Размах крыльев (гет)

«Когда крушатся жизни, и меч Судьба заносит,

А сердце разрывает щемящая Любовь,

Никто не подойдёт и у тебя не спросит:

Что значит потерять родную тебе кровь…

Уж лето за окном, а на душе лишь вьюга,

И из-под ног уходит дрожащая земля.

Ты ищешь в этом мире опору или друга,

Но все, кто рядом был, предали вмиг тебя.

Ты внешне будто камень, но на душе тревога,

И мысленно зовёшь на помощь к себе мать.

Но что есть ты теперь? в мире, где нету Бога,

Где нет того, кто смог бы тебя сейчас понять.

Но есть один оплот, одна отрада в жизни:

Ему лишь одному ты можешь доверять.

Нет человека в мире, и даже на отчизне,

Кого могла б так слепо, отчаянно желать.

К нему летним дождём с небес бы ты спустилась,

Лёгким дыханьем ночи в мечты его вошла.

Снежинкой белою в его ладони испарилась,

И яркую звезду Вселенной для него нашла.

Да. Не тебе сломиться пред трудностями жизни,

Ещё не раз, поверь, поспоришь ты с судьбой.

Ну а пока дай жизнь оставшейся Надежде,

И пусть летит с посланьем голубь твой!»

Miss Kaila Lucmurg

март 2006 года

(под моей редакцией)

[примечание автора: имя «Семирамида» с ассирийского переводится, как «любительница голубей»].

Замок. В нём сила, в нём смелость, в нём её жизнь и сердце её матери.

Дом предков – это её корни. И она с лёгкостью умрёт за эти каменные стены, широченные окна, смотровые башни с устремлёнными ввысь конусными крышами, покрытыми грязно-зелёной черепицей, потому что это её единственный приют, та самая крепость, которой можно прикрыться, словно щитом, и выстоять в этом бессердечном, чёрством, нелепом мире. И пусть теперь мозаичные мраморные плиты и паркетный пол этого дома топчут сейчас другие, чужие, бесконечно ненавистные люди, но всем бедам назло в её душе всегда будет жить беспредельная любовь к этим стенам.

Её дом не был чем-то изысканным, не ослеплял он и вычурным внешним богатством и убранством – всё было внутри. Но вот стойкости, гордости и своенравия у него не отнять. Внушительный и сильный. Скала.

Она всегда считала свой замок чем-то живым, отличным ото всех других, таких безликих и невозмутимых к горестям их обитателей. Девушка искренне верила, что её дом способен разумно мыслить и переживать. И у него, как и у всякого иного одухотворённого существа было имя. Нонферандум. Именно так! Ей всегда нравилось: звучит красиво и необычно, а главное присутствует в нём какая-то тайна, а ведь смертных всегда привлекали загадки Вечности.

В детстве этот особняк казался ей умудренным опытом старцем, к которому можно прийти и поплакаться о своих «большущих», бесхитростных бедах и невзгодах. Например, о том, как она неудачно свалилась с яблони в саду или о том, как её укусил противный соседский мальчишка. Нонферандум был благодарным и внимательным слушателем, и после этих бесед на её щеках всегда высыхали слёзы.

Она обожала его тихие аллеи, образованные липами. Здесь вообще росло очень много деревьев, причём самых разнообразных. Например, долгожители-дубы с их необхватными стволами и кронами, полными желудей, клёны с резными листами, узловатые кедры, меланхоличные и печальные, на её взгляд тисы и… тот самый раскидистый вяз на берегу озера. Пожалуй, именно его она любила больше всех остальных, особенно в это летнее время, когда его листы были подсвечены прекрасным нежно-золотым светом. Красотища!

А что творилось в её владениях в период, когда золотая осень вступала в свои законные права… Мерлин! Вся листва окрашивалась невообразимой гаммой цветов – от светло-солнечного до багряного, а воздух… Просто невозможно передать то ощущение ласкового ветерка, дующего с озера в купе с какой-то свежестью цветущих кустарников и девственной чистотой Природы.

Она любила здесь всё.

Нонферандум – её законное колдовское царство деревьев…

Но юное девичье сердечко трепетало в этом замке не только при виде всех этих его прелестей. Главное – здесь обитала ОНА.

Нимфа. Богиня. Фея. Эту необыкновенную женщину звали Семирамида.

Девочка не знала, каким небесным светилам нужно молиться за то, что волей жизненных обстоятельств именно это неземное создание стало её матерью.

Семида была не такая, как все. Она казалась Панси почти святой, стоявшей особняком от всего человечества. Только Семида и Нонферандум могли дать ей ощущение незыблемости мира. Для девочки мать была воплощением любви, нежности, справедливости, преданности, правды и глубочайшей мудрости… Она была настоящая леди. И ещё от неё всегда ощутимо пахло лёгким ароматом сирени, казалось, навечно угнездившимся в складках её платья. Для Панси этот запах был неотторжим от образа матери.

Семирамида была более чем обеспеченной женщиной, но она, не покладая рук, трудилась в больнице Святого Мунго. Она всегда без вопросов выезжала на любые ночные дежурства и могла сутки на пролёт сидеть у постели смертельно больного волшебника и не выпускать его руки из своей, даря умирающему последние мгновения успокоения. А когда под самое утро она приезжала домой, то, вздремнув всего полтора часа, она как обычно во всём своём великолепии спускалась в столовую к завтраку. И если под глазами Семирамиды Паркинсон залегли глубокие тени, то голос звучал по прежнему бодро, и ничто не выдавало пережитого напряжения. За величавой женственностью Семиды скрывалась стальная выдержка и воля, державшие в почтительном трепете весь дом – и не только прислугу и дочерей, но и даже самого мистера Паркинсона, хотя он бы никогда, даже под страхом смерти в этом бы не сознался.

Для Панси Семирамида всегда была сильной, мудрой опорой для всех, единственным человеком на свете, знающим ответы на все вопросы.

Но эта женщина делила свою безграничную любовь ещё с тремя своими дочерьми. Впрочем, Панси никогда не жаловалась и не ревновала, потому что знала, что этой Великой любви хватит не только на четверых детей и мужа, но ещё и на половину мира.

Через три года совместной жизни молодой четы Паркинсонов в Нонферандуме у Семирамиды родился их первый ребёнок, и они дали своей девочке сразу аж три имени, Панси Ив Вивьен, причём последние два были присвоены малютке в честь матерей Семиды и её супруга, соответственно. Мистер Паркинсон был несколько огорчен, так как ожидал наследника, но, подержав на руках здоровую черноволосую крошку с бесконечно синими глазами, воспылал к ней такой крепкой отцовской любовью и гордостью, что на радостях выставил целую бочку огневиски всем слугам Нонферандума. И сам был шумно и безудержно пьян всю следующую неделю.

Когда озорной малышке Панси пошел второй год, Семида родила ещё одного ребёнка, тоже девочку. В семейных святцах её имя записали как Помпеи Луз. А потом, опять же через год, стены Нонферандума криком оповестила о своём появлении ещё одна крошка. Третью дочь Паркинсоны назвали Франческа Оттилия, а после сократили и навечно переименовали в Оттилия.

Три дочки Семирамиды подрастали, и женщине безумно хотелось воспитать их похожими на себя, то есть привить им светские манеры, что бы они среди всех тягот и забот не теряли своей женственности и при любых обстоятельствах оставались настоящими леди, достойными своей фамилии. С Помпеи-Луз у Семиды не было совершенно никаких проблем, ибо она так хотела всем нравиться, что с величайшей готовностью внимала всем наставлениям матери. Младшая, Отти, была добра, кротка и послушна по своей натуре и тоже не доставляла хлопот.

Но, вот, Панси… Нет слов – одни эмоции…

С детства была непослушной маленькой чертовкой, усваивавшей светские манеры с громаднейшим трудом. Девчонка предпочитала лазать по деревьям и кидаться камнями с соседскими мальчишками. Она дружила со всеми заводилами их Магического графства Кент, где и располагались земли Нонферандума и ближайших имений. Это были и бесшабашные братья Руквуд, и Бэддок-младший, и близнецы Уитмен, и Кормак МакЛагген и многие другие.

Панси была настолько жизнерадостна и весела, что у матери даже рука не поднималась утихомирить её. И вскоре Семирамида даже перестала пытаться взнуздать свою старшую дочь. Женщина мудро заключила, что, когда придёт время, то Панси Паркинсон ещё блеснёт самой яркой звездочкой на небосклоне многочисленных девиц графства Кент, а пока пусть девочка растёт живой и непосредственной.

А когда Панси было семь лет, у неё появилась ещё одна сестричка, маленькая кудрявая девочка, которой родители дали имя Веста Корнелия, но сами же называли её исключительно – «малютка Веста».

Вот, в такой большой и шумной семье с кучей прислуги и жила Панси Ив Вивьен Паркинсон, пока шесть лет назад мир юной волшебницы не пошатнулся.

Её мать, её божество, её детский сон, мечта… навсегда покинули её.

Девушка ясно помнила этот чудовищный день. Ей никогда не избавиться от этого кошмара, он навечно могильной печатью вдавился в её память… Тогда она как раз вернулась из имения Голсуорси, из Белого олеандра – так между собой они называли эту усадьбу, потому что все её земли были густо засажены этим южным вечно зелёным кустарником. Этот дом всегда представлялся Панси величавым и горделивым плывущим под всеми парусами линкором – изящное здание во французском колониальном стиле: мягкие женственно-округлые линии, бледно-желтые оштукатуренные стены, плавно сбегающие вниз широкие ступени парадной лестницы, окаймленные тонким кружевом белых перил. А всё пространство вокруг дома, казалось, буквально утопает в удлинённой кожистой листве и белоснежных цветках олеандра. Это неописуемо и по-настоящему волшебно… В малолетстве девочка всегда гадала, что тысячу лет тому назад заставило владельцев этого замка засадить все свои земли именно кустами белых цветов, ведь олеандры бывают и розовыми, и красными… но теперь эти глупые мысли уже никогда не посещали её головы. Единственное, о чём она задумывалась, возвращаясь мечтами к Белому олеандру, это то, что она когда-нибудь обязательно станет его полноправной хозяйкой, выйдя замуж за Сайласа.

