Игры Пита (гет)

Наверное, неудивительно, что мои сны этой ночью были охвачены огнём. Но после пробуждения ярче всего вспоминается силуэт охотницы: тёмная фигура на фоне пылающего заката, лук и стрелы наготове. Пока у меня есть пара минут для себя, я сонно продираю глаза в постели, пытаясь понять, был это кошмар или на самом деле хороший сон. Чувствую себя странно: немного тошнит, и голова кружится. Но в то же время я спокоен и уверен в себе. Может, у меня и нет чёткого плана, но зато есть цель.

После душа замечаю спортивную одежду, оставленную мне: должно быть, это для тренировок, которые начинаются с сегодняшнего дня. Я встречаю Хеймитча, когда он выходит из своей комнаты, и вместе мы отправляемся в столовую. Китнисс уже здесь, ест только булочку-улитку, рассеянно макая её в кружку.

— Доброе утро! — приветствую я. Она поворачивается, смотрит на меня и чуть хмурится. Стена, которую Китнисс возводит между нами, практически осязаема, и я всё понимаю, правда, но все мои инстинкты этому противятся. Зачем так торопиться с соперничеством? Это и без того достаточно скоро произойдет.

Я беру несколько яиц, панкейки и чашку кофе. Хеймитч начинает поглощать тушёное мясо. Китнисс выцепляет ещё одну булочку и крутит её в руках, всё так же задумчиво хмурясь.

Когда Хеймитч завершает трапезу, он достаёт свою фляжку и причащается прямо из неё.

— Ну что, давайте перейдём к делу, — говорит он, утирая рот. — Тренировки, значит. Начнём с того, что, если хотите, я могу готовить вас по отдельности. Решайте это сейчас.

Хм-м, а это не такая уж и плохая идея: мне нужно придумать способ, чтобы добиться своей цели, и Хеймитч, наверное, мог бы помочь.

— А зачем так делать? — спрашивает Китнисс.

— Ну, например, если у тебя есть какая-то секретная способность, и ты не хочешь, чтобы о ней знали другие.

Мы с Китнисс переглядываемся, и я прыскаю со смеха — все мои навыки довольно безобидные.

— У меня нет никаких секретных способностей, и мне уже известны твои, так ведь? — говорю. — Я съел немало белок, что ты подстрелила.

Она поднимает бровь, как если бы это её удивило.

— Можете готовить нас вместе, — говорит она Хеймитчу.

— Хорошо, тогда расскажите, что вы умеете.

— Я ничего не умею, — отвечаю я прямо. — Если только выпечка хлеба считается.

— Прости, не считается. Что насчет тебя, Китнисс? Я уже видел, что ты умеешь обращаться с ножом…

— Да не особо, — пожимает она плечами. — Но я умею охотиться. С луком и стрелами.

— И у тебя хорошо получается?

Серьёзно? Хеймитч что, единственный в Дистрикте-12, кто не знает об этом? Мне казалось, он мог себе позволить настоящее мясо. Довольно любопытно, что Китнисс никогда не пыталась заполучить его в клиенты. Наверное, из-за его связи с Капитолием.

Китнисс колеблется с ответом.

— Да нормально, — скромно отвечает она.

— Она превосходна в этом, — влезаю я, немного удивляясь собственному раздражению из-за её самоуничижения. — Мой отец покупает у неё белок. Он всегда отмечает, что её стрелы никогда не попадают им в тело — только чётко в глаз. То же самое с кроликами, которых она продаёт мяснику. Она и оленя может завалить.

У Китнисс отвисает челюсть, её глаза сужаются, и она пронзает меня взглядом.

— Ты что творишь?

— А что творишь ты? — парирую я. — Он должен знать, на что ты способна, чтобы помочь. Не недооценивай себя.

В ответ она кривит губы.

— А сам-то ты что? Я видела тебя на рынке. Ты можешь тягать стофунтовые⁽¹⁾ мешки с мукой. Давай, расскажи ему об этом. Это уж точно не «ничего».

