Юнга (джен)

Четыре года пролетели как один долгий рейс. Гарик вытянулся в росте, плечи обтянулись мускулами, руки покрылись мозолями, а язык стал таким же крепким, как и канаты, что он десятки раз наматывал на битенги. Ему было четырнадцать, но в глазах уже не осталось ничего детского. Команда перестала звать его юнгой — теперь он был «Гарик», один из своих. В каждом порту он шагал рядом с моряками, ел ту же дрянную похлёбку, пил разбавленный самогон и смеялся над теми же пошлыми шутками.

И вот — Греция. Лето душное, солнце палящее, и белые стены домов, ослепляющие глаза. Судно встало в гавани, где пахло специями, рыбой и вином, а на каждом углу кричали торговцы. Гарик никогда не любил толпу, но в этот день капитан послал его с боцманом за провиантом: хлеб, фрукты, масло, да ещё мешок оливок, которые так любила команда.

Толпа гудела, как улей. Гарик пробирался между прилавками, оглядываясь, чтобы не потеряться. И вдруг заметил человека, который выделялся из всех. Высокий, худой, в длинном плаще — смешной в этой жаре. Седые волосы убраны в хвост, глаза острые, как нож. Он стоял у лавки с кувшинами и о чём-то тихо спорил с торговцем, но вся фигура его была чужая, неправильная. Не моряк, не купец, не местный.

Гарик почувствовал странный холод, будто по коже пробежал ток. Сердце пропустило удар. Он не знал, почему, но его потянуло в ту сторону.

Мужчина обернулся. Их взгляды встретились.

Мир на секунду застыл.

В этих глазах был свет — странный, жёсткий, пронизывающий. Мужчина словно ощутил что-то, но сам не понял что. Он нахмурился, прищурился, будто пытаясь рассмотреть в мальчишке что-то скрытое.

— Ты чей? — вдруг спросил он по-английски, с сильным акцентом.

Гарик замер. Он понимал слова, моряки кое-чему учили его языкам в дороге. Но отвечать не стал. Внутри всё сжалось.

— Эй, парнишка, — мужчина шагнул ближе. — Ты… странный.

Боцман, заметив задержку, обернулся и рявкнул:

— Гарик! Давай живее, мать твою!

Мальчишка вздрогнул, отвёл взгляд и быстро подхватил мешок с хлебом. Маг — а это был именно маг, хотя Гарик не знал таких слов, — остался стоять. Он смотрел вслед, и выражение его лица было тревожным. Будто он уловил призрак чего-то сильного, но тут же потерял его в гуле толпы.

Гарик шёл рядом с боцманом и не оглядывался. Но внутри у него всё горело. Он чувствовал, что это было не просто любопытство. Будто мир, который до сих пор существовал только в далёких сказках и страшных байках моряков, вдруг дотронулся до него.

— Кто это? — спросил он тихо, когда они свернули за угол.

— Кто-кто… — фыркнул боцман. — Ебнутый, наверное. В портах таких пруд пруди. Не бери в башку.

Но Гарик не мог не брать. Слишком ярко врезался этот взгляд, слишком явно что-то дрогнуло в груди, когда их глаза встретились. Словно внутри него кто-то давно спал, а сейчас приоткрыл глаза.

Вечером, когда команда собралась на палубе, жуя оливки и споря о ценах на вино, Гарик сидел в стороне. Он смотрел на закат и вспоминал холод, пробежавший по коже.

Мужчина не узнал его. Но почувствовал. Почувствовал то, что сам Гарик не мог назвать.

Море бесновалось всю ночь. Волны били по борту с такой силой, что даже старики-моряки ворчали: «Чёртова Греция, как же здесь всё через жопу». Утром капитан приказал не выходить — рисковать грузом и людьми он не собирался. Судно остыло у причала, а команда разбрелась по белым улочкам, кто за выпивкой, кто за женщинами, кто за новой обувью.