Но это сейчас, а тогда….

«Она вернулась домой под вечер после замечательного уикенда, вдоволь накатавшись на лошади и наигравшись в облегчённый стипл-чейз [примечание автора: скачки с препятствиями]».

Эти животные были её страстью, и в этом она кардинально отличалась от Семирамиды, которая считала, что такой вид спорта не подходит для леди. Мама утверждала, что носить штаны и сидеть, расставив ноги в разные стороны, по меньшей мере, не прилично для девушки. Но Панси позволила себе не согласиться с мнением матери. Не помогли ни долгие уговоры, ни наставления Семиды, в итоге женщине пришлось уступить: её сердце растаяло перед очаровательными мордашками дочки, которые она строила, играя на материнских чувствах и целенаправленно добиваясь желанной цели.

В общем… На десятилетие Панси получила именно то, что хотела – ей купили лошадь, а вернее статного скакового жеребца «в яблоках», которому она дала кличку Броветт. Хотя, конечно, животное приобрели для всех дочерей, но малютке Весте было всего три годика, Помпеи боялась парнокопытных, а Оттилия вообще просила кошку, поэтому считалось, что конь полностью поступил в распоряжение Панси Паркинсон.

Девочка не могла нарадоваться своему новому любимцу, но разве есть какой-нибудь прок в лошади, если на ней не позволяют ездить? Конечно же, нет! Но Семирамида настойчиво не разрешала дочери садиться в седло, да ещё и в штанах. Тогда Панси начала новую тихую войну с мамой – она уговаривала, улыбалась, но ничего не помогало: Семида была непреклонна в своём решении. Панси даже перетащила отца себе в союзники, но и этот фортель не прошел. Юная Паркинсон совсем отчаялась… А её любимец бесполезно простаивал в конюшне.

В конце концов, после шестимесячных уговоров девочка расплакалась, а этого практически никогда с ней не случалось. Мать не выдержала такого: у женщины сложилось впечатление, словно она – страшное чудовище, лишающее своего ребёнка самой большой радости в жизни, и… в общем, Семирамида Паркинсон капитулировала.

Панси расцвела.

Девчонке купили дамское седло из выделанной шкуры Венгерской хвостороги, выполненное на заказ и специально привезенное из Кентукки, потому что именно там ценят хороших наездников и качественную упряжь. А ещё ей сшили по специальным выкройкам синюю бархатную амазонку с большущим бантом на талии и длинной юбкой, ниспадавшей на бок лошади. К этому костюму для верховой езды также прилагалась голубая велюровая вуалированная шляпка с чёрным пером и голубые перчатки.

Девочка чувствовала себя настоящей маленькой леди и от этого ещё шире улыбалась, становясь воистину обворожительной в своём великолепии.

Когда малышка-Панси появилась перед друзьями в этом претенциозном одеянии, все были просто ошарашены, но уже спустя неделю на Божоли был надет похожий костюм для верховой езды, ведь Голсуорси-младшая воспринимала любые, даже самые бесшабашные выходки Паркинсон на «ура». Вскоре и все девчонки в округе нацепили на себя амазонки и даже устраивали настоящие драки: чей портной лучше уложил складки на юбке. Но сколько бы не спорили эти «глупые курицы», как небрежно называла их Панси, она то уж знала наверняка, что лучше её костюма не сыщешь во всей Европе, ведь, в конце-то концов, именно Паркинсон, благодаря безупречному вкусу, привитому ей матерью, была первой законодательницей моды всех, как ближних, так и дальних, окрестностей Нонферандума.

Мальчишки же на нелепые капризы девчонок только крутили пальцем у виска. Но, вот, когда Панси, в совершенстве овладев искусством сидеть боком, по-дамски, оставив позади всех приятелей, перемахнула через самые высокие кусты белого олеандра в поместье Голсуорси так лихо, что Винсент и Грегори потеряли дар речи на пару минут, то молодым волшебникам пришлось признать – Панси Паркинсон «своя в доску».

Сейчас, спустя столько лет Панси до безумия тосковала по тем безоблачным временам. Временам, когда в её жизни были мать, беззаботность и Счастье…

«Панси спрыгнула со своего дамского седла прямо на землю, проигнорировав руку новенького услужливого лакея, который хотел помочь спуститься молодой хозяйке.

Она достала из нагрудного карманчика своей замшевой жакетки маленькое зеркальце и посмотрелась в него – нос был безнадёжно оцарапан. Девчонка притопнула ногой от досады.

Эту ссадину она приобрела себе, когда сегодня, в очередной раз, разругавшись с Малфоем, хотела в отместку стегнуть кнутом круп его лошади, но Драко вовремя натянул поводья и тем самым придержал своего скакуна, и поэтому Панси попала по бедру Броветта, от чего конь ошалел и резво понёс её через лес. При быстрой езде ветка хлестнула ей по лицу, оставив тонкую красную полоску.

— Ну, вот. И что мне теперь делать? – спросила она в пространство. – «Если скажу, что я опять выясняла отношения с Малфоем, то достанется мне, а если не упоминать Драко, то история сложится таким образом, будто виноват Броветт, и его за непослушание запрут в конюшне», – Панси покрутила последнюю мысль и так и эдак, от чего недовольно скривилась от такой перспективы, и отражение в зеркале последовало её примеру. – «Это не вариант. Мне запретят даже близко приближаться к стойлу, то есть опять же достанется мне».

Глядя в зеркало, она показала самой себе язык и, засмеявшись такой глупой выходке, спрятала его в кармашек. Маленькая волшебница повернулась к своему коню. Ему уже дали напиться свежей ключевой воды, и теперь тот самый лакей и ещё один мальчишка постарше распрягали скакуна в четыре руки. Панси обняла голову любимца и поцеловала его мягкие ворсинки шерсти чуть выше широкого носа.

— Я обязательно выкручусь, Броветт, будь уверен, – и она подмигнула своему коню.

Жеребец закивал головой и одобрительно заржал, поддерживая её и словно утверждая, что он нисколько не сомневается в её словах.

Панси довольно засмеялась, и её серебристый детский смех звонким ручейком прокатился по округе и рассыпался где-то вдали. Она перекинула длинную юбку амазонки через правую руку и, напевая детскую песенку про маленьких совят, зашагала по тропинке к дому.

Её щёчки пощипывало от вечерней осенней прохлады, а непослушные, тогда ещё длинные чёрные локоны, завитые в кудри, спутались от ветра, но настроение всё же было приподнятым: она впервые опередила Сайласа в скачках (ей ведь было и невдомёк, что мальчишка элементарно поддался).

Панси была очень удивлена тем, что её мама не вышла поприветствовать её, но она с присущей всем детям беспечностью, отмахнулась от накатившего предчувствия и, отворив входные двери, вприпрыжку понеслась по Парадной лестнице наверх. Там её встретил отец…

— О, пап, привет! Как поохотился? А где мама? – скороговоркой выговорила она.

Отец ничего не ответил. Он лишь как-то странно на неё посмотрел, словно пожалел её. Жалел?! Не может этого быть! Этот человек никогда не испытывал к ней подобного чувства. Мистер Паркинсон очень тепло и искренне любил свою старшую дочь, свою невозможную, непослушную девчонку, которую называл не иначе как «выдергой» и «егозой», но, вот, чувство жалости никогда не приходилось ему показывать перед ней. Панси ненавидела жалость до дрожи и скрежета зубов, а ещё она не терпела доброты, считая эти ощущения самыми низменными, какие только может испытать человек, и сама испытывала их лишь к своим домовикам. Хотя…был один единственный человек, от которого она могла принять подобное – это Семирамида. Но не отец!!

— Па? – она с недоверием отстранилась от него.

— У Помпеи-Луз всё ещё температура, и Отти тоже начала покашливать, поэтому пришлось переселить малютку Весту в её прежнюю детскую комнату, чтобы и она не подцепила заразу, – говорил он очень медленно, и не глядя любимой дочери в глаза.

— Меня они не интересуют. Папа, где ОНА? – окаменев, потребовала от него старшая дочь.

А он вместо ответа просто взял и обнял её. Панси вдруг прожгла чудовищная догадка…

Действительно странно… Почему люди всегда узнают о кончине своих близких по глазам родственников или друзей? Почему все слова бывают излишни? Потому что глаза человека – это его зеркало души. И сегодня в этих зеркалах жила смерть!

Но верить предчувствию так не хотелось!!

Девочка начала дико царапаться и вырываться из объятий родителя.

— Пусти меня!! – она увернулась и пнула его по коленке, он уступил и отстранился. – Где она?! Где мама?! – кричала она, прожигая его своими синими глазами.

— Малышка, понимаешь… мамы больше нет… – как можно мягче сказал он, хотя нет такого тона, каким бы можно было сообщить ребёнку о смерти матери.

Дальше он говорил что-то про внезапно появившееся внутреннее кровотечение, и что они не успели…

Неважно! Она всё равно его не слушала...

