Если смерть - это дверь, я - искатель врат (джен)

Лили распаковывает вещи в неделю перед Рождеством. Есть некоторые преимущества от того, что она была бывшей членом Ордена, помимо шрамов, как физических, так и душевных. Она связывается с Эммалин Вэнс, чьей брат — риелтор, и с комбинацией удачи, значительной части состояния Поттеров и влияния знаменитости ей удается подписать договор на старую грузинскую ферму в Лестере с маленьким садоводческим домиком на заднем дворе, за которым простирается поле.

Петуния в ужасе, когда Лили сообщает, что собирается взять гораздо более ветхий домик для себя и Гарри, а Петуния с Дадли будут жить в основном доме.

— Я едва ли заплатила хоть что-то за это! — Петуния вспыхивает, хотя Лили видит искру желания в ее глазах, когда они осматривают дом. — Ты не можешь этого сделать…

— Туни, я тебя люблю, — Лили говорит сухо, — но мы обе взрослые женщины, и мы никогда не сможем жить в одном доме, не пытаясь убить друг друга. Кроме того, ты любишь декорировать — думай об этом как о проекте. Что-то, чтобы отвлечься от… — она умолкает, потому что, хоть бумаги и подписывает новый скользкий адвокат Вернона, «развод» все еще остается очень неприятным словом для ее сестры.

— И я надеюсь, что вы не собираетесь выгонять нас с Гарри из этого дома, — добавляет она с лёгкой дразнящей интонацией. — Учитывая, что за него заплачены мои незаработанные галеоны.

По крайней мере, им не придётся тратить столько же денег на ремонт; магия, безусловно, облегчает покраску, поклейку обоев и перенос тяжёлой мебели.

Она на самом деле предпочитает этот маленький домик; он достаточно близко к главному дому, что если Петуния выйдет на зарастающую веранду и закричит, Лили, возможно, услышит ее, и достаточно близко, чтобы она могла увидеть, как вечером выключаются огни. Но нет ни звуков движения на дороге, ни работающих газонокосилок, ни телевизоров, и заброшенный, разрушенный сад с растениями и овощами, теперь в виде куч мертвых листьев и колючих, пустых веток, манит ее. Две спальни вполне достаточно; Гарри и будущий ребенок могут делить одну, а потом оба ребенка будут проводить большую часть года в Хогвартсе.

Но пока она ставит новую кроватку Гарри в угол своей комнаты, даже если она и будет тесной. Она не может вынести мысли, что не сможет добраться до него в любой момент. И кошмары легче переносить, когда она может проснуться от звука его дыхания или тихого плача во сне. Она наполняет домик пуансеттиями и остролистом, рубит маленькую рождественскую елку топориком, который нашла в подвале. Есть что-то удивительно освобождающее в том, чтобы вложить весь свой вес в каждый жестокий удар.

Конечно, Петуния выбегает на холодную, скользкую землю, чтобы кричать на нее, чтобы она положила топор, ведь она беременна, на улице ледяной ветер, но Лили просто распрямляет плечи и наносит еще один удар. Прошлогодняя елка едва не касалась потолка в гостиной. Этот жалкий экземпляр едва достает до ее талии, но она старается думать о нем как о подходящем размере для того, чтобы Гарри помогал украшать. Она делает бумажные гирлянды с ним, его руки сплошь в клею на деревянном кухонном столе, и поднимает его, чтобы повесить блестящую золотую звезду на верхушку.

Она не может заставить себя использовать большинство украшений, которые она и Джеймс с волнением покупали для их первого Рождества в браке, но она вешает маленькую метлу с игроком из Гриффиндора на ней, высоко наверху. Может, она купит Гарри еще одну игрушечную метлу, хотя вряд ли сможет за ним угнаться через пару месяцев. Может, ей стоит больше рассказывать о Джеймсе, но слова всегда застревают в горле.

Вместо этого она вешает на каминную полку только одно фото их с Джеймсом. Она не может смотреть на свадебные фотографии или те, где она была беременна Гарри, без того, чтобы не разрыдаться, так что эта фотография — из их последних месяцев в Хогвартсе. Они в Хогсмите, обнявшись, смеются, как сумасшедшие, над какой-то шуткой, а другие студенты проходят мимо, ничего не замечая.

Она скучает по той девушке на фото даже больше, чем по тому юноше; та Лили была совершенно бесстрашной. Наоборот: она была готова выйти в широкий мир, готова сражаться, готова начать свою жизнь, готова узнать, что будет дальше. Теперь, через три с половиной года, она в основном поглощена тревогой. Она не хочет знать, что будет в будущем. Она не хочет продолжать. Она хочет свернуться калачиком прямо здесь и никогда не выходить.