Боцман, устав от Гарика, ткнул пальцем в сторону берега:

— Проветрись, малец. А то сидишь как вобла сушёная. Только не въебись куда.

Он сунул ему пару золотых монет — редкость и роскошь, обычно платили медью. Гарик не сразу понял, за что такой щедрый подгон, но вскоре выяснилось: боцману надо было, чтобы юнга пошёл присмотреть за сыном хозяйки табачной лавки.

— Мальца её погоняй, — объяснил он. — Мать там сама справиться не может, а за бабки мы всё делаем, верно?

Гарик скривился. Нянька из него — как из якоря пиздоструй. Но отказать не вышло.

Лавка была на узкой улочке, между лавкой с оливковым маслом и лавкой с кувшинами. Внутри пахло табаком, мёдом и смолой. Женщина в чёрном платке, крепкая, с глазами усталыми, встретила Гарика лёгкой улыбкой. Её сын — худой подросток лет десяти — сидел в углу, грызя ноготь и упрямо не глядя на покупателей.

— Играть не хочет, — вздохнула мать. — С чужими людьми держится в стороне. Но попробуй.

Гарик молча кивнул. Он не умел сюсюкаться. Сел рядом, сунул мальчишке в руку кусок засахаренного фрукта, купленного по дороге, и сказал:

— Ешь.

Тот поднял на него глаза, удивлённые, но фрукт взял. Потом ещё один. Постепенно он оттаял и даже потянул Гарика за рукав: мол, пошли во двор. Там они гоняли камни, строили башенки из глины, мальчишка смеялся, впервые за день.

Гарик не улыбался, но внутри у него что-то шевельнулось. Он вспомнил себя — такого же чужого, которого никто не хотел. И от этого почему-то стало теплее.

Когда солнце начало клониться к закату, хозяйка лавки вынесла коробочку. В ней лежали аккуратные сигареты, завернутые в бумагу с её собственным клеймом.

— Возьми, — сказала она. — Подарок. Хорошему мальчику, что умеет находить ключи к сердцам.

Гарик хотел отказаться, но женщина настояла. Двадцать штук. Маленькая пачка, но для него — целое сокровище. Он сунул её за пазуху и почувствовал странное волнение. Позже, вечером, он попробует первую. Но потом — снова. И ещё раз. И так начнётся его новая привычка: немного, но постоянно.

А пока он вышел на улицу, с пачкой под рубахой, и там столкнулся с ним.

Старый маг. Тот самый, которого он видел днём раньше у рынка. Теперь он стоял в тени кипариса, словно ждал.

— Парень, — сказал он тихо. Голос был резкий, но в нём звучала какая-то тревога. — Ты странный.

Гарик остановился, вглядываясь. Сердце у него стукнуло сильнее, будто вспомнило вчерашнюю встречу.

— Что? — спросил он глухо.

Мужчина медленно вынул из-под плаща медальон — тяжёлый, на цепочке, из потемневшего серебра. На нём был выбит знак — круг и линии, что переплетались, как волны.

— Возьми, — сказал он. — Не знаю почему, но чувствую: он твой.

Гарик уставился на блестящий металл. Ничего он не понимал. Зачем? Почему? Но рука сама протянулась. Цепь холодила кожу, медальон лёг на ладонь, как камень из глубины.

— Кто вы? — пробормотал Гарик.

Мужчина покачал головой.

— Никто. И всё сразу. Помни, парень: есть шрамы, что видит только море. А есть такие, что горят в тебе. Я чувствую твой. Но не знаю, какой он.

Гарик не ответил. Он сжал медальон в кулаке и отвернулся. В груди что-то горело — и это было не солнце, не жара, а что-то другое.

Когда он вернулся на судно, море снова было тихим. Команда смеялась, кто-то уже бухал, кто-то пел. А Гарик сидел на палубе, вертел медальон в пальцах и впервые в жизни закурил. Дым обжёг горло, но он не поморщился. Он смотрел в тёмную воду и чувствовал, как из глубины на него смотрит ещё один мир.

