Диагноз: Апокалипсис (джен)

Красная точка прицела на груди Хауса была не угрозой. Она была приглашением. Точкой в конце вопросительного знака.

— Он не будет стрелять, — сказал Хаус. Его спокойствие было почти нечеловеческим. — Он ждал. Он наблюдал за нашим маленьким балетом в канализации. Он хочет поговорить.

Тауб, лежащий рядом, посмотрел на него как на сумасшедшего.

— Или он просто выбирает, кому из нас первому снести голову!

Хаус медленно, демонстративно медленно, поднял руку к своему шлему. Он отстегнул его и снял, подставив лицо холодному дождю. Это был жест абсолютного доверия. Или абсолютного безрассудства.

— Я — Грегори Хаус, — сказал он громко, его голос терялся в пустом дворе. — Врач из Принстон-Плейнборо. А ты — Арис Торн. И мы оба знаем, что у нас общая проблема. Очень большая проблема.

Красная точка не исчезла. Но из интеркома на костюме мертвого «чистильщика», который валялся рядом, раздался треск. А потом — голос. Чистый, неискаженный, усталый.

«У вас нет проблем, доктор Хаус. У вас есть лишь симптомы. Проблема — у меня».

Голос был спокойным, почти меланхоличным.

— Наш друг умирает, — сказал Хаус, кивая на Катнера. — Он заражен. Ему нужно то, что есть у тебя. Ключ к «Ариадне».

«Ариадна…» — голос усмехнулся. Безрадостно. — «Вы думаете, что ищете нить, чтобы выбраться из лабиринта. Какая наивность. Ариадна дала Тесею нить не для того, чтобы он спасся. А для того, чтобы он смог найти и убить ее брата-чудовище. Это не ключ к спасению. Это — оружие».

— Нас устроит, — ответил Хаус.

Наступила долгая пауза. Они слышали лишь шум дождя и прерывистое дыхание Катнера.

«Они слышат нас», — сказал наконец голос Торна. — «Они слышат каждый наш вздох. Этот канал не защищен».

— Мы знаем, — ответил Хаус. — И нам плевать.

«Смело. Или глупо», — голос помолчал. — «Хорошо. Колокольня. Северный вход. Через пять минут. Только ты, доктор Хаус. Один. Оставь своих солдат и свое оружие. Если я увижу что-то, кроме тебя и твоей трости, я начну стрелять. И поверь, я не промахнусь».

Связь прервалась. Красная точка погасла.

— Это ловушка, — тут же сказал Тауб. — Он отделит тебя от нас и убьет.

— Нет, — возразил Хаус. — Он боится не нас. Он боится их. Он хочет убедиться, что я не работаю на них. Что я не привел с собой хвост.

— А Катнер? — спросил Тауб. — Мы не можем его здесь оставить!

— Ты его не оставишь, — сказал Хаус, глядя на Тауба. — Ты отнесешь его ко входу. И будешь ждать. Если я не вернусь через полчаса…

— …я должен уходить и спасаться сам, — закончил за него Тауб. — Я знаю.

— Нет, — Хаус посмотрел ему в глаза. — Если я не вернусь, ты должен будешь сделать все, чтобы Катнер выжил. Понял? Все.

Это был не приказ. Это была просьба. Может быть, первая в жизни Хауса.

Тауб молча кивнул.

Хаус отстегнул от своего костюма кобуру с пистолетом и протянул ее Таубу. Он оставил себе только трость.

— Ну что, — сказал он, глядя на темный, готический проем входа в библиотеку. — Пойду, поговорю с оракулом. Надеюсь, у него для меня не только плохие новости.

Он пошел через пустой двор, один, хромая, опираясь на свою трость. Белая фигура в защитном костюме на фоне черных, мокрых камней. Идеальная мишень.

Но выстрела не было.

Паук пригласил муху в свою паутину.

* * *

Северный вход в библиотеку был не дверью, а раной в камне. Хаус шагнул внутрь, и тишина мертвого города сменилась другой — гулкой, пыльной тишиной забвения. Воздух был холодным и пах старой бумагой, которая, казалось, впитала в себя все слова, когда-либо написанные.

