верность, пусть отношения с наставником за последние пару месяцев и претерпели глубочайшие изменения и тот уже не вызывал того благоговения, что раньше. Так было бы правильно, верно? Ученик не может отвергнуть своего учителя. Так ведь?

И всё-таки именно в этот момент, вновь пытаясь заставить свою способность обратиться поглощающим пространство щитом, он думал не о реакции Дазай-сана на свой (возможный) успех, а о мягкой улыбке его напарника, в которой тот расплывался всякий раз, когда Рю удавалось правильно повторить и выучить показанное движение.

— Ну, молодец. Можешь ведь, когда захочешь.

Рю резко вскинул голову, наткнувшись на неслышно подошедшего к нему Накахару-сана, который казался по-настоящему довольным. Что? Он осмотрелся из положения сидя, тупо вглядываясь в нависший над ним мерцающий зелёный купол. Что? Накахара-сан наклонился, поднял маленький камушек и легонько ударил им по образовавшемуся щиту. Поверхность пошла кругами будто потревоженная вода, но запущенный «снаряд» полностью растворился в перешедшей в защитный режим способности, так и не достигнув её обладателя. Рю непроизвольно приоткрыл рот.

— Я… Получилось?

— Да. — просто отозвался Накахара-сан, подтверждая, что увиденное — не плод воображения. — Ты сосредоточился и сумел вызвать «Расёмон» именно в той его версии, что нам нужна. Молодец, я прям горжусь тобой.

По спине и рукам прошлось стадо мурашек, а глаза почему-то резко защипало и Рю спешно опустил голову, яростно заморгав. Почему слова, что он по́том и кровью пытался, но так и не мог заслужить от наставника, так просто и как будто бы правильно сорвались с языка его напарника?

— На сегодня хватит, ты два часа с ним промучился, пойдём в убежище.

* * *

— Скумбрия, мы вернулись! — громко оповестил Накахара-сан, в два быстрых движения сбросив кроссовки и скрывшись в уборной.

Рю аккуратно поставил обувь Исполнителя в лот рядом со своими кедами, скользнул в ванную вымыть руки. Бросив быстрый взгляд в зеркало, молча ужаснулся своему растрёпанному отражению, подставил ладонь под прохладную струю воды и поспешил пригладить вставшие «ёжиком» волосы, что, вкупе с его уставшим видом и природной бледностью делали его похожим на вампира — только клыков и не хватало. Рю усмехнулся глупым мыслям, ополоснул и лицо, смывая скопившиеся пот и пыль, и вытерся пушистым полотенцем. В убежище всё было не так, как в их с Гин комнатке. Совсем. Он никогда не задумывался об уюте, предпочитая иметь только действительно необходимое, а сестра не хотела спорить, пусть порой и притаскивала в жилище какую-нибудь откровенно бесполезную ерунду по типу кошачьей статуэтки, расписной вазы (как будто мафоизи кто-то подарит цветы!) или картины распустившейся сакуры во дни ханами3. В убежище же было именно что уютно, но вместе с тем практично и совершенно не по-девчачьи. Дазай-сан как-то упомянул, что его напарник сам тут всё обустроил и буквально застолбил за собой эту квартирку, яростно охраняя от посягательств других коллег, и Рю в принципе мог понять, почему. Отсюда действительно не хотелось уходить.

— Ты что творишь, придурошный?!

Яростный и очень громкий крик Накахары-сана резанул слух настолько внезапно, что задумавшийся с полотенцем в руках Рю подпрыгнул. За своими размышлениями он пропустил момент, когда Исполнитель покинул уборную, заскочил в ванную сполоснуть руки — хотя слух точно уловил шум воды — и сбежал в спальню проверить напарника. Рю спешно повесил полотенце на крючок и рванул на крики, прочитав про себя короткую молитву, чтобы наставник не учудил чего-нибудь сверх странного. У Дазай-сана порой было весьма… своеобразное… понятие развлечений и чувство юмора.

Он затормозил в дверях спальни, растерянно уставившись на открывшуюся картину балансирующего на одной ноге и костылях Дазай-сана и донельзя возмущённого его действиями Накахару-сана, который старался уложить напарника обратно в кровать, пока без применения грубой силы. Дазай-сан сопротивлялся.

— Но, Чуя, мне надоело постоянно лежать, я хочу двигаться как нормальный человек! Я клянусь, что не буду пробовать наступать на неё! — воззвал он к состраданию напарника, но тот был неумолим.

— Ты глухой или что?! Босс сказал, никакой ходьбы, пока мышцы и кости достаточно не окрепнут! Всё сначала начать хочешь, дебила кусок?!

На оскорбление Рю непроизвольно съёжился, втянул голову в плечи, понимая, что, скажи нечто такое его наставнику кто другой, уже давно бы лишился не только зубов, но и языка. Конечно, Накахара-сан не стеснялся обращаться к напарнику такими словами как «придурок», «идиот» или «Скумбрия», но всё-таки те были на порядок ниже только прозвучавшего. Дазай-сан на оскорбление лишь картинно поморщился:

— Чиби-кун, не надо обзываться и кричать мне в ухо…

— А по-другому ты не понимаешь, тупая Скумбрия! — красноватое свечение способности вспыхнуло вокруг тела Накахары-сана, перекинулось на задохнувшегося в возмущении Дазай-сана, на несколько сантиметров приподымая того над полом. — Я прям чувствовал, что ты не ради стимула просил принести костыли в комнату, почему вообще повёлся на твою болтовню? Отдай их.

— Нет уж, — замотал головой Дазай-сан, — я решил попробовать встать на них только когда услышал, что ты вернулся, я не подвергал себя бессмысленному риску, так что ты не имеешь права забирать… — Накахара-сан не стал дослушивать и таки вырвал те из его рук и отставил к шкафу, после чего полностью сосредоточился на скулящем напарнике, принявшись аккуратно перемещать его к кровати. — Чуя, пусти!

— Заткнись.

— Я не хочу, Чуя! Чуя! — голос наставника с каждым вскриком становился всё более отчаянным и в итоге появился гнев: — А ну отпустил меня!

Голубовато-белая вспышка озарила спальню, на мгновение дезориентировав, и, когда та исчезла, Рю с недоверием наблюдал, как стремительно погасло свечение «Смутной печали» и Дазай-сан оказался полностью свободен. Реакция Накахары-сана была мгновенной: он подхватил напарника под колени и за плечи, словно принцессу, не позволяя тому упасть на пол, и от неожиданности присел с ним на одно колено. Несколько долгих, растянувшихся секунд они молчали, соображая, что произошло. Лицо наставника постепенно сменило ошеломлённое, недоверчивое выражение на абсолютно пустое, кожа его стала бледнее, а глаза резко закатились, после чего он обмяк на руках Накахары-сана, потеряв сознание.

Звук упавших рядом костылей прозвучал для Рю аккордами грядущей бури.

I

Голову будто ватой набили, и пробуждение совершенно точно не было из ряда лёгких и приятных. Осаму насилу разлепил налитые свинцом веки, кое-как перевернулся со спины на бок и, не сдержав усталого стона, приложил к тяжёлой голове ладонь. Почему-то было жарко и душно, как если бы у него внезапно поднялась температура. Перевернул ладонь тыльной стороной, коснулся лба. И правда горячий или ему просто казалось? Соображать получалось с трудом. Пульсация в височной области нисколько не помогала. Отстранённо он заметил, что повязка с правого глаза снова исчезла.

— Эй, он проснулся!

Звонкий девичий голосок долбанул сперва по барабанным перепонкам, а после и по голове в целом, и Осаму вновь застонал, стиснув зубы. Что ж такое-то? Где-то рядом послышались шаги и приглушённые голоса и вскоре краем глаза он заметил три вставших по правой стороне кровати фигуры, в которых легко узнал и своего бывшего наставника, и напарника, и будто бы прячущегося за ними раздражающего ученика. Просто чудесно. Подавив вздох, показательно закрыл глаза и поглубже зарылся затылком в подушку, давая понять незваным наблюдателям, что не настроен на какой бы то ни было диалог и вообще желает вновь погрузиться в блаженство сна. К сожалению, его желание было наглым образом проигнорировано.

— Дазай-кун, как себя чувствуешь? — голос Мори был пропитан чем-то вроде настороженного ожидания, но понять, позитивной или же наоборот негативной была эта окраска не получилось: его мозги всё ещё отказывались объективно воспринимать реальность и вопили о продолжении отдыха.

— Мгхн…

Сил отвечать что-то внятное банально не было. Голова раскалывалась, тело не желало двигаться. Неужели действительно заболел? Но когда?

— Эй, Дазай, не игнорь Босса! — А вот его дорогой напарник терпением как всегда не отличался.

— Да не ори так. — выдавил Осаму, насилу вновь разлепив веки и, скривившись в раздражении, посмотрел на Чую. Как он и подозревал, от света пульсация в мозгах усилилась. Осаму неуклюже перевернулся на бок, упёрся одним локтем в постель, а пальцы другой руки запустил в волосы. Пряди спутались, образовав несколько колтунов, но сейчас это была наименьшая из проблем. — Чего вы все тут столпились?

Ответа не последовало, что уже навело на ряд несвязных тревожных мыслей, и, вновь пожмурившись от головной боли, он заставил себя принять сидячее положение, подтянул к груди здоровую ногу, обхватил ту одной рукой, а локоть второй упёр в колено и подпёр ладонью лоб. В глазах всё ещё не было ясности, но уплывать сознание вроде не спешило. С другой стороны кровати выросло красное пятно, в итоге сформировавшееся в Элис.

— Привет. — тихо поздоровался он. Сил двигаться не было и часть его покорно ожидала, когда девочка влезет на кровать и демонстративно опрётся спиной о его ногу или бок. Элис всегда сторонилась его с тех пор как пробудилась «Больше не человек», но, когда способность исчезла, стала при каждом визите восполнять утраченные возможности и наслаждаться тактильным контактом. Она то играла с его волосами, то теребила бинты на руках, то придумывала ещё что-нибудь раздражающее, но безобидное. Теперь же она вновь не спешила оказаться ближе, застыв в нескольких шагах от кровати, и смотрела с явным сомнением. Да что происходило?

Мори кашлянул в кулак, разбивая затянувшуюся паузу, скрестил руки на груди.

— Дазай-кун, что последнее ты помнишь?

Осаму вымученно поднял на него взгляд. Сам вопрос не был странным, для Мори вообще было естественно задавать его, когда он заставал его в явно болезненном состоянии, но интонация — вот что действительно напрягало. В голосе бывшего наставника была лёгкая осторожность, а это точно не было хорошим знаком. Он слегка нахмурился, продираясь сквозь ватные воспоминания.

— Кажется, Чуя рычал на меня за попытку встать на костыли, а я пытался призвать его к здравому смыслу.

Ему всё ещё было нехорошо. Длинная фраза далась с трудом, потому что язык то и дело норовил заплестись и выдать какую-нибудь околесицу, но Осаму не был бы собой, если бы проиграл собственной речи. Ему удалось всё сказать внятно, но ненужным свидетелем его усилий стало дыхание, которое стало глубже и будто бы тяжелее. Как же ему хотелось спать. Но спать было нельзя — пока нет — он должен был хотя бы в общих чертах понять, что случилось, потому что оно наверняка было очень и очень важно. Он вновь закрыл глаза, погружаясь в калейдоскоп рваных мыслей и воспоминаний, с трудом различая, где заканчивались одни и начинались другие. Было что-то ещё. Должно было быть. Что-то, из-за чего он снова оказался в постели и собрал вокруг себя всех сочувствующих. Должно быть, видо́к у него был тот ещё, хотя, учитывая насколько хреново ему было… Он чувствовал себя таким измотанным, таким… пустым?

В голове неожиданно прояснилось, заставив резко распахнуть глаза в потрясении.

С удивительной чёткостью вдруг вспомнилось и собственное желание вырваться из-под способности напарника, и бело-голубая вспышка света, и то, как после он оказался в руках Чуи аки диснеевская принцесса, прежде чем внутри будто ластиком провели, стирая все испытываемые чувства и эмоции. В тот миг он ощутил себя таким фальшивым, таким безжизненным, что, видимо, мозг не справился с потрясением и отключился — потому что дальше он помнил только смазанные очертания Акутагавы на заднем фоне и поглотившую его тьму бессознательности.

Осаму тупо моргнул.

Несмотря на гудящую голову, он мог придумать только одно адекватное объяснение случившемуся.

— Судя по твоей реакции, ты всё вспомнил.

Это не был вопрос — чисто констатация факта, но Осаму всё равно медленно кивнул на слова Мори. Открыл рот и почти сразу закрыл его; слова, ещё толком не оформившиеся в мыслях, умерли на кончике языка. Он не знал, что сказать.

Вновь сомкнул веки, прислушиваясь к собственным ощущениям.

Ещё несколько часов назад где-то в глубине его тела урчало, переливалось различными оттенками то, что люди привычно и нисколько не задумываясь именовали эмоциями. Затапливающее унижение во время банных процедур; вспыхивающий гнев на препирания Акутагавы и липкий страх, когда тот впервые показал клыки и напал; укутавшее тёплым одеялом спокойствие по возвращении Чуи с той дурацкой долгой миссии и пьянящая радость после снятия гипса с конечностей. Всё это и отголоски ответвлений этих чувств успели не только пустить корни в душе, но и дать первые ростки, что дало ему чувство наполненности, которое в конечном счёте понравилось, но теперь…

Теперь там вновь было пусто.

Осаму машинально приложил ладонь к груди, сделал глубокий вдох. Снова прислушался.

Ни-че-го.

Будь он персонажем аниме или манги, в кадре наверняка бы появилась потрескавшаяся бесконечность земли и блуждающее по ней перекати-поле1. Твёрдое, ничем непоколебимое спокойствие, что поселилось и царило в нём с момента пробуждения способности и до той злополучной миссии, после которой жизнь встала с ног на голову, вновь поглотило целиком.

— Моя способность, — начал он и сам на долю секунды удивился, насколько ровно прозвучал голос, — она вернулась. Так?

— Так. — кивнул Мори. — похоже, моё предположение оказалось верным и твоему телу просто нужен был полноценный отдых, чему вечно активированная способность не способствовала. Теперь, когда восстановление почти завершено, ты вернулся в норму.

В комнате повисла звенящая, почти священная тишина.

Почему-то никто из столпившихся рядом не спешил как-то прокомментировать слова Мори, а у самого Осаму не было на это ни сил, ни желания. Он слегка повернул голову, положив на ладонь щеку, поднял взгляд в потолок. В норму, да? Поплутав глазами по сделанной Чуей вытяжке, отстранённо подумал, что пора бы уже убрать с глаз долой это безобразное напоминание о его худших днях. Или не таких уж и худших? — мелькнуло в сознании. Да, было сущей му́кой сутками напролёт не подниматься с постели и не иметь возможности даже обслужить самого себя, но… Но он впервые за многие годы смог ощутить себя человеком. Не оболочкой без чувств и эмоций, а нормальным, полноценным человеком со своими страхами, радостями и переживаниями. Препирания с Чуей заиграли настоящими красками, даря прилив сил, а напряжение, испытываемое при контакте с Акутагавой, ощущалось натянутой струной, способной порваться в любую секунду и это было по-своему волнующе. Даже разговоры с бывшим наставником — пусть те и случались гораздо реже чем хотелось бы, и он был готов признаться себе — приносили с собой что-то, что отзывалось где-то в подреберье, иногда тоскливо, болезненно ноя. Осаму не любил боль, особенно ту, что невозможно было унять таблетками, но почему-то этот её вид не воспринимался как неправильный.

А теперь всё это внезапно исчезло, оставив после себя чистое ничто.

И он впервые не был уверен, как должен реагировать.

И потому решил пойти по привычному сценарию и сперва выставить вон ненужных свидетелей, чтобы после постараться разобраться в самом себе.

— Что ж, значит, уже скоро вернусь к исполнению своих обязанностей. Чудно. Но сейчас я хочу спать, а ваши нависающие надо мной морды не дают этого сделать. — сделал пальцами жест «пока-пока». В принципе, это не было неправдой: глаза действительно слипались и шум в мозгах никуда не делся, но открыто признать, что ему плохо, да ещё и в присутствии ученика, не было тем, на что он готов был пойти. Мори едва заметно нахмурился, но ничего не сказал, что на самом деле было не очень хорошо (после его наверняка будет ждать выговор), Акутагава нервно закашлялся, принявшись бросать между ними опасливые взгляды и только Чуя возмущённо открыл рот, совершенно по-женски уперев оба кулака в бока.

— Эй, ты как с Боссом разговариваешь, совсем охренел уже?!

Голос у напарника был звонкий и оттого очень громкий, и Осаму пришлось проявить выдержку чтобы ненароком не закрыть руками уши: это бы взвинтило Чую ещё сильнее. Не то чтобы он ожидал, что напарник промолчит, но количество негодования в его голосе превысило безопасный уровень, так что, возможно, он и правда слегка перегнул палку, ляпнув нечто столь тривиальное в присутствии Акутагавы — из-за вялости своего состояния он позволил факту присутствия ученика ускользнуть от внимания — этот мальчишка не был частью их… нет, не семьи, а коллектива руководителей, так что возможно, такими словами он действительно рисковал пошатнуть авторитет Мори как Босса. Это было бы нехорошо.

— А почему Чиби-кун решил, что я говорил про Мори-сана? — так себе ход, если начистоту, но, во-первых, ему нужно было исправить ситуацию, а во-вторых, он никак не мог позволить себе оставить последнее слово за Чуей. — Морда означает часть головы со ртом у животного, а в этой комнате аж две собаки.

Очередной виток тишины продлился ровно три секунды.

Заходившие на лице Чуи желваки можно было фотографировать и использовать как эталон истинного негодования.

— Убью нахрен! — он схватил его за грудки футболки и встряхнул, от чего в глазах помутилось.

— Только сделай это безболезненно. — Осаму нацепил на лицо кривую улыбку, деланно хлопнул в ладони, но сил хоть как-то изобразить радость и предвкушение от потенциальной отправки на тот свет не осталось. Всё ушло в выплеск сарказма. И Чуя, уловив его истинное состояние, поджал губы, раздражённо фыркнул и неохотно разжал хватку.