Ей не хотелось верить в эти безумные, чудовищные слова. Это не могло быть правдой… не могло…

— Это не правда!! Ты лжешь мне!!! Врун! Обманщик! Ненавижу тебя!!

Она выкрикивала эти обвинения на весь дом, и, казалось, её звонкий надтреснутый горем голосок отражался эхом от крыши всех башен, перемножаясь…

Панси оттолкнула отца с дороги и ринулась в покои родителей, спотыкаясь о ковры и ступени. Она больно ушибла локоток, не вписавшись в поворот. Но ей было совершенно всё равно.

— Мама!!! Мамочка!! – непрерывно кричала она.

Панси дёрнула золотую дверную ручку на себя и влетела в комнату. И так и застыла.

На большой кровати лежала ОНА. Нимфа… Богиня… Фея…

Бледность её кожи контрастно выделялась на темно-фиолетовой ткани покрывала и почти сливалась с цветом прекраснейших жемчужных бус на шее женщины. Глубокий вырез платья оголял привычно выступающие ключицы. Пепельные волосы матери привычно сплетались в тугие локоны. Привычно пахло сиренью… Непривычно было лишь одно – женщина не дышала.

Панси пристыла ногами к порогу. В коридоре послышались тяжёлые мужские шаги отца. Он уже почти подошел к дочери, почти коснулся её маленького плечика в отеческой попытке успокоить, утешить… Но девочка зашипела, как кошка и, вновь увернувшись от его объятий, отскочила в сторону, со всей силы шваркнув перед лицом мистера Паркинсона дверью, тем самым оставив его потеряно стоять в коридоре.

Панси поступала очень эгоистично, у неё даже сердце кольнуло из-за того, как бессовестно она обошлась с дорогим папой, но… Но! Она совсем не хотела его сейчас видеть. Она хотела последние часы провести именно с НЕЙ, с ней одной, и никого не допускать к Семиде, потому что только ей принадлежала эта волшебная женщина. Никто больше не имел на неё прав, никто не любил её больше, чем она. По крайней мере, так ревностно считала сама Панси…

Дочь провела в спальне матери все три дня. Она ни единого раза не покинула комнаты, не открыла двери отцу, не смотря на его бесконечные уговоры, никого не впустила в эти покои, даже сестёр и бабушку с дедушкой, не принимала для себя еды…

На третий день она молча вышла из комнаты. Кожа её приобрела землистый оттенок, под глазами залегли синюшный круги.

Под дверью в спальню матери сидела Оттилия, а Помпеи-Луз стояла, прислонившись спиной к противоположной стене, в жесте бесконечной скорби уронив голову на руки. Как только Панси показалась перед ними, Помпеи-Луз тут же с кулаками кинулась к ней, а Отти повисла у неё на руке, удерживая старшую сестру от драки.

— Как ты могла, мерзавка?!! Думаешь, мы не любили свою мать?! Ты эгоистка!!! Единоличница!! Лучше бы умерла ты, а не она!! Я ненавижу тебя!!! Мерлин… как же я тебя ненавижу!

Панси отстранённо посмотрела на неё. Её совершенно не терзали угрызения совести, не трогали оскорбления. Да, что эта Помпеи-Луз может знать о ней и о её любви к Семирамиде?

— Сколько твоей душе будет угодно.

— Ненавижу!!! Ты гадкая… у тебя нет сердца! Ах, если бы только мама была жива…

-«Ах, если бы…» – болью отозвалось в душе Панси.

— Перестань Помпеи-Луз, дорогая, – успокаивающе сказала Оттилия, вставая между старшими сёстрами, – Мама бы не одобрила наших ссор, она ведь всегда просила нас быть терпимее друг к другу. Неужели ты уже успела всё забыть, сестрёнка? А Панси… ты же видишь, что она тоже очень страдает.

— Ни черта!! Она чёрствая и никого не любит! Слышала меня?!! – в истерике выкрикнула Помпеи-Луз в лицо Панси, выглядывая из-за плеча младшей сестры, – Ты чёрствый, бессердечный сухарь!!

А Панси вдруг размахнулась и отвесила Помпеи-Луз такую затрещину, что та устояла на ногах только благодаря поддержавшей её Оттилии.

— Никогда не смей говорить обо мне того, чего ты не заешь, – зло сказала слизеринка, с особой тщательностью выговаривая каждое слово, – А ты вообще ничего не знаешь! Так что сделай милость: заткнись и прекрати устраивать истерику.

Помпеи-Луз в испуге захлопнула рот, а её губки затряслись мелкой дрожью.

— Панси, ну, зачем же ты так… – глядя на сестру широко распахнутыми нежно-зелёными глазами, прошептала Отти.

В душе у Панси была зияющая дыра, которая исчезнет не скоро, а может и не исчезнет никогда. Боль притупиться, а след останется. Панси Паркинсон, развернувшись, медленно пошла вглубь коридора. Длинная юбка всё ещё надетой на ней амазонки с шорохом тащилась за ней по ковру…»

Именно таким был первый разговор после кончины матери между тремя старшими сёстрами Паркинсон. Сёстрами десяти, девяти и восьми лет…

С того самого дня озорная, взбалмошная, зажигающая всех своим весельем и смехом маленькая девочка с именем Панси Ив Вивьен превратилась в…

Хотя… ничего внешне в ней особо и не изменилось. Вот, только пропал тот самый живой огонёк в глазах, и ещё она перестала заливисто смеяться, как это с ней случалось в былые… ушедшие времена. Словно из неё выкачали всё веселье и радость.

Панси напоминала обитателем замка маленькое сморщенное, исхудавшее приведение с опухшими глазами. Почти покойница… И юная Паркинсон жалела, что было это пресловутое «почти»…

После похорон девочка очень остро почувствовала в доме нехватку женской руки. Дела пошли в разлад. Отец, раздавленный случившимся, кажется, нуждался в поддержке и участии даже больше чем сама малышка Панси. Он запил, практически не бывал дома.

Девочка очень злилась на него за это, и вся суть её раздражения крылась даже не в том, что он перестал уделять дочери должного внимания и заботы как прежде. Больше всего её бесило его отношение к делам имения. Как только он пристрастился к бутылке и начал смотреть на происходящее сквозь пальцы, слуги тут же отбились от рук. При Семирамиде всё было не так.

А её отца, кажется, совсем не беспокоил Нонферандум. Ещё бы! Ведь он никогда не считал это место своим домом. Почему? Да, просто был в безупречной репутации семьи Паркинсонов один огрех…

«Однажды… лет восемнадцать-девятнадцать назад одна удивительно красивая девушка с александритовыми глазами влюбилась в одного бедного, незнатного, невзрачного волшебника, который был старше её на двадцать с лишним лет и являлся жалким учителишкой в школе чародейства Хогвартс. Признаться, самый отвратный вариант на роль жениха для знатной волшебницы. Но была искренняя, буквально святая Любовь! Что ж… так тоже бывает.

Родители девушки, как и следовало полагать, были решительно против их отношений, но единственная дочь, будучи истинной слизеринкой, при всей своей напускной скромности и простодушии оказалась способной на стратегически-хитро выстроенный шантаж и пригрозила, что примет постриг и уйдёт в монастырь, если они разлучат её с этим человеком. Разозлённый и раздосадованный отец юной волшебницы покрутил сложившуюся ситуацию и так и эдак и разумно заключил, что следует позволить дочери выйти замуж за этого «недостойного» человека – пришлось выбрать меньшее из двух зол. Но грозный папа поставил три условия: во-первых, этот волшебник должен был оставить свою прежнюю работу и найти более, как он тогда выразился, «подходящую», для супруга моей девочки, а, во-вторых, волшебник должен был взять фамилию девушки, ну и, наконец, в-третьих, молодожёны должны были поселиться в имении Паркинсонов.

Тот волшебник принял все условия отца Семирамиды…

Родители девушки переехали жить в небольшой загородный коттеджик, оставив владения молодой супружеской чете».

Отцу Панси понравился Нонферандум, ведь там обитала его бесценная жена, но как только её не стало, этот замок опротивел ему, стал чужим и ненужным…

А его дочь же наоборот ещё больше прониклась тёплыми чувствами к этому дому, потому что он остался единственным, ради чего можно было жить и за что бороться. И не будь ей на то время так мало лет, она бы сама объезжала на лошади свои владения, отдавая нужные указания, но это, увы, было не в её силах. Поэтому она по мере возможностей хозяйничала внутри замка и, надо отдать ей должное, быстро приструнила всех слуг.

И верной помощницей девочки в этом деле была её кормилица-сквиб. Эта добрая милая женщина души не чаяла в Семиде, а когда у той родились собственные дети, то вся её былая забота переключилась на них. Но у старушки-сквиба была своя любимица – Панси. Так случилось, наверное, потому, что со старшей дочерью Семирамиды было очень сложно управиться, но, вот, кормилица как раз и любила все трудности, касающиеся воспитания маленьких леди. Она опекала несчастную девочку после смерти матери, как могла, но ничего, казалось, не сможет вернуть её к прежней жизни… Всё теперь было не так. Не так… Не так!

В скором времени Нонферандум потрясло ещё одно мрачное событие – скончался отец Семирамиды, дед юных Паркинсон. Старик до безумия обожал дочь, и его истерзанное сердце не смогло перенести чудовищной утраты. Его супруга, старшая леди Паркинсон, буквально почернела от горя… и через три недели после похорон мужа тоже отошла в мир иной.

