Тихая гавань (гет)

Дом номер двенадцать по площади Гриммо встретил их так, как встречает старый, больной родственник, которого давно не навещали, — вздохом застоявшегося воздуха, запахом пыли и тлена. Когда Гарри с трудом открыл заедающую дверь, их окутала холодная, промозглая тишина, которая была гуще и мрачнее, чем ночная тишина в «Норе». Там была тишина сна, здесь — тишина забвения.

Они вошли в узкий, тёмный коридор. Единственным источником света была грязная стеклянная фрамуга над дверью, сквозь которую пробивался тусклый лондонский свет, выхватывая из мрака клубы пыли, танцующие в воздухе. Под ногами хрустело что-то мелкое — то ли облупившаяся штукатурка, то ли останки давно умерших насекомых.

— Люмос, — прошептала Гермиона, и кончик её палочки вспыхнул ровным белым светом.

Свет вырвал из темноты знакомые, удручающие детали. Длинные тени от вешалки в форме змеиной головы ползли по стенам. Старые, выцветшие обои местами отошли, обнажая тёмные пятна плесени. А впереди, в конце коридора, маячила главная хранительница этого уныния — занавешенная плотной тканью рама с портретом Вальбурги Блэк.

Гарри поморщился, ожидая неминуемого. Любой громкий звук, любой неосторожный шаг мог разбудить пронзительные, полные ненависти вопли хозяйки дома. Но портрет молчал, укрытый пологом бархата, словно затаившийся хищник.

Они стояли посреди коридора, два изгнанника в своём новом королевстве руин. Одежда, в которой они сбежали из «Норы», казалась здесь неуместной — простая, домашняя, пахнущая уютом, которого они лишились. В руках у них не было ничего, кроме волшебных палочек. Всё их прошлое, все их вещи остались там, в другом мире.

— Нам нужно будет забрать наши вещи, — тихо сказала Гермиона, скорее для того, чтобы нарушить гнетущую тишину.

— Позже, — так же тихо ответил Гарри. — Не сегодня. Я попрошу Кингсли прислать их. Не думаю, что... что нам стоит появляться там снова. В ближайшее время.

Мысль о том, чтобы снова переступить порог «Норы», столкнуться с осуждающими взглядами, была невыносимой. Этот дом, который когда-то был для него символом семьи и тепла, теперь стал местом его величайшего предательства.

Первым делом нужно было хоть немного привести это место в жилое состояние. Они начали с гостиной. Когда Гарри отдёрнул тяжёлые, пыльные шторы, в комнату ворвался дневной свет, обнажив всю степень запустения. Мебель была покрыта толстым слоем серой пыли, на полу валялись какие-то старые пергаменты, а в углах разрослись густые заросли паутины, похожие на седые волосы.

Они работали молча, двигаясь по комнате с какой-то отчаянной, механической энергией. Это было единственным спасением от мыслей. Физический труд, простой и понятный, отвлекал от душевной боли, которая грызла изнутри.

Гермиона, засучив рукава, взмахами палочки поднимала в воздух целые облака пыли, направляя их в открытое окно. Гарри принялся за мебель. Он не использовал магию. Ему нужно было что-то делать руками. Он нашёл в чулане под лестницей ведро и какие-то окаменевшие тряпки, наколдовал воды и принялся оттирать грязь с полированного стола, с подлокотников кресел, с резных ножек дивана. Монотонные, повторяющиеся движения успокаивали. Скрип мокрой тряпки о дерево был единственным звуком, который он хотел сейчас слышать.

Где-то через час изматывающей работы на кухне раздался хлопок трансгрессии. Гарри инстинктивно вскинул палочку, сердце ухнуло вниз. Гермиона замерла посреди гостиной, тоже нацелив оружие на дверь.

Но на пороге появился не разъярённый Рон и не авроры из Министерства. На пороге стоял Кричер.

