Я помню море (джен)

Мы не знали, что думать.

Мы ждали карцера и порки. Может — ледяного душа, пока ты не посинеешь и не забудешь, как дышать, не говоря уже о том, чтобы кричать.

Может, всего вместе. Скорее всего, и того, и другого, и третьего.

Но не сразу.

Сначала — тянут.

Как делают всегда: вначале страх, потом боль.

Я пыталась сосчитать шаги от двери до стола. Сколько плиток на полу. Сколько бусин в чётках у Сестры Розы. Это не помогло.

Страх не исчезает, если его посчитать.

Роза держала меня за запястье. Пальцы у неё — костлявые, как щипцы.

Анна 3302 шла рядом. У неё губы были сжаты в нитку. Но руки не дрожали.

— Офицер, — в голосе Сестры Октавии была вежливость, как яд в мёду — Эти девочки… эти нечестивые… Они подложили грызунов в сашэль Сестры Виктории. Это же ересь, Командир. Такое карается. Мы считаем, что их нужно высечь. Строго по протоколу, разумеется.

Сэм сидел за столом. Он поднял взгляд.

На нас — мимолётно. На них — долго. Тяжело.

— Благодарю вас, сёстры.

Роза замерла. Октавия побледнела.

— Простите?... — Роза приподняла двойной подбородок.

— Вы не командуете здесь. Этот отряд — юрисдикция Системы. Ваша праведная ярость в неё не входит.

Нарушительницы дисциплины из моего отряда будут иметь дело со мной. Ещё вопросы?

Они вышли. Одна — бледная. Другая — почти дрожащая.

Сэм подошёл к двери, закрыл её. Медленно. Щёлкнул задвижкой.

Сел на край стола. Расстегнул свой ремень.

Анна резко вдохнула. Я — нет. Я не дышала вообще.

— Вы. Две. Устроили самую идиотскую провокацию, которую я видел в жизни.

Он медленно наматывал ремень на ладонь.

— Неужели вы думали, что мыши — это умно? Или что я не пойму, кто это сделал?

Молчание.

— Думаете, я вас выпорю?

Мы молчим. Потому что да. Именно это мы и думаем.

Он резко бросает ремень на стол. Пряжка звенит.

— Нет. За такое я свой отряд не наказываю. Не на первый раз. За таким я наблюдаю. И думаю, годитесь ли вы хоть на что-то. Но…

Он встаёт. Подходит к нам. Сначала к Анне. Потом ко мне. Смотрит в глаза так интенсивно, что это больно.

— Если вы в следующий раз попадётесь так по-идиотски — я высеку вас за два раза. Вне протокола. Без капли жалости.

Анна кивает. Без слов. Без оправданий.

Я смотрю на ремень. На его тень. Она тонкая, как шрам.

Сэм отходит к окну.

— У вас два мозга. Выберите, что им делать, кроме пакостей. У вас день.

Он открывает дверь.

— Свободны. Не отсвечивайте. Ведите себя так, будто я вас на самом деле наказал. Иначе мне уже сегодня придётся это сделать дважды.

Анна выходит первой. Я следую за ней.

Снаружи пахнет пылью и дождём.

Мы не улыбаемся. Но мы живы.

Он не наш друг. И не чудовище. И это страшнее.

Анна заплакала. Не сразу. Не громко. Не от боли. И даже не от страха.

Я не сказала ни слова. Я просто вытянула руку и коснулась её локтя.

Она не отдёрнулась.

— Почему? — прошептала она.

— Что — почему?

— Почему он нас не бил?

Я не знала. Может, он готовит нам что-то хуже. А может и нет.

Но я сказала:

— Потому что он нас видит?

Анна всхлипнула. Раз — и больше не сдерживалась.

Слёзы бежали по её щекам.

Я не плакала.

Я взяла мелок — тот, что спрятала в подошве — и начала рисовать на стене.

Меня за это точно накажут. Плевать.

Я рисовала его.

Сэма.

Не как человека. Как чудовище.

С глазами — как окна. С руками — одна с когтями, другая как нож.

С ремнём ввиде хвоста змеи и с клыками вместо зубов.

Когда мальчики увидели — не засмеялись. Замерли.

Питер 2211, старший, сказал:

— Похоже.

И добавил:

— Он вряд ли тебя за это убьёт. Он нас тренирует. Хрен знает для чего...

Я не поняла его, но это прозвучало как уважение.

Анна перестала плакать.

Я села рядом.

— Если он чудовище, то кто мы?