Вкупе с такими горькими событиями и встретила свою одиннадцатую весну Панси Паркинсон, напрочь погрязшая в преждевременных кончинах родственников, словно в зыбучих песках. Но она держалась стойко. Девочка никогда не забывала мантру, которую любила повторять её мама: «Завтра настанет новый день…» И Панси твердила себе об этом регулярно, она заставляла себя поверить в то, что следующий день принесёт с собой что-то хорошее. Наивно? Возможно… но ведь она была тогда просто ребёнком, и для неё жизненно важно было просто верить… верить, верить…

И она верила чисто и искренне, что присуще только детям. Верила в Нонферандум и в отца, который, наконец, перестанет пить и займётся делами имения.

Но в один из тех далёких ненавистных дней, буквально через несколько месяцев после смерти жены отец Панси как-то под вечер привёл в дом Соломе.

Девушка знала эту своеобразную женщину с улыбкой Джоконды ещё по тем временам, когда в доме пахло цветками сирени. За пару месяцев до кончины матери эта женщина уже побывала в их доме, и во время этого визита преподнесла Семирамиде очень необыкновенный подарок – красивое жемчужное ожерелье. А ещё помнится, Семида даже отругала дочку за то, что та не захотела присесть в реверансе перед этой особой. Но тогда Панси не придала значения той случайной встрече. Теперь же…

Соломе де`Сад всё чаще и чаще стала посещать Нонферандум. А потом вдруг, ни с того ни с сего, отец женился на этой женщине.

Что Панси чувствовала тогда? Ревность за мать? Да. Ненависть? Да.

Она в сердцах корила непутёвого старика-отца.

«— Да, как он вообще мог додуматься до того, чтобы притащить в дом моей матери – святой и волшебной женщины – эту… – впрочем, её воспитание никогда не позволяло закончить подобного предложения. – Она же такая ничтожная…»

А самым неприятным было то, что отец даже не дал остыть телу Семиды, ведь на то время прошло всего полгода со смерти её матери.

Соломея Паркинсон ничем не походила на Семирамиду. Другие жесты, другие манеры, другие слова, другие туалеты, другие мысли, другие действия, другой запах, другая жизнь… Другим было решительно всё! И всё было таким противным и вызывало лишь отторжение. И что отец только нашёл в ней? Хотя, может, именно эта непохожесть и подтолкнула его к новому браку, ведь он так отчаянно стремился забыть своё горе, которое сломило его.

Панси же была гораздо сильнее своего отца. Она предпочитала помнить…

Интересно в чём здесь мудрость? Наверное, как таковой её в таких ситуациях нет – всё зависит от силы духа и стойкости характера. Панси ничем нельзя было сломить.

А вместе с Соломе порог Нонферандума переступили ещё и маленькие башмаки Оноре.

Неприметный белобрысый мальчик… Паркинсон поначалу даже внимания на него не обращала. Но, вот, когда он стал подрастать… Оноре начал превращаться во вредоносную, капризную пиявку, мерзкого таракана. Он гадил исподтишка, а потом сваливал вину на несчастных домовых эльфов или младших сестёр Панси. Сама же девочка не позволила ему сесть себе на шею, быстро напомнив, ему, что место таких, как он, на половичке в прихожей. А мальчишка в ответ воспылал к ней такой лютой ненавистью, что теперь она стала его врагом «номер один». Он чуть ли не каждый день натравливал на неё Соломе, сталкивая их лбами. Но и этим нехитрым жестом ему не очень-то удалось запугать сводную сестричку, так как девушка, презирая его мать всеми фибрами своей души, зубатилась с ней с такой смелостью и самоотдачей, будто значение слова «страх» навсегда потеряно для неё, словно она уже испытала столько горя, что разучилась бояться. А Оноре становилось аж обидно оттого, что он не может позволить себе такой «роскоши» в общении с матерью.

Девочку в свою очередь изрядно угнетали эти систематические выпады в её сторону, потому что Соломе была очень сильной соперницей для маленькой Панси, а главное, у этой женщины была Власть. А, вот, именно её девчонке как раз и не хватало.

Таким образом, Панси Паркинсон с одиннадцати лет варилась в настоящем аду, словно в котле с липким, склизким и противным варевом, а именно… со своими новыми родственничками, которые, казалось, поставили своей первоочередной задачей отравить и испоганить ей жизнь.

Девушка содрогалась от омерзения, представляя, как Соломе каждый вечер ложится в кровать её матери вместе с её отцом... Брр… Дальше её передёргивало от омерзения. А когда эта женщина начинала прикасаться к вещам, которые принадлежали её матери, несчастной девочке просто хотелось завыть в голос. Нет! Она не могла выносить подобной пытки, поэтому в один из дней перенесла при помощи кормилицы весь гардероб, все драгоценности и остальные личные вещи Семиды к себе в комнату. Все эти бесценные сокровища заняли добрую половину её апартаментов, но Панси не поддавалась ни на какие уговоры и решительно не собиралась отдавать ничего! Тогда старушка-сквиб, используя кое-какую доступную ей домашнюю магию, расширила внутреннее пространство гардеробной девушки и поместила всё принадлежавшее Семирамиде имущество туда. Панси была ей очень благодарна, потому что кормилица единственная во всём этом доме щадила чувства бедной девочки.

Отец Панси с появлением Соломе будто переродился заново, скинув добрый десяток лет, но на собственных дочерей он словно перестал обращать внимания. Панси поняла: он боится, что они могут напомнить ему умершую Семиду. Боится опять столкнуться с прошлым, и поэтому ампутировал эту часть своей жизни, опасаясь дальнейшей «гангрены». Единственной дочкой, с которой он не потерял прежних отношений, была Оттилия. Милая, добрая, кроткая, душевная девочка – почти характер Семирамиды, но… Нет! В ней совсем не было стержня.

Панси любила своего папу и не стала терзать его сердце частыми напоминаниями о себе. Пусть этот человек будет спокоен и счастлив, а она возьмёт на свои детские плечики все заботы и хлопоты. А папа… А что папа? Он наконец-то занялся делами Нонферандума, и уже за это девочка была ему благодарна. Но всё же легкая злость и раздражение к его слабости навсегда поселились её душе, и, что самое страшное, она начала испытывать к своему родителю жалость и доброту.

В скором времени она поступила в Хогвартс, и это избавило её от постоянной возможности созерцать Соломе и маленького Оноре. И жизнь вроде бы стала налаживаться, боль отступать…

Но через два года у Панси вышиб почву из-под ног ещё один смертельный удар – скончалась её кормилица. Девушка ходила сама не своя, потому что она действительно искренне была привязана к этой женщине, которая положила все свои силы к её воспитанию, ведь она по совместительству была ещё и бонной девочек. Женщина учила воспитанниц всему, что знала сама, точно так же, как когда-то около двадцати лет тому назад учила Семирамиду.

Сквиб преподавала им языки и музыку, но Панси в отличие от матери или своих сестёр была отнюдь не прилежной ученицей. Хотя Паркинсон более или менее сносно овладела криптографией [примечание автора: тайнопись], но зато воротила нос от древне-эльфийского, считая его совершенно бессмысленным и неприменимым в сегодняшних условиях; латынь она проклинала и отказывалась произносить любые звуки, когда дело доходило до этого языка. С французским тоже был напряг, но более менее ходовые фразы Панси всё же удосужилась запомнить. А, вот, музыка… здесь было две парадоксальных вещи. Первая – Панси очень хотелось играть на фортепиано так же виртуозно, как это делала Семида, но у неё, увы, совершенно ничего не получалось: она путала клавиши, психовала, рвала ноты… Вторая – скрипка. О, как же девушка её ненавидела, даже смотреть на неё не могла, но мама, а после кормилица постоянно заставляли брать её в руки и играть. И в те моменты, когда Панси всё же удавалось уговорить хоть на одну сонату, и девочка лёгкой ручкой пробегала смычком по струнам – Нонферандум замирал. Листы на деревьях переставали колыхаться от ветра, отдавая дань уважения великому таланту, а птички заканчивали свои сладостные трели в саду, умолкая перед более сказочными звуками… Но это всё равно ничего не меняло: Панси Паркинсон с детства воротило от скрипки.

Но вот бонна умерла, и на этом закончилось всё домашнее учение Паркинсон. И возможно, стоило Панси уделять хотя бы по полчаса в день занятиям на скрипке, то она, бесспорно, стала бы великим музыкантом, мастером своего дела, но… увы, этому не суждено было сбыться.

Соломе даже похоронить кормилицу не разрешила, вместо этого приказала просто бросить бездыханное тело сквиба в канаву на заднем дворе, аргументировав это тем, что «недоделанные» волшебники не достойны такой почести, как погребение.

О! Как же девушка проклинала свою мачеху, когда ночью, тайком вытаскивала кормилицу из ямы и пёрла её на скрипучей телеге, с впряженным в неё Броветтом, к тому самому вязу у озера, где и похоронила эту сердечную женщину, заменившую ей мать. А потом девочка долго плакала, прислонившись спиной к стволу дерева…

И сейчас, с высоты своих лет, девушка вспоминала, как ей было плохо в тот день, ведь ушёл последний человек, которому было до неё дело. Было плохо решительно всё! Но даже тогда её не посещали мысли о самоубийстве: Панси всегда, несмотря ни на что, любила жизнь. Эта нелепая слабость, возможно, один из самых роковых её недостатков, ведь ничего не может быть глупее, чем желание беспрерывно нести ношу, которую хочется сбросить на землю; быть в ужасе от своего существования и влачить его. Девушка всегда была готова драться, царапаться, кусаться, лишь бы только дышать. Было у неё кое-что внутри… то, что не дало безжалостной судьбе сломить её в детстве и то, что, как она знала наверняка, никогда не позволит случиться этому в дальнейшем. Это был тот самый стержень, фундамент, опора… слизеринка не знала, какое именно определение лучше подобрать. Она получила это дар от своей матери, переняв крупицы её характера и построив на них свой собственный, и это оставленное от родительницы наследство было столь же бесценно, как и Нонферандум.