— Что за придурок.

— Между прочим, кто так обзывается, тот сам так называется.

— Ты… — зарычал Чуя, но продолжить ему не дал Мори, шагнувший ближе и положивший одну руку на макушку ему, а пальцами другой зарывшийся в волосы Осаму.

— Мальчики.

И несмотря на то что не было в этом слове никакой угрожающей интонации, по спине всё равно пробежали мурашки. Почему-то вспомнились деньки четырёхлетней давности, когда им с Чуей было по пятнадцать и не проходило и дня, чтобы они не сцепились или не влипли в какую-нибудь дурацкую историю, желая показать друг другу собственное превосходство. Чуе тогда частенько прилетало от недовольной Коё деревянным веером по затылку и другим частям тела, а у Осаму с попеременным успехом то горели накрученные уши, то отнималась рука от многостраничных объяснительных, что Мори заставлял писать ручкой, а не набирать на компьютере, как всё остальное. Не то что бы кого-то из них это на самом деле останавливало.

Медленно и осторожно Осаму поднял из-под чёлки взгляд на бывшего наставника. Тот не выглядел раздражённым, но определённо не желал продолжения их «рутины», а, учитывая, что рядом всё ещё маячил Акутагава, им действительно следовало прекратить. Осаму старался не позволять себе ребячества в присутствии ученика, но, если бы они со Слизнем зашли дальше в своих спорах, вряд ли бы заметили, как опустились до уровня младшеклассников — была у них привычка кривляться и сыпать откровенно глупыми угрозами, из-за чего разок поприсутствовавшие при их «разборе полётов» переставали видеть в них Исполнителей и приходилось напоминать, что свои должности и уважение они получили не просто так. Мори — специально или нет — помог избежать катастрофы. Потому что Акутагава больше не смотрел на него верным пёсиком и, пусть и продолжал помогать и выполнять поручения, мог то фыркнуть в раздражении, то глаза закатить, и интуиция подсказывала, что это был лишь вопрос времени, когда он вновь оскалит на него свои клыки. Было бы катастрофой, растеряй он последние крупицы авторитета. Впрочем, «Больше не человек» вернулась, так что тот уже не смог бы ему навредить, не «Расёмоном» точно. Эх, Осаму начинал скучать по тому времени, когда любое его слово, взгляд или жест были нерушимым законом для этого мальчишки… Латекс медицинской перчатки не изолировал тепло чужих пальцев, и те спокойно перебирали его волосы, иногда подцепливая спутавшуюся от недавнего сна прядь-другую. Ощущения были и похожи на те, недавние, когда Мори теребил ему макушку голой ладонью, и в то же время разнились. И почему-то эта разница казалась не в пользу перчатки. Осаму едва заметно нахмурился, пытаясь найти логику в собственных ощущениях, но то и дело проносящаяся по венам прохлада обнуления не давала времени сосредоточиться и уловить их в достаточной для идентификации мере.

Общая разбитость и шум в голове нисколько не способствовали мышлению, лишь заставляли гореть лицо и вызывали цветные звёздочки в глазах.

Ему действительно нужно было хорошо отдохнуть и после поразмыслить обо всём наедине.

— Мори-сан, разве я неправ? — Осаму извернулся, полноценно заглянув бывшему наставнику в глаза. — Чиби-Чуя мой чихуахуа, он не должен лаять на своего хозяина, хоть вы скажите ему.

— Я натяну тебе язык на жопу, если ты не прекратить болтать эту хрень про собак! — рявкнул Чуя, не дав Мори даже секунды чтобы раскрыть рот.

— Это физиологически невозможно, гений, — разведя руками и скрывая усталость за снисходительной улыбкой парировал Осаму и недоуменно моргнул, указав пальцем на пульсирующую венку в районе виска уже начавшего откровенно рычать напарника. — А это у него не аневризма случайно?

Полное негодования Чуино «Чё?!» было перебито сосредоточенным «Покажи» от Мори, и следующие несколько секунд Осаму имел удовольствие не только посидеть в блаженной тишине, но и понаблюдать как бывший наставник притянул Слизняка к себе и внимательно рассматривал указанную им венку. Он, конечно, мог ошибаться, но, кажется, тот даже дыхание затаил от самой ситуации — во всяком случае, быстрое моргание и чуть поджатые губы с головой выдавали его неловкость.

— Похоже, ты своими шуточками просто поднял Чуе-куну давление, — констатировал Мори, наконец отпустив лицо Чуи, и тот поспешно выпрямился. Лихорадочно моргать, правда, не перестал.

Осаму несколько секунд тупо смотрел перед собой, обрабатывая услышанное.

— Слизняк, ты что, старый дед? — вырвались из горла два рваных смешка, и, словно по команде, мозг принялся генерировать новую насмешку. — Хотя, постой, слизни ведь живут максимум лет шесть; ты у нас не просто старый, ты уже древний!

«Больше не человек» среагировала спустя примерно сорок секунд, уничтожив едва начавшее разгораться веселье, и Осаму, пусть и мимолётно, не мог не задуматься, как сильно бы он смеялся с абсурдности ситуации, останься у него доступ к эмоциям. Это ведь действительно было смешно!

— Ладно, стоп, а сколько живут чихуахуа? Потому что ты хоть и слизень, но больше всё-таки собака и…

Лицо Чуи покрылось злыми красноватыми пятнами, замеченная ранее височная венка стала больше — Осаму мог поклясться, что видел, как та начала пульсировать, — и от синяка на всё лицо его спасло лишь то, что Мори изменил своё положение и обхватил Чую за плечи обеими руками.

— Ладно, Чуя-кун, не поддавайся на провокацию. Чем сильнее ты злишься, тем сильнее он наслаждается этим.

— При всём уважении, Босс, вы слишком многое ему спускает, оттого он и борзеет.

В глазах оставалось всё меньше ясности, веки всё сильнее слипались несмотря на короткий всплеск адреналина, и ему срочно нужно было обняться с подушкой, чтобы провалиться в сонное ничто, после длительного времени которого не было бы так плохо. Осаму удерживал на лице усмешку, довольно скалясь, и терпеливо ждал, когда наглый напарник вместе с не менее наглым бывшим наставником закончат ломать комедию и покинут, наконец, комнату.

К счастью, дольше ждать не пришлось.

Мори начал нести какую-то чушь про обещание угостить Элис пирожными из недавно открывшейся кондитерской, а девочка в свою очередь обошла кровать, протиснулись через Акутагаву и почти повисла на руке Чуи, щебеча что-то про его дар распознавать всё самое вкусное. Стратегия была ясна и стара как мир, но иногда классика — лучший выход из ситуации. Осаму махнул рукой, пробурчал что-то вроде: «ага, идите уже и поскорее накормите Элис», перевернулся на живот, зарылся носом в подушку. В таком положении он всегда засыпал гораздо быстрее, чем лёжа на боку или спине, как бы ни ворчал Мори, что так он создаёт лишнюю нагрузку на сердце, спину и шею, что впоследствии может привести к проблемам со здоровьем. Осаму не был уверен, что проживёт достаточно долго, чтобы эти самые последствия его настигли, это во-первых, а во-вторых, так он чувствовал себя в бо́льшей безопасности. Это ведь был инстинкт самосохранения любого живого существа — защищать во время сна брюхо и горло, разве нет? Так что он не видел никакой проблемы. Чуя продолжал что-то говорить, Мори и Элис что-то ему отвечали, а потом слух уловил желанное шарканье тапочек по ковру, и голоса стали тише, дальше. Отлично. Эти трое наконец вняли его желаниям и покинули комнату, а вот последовал ли за ними пёсик-Акутагава оставалось открытым вопросом. Осаму не хотел оставаться один на один с мальчишкой и тем более не хотел случайно открыть ему своё состояние. Да, на лице, очевидно, больше не было никаких реакций, но это не значило, что его всё устраивало. А Акутагава, увы, был совершенным профаном — даже, наверное, больше чем он сам — когда дело касалось чужих эмоций и переживаний. Тихое смещение чужого присутствия куда-то вправо известило, что подозрения подтвердились и ученик не соизволил оставить его в покое. Опять своевольничал. Осаму скривился в подушку, подавил порыв сместить голову, чтобы получить дополнительный доступ к кислороду.

— Дазай-сан, вы можете задохнуться, если будете лежать так.

Осаму тяжело вздохнул.

— Акутагава-кун, — он, несомненно, звучал сильно приглушённо из-за подушки, но менять положение в присутствии ученика после слов оного не хотел чисто принципиально. — Я кажется попросил всех оставить меня в покое, и Чуя, и даже Мори-сан отнеслись с уважением к этой просьбе. — Нервное втягивание ртом воздуха со стороны мальчишки почти заставило Осаму улыбнуться. Почти. — Так почему же ты думаешь, что ты выше Исполнителя или даже самого Босса?

* * *

То, что Дазай нисколько не был рад возвращению своей способности Чуя понял в тот самый момент, когда тот пренебрежительно пожал плечами и в своей паскудной манере попросил их всех оставить его одного. И конечно, можно было бы подыграть и оставить всё на волю Босса (который наверняка бы потурил его прихоти), но ведь имел же он право немного помучить эту Скумбрию за то что тот напугал его своим обмороком? Внутренний голос уверенно заявил, что имел, и Чуя без зазрения совести некоторое время поскалился в сторону напарника, словив при этом желание зарядить тому кулаком в челюсть, когда дурацкие шутки перешли границу. Спасибо Мори-сану, что остановил, потому в противном случае Дазай бы ему плешь прошел своим нытьём о себе несчастном и о том, какой он, Чуя, злой и бессердечный. Это ни в коем разе не задевало, но раздражало просто жутко.

Предлог Босса прогуляться до кондитерской был банальным, но хорошим, и они оставили Скумбрию на Рюноске.

Желанная передышка.

Элис вприпрыжку неслась по улице впереди планеты всей, напевая какую-то мелодию и, несмотря на то, что человеком она не была, Чуя не удержался от нескольких замечаний о внимательности и опасности автомобилей. Мори-сан слегка насмешливо прикрыл глаза и искривил губы, но не сказал ни слова против. Вообще к Элис Чуя испытывал неоднозначные чувства: с одной стороны, он видел ребёнка и инстинктивно присматривал за ней, периодически балуя, с другой — эта девочка была способностью, а не человеком, и он непроизвольно связывал её с хозяином, справедливо опасаясь делать или говорить при ней что-то, что Мори-сан мог расценить как-то по-своему и за что потом могло прилететь. Когда они с Дазаем были подростками, часто провожали Элис завистливыми взглядами, потому как за подобные истерики и пакости их бы наказали, а вот ей всё сходило с рук. Это было настолько несправедливо и настолько отдавало двойными стандартами, что они построили кучу теорий и догадок о том как на самом деле работает «Vita Sexualis». Самым странным было предположение Дазая, что Элис не имеет собственного сознания и попросту «транслирует» своим поведением и разговорами то, что на уме у самого Мори-сана. С одной стороны, оно казалось логичным — всё-таки она была способностью, — с другой, настолько разрывало мозг, что Чуя, на миг представив, что это Босс, а не девочка-способность швыряется рисунками, топает ногами и измазывает в красках подчинённых, покрутил пальцем у виска и заявил напарнику, что тот явно нажрался каких-то грибов, чтобы додуматься до подобного. Удивительно, но Дазай не огрызнулся, как обычно, а погрузился в какие-то свои раздумья, после чего наконец кивнул, соглашаясь: «Я тут вспомнил кое-какие моменты из детства, и, да, будь Элис действительно сознанием Мори, они бы просто не имели смысла». Не то чтобы Чую сильно это успокоило, но навязчивые странные образы покинули голову. Они сошлись на теории, что, видимо, Мори-сан мог иногда «подглядывать и подслушивать» глазами и ушами «Vita Sexualis», но не указывать ей мысленно, что делать. Для приказа, очевидно, следовало произнести вслух. Что-то по типу «Золотого демона» сестрицы Коё. Но мысли и чувства своего хозяина Элис явно улавливала, как и то, кому тот благоволил, а от кого хотел избавиться, и конечно же всячески старалась помочь ему воплотить задуманное — эту теорию подтверждали и слишком своевременные просьбы, а то и замечания с предложениями от девочки, и то, как «удачно» та «вспоминала» какие-нибудь важные детали или нюансы на тех же планёрках, и то, как под вполне безобидными капризами выводила из кабинета Босса тех провинившихся, кому Мори тихо благоволил, не позволяя везунчикам наломать ещё больше дров.

— Чуя, а ты уже что-нибудь пробовал тут?! — крикнула Элис, затормозив у дверей кондитерской и, обернувшись, помахав ему рукой в жесте идти быстрее.

С тихим вздохом Чуя скосил глаза на по-прежнему не торопящегося Босса и, мысленно взвесив все «за» и «против», продолжил идти размеренным шагом. Незачем было потурать детским капризам. Элис издали вскинула голову к небу, явно надувшись, несколько раз притопнула носком туфли, но больше кричать и привлекать внимание не стала.

— Я люблю сладкое, но не так сильно как ты, так что нет. — Подойдя, наконец ответил он, и от его слов в глазах Элис будто зажглись звёзды.

— Значит, сейчас мы с тобой попробуем все-все пироженки и выберем самые вкусные!

От перспективы разом попробовать весь ассортимент кондитерской едва не стало плохо, и Чуя натянуто улыбнулся.

— Если мы съедим столько сладкого только вдвоём, на следующий день у нас разболятся зубы, малыш. Да и некрасиво это, не позвать больше никого попробовать вкусненького — тебе бы ведь было бы обидно, если бы я или Мори-сан, или Скумбрия купили и съели что-нибудь вкусное, а тебя не позвали.

— Это другое… — надула щёки Элис, но, видимо, его доводы оказались довольно весомыми, потому как спустя некоторое время она таки нехотя кивнула: — ладно, мы оставим кусочек Ринтаро, Осаму и Озаки-сан.

— И Рюноске, — вспомнив про юнца нажал Чуя.

— Но он же никакой совершенно! — возмутилась Элис, но всё-таки кивнула, недовольно поджав губы и скрестив руки на груди. — Ладно, и ему тоже.

— Вот и славненько, — широко улыбнулся он, не удержался и потрепал светлую макушку девочки, получив в ответ шутливо-ворчливое: «эй!».

Они вошли в кондитерскую под перезвон колокольчика, и сидевшая за прилавком девочка-продавец резко подскочила, вытянулась в струну и почти по-военному оттараторила приветствие, не забыв предложить свою помощь с различными вопросами. Чуя с Боссом приветливо кивнули и принялись осматриваться, а Элис окинула её незаинтересованным взглядом, тотчас метнувшись к широкой витрине, где кружились на маленьких тарелочках разные сладости — как европейского образца, так и традиционные японские — и припала носом к стеклу, разглядывая каждый виток кремового декора. Чуя скользнул взглядом по высокой витрине с тортами — каких там только не было: и с ягодами, и без, и большие, и совсем маленькие, и с различными зефирками, леденцами, шоколадными фигурками котиков, зайчиков или каких-то аниме-персонажей и почти полностью пустые — кондитерская и правда старалась охватить максимальную потребительскую аудиторию и это вызвало улыбку. Он прошёл к стеклу, уверенный, что где-то за этим сладким многообразием наверняка скрывался самый простой клубничный торт — потому что кто откажется от вкусной классики, которая так по душе очень многим? — и довольно хмыкнул, поняв, что не прогадал. Между несколькими пирожными и одним клубничным тортом Элис всегда отдавала предпочтение последнему.

— Элис-тян, иди сюда.

Элис вприпрыжку оказалась рядом, и он поднял её под подмышки, позволив рассмотреть все выставленные торты.

— Клубничный! — радостно взвизгнула девочка. — Я хочу его! Хочу!

— Что, но ты же уже выбрала пирожные в виде кошачьих мордочек? — устало повернулся Мори-сан, уже доставший карту, чтобы расплатиться за небольшой пакет со сладостями.

— Но тогда я не видела клубничный торт! — отрезала Элис, отвернувшись, а в следующую секунду подбежала к нему и состроила самое жалостливое личико: — ну купи, я даже отдам тебе кусок Осаму или Акутагавы!

Чуя прикусил внутреннюю сторону щеки, чтобы не рассмеяться и сохранить лицо и, прекрасно зная, чем закончится очередное препирание Босса с Элис, сделал продавщице знак упаковать торт, на который ранее указала девочка. Та замешкалась, бросила взгляд на неоплаченный, но уже пробитый пакет с пирожными, видно, гадая про себя, придётся ли ей делать возврат, но в итоге молча кивнула и осторожно взяла с витрины тортик, ловкими жестами перевязала коробку тесьмой. Пробивать, правда, не спешила — лишь поставила у прилавка и ожидающе посмотрела на играющих в гляделки Мори-сана и Элис. Чуя подавил улыбку. Наверное, как хорошему подчинённому ему следовало достать свою карту и оплатить, но чутьё мафиози предупреждающе порыкивало не дёргаться — нужды в деньгах у него, конечно, давно не было, но спустить их все на ветер за каких-то пару дней для ребёнка вроде Элис точно не было невыполнимой задачей. И на все возражения и отказы она бы нашла миллион аргументов и лазеек.

Они с продавщицей подождали ещё около пяти минут — за которые Чуя успел насмотреть и доложить на прилавок набор из четырёх пирожных-мордочек животных, — прежде чем Мори-сан капитулировал и вновь повернулся к кассе, с видом совершенно побеждённым кивнув на все сладости и махнув картой. Девушка, не скрывая довольной улыбки, пробила товар, услужливо придвинула терминал и с радостным возгласом: «спасибо за покупку, приходите ещё!» протянула чек. Ответное: «обязательно!» от Элис было не менее радостным.

— Элис-тян, на, — Чуя протянул девочке ладонь с одной купюрой и целой горстью монет, когда они завернули за угол и оказались вне поля зрения редких прохожих.

— Что это? — изогнул бровь Мори-сан, — она так с тобой насобирает на какую-нибудь очередную пакость, от которой у меня и всех вокруг снова случится мигрень.