Винтовая лестница, ведущая на колокольню, уходила вверх, во тьму, как позвоночник доисторического зверя. Ступени были стерты веками, покрыты слоем пыли и голубиного помета. Хаус начал подъем.

Каждый шаг отзывался болью в ноге и глухим эхом, которое металось под сводами. Это было не просто восхождение. Это был ритуал. Путь к оракулу.

Чем выше он поднимался, тем больше он видел следов обитания Торна. На стенах, нацарапанные мелом, появлялись формулы, диаграммы, фрагменты кода. Это была не научная работа. Это была летопись безумия. Карта разума, который пытался найти логику в конце света.

На одной из площадок он увидел на стене большую, нарисованную от руки схему. Она была похожа на ту, что рисовали Тауб и Катнер, но в сотни раз сложнее. Паутина из корпораций, фондов, имен. В центре было написано не «Praxis». Там было написано «ViroTech». А от этого имени, как лучи от черного солнца, отходили стрелы к десяткам других названий, которые Хаус видел впервые. Но самое странное было другое.

Некоторые стрелы были перечеркнуты. Некоторые имена — обведены в кружок. Рядом с ними стояли пометки: «Ястребы», «Голуби», «Наблюдатели».

Хаус замер, вглядываясь в эту карту. Он понял. Торн не просто прятался от одной организации. Он пытался разобраться в войне, которая шла внутри нее. Он понял, что ViroTech — это не монолит. Это улей. И в этом улье разные рои преследовали разные цели.

«Они не едины», — пронеслось в его голове. И эта мысль была страшнее, чем мысль о всемогущем, едином враге. Потому что мотивы роя предсказуемы. А мотивы сотен разных пауков в одной банке — нет.

Он пошел дальше. Лестница становилась все круче, проходы — все уже. Теперь на стенах, кроме формул, появились газетные вырезки. Статьи о внезапных смертях ученых, политиков, журналистов. «Несчастный случай». «Самоубийство». «Скоропостижный инфаркт». Все они были соединены красными нитями, ведущими к разным именам на схеме на стене.

Это было не логово. Это был информационный центр. Мозг сопротивления, состоящего из одного-единственного, сошедшего с ума солдата.

Наконец, он добрался до последней площадки. Перед ним была тяжелая дубовая дверь. Она была не заперта.

Он толкнул ее и вошел.

Комната наверху колокольни была гнездом. Гнездом снайпера и отшельника. Через большие, стрельчатые окна, из которых когда-то лился колокольный звон, был виден весь мертвый город. На полу — матрас, ящики с консервами, десятки пустых бутылок из-под воды. И оборудование. Несколько мощных компьютеров, гудящих, как потревоженный улей. Оборудование для перехвата спутниковой связи. И, у одного из окон, на треноге, стояла она. Снайперская винтовка последней модели, с оптикой, способной прочитать номерной знак за два километра.

А рядом с ней, спиной к двери, в кресле сидел человек. Он не обернулся. Он смотрел в прицел на две фигуры, оставшиеся внизу, во дворике. На Тауба, который пытался оказать первую помощь Катнеру.

— Я мог бы убить их в любую секунду, — сказал Арис Торн, и его голос, теперь уже не искаженный синтезатором, был спокойным и усталым. — Одним нажатием. Просто чтобы… навести порядок. Убрать лишние переменные.

Он медленно повернулся. Его лицо было худым, изможденным, но глаза… его глаза были старыми, как сама Вселенная. В них не было ни безумия, ни страха. Только бесконечная, всепоглощающая усталость.

— Но вы прошли. Вы пролезли через дерьмо. Вы пережили их «чистильщиков». Вы даже пережили мою маленькую проверку, — он кивнул на винтовку. — Вы интересная переменная, доктор Хаус. Очень интересная.

Он встал.

— Итак. У нас мало времени, пока «ястребы» не решили, что представление затянулось, и не прислали сюда что-нибудь по-настоящему серьезное. О чем вы хотели поговорить со мной перед концом света?