Старый домовик выглядел ещё более сморщенным и несчастным, чем Гарри его помнил. Его огромные, водянистые глаза были полны скорби. Он был одет в относительно чистую наволочку, а на шее у него всё ещё висел фальшивый медальон-крестраж, который Гарри разрешил ему оставить.

— Хозяин вернулся, — проскрипел Кричер, низко кланяясь. Его взгляд скользнул по Гермионе, и в нём не было прежней ненависти. Только усталое безразличие. — Кричер почувствовал, что хозяин в доме. Кричер приготовил для хозяина комнату.

Гарри опустил палочку. Он совсем забыл про Кричера. После битвы домовик остался работать на кухнях Хогвартса, но связь с хозяином и домом Блэков, очевидно, никуда не делась.

— Спасибо, Кричер, — сказал Гарри, чувствуя странную смесь благодарности и неловкости.

— Грязнокровка тоже здесь, — констатировал Кричер, глядя куда-то в сторону. Он больше не шипел это слово, а произносил его как простой, неоспоримый факт. — Кричер приготовит комнату и для неё. В доме много комнат.

С этими словами старый домовик развернулся и, шаркая ногами, скрылся в полумраке кухни. Его появление было странным, но в то же время обнадёживающим знаком. Они были здесь не совсем одни. У них был этот сварливый, несчастный союзник, связанный с ними узами магии.

Они продолжили уборку. К вечеру гостиная приобрела подобие жилого помещения. Пыли стало меньше, мебель была вычищена, а в огромном камине, который Гарри прочистил от сажи, весело потрескивал огонь, разогнанный магией. Они сидели в двух старых креслах, вытянутые в струнку от усталости, и смотрели на пламя.

Они ничего не ели с самого утра. Желудок Гарри сводило от голода, но аппетита не было. Гермиона, казалось, тоже не думала о еде. Она сидела, укутавшись в старый плед, который нашла в шкафу, и её взгляд был пуст.

— Может, стоит... — начал Гарри, но не договорил.

В этот момент на маленьком столике между ними с тихим хлопком появились две тарелки с дымящимся супом и кусок хлеба. Кричер. Он появился и исчез так быстро, что они едва его заметили.

Гарри посмотрел на Гермиону. Она медленно взяла ложку. Они начали есть. Суп был простым, но горячим и наваристым. Он согревал не только тело, но и, казалось, саму душу, заполняя хоть какую-то часть зияющей внутри пустоты. Они ели в полной тишине, и звук стука ложек о тарелки был единственным свидетельством того, что они ещё живы.

Когда с едой было покончено, усталость навалилась с новой, удвоенной силой.

— Кричер сказал, что приготовил комнаты, — произнёс Гарри, поднимаясь с кресла. — Думаю, нам стоит поспать.

Они поднялись на второй этаж. Кричер действительно потрудился. Две комнаты в конце коридора, соседние, были убраны. Постели были застелены чистым, хоть и пахнущим нафталином, бельём, а в каминах горел огонь.

— Спокойной ночи, Гермиона, — сказал Гарри, останавливаясь у порога своей комнаты.

— Спокойной ночи, Гарри, — ответила она, не глядя на него, и скрылась за соседней дверью.

Гарри вошёл в свою комнату и закрыл дверь. Он огляделся. Комната была большой и мрачной, с высоким потолком и тяжёлой мебелью из тёмного дерева. Он без сил рухнул на кровать прямо в одежде. Он был уверен, что уснёт в ту же секунду, как его голова коснётся подушки.

Но сон не шёл.

Стоило ему закрыть глаза, как перед ним вставали лица. Разъярённое лицо Рона. Ледяное, презрительное лицо Джинни. Полные слёз глаза миссис Уизли. Он слышал их голоса, их обвинения. Он ворочался с боку на бок, пытаясь отогнать эти образы, но они были настойчивы.