Память услужливо подсунула момент, когда Элис купила на свои «карманные» глиняную птичку-окарину и почти на всех этажах Организации на протяжении нескольких дней разносились эти режущие слух звуки. Потом Босс не выдержал и, кажется, выкинул в окно «музыкальный инструмент» под коллективный выдох облегчения от сотрудников и истеричный крик девочки. Что тогда было — ужас. Чуя фыркнул, не сдержав смешок, и поспешно прикусил внутреннюю часть щёк в попытке придать лицу выражение невозмутимости. Эх, у Скумбрии это получалось гораздо, гораздо лучше.

— Я не устоял, когда увидел, — потянувшись к пакету и выудив из него заветную коробочку, пояснил он. — Обязательно дам этому гаду щенка и посмотрю как его рожу перекосит от негодования. — засмеялся он. — А мальчишке будет ёжик.

— А мне кто? — повисла у него на руке Элис.

— Ты же у нас любишь котиков, верно? — Чуя кое-как отцепил от запястья хваткие пальцы девочки и, заручившись её быстрыми кивками, раскрыл коробку и достал пирожное в виде мордочки трёхцветного котёнка. — это тебе. А это вам, Босс, — он протянул пирожное-волка, — вы такой же сильный и мудрый, а ещё вожак нашей стаи.

— А ты, Чуя-кун, стало быть, лис. — Мори-сан насмешливо изогнул губы на оставшееся пирожное, аккуратно приняв свою порцию сладости. — такой же ловкий, хитрый и рыжий.

Чуя был уверен, что покраснел до самых волос. Ему было всё равно, пирожное в виде какой зверушки ему останется, и потому он совершенно не обратил внимание на собственную схожесть с бисквитным рыжим лисёнком, чьи шоколадные глаза-бусины будто бы смотрели на него со скрытой насмешкой. Если бы хренов Дазай указал на этот глупый факт раньше Босса, не было бы спасенья от дурацких комментариев и подколов.

— Кстати, ты сказал, Акутагаве-куну отдашь ёжика?

Чуя задумчиво кивнул, параллельно размышляя, стоит ли съесть своего лиса сейчас, шагая по улице, или же наплевать на реакцию Скумбрии и насладиться десертом под чашечку чая. Нет, как бы ни старался, он просто не сможет не реагировать на слова придурошного напарника и всё закончится хорошо если только словесной перебранкой.

— Когда к нему пытаешься прикоснуться, он словно сворачивается в клубок и выставляет колючки. Дазай его зашугал, садист конченый.

Мори-сан отвечать не спешил, видимо задумавшись. Чуя бросил взгляд в сторону соседнего дома, нехорошо прищурился и подцепил носком кроссовки небольшой камушек, пнул тот в сторону скалящейся, крадущейся к мусорным контейнерам собаки, придав ускорение гравитацией. «Снаряд» пролетел в полуметре от носа животного, заставив то шарахнуться назад, гулко врезался в стоящее на пути дерево, распугав воробьёв, и наконец привлёк внимание худого кота, который до этого был так поглощён найденными у контейнеров объедками, что совершенно не заметил крадущейся собаки. Поджав уши и хвост, тот сиганул на каменное ограждение, не забыв, впрочем, прихватить с собой оставшийся кусок своего ужина, выгнул спину дугой, демонстрируя, что бояться не собирается. Поскалившись ещё немного, но поняв, что добыча теперь вне досягаемости, собака бросила взгляд на Чую, потом снова на кота и, вдруг поведя ушами и что-то обдумав своими собачьими мозгами, развернулась. Чуя проследил за её взглядом, заметил выскочившего из-за дома взъерошенного ребёнка с поводком в руках и удержал на языке возмущённый окрик, что животное нельзя спускать вне специальной площадки. Не было нужды привлекать к себе внимание — всё-таки не один шёл, а с Боссом.

— Я думал, ты отчитаешь пацанёнка, — посмеиваясь, прокомментировал Мори-сан, когда они свернули на ведущую к одной из парковок Организации дорогу, но, прежде чем Чуя успел аргументировать, сменил тему: — Возвращаясь к Акутагаве-куну, как он тебе? Я могу ошибаться, но кажется он смотрит на тебя гораздо охотнее, чем на Дазай-куна.

Чуя растерялся.

— Я… Думаю, всё дело в тренировках. Наверное. — Он заправил выбившуюся прядь за правое ухо, — как бы Акутагава ни старался и как бы ни пытался вывернуться наизнанку, «Расёмон» будет рассеиваться каждый раз, стоит активироваться «Больше не человеку», и, не знаю, но мне кажется, это не способствует поднятию его самооценки. «Смутная печаль» не блокирует чужие способности, хоть и может влиять на них, так что со мной он может видеть результаты своих трудов. — Чуя повёл рукой, жестикулируя в инстинктивном желании лучше передать свои слова. — Кстати, вы знали, что Дазай стрелял в него на своих «тренировках»? — сделал кавычки пальцами свободной руки, в другой всё ещё держа контейнер с пирожными. — А ещё каждый раз избивал в кровь за его проигрыши из-за их способностей! Это же верх идиотизма, а он ещё позиционирует себя как самый умный! Как юнец должен нанести ему урон «Расёмоном», если этот «Расёмон» исчезает при контакте с обнуляющим эспером? Ублюдок конченый! — на эмоциях высказался он и вспомнил, что Мори-сан был пусть уже и бывшим, но всё-таки наставником и опекуном Дазая. Щёки слегка запекло от стыда. — Простите.

Рука Мори-сана легонько похлопала его по плечу, разом сбросив все оковы напряжения.

— При всей его гениальности и способности к стратегии, в общении с близкими ему людьми Дазай-кун полный ноль. К моему большому сожалению. — Мори-сан тяжело вздохнул, сделав Элис жест не мешаться под ногами, а идти вперёд, искривил губы в горькой улыбке. — И нет, я ничего не знал про его… Способы обучения Акутагавы-куна. Думал, раз он сам вцепился в этого мальчика, то будет нормально к нему относиться. Прогадал, получается.

— При всём уважении, но, по-моему, он ни к кому нормально не относится, просто неспособен на это. Ну разве что с тем шестёркой оставлял свои идиотские шуточки, но, уверен, просто потому что способность предвидения позволяла тому подобрать нужные слова, чтобы он сел на жопу. Простите ещё раз.

Мори-сан устало вздохнул и покачал головой, подняв при этом ладонь в знак того, что не злится. Взгляд Чуи смягчился, а губы расплылись в непроизвольной улыбке.

Конечно, было неправильно разговаривать с Боссом Организации подобным образом — буквально за то же он сам постоянно ругался с Дазаем, — но из-за того, что присягнул Мори-сану на верность всего в пятнадцать, общались они гораздо чаще, чем должны начальник и подчинённый, и темы их разговоров всегда выходили за рамки деловых отношений. Не сразу, но этот мужчина стал ему родным человеком, с которым Чуя мог не стыдиться показать эмоции и поделиться переживаниями. Коё, разумеется, тоже всегда его поддерживала, но были моменты, когда нужен был совет не от девушки, старшей на каких-то четыре года, а от по-настоящему взрослого человека, чисто в силу жизненного опыта способного посмотреть на ситуацию с разных сторон. Дазай, когда узнал, попытался подтрунить нам ним, мол, он маленький не только по росту, но и по мозгам, раз не может сам решить свои проблемы, но был успешно заткнут самим Мори-саном, припомнившим ему какие-то феерические огрехи. Скумбрия тогда возмущённо и беззвучно открывал и закрывал рот как настоящая рыба, и было жутко приятно осознать, что, несмотря на узы опекуна и подопечного, Мори-сан не ставил Дазая выше и относился к ним одинаково. Учитывая, что они были погодками, это было невероятно важно.

Чуя запрокинул голову, когда сверху раздался похожий на пищащий смех звук, проводил взглядом чайку и прикрыл глаза, по привычке потянувшись к волосам придержать оставленную в убежище шляпу, когда в лицо дунул порыв ветра.

II

Рю отскочил в сторону, и в следующий момент на место, где он только что стоял, грохнулась толстая балка. Позади едва слышно что-то зашуршало, заставив обернуться. Никого. Он напряг каждый мускул своего тела, обыскал глазами каждый уголок и каждую нишу, где мог затаиться противник. «Расёмон» струился вокруг широкой зелёной лентой, защищая от возможного нападения наиболее уязвимые части тела — пусть пока и не получалось сохранять его непроницаемым куполом во время движения, даже такая местами дырявая защита была лучше нулевой, — но атаковать его не спешили. Пока что. С начала использования способностей на тренировках Накахара-сан перестал следовать какой-то определенной тактике и мог то выскочить на него в лоб, то выждать четверть часа в «засаде», а то и вовсе напасть исподтишка или со спины. Рю почти сломал мозги, пытаясь вычислить хоть какую-то закономерность и предугадать, какой будет следующая атака, и в итоге пришёл к выводу, что никакого чёткого плана чередования у Исполнителя не было и решение о том или ином способе нападения тот принимал за секунду до этого самого нападения. Впрочем, тому было вполне разумное объяснение: Накахара-сан открыто заявил, что хотел бы, чтобы он научился чувствовать опасность. И, видимо, беспорядочные, но невероятно точные, а иногда и болезненные атаки были лучшим способом натренировать эту сторону интуиции. И это захватывало. Рю боялся признаться сам себе, что был в восторге от такого типа тренировок: да, когда Накахара-сан хлопал в ладони, сообщая об окончании, он чувствовал себя выжатым лимоном, но он как будто каждый раз выступал против нового противника. Очень хитрого и очень сильного противника. И от этого кипела кровь и в груди пожаром разгоралось какое-то странное, до сих пор не испытываемое, но невероятно приятное чувство, от которого губы как-то сами собой растягивались то ли в оскале, то ли в безумной улыбке, подавить которую не было смысла даже пытаться — та возвращалась снова и снова с завидным упорством. Накахара-сан на это посмеивался и говорил, что он входит в азарт. Это было странно, неправильно и наверняка Дазай-сан бы не одобрил подобного ребячества — потому что в азарт входят только ведомые эмоциями от игры дети, а обучение управлению способностью в бою не было игрой и он сам давно не был ребёнком, — но почему-то Рю совершенно забывал про своего наставника и его мнение в такие моменты и просто… Наслаждался тренировкой.

С Дазай-саном такого никогда не случалось: всё его существо было слишком занято тщетными попытками угодить учителю и избежать ненужной боли.

С Накахарой-саном же… всё было иначе. Не было этого ощущения бесконечного напряжения и ужаса, не было нужды вновь и вновь растаптывать самого себя. Даже хмурые взгляды и подзатыльники, которые порой прилетали, когда он по сотому кругу делал что-то не так, не вызывали внутреннего трепета и не причиняли какой-либо боли. Скорее служили досадным напоминанием, что он снова умудрился пропустить объяснения мимо ушей и заставляли стараться исправить оплошность.

Рю максимально беззвучно вдохнул и выдохнул, переставил ноги чуть шире и слегка согнул в коленях, формируя устойчивую и пружинистую позицию, которой Накахара-сан успел вынести ему мозг — хватит выпрямлять ноги, ты не успеешь ни увернуться, ни сам нанести удар в такой стойке! Накахара-сан не показывался на глаза уже больше получаса, вместо этого шурша тут и там кусками разрушенных блоков, запуская в него чем-нибудь громоздким и периодически бросаясь с разных сторон склада мячиками для пинг-понга — те символизировали пули и от каждого из них следовало увернуться — в явном стремлении запутать и не позволить определить своё местоположение.

Это и было сегодняшней задачей тренировки — определить укрытие противника.

Сердце внутри бешено стучало, разгоняя по венам жаркий адреналин, по лицу и шее струились капли пота, уже насквозь промочив воротник мастерки и футболку под ней, но настроение было на высоте. Рю сделал выпад вправо, потом отпрыгнул назад и тотчас мазнул животом по полу, уклоняясь от атаковавших мячиков; ещё два, летевшие в спину, столкнулись со щитом «Расёмона» и, бесславно упав на пол, засветились алым и поднялись в воздух, норовя куда-то улететь. Он завертел головой в противоположном направлении, понимая, что столь явное указание местоположения совершенно точно было ловушкой — он уже столько раз вёлся на этот манёвр, что попасться снова было бы крайне неловко и стыдно. Кашель настиг в самый важный момент и если первые его позывы получилось просто прикрыть рукой и проигнорировать, то дальше приступ усилился, заставив схватиться за грудь и согнуться пополам. Содрогаясь, Рю сквозь чёлку продолжил наблюдать за массивной колонной под потолком, за которой легко мог бы укрыться Накахара-сан и которую он уже некоторое время подозревал как убежище Исполнителя. Едва заметный алый всполох, зажёгшийся возле колонны, подтвердил догадку, и Рю, всё ещё не прекратив кашлять, выставил часть «Расёмона» щитом, укрываясь от полетевших в него двух мячиков, а вторую вытянул в лезвие и направил вверх. Удар способности о стену сопроводили грохот и вздыбившаяся пыль, и Рю поспешно создал себе маску из клочка «Расёмона», что оставался незадействованным ни в защите, ни в атаке. Это предложил Накахара-сан, быстро сложивший два и два и заметивший, что, раз его способность является видоизменяющейся тканью, её можно использовать и по более прямому назначению, а именно защите органов дыхания от пыли.

К горлу приставили лезвие ножа и обхватили плечо рукой, вынудив слегка прогнуться назад.

— Смог понять, где я, хорошо. Но над концентрацией внимания стоит поработать: ты отвлёкся на создание маски и этим дал мне возможность зайти с тыла. — Несмотря на его промах Накахара-сан не звучал злым или недовольным, наоборот, в голосе проскальзывала улыбка.

— Вы ещё не победили, — чуть повернул голову Рю и изменил «Расёмон», вырастив из щита тонкие, но острые шипы. Накахара-сан отскочил, вынужденно отпустив его.

— Ах ты ж… Мелкий засранец, — довольно оскалился тот. — Можешь ведь, когда захочешь.

Рю ответил едва заметным выпячиванием груди и поднятием подбородка. С Дазай-саном он бы в жизни не рискнул вести себя столь дерзко и вызывающе, но Накахара-сан не акцентировал внимания на субординации и, казалось, оставался доволен, когда он находил в себе смелость огрызаться не только способностью, но и языком. А ещё всегда обращал внимание в первую очередь на верные его шаги и рефлексы и, хваля, не делал из похвалы цирка и одолжения. В его словах никогда не было проглядывающей издёвки или злой насмешки. И это тоже было одной из причин, почему тренироваться с ним было так легко и приятно, даже с учётом, что получалось не всё и не всегда.

— Я…

Новый, гораздо более сильный приступ кашля не позволил закончить. Рю зажмурился, обхватил одной рукой грудь, другой — горло. Его лёгкие сражались то ли с проникшей сквозь «Расёмон» пылью, то ли с болезнью, сотрясая тело и отзываясь пульсирующей болью в районе лба, и он не мог сосредоточиться ни на чём другом. Спины коснулась чужая рука, сделала успокаивающий круг и замерла в районе лопаток.

— Постарайся медленно втянуть воздух носом.

Попытка следовать указаниям обернулась новым, ещё более яростным кашлем, от которого он инстинктивно присел скачала на корточки, а после и вовсе плюхнулся коленями на пол. Рука со спины, впрочем, не исчезла и чужой голос не наполнился раздражением.

— Ещё раз. Не спеши. Медленно вдохни носом и медленно выдохни через рот. Сложи губы как если бы в трубочку дул. Давай.

Как в тумане Рю попробовал ещё раз. И ещё. На третьем круге дышать стало легче, интенсивность кашля сократилась. Грудная клетка судорожно сжималась и разжималась, отдавая болью где-то меж рёбрами, и на мгновение он отстранённо удивился про себя, почему в этот раз не было крови. То есть, с момента тренировок с Накахарой-саном он ни разу не кашлял кровью, но и настолько сильных приступов у него не было.

— Лучше? — прозвучало над ухом, и Рю устало кивнул, слегка скосив глаза на руку Накахары-сана, которой тот продолжал периодически выводить круги на его спине. Дазай-сан скорее бы ударил за неспособность справиться с собственным организмом — ни с того ни с сего мелькнула мысль, и он опустил глаза в пол.

Как-то само собой начало то и дело возникать сравнение наставника с его напарником, и эта кардинальная разница в отношении и реакции на то или иное действие вводила в тупик, вызывала неприятное, тянущее чувство в животе, словно внутренности скручивались в узел и никак не хотели принимать правильное положение. Почему Накахара-сан был так добр к нему? Почему не бил за оплошности? За три с лишним года Рюноске успел смириться и принять как нечто собой разумеющееся, что он был никем и звать его было никак и, соответственно, наставник не обязан был реагировать на его осторожные вопросы или просьбы — это была только его, Рю, проблема, если он чего-то не понимал или понимал не так. Удары, оскорбления, крики и наказания-наказания-наказания — всё это стало рутиной, и оттого, наверное, так пугающе и непривычно было совершено другое, нормальное отношение. Словно он действительно был человеком, а не бешеным псом Организации, как его успели прозвать как в узких, так и в широких кругах.

— Откуда вы знаете как подавить кашель? — рискнул задать глупый вопрос он и непроизвольно напрягся.

Накахара-сан сделал ещё один успокаивающий круг по его спине, легонько похлопал по плечу и встал на ноги.

— Я много чего такого знаю, — как-то печально улыбнулся он, протянул руку. С внутренним трепетом Рю решил принять помощь. — А что касается твоего вопроса, откуда, то… Методом проб и ошибок, полагаю. В своё время я как бы присматривал за стайкой детей, а болезни среди них — дело привычное, особенно зимой и осенью. У меня хороший иммунитет и я почти не болел, поэтому часто был единственным, кто возился со слегшими. Был с нами пару месяцев и совсем мелкий пацан, который неудачно упал и что-то нарушил себе в позвоночнике — может сломал, я не врач, не знаю, — и, соответственно, не мог сам ничего делать. От него разило мочой и дерьмом и никто не хотел даже подходить к нему, так что я… Меня кучу раз вырвало, прежде чем понял, что это не столько сам запах и вид, сколько вот тут, — он постучал себя пальцем по лбу, — и тогда начал убеждать себя, что имею дело с чем угодно, но не с тем, что вижу. Не сразу, но помогло.