Хаус медленно вошел в комнату, его трость глухо стукнула о каменный пол. Он не смотрел на оружие. Он смотрел на человека.

— Ты выглядишь ужасно, Торн, — сказал он. Это был не сарказм. Это была констатация факта.

— Это цена, которую платишь, когда перестаешь спать, — ответил Арис, отходя от окна. — Сон — это роскошь для тех, кто верит, что завтра наступит. Я перестал верить в это два года назад.

Он подошел к одному из своих гудящих серверов и провел по нему рукой, как по любимому питомцу.

— Вы пришли за «Ариадной». Вы думаете, это лекарство.

— Это антидот, — поправил Хаус. — Нам нужна недостающая последовательность.

Торн издал тихий, безрадостный смешок.

— «Антидот»… Вы, врачи, такие милые в своей наивности. Вы думаете, что у каждой болезни есть лекарство. Что у каждого яда есть противоядие. Вы все еще верите в симметрию.

Он повернулся к Хаусу, и в его старых глазах блеснул холодный огонь.

— «Ариадна» — это не антидот. Это — ключ активации. Выключатель. Виктор… Ланг… он был гением. Он понял, что создать вирус, который можно было бы вылечить, бессмысленно. Враг просто найдет лекарство и использует его. Поэтому он создал нечто иное.

Он указал на схему на стене. На паутину корпораций.

— Он создал вирус-симбиот. Он не убивает клетку. Он сливается с ней. Переписывает ее. И он встроил в него «спящую» последовательность. Ген-самоубийцу. «Ариадна» не лечит. Она просто… нажимает на кнопку. Она посылает сигнал, который заставляет вирус уничтожить самого себя. И клетку, в которой он живет.

Хаус молчал. Он понял.

— Это не лекарство, — сказал он. — Это команда на самоуничтожение. Химиотерапия, которая убивает и рак, и пациента.

— Именно, — кивнул Торн. — Если применить ее на ранней стадии, организм, возможно, выживет. Потеряет несколько миллионов клеток, но выживет. Но если применить ее на поздней стадии, когда вирус уже в каждой клетке твоего тела… это просто быстрый и очень болезненный способ умереть.

— Наш друг, — сказал Хаус, — он на поздней стадии.

— Тогда вы пришли просить у меня не лекарство, а инструмент для эвтаназии, — безжалостно заключил Торн.

Он подошел к столу и взял небольшой, зашифрованный жесткий диск.

— Вот он. Недостающий фрагмент. Ключ активации. Я отдам его вам.

Хаус смотрел на него, не двигаясь. Он чувствовал подвох.

— Почему? — спросил он. — Почему ты просто отдаешь его мне?

— Потому что это уже не имеет значения, — ответил Торн. Он устало опустился в кресло. — Потому что вы — часть игры, которую уже проиграли. Я тоже так думал. Думал, что смогу спрятаться. Собрать информацию. Нанести удар. Я пытался предупредить Виктора. Но он был идеалистом. Он верил, что сможет контролировать свое творение. Что сможет обмануть их.

— ViroTech? — спросил Хаус.

Торн кивнул.

— ViroTech — это лишь одно из имен. Один из отделов. Вы видите лишь верхушку айсберга, доктор Хаус. Я видел то, что находится под водой. Это не просто корпорация. Это… цивилизация. Свои ученые, свои солдаты, свои политики. И они не едины. Там идет война. «Ястребы», которые хотят использовать вирус как оружие тотального контроля, устроив пандемию и предложив миру единственное «лекарство», которое будет у них. И «голуби», которые считают, что это слишком рискованно, и хотят использовать его более тонко — для точечных ликвидаций, для изменения генофонда…

— А ты? — спросил Хаус. — Ты был на чьей стороне?

— Я был на стороне человечества, — горько усмехнулся Торн. — И я проиграл. Они позволили мне сбежать. Они позволили мне построить это гнездо. Они даже позволили вам найти меня. Знаете, почему?

Он посмотрел на Хауса, и в его глазах была бездна отчаяния.

— Потому что моя роль в этом спектакле — роль Кассандры. Пророка, которому никто не верит. Они знают, что я отдам вам этот ключ. Они знают, что вы, возможно, даже спасете своего друга. И свой город.