Северус шёл по узкой улочке Афин, не обращая внимания на крики торговцев, запах жареной рыбы и сладкой смолы. Ему было всё равно, что здесь кипела жизнь — греки торговались, жонглёры кричали, дети смеялись. Внутри него что-то гудело, словно натянутая струна. Магия. Она отзывалась на каждом шаге, не ровным фоном, а прерывистыми толчками, словно сердце бежавшего зверя.

Он остановился у белой стены, заляпанной мелом и копотью. Закрыл глаза. Кончик палочки в рукаве чуть дрогнул, будто сам хотел вырваться наружу.

Да. Здесь.

Он впервые за долгие годы почувствовал не остаточные следы чар, не грязный фон деревенских амулетов, а настоящий резонанс. Сильный, живой, дикий. Магия не принадлежала месту — она принадлежала человеку. И этот человек был рядом.

Северус шагнул вглубь, к тени кипарисов, туда, где шум улицы стихал. На камнях ещё держалась влага от ночного шторма, а воздух пах озоном. Здесь, без сомнения, кто-то недавно стоял. Магический след был свежим — горячим, колющим, словно искры костра.

Он прижался ладонью к камню, и на мгновение перед глазами вспыхнула картинка. Крошечный силуэт подростка, с сутулыми плечами, сжимавшего что-то в руке. Серебро. Да, серебряный медальон. Северус почувствовал резкий толчок в груди.

— Поттер… — прошипел он почти беззвучно.

Но образ распался. Стена была пустой, улица — тоже. Прошло всего несколько часов, но след уже начал растворяться в жаре и запахах города.

Северус втянул воздух. Магия здесь тонула, словно в вязкой смоле. Её глушили чужие чары — старые, забытые, примитивные, но сильные. Греки берегли свои земли, и всякий чужак с даром ощущал невидимую тяжесть. Но Поттер… Поттер был другим. Его магия пробивалась даже сквозь эту глушь.

Северус двинулся дальше. Он шёл по переулкам, ориентируясь не глазами, а внутренним чутьём. Как пёс по запаху. Иногда резонанс усиливался, и тогда он почти видел тень мальчишки: быстрые шаги, нервное движение плеча, блеск чего-то металлического у груди. Потом след ослабевал, рвался, уходил в гул базара или терялся в дыме.

Северус стиснул зубы.

Он шёл по следу четыре года. Сначала это был мираж, намёк, жалкий клочок силы, как будто Поттер утонул, а его магия ещё цеплялась за берег. Но теперь — впервые — Северус чувствовал его живым. Живым, чёрт возьми, и близким.

Мальчишка. Маленький ублюдок. Выжил.

Его пальцы в кармане сжали свёрток с эльфийскими рунами — тот самый обряд, на который указал Флитвик. Старые буквы теперь словно шептали: «Ищи дальше. Он рядом. Его душа не утонула».

Северус вышел к гавани. Корабли покачивались на волнах, облитые закатным светом. Рыбаки таскали сети, на палубах гремели ведра, и воздух был пропитан солью и потом. Здесь резонанс стал почти невыносимым.

Он остановился.

Да. Поттер был здесь. Недалеко. Может, на одном из этих кораблей. Северус почти чувствовал, как его магия дрожит в ответ. И в то же время — сквозь эту близость пробивалось что-то иное. Грубое, тяжёлое, чужое. Морская стихия впитала мальчишку, как соль впитывает кровь.

Северус впервые за годы почувствовал не только ненависть, но и тревогу. Если Поттер жил здесь, среди моряков, то он уже не ребёнок из уютных замков. Он чужой. Он другой.

— Поттер… — снова сказал Северус, и ветер унёс его слова.

Он сделал шаг к причалу. Но в этот момент резонанс резко оборвался, будто кто-то захлопнул дверь. Секунда — и пустота. Магия спряталась. Или ушла.

Северус замер, стиснув кулаки так, что ногти впились в ладони. Он был рядом. Чёртов мальчишка был рядом. И он снова ускользнул.