Рю изумлённо моргнул несколько раз, обрабатывая новую информацию. Он никогда не задумывался о жизни кого-либо до вступления в Организацию и теперь, услышав часть истории Накахары-сана, непроизвольно попытался заполнить эти пробелы. Стайка детей? Присматривал за ними? Из того что он знал, Накахара-сан присоединился к мафии в пятнадцать лет и был на несколько месяцев старше Дазай-сана (который в свою очередь был на два года старше его самого), так что наверняка возился с детьми, будучи младше. Минимум лет четырнадцати, получалось. Приют? Но тогда рядом были бы взрослые и позаботились бы о пострадавшем ребёнке, а не оставили его на подростка, верно?

— И… что с ним стало в итоге? — поинтересовался он.

— Умер. — пожал плечами Накахара-сан, опустив взгляд куда-то вниз и в сторону. — Я тогда знать не знал, что от долгого лежания в одной позе кожа проседает и образуется рана. Она заразилась, а антибиотиков у нас никогда не было.

Рю беззвучно вдохнул. Значит… Беспризорники? Как они с Гин? Жил ли Накахара-сан в трущобах Сурибачи или же нашёл себе местечко наверху, среди какого-нибудь недостроя или заброшки?

— Ладно, это всё неважно. — бодро прервал его размышления Накахара-сан, махнув рукой. — Пошли домой, а то Скумбрия плешь проест своим нытьём, что его бросили.

После недолгих препирательств Рю пришлось-таки лезть в душ первым. Он не любил водные процедуры по причине невозможности, если вдруг что, использовать «Расёмон» из-за своей наготы, но тёплая, граничащая с горячей стекающая по лицу и телу вода была приятной. Ноющие после тренировки мышцы расслаблялись под ней, пот покидал поры кожи, даря великолепное чувство чистоты, и от пропитанного паром воздуха было гораздо легче дышать. Тревога тоже притупилась, пусть и не исчезла полностью, хоть слова Накахары-сана всё ещё бились о мозги, слегка дезориентируя.

— Я хочу убедиться, что у тебя не будет проблем с этой техникой, когда мы закончим тренировки.

Закончат?

Почему?

Вернее, не «почему», а «когда». Рю прикрыл глаза, запрокинул голову, позволив воде вновь запутаться в так и не отросшей чёлке и сполоснуть лицо. Он понимал, прекрасно знал, что его наставником был Дазай-сан и только он, а Накахара-сан лишь по милости душевной решил помочь ему с тренировками. Он не был его учителем и не обязан был с ним возиться и что-то объяснять и тем не менее делал это.

Нужно было быть благодарным и не наглеть, ожидая бо́льшего.

И всё-таки где-то за рёбрами болезненно скулило и стонало от одной лишь мысли о возвращении к прежнему формату тренировок. Рю всегда был реалистом и потому не питал иллюзий, что в их отношениях с наставником хоть что-то изменится в лучшую сторону: Дазай-сан никогда бы не стал вести себя хоть сколько-то подобно Накахаре-сану. Особенно после того как Рю проявил верх дерзости и посмел напасть на него. От воспоминаний по спине и рукам пробежали мурашки, и Рю добавил горячей воды, надеясь смыть холодок страха. Теперь, когда способность Дазай-сана вернулась, когда «Расёмон» вновь был совершенно бесполезен… Помотав головой, не желая представлять себе множество способов, которыми наставник пожелает отомстить ему, — а что так и будет сомневаться не приходилось: Дазай-сан был довольно злопамятным, — он провёл ладонями по лицу, помассировал веки и плавным движением выключил воду. Схватив полотенце, первым делом растёр липнущие к щекам мокрые волосы, из-за чего те вздыбились ёжиком, после обернул тело и принялся быстро вытираться: следовало поскорее освободить ванную для Накахары-сана.

— Ну и чем вы со Слизняком занимаетесь на этих ваших тренировках?

Это был очень неожиданный вопрос, особенно учитывая, что Дазай-сан задал его не отрываясь от своей PSP, на экране которой, судя по доносящимся звукам, вовсю шло кровопролитное сражение.

Рю поджал губы и непроизвольно напрягся.

Голос Дазай-сана сочился деланным безразличием, что свидетельствовало совершенно об обратном, и не было уверенности, с какой целью тот действительно интересовался: до этого дня ему было решительно всё равно, где пропадает его ученик и что делает. И тем не менее просто промолчать было нельзя. Быстро прикинув пару наиболее опасных сценариев, Рю решил начать с обороны и перевести все возможные стрелки на того, кто от вероятного недовольства Дазай-сана точно не пострадает и даже, если понадобится, даст отпор:

— Накахара-сан сказал, я должен уметь сражаться с активированным щитом «Расёмона», а ещё научиться предугадывать движения и логику противника. — выдал на одном дыхании, переступил с ноги на ногу и почти незаметно распрямил плечи. Он должен был быть уверенным. — Этим мы и занимаемся.

Наставник протяжно хмыкнул, с задумчивым видом вдавил в приставку одну из кнопок, дождался какой-то стрёмной музыки, видно, победной, и только после выключил экран и поднял на него глаз. От пристального его взгляда Рю едва не передёрнуло.

— И как, есть реальные успехи или Чуя нахваливает тебя только чтобы поиграть мне на нервах?

От услышанного Рю растерялся. Чего он точно не ожидал, так это что Накахара-сан станет упоминать о его успехах перед его наставником, а потому совершенно не знал, как реагировать. С лёгкой гордостью подтвердить чужие слова? Пожать плечами и промолчать? Признать себя всё так же ни на что не годным? Что из этого Дазай-сан хотел от него услышать? Мысли метались, в голове проносились варианты различных сценариев, и всё это сильно давило на психику. Он вновь сам того не сознавая ссутулился, обхватил себя за локти в попытке успокоиться. Сделал несколько быстрых вдохов и выдохов.

— Накахара-сан говорит, что у меня получается, — опустив взгляд в пол, тихо ответил он, но учитель, конечно же, остался недоволен.

— Я не спрашивал, что говорит Чуя, я это и так знаю. Я спросил, заслуженно ли он хвалит тебя, действительно ли ты стал так хорошо управляться со своей способностью?

Это была ловушка. Всё, от голоса до скептичного взгляда Дазай-сана кричало, что тот нисколько не верит в успех ученика и только и ждёт возможности доказать правильность своих мыслей. Что Рю усвоил наверняка, так это болезненную истину, что никогда не сможет сделать в его глазах достаточно; что тот никогда не скажет, что он хорошо поработал и тем более не будет гордиться. За каждой отчаянной попыткой доказать свой успех следовало суровое тыканье лицом в грязь, зачастую буквально. Дазай-сан был уверен, что он ни на что не годен, и безопаснее было стиснуть зубы и согласиться. В конце концов, тот был не только его наставником, но и Исполнителем, а значит мог смотреть дальше и глубже. Так что короткое и лаконичное «нет» было самым логичным и верным ответом.

— Да. — вместо этого вылетело изо рта.

В одну секунду Рю испугался, а в другую заставил себя распрямить плечи и вскинуть подбородок. Накахара-сан говорил, что ему следует быть увереннее в себе и, вспомнив и проанализировав взаимоотношения Дазай-сана с напарником, Боссом или даже коммандером «Чёрных ящериц» Хироцу Рю пришёл к странному выводу, что, вероятно, умение отстоять свою позицию было одним из пунктов, необходимым для признания наставника. И раз так, он был готов попробовать. Пусть отточенные за почти четыре года инстинкты и кричали ему, что ничем хорошим всё это не кончится.

— Я очень старался и наконец стало получаться. Так что, думаю, он заслуженно меня похвалил.

Ну вот, он дерзнул заявить всё Дазай-сану прямо в лоб. Глаз наставника заметно расширились: видимо, тот ожидал совсем не этих слов, и Рю подавил глотательный рефлекс. Нельзя было показывать свою неуверенность, нельзя.

И раз теперь полностью поймал его внимание….

— И, Дазай-сан, — на мгновение Рю засомневался, но поспешно отбросил тревогу в сторону. Учитывая, что учитель шёл на поправку довольно быстро, другого такого шанса могло и не представиться. Он глубоко вдохнул, собираясь со словами, сжал вспотевшие ладони в кулаки и согнул спину в поклоне: — я приношу искренние извинения за то моё нападение на вас. Это было непозволительно.

После произнесённых слов выпрямиться без соответствующей команды оказалось морально тяжелее, чем можно было представить, но Рю справился. Даже свёл брови к переносице и поджал губы, чтобы казаться серьёзнее и решительнее.

— Это ты так меня задобрить перед возобновлением тренировок решил, что ли? — расплылся в нехорошем оскале наставник. — Думаешь, какие-то слова способны стереть суть сделанного? Напрасно. Я не сообщил Боссу только потому что хочу сам преподать тебе урок.

— Я знаю. — мрачно кивнул Рю, чем вызвал второе удивление учителя. Тот даже принял нормальное выражение лица и склонил голову набок, словно наткнулся на занимательную головоломку. Рю прикрыл глаза и снова их открыл. Уровень наглости за последние четверть часа превысил все мыслимые и немыслимые границы, но отступать было попросту некуда, и он решил идти до конца: — Пусть вы и нарочно спровоцировали меня тогда, я не должен был нападать на того, кто не мог защититься или ответить. Именно за это я и извинялся.

В глазу наставника сверкнуло и исчезло что-то неуловимое.

Тишину разрезал недовольный наигранный вздох.

— Похоже, помимо тренировок тела, мой напарник ещё и залез тебе в голову. — всплеснул он руками. — Ну да ладно, будь по-твоему, Акутагава-кун. На первой же тренировке продемонстрируешь, чему научился за это время, а я посмотрю и скажу, действительно ли Чуя не потратил на тебя своё время впустую.

Рю чинно, почти торжественно кивнул.

— Клянусь, я заставлю вас вымотаться и признать мою силу.

— Ага-ага, — отмахнулся от него как от надоедливой мухи Дазай-сан, вновь взявшись за приставку и погрузившись в её зажёгшийся экран.

Рюноске ещё раз поклонился, демонстрируя уважение, размеренным шагом покинул спальню и, лишь растянувшись на своём диване, смог сбросить оковы напряжения. Коснулся предплечьем лба, прикрыл горящие веки. Непроизвольно прислушался к доносящимся из ванной звукам льющейся воды, которой сейчас смывал с себя усталость Накахара-сан.

«Дазай, конечно, та ещё сволочь и змеюка подколодная, но ему сейчас тяжелее всех в этой ситуации», — вспомнились его слова в тот ставший переломным день.

Тщательно обдумав и взвесив услышанное, Рю пришёл к выводу, что поступок и правда его не красил и следовало извиниться, но… Идти тогда с повинной не казалось хорошей идеей, потом Дазай-сан деланно игнорировал его существование, потом тренировки с Накахарой-саном перешли в постоянный режим и он сосредоточился на освоении новых навыков… А потом способность Дазай-сана вдруг вернулась. Наверное, в глазах наставника эти запоздалые извинения и правда выглядели как попытка спасти свою шкуру, впрочем… Рю перевернулся на живот, свесил правую руку вниз, а левую согнул в локте, положив на ладонь щеку. Мысли роились, оседали в мозгах, норовя захватить сознание в причудливый круговорот надежд и сомнений, вырваться из которого было бы очень непросто — в чём он уж точно преуспел за годы своего ученичества, так это в самотерзании.

Дазай-сан никогда не был к нему мягок.

Никогда не хвалил и даже не намекал, что хоть что-то Рю сделал правильно или хотя бы не так плохо.

Он привык к этому.

Привык считать себя ни на что негодным. Смирился с колючими чужими словами о бесполезности своей способности, пусть в глубине души и лелеял робкую надежду однажды доказать обратное. Занятия с Накахарой-саном стали глотком свежего воздуха как в фигуральном так и в буквальном смысле, и впервые за почти четыре года Рю позволил себе поверить, что далеко не так безнадёжен, как ему втолковывали.

Наверное поэтому его нервная система напряглась до предела после обещания Дазай-сана лично разобраться с ним и проверить его успехи, в которые тот, совершенно очевидно, ничуть не верил.

Он должен был доказать обратное.

Хотел доказать обратное.

Да, из-за возвращения способности наставника на «Расёмон» не стоило и рассчитывать (хотя щит сможет защитить, реши тот пошвыряться в него чем-нибудь или даже пострелять, как-то уже было), но благодаря нескольким приёмам рукопашки, что Накахара-сан заставил его выучить, а так же выматывающим упражнениям, призванным помочь хоть немного развить его «совершенно никакущую» мускулатуру, Рю стал двигаться плавнее и стал более выносливым. Приступы кашля к сожалению не прошли, но заметно сократились по частоте, и, пожалуй, это была одна из самых важных побед.

Объективно он стал сильнее — Накахара-сан сказал ему это совершенно серьёзно, хоть и с доброй улыбкой, и причин не верить лучшему бойцу Организации у Рю не было. И так хотелось, чтобы учитель тоже признал его и наконец перестал смешивать с грязью.

Всё-таки он очень старался.

Ему следовало выпить заваренной мяты, чтобы успокоиться и прекратить накручивать себя. И, вероятно, попросить Накахару-сана ещё раз проверить его новые боевые навыки. Чисто на всякий случай.

III

Птицы щебетали во все глотки, приветствуя долгожданное солнце после почти целой недели затяжного дождя, то и дело перелетали с ветки на ветку и периодически, словно в каком-то замысловатом танце или игре, пытались разом уместиться на узком подоконнике. Места всем их тушкам не хватало, и они били крыльями окно и перебивали песни собратьев отвратительным скрежетом когтей по металлу в попытках удержаться. Осаму с безразличным видом наблюдал за их действиями, слегка морщась, когда звук раздавался особо сильно, раздражая слуховые рецепторы. Птицы не задумывались о смысле жизни, не строили теории и заговоры, не пытались постичь смысл того, что их птичьи мозги не могли постичь в принципе, и просто жили свою короткую жизнь, порхая с ветки на ветку, выискивая в почве жучков, червячков и семена растений и оставляя после себя множество таких же птиц, которые впоследствии тоже оставляли потомков и так до бесконечности.

Всё это называлось красивым словосочетанием «круг жизни», из которого сам Осаму как будто бы давным-давно выпал.

Луч яркого солнца нашёл щель между верхних пластин жалюзи и упал прямо на левый глаз. Осаму зажмурился, скривился, медленно поднял руку и приставил ладонь козырьком, возвращая себе способность видеть. Глупо. Нужно было садиться к окну правой, перевязанной стороной. Хотя, в том случае пришлось бы постоянно держать голову повёрнутой, из-за чего шея бы точно затекла. Не отдых на уютной лоджии, а теория игр с её бесконечным выбором стратегий и приемлемых поражений. Осаму всегда любил этот предмет — прежде всего потому что он был одним из немногих, что преподавал ему лично Мори, а также потому что заинтересовать бывший наставник действительно умел и для сохранения внимания тому не требовались варварские методы наподобие удара линейкой по рукам, которыми вовсю пользовались другие, нанятые учителя. К сожалению, на все его жалобы Мори реагировал усталыми вздохами, взлохмачиванием его (Осаму) волос и просьбами слушаться и не раздражать сенсеев. А, ну и ещё аккуратно втирал в саднящие ладони какую-то жутко вонючую мазь, лечебные свойства которой были воистину удивительными; к сожалению, Осаму так и не сумел запомнить её название — то ли наставник вредничал и говорил на медицинской латыни, то ли у него самого память оказалась слегка дырявой на исцеляющие препараты.

В любом случае, да, теория игр.

Матрица расчертила сознание призрачными линиями, но вместо условных «ПМ» — Портовой мафии — и «П» — любого её противника, — игроками были он сам и его способность. Осаму прикрыл глаза. Он должен был просчитать возможные исходы. Да, Мори бы закрыл лицо ладонью и проворчал что-то про то что нельзя разделять себя и свою способность, но… Так было у других, нормальных людей, которым способность помогала и служила щитом и защитой, но никак не пыталась уничтожить в них личность. «Больше не человек» же… Это было даже иронично смешно оттого как точно название передавало её суть. Даже заточённый в Чуе Арахабаки не был настолько жутким. Уравнение в голове всё никак не хотело решаться, стопорясь на простейших формулах, и Осаму то и дело возвращался к началу, пытаясь отыскать ошибку.

— Дазай-сан, — отвлёк подошедший Акутагава, и он недовольно открыл глаза, скосив взгляд на застывшего в дверях лоджии ученика. Мальчишка держал поднос с дымящимися мисками супа и порцией риса с, кажется, свиными отбивными и смотрел слегка отстранённо. — Уже час дня, время обедать.

Отвечать не хотелось совершенно. Осаму вновь повернул голову к окну, сместившись так, чтобы ноги оказались полностью выпрямлены на широкой высокой тумбочке, которую Чуя, внезапно расщедрившись, купил и прикрутил к полу лоджии специально, чтобы дать ему возможность наблюдать за окружающим миром. Ещё совсем недавно вместо этой тумбочки был «Расёмон» Акутагавы, но теперь, когда «Больше не человек» была вновь активна, раскинуться по живой ткани как по гамаку не было возможности. Было жёстко, конечно, но всяко лучше альтернативы сутками лежать или сидеть в кровати: глупый Мори не спешил давать добро на пользование костылями и Чуя запрятал те на шкаф, а в инвалидную коляску Осаму принципиально отказывался садиться уже сам. Акутагава осторожно опустил поднос с пищей ему на вытянутые ноги, чинно выпрямился и отстранился, сложив руки за спиной. Хотелось закатить глаза на всю эту церемонность, но Осаму сдержался. Скользнул взглядом по предложенному обеду, отметив, что угадал правильно и вместе с рисом действительно была отбивная. Эх, Чуя-Чуя, злобный Чиби-кун и просто невоспитанный, наглый чихуахуа, специально, гад, не покупал ему крабов после невинной попытки встать на ноги в то время как сам уплетал своё обожаемое мясо! Увы, жаловаться на еду было чревато её полным отсутствием и не то чтобы Осаму не мог протянуть день-другой с пустым желудком, просто не видел в том никакой необходимости. Суповая посудина была горячая и он прижал к ней ладони, вдыхая носом поднимающийся от куриного бульона пар.