— Зачем им это позволять?

— А затем, — сказал Торн, и его голос упал до шепота, — что ваша победа станет лучшей рекламой их товара. Вы докажете всему миру, что вирус существует. И что от него есть «лекарство». Испуганные правительства выстроятся в очередь, чтобы купить его у единственного поставщика. У ViroTech. «Ястребы» победят. Ваше спасение — это их триумф. Мы не можем победить, доктор Хаус. Все, что мы можем — это выбрать, как именно мы проиграем.

Он протянул Хаусу жесткий диск.

— А теперь берите это. И уходите. Представление должно продолжаться.

Хаус смотрел на жесткий диск в руке Торна. На этот маленький черный гроб.

— Так значит, все? — сказал он. — Мы просто марионетки.

— У каждой марионетки есть нити, доктор Хаус, — ответил Торн, его лицо было непроницаемо. — Вопрос лишь в том, кто за них дергает.

Хаус не взял диск. Он продолжал смотреть в глаза Торна, пытаясь прочитать в них что-то за завесой усталости.

— Ты не похож на человека, который смирился с поражением, — сказал он.

Торн не ответил. Он молча подошел к одному из своих компьютеров. Он подключил диск. На экране появилась формула «Ариадны» — та же, что была у них, с заглушкой «-X-X-X-».

— Виктор был идеалистом, — тихо сказал Торн, глядя на экран. — Он верил, что сможет создать идеальный замок и идеальный ключ к нему. Он забыл, что в реальном мире замки существуют не для того, чтобы их открывали. А для того, чтобы держать кого-то взаперти.

Он начал печатать. Быстро, почти яростно. Формула на экране начала меняться. Она не просто заполнялась. Она перестраивалась. Становилась сложнее, асимметричнее.

Хаус молча наблюдал. Он видел не просто химию. Он видел, как один гений переписывает, исправляет работу другого.

— Что ты делаешь? — спросил он.

— Вношу… авторскую правку, — ответил Торн, не отрываясь от работы. — Виктор создал симфонию. Прекрасную и смертоносную. Я лишь добавляю в нее одну, тихую, фальшивую ноту. Ноту, которую услышат только те, у кого идеальный слух.

Он закончил. Он посмотрел на новую, измененную формулу.

— Оригинальная «Ариадна» — это команда на самоуничтожение. Быстрая и чистая. Моя версия… — он сделал паузу, — …она оставляет после себя эхо. Призрака в машине.

Он не стал объяснять дальше. Ему и не нужно было. Хаус понял. Он не видел деталей, но он понял замысел. Это не было просто лекарство. Это была ловушка. Метка. Улика, вплетенная в саму ткань спасения.

— Они ждут, что вы сыграете по их правилам, — сказал Торн, копируя новый файл на чистый носитель. — Они слишком высокомерны, чтобы поверить, что крыса в лабиринте может научиться перегрызать стены.

Он протянул диск Хаусу.

— Вот, доктор. Настоящая «Ариадна». Она спасет вашего друга. Она спасет ваш город. А что она сделает с нашими «наблюдателями»… — на его губах появилась тень улыбки, первой, которую видел Хаус, — …это мы увидим в следующем сезоне. Если он будет.

Хаус взял диск. Он держал в руках не просто формулу. Он держал в руках детонатор.

— А ты? — спросил он.

Торн снова посмотрел в окно, на свой мертвый город.

— Я свою партию доиграл, — тихо сказал он. — Я поставил им шах. Теперь ваш ход, доктор. Поставите ли вы им мат — или они просто сметут все фигуры с доски.

Он отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

— Уходите. Быстро. Занавес поднимается.

* * *

Возвращение было спуском с Голгофы. Они несли на себе не просто бесчувственное тело Катнера, они несли тяжесть знания, которое было страшнее любой болезни. В руке Хауса жесткий диск был не ключом к спасению, а детонатором от бомбы замедленного действия.