Но эта вера в себя пришла лишь с годами, а тогда она просто плакала.

«Луна… Ночное светило выглянуло из-за туч и залило молочным, серебристым цветом ровную гладь озера. Спокойное светлое сияние мягко пробежалось по угольно-чёрным распущенным волосам девушки, словно пытаясь приласкать, и вновь растаяло в темноте…

И было плохо решительно всё! Плохо… плохо… Она страшилась своей жизни, но знала, что никогда не изменит себе и не откажется от неё! Значит, нужно было что-то менять, что-то делать, и…

Юная слизеринка поднялась с холодной земли, расправила хрупкие ещё почти детские плечики и гордо вскинула голову к самой луне.

Именно в тот день она поклялась себе, ночному Светилу и всей Вселенной в том, что:

— «Я никогда… никогда больше не буду горевать!» – шептала она в глубокой решимости. – «Всё, хватит! Настрадалась я сполна. Теперь мне пора снова начать улыбаться, разнообразия ради. И я буду! Я изменюсь сама, и мир вокруг себя изменю тоже, иначе же мне никогда не вырваться из этого кошмара, этого порочного круга смертей и ненависти, в который меня загнала судьба. И я клянусь, что никто и никогда не сможет растоптать меня! Это я… я буду лезть по головам и ломать всех на своём пути. Я проложу дорогу к своему счастью. Сама. Я смогу, потому что завтра настанет новый день…»

Слизеринка развернулась и твёрдой походкой зашагала к дому, ведя под узды коня. Щёки её были перемазаны слезами и землёй, а подол платья был порван о кусты и тоже замаран грязью, но, несмотря на все эти нюансы, она была прекрасна в своей решительности. Её невозможные синие глаза блестели азартом и опасностью. В таком виде она очаровала бы даже искушённого наблюдателя, но жаль… её никто так и не увидел в эту особенную, переломную ночь. Хотя… может оно и к лучшему, в тот момент Панси была в каком-то колдовском единении со своей клятвой и не оценила бы появления незваных визитёров в своём только что зародившемся и пока не окрепшем, новом мирке».

Панси Паркинсон сдержала обет, данный себе при луне – она действительно изменилась. А как же иначе?

И начала она с того, что перестала открыто дерзить Соломе. О! Это было большим достижением с её стороны, и это того стоило. Теперь Панси стала выигрывать партию за партией. Кто бы только мог подумать? Оказывается молчание – золото.

В её характере помимо беспринципности и всё ещё присущей ей лёгкой инфантильности стали пробуждаться ото сна хитрость, гибкость и лукавство. И это тоже сыграло важную роль в её дальнейшей судьбе. Главное – то, что она научилась приспосабливаться к любой ситуации. Теперь она много улыбалась и сияла своими сапфировыми глазками, а при этом лгала и лицемерила, и всякий раз побеждала. Но при всём при этом всё же вовсе не считала себя законченной мерзавкой.

— «Ну, почему же все вокруг считают меня такой отвратительной и несносной?! Я ведь всего лишь стремлюсь к собственному благополучию», – думала Панси. – «А разве это плохо?» – задавала она сама себе вопрос и сама же на него отвечала, – «Конечно же, нет!»

И она продолжала расти в твердой уверенности, что права во всём.

Таким образом, юная Панси Паркинсон стала непокорной, независимой, эгоистичной молодой волшебницей. Многие, несмотря на её столь юный возраст, считали девушку закоренелой стервой. И по большей части так предполагала почти вся женская половина Хогвартса, лишь за некоторыми немногочисленными исключениями, а, вот, мальчишки…хм…

Да, как раз именно в том возрасте её и захлестнула с головой первая волна романтизма.

В свои четырнадцать лет Панси… нет, она отнюдь не была красавицей, но парни вряд ли отдавали себе в этом отчёт, если они подобно братьям Руквудам, Захариасу Смиту или Эрни МакМиллану, штабелями падали жертвами её чар. В девушке очень причудливо переплетались благородные черты именитых английских предков и выразительные черты безродного отца-ирландца, принесшего с собой новый прилив свежей крови в изрядно износившиеся от постоянного смешения гены аристократов.

Её точёное лицо и алебастровая кожа невольно приковывали к себе взгляды мужчин. Но, однако же, главным чудом этой молоденькой девушки были глаза – миндалевидные, тёмно-тёмно синие, в оправе густых чёрных ресниц. О, сколько же в них было своенравия и огня!

Она покоряла, она топтала, она уничтожала. И, кстати, тому самому противному кусачему мальчишке из своего детства она всё-таки отомстила. Каким образом? Да, очень просто! Она просто взяла и безжалостно разбила его влюблённое сердце, когда он молчаливый и покорный стоял возле неё на коленях. Вот так.

Словом, девочка была очаровательна и не лишена острого, живого ума. Она умело прятала своеволие за кокетством, упрямство за детской непосредственностью, а независимость за лёгкой вуалью скромности. И как же искусно у неё это выходило! Девчонок аж брала лёгкая зависть. Парни же находили Паркинсон почти святой, и стоило ей хоть раз печально опустить реснички, они начинали извиняться, даже если Панси сама была виновата перед ними, что, к слову сказать, и случалось чаще всего.

В итоге, к своим шестнадцати годам она добилась многого – девушки презирали её, но это только от злости, а юноши же мечтали о ней по ночам.

В тоже время Панси досадовала на то, что не может вызывать у людей искренние теплые чувства, как это с лёгкостью получалось у её матери или Божоли Голсуорси, или той же младшей из Уизли.

Что бы слизеринка ни делала, всё выходило в противоречие тем наставлениям, которым учила её с малолетства Семирамида – мама предрекала ей быть воспитанной, уравновешенной и скромной, то есть такой же, как она сама, и Панси от всей души хотелось быть похожей на эту невероятную женщину. Честно. Беда заключалась лишь в том, что, оставаясь всегда правдивой, честной, любящей, справедливой и готовой на любые самопожертвования, невозможно наслаждаться всеми радостями жизни и наверняка упустишь очень многое. А жизнь так коротка! И она вовсе не Мать Тереза. Поэтому девочка ещё в глубоком детстве решила для себя, что когда-нибудь потом, когда она станет взрослой и выйдет замуж за Сайласа, то обязательно станет такой, станет настоящей леди, в истинном понимании этого слова, а пока… ей хотелось ЖИТЬ. Ну, неужели она этого не заслужила?

Мать, воспитывавшая девочку до одиннадцати лет, и кормилица, продлившая это воспитание до тринадцати с половиной, старались сделать из Панси по-настоящему благородную светскую даму, но за все те годы девочка усвоила лишь внешнюю сторону преподаваемых уроков. Внутреннее благородство, коим должна была подкрепиться внешняя благопристойность, оставалось для неё непостижимым, да она и не видела нужды его достигать. Она посчитала достаточным научиться производить нужное впечатление… Впечатление идеальных манер и воплощенной женственности и элегантности… А остальное, так… Зачем оно ей?

Панси Паркинсон знала цену своей улыбке и игре ямочек на щеках, умела плакать, не краснея лицом, и, поглядев в лицо мужчине, быстро опустить затрепетавшие ресницы, как бы невольно выдавая охватившее её волнение.

Мягкие наставления Семирамиды и неустанные укоры бонны сделали всё же своё дело, внедрив в девушку некоторые качества, бесспорно необходимые для будущей жизни.

Все мужчины из округи Нонферандума, а также соседних графств считали девушку до невозможного милой, кроткой и беспечной молоденькой волшебницей, хотя в действительности Панси была своенравна, тщеславна, крайне упряма, сильна духом и чертовски эгоистична. От Семиды она переняла лишь внешний лоск.

Панси навсегда осталась верна своему слову – никогда и ни при каких обстоятельствах не отчаивалась и не горевала, жизнь всегда била в ней ключом, даже притом, что она больше так и не стала той самой озорной девчонкой в синей амазонке и оцарапанным носом, которая щекотала стены Нонферандума своим серебристым смехом.

Она всё же была преисполнена полнотой жизни, оставляя все проблемы «на потом». Юная Паркинсон всё так же любила верховую езду и внимание мальчишек. Ей безумно хотелось флиртовать, но прежде чем она с головой окунулась в эпоху романтизма, через которую суждено пройти, пусть разными тропками, но каждой девочке, Панси решила спросить мнение Малфоя, она ведь не могла знать, как он отнесётся к таким её желаниям. К тому моменту она уже неплохо разбиралась в мужской психологии, и догадывалась, что Драко должен был бы пресечь все её эти романтичные поползновения. Но Паркинсон всё же отважилась на серьёзный разговор с ним, с чётким настроем отстаивать свои права, в первую очередь упирая на то, что она вовсе не виновата, что её с рождения записали ему в невесты.

И, вот, в один из тех дней она вся как на иголках подошла к Драко и отвела его в сторону.

Малфой выслушал её внимательно, ни разу не перебил, а потом, когда она закончила свою пламенную речь, он спокойно и отстранённо с усмешкой на губах произнес:

«— Я никогда не считал верность добродетелью, дорогая».

И почему-то у Панси ни на секунду не возникло сомнений в том, что это как раз ему не терпелось избавиться от неё и, наконец, начать коротать вечера с другими девушками, а все эти её пылкие слова и доказательства о том, что ей была нужна свобода, лишь стали для него руководством к действию. Её это слегка разозлило – ну, надо же! она мучилась, переживала, а он так просто отреагировал. Хам.