Стоп… что? Это ещё откуда взялось?

— Ага, уверен, арена будет сплошь завалена мешками с мукой, как раз чтобы я кидался ими в людей. Это не оружие. Ты прекрасно это понимаешь.

— Он умеет бороться, — добавляет она, поворачиваясь к Хеймитчу. — Он занял второе место на школьных соревнованиях в прошлом году, уступив только своему брату.

— И какой в этом прок? — возражаю я. — Как часто ты видела, чтобы кто-то заборол противника до смерти?

— Но всё ещё есть рукопашный бой. Найдёшь нож, и у тебя будет хоть какой-то шанс. Атакуют меня — и я труп!

Почему она так злится на меня из-за этого? А ещё…

— Но этого не произойдёт! — моё собственное негодование всё-таки пронизывает голос. — Ты заберёшься на какое-нибудь дерево, будешь есть сырых белок и отстреливать остальных из лука. Знаешь, что сказала моя мать, чтобы якобы приободрить меня? Она сказала, что у Дистрикта-12 наконец-то может быть победитель в этом году. Вот только говорила она о тебе!

— Ой, да она тебя имела в виду, — тут же отмахивается Китнисс.

— Она сказала, «та другая умеет выживать». Та другая, — отвечаю, сдерживая слёзы.

На лице Китнисс появляется шок, и всё гневное напряжение между нами вдруг рассеивается, оставляя за собой лишь мрачную, гнетущую тишину. Китнисс заглядывает мне в глаза и впервые не закрывается передо мной. Лишь искренние эмоции в её взгляде, когда она вновь заговаривает очень-очень тихо:

— Но только потому, что мне кое-кто помог.

Я вздрагиваю. «Проклятая Шлаковская попрошайка!» — это голос моей матери, пробившийся из прошлого, с того самого дня, который я перекручивал в своей голове дюжину раз. «Да за кого вы меня принимаете? Вы, сопляки из Шлака, совсем страх потеряли, что продолжаете рыться в моём мусоре?»

На этот раз я выдерживаю её взгляд. Между нами остались невысказанные слова за все эти годы. Только уже слишком поздно их говорить. Но что меня поражает, так это стыд в её голосе. То, что я сделал тогда, казалось наименьшим из того, что я мог. Да, меня наказали, но всё же это было мимолётно. Тем не менее это произвело на неё сильное впечатление, судя по всему. Я опускаю взгляд на булочку, что она держит в руках. Хлеб. Разговор о жизни и смерти… Неужели она не догадывается, что это касается не только меня? Хотя откуда ей, наверное, знать. Мне нравится думать, что я бы рискнул пожертвовать собой и получить наказание ради нуждающегося, но, откровенно говоря, я не уверен, что так произойдёт на самом деле. Интересно, правда, что для неё тот дождливый день ассоциировался с чем-то удивительным, что сделал я. Мне всегда казалось слишком явным и почти смущающим моё необычное проявление заботы в её адрес.

— Тебе и на арене помогут, — заверяю её я. — Люди в очереди будут становиться, лишь бы стать твоим спонсором.

— Как и твоим.

Ну всё, хватит. Я закатываю глаза и перевожу взгляд на Хеймитча, который явно уже заметил это — разницу между мной и Огненной Китнисс.

— Она понятия не имеет, какой эффект производит на всех.

Это самое малое, что я могу сказать, чтобы хоть как-то объяснить, что она особенная, другая — и это подтверждает вчерашний отклик толпы, не говоря уже об отклике внутри меня.

Но это также и самое большее. Лавируя между моими бурлящими чувствами к ней, обострённой болью от мыслей о моей матери и о моей скорой неминуемой смерти, я не могу чётко выразиться — попросту давлюсь словами. Разве недостаточно уже того, что даже я поставил её жизнь выше своей? Я опускаю взгляд и принимаюсь ковырять стол, всеми фибрами души возмущаясь всей этой идиотской ситуацией.