На лоджии повисла тишина.

Акутагава не спешил уходить, продолжая торчать в дверях да мозолить глаза, а Осаму не спешил завязывать разговор. После их последнего прошло трое суток, но кисловатый привкус чего-то на губах возникал с тех пор каждый раз, стоило ученику появиться в поле зрения. Осаму опустил ложку в суп, поводил той туда-сюда, вызывая ещё больше витков пара: похоже, Чуя вновь налил ему кипяток и придётся ждать, когда более-менее остынет. Он начал пытаться понять собственную реакцию сразу, как это началось, и за эти несколько дней пришёл к выводу, что причиной стала несвойственная мальчишке уверенность, граничащая с просто невероятной наглостью вперемешку со смелостью: такое поведение было настолько несвойственно его Акутагаве, что казалось будто перед ним другой человек. Это сбивало с толку, заставляло ждать подвох.

Возможно, в какой-то мере так оно и было.

Он зачерпнул одну ложку, старательно подул на неё, сделал осторожный глоток. Всё равно слишком обжигающе. Но уже хотя бы не кипяток.

В конце концов мальчишка относительно недавно осознал, что его наставник и учитель — тот самый Демон-вундеркинд, злой гений, которого до трясущихся поджилок боялись предатели и враги Организации — трам-па-пам, тоже человек. Из плоти и крови. Способный покалечиться и остаться совершенно беспомощным. Способный ошибиться. С этой открывшейся истиной Акутагаве больше не нужно было смотреть на него сквозь призму абсолютной правильности, так что неудивительно, что он начал показывать зубы. В конце концов пёс, который не знает от хозяина ничего кроме боли и криков, однажды устанет бояться и, защищаясь, нападёт. Потому что не любит сам и знает, что и его не любят. Акутагава как нельзя лучше продемонстрировал верность этой истины ещё пару месяцев назад, и Осаму при всех своих стараниях никак не мог забыть ту ненависть, ту ярость, мерцавшую в серых глазах, когда ленты «Расёмона» сдавливали ему гортань, вызывая головокружение и резкую боль.

Вторая ложка, третья, пятая — где-то на восьмой суп остыл достаточно, чтобы на него не приходилось каждый раз дуть. Осаму поднял миску, припал губами к тёплому фарфору и сделал несколько завершающих глотков. Облизнулся, потому что в самом деле было вкусно. Отставил миску на край подноса и придвинул к себе ту, что со вторым.

— Накахара-сан сказал узнать, чай будете сразу после обеда или через час-другой? — чужая рука мелькнула в поле зрения, ухватила использованную посудину, освобождая пространство подноса.

— Через час-другой. — ровно ответил Осаму, скатал палочками рисовый шарик, сунул тот в рот, пока не разлезся. С чуть бо́льшей чем требовалось силой отколол бок отбивной. Червячок усталости шепнул поблагодарить за обслуживание, но гордость велела не отсвечивать. Акутагава — не Чуя, который правильно считает слова и телодвижения, поймёт и лишь закатит глаза, и добавлять монет в копилку презрения ученика не было ни малейшего желания: как бы ни убеждал себя, что ему всё равно на чужое мнение в общем и на мнение ученика в частности, то скрытое медицинской маской, но проступающее субтитрами в глазах мальчишки отвращение, когда наступала необходимость гигиенических процедур; то почти паническое разочарование, когда Мори-сан заявил, что он скоро придёт в норму, периодически крутилось в мозгу, отзываясь внутри чем-то весьма неприятным, почти болезненным. Не то чтобы Осаму не понимал реакцию — она была вполне логична — скорее, был удивлён, что та вообще была возможна у его ученика.

Акутагава неслышной тенью скрылся за дверьми лоджии, унося использованную посуду и даря такое желанное уединение. Осаму прикрыл глаз, тихо втянул носом воздух, размеренно выдохнул. Открыл глаз. Сделал несколько жевательных движений. Мясо приятно щекотало вкусовые рецепторы, но всё равно ни шло ни в какое сравнение с крабовым. Он положил в рот ещё кусочек и не поворачивая головы скосил глаз на вновь возникшего в дверях Акутагаву. Быстро тот. Впрочем, сам ведь отказался от чашки чая, так что неудивительно, что мальчишка не задержался, хоть и явно того хотел. Осаму не был слепым, от природы неплохо читал людей, а занятия с Мори в своё время позволили отточить этот навык почти до совершенства, так что демонстративное глядение мальчишки в окно и, словно восковая, маска безразличия на его лице никак не заставили поверить в его расслабленное состояние.

Акутагава был явно напряжён.

Периодически подёргивающийся в глотательном рефлексе кадык, быстрые, совсем не незаметные взгляды, лёгкое переступание с ноги на ногу — всё это кричало не о неуверенности, увы нет, скорее о желании оказаться где-нибудь подальше. Словно ему было в тягость находиться рядом. Словно Осаму одним своим видом вызывал у него раздражение и зубовную боль. В какой-то степени это было даже смешно, потому как раньше всё было в точности наоборот: это Акутагава старался держаться и не подавать виду, в то время как Осаму не стеснялся демонстрировать ученику своё недовольство. Воистину, жизнь порой слишком непредсказуема. Но, если Акутагаве в самом деле было настолько некомфортно в его обществе, почему он вернулся? Мог ведь сказать Чуе, что не хочет, и тот бы совершенно точно не стал заставлять и пришёл сам. Какое-то глупое чувство обязанности? Ответственности? Или же всё дело именно в Чуе? Не хотел отвлекать его от чего-то важного? Мозг вмиг построил тысячу и одну догадку, и каждая имела право на жизнь, но распутывать самостоятельно этот клубок у Осаму не было ни сил, ни желания, так что он решил спросить напрямую. Почти.

— Мне казалось, Чуя поставил цель нарастить тебе мясо на костях, так что не понимаю, почему он вдруг лишил тебя обеда.

— М-м? — распахнувшиеся в искреннем недоумении глаза Акутагавы сбросили с его лица это дурацкое выражение, на миг вернув вид того робкого (но жутко упрямого) ребёнка, каким он был. — Не уверен, что понял, о чём вы, Дазай-сан.

Вот! Осаму вдохнул свободнее, словно часть невидимого обруча вокруг его рёбер резко исчезла. Вот так должен был реагировать на него его ученик! С осторожностью и неуверенностью в глазах, слегка сгорбленными плечами и поджатыми в растерянности губами. С пониманием, что не на все — далеко не на все! — вопросы своего наставника мог дать внятный ответ. Акутагава должен был вспомнить, что на самом деле вовсе не так крут и способен, как нахваливал его Слизень, потому что причиной его медленного продвижения с «Расёмоном» были именно его собственные тугодумство и нежелание слушать, а вовсе не полная неспособность Осаму кого-либо обучать.

— Еда, Акутагава-кун, — почти ласково пояснил он, и довольно искривил губы, когда ученик рефлекторно съёжился. Прекрасно. Хотя бы его тщедушное тело ещё что-то да помнит.

— Дазай-сан, вы что-то путаете… — осторожно начал Акутагава, помялся немного, покрутил головой, словно подбирая слова, и наконец выпрямился и посмотрел прямо в глаза — неслыханная дерзость: — Накахара-сан не лишал меня обеда, наоборот, он заставляет есть по три раза на день и совершенно не слышит, когда я пытаюсь сказать, что не голоден. Сейчас вот тоже что-то готовит, а меня отправил к вам, чтобы не мешался под ногами.

Осаму стиснул зубы, старательно сохраняя на лице выражение невозмутимости. Акутагава, который был его учеником, в жизни бы не позволил себе усомниться в причинно-следственной логике своего наставника и согласился бы с любым озвученным им бредом и даже нашёл бы тому доказательства, неважно, насколько неадекватными бы те были. Этот же мальчишка не только вслух сказал о его неправоте, но ещё и почти прямо заявил, что его, по сути, заставили провести с ним время. Раньше бы он тихо поскуливал в возбуждении, что может снова попробовать проявить себя и сыскать его благоволение. Щенок должен был поджимать свой тощий хвост, преданно заглядывать в глаза, ползти на брюхе к ногам хозяина и быть готовым выполнить любую команду. Он не должен был выглядеть таким… Спокойным. Словно вдруг осознал, что тоже чего-то да стоит.

Учить его теперь станет тяжко.

Глупый Чуя с его глупыми речами, придающими уверенность даже таким как Акутагава. Хотелось раздражённо цыкнуть, как-то высказаться относительно всего творящегося вокруг него беспредела, но… Это бы ни к чему не привело.

— У меня тоже нет желания лицезреть твою нахальную физиономию, знаешь ли? — вновь растянул губы в невинной улыбке Осаму, прикрыв глаз для пущего эффекта. Акутагава ответил тихим рваным вдохом, но извиняться и скрываться с глаз не спешил.

— Просто поешьте, пожалуйста. Вам нужно набирать здоровый вес.

— Как мило ты отводишь глазки, — уколол Осаму, — не так давно тебя не особо волновало моё питание.

Шпилька наконец пробила чужую броню, потому что мальчишка втянул голову в плечи и прикусил нижнюю губу в явной демонстрации вины. Хорошо. По крайней мере, ещё не научился врать самому себе и понимал, что его прошлые действия можно было трактовать как предательство. Хорошо.

— Я извиняюсь и за это тоже. — огорошил Акутагава после затянувшегося молчания и, прежде чем Осаму успел прийти в себя, сглотнул и продолжил: — Нельзя было позволять личным чувствам взять верх над обязанностями. Это было неправильно. И за это я извиняюсь.

На лице ученика было странное выражение: какая-то лютая смесь вины, упрямства, раздражения и чего-то похожего на стыд, если он правильно считал эту эмоцию. У Осаму сжалось в спазме горло. Раньше мальчишка демонстрировал при своих извинениях один лишь страх, часто граничащий с животным ужасом, а теперь… Теперь от оного не было и следа. Ещё и подчеркнул, за что именно принёс извинения. Осаму сунул в рот очередной кусок отбивной, слегка прикусил зубами палочки, растягивая время, не зная, как прокомментировать.

— Пошёл вон. — наконец приказал он, и почувствовал дежа-вю, когда в ответ Акутагава вскинул брови и пискнул недоумённое: «А?». Воспоминания закрутились по спирали, утаскивая в тот день, когда отношения между ним и учеником претерпели разлом, и, сам не зная зачем, Осаму намеренно повторил то, что сказал тогда: — ты оглох?

Акутагава дёрнулся, очевидно, тоже проведя параллели, насупился, забегал глазами по лоджии, поджал губы и, что-то для себя решив, с тихим вздохом развернулся и… ушёл. На самом деле ушёл. Послушался. Осаму несколько раз моргнул, не до конца веря в реальность, ещё некоторое время посидел, вглядываясь сквозь тюль в пустоту спальни, после чего наконец встрепенулся и вернул внимание тарелке, на которой ещё осталось немного риса и часть отбивной.

Без навязчивого внимания под боком стало легче.

Хотя ощущение неправильности всё равно не отпускало.

Осаму скатал последний шарик риса, сунул тот в рот и принялся медленно пережёвывать, обдумывая дальнейшие действия. Слова Акутагавы, его прошлые и нынешние извинения, не шли из головы, отражаясь в сознании словно насмешка, но таковыми совершенно точно не являлись. Мальчишка не лукавил и не пытался подлизаться, признавая свою неправоту, лишь констатировал факт и был готов принять последствия. Всё ещё побаивался, да, но при этом являл собой образец решимости. «Я заставлю вас вымотаться и признать мою силу» — так, кажется, он заявил ему, прежде чем их странный разговор завершился? Это точно было что-то новое. Раньше всегда было «ну пожалуйста-пожалуйста, признайте меня! Скажите, что я молодец и всё в таком духе» — не дословно, конечно, но с этим смыслом, а теперь вот «заставлю меня признать». Очень в духе одного несносного рыжего чихуахуа, не даром говорят, что с кем поведёшься… Осаму вздохнул, мысленно признавая поражение. У него впервые не было идей, как реагировать и как вести себя дальше. Привычные издёвки и насмешки теперь очень вряд ли дадут нужные плоды, а общаться с Акутагавой как-то иначе он попросту не умел.

— Вот что ты за человек такой, а, Скумбрия?

Осаму приоткрыл рот и в следующий момент растянул губы в довольной ухмылке:

— Чуя! Как мило, что мой повар решил лично принять претензии относительно обеда! — он хлопнул в ладони, придавая своим действиям больше кривляний, — я уверен, что заказывал крабовое мясо, а не свиное, которым ты пичкаешь меня с момента, как запрятал на шкаф костыли.

— Это твоё наказание за идиотизм, принимай его достойно, — невозмутимо парировал напарник, прежде чем вернуться к лекции: — в любом случае, чего выделываешься? Твой ученик вернулся на кухню подавленный и, когда я спросил, сказал, что ты снова до него докопался.

— Вот уж, много чести, — поджал губы Осаму, показательно отвернувшись к окну. — Просто мне не о чем было говорить с ним, и я вежливо попросил его свалить с глаз долой.

— Сволочь ты, Дазай. — доверительно прокомментировал Чуя. Сделал громкий тяжёлый вздох, коснувшись пальцами лба, покачал головой подобно разочарованному старику: — ты ведь понимаешь, что так не наладишь с ним контакт, да?

Осаму максимально буднично пожал плечами. Конечно, всё он понимал.

— А есть смысл?

— В плане? — не понял Чуя, недоумённо выгнув бровь.

Он позволил себе минутное молчание. С момента, как напарник стал тренировать Акутагаву, мальчишка изменился. Сначала едва уловимо, но теперь вполне заметно и, что бы сейчас ни твердил про желание показать ему, своему наставнику, свои способности, кажется был гораздо больше заинтересован во внимании того, кто мог удовлетворить его потребность в похвале и по десять раз объяснить одно и то же, не срываясь в оскорбления. Даже удивительно, что Чуя до сих пор этого не видел.

— Забей. У чихуахуа слишком маленький мозг, чтобы понять человеческую речь. — махнул он рукой и протянул поднос с использованной посудой. Чуя машинально забрал тот, прежде чем раздражённо оскалился:

— Ещё один грёбаный собачий комментарий, и, клянусь…

— Мне уже так надоело тут сидеть, так хочу нормально двигаться. Если это моя расплата за те подтрунивая над тобой после «Порчи», то обещаю, что больше не скажу ничего подобного, как бы забавно ты ни выглядел, привязанный к больничной койке.

Глаза Чуи на миг расширились, словно он услышал нечто шокирующее и невероятное, а потом черты его лица смягчились. На плечо легла тёплая ладонь, легонько сжала кофту. Резкая смена темы вряд ли осталась незамеченной Слизнем, но сказанные слова были настолько близкими к извинениям, насколько гордость Осаму вообще могла вынести, и это было гораздо важнее. Он наконец сумел озвучить их. Они крутились в мозгу с того самого момента, как Мори поставил суровое условие выздоровления, а напарник, вместо злости и раздражения, смиренно принял свою новую роль и как и всегда постарался выложиться на полную. Осаму признавал, что сам бы, окажись они в зеркальной ситуации, не смог бы вот так и это признание вызывало горечь на языке, но вместе с тем грело то, что осталось от его человеческой души тёплым огоньком. Стыд и благодарность, так, кажется?

Чуя молчал долгих минуты две, а может и дольше, открывал и закрывал рот, подбирая слова, постукивал пальцами по подносу, почти норовя использовать свою способность и отпустить тот в свободное плавание по воздуху — лёгкие всполохи «Смутной печали» были почти невидимы глазу, но Осаму уже на уровне рефлексов выучил как ощущается способность напарника.

— Маленькие шаги2, помнишь? — наконец пробормотал Чуя, и Осаму искривил губы в сардонической улыбке:

— Помню. — они договорились об этом сразу, как стало ясно, что его нервная система не вывозит свалившихся на неё потрясений, и надо что-то делать. — Но маленькие шаги гораздо легче даются Чуе с его маленькими ножками, а вот мне приходится поднапрячься.

Глаз напарника раздражённо дёрнулся. Он открыл и закрыл рот, очевидно, не сумев найти достойный ответ, потому как та мантра «мне пятнадцать, я ещё расту!» давно уже не работала, и они оба это знали. Да, Чуя вытянулся на каких-то пять сантиметров, остановившись на гордых метр-шестьдесяти, но это было всё, в то время как у Осаму — словно в насмешку — случился скачок роста, и он вымахал до невероятных метр-восьмидесяти. Мори в разговоре тет-а-тет как-то выдвинул версию, что расти Чуя перестал из-за тех самых пятидневных пыток током в той грёбаной лаборатории с тем трижды грёбаным профессором Н, и Осаму убедил наставника не говорить Чуе эту версию, аргументируя, что в противном случае напарник не будет так забавно реагировать на подколы о росте, а на деле — совершенно не желая видеть ту пустоту в глазах, которая несомненно проявится, когда тот поймёт, что его лишили не только детства, но и части будущего «Я». Чуя бы закрылся, а как справиться с отстранённостью Осаму не знал. Гораздо легче и удобнее было, когда он фонтанировал эмоциями, фонтанировал жизнью.

— Ты только что лишил себя крабов ещё на неделю. — наконец нашёл достойный, по его мнению, ответ Слизень, и решительно развернулся к двери, всё-таки отправив поднос с покоящимися на нём тарелкой и приборами в полёт над головой.

— Что-о-о?! — Осаму постарался вложить в нытьё всё, что успел выучить о подлинном разочаровании и возмущении, протянул руку, но коснуться хотя бы края одежды напарника и тем самым обнулить «Смутную печаль» не успел: юркий Чуя уже был вне досягаемости. — Это так жестоко! Чиби-кун такой злой воспитатель!