Теперь же, когда они всё между собой прояснили, Драко, наконец, смог вздохнуть полной юношеской грудью. И словно в подтверждение его слов на следующий день слизеринка увидела его тискающим райвенкловку в темном коридорчике возле кабинета арифмантики.

У Панси то, чему она стала невольной свидетельницей, вызвало сильный приступ раздражения, она ведь считала Драко Малфоя своей собственностью, а, вот, именно он-то как раз ей и не принадлежал.

Впрочем, девушка у него в долгу не осталась…

Но всё эти её увлечения и кната ломаного не стоили, потому что в её девчоночьем сердце давно уже жила одна мечта, пусть не сокровенная, но всё же… Она хотела выйти замуж за хорошего, спокойного парня из порядочной семьи, а ещё лучше, что бы у этого человека были волнистые каштановые волосы и звали его Сайлас Голсуорси! О, да, она очень сильно любила его.

Для неё он был самым необыкновенным мальчиком из всех. Всегда задумчивый, немного отстранённый и какой-то слишком взрослый для своих лет. Наверное, именно это и привлекло её внимание к нему. Он казался ей идеальным, а в его каштановые кудри хотелось зарыться носом и целовать, целовать, целовать…

Неизменными спутниками Сайласа были альбом для рисования, чёрный как смоль уголёк и простой карандаш, который он всегда ловко носил за правым ухом. И ни один парень, ни в чём не мог с ним сравниться! И главное, Панси знала, что он тоже любит её: он был с ней так мил, обходителен и ласков, что в этом не оставалось сомнений.

Он очень много говорил о литературе, музыке, искусстве, но… Чёрт знает что! Панси никогда его не понимала. У него был свой, отличный ото всех взгляд на окружающий мир, и все его рассуждения казались слизеринке какими-то слишком возвышенными и преисполненными благородства и чести. Панси считала это полнейшим бредом, но меж тем продолжала искренне верить, что когда она выйдет за него замуж, то обязательно будет прислушиваться к каждому его слову и, во что бы то ни стало, поймет его.

А пока же она старалась не обращать на все его полные спокойствия и достоинства слова ни малейшего внимания, тем более что её привлекали в нём и другие прелести.

Однажды она видела, как он вступился за Божоли, в один удар вырубив обидчика, Кормака МакЛаггена, а в прошлом году он вставил Блеза Забини на четыре сотни галеонов в покер.

Сайлас был парень не промах, коснись дело чего, но он участвовал во всех этих юношеских затеях и баталиях с заметной неохотой, словно всего лишь проявлял интерес к чужим увлечениям.

Все вокруг говорили, что волшебники из рода Голсуорси… они просто из другого теста, они «не такие как все» и их невозможно понять. А Панси не верила, потому что весь жар её молодого сердца предназначался лишь ему, и больше никому!

При Сайласе Панси стремилась показать себя с лучшей стороны, хотела, что бы он знал её милой, доброй, кроткой, любящей…

Но всегда, каждое мгновение её жизни между слизеринкой и ним, словно чудовищная тень, призрак, нерушимой стеной стоял Драко Малфой – вечный камень на её шее. Панси никогда не представляла себя рядом с ним.

Это человек должен был стать кошмаром её будущей жизни, поэтому она не теряла ни единой секундочки, пытаясь посвятить всё время дорогому Сайласу.

А Драко… он вёл себя очень странно. Слизеринец никогда не устраивал ей разносов, не повышал на неё голоса, тем более не поднимал на неё руки, хотя были моменты, когда Паркинсон доводила его до такого кипения, что смерть была бы для неё меньшей карой. Он внешне вроде бы спокойно переносил все её бесконечные флирты, она, конечно, не могла бы дать на отсечение головы, что так дела обстояли и с его внутренней стороны, ведь душевное состояние Малфоя никогда её особо не волновало, и Панси не могла с точностью ответить, что твориться у него на сердце. Но видимо ему было действительно всё равно, потому что, сколько бы она ради интереса не пыталась вызвать в нём чувство ревности, в очередной раз помогая завязать галстук Захариасу или подсаживаясь рядом с Винсентом, Драко лишь усмехался над ней, до обидного быстро разгадывая все её хитрые уловки. Вот, в такие моменты волшебница действительно зеленела от досады, ведь ей так хотелось заполучить этого неприступного человека в свои сети, а потом сломать его, заставить унижаться. Так она поступала со всеми, кто хоть на толику был слабее её, но этот слизеринец, её жених, всегда был таким нахальным, ехидным и мерзким, что она даже разговаривать с ним не могла, потому что в любом споре побеждал именно он. А главное то, что Панси так и не сумела заставить его валяться у своих ног, вымаливая внимания, и это раздражало. Ей было не понятно, почему её всегда такие действенные женские чары обаяния на нём совершенно не срабатывают, а он лишь насмехается над очередными её попытками привлечь к себе внимание.

Но было всё-таки кое-какое обстоятельство, которое могло пошатнуть ледяное спокойствие Драко. Это Сайлас Голсуорси. Почему стоило только Панси кинуть хоть один горящий взгляд в сторону любимого мальчишки, и Малфой оказывался тут как тут? Он, по привычке засунув руки в карманы брюк, медленной походкой приближался со спины и склонялся над её ухом, начиная тихим ехидным шепотом подзуживать её. И в его голосе было столько сарказма, что у девушки не оставалось никаких сомнений – Драко безумно взбешен, потому что именно таким способом он выражал гнев, она-то уж это знала наверняка, сколько раз ей приходилось слышать этот его издевательский смех и тихую речь, сочившуюся колючим ехидством, ранившим в самое сердце.

Так почему же он так себя вёл? Поначалу Панси с присущей ей самоуверенностью приписывала это на свой счёт.

— «О», – злорадно думала она, – «Мне наконец-то удалось достать его! Он меня ревнует, значит, я ему не безразлична. Возможно даже, что он любит меня, но не хочет признавать».

Но потом Паркинсон поняла, что она зря размечталась. Малфой никогда не вёл себя, как оскорблённый ревнивец, никогда не устраивал сцен, он лишь смеялся над ней. И в итоге после их разговоров она видела его где-нибудь с новой девчонкой, что окончательно рушило её воздушные замки.

— «Ну, почему, почему…» – спрашивала она себя, – «Он так странно себя ведёт?»

В конце концов, Панси остановилась на мнении, что Малфой испытывает просто личную неприязнь к Сайласу, вот и всё. Да к тому же со всеми остальными парнями она ведь никогда не переходила границы дозволенного, меж тем как в общении с Сайласом допускала несколько больше, марая репутацию фамилии Малфой, видимо это и било по раздутому самолюбию Драко, как бесило его и то, что она была влюблена в этого художника. О, да! Он прекрасно знал её самый большой сердечный секрет. Драко в мгновение ока раскусил всю тайну этих её сияющих взглядов в сторону Голсуорси, так что строить перед ним святую невинность было просто бесполезно.

Но Драко как-то сказал ей:

«— Мне плевать на репутацию Малфоев – она и так безвозвратно испорчена. Твоя мне тоже, откровенно признаюсь, глубоко безразлична, и даже если кто-нибудь назовёт тебя мерзавкой или лицемеркой, то я ему только руку пожму. Но учти одно, моя милая кошечка, если я услышу из чужих уст, что ты спуталась со своим Голсуорси, то…»

Он тогда не закончил своей фразы, позволяя тишине самой донести смысл его слов до сознания Панси, Малфой лишь приморозил её взглядом к полу, а губы его скривились в усмешке. А потом он, приподняв её голову за подбородок вверх, надолго накрыл её губы своими. И этот его поцелуй был таким небрежным, бесстыжим, почти оскорбительным, что слизеринке захотелось закричать и вырваться из его объятий, но она не смогла – он держал её прижатой к своей груди столь крепко и так долго, что она чуть не потеряла сознание от нехватки воздуха в лёгких. После он отстранил её от себя и, развернувшись, зашагал прочь. Как всегда – руки в карманах брюк, а на лице ухмылка. Тогда он опять победил её, только она признать этого не захотела.

И Панси Паркинсон так и не смогла понять: что за чувства этот странный человек испытывает к ней? Это не ненависть и уж тем более не любовь… Возможно, жажда обладания? Но он и пальцем до неё не дотронулся более откровенно, чем она сама бы того позволила. Она совсем не понимала этого слизеринца, своего жениха, но одно она знала наверняка – ходить и биться рогами об забор Драко Малфой не был намерен никогда!

Но что бы ни происходило между двумя старостами Слизерина, все вокруг считали их безупречной, ну, просто идеальной влюблённой друг в друга парой. Хотя все свидания Малфоя с лицами противоположного пола назвать столь же непорочными и наивными, как у Паркинсон, язык уже не поворачивался, но слизеринец так умело и ловко прятал своих пассий, что даже Панси наверняка не знала, с кем на данный момент он спит.

В общем, слизеринку всё устраивало. Единственное, что её бесило, так это его бесконечные насмешки над Сайласом Голсуорси и её любовью к нему. А в остальном, общаться с Малфоем было… терпимо.

Впрочем, Паркинсон никогда особо не занимала свою черноволосую головку мыслями о Драко, он был для неё чем-то непонятным, далёким и непостижимым, чем-то таким, что, как она полагала, совсем не должно её интересовать. Ведь есть же Сайлас! Вот, о ком нужно думать всё свободное время. Панси очень хотелось верить в то, что «завтра настанет новый день», и что-нибудь да обязательно изменится… Хотя, нет! Это она сама что-нибудь изменит, и, наконец-то, сможет быть вместе с Сайласом.