— Ладно, — наконец удосуживается подать голос Хеймитч. По крайней мере, мы, должно быть, развлекаем его куда лучше, чем большинство его прошлых трибутов. — Так, так, так. Китнисс, я не могу гарантировать, что на арене будет лук со стрелами, но постарайся показать всё, на что ты способна, во время показательных выступлений перед распорядителями Игр. А пока держись подальше от стрельбы из лука. Ты умеешь ставить ловушки?

Она согласно бормочет.

— Это пригодится для добычи еды. И Пит, не стоит недооценивать физическую силу на арене.

Я пожимаю плечами, так и не поднимая взгляда ни на него, ни на неё. Хеймитч продолжает рассказывать, как нам следует себя вести на тренировках, на что стоит обращать внимание и чего мы должны избегать, но я едва вслушиваюсь. Какая вообще разница?

— И последнее. Вы должны будете постоянно держаться вместе на публике.

Сообщать подобное сейчас было совсем некстати. Я только что решил провести ближайшие три дня, сидя в углу спортивного зала и жалея себя.

— Но… — начинает Китнисс.

Хеймитч хлопает ладонью по столу.

— Постоянно! И это не обсуждается! Вы согласились делать то, что я скажу! Вы будете вместе, и вы будете вести себя дружелюбно друг с другом. А теперь убирайтесь. Эффи будет ждать вас у лифта в десять.

Китнисс тут же срывается с места и демонстративно громко хлопает дверью.

Я остаюсь на месте. Стратегия Хеймитча, похоже, всё ещё направлена на то, чтобы объединить нас, и я этого не понимаю.

— Не принимай на свой счёт, парень, — вдруг говорит он. — Некоторым тяжело… находиться рядом с людьми, которых они должны убить.

— Да… Я понимаю.

— Кстати, что она имела в виду? Мол, «кое-кто» помог ей. Она ведь о тебе говорила, не так ли?

— Разве это важно? — кривлю я рот. — Это было давно.

— Знаю, тебе это не понравится, но… Когда я спрашиваю тебя о чём-то, то делаю это потому, что считаю, у тебя есть информация, которую я смогу использовать. Мне плевать на твою личную жизнь, малец. Но Игры затрагивают личное. Ты персонаж шоу по телику, и тебе нужна своя предыстория.

Беру булочку-улитку и рассматриваю её какое-то время. Я практически слышу потоки проливного дождя. Я практически вижу маленькую девочку, жмущуюся к яблоне: беззащитную, вымокшую до нитки, в полуобмороке и с мутным взглядом.

— Просто… это случилось примерно четыре года назад. Не знаю, помните ли вы, но той зимой шло особенно много дождей. Был конец марта или начало апреля. В любом случае, мне было всего двенадцать. В начале года произошла авария в шахтах. Серьёзнее, чем обычно — погибли двенадцать шахтёров. Тогда-то отец Китнисс…

Я поднимаю взгляд, чтобы проверить, говорит ли это о чём-нибудь Хеймитчу, но его лицо ничего не выражает.

— Какое-то время она не ходила в школу, а когда вернулась, то выглядела очень худой, прямо нездорово. Она голодала. Однажды Китнисс появилась на задворках пекарни, в переулке, и стала рыться в мусорных баках. Но она уже едва могла ходить. Я… — меня передёргивает, когда я вспоминаю стену ледяного дождя, гневную гримасу моей матери — и отчаянное желание что-либо сделать, хоть что-нибудь. — Я дал ей немного хлеба. Вот и всё.

После моих слов на лице Хеймитча уже начинает что-то проявляться.

— Она девушка гордая, — говорит он, уже самостоятельно заполняя пробелы. — А хлеб дороговат.

— Да, и… У нас дома такое не особо принято.

— Тебя наказали… И она об этом знает?