Напарник обернулся, нехорошо прищурился и показал ему неприличный жест, прежде чем с победной ухмылкой окончательно скрылся в спальне.

Осаму подержал на лице гримасу ещё несколько секунд, а потом расслабил мимические мышцы и тихо вздохнул. Повернул голову к окну, скользнул взглядом по всё так же радующимся солнцу птицам. Поджал губы и сжал руки в кулаки, смяв хлопчатую ткань штанов.

Метод маленьких шагов был призван помочь справиться с наступившими трудностями, вытащить из эмоциональной и психологической ямы и подарить ощущение свободного дыхания. Осаму послушно следовал указаниям, заставляя тело и разум привыкнуть сначала к одной, а потом и к другой задаче, терпеливо ждал, когда станет легче.

Метод маленьких шагов был хорошей практикой.

Как жаль, что с ним он совершенно не работал.

IV

— Серьёзно, ты должен радоваться, а не так переживать. — Накахара-сан звучал слишком беспечно для человека, которому едва не отрезало руку, и это пугало Рюноске куда сильнее, чем если бы тот вместо успокаивающих его речей ругал его на чём свет стоит. По крайней мере, так было бы справедливо, логично.

— Пожалуйста, давайте быстрее, — проигнорировал он странные слова, нервно облизнул губы и обернулся на виднеющуюся многоэтажку. Всё ещё слишком далеко. — может я всё-таки понесу вас?

— Тц, ещё чего! — тотчас огрызнулся Накахара-сан, недовольно поджав губы и окинув его возмущённым взглядом. — Я в полном порядке, парень, бывало и похуже, поверь.

Рю в сотый раз перевёл взгляд на окровавленную самодельную повязку на предплечье Исполнителя и про себя подумал, что даже знать не хочет, что это за «бывало и похуже». Он совершенно не сдерживался, вложив в «Расёмон» все силы, уверенный, что способность его временного учителя вновь защитит того от любого ранения, но… Не в этот раз. То ли Накахара-сан на что-то отвлёкся, то ли просто не ожидал от него столь яростной атаки, но итог был один и довольно печальный: невероятно острая зелёная лента полоснула Исполнителя по руке, вызвав обильную кровопотерю. Нет, кровь не хлестала фонтаном в потолок, как любили преподносить раны в отечественном мультипликаторе (Рю мельком видел некоторые аниме в торговых центрах), но покидала тело довольно резво и вроде как остановилась только когда на повязку они перевели половину футболки Накахары-сана и всю майку Рюноске, перетянув для верности шнурком от кроссовки. Насколько длительным был этот эффект уверенности не было, а потому каждую секунду Рю был готов плюнуть на субординацию и последствия и просто схватить Накахару-сана в охапку «Расёмоном» да гигантским пауком рвануть к убежищу.

— Ну может хоть такси поймаем? — снова попытался он, смирившись, что вызвать машину Организации Накахара-сан решительно не позволил.

— Не смеши меня, — фыркнул тот, махнув здоровой рукой, — это всего лишь глубокая царапина, просто, видимо, место такое, где сходятся сосуды, потому так и кровило. Всё в порядке, выше нос! Да и идти до убежища всего ничего, а там заштопаю если надо.

Рю поёжился. Он всей душой не любил ранения, которые нужно было зашивать или, что хуже, оперировать; не потому что это было неприятно и больно — боль давно стала частью рутины, — а потому что такие раны значили неспособность тела справиться самостоятельно, что всегда равнялось риску для жизни. Да, Накахара-сан уверял, что всё хорошо, ухмылялся и смотрел хоть и устало, но по-доброму, без намёка на злость, но Рю всё равно был на взводе. Всё казалось, рана вновь откроется и Исполнитель умрёт по дороге к убежищу и аптечке, пусть он и понимал абсурдность таких мыслей.

— У вас точно не кружится голова? Если хоть немного, я могу…

— Рюноске. — перебил Накахара-сан, и он инстинктивно вытянулся в струну, шокированный, что его назвали по имени, да ещё и полной формой. — Заткнись. Прекрати паниковать на пустом месте.

Это был довольно однозначный приказ и, как бы ни хотелось отстоять свою гордость и сказать, что он вовсе не паникует, а просто хочет помочь пострадавшему из-за его действий начальнику, он не мог ослушаться. Насупившись, Рю вновь устремил взгляд вперёд. Они прошли немногим больше половины пути; текущим шагом оставалось идти ещё минут десять-пятнадцать. Пусть кровь не стремилась просочиться сквозь повязку, этого времени всё равно было слишком много.

* * *

Что чувствует нормальный человек перед лицом смерти? Книги по психологии или художественные, документальные фильмы, рассказы, передаваемые из уст в уста, — все уверяли, что в той или иной степени страх — прежде всего перед неизвестностью, — а также отчаянное, зудящее в груди и на кончиках пальцев желание хоть на день, на минуту ухватиться за жизнь и продлить своё существование. Во всяком случае, что касалось естественной смерти от старости или от затяжной тяжёлой болезни. Что чувствует человек, которого собираются убить? Те же источники говорили, что яростное отрицание — надежду на чудо, надежду, что всё обойдётся, что появится кто-то или что-то, что спасёт, — страх за оставляемых где-то родных и близких и всё тот же страх перед неизвестностью. Вероятно, ещё и страх боли — хотя, если человека перед убийством пытали, вероятно, боли как таковой тот уже и не боялся: просто не было сил. Что чувствует человек, намеренно решивший оборвать свою жизнь — единственное самое драгоценное, что у него есть? Некоторые из спасённых самоубийц признавались, что полное опустошение, апатию и звенящую пустоту. А ещё, что самое интересное, всё ту же надежду, что появится что-то или кто-то, кто отговорит, оттащит от края, влепит, если надо, отрезвляющую пощёчину или просто окутает теплом объятий.

Подводя итог, можно было почти со стопроцентной вероятностью заявить, что все, даже самые, казалось, безнадёжные и смирившиеся, продолжали хотеть жить. Пусть где-то в глубине сердца, души, пусть отрицали это перед самими собой, но всё-таки… Где-то на самом краешке осознания… Никто не хотел умирать.

Осаму по-настоящему завидовал каждому, чья история нашла выход, и кто отыскал свой смысл жизни.

Он перепробовал десятки рекомендуемых практик.

Нырял в собственное сознание, шарил в густой темноте, силился отыскать на нуле эмоционального диапазона что-то, что дало бы ему осознание — он живёт. Не просто дышит и ходит по земле, не просто существует, а именно живёт. Наверное, он мыслил странно, но из-за дурацкой способности он уже с пяти лет был странным. Ненормальным, что бы ни говорил обратного в попытке подбодрить Мори-сан. Осаму тянулся и тянулся за собственными чувствами, хватался за те секундные их отголоски, но каждый раз всё заканчивалось одним: ощущение мира утекало сквозь его пальцы как вода, дразня скоротечными моментами реальности. Власть, абсолютный контроль ситуации и — даже — чужой жизни, способность разгадывать людские помыслы и стремление выжать из каждого максимум выгоды. Для Организации, конечно, но прежде всего для самого себя: наблюдая за чужими эмоциями, преимущественно негативными так как те считывались куда лучше, он мог чуть дольше ощущать собственные. Его не трогали чужие мольбы, оправдания или слёзы, он совершенно не умел сочувствовать и входить в положение, но сердце всякий раз начинало биться интенсивней, а по венам растекалось что-то жгучее, приятное, когда он смотрел на корчащиеся перед ним «фигуры», осознавая своё господство. В такие минуты эмоциональный отклик достигал максимума и то, что ценой тому была чужая кровь и боль не имели значения. Он чувствовал, он ощущал, он жил. Но Мори был не в восторге от его привычек, ворча что-то про честь мафиози и ненужную жестокость — Осаму искренне недоумевал по этому поводу, хотя, возможно, Босс так реагировал потому что мозгами по-прежнему считал себя врачом, а врачи, как известно, стремятся спасти пациента, а не угробить его — и разрешал «развлекаться» исключительно с предателями и откровенными врагами Организации, которых с каждым годом становилось всё меньше. Частично в этом была и заслуга Осаму — никто не хотел оказаться в подвалах мафии во власти Демона-вундеркинда, — но больше всё-таки мудрая политика самого Мори. Кто бы что ни говорил про нового Босса, но его уважали и с ним считались. Даже правительственный Отдел по делам одарённых снизошёл до выдачи Организации лицензии на деятельность эсперов, о которой при прошлом Боссе и мечтать не могли (да, ценой стала жизнь Одасаку, но, отбросив личную привязанность, Осаму прекрасно понимал, почему Мори пошёл на такой шаг). И поскольку находить самого себя, мучая других, при Мори было проблемно, Осаму нашёл себе другое развлечение: книгу со специфичным названием «Полное руководство по самоубийству». О чём думал автор сего произведения, надеялся ли достаточно запугать надумавших свести счёты с жизнью, в красках расписав все этапы мучения организма от того или иного способа, и тем самым спасти их, или же действительно предлагал «вариант на любой вкус»? Осаму не знал. Чуя крутил пальцем у виска, заявляя, что он больной, раз интересуется подобным, Мори пытался порвать и выбросить «эту дрянь», но спустя множество попыток, после которых книга оказывалась скрупулёзно склеена и очищена, кажется, смирился. Попросил только не применять прочитанное на практике, а сразу идти к нему, чтобы он мог накрутить ему уши или отвесить крепкий подзатыльник-другой, чтобы дать «что-нибудь почувствовать». Это было заманчивое предложение, но Осаму слишком остерегался боли чтобы сознательно подставляться под удар. В любом случае, балансируя на грани жизни и смерти, он действительно получал необходимую дозу адреналина, подобную той, что ощущал, наблюдая за страданиями других. Иными словами, чувствовал себя живым, настоящим. В какой-то момент развлечение вышло из-под контроля, превратившись в настоящую одержимость, и Осаму пришлось смириться с разлетевшимися по всей Организации глупыми слухами о его тяге к смерти. Кто бы что ни судачил, он вовсе не собирался умирать и проводил свои «попытки» исключительно когда точно знал: рядом либо Мори, либо Хироцу, либо Чуя. Ему просто нужны были его эмоции. И он нашёл способ получить их и даже привык к нему.

Поэтому, когда способность — причина его неполноценности — вдруг исчезла, он оказался настолько не готов к новым ощущениям, что выстроил между рациональной и эмоциональной частями сознания стену из игнорирования. Вот только долго поддерживать видимость невозмутимости не вышло и пришлось с беззвучным ужасом принять новые правила игры.

Как будто бы даже начало получаться.

Постепенно вкусил то, что бо́льшую часть своей жизни лишь старательно имитировал, мимикрируя под нормальных людей. Настоящие отчаяние, страх, тревога и апатия — он испил эту чашу и не без помощи других сумел переосмыслить многое из ранее совершённого. Не то чтобы до слёз раскаялся или кардинально изменил взгляды — вовсе нет, всё же он по-прежнему был уверен, что действовал согласно своему статусу и положению как в Организации в частности так и в обществе в целом, — но не мог не признать, что в определённых ситуациях мог бы быть и… помягче? Нет, не лучшее слово, больше похожее на то, что слетело бы с уст Одасаку или даже Чуи, когда тот был в особенно мирном расположении духа. Скорее, чуть менее жёстко или жестоко. Да, такое определение подходило гораздо больше. И всё-таки, помимо горечи отрицательных эмоций удалось испытать и нечто совершенно противоположное: тепло и какую-то мягкость, спокойствие, укутавшие после поддержки напарника искалеченную душу. Да, Чуя не лез к нему с утешительными речами, объятиями или другими соплями, но он в подобном и не нуждался; Помимо того, что они не были девчонками, которым от природы свойственно такое взаимодействие, их отношения не были дружескими как таковыми и Осаму бы скорее поборол собственную немощность и залез на потолок, чем поверил, что напарник чисто из желания поддержки начал с ним сюсюкаться. Грубоватые, слегка колючие, но подбадривающие комментарии, лёгкие затрещины и тяжесть чужой руки на плече — вот и всё, что ему действительно было нужно, чтобы не сойти с ума, и Чуя это понимал на каком-то интуитивном уровне, что одновременно как радовало, так и раздражало Осаму.

Но теперь способность успешно активировалась вновь, заново поставив на нём истекающее чёрной слизью клеймо «Больше не человек».

Осаму проварился в невозмутимости собственного сознания почти полных две недели, прежде чем нашёл мужество признаться самому себе, что жить как жил раньше до всей этой истории уже не сможет. Воспоминания никуда не исчезли и оттого тем тяжелее было принять факт, что ему было отказано в том базовом мировосприятии, что от рождения давалось всякой твари. Когда он был маленький, детское сознание сгладило углы реальности и всё казалось проще, но теперь…

Он громко тяжело выдохнул, перевернулся в кровати на бок и натянул до самых глаз мягкое одеяло. Настенные часы негромко тикали, отсчитывая секунды, и это был единственный звук, нарушающий тишину. Час назад Осаму остался в убежище один. Чуя забрал едва ли не светящегося энтузиазмом Акутагаву на очередную тренировку и, наверное, следовало запретить Слизню и дальше портить ему ученика, но желания вмешиваться совершенно не было.

Как не было желания вообще делать что-либо.

Хотелось завернуться в одеяло, плотно сомкнуть веки и тихо-мирно исчезнуть, раствориться из этого мира. Вот только в одеяло он и так уже укутался словно гусеница в кокон, а от крепко зажмуренных век, рефлекторно сжатой челюсти и сведённых к переносице бровей начинало болеть лицо. Осаму протяжно вздохнул, заставил себя расслабить мимические мышцы. Полежав ещё немного, устало открыл глаза. Комната за эти минуты нисколько не изменилась, и чувство апатии никуда не делось. Скользнул взглядом по потолку, стенам, встроенному в шкаф зеркалу и в итоге зацепился за край оставленной на верхней полке кем-то из его невольных нянек маленькой бутылочки. Несколько долгих секунд просто смотрел на неё, а потом в мозгу будто что-то щёлкнуло, и он заставил себя принять сидячее положение. Свесил ноги в носках с кровати, собрался с мыслями, и, оттолкнувшись руками, встал на здоровую ногу. Отвыкшие от физической нагрузки мышцы среагировали мгновенным расслаблением, и Осаму почти пробил зеркало головой прежде чем успел ухватиться за одну из шкафных ручек-кругляшек. Губы впечатались в прохладную поверхность, оставив на той болезненный влажный чмок, а челюсть засаднило.

Вдох. Выдох.

Отдышавшись, осторожно провёл языком во рту, убеждаясь, что все зубы на месте и не шатаются, поморщился, отгоняя слабость. Неуклюжее положение на полукорточках и прогнутая поясница не придавали уверенности, сросшаяся нога неприятно тянула в районе бедра от незапланированного и резкого физического упражнения и сама идея встать без какой-то опоры уже почти не казалась хорошей, но упёртости ему тоже было не занимать. А потому с самым решительным выражением лица Осаму приподнялся на всё той же ручке шкафа, мысленно благодаря производителя оного за качество, протянул руку и в следующий момент задумчиво пялился на этикетку.

Чутьё не подвело. Это и правда было снотворное, что Чуя давал ему перед сном вместе с анальгетиками первые недели когда боль была особенно сильной, а сознание мучили кошмары. Может и не лучшая лекарственная комбинация, зато выключала его на всю ночь и измученный стрессами организм получал свою дозу спокойного сна и время на восстановление.

Насколько он помнил, содержимого ещё оставалось достаточно.

Кое-как вернувшись в кровать и несколько секунд беспомощно растянувшись по простыням, давая себе столь необходимую передышку, Осаму в итоге опёрся о локоть и в два ловких движения открыл крышку. Слегка потряс бутылочкой.

Таблетки несколько угрожающе загремели, словно призывая вспомнить, что использовать их нужно исключительно как средство для борьбы с бессонницей и никак иначе.

Хмыкнул и искривил губы в сардонической усмешке. Он никогда не стремился на самом деле покончить с собой.

Медленно, словно не совсем отдавая отчёт собственным действиям, припал губами к баночке, запрокинул голову.

Но это было раньше, когда он и представить не мог, что однажды его жизнь сделает крутой поворот и он вспомнит, какого это, жить нормальной жизнью. Вот только его крутой поворот оказался пусть и медленным, но поворотом на триста шестьдесят градусов и в итоге, наконец осознав и приняв свою новую реальность, Осаму снова вернулся туда, откуда начал.

Это было подобно ледяному душу посреди хрустящего морозного дня.

Таблетки защекотали язык, и он сделал несколько размеренных глотательных движений.

В этот раз решился по-настоящему.

Чтобы наконец закончить всё это и больше не мучиться.

Он всегда гордился, что может глотать лекарства без воды и наконец этот навык пригодился. Правда, в горле быстро пересохло из-за обильного использования слюны, но это были такие мелочи.

Потому что просто закрыть глаза уже не получится — он осознавал это слишком хорошо. Оно было слишком очевидно. Вкусив то, о чём столько лет мог лишь мечтать, и вновь потеряв это, он обнаружил в своей душе рваную рану, из которой даже кровь уже не сочилась — там вновь стало слишком пусто, мрачно и холодно.

Дальнейшая жизнь не имела смысла.

Потому что это была не жизнь, а её жалкое подобие, существование.

Осаму позволил себе маленькую улыбку и медленно прикрыл глаза, откинувшись обратно на подушку.

Чуя ушёл с мальчишкой учить того уму-разуму и вернуться они должны были не раньше, чем через несколько часов; Мори разгребал горы бюрократии, а старик Хироцу знать не знал, где находится убежище №8.

Скоро всё закончится. Интересно, хоть кто-нибудь будет скучать по нему или и Мори, и Чуя с подчинёнными лишь выдохнут в облегчении, что больше не нужно терпеть его глупые выходки? Скорее всего всё-таки второе…

В этот раз никто не придёт вовремя.