Ржавая дверь в подвал открылась с протестующим стоном, выпуская их из зловонного чрева канализации в относительную безопасность больницы. Они вышли в тускло освещенный коридор — три сломленные, грязные фигуры, тащившие на себе четвертую, бесчувственную.

Форман и Кадди ждали их. Их лица в полумраке были напряженными, полными безмолвного вопроса.

— У нас есть, — сказал Хаус, и эти два слова стоили ему, казалось, последних сил. Он протянул Форману жесткий диск. — Формула.

На мгновение, на одну-единственную, драгоценную секунду, в глазах Формана и Кадди вспыхнула надежда. А потом они увидели Катнера.

— Боже мой, — выдохнула Кадди, бросаясь к ним. — Что с ним?

— Он… нас спас, — глухо ответил Тауб, осторожно опуская своего друга на пол. — Взрыв. Костюм разгерметизирован. Он наглотался этой дряни.

Надежда в глазах Кадди тут же сменилась профессиональной тревогой врача. Она опустилась на колени, проверяя пульс, зрачки.

— Он жив, — констатировала она. — Но он в коме. Глубокой.

Форман молча смотрел на Катнера. На его бледное, безмятежное лицо. Еще один. Еще один из них, сраженный этой чумой. Его команда, его ответственность. Он ничего не сказал, но его плечи, казалось, опустились еще ниже под невидимым грузом. Не было времени на эмоции. Не было времени на горе.

— В бокс. Немедленно, — скомандовал он. — Рядом с Тринадцатой. Подключить к мониторам. Полный скрининг.

Пока санитары уносили Катнера, превратившегося из спасителя в пациента, Хаус, Форман, Тауб и Кадди направились к секретной лаборатории. Они шли по гулким коридорам, и каждый думал о своем. О цене, которую они только что заплатили. И о том, была ли она оправданной.

Они смыли с себя грязь, переоделись в чистые халаты, но ощущение ледяной, зараженной воды, казалось, навсегда въелось в их кожу.

Дверь в бункер времен холодной войны открылась, и они вошли в мир гудящих реле и аналоговых приборов.

— По крайней мере, здесь есть электричество, — с горькой иронией заметил Тауб.

Форман, чье лицо снова стало непроницаемой маской профессионала, взял диск у Хауса. Он подошел к главному компьютеру — огромному, гудящему шкафу, который был ровесником их родителей.

— Надеюсь, этот динозавр еще помнит, как жевать, — пробормотал он, вставляя современный носитель в древний разъем.

Они собрались вокруг него. Все их надежды, все их жертвы, жизни Катнера и Тринадцатой — все это было сосредоточено в этом маленьком, гудящем ящике.

Форман запустил анализ файла.

И тишину бункера разорвал резкий, протестующий писк.

Писк был не просто сигналом ошибки. Он был похож на предсмертный крик машины, столкнувшейся с чем-то непостижимым. На экране старого, монохромного монитора загорелось окно. Текст был написан примитивным, рубленым шрифтом, но его смысл был сокрушительным.

«КРИТИЧЕСКАЯ ОШИБКА. Формат файла не распознан. Протокол квантового шифрования требует 64-битной архитектуры и вычислительного блока терафлоп-класса. Текущая система: 16-битная. Оценочное время обработки: 9.7×10^15 лет».

Они смотрели на экран. Цифры и слова плясали перед глазами, но до сознания доходило только одно.

Невозможно.

— Девять целых и семь десятых квадриллиона лет? — переспросил Тауб, и в его голосе смешались истерика и черный юмор. — Кажется, мы немного не укладываемся в сроки.

— Что это значит? — спросила Кадди, ее голос был напряжен. — Говорите по-человечески.

— Это значит, — сказал Форман, отходя от компьютера, как от радиоактивного реактора, — что Торн создал не просто формулу. Он создал произведение искусства. Оно написано на языке, который этот компьютер, — он ткнул пальцем в гудящий шкаф, — не понимает. Это все равно что пытаться проиграть Blu-ray диск на граммофоне.

— Это хуже, — вмешался Хаус. Он подошел к экрану, вглядываясь в строки кода, которые смог отобразить компьютер. Это были лишь «обертки», метаданные файла. — Это не просто другой формат. Это другой принцип. «Квантовое шифрование». Этого не должно существовать в открытом доступе. Это технология, которой официально еще нет.