А на Малфоя плевать.

Ей иногда очень нравилось думать о том, что с Драко случится какой-нибудь несчастный случай, и тогда путь к мечте будет свободен. И в тоже время она корила себя за то, что такое вообще могло взбрести ей в голову, прекрасно понимая, что Семирамида ни за что бы не одобрила мысли подобного рода. Но она очень любила Сайласа и всё же считала, что Драко будет самой настоящей свиньёй, если куда-нибудь не сгинет из её жизни. А как известно, если очень долго и сильно чего-либо желать, то желание, наверняка, исполнится…

_______

Вот так и жила Панси до сегодняшнего дня. Но её мир только что рухнул и любимые мечты, которые она холила и лелеяла в своей душе, враз слетели с пьедестала, оказавшись покалеченными и разбитыми.

И это всё случилось только по ЕЁ вине! О, как же Панси ненавидела Соломе – женщину, которая, вот, уже почти шесть лет пыталась уничтожить, унизить и поломать её.

И Блез… Что за нелепость – стать его женой?! Когда тебе все вокруг будут говорить: «Здравствуйте, миссис Забини» или «Как поживаете, миссис Забини?». Панси передёрнуло. Нет! Глупость! Какая несусветная глупость!! Да, не бывать этому никогда!! И думать она даже об этом не станет. Зачем забивать себе голову, всякой ерундой, которой не суждено сбыться. Она уверена, что не суждено! Она сделает всё возможное, чтобы избежать этого жуткого брака.

Решительности слизеринки не было предела. Изнутри всё её существо опаляло жаром, и Панси, подстёгиваемая нехваткой времени, быстро-быстро стучала каблучками в такт тяжёлым каплям, хлюпающимся с потолка. Девушка шла по густой, мрачной темноте подземелий Нонферандума, освещая себе путь маленьким ярким огонёчком волшебной палочки. С её губ то и дело срывались проклятия. Свет от «Люмоса» отбрасывал неясные тени на каменные стены коридора, добавляя ещё большей жути здешнему пейзажу. Мимо волшебницы с громким писком пронеслась летучая мышь, вспугнутая сиянием палочки. Панси от неожиданности отскочила в сторону, но, не успев посмотреть под ноги, оступилась и рухнула на ледяной пол. Волшебная палочка выпала у неё из рук и откатилась в сторону.

Тьма накрыла слизеринку.

С уст Панси слетело ругательство, особо непристойного содержания, и она, нашарив во мраке одну из стен, оперлась на неё и поднялась на ноги. Панси стала шарить носком туфли по каменному полу, силясь в тщетных попытках отыскать свою волшебную палочку. Вокруг девушки была такая густая чернота, что стоило бы ей вытянуть руку вперёд, и она бы уже не увидела своей кисти. Пять минут беспрерывных поисков не увенчались успехом.

Волшебница развела в темноте руками и притопнула ногой от досады. В пору было бы разреветься, но она с силой закусила фалангу левого указательного пальца и сдержала порыв. Панси чувствовала себя уставшей и одинокой, ей безумно хотелось залезть под одеяло в своей спальне и сказать всему миру: «Если я вас не вижу, значит и вы меня тоже, и поэтому вы не сможете отдать меня Забини!»

Как же ей это надоело: жестокость и мстительность Соломе, нелепые капризы Оноре, глупость сестёр, безучастность отца… Но теперь она знала, что ей делать. Вот, только бы найти ту проклятую дверь. Она пробиралась на ощупь, трогала стены, но так и не находила того, что ей было нужно. Она закусила щёку с внутренней стороны и уже начинала нервничать. Вдруг она осознала, что за её спиной стало немного светлее, словно кто-то зажёг свечу. Она обернулась.

В блеклом пятне света перед ней стояла маленькая эльфийка.

— Бланка? Что ты здесь делаешь?

— Моей мисс потребовалась помощь, – пропищал её тоненький голосок. – Я почувствовала и пришла. Вот ваша палочка, мисс Панси, – и Бланка протянула её девушке.

Слизеринка тут же прошептала: «Люмос», – и в подземелье стало уже не так страшно, тем более что на девушку теперь смотрели с величайшей преданностью круглые глаза эльфийки.

— Где вход в башню Заходящего Солнца? – придав своему голосу как можно больше властности, спросила Панси у неё.

Бланка низко поклонилась молодой госпоже, почти коснувшись лбом пола, и, вновь распрямившись в полный рост, щёлкнула пальцами. Прямо перед носом слизеринки из ниоткуда с гулом возникла резная золотая, но уже изрядно почерневшая от времени, дверь с гербом Паркинсонов во всю её высоту.

Герб. Он представлял собой огромный кленовый лист, на фоне которого гарцевала красавица единорог, а её копыта тем временем, не зная жалости, топтали тело громадного змея. Её длинный сверкающий рог беспощадно, насквозь протыкал голову её земноводного врага.

Почему такое милое и от природы пугливое создание как единорог, могло быть столь жестоко? Почему оно не побрезговало убийством? Почему с такой неимоверной радостью оно танцевало на теле поверженного противника? Ответы на все эти вопросы хранила пыльная вековая история клана Паркинсонов. Существовала древняя легенда… О, и, конечно же, о Любви! Легенда, которую передавали шепотом из поколения в поколение все женщины, девушки и ещё совсем зелёные девчонки Паркинсон на ухо друг дружке в непроглядном сумраке ночи. Конечно, теперь уже та правдивая история обросла комом домыслов, додумок и сказок, но её всё равно поверяли лишь в семейном кругу и под строжайшим секретом. Поговаривали, что около тысячи лет назад одна кроткая, добрая, отзывчивая колдунья, совсем ещё девочка, из не очень родовитой, не очень богатой семьи имела неосторожность влюбиться в молодого, но бессердечного и полного нелепых предрассудков мужчину, которого звали Салазар Слизерин. Этот человек отвечал ей взаимностью, но лишь до поры, до времени, а потом, бессовестно воспользовавшись своим особым положением, сначала обесчестил её, а потом отказался жениться. Её репутация безвозвратно погибла! Она была безутешна в своём горе и даже хотела покончить с собой, но что-то удержало её у самого края пропасти, внизу которой безудержно бесновалось синее море. Девушка наступила на горло своей гордости и пришла к Слизерину, опустилась на колени перед ним и покорилась. Она стала его любовницей, а он, глупец, не разгадал пустоты в её синих глазах, он не понял, что в них больше не было и тени чувства, впрочем, он никогда не замечал таких мелочей. Пустота и ненависть тем временем сжигали её дотла. Она обманула своего «злодея». Отравила змеиным ядом… После девушка исколола его грудь острым клинком, протыкая и протыкая его насквозь, раздирая на куски. А на следующий день, стоило только авроре позолотить верхушки деревьев она пошла к той самой скале, и, говорят, бездонная пучина всё же встретила её в свои объятья, и её белёсые кудри затерялись в пене морской…

Ту юную волшебницу знали под именем Лукреция Паркинсон.

Вот так. Белоснежный единорог всё-таки победила своего змея-искусителя. Но правда это иль ложь? Кто теперь знает…

Выдумка, наверное…

Меж тем Время неумолимо ткало своё полотно судеб. Судеб печальных, великих, никчёмных, счастливых, нелепых… Род Паркинсонов богател, беднел и потом вновь разживался золотом, а легенда о несчастной любви и хладнокровной мести продолжала жить в семье. Появился герб. Но столетия продолжали сменять друг друга бесконечным калейдоскопом, и ненависть к Слизеринам прожигающая сердца Паркинсонов постепенно начала угасать, а вскоре и вовсе забылась. Семья стала знатной, у неё появились собственные предрассудки, и, скорее всего, невесёлую историю жизни Лукреции давно бы позабыли, затеряли в веках, если бы не герб! Он был вечным «приветом» из лет минувших, говорившим о том, что Паркинсоны могут не только прислуживать «змеям», но ещё и топтать их, прокалывать насквозь, в самое сердце… Сердце Слизерина.

А, впрочем, может это всё просто сказки для молодых, впечатлительных барышень, чтобы заставить их юные сердца трепетать от восторга в лунные ночи. Сомнительная романтика, к слову сказать, но Панси помнила, что сама испытала что-то наподобие сладостной эйфории, когда впервые услышала эту старинную легенду от своей матери.

Но сейчас слизеринку не волновали ни бедняжка Лукреция, ни сам Салазар, чёрт бы его побрал, Слизерин, ни единороги, ни змеи, ни глупые легенды доисторической эпохи. В сундук все сказки, к тряпью, к куклам и на замок. У неё жизнь рушиться, вот, что единственно важно!

— Ах, вот, как это работает! – воскликнула Панси, удивлённая неожиданным волшебством, она ведь уже и успела забыть, что нужно было сделать, для того, что бы оказаться в заветной западной башне.

Она была там последний раз, когда ещё Семирамида топтала ковры Нонферандума своими мягкими туфельками из перчаточной кожи. Башня Заходящего Солнца была секретной комнатой её матери, в которой эта женщина держала целую стаю голубей. Но Панси знала об этой небольшой маминой тайне, она знала все потаенные уголки родного Нонферандума, однако она никогда, ни одной сестре не проболталась об этом. Слизеринка вообще не была дружна с остальными девушками рода Паркинсон, она, к слову сказать, совсем не дружила с женщинами – для неё все они являлись потенциальными соперницами. Но только не Семирамида, она была идолом, образцом для подражания, хотя у Панси так и не получилось стать похожей на неё.