— Дазай-сан, а… — Акутагава в едкого зелёного цвета спортивном костюме появился в дверях спальни словно материализоваашись из воздуха, и Осаму потратил некоторое время на понимание, что ученик не являлся его предсмертной галлюцинацией. Почему он был здесь?! Осаму бросил быстрый взгляд на настенные часы, убеждаясь, что не выпал из временной шкалы и Акутагава действительно сейчас должен быть с Чуей, а не в убежище. Получалось, он вернулся? С чего вдруг? И как же некстати. Он не успел засунуть пустую бутылочку под кровать или хотя бы отставить на прикроватную тумбочку и по прежнему зажимал её пальцами. Словно услышав его мысли, мальчишка опустил взгляд и заметил. Секунду в серых глазах ничего не было, а потом пришло узнавание, а вслед за ним — осознание и нечто похожее на шок. — Что вы сделали?

Осаму всегда гордился тем, что в любой ситуации умел сохранять хладнокровие и не позволять своему сердечному ритму сбиваться, что позволяло обойти детекторы лжи и вообще сохранить любимую маску демона-вундеркинда. Хоть в чём-то был плюс от невозможности нормального испытания эмоций. В этот раз маска всё так же устойчиво сидела на его лице, сердце всё так же билось относительно ровно, вот только, видимо, его ученик с прошедшим временем стал куда проницательнее, потому как, прежде чем Осаму успел сказать хоть что-либо, скрылся в остальной части квартиры, громко позвав Чую.

Осаму тяжело сглотнул, понимая, что оплошал.

Но как так-то? Он же, вроде, учёл все риски, всё просчитал и был уверен, что, к тому времени как напарник и ученик вернутся и зайдут проведать его, обнаружат его сладко спящим, а, когда спустя несколько часов заподозрят неладное, откачать его будет уже невозможно. Лёгкая усталость начала наваливаться на веки, стало как-то тяжело дышать и перед глазами появилась белесая дымка. Язык, лицо и кончики пальцев начало покалывать лёгкое онемение. Уже начало действовать? Что ж, возможно, пока Акутагава объяснит всё Чуе и тот сообразит, что к чему, бо́льшая часть препарата успеет подействовать? Тогда он наконец станет свободен…

Что-то надавило внизу челюсти, тем самым заставив его открыть рот, оторвало от спутанных мыслей. Чужие пальцы проникли к задним стенкам гортани, вызвав противнейший рвотный рефлекс, и в следующий момент Осаму согнулся в кровати, выблёвывая на одеяло желчь вперемешку с остатками обеда и горстью не растворившихся таблеток. Рыжее пятно в его поле зрения, которое наверняка было Чуей, не позволило ему даже отдышаться, когда вновь сунуло пальцы в горло, вызывая очередной приступ рвоты. От рефлекса на глазах выступили слёзы, Осаму хватанул горящим ртом воздух, попытался отстраниться к спинке кровати. К губам поднесли стакан с водой, заставив выпить и буквально через пару-тройку секунд, стоило прохладе коснуться потревоженного желудка, вновь полезли пальцами в рот.

Наверное, это было самое худшее, что с ним случалось за последние несколько месяцев.

Ни весть о вынужденной прикованности к постели, ни потеря способности, ни необходимость во всём, даже в уходе за собой, полагаться на напарника и ученика — не заставляли его чувствовать себя таким жалким. Хотя нет, последнее сводило с ума и заставляло выть волком от испытываемого унижения, но всё-таки… Всё-таки это была совершенно иная ситуация.

Когда блевать уже стало нечем, а желудок и все внутренности жалобно ныли после испытанной встряски, Осаму сделал несколько быстрых рваных вдохов, слабо помотал головой, вытер рукавом рот и провёл пальцами по лицу. Лоб покрылся испариной — то ли от передозировки, то ли от последствий её ликвидации, волосы взмокли и противно липли к щекам и шее. Он сделал ртом несколько более глубоких вдохов, посидел скрючившись ещё несколько секунд, прежде чем попытался выпрямиться и посмотреть на своего спасителя и мучителя в одном лице. Голубые глаза напарника оказались прямо перед его и горели такой лютой яростью, что Осаму впервые почувствовал страх перед ним. Это чувство, знакомое по ситуации с Акутагавой, встрепенулось в жилах, прошлось холодком по рукам и позвоночнику, прежде чем «Больше не человек» привычно погасила его.

— Ч-чуя, я…

Зубы клацнули, зацепили язык, и во рту плюсом к горечи рвоты прибавился ещё и вкус крови. Осаму моргнул, пытаясь сообразить, почему картинка перед глазами столь резко изменилась и почему он смотрел в сторону, на взъерошенного ученика, а не на разъярённого напарника.

— Рюноске, — рвано выдохнул Чуя, и голос его прозвучал неожиданно резко и очень громко, — дай ему пастилку активированного угля, да поскорее. Я доложу обо всём Боссу.

Чуя стянул испачканное одеяло, скрутил его в комок и на вытянутых руках унёс, видимо, в ванную. Осаму ошалело проследил за ним, приложил ладонь к правой щеке, только теперь осознав, что ощущающееся тепло на ней было жжением от удара. А ещё, что было очень больно.

— Зачем вы это сделали? — хриплый голос ученика немного вернул к реальности, но мозг Осаму по-прежнему был в заторможенном состоянии, поэтому вместо ответа он некоторое время тупо пялился на Акутагаву, безразлично наблюдая как тот яростно размешивал в двух стаканах шипящие чёрные таблетки абсорбента. — Вы так нас напугали, — на последнем слове голос мальчишки слегка надломился, но тот сделал глубокий вдох и несколько раз сглотнул, прежде чем поднести к губам Осаму первый стакан и сурово нахмуриться: — пейте.

* * *

Едкое облако сигаретного дыма улетело, подхваченное ветром, куда-то в сторону зелёной долины. Чуя сделал ещё одну затяжку, докурил до фильтра и, активировав способность, растёр остатки сигареты на составляющие частицы. Сделал ртом несколько глубоких вдохов, восстанавливая нормальный уровень кислорода в крови, повернул смартфон в руке к себе экраном, проверяя на новые уведомления. Босс на новости о Дазае потребовал полного отчёта действий и, убедившись, что в оказании первой помощи они с Рюноске ничего не пропустили, выдохнул и натяжно-спокойным тоном приказал оставаться рядом и ждать его визита.

Как будто после такого Чуя бы рискнул оставить этого придурка одного даже на пять минут. Даже на минуту! На секунду!

На душе было паршиво.

Начавшийся прекрасно день разом потерял краски, выбил из лёгких всё спокойное и приятное, оставив лишь горький привкус страха на губах да никак не желающее прекратить невидимую гонку сердце.

Он и правда, по-настоящему, испугался, когда Рюноске с круглыми глазами ворвался в ванную, где он заканчивал разбираться с раненой рукой, и сбивчивым голосом сообщил, что Дазай принял всю бутылочку снотворного. На долю секунды позволил себе усомниться, подумать, что чего-то юнец не понял и наверняка всё было совсем не так, но… В глазах Рюноске были неприкрытые паника и растерянность, а пустая бутылочка из-под грёбанных таблеток в перебинтованных руках напарника подтвердила самые страшные опасения. Чуя не думал ни о брезгливости, ни о чём-либо ещё, когда раз за разом совал пальцы в чужой рот, стараясь как можно сильнее затронуть гланды чтобы спровоцировать как можно более сильный рефлекс. Количество выплюнутых таблеток, что только-только начали растворяться, ужаснуло, дополнительным мо́лотом реальности ударило по вискам, почти оглушив. На автомате он сунул под нос Дазаю стакан воды, на автомате вновь вызвал у него рвотный рефлекс, имитируя промывание желудка, так же на автомате залепил придурку размашистую оплеуху, когда тот попытался как-то оправдать себя. Цыкнув, Чуя опустил глаза на руку, подумав теперь, что следовало врезать с кулака, чтобы наверняка дошло, а то словно девица какая-то… Пальцы и подушечки ладони ещё покалывали от соприкосновения с чужой кожей, и была надежда, что и у Дазая жжение ещё не утихло.

Рвано выдохнув, он уловил как пискнул в прихожей домофон и как почти сразу раздался звук быстрых шагов Рюноске, поспешившего впустить Босса в убежище. Чуя вновь отвернулся к зелёным шапкам деревьев, не в состоянии найти силы для встречи с этим человеком. Он ведь доверил ему Дазая. Доверил присматривать за этой тупой Скумбрией, чтобы тот не наворотил дел, а в итоге… Он ссутулился, зажмурился и до зуда в дёснах стиснул зубы.

Как же больно.

Изнутри словно бы разрывало невидимыми шипами, выдавливало из лёгких воздух и не позволяло успокоиться.

Он облажался.

Опять.

Как и в те разы сначала с «Овцами», а потом и со «Знамёнами».

Не уследил. Не уберёг. Не оказался достаточно внимательным, чтобы вовремя заподозрить неладное. А ещё Исполнитель. Как Босс вообще решил дать ему эту должность, неужели не видел, что Чуя совершенно не готов к такой ответственности? Тот же старик Хироцу справился бы куда лучше него, возраст в этом случае совершенно не помеха.

— Можно к вам?

Чуя расслабил напрягшиеся было от звука шагов позади плечи, вяло пожал ими, давая понять, что совсем не против компании. Рюноске прошаркал к окну, встал рядом, почти копируя его позу: сгорбленная спина, скрещенные на подоконнике предплечья. Они постояли в тишине, наверное, минут десять, прежде чем Чуя решился её нарушить:

— Что сказал Босс?

— Похвалил за быстрое реагирование и попросил оставить их наедине для серьёзного разговора.

Против воли Чуя фыркнул. Дазаю сейчас уж точно не повредит парочка дополнительных затрещин и длинная лекция относительно его безмозглости и нахальности. Интересно, как долго сохранят маков цвет выкрученные Боссом уши этого придурка? Чуя почти хотел просочиться в комнату чтобы посмотреть на этот самый «разговор», но прекрасно понимал, что ни один из его участников его появления уж точно не оценит. Да и он сам был бы не в восторге, подслушай кто его редкие тёрки с сестрицей Коё, так что оставалось лишь проявить тактичность, хоть это и жуть как раздражало. Чуя вновь вздохнул, про себя понадеявшись, что в этот раз Босс будет построже со своим учеником и сумеет-таки вдолбить в его пустую голову такое базовое понятие как «ценность жизни».

— Я не… — вдруг хрипло пробормотал Рюноске, привлекая внимание, — я совершенно не знал, что делать.

— М?

— Если бы не вы, Накахара-сан… Он бы…

Юнец беззвучно раскрывал и закрывал рот, не в силах продолжить, но всё и так было предельно понятно. Некоторое время Чуя просто молчал, не уверенный, что на это ответить и стоит ли что-то говорить вообще, потом осторожно положил ладонь сначала на одно костлявое плечо, а после, не встретив сопротивления, легонько притянул ближе и приобнял. Мальчишка вздрогнул, дёрнулся в его руках, но не сделал ни единой попытки освободиться. Наоборот, извернулся и вжался лбом куда-то между плечом и ключицей Чуи, едва слышно рвано выдохнул.

Чуя поднял глаза в потолок. Совершенно не хотелось иметь сейчас дело ещё и с эмоциями подопечного придурошного напарника, но и бросить того одного совесть не позволяла. В их компании он был самым старшим и по умолчанию должен был нести за обоих это бремя тревог и ответственности. Он похлопал рукой по спине, непроизвольно и с удовольствием отметив, что позвоночник наконец перестал так явно прощупываться, перевёл взгляд на долину. Безмятежный вид природы всегда успокаивал.

— Знаешь… — начал он, решив пролить мальчишке немного света на отдельные черты личности его наставника, — когда мы с Дазаем впервые встретились, я ещё не был частью Организации и жил в трущобах Сурибачи вместе с «Овцами» — это такая… банда подростков и детей-беспризорников была, если что.

— Я знаю, — тихо вставил тот.

— Да? — Чуя слегка удивлённо приподнял брови и на секунду отстранился от него, окинув заинтересованным взглядом, прежде чем память услужливо напомнила, что ученика себе Дазай тоже выловил в трущобах. Вот ведь. Интересно, а они могли пересекаться с ним в более ранние свои годы? Если да, то он понадеялся, что не послужил причиной проявления какой-то там болезни этого и без того тощего и бледного как сама смерть мальца. Он помотал головой и вновь притянул Рюноске в объятия, понимая, что сейчас обдумывать это не было ни смысла, ни времени. — Ну, как бы то ни было, тогда Портовая мафия и я лично были заинтересованы в поисках… — он осёкся, не уверенный, как преподнести поиски Арахабаки так, чтобы случайно не сболтнуть того, что было совершено секретно. В итоге остановился на расплывчатом: — В общем, одна цель у нас была. Так получилось, что ключом к разгадке оказался бывший Исполнитель, Артюр Рембо, и именно его место в итоге досталось мне…

Чуя замолчал, непроизвольно вспоминая последние минуты жизни того странного мужчины, чьи последние слова вдохнули в него уверенность относительно себя самого. Кажется, именно в тот момент дышать стало легче, а постоянно осаждавшие голову мысли о своём позабытом прошлом перестали давить на мозги и сердце.

Впрочем, это явно была не та информация, что стоило бы знать ученику Дазая.

Да и вообще кому-либо.

За исключением, пожалуй, Коё и Босса — первой, потому что приняла и вырастила его, по-настоящему став семьёй, о которой он вечно бредил, но совершенно ничего не помнил; второй — потому что был единственным, кто мог помочь разобраться и действительно это сделал. Было таким счастьем наконец увидеть тех, кто подарил ему жизнь, и окончательно поставить точку в вопросе своей человечности. Иногда Чуя искренне жалел, что так и не решился и не подошёл к родителям, несмотря на мягкие подталкивания своего начальника.

— Так вот, о чём я, — он тряхнул головой, отбрасывая блуждающие мысли. Грёбанная Скумбрия, всю душу своей выходкой взбаламутил! — Его способность позволяла создавать пространство, изолирующее попавшего в него от реального мира, а также призывать туда мертвецов. Он изолировал меня, обошёл Дазая, так как знал о его способности, и подселил к нему взбесившегося прошлого Босса с огромной косой, у которого явные беды с башкой были. Тот стал нападать и наш придурок, вопреки собственным завываниям о суициде, красоте смерти и прочей своей чуши, довольно резво так удирал от него. Мне даже смешно в какой-то момент стало. — Чуя тихо усмехнулся, рисуя в памяти образ улепётывающего со всех ног напарничка. — Я тогда спросил его, правильно ли понял, что суицидник на самом деле хочет жить, а он в ответ заявил, что, возможно, жизнь не так уж плоха и стоит поискать её смысл.

Шестерёнки в мозгу Рюноске крутились так, что было почти слышно работу этого слаженного механизма, и Чуя терпеливо ждал, пока его слова будут должным образом обработаны и уложены для понимания.

Юнец вдруг отпрянул, ухватился руками за голову, сполз ладонями к щекам и несколько раз мотнул головой то ли в отрицании, то ли просто в неверии, после чего перевёл на Чую совершенно беспомощный взгляд:

— Зачем он тогда постоянно?.. — эти слова были всем, что ему удалось выдавить, но Чуя прекрасно понял. Сколько раз в своё время сам задавался тем же вопросом.

— Прозвучит странно и, возможно, нелепо, но для ощущения жизни.

— Что?

— Ты уже заметил, думаю, что пока его способность была ему недоступна, он стал вести себя по-нормальному. Стал проявлять искренние эмоции, переживания… «Больше не человек» почти полностью блокирует ему доступ ко всему этому и, как он сам однажды признался, ему «очень трудно ощутить вкус жизни, когда по пятам не бежит смерть». Так что он делает это не с целью реально сдохнуть, а с целью убедиться, что действительно живой. Делал, по крайней мере.

Чуя замолчал, сильно нахмурившись и поджав губы, а юнец не спешил отвечать на откровение, став выглядеть ещё более пришибленно. Чуя понимал его, правда. В душе бесчинствовала буря и эмоции грозились захватить контроль над рациональностью. Такого Дазай раньше не вытворял. В этот раз попытка была настоящей. Рука сама потянулась к карману, но, зажав зубами очередную сигарету, он скосил глаза на мнущегося под боком мальчишку и, недолго поспорив сам с собой, в итоге растёр ту в кулаке, так и не запалив. Рюноске уже был болезным — не хватало ещё больше навредить его и без того больным лёгким. Он вновь положил ладонь на худое плечо, похлопал несколько раз в немой поддержке и глубоко вздохнул.

Их молчание прервал окрик Босса, и Чуя, вмиг внутренне взволновавшись, метнулся с лоджии в комнату.

* * *

Холодные руки ничуть не помогали унять пожар на лице и ухе, и будь ситуация несколько иной, Осаму бы обязательно попросил Мори принести ему немного льда и всё равно, как бы это выглядело. Но конкретно сейчас его положение было более чем шатким и любое неверное слово могло сбросить в пропасть. Мори был зол. Очень. И в этот раз по-настоящему. Осаму даже не рискнул ныть, когда после беглого осмотра бывший наставник достал из чемоданчика пакетик с капельничным раствором, и послушно протянул руку, надеясь таким образом хоть немного его задобрить. Тонкая игла вошла в вену как всегда мягко и аккуратно, удерживающий пластырь тоже лёг безо всякой грубости, а вот после тонкие пальцы доктора так вцепились в его левое ухо и принялись выкручивать, что на глазах против воли выступили слёзы. Почти рыча сквозь зубы Мори потребовал объяснений произошедшему и, когда Осаму проскулил что-то не особо внятное, отпустил бедное его ухо и зарядил пятернёй по щеке, что немногим ранее пострадала от переизбытка чувств Чуи. В этот раз зубы не задели язык и привкуса крови не возникло, но дважды наотмашь ударенная кожа быстро припухла, намекая на скорое появление синяка. Осторожно Осаму прижал одну ладонь к пострадавшей половине лица, другую — к горящему уху, закрываясь от возможных дальнейших посягательств наставника.