Гарри не знал, сколько времени прошло. Час. Два. Тишина дома давила. Здесь не было привычного храпа Рона, скрипа половиц, далёкого тиканья часов Уизли. Была только мёртвая, вязкая тишина, в которой его собственное чувство вины разрасталось до чудовищных размеров.

В какой-то момент он больше не смог этого выносить. Гарри сел на кровати. Он знал, что не уснёт. Он знал, что ему нужно. Ему нужно было её присутствие. Та самая тихая гавань, которая спасала его столько ночей подряд.

Он тихо встал и подошёл к двери. Поколебавшись мгновение, он вышел в коридор. Дверь в комнату Гермионы была закрыта. Из-под неё не пробивался свет. Может, она спит? Он не хотел её будить. Но сама мысль о том, чтобы вернуться в свою пустую, холодную комнату и остаться наедине со своими демонами, была невыносима.

Он подошёл к её двери и замер, не решаясь постучать. И в этот момент он услышал. Тихий, сдавленный звук, похожий на всхлип. Она плакала.

Не раздумывая больше ни секунды, Гарри осторожно нажал на ручку. Дверь не была заперта. Он приоткрыл её и заглянул внутрь.

Комната была почти точной копией его собственной, освещённая лишь углями, тлеющими в камине. Гермиона сидела на кровати, обхватив колени руками и уткнувшись в них лицом. Её плечи мелко дрожали. Она плакала так тихо, так отчаянно, стараясь не издать ни звука, что от этого зрелища у Гарри сердце сжалось в ледяной комок.

Он тихо вошёл и прикрыл за собой дверь. Она не заметила его.

— Гермиона, — позвал он шёпотом.

Она вздрогнула и подняла голову. Её лицо, мокрое от слёз, блестело в свете тлеющих углей. Увидев его, она не удивилась. В её глазах была лишь безмерная, всепоглощающая тоска.

— Я не могу, Гарри, — прошептала она, её голос срывался. — Я не могу так. Я всё разрушила. Рон... он ненавдит меня. Джинни... Миссис Уизли... Это всё моя вина.

— Нет, — твёрдо сказал Гарри, подходя ближе. — Это наша общая вина. Не только твоя.

Он сел на край её кровати, соблюдая дистанцию.

— Я думала, я сильная, — продолжала она, качая головой. — Я думала, я смогу со всем справиться. С родителями. С воспоминаниями. Но я не могу. Я сломалась.

Гарри ничего не ответил. Он просто сидел рядом. Его молчаливое присутствие было красноречивее любых слов утешения. Он не говорил, что всё будет хорошо. Он не говорил, что они всё исправят. Гарри просто был здесь, в этой тёмной комнате, и делил с ней её боль.

Гермиона плакала ещё долго. Её слёзы были очищением, выходом для всей той боли, вины и страха, что накопились за этот ужасный день. Гарри не двигался, не произносил ни слова. Он был её якорем в этом шторме отчаяния.

Постепенно её всхлипы стали тише и наконец прекратились. Она сидела, опустошённая и измученная, глядя на тлеющие угли.

— Не уходи, — попросила она едва слышно, не глядя на него. — Пожалуйста. Не оставляй меня одну.

— Я не уйду, — пообещал он.

Гарри неловко подвинулся и прислонился спиной к резной спинке кровати. Гермиона, помедлив мгновение, сделала то же самое, устраиваясь рядом с ним, но не касаясь его. Они сидели бок о бок, разделённые несколькими дюймами пространства, и смотрели на умирающий огонь.

Они были изгнанниками, потерпевшими кораблекрушение. Их выбросило на необитаемый, мрачный остров этого старого дома. Они потеряли всё, что у них было. Но в эту минуту, сидя вдвоём в тишине и темноте, они поняли, что не потеряли главного.

Они не потеряли друг друга.

И пока у них есть это, у них есть шанс построить что-то новое на этих дымящихся руинах. Пусть не сегодня. И не завтра. Но когда-нибудь.