Мэри и Дориан приглашают ее на рождественский ужин в канун Рождества; Петуния, конечно, отказывается прийти, но Лили не может перенести мысль провести еще одну ночь в слишком тихом доме и идет, беря с собой Гарри. У Пьюси небольшой ужин, и Лили облегченно вздыхает; она не уверена, что смогла бы справиться с вечеринкой, полной старых одноклассников, в этот момент. Они дают Адриану открыть несколько подарков заранее, и, к удивлению Лили, дарят Гарри маленький красный трицикл.

— Не так захватывающе, как метла, — признается Мэри, — но должно быть легче для тебя, правда?

Лили открывает рот, чтобы поблагодарить их, но вместо этого издает странный задыхающийся звук. Она краснеет от смущения, но ни Мэри, ни Дориан не обращают внимания.

Она не остается слишком долго; Гарри уже уснул на диване рядом с Адрианом к десяти часам, и Лили укутывает его в пальтишко и шарф, прощается и, больше всего на свете, желает, чтобы у нее было то, что есть у Мэри и Дориана. Пара, которая тихо разговаривает и улыбается, пока укладывает сына спать. У нее есть новый дом, но это уже не то. Уже никогда не будет как раньше.

Рождественским утром она просыпается одна, в холодной постели. Обвязывает плечи шерстяным одеялом и разжигает огонь в камине, ставит чайник. Она ждет, когда Гарри начнет теребить прутья своей кроватки, затем надевает ему ботинки и шагает по морозной земле в дом, где под искусственной елкой Петунии лежат подарки для мальчиков. Подарков значительно меньше, чем в прошлом году; Лили не была в состоянии идти по магазинам на Рождество, а поток сочувствующих уже иссяк, прошло два месяца.

Она пьет быстро остывающий чай, пока Петуния возится на кухне, а потом наконец презентует мальчикам немного потрепанный поднос с булочками с корицей. Дадли разгрызается в своих подарках в рекордные сроки и дерется с Гарри за игрушечный грузовик. Лили вручает свой подарок Петунии, которая бледнеет, но тоже что-то дарит Лили. Они открывают их в тишине и потом удивленно смотрят друг на друга.

— Помнишь музыкальную шкатулку, которая у нас была в комнате, когда мы были маленькими? С балериной? — спрашивает Лили в объяснение для своего подарка.

— Я не разговаривала с тобой целую неделю, — вспоминает Петуния с необычным выражением на своих светло-голубых глазах.

— Это был несчастный случай, — напоминает Лили, но сама она уже открыла свой подарок; комплект одежды для младенца, все кружевное и явно высокого качества.

— У Дадли была точно такая же, когда он родился, — говорит Петуния. — Он выглядел как ангел. И твой будет таким же.

Это, пожалуй, самое доброе, что она когда-либо сказала о детях Лили, как живых, так и ненародившихся. Лили чуть не роняет поднос с булочками, внезапно обнимая ее, и руки Петунии теперь не такие жесткие, как обычно, вокруг нее.

Она пригласила Сириуса и Римуса к себе на день после Рождества. Сириус явно был сильно пьян, его кожа была влажной, а глаза покрасневшие. Римус выглядел так, как будто не спал уже неделю; тени под его глазами и морщины на лице стали более заметными, чем когда-либо. Лили чувствовала, что она как-то лучше справляется с этим, хотя она потеряла мужа. Но Джеймс был как брат для них еще до того, как стал её мужем, напоминает она себе.

Они не открыто враждебны друг другу, но видно, что они не общались с тех пор, как похоронили Джеймса.

— Не знаю, как вам это сказать, — начинает Лили, как только все усаживаются. — Вместо того, чтобы тратить время на объяснения или оправдания, я скажу прямо: я беременна. Я была беременна, когда… когда это случилось, и не знала, но теперь знаю. Джеймс не знал. Ребёнок должен родиться в начале июля.

Долгая, пустая тишина, а потом Римус немного выпрямляется, натягивает улыбку и говорит:

— Поздравляю, Лили. Это… это потрясающе.

Сириус не утруждает себя такими уловками, как всегда. Он смотрит на неё, как будто она только что наложила на него Непростительное заклинание, встаёт и выбегает за дверь. Он уже Бродяга, когда не прошло и двух шагов, и чёрная тень стремительно мчится в лес за полем. Римус вздыхает.

— Он не в порядке, я думаю.

— А ты можешь его винить? Я — нет. — Лили опускает голову в ладони. Это совсем не так, как она себе представляла, но, наверное, всё могло бы быть хуже. Они оба могли бы уйти от неё. Они могли бы отказаться прийти вообще. Такое случается, когда люди горюют, как, например, у всех тех родителей, которые расстаются после потери ребёнка. В каком-то смысле, Джеймс был почти как их ребёнок, как будто они чувствовали свою опеку и над ним, и друг над другом.

Он всегда смотрел в будущее, несмотря на то что жил настоящим. Лили вспоминает. Он хотел целый дом детей, после того как вырос в одиночестве, будучи избалованным единственным сыном.