Снова ёжусь.

— Возможно… это было немного очевидно. Но мы никогда это не обсуждали, и в целом не говорили, так что я не в курсе. Да и вообще какое это имеет значение?

— Ты не понял меня? Всё личное имеет значение. И чем более личное, более искреннее, тем сильнее ты понравишься зрителям.

— Не понимаю. Вы хотите, чтобы я рассказал эту историю в эфире?

Он закатывает глаза.

— Если я скажу тебе это сделать, то да. Но пока я просто пытаюсь понять тебя. И её. Ваши мотивы, вашу реакцию на происходящее. Когда вы окажетесь на арене, то меня рядом не будет — никто не станет диктовать и советовать вам, что делать или говорить. Поэтому мне необходимо знать достаточно, чтобы угадывать или предсказывать ваши шаги. Это всё часть Игр.

Меня подмывает отметить, что особого успеха на Играх он не снискал — в качестве ментора хотя бы. Я даже не уверен, что хоть какому-нибудь его трибуту когда-либо удавалось попасть в финальную восьмёрку. Но это только усугубит дело, так что я молчу.

К моменту нашей с Китнисс встречи у лифта у меня начинает ныть голова. Мы спускаемся на нижний уровень здания, прямо в подвал, в полной тишине. Двери лифта открываются и являют нам вид на просторное помещение с оружейными стойками, полосами препятствий, гирями и просто массой самых разных секций. На балконе по периметру зала устроились какие-то люди в мантиях, которые периодически переговариваются друг с другом.

Остальные трибуты уже здесь, и мы присоединяемся к их группе. Серьёзная женщина по имени Атала обращается к нам и объясняет правила и программу тренировок. По сути, мы вольны посещать любую желаемую секцию. Но мы не можем устраивать спарринги с другими трибутами. Завтракать и ужинать мы будем в своих комнатах, а на ланч остаёмся здесь. Во второй половине третьего дня каждый из нас встретится один на один с распорядителями Игр (которые тем временем будут наблюдать за нами сверху), чтобы продемонстрировать им наши навыки.

Сразу становится понятно, что без наших впечатляющих костюмов в физическом плане мы с Китнисс оба относимся к середнячкам по сравнению с остальными. Я выше и шире Китнисс, но, очевидно, не обладаю её навыками. Профи же выглядят здоровыми и спортивными, и мы довольно скоро узнаём, что они очень способные. Едва Атала заканчивает свою речь, они все тут же направляются к стойкам с оружием, чтобы начать упражняться с мечами и ножами.

Я опускаю взгляд на Китнисс и замечаю, что она тоже провожает профи глазами. Локтем легонько толкаю её, и она вздрагивает.

— С чего хочешь начать?

Она внимательно оглядывает помещение.

— Идём вязать узлы, — говорит она, указывая на пустующую секцию.

Инструктор секции по плетению узлов, кажется, приятно удивлён нашему появлению. Китнисс уже владеет базовыми навыками и умеет ставить силки, поэтому в течение часа я пытаюсь нагнать её, пока сама она изучает более сложные техники. Дальше Китнисс даёт мне право выбора, и мы переходим к секции маскировки, где есть краски всевозможных оттенков, а также натуральные материалы вроде грязи и ягодного сока. Я задействую новоприобретённый навык с прошлой секции, чтобы переплести между собой лозы, и устраиваюсь с грязью и красками. Пока Китнисс слушает лекцию о том, какие цветовые сочетания встречаются в разном окружении, я размазываю краски по своей руке. Мне редко доводилось работать с цветом, но я изучал поведение света и теней в густых зарослях высокой травы, и я работаю с грязью, ягодным соком и коричневой краской, пока не добиваюсь той комбинации, которая мне это напоминает.

Когда я подхожу к Китнисс, чтобы узнать, как у неё дела, инструктор по маскировке отмечает, что моя работа — лучшее, что он видел за всё время.