А что касается сестёр: девушка не питала к ним никаких тёплых чувств. Помпеи-Луз её всегда только раздражала, так как была исключительной дурой и врединой, но самым омерзительным было то, что Помпеи совершенно не любила Нонферандум и то и дело нашептывала Оттилии, что стоит только ей стукнуть семнадцать лет, она тут же сбежит из дома со своим ненаглядным Оливером. Вторую младшую сестру, Отти, Панси считала нерасторопной тюхтей и нюней, не имеющей собственного мнения. А малютка Веста была так совсем глупой девчонкой, нелюдимой и тихой, почти незаметной.

Впрочем, это было всего лишь сугубо личное мнение Панси Паркинсон, а на деле же её сёстры были вполне адекватными, милыми девушками, способными на мысли и чувства. Правда Помпеи-Луз всегда чересчур кичилась своим благородным аристократическим происхождением, а Оттилия слишком часто витала в облаках.

Слизеринка всегда судила людей только по себе, и если же находились личности на порядок слабее её то, она отметала их в разные стороны как недостойных соперников и была о них не лучшего мнения. Помимо всего прочего Панси очень мало общалась со своими тремя сёстрами, во-первых, потому что Помпеи-Луз училась в Райвенкло, Оттилия в Хаффлпаффе, а малютка Веста (они всё ещё называли свою самую младшую сестрёнку «малюткой», не смотря на то, что девчушке пошел одиннадцатый год) редко попадалась ей на глаза, так как всё свободное время старалась проводить на качелях на заднем дворе. Во-вторых, потому что Панси просто всегда было не до них. Их мнения, эмоции, переживания, секреты всегда были в корне неинтересны и чужды ей.

Панси потянулась к двери и, ухватившись обеими ладонями за дверные ручки, опустила их до основания. Они с лёгкостью поддались, и дверные створки распахнулись, приглашая. Слизеринка ожидала, что в её нос ударит запах пыли и старья, но этого не произошло. В воздухе пахло свежестью и ещё, еле ощутимо, сиренью. У девушки закружилась голова от волнительного чувства, ей привиделось, что Семирамида всё ещё жива и что сейчас голос матери окликнет её, но комната встретила её лишь тишиной.

Панси печально выдохнула и огляделась. Округлое, чуть затемнённое помещение, в котором помимо винтовой лестницы в самом центре комнаты, располагались также довольно крупных размеров письменный стол, маленькая софа и пузатый комод со множеством мелких выдвижных ящичков. В помещении царили чистота и порядок. Девушка бросила выразительный взгляд на притихшую у её ног молоденькую эльфийку. Она расплылась в довольной улыбке:

— Моя мисс довольна? Бланка прибирается здесь каждый день, она помнит, что леди Семирамида любила чистоту и аккуратность, поэтому Бланка всегда в первую очередь прибирается здесь.

Бланка всегда называла бывшую хозяйку не иначе как «леди Семирамида». Это обращение было у неё самым почтительным и полным безграничного уважения. Теперь же молодая эльфийка, вынужденная прислуживать Соломе, выполняла свои обязанности исправно, но никогда не нарекала свою новую госпожу «леди». А Панси каждый раз в таких случаях испытывала настоящий прилив злорадства и гордости за это маленькое создание, полное такой вечной преданности к её матери.

— Да, Бланка, очень довольна. Спасибо.

Служанка ещё раз поклонилась своей хозяйке.

Панси медленно обошла небольшую залу, проводя кончиками пальцев по каждой знакомой вещи и по каждому предмету интерьера. Сердце у неё в груди бешено заколотилось, грозясь выскочить от всех этих волнений и трепета нахлынувших волной воспоминаний. А тем временем Бланка уже ставила в вазочку на столе свежий букетик из кустиков сирени. Предательские слёзы вновь грозились покатиться из глаз, но девушка сморгнула их, решив, что предаться ностальгии она сможет и после, а пока… к делу!

Она подбежала к письменному столу и, опустившись на стул, дёрнула верхний ящик на себя. Девушка извлекла из него небольшую полоску почтовой бумаги, предназначенной специально для отправки голубиной почтой.

Она не зря выбрала именно этот способ, чтобы сообщить дорогому Сайласу, что она находиться в чудовищной опасности. Панси была далеко не глупа и понимала, что Соломе наверняка отрезала ей все ходы к отступлению и что совятня уже находится под её присмотром. И слизеринка вовремя вспомнила про эту потаённую комнату матери и про её голубей. Ах, какая же она всё-таки молодец! Теперь дело за малым – она напишет Сайласу Голсуорси, и он примчится к ней и вырвет её из лап всего этого кошмара, под именем Блез Забини.

Девушка выхватила перо из подставки и обмакнула его в чернила, которые тоже были свежими и ничуточки не ссохшимися, видимо Бланка следила и за этим. Строчки побежали по пергаменту.

«Сайлас!

Мне жизненно важно увидеться с тобой, моя дальнейшая судьба целиком и полностью зависит только от тебя. Пожалуйста, помоги, я знаю, что ты не откажешь. Сейчас всё только в твоей власти.

Искренне твоя Панси».

Ах, как жаль! Маленького клочка бумаги хватило только на эти скупые слова, а ей так хотелось написать ещё и о большой любви, которую она к нему испытывала, о нестерпимом жаре в груди и о волнении сердца, но она разумно заключила, что не стоит поверять столь сокровенные тайны полоске светло-коричневой бумаги, ведь обо всех чувствах, с такой лихой силой обуревавших её душу, она вполне может рассказать ему с глазу на глаз. «Мальчик мой милый, дорогой, бесценный, единственный, любимый…»Ведь у них ещё будет целая вечность для того, чтобы объясниться в любви, а пока нужно просто спастись.

Она решительным шагом направилась к винтовой лестнице, терявшейся где-то в самой высоте башни. Её туфельки быстро отстучали все полсотни ступенек, девушка распахнула неприметную маленькую дверку, ведущую непосредственно в голубятню…

И вскрикнула от потрясения, прикрыв рот рукой.

Клетки. Здесь они были повсюду. А в них… Великий Салазар!! С неистовой силой бились перепуганные голуби Семирамиды, а их громкий крик судорожно ударил по барабанным перепонкам слизеринки. Кровь отхлынула от лица Панси, её пальчики судорожно вцепилась в дверной косяк.

— Бланка!… что… что же это? – спросила Панси, еле шевеля губами.

Прижавшаяся к её ногам маленькая служанка, съёжившись, виновато опустила голову.

— М-мисс, простите… Но госпожа Соломея… Она видела, что над башней Заходящего Солнца кружили голуби, и новая госпожа спросила Бланку, откуда они взялись… – эльфийка жалобно всхлипнула. – Вы же понимаете, м-мисс Панси, я не смогла солгать своей хозяйке, – маленькая служанка начала в исступлении дергать себя за торчащие ушки, – Бланка созналась… Бланка сказала своей госпоже, что это голуби леди Семирамиды… ах… Тогда госпожа Соломея приказала мне показать вход в башню…

— И ты сделала это?! – внутри у Панси вспыхнула волна гнева.

— Нет-нет!! – Бланка с силой замотала головой в разные стороны, – Мисс Панси, что вы, как можно? Бланка помнит, как добра была леди Семирамида к ней самой и к её старенькой бабушке, Бланка никогда не придаст своей леди, никогда не покажет золотой двери, – решительно закончила эльфийка, и девушка почувствовала, какая сила и твёрдость исходили от этого крохотного существа.

— Да, в чём же тогда дело? – непонимающе огляделась по сторонам слизеринка, и у неё сердце защемило от этой устрашающей картины.

— О, Бланка ещё не всё вам рассказала, моя мисс… Когда госпожа услышала от меня, что я отказываюсь выполнять её поручение, то она крепко разозлилась… ох, как же она была недовольна… она избила Бланку, мисс Панси, но Бланка всё равно ни в чём ей не созналась, – и эльфийка с достоинством посмотрела в глаза своей молодой хозяйке, – А потом госпожа Соломея приказала мне запереть всех голубей в клетках. Я… я не смогла ослушаться… п-простите меня, моя мисс…

— И давно они заперты?

— Три года ужё. Бланка, конечно, кормила их, и прибирала клетки, но не выпускала на свободу, а они ведь птицы-то вольные… Многие приболели и того… умерли… Ах, п-простите мня, мисс.

Бланка расплакалась и, разогнавшись, со всей силы ударилась лбом о стену, в попытке наказать себя. Эльфийке приходиться очень сложно в этом доме, потому что она постоянно вынуждена разрываться между преданностью Семиде и обязанностью выполнять веления Соломе.

— Бланка! Приказываю тебе прекратить.

Эльфийка остановилась и теперь просто стояла и смотрела на Панси своими огромными, как поварешки, глазами.

У слизеринки всё внутри клокотало и бурлило от переполнявшего всё её существо гнева.

— «Да, как ты только посмела, Соломе, посягнуть на святая-святых?! Ненавижу… Ненавижу тебя!!»

— Алохомора! – выкрикнула девушка, направив свою волшебную палочку на амбарный замок, закрывавший одну из многочисленных клеток в голубятне.

Но луч заклятья никак не воздействовал на суровый металл, он просто рассыпался на сотни искр в разные стороны и медленно растаял. Панси Паркинсон захлестнуло негодованием, руки у неё затряслись. Ну почему, почему у неё ничего не выходит? Почему всё не так? Не так!!

Слизеринка снова вскинула палочку на тот же замок:

— Бомбарда! Бомбарда, чёрт тебя подери!!

И вот оно! Девушку оглушила мощная взрывная волна, куски покорёженного железа разлетелись в разные стороны. Клетка распахнулась и… голуби…

Белоснежные птицы расправили свои