Они замолчали, переваривая это. Враг, с которым они столкнулись, был не просто на шаг впереди. Он был в другой технологической эре.

— Торн не мог не знать этого, — сказал Форман. — Он не мог не понимать, что мы не сможем это прочитать. Зачем он тогда дал нам этот файл?

— Может, он просто издевался, — предположил Тауб.

— Нет, — ответил Хаус. Он думал. Его мозг лихорадочно работал, пытаясь найти выход из этого нового, идеального тупика. — Он дал нам то, что у него было. Он не думал о том, как мы будем это использовать. Он просто передал эстафету. Он свой этап пробежал.

— И что теперь? — спросила Кадди. Ее голос был голосом человека, стоящего на краю пропасти. — У нас есть лекарство, которое мы не можем создать. Двое наших врачей умирают. Больница умрет через… — она посмотрела на часы, — одиннадцать часов. Это конец.

Она села на старый лабораторный стул, и впервые за все это время ее плечи опустились. Королева сдалась.

Форман молча отошел в угол. Тауб уставился в пол. Отчаяние, до этого бывшее острым и яростным, превратилось в густую, удушающую апатию. Они сделали все, что могли. Они прошли через ад. И уперлись в стену. Не из-за врагов. Не из-за вируса. А просто потому, что у них не было нужного инструмента.

Хаус стоял один посреди лаборатории. Он смотрел на экран. На непонятные символы. На язык богов, который был ему недоступен. Он, гений, привыкший вскрывать любые загадки, столкнулся с проблемой, у которой не было изящного решения. Только грубая, непреодолимая технологическая стена.

Он был побежден.

Они стояли в тишине, оглушенные приговором, который вынес им допотопный компьютер. Невозможно. Технологическая пропасть. Конец.

Апатия, густая и липкая, начала заполнять бункер. Тауб опустился на стул и закрыл лицо руками. Форман просто смотрел в стену, его взгляд был пуст. Кадди, казалось, постарела на десять лет.

Только Хаус не сдавался. Он ходил по лаборатории, как зверь в клетке. Его мозг, припертый к стене, отказывался принимать поражение. Он искал выход. Нелогичный. Невозможный.

— Нет, — пробормотал он, останавливаясь посреди комнаты. — Нет, нет, нет…

Он посмотрел на экран. На язык богов, который они не могли прочитать.

— Где было создано это… заклинание? — спросил он в тишину.

— В лаборатории «Unigenics», скорее всего, — ответил Форман, не оборачиваясь. — Или уже после, в «Praxis».

— Точно, — сказал Хаус. — Кольцо было выковано в Ородруине.

Никто не понял метафору. Кроме, может быть, Катнера, который сейчас лежал без сознания наверху.

— И что это нам дает? — устало спросил Тауб.

— Это дает нам все! — Хаус повернулся к ним, и в его глазах снова появился тот самый, безумный, лихорадочный блеск. — Если Кольцо было выковано в Ородруине, то только Ородруин сможет его и уничтожить! Или, в нашем случае, — он ткнул пальцем в сторону монитора, — прочитать!

Они смотрели на него, как на сумасшедшего.

— Ты предлагаешь… — начал Форман, и его глаза расширились от ужаса и восхищения одновременно.

— Да! — подхватил Хаус. — Именно это я и предлагаю! Мы не можем создать лекарство здесь. Значит, мы создадим его там. Мы найдем их. Мы найдем их логово, их сердце зверя. И мы воспользуемся их же оборудованием, чтобы выковать оружие, которое их и убьет.

Это была не просто безумная идея. Это была насмешка над самой идеей выживания. Акт абсолютного, чистого, дистиллированного неповиновения.

— Они знают о нас, — сказал Форман. — Они ждут. Это самоубийство.

— Умереть здесь, ожидая, пока кончится топливо в генераторе — вот что самоубийство! — парировал Хаус. — А это — шанс! Один на миллиард. Но он есть.