— Так всё-таки у тебя есть секретная способность, — говорит Китнисс.

— Я просто делаю торты, — качаю головой.

— Торты? — спрашивает она, глядя на меня. — Какие?

— Да дома. Торты с глазурью. Для пекарни.

Она берёт меня за запястье и ещё более внимательно рассматривает мою руку, словно пытаясь срастить связь между моими навыками декорирования тортов и камуфляжа.

— Мило. Если бы только можно было заглазировать кого-то до смерти, — язвит она.

Вспоминаю слова Хеймитча.

— Не задавайся ты так, — говорю с легкой усмешкой. — Кто знает, что будет на арене. Может, она вообще окажется огромным тортом.

— Предлагаю двигаться дальше.

После того, как я смываю маскировку, мы находим свободную стойку с ножами, и Китнисс отправляет меня смотреть обучающее видео на панели управления неподалёку, чтобы затем попробовать на практике сразиться с одним из инструкторов, а сама она тренируется метать ножи. К своему удивлению, обнаруживаю, что мне легко управляться с клинками средней длины особенно в сочетании с оборонительными стойками из борьбы. Улучаю момент, чтобы понаблюдать, как Китнисс бросает ножи — её точность потрясает, но ей не хватает скорости, как у Мирты, девушки из Дистрикта-2, которая всё утро вовсю демонстрирует свои навыки. Когда я поднимаю взгляд, то замечаю, что некоторые из разодетых распорядителей Игр наблюдают за нами.

После этого нас ожидает ланч в небольшом обеденном зале, который выглядит прямо как наша школьная столовая дома. Это ощущение особенно усиливается, когда профи с гвалтом собираются вместе за одним столом, а остальные едят по одному или по двое в стороне.

Во время нашего первого совместного ланча мы почти не говорим. Китнисс выглядит несчастной, а ко мне начинает возвращаться головная боль. Хотел бы я знать наверняка, почему основная часть её расстройств связана со мной. Я действительно не понимаю, по какой причине она держит меня на расстоянии просто потому, что через пару дней мы станем «соперниками». Она ведь должна понимать, что это никогда не сведётся только лишь к нам двоим.

После ланча мы пытаемся попрактиковаться в схватке на мечах, что совсем не моё и не её, хотя у меня получается чуть лучше. Китнисс привыкла отстреливать добычу с расстояния; бросаться на противника не в её стиле, но зато это, наоборот, по мне.

Этим же вечером за ужином Хеймитч выпытывает у нас, что мы делали, какие секции посещали и как долго там задерживались. Затем он расспрашивает о ланче: что мы ели, о чём говорили.

— И что мы должны обсуждать, Хеймитч? — спрашиваю его устало. — Дом? Арену? Всё это немного угнетающе.

— Да хоть о погоде болтайте — мне побоку. Главное, что вы должны делать — вести себя как друзья. Так что придумайте тему для разговора и притворитесь, что вам весело!

— И зачем? — спрашивает Китнисс.

— Потому что я так сказал! — рявкает он.

На следующий день мы пробуем разводить костёр, в чём я достаточно быстро преуспеваю — я не в первый раз сталкиваюсь с огнём, и он меня не пугает. Затем мы учимся создавать убежища в мелких впадинах и грудах камней. За ланчем я ломаю голову над тем, что сказать, но вдруг замечаю кое-что в нашей хлебной корзине, на что не обращал внимание раньше. Я опустошаю её и принимаюсь сортировать разнообразные буханки.

— Думаю, они положили сюда хлеб из каждого дистрикта, — говорю. — Вот наш, — указываю на обычную потрескавшуюся булку. Уродливая, но готовится быстро; за все эти годы я, наверное, штук миллион таких испёк. — А это… от Дистрикта-11, — хлеб в форме полумесяца, усыпанный семенами. — Дистрикт-10, — пышная буханка-подкова, начинённая луком и сладким перцем. И так далее. — Вот так, — заключаю я, укладывая хлеб обратно в корзину.