— Клянусь, ещё одна такая выходка, и я…

Осаму подался головой вперёд, словно ребёнок уткнулся лицом ему в грудь, вынудив замолчать на полуслове. В мозгах царила каша после суровой лекции и выслушивать нравоучения и возмущения по новому кругу очень не хотелось. И всё же…

— Это трудно, — прошептал он в складки чужой одежды, застыл, когда на спину легла широкая тёплая рука. Рука принялась выводить успокаивающие круги на лопатках и рёбрах, отгоняя напряжение. Осаму равно вздохнул. Очень, очень хотелось рассказать, объяснить, почему он сделал что сделал. — Я снова смог чувствовать как все остальные. Снова стал нормальным. А теперь эта грёбаная способность вернулась и… — тихие слова застряли в горле, и он шумно втянул ртом воздух. Внутри на секунду отозвалось чем-то тяжёлым, стремительно исчезнув прежде чем мозгу удалось обработать этот импульс. — Трудно продолжать так жить, Мори-сан. Я же не робот.

Несколько долгих секунд наставник молчал и совсем не двигался, а потом поднял руку. Осаму зажмурился, ожидая новой оплеухи или подзатыльника, но чужая ладонь мягко опустилась ему на голову, зарывшись пальцами в непослушные волосы. Осаму распахнул незамотанный бинтами глаз, слегка приоткрыл рот в немом удивлении. Мори не спешил говорить, лишь размеренно водил рукой туда-сюда, растрёпывая и без того беспорядочную шевелюру, но эта молчаливая ласка говорила громче, чем любые слова. На секунду в горле встал ком, и Осаму даже подумал, что сейчас вновь позорно расплачется — первые слёзы очень хорошо запомнились, как и предвещающие их реакции организма, — но прохладная волна обнуления прошлась по внутренностям, возвращая такое приемлемое ранее и такое ненавистное ныне безразличие. Даже нормально предаться горести он не мог. И вправду, будто хренов робот.

Наставник продолжал молча поглаживать его по голове, даря так нужную сейчас поддержку, а потом, когда напряжение окончательно отпустило Осаму, отстранил его от себя за плечи и влепил в общем-то несильный, но очень неприятный подзатыльник.

— А-ай! Теперь-то за что? — Осаму обиженно надул губы, демонстративно приложил обе руки к пострадавшему месту.

— У тебя хотя бы руки-ноги на месте и функционируют, ты прекрасно видишь, слышишь и соображаешь. Есть люди, которые потеряли что-то из этого или даже всё и всё равно цепляются за жизнь, а ты так нахально ею разбрасываешься.

Осаму опустил глаза.

Конечно, Мори был прав в своих замечаниях, и он не отрицал, что в его порыве было слишком много драмы — всё-таки столько лет жил подобным образом, проживёт и дальше, не беда — но всё равно было как-то противно. От самого себя, от способности, что за что-то досталась именно ему, от самого осознания собственной неполноценности.

— Но я хочу чувствовать, — проскулил в итоге, опустив руки и вновь уткнувшись лицом в грудь бывшего наставника. Тот шумно тяжело вздохнул.

— Возможно, если бы ты смог хотя бы частично взять свою способность под контроль или кто-то… — рассеянно протянул Мори, но так и не закончил, и слова потонули в неопределённости. Словно он сам не был уверен, что идея в принципе реализуема. Но общую суть Осаму уловил и, вновь выпрямившись, ухватился за эту пусть призрачную, но надежду.

— Или кто-то мне с этим помог? Как, например, я останавливаю «Порчу» Чиби-куна?

В ответ Мори полусогласно промычал, неопределённо пожав плечами, а потом вдруг встрепенулся:

— Кстати о нём. Чуя-кун! — громко позвал он, и со стороны лоджии тотчас послышалось движение.

Нечестно — хотел заныть Осаму. С появлением Чуи их разговор свернётся и чтобы потом вытянуть из Мори все недомолвки и предложения придётся вывернуться наизнанку (фигурально, конечно) и наобещать кучу всего, что ему самому точно не принесёт удовольствия. Осаму действительно хотел услышать мысли наставника относительно своей проблемы. Неужели и правда мог быть какой-то способ взять его невозможную способность под контроль? Если да, то кто был его потенциальный спаситель? Как можно было с ним связаться? И почему Мори вспомнил о нём только сейчас?

— Босс?

Чуя показался в дверях, слишком растрёпанный, с широко распахнутыми глазами и какой-то… нерешительный? Словно побитая дворняга — пришла непрошенная ассоциация, и впервые не вызвала у Осаму чувства превосходства и желания подколоть напарника. Чуя не должен был так выглядеть. Чуя всегда, даже израненный и окровавленный после «Порчи», был слишком уверенным и наглым, точно знающим свою ценность и готовый голыми руками скрутить в крендель любого (чаще всего Осаму), кто попробует его спровоцировать. Этот же Чуя словно бы ожидал кары небесной и был более чем готов подставить голову под импровизированный меч.

Неправильно.

Так не должно быть.

Осаму поджал губы, окинул напарника внимательным взглядом, задержался на выглядывающем из-под накинутой на плечи кофты перевязанном бицепсе, криво-косо наложенные бинты на котором местами покраснели. Когда это Слизень умудрился? Тяжёлый вздох со стороны Мори подсказал, что тот тоже заметил.

— Что ж, молодой человек, — от такого обращения Чуя вздрогнул и заметно съёжился, а Осаму подавил довольный оскал: не ему одному получать втык от наставника. Тот, впрочем, невозмутимо продолжал и лишь слегка сведённые брови выдавали его недовольство: — Я хотел похвалить тебя за вовремя оказанную помощь этому дурню, — не глядя кивнул на Осаму, умело проигнорировав его возмущённое сопение, — но теперь мне больше интересно, что произошло с твоей рукой.

— Царапина. — быстро отмахнулся Чуя.

— Вот как? — в наигранном удивлением вскинул брови Мори.

Осаму прикрыл глаза. Место раны Слизняка было высокое, значит, случилось она точно не во время готовки, да и никакой миссии на днях у него не было, так что… Оставалась только тренировка с мальчишкой, но неужели Акутагава?.. Память услужливо подсунула перекошенное злобой лицо ученика и сжимающиеся вокруг горла ленты «Расёмона». Осаму подавил желание передёрнуть плечами и коснуться шеи. Да. Скорее всего.

Чуя тем временем окончательно стушевался под внимательным взглядом Босса, покаянно опустил голову, подцепил большим пальцем замо́к кофты. Наверняка корил себя за неосмотрительность, что не продел руки в рукава и не застегнул молнию. Сам дурак, что называется. Впрочем, если рана действительно от «Расёмона», то простой перевязки ей точно было мало, и хорошо, что Мори оказался рядом.

— Я глупо отвлёкся. — наконец признался Чуя. — Это была тренировка с Акутагавой, он правильно оценил обстановку и воспользовался ситуацией. — и поспешно добавил: — Он молодец.

Брови сами собой свелись к переносице; Осаму бросил быстрый взгляд на ведущую в комнаты дверь, но ученик то ли продолжал прятаться на лоджии, откуда прибежал Чуя, то ли уполз на кухню и уже там терпеливо дожидался возвращения старших. Молодец, да? То, что Слизень защищал его было слишком очевидно и пусть в какой-то степени он был несомненно прав, — в кои-то веки Акутагава пораскинул мозгами и смог застать «врага» врасплох, — но факт, что тот ранил Исполнителя, оставался таким же прозрачным. Прозрачным и непростительным. Какой бы приближенной к реальности ни была тренировка, она оставалась тренировкой и нанесение увечий было недопустимо. Что щенок хотел этим доказать, что наравне с Чуей? Это настолько смешно, насколько абсурдно. Внутренний голос, так похожий на голос Одасаку, осторожно предположил, что привычка нападать со всей силой у мальчишки выработалась именно из-за их тренировок, во время которых «Расёмон» был полезен только косвенно, а задачей стояло достать противника. У Чуи же не было абсолютного щита в виде «Больше не человека», у него была только гравитация, которая, при всей своей точности и смертоносности активировалась исключительно по желанию владельца, вследствие чего ранения, пусть и не часто, но имели место быть. А перерезанный бицепс мог обернуться рядом проблем, учитывая любовь Слизняка к различного рода потасовкам.

— Сядь. — Мори похлопал рядом с собой, отвлекая Осаму от раздумий и не оставляя его напарнику места для возражений. — Показывай.

Послушный Чуя — редкий вид Чуи, который можно было увидеть исключительно при общении с Боссом или Коё, и Осаму с интересом наблюдал как он опустил голову и с несколько обречённым видом сел в ногах кровати, повернувшись к Мори раненой стороной. Тот не стал терять время и сам ловко размотал бинты, демонстративно не заметив, как от немного резких движений Чуя слегка поджал губы да зажмурил один глаз. Осаму подавил улыбку: это был эдакий завёрнутый и излюбленный воспитательный приём его наставника, когда он нарочно грубовато касался полученной по глупости раны, заставляя лишний раз поёрзать от неприятных ощущений, вместо того чтобы отчитывать за неосторожность или раздавать отрезвляющее подзатыльники. Хотя в особо дурацких случаях Осаму могло достаться сразу по всем трём направлениям, и это было просто кошмарно.

— Так… Рана не глубокая, но её определённо лучше зашить, — вынес вердикт Мори, внимательно осмотрев порезанное плечо. Чуя принял вид довольно несчастный, хоть и смиренный. — И кстати, чисто для справки: чуть-чуть глубже, и «царапина» бы перерезала сухожилие. Сходишь сегодня к медицинскому эсперу — пусть поколдует над тобой, чтобы уж наверняка.

— О-о, поздравляю, Чуя, ты был в шаге от того чтобы впервые надеть гипс! — само собой вырвалось у Осаму.

Возмущённо раздув грудь, несколько раз открыв и закрыв рот в неудачной попытке подобрать достойный ответ, Чуя в итоге сжал здоровую руку в кулак и поднёс ему под нос в довольно прозрачном намёке. Осаму натянул на лицо самую невинную улыбку, похлопал ресницами и, отчего-то вспомнив довольно забавный момент из «Тома и Джерри», которым засматривался в детстве, поддался порыву и вытянул губы трубочкой. И оставил на костяшках напарника влажный чмок.

Секунд пять в спальне стояла гробовая тишина.

Чуя во все глаза таращился на свою руку, отчаянно соображая, что произошло, а Осаму усиленно прикидывал, спасётся ли от разбитого лица, если прямо сейчас спрячется за Мори или заголосит во всю глотку что-то вроде: «А-а! Убивают!», тем самым дезориентировав своего палача. Быстрые подсчёты говорили, что на его вопли у Чуи уже выработался какой-никакой иммунитет, а вот авторитет Босса пока был непоколебим и вертеться вокруг него волчком в попытке дотянуться до цели тот бы не стал. Да, это был вполне рабочий план, и, пользуясь тем, что все трое они сидели на одной кровати, Осаму черепашкой заполз за спину бывшего наставника, оставив за собой след из протянувшегося одеяла.

— Ты… — наконец отмер Чуя и, так и не закрыв рот, шокировано повернулся, вытянув шею в попытке увидеть его за спиной Босса. Мори, спасибо ему большое, отодвигаться и отдавать его на растерзание не стал. — Ты лизнул меня!

— Фу, Чуя, ты пёс до мозга костей! — скривился Осаму, передёрнув плечами от возмущения. — Это был призванный успокоить нежный поцелуй, а вовсе не то непотребство, что ты заявил.

— Ещё лучше! Мне нужно срочно продезинфицировать руку!

— Эй, ты это на что намекаешь?!

— Так, прекратили цирк. — Вмешался в их странный диалог Мори, достал из раскрытой аптечки упаковку влажных салфеток и, вытащив одну, вытер кулак Чуи, который тот с пришибленным видом продолжал держать перед собой. — Всё, микробов Дазай-куна на тебе больше нет, так что…

— У меня нет микробов! — прошипел Осаму.

— …сядь ровно и дай нормально тебя зашить. — невозмутимо закончил он, проигнорировав его праведный гнев.

Слизняк пробормотал слова извинения, выпрямился, снова открывая обзор на свою рану, и рефлекторно скривился, когда по ней прошлась салфетка с антисептиком. Осаму покидать убежище за спиной Мори не спешил, лишь периодически выглядывал, наблюдая, как хирургическая нить сшивает обратно разрезанную кожу, оставляя вместо кровящих краёв ровные аккуратные стежки. Красиво. Сколько он себя помнил, Мори всегда уделял большое внимание эстетичности, при этом совершенно не теряя в эффективности, и, наверное, именно поэтому в период работы подпольным врачом у него всегда было много клиентов.

Осаму неслышно вздохнул. Его самого зашивали без какой-либо анестезии слишком много раз, чтобы он мог в деталях прикинуть, какие удивительные и неприятные ощущения сейчас испытывал его напарник, а потому слегка удивлялся, что тот не проронил ни звука, когда сам Осаму давно бы уже как минимум шипел и порыкивал от дискомфорта. Возможно, всё дело было в болевых порогах — как бы ни противно то было признавать, но у Слизняка ещё с момента их встречи переносимость боли была на порядок выше, если вспоминать, что он умудрился продолжать бой с Рембо со сломанной ногой, пусть и значительно помогал себе гравитацией. Рыжий-бесстыжий. Неужели всё дело действительно было в цвете волос? Осаму скептично относился к подобным утверждениям, считая те в большинстве своём простыми забабонами, но, будучи подопечным хирурга, периодически почитывал медицинские трактаты, желая подтвердить или опровергнуть услышанное, и в одном наткнулся на интересную заметку, говорящую что рыжие люди совершенно иначе чувствуют и переносят боль. Кажется, это было связано с геном рыжести или иначе геном имбиря (если бы он уже не дал Чуе аж целых три прозвища, обязательно бы добавил «Имбирь-кун» в ассортимент), и проявлялось в повышенных выносливости и болевом пороге, высокой толерантности к обезболу и вместе с тем — словно в насмешку — в чувствительности к солнцу и перепаду температур. В тот день Осаму по-другому посмотрел на бумажный зонтик Коё, с которым та не расставалась, а также понял, почему из всех вещей Мори отдал Чуе именно шляпу, несмотря на то что тогда никто не знал о её дополнительных свойствах*.

Изо рта вырвался зевок, и он рефлекторно прикрыл тот ладонью. Глаза потихоньку слипались. То ли остатки снотворного таки оказали влияние, то ли его собственный организм, растратив весь адреналин решил сдаться и пополнить запасы энергии — сказать наверняка было трудно, но желание завернуться в одеяло и провалиться в спокойное забытие крепчало с каждой утекающей минутой. Осаму мотнул головой в попытке прогнать сонливость, потёр зачесавшийся глаз, вновь высунулся из-за спины наставника, с удовольствием отметив, что тот уже закончил со швами и формировал из свободных кончиков медицинской нити крохотный узелок. Чиби-узелок для чиби-Чуи. Мило. Ему пришлось плотно сомкнуть губы дабы не поддаться искушению и не ляпнуть эту шутку вслух — новую оплеуху его лицо просто не пережило бы.

— Готово. — хлопнул ладонями Мори, стряхивая с пальцев невидимую пыль.

— Спасибо. — Слизняк поспешил встать на ноги, повертел зашитой рукой, принимая работу, моргнул, замер на какую-то секунду и резко ссутулился, вновь приняв тот покаянный вид, с коим явился на зов. — Босс, — решительно-отчаянно начал он, при этом согнувшись в спине ровно под углом в девяносто градусов, что свидетельствовало о сильном чувстве вины. Настоящая редкость. — Я приношу глубочайшие извинения за допущение этого инцидента.

Осаму показалось, что внутренности налились свинцом и резко упали вниз живота, переплелись там в плотный комок, что никогда не распутать, и послали в мозг тысячу реакций сразу, чтобы ввергнуть его в пучину боли. Обнуление пронеслось смывающей прохладной волной, но несмотря на снятие тревоги неприятные ощущения никуда не делись. Чуя винил в случившемся себя. Почему он винил себя? Осаму столько раз с придыханием говорил о собственной смерти, что этот идиот уже должен был понять, что никто кроме не смог бы стать причиной оной. Так почему же? И почему узел внутренностей в животе от понимания всего кошмара только сжался сильнее?

— Если бы не ты, я бы сейчас откачивал этого дурака в реанимации. — спокойный и понимающий, местами даже мягкий голос Мори прервал усиленный мыслительный процесс, застопорившийся на никак не стыкующихся фактах. — Так что вместо того чтобы извиняться, прими лучше мою благодарность.

— Но ведь я пошёл на тренировку с Акутагавой, оставив его одного… — растерянно пробормотал Чуя, словно не понимая, почему его не спешили отчитывать.

— Я прекрасно знаю, как Дазай-кун может, что называется, вынести мозг, если находиться с ним дольше четырёх-пяти часов подряд, так что никак не могу винить тебя за желание отдохнуть.

— Я вообще-то всё слышу!

— К тому же, — не обратив внимания на его возмущение (уже второй раз за этот день!) продолжил Мори, — юному Акутагаве нужно продолжать расти над собой и новый подход к тренировкам ему только на пользу.

Чуя моргнул абсолютно круглыми от непонимания глазами, заозирался, словно выискивая в стенах скрытые камеры или смертоносные ловушки, и так и не найдя оных, перевёл осторожный взгляд на Мори:

— Так… Мне продолжать натаскивают мальца?

Вместо устного ответа Мори ограничился торжественным кивком и, когда Слизняк переварил информацию и наконец нашёл слова для выражения своего явного сомнения относительно этой идеи, так же торжественно заявил:

— За Дазай-куна не волнуйся: мы просто установим видеоняню и расширим ей радиус действия, так что всё будет хорошо.

Осаму тупо моргнул раз, другой, нахмурился и снова прокрутил в голове услышанные слова, уверенный, что что-то пошло не так и он ослышался, но память подсказывала, что ошибки не было.

Видеоняня?

Для него?

Серьёзно?

Глаза как-то сами собой расширились, наверняка придав ему комичный, ошеломлённый вид, а связь мозга с языком забарахлила и в итоге совсем пропала, заставив немо открывать и закрывать рот без возможности указать на абсурдность затеи. Тихое фырканье, уверенно перешедшее в довольный смех со стороны Чуи, а также лучащееся гордостью за самого себя лицо Мори дали понять, что переубедить этих двоих в любом случае не удастся.