— Как минимум четверо, — настаивал он. — Чтобы никто не оказался посередине

А Лили только откидывала голову назад и смеялась:

— Надеюсь, ты планируешь усыновлять, Джими.

Он ненавидел, когда она называла его Джими. Или Джимом. Или Джейми. Её глупый, тщеславный Джеймс — только Джеймс, без прозвищ. Как Джеймс Бонд. Это заставляло Сириуса и Римуса кататься со смеху. Её надменный, прекрасный, щедрый Джеймс, который хотел четверых детей, в отличие от неё, и большой сад сзади, как у неё сейчас, и который отдал бы всё, чтобы быть здесь.

— Ему нужно время, — говорит Римус. — Нам всем нужно время. Но для него… у меня хотя бы есть отец. А у Сириуса… ну, у него только мы и Гарри, — он чуть кивает, не завершив фразу.

Лили поднимает голову, берёт своё пальто.

— Я поговорю с ним. Присмотрись за Гарри, хорошо? — Гарри увлечённо строил башни из новых кубиков уже несколько часов, разрушая их с восторгом. Римус кивает и идет к нему, а Лили выходит на улицу. Ветер встречает её жестоко, но Лили идёт навстречу ему и благодарна за свежий слой снега, который оставляет следы очень чётко.

Бродяга пьёт холодную воду из почти замёрзшего ручья, на льду видны только темные пятна воды. Его густая шерсть дрожит от холода. Лили встретила Бродягу, когда ей было пятнадцать, только она не знала, что это тоже Сириус. Тогда он был просто милой собакой, следовавшей за ней и Марлин через Хогсмит. Марлин подкинула ему бутерброд, и он убежал с ним, лая. Лили погружает свои окоченевшие пальцы в его шерсть, зная, что он услышал её шаги.

— Хороший пёс, — говорит она с лёгкой саркастичной интонацией, присаживаясь на обветренный пень. Он кладёт голову ей на колени, закрывая глаза. — Извини, я должна была сказать тебе раньше. Я знаю, что ты… ты был первым, кому мы рассказали о Гарри.

Он только фыркает в холоде.

— И мне жаль Марлин, — шепчет она, потому что эти слова слишком хрупки. — Я знаю, что ты… ты скрывал свои чувства, Сириус, но я знаю, что для тебя это было… ужасно.

Бродяга отходит от неё и снова превращается в длинноволосого юношу в кожаной куртке. Он садится на край её пня, и Лили опирается головой на его плечо.

— Не знаю, — говорит Сириус, — не так, чтобы мы были парой или что-то вроде того. Мы не были вместе. Не почувствовал, что могу что-то сказать на похоронах. Но мы… — он качает головой. — Мы были глупыми детьми. Мы могли бы… это могло быть для нас, как для тебя и Джеймса, но мы оба слишком боялись признаться в этом. Я, наверное, больше, чем она.

— Марлин не была готова осесть и пустить корни больше, чем ты, — мягко говорит Лили. — Она была такой же дикой, Сириус. Но она сделала… может быть, это не была истинная любовь, может быть, это не сработало бы в долгосрочной перспективе, но это не значит, что это не было реальным, что это не имело значения. Вы что-то чувствовали друг к другу. Вы были хороши вместе.

— Мы были ужасны вместе, вот почему мы никогда не были «вместе», — Сириус усмехается и роняет её волосы. — Не так, как ты и Джеймс. Чёрт, мы не могли провести и пару дней без ссоры и бросания всяких вещей.

— У нас тоже не всё было «солнце и радуга», — бормочет Лили, но она понимает, что он имеет в виду. Они не были стабильной парой, не сложили отношения, у них был случай, они бурно любили друг друга, но так и не признались, что значат друг для друга, так и не успели стать чем-то серьёзным. Но это всё равно имело значение, не так ли? Всё равно считалось.

— Ты всё равно можешь по ней скучать, — добавляет она. — Так же, как я скучаю по Джеймсу каждый день. Прошлой ночью я… — её голос застревает, — мне приснился он. Не просто он. Приснилось, что он здесь, со мной.

Сириус смотрит на неё и грустно улыбается, говоря:

— Когда мне снится она, это не… это никогда не хороший сон.

Лили чувствует на языке вкус дыма от обрушившегося дома МакКиннонов, ощущает жар, обжигающий её лицо, и в её глазах снова стоит образ Сириуса, стоящего в темноте, глядящего на череп и змею в небе и зная, что её нет. Есть и более ужасные способы умереть, чем от убийственной проклятия, и Лили снова благодарит судьбу за то, что её жизнь с Джеймсом не закончилась так кроваво.

Она обнимает его крепко, чтобы он не ускользнул, и когда они идут обратно вместе, Бродяга шагает рядом с ней, а Гарри с восторгом кричит, наблюдая с Римусом из запотевшего окна, чтобы снова увидеть Сириуса, его крестного.