— Много ты знаешь.

— Только о хлебе, — отвечаю я. — Ладно, а теперь посмейся, будто я сказал что-то смешное.

Китнисс убедительно смеётся, и я присоединяюсь к ней.

— Хорошо, я продолжу улыбаться, а ты говори что-нибудь.

— Я когда-нибудь рассказывала о том, как за мной гнался медведь? — оживлённо заговаривает она.

— Нет, но звучит захватывающе.

Так она начинает рассказывать, как однажды пошла в лес в одиночку, нашла улей и решила добыть себе немного мёда. Как и чёрный медведь-барибал.

— А они опасны?

— Смотря в какое время года. Это произошло в конце лета, так что он был толстым и ленивым.

Я смеюсь.

— Тебе когда-нибудь приходилось подстреливать такого?

Она улыбается, расслабляясь в разговоре, будто он был настоящим.

— Ещё нет. Отец говорил, это опасно. Самодельные стрелы не пробивают их толстую шкуру, и если в них стрелять, то так их только больше разозлишь.

После ланча мы пробуем метать копья. С меткостью у неё всё в порядке, чего нельзя сказать о дальности, и мне приходит в голову мысль, что дополнительным преимуществом таких тренировок в паре является то, что я теперь имею хорошее представление, каким оружием ей будет сложнее меня убить. Потом я оглядываюсь и замечаю кое-что. Беру копье подлиннее и направляюсь с ним к Китнисс, которая наводится на мишень, и шепчу:

— Думаю, мы обзавелись ещё одной тенью.

Китнисс разворачивается и смотрит на неё, маленькую девочку из Дистрикта-11. Она возникает возле секции рядом с нами уже в третий раз за сегодня. Эта девочка похожа на крошечную птичку — мне на ум приходят мелкие коричневые пересмешники, что вьют гнёзда на нашей яблоне. Её волосы собраны в два коротких хвостика, и выглядит она в целом тонкой и миниатюрной. Как и сестра Китнисс, она кажется младше своего возраста, который, должно быть, равен двенадцати. Если сравнить её с восемнадцатилетними профи, чей рост превышает её в два раза, а их разница в весе и вовсе больше, то можно подумать, что Игры несправедливы.

Я швыряю копьё. Мои броски сильные, но не такие точные, как у Китнисс.

— Кажется, её зовут Рута, — добавляю я, когда Китнисс тянется за очередным копьём.

— И что предлагаешь с этим делать? — несколько резко спрашивает она. Правда, взгляд у неё грустный, а её выражение лица не соответствует её тону. Теперь я начинаю понимать, что делает её такой холодной.

Ужин этим вечером в эмоциональном плане ещё хуже, чем сегодняшняя тренировка. Хеймитч наседает на нас уже даже до того, как выносят хлеб.

— О чём вы говорили сегодня?

— О хлебе, пчёлах и медведях, — отвечаю я ему.

— И мы смеялись над историями друг друга, — добавляет Китнисс.

— Давайте-давайте, продолжайте в том же духе. Какие секции посещали?

— Костры и укрытия…

— Хорошо, хорошо.

— У Пита отлично получается разжигать огонь. А ещё мы метали копья.

— Копья? Ладно, пойдёт, думаю.

— Что-то не так? — спрашиваю я.

— Да просто вы должны не высовываться, а не демонстрировать свои навыки.

Мы с Китнисс переглядываемся. Сейчас Хеймитч придирается лишь бы придраться. На самом деле я более чем уверен, что буквально вчера метание копья было в его списке одобренных для отработки навыков.

— Вы даже не знаете, о чём говорите, — отмечает Китнисс. — У нас обоих это паршиво получается.

— Эй! — восклицаю я. — Только потому, что тебе нужно стоять примерно в четырех футах⁽²⁾ от цели, если планируешь поразить её копьем…

— И при этом ты всё равно мажешь, — смеётся она.

— Вы двое считаете это смешным? — заявляет Хеймитч.

— До тех пор, пока нам не запретят считать смешным всё что угодно, — говорю я.

— Что совершенно не так! Это вопрос жизни и смерти!

— Не более чем для одного из нас, — не без горечи подмечает Китнисс.

После ужина мы ускользаем в наши комнаты, и напоследок я пытаюсь разрядить обстановку.

— Кто-то точно должен достать Хеймитчу выпивку.

Это почти срабатывает. Китнисс давится смехом, и на долю секунды её глаза загораются, когда она смотрит на меня. А после её лицо мрачнеет.

— Не надо. Не стоит притворяться, когда мы одни.

— Ладно, — тяжело отзываюсь я.

Оказавшись один в комнате, я глотаю слёзы. Ничего не могу поделать. Я так подавлен и измотан этим всем. Мне одиноко: все разговоры здесь только об арене или представляют собой вынужденную светскую беседу, и я бы отдал сейчас всё, чтобы только искренне и по-настоящему поговорить с кем-нибудь — да с кем угодно! — о погоде. Я устал из раза в раз сталкиваться с осознанием своей смертности, но главное, я ломаюсь под тяжестью планирования собственной смерти в пользу того, кто совершенно не догадывается об этом.

В последний день тренировок я просыпаюсь раздражённым. После ланча у нас начнутся показательные выступления для распорядителей Игр. Завтра мы будем готовиться к интервью и послезавтра снова окажемся под камерами. А потом мы отправимся на арену. Конец. Мы с Китнисс в последний раз спускаемся на тренировочный этаж — наше молчание оглушительно. У меня уже в печёнках сидит Хеймитч с его нелепыми указаниями. Бросаю взгляд на стойку с грузами и думаю, что хотя бы раз до своих выступлений я должен примериться к ним. Как и Китнисс — я уже почти готов советовать ей начать нашу сегодняшнюю тренировку с секции по стрельбе из лука. Пристреляться ей не помешает.

Но мы не разговариваем, и я позволяю ей вести меня к секции съедобных культур. Это почти как опрос в школе с изображениями растений: трав, ягод, фруктов и цветов — и нужно нажать на кнопку, чтобы выбрать ответ из четырёх или пяти вариантов. Она хороша в этом, а я предсказуемо ужасен и отвечаю в основном наугад. И снова мои скудные навыки для выживания на арене слишком уж очевидны для нас обоих.

За ланчем Китнисс, к моему удивлению, начинает рассказывать мне о растениях, давая советы мягким тоном.

— В случае голода помни, что самая питательная часть растений — это корни. А если встретишь ель или ещё какие вечнозелёные растения, то можешь добыть пищу из мягкой коры.

— Я всё ещё надеюсь, что у нас будет арена-торт, — пожимаю я плечами.

Её смех прерывается оповещением через громкоговоритель о том, что Марвел, юноша-трибут из Дистрикта-1, вызывается для показательных выступлений.

— Вот и всё, — говорит она напряжённо.

Мы ждём своей очереди, пока других трибутов вызывают один за другим, и наши разговоры между делом получаются разрозненными и случайными.

— В этом году английский у меня бы вела миссис Лонтри, — в какой-то момент задумываюсь я.

— Говорят, она хорошая.

— Я уже учился у неё в шестом классе, — киваю. — Жаль, что она почти ничего не знала о съедобных растениях.

Китнисс отвечает полуулыбкой.

По мере того, как трибуты вокруг нас постепенно начинают исчезать, мы принимаемся бродить по столовой, чтобы размяться. В какой-то момент я замечаю, что кто-то забыл карандаш, и вскоре занимаю себя рисованием на салфетках. Трудно не поддаваться мрачным мыслям, и я ловлю себя на том, что рисую мечи и топоры. А ещё я незаметно наблюдаю за девочкой. Волнение она не пытается скрыть и едва держит себя в руках — кажется напряжённой и взвинченной. Я очень надеюсь, что ей удастся совладать с нервами до того, как её вызовут.

Проходит больше двух часов, прежде чем вызывают Руту, и остаёмся только мы вдвоём. К этому времени Китнисс сидит одна за самым дальним столом. Это так странно, но мы всё равно что в школу вернулись: тогда в столовой она всегда сидела на том же самом месте, чаще всего в одиночку. Мысленно упрекаю себя за то, какой я идиот. Я мог бы уже давным-давно попытаться подружиться с ней. Упростило бы это всё сейчас? Или же сделало бы всё только хуже…

— Дистрикт-12. Пит Мелларк.

Китнисс поднимает на меня взгляд и замечает, что я смотрю на неё. Я встаю со вздохом и направляюсь в тренировочный зал, оставляя свои наброски. Когда прохожу мимо неё, она говорит:

— Не забудь, что сказал Хеймитч про поднятие тяжестей.

Я останавливаюсь. Это уже второй совет за сегодня от неё.

— Я помню. А ты… стреляй в яблочко.

Мы оба будто хватаемся за слова.

Возвращаюсь в зал, где мы провели последние два с половиной дня. Все распорядители Игр собрались в одной части комнаты, и я иду именно туда. Ланч у них всё ещё продолжается: по крайней мере, на балконе у них накрыт стол, и я слышу звон бокалов и столовых приборов. И все они переговариваются друг с другом — выглядят так расслабленно, будто это вечеринка какая-то. Я покашливаю.

— Вперёд, сынок. Можешь начинать в любое время, — говорит мне кто-то.

Ох. Я осматриваюсь и замечаю стойку с гантелями и медболами⁽³⁾. Мне уже доводилось упражняться с ними раньше, ещё в школе, когда я только попал в команду по борьбе в прошлом году. Так как у меня всего пятнадцать минут и показывать мне на самом деле особо нечего, я начинаю с семидесятифунтового медбола: возвращаюсь с ним к распорядителям, делаю пару вдохов и бросаю его от плеча вперёд и вверх одной рукой. Он приземляется примерно в тридцати футах⁽⁴⁾ от меня, что довольно неплохо. Потом я берусь за семьдесят пять, восемьдесят, девяносто и сто фунтов. Последним идёт мяч в сто двадцать фунтов⁽⁵⁾. Мне тяжело его тащить, а поднимать вовсе болезненно — к этому моменту моя рука уже просто отваливается. Но у меня получается поднять его выше, потом ещё выше, и отшвырнуть от себя, пусть и не так далеко.

Затем я смотрю вверх на распорядителей Игр и понимаю, что они едва ли обратили на меня внимание. Они всё так же болтают, едят и пьют вино. Ну, остаётся надеяться, что моё выступление записывали и потом его смогут пересмотреть. Кто-то вообще начинает петь, причём крайне фальшиво, пока я жду.

— Что ж, время вышло. Можешь возвращаться к себе.

Я оборачиваюсь и бросаю взгляд на дверь, ведущую в столовую, надеясь, что Китнисс подготовила что-то впечатляющее для своего показательного выступления.

---

1) 100 фунтов ≈ 45,36 кг

Вернуться к тексту

2) 4 фута ≈ 1,22 м

Вернуться к тексту

3) Медбол (также медицинский мяч) представляет собой утяжелённый мяч, который часто используется для реабилитации и силовых тренировок

Вернуться к тексту

4) 30 футов ≈ 9,14 м

Вернуться к тексту

5) 70 фунтов ≈ 31,75 кг; 75 фунтов ≈ 34,012 кг; 80 фунтов ≈ 36,29 кг; 90 фунтов ≈ 40,82 кг; 100 фунтов ≈ 45,36 кг; 120 фунтов ≈ 54,43 кг

Вернуться к тексту