Он посмотрел на свою команду. На их измученные, отчаявшиеся лица.

— Итак. Кто-то хочет умереть здесь, в тишине и покое? Или кто-то хочет умереть, громко хлопнув дверью в самом сердце их проклятой империи?

Прежде чем кто-либо успел ответить на риторический вопрос Хауса, тишину бункера нарушил тихий, мелодичный писк.

Они замерли. Звук доносился из угла, где лежал костюм «чистильщика».

Тауб медленно, как сапер, подошел к нему. Он извлек черный, тонкий коммуникатор. Экран светился.

«ВХОДЯЩИЙ ЗАШИФРОВАННЫЙ СИГНАЛ. КАНАЛ «ОМЕГА».

Они сгрудились вокруг, глядя на экран. Через секунду появилась бегущая строка. Она не была адресована им. Это было похоже на перехват чужого, автоматического сообщения.

»…Объект «Прометей» вскрыт. Протокол «Кассандра» активирован. Наблюдение подтверждает: контрольная группа выбрала неоптимальный, но предсказуемый вектор — попытка локального синтеза. Прогноз: неудача в течение 1 часа. Следующий вероятный вектор: отчаяние, апатия, ожидание. Вмешательство не требуется…»

Сообщение оборвалось.

Они смотрели на погасший экран, и холод, который они испытали до этого, был ничем по сравнению с этим.

Их безумный, самоубийственный план, который только что родился в голове Хауса… их враги не просто предвидели его. Они сочли его настолько маловероятным, что даже не включили в свой прогноз. «Отчаяние, апатия, ожидание». Вот все, чего они от них ждали.

— Они… они считают нас… предсказуемыми, — прошептал Тауб.

И это было последней каплей. Это было хуже угрозы. Хуже презрения.

Это было унижение.

Хаус рассмеялся. Тихим, сухим, лишенным всякого веселья смехом.

— Предсказуемыми, — повторил он. — Что ж. Пора их удивить.

Он посмотрел на свою команду. Апатия в их глазах сменилась чем-то другим. Злой, отчаянной решимостью.

— Тауб, Катнер, — сказал он. — Возвращайтесь к своим компьютерам. Я хочу знать, где находится ближайший офис «Praxis Innovations» или любой другой их шарашкиной конторы. Форман, Кадди — готовьте все, что мы можем взять с собой. Мы идем на экскурсию.

В этот момент коммуникатор пискнул еще раз. На экране появилась одна-единственная, короткая строка.

»…Браво. Возможно, я ошибся в прогнозе. P.S. В здании «Ceres Agriculture» на Риджент-стрит лучший в городе кофе. И оптоволоконный канал в 200 гигабит. Удачи. А…»

И экран погас окончательно.

Они переглянулись.

Это не было предложением помощи. Это не была ловушка.

Это была… подсказка. Насмешливая. Рискованная. От кого-то, кто сидел по ту сторону и, кажется, был так же заинтересован в хорошем шоу, как и сам Хаус.

— Похоже, — сказал Хаус, и на его лице появилась дьявольская ухмылка, — у нас появился тайный поклонник.

* * *

Решение было принято. Возражений не было. Апатия сгорела, оставив после себя лишь холодную, прозрачную ярость.

— Ceres Agriculture. Риджент-стрит, 1138, — доложил Тауб, уже взломавший городские архивы. — Двадцать седьмой этаж небоскреба «Гелиос». Прямо в центре города. Сердце зверя.

— Они не ждут, что мы полезем в самую пасть, — сказал Хаус. — Они ждут, что мы будем прятаться по углам. Мы пойдем.

— Как? — спросил Форман. — Пешком через весь город? Патрули «ястребов» пристрелят нас на первой же площади.

— Мы не пойдем пешком, — ответил Хаус. Он указал на монитор, где все еще висела картинка с одной из внешних камер. На ней был виден пустой двор больницы. И он. Белый фургон мобильного крематория, который «чистильщики» оставили у ворот. — Мы поедем. С комфортом.

План был наглым до безумия. Они не просто собирались проникнуть в логово врага. Они собирались сделать это, используя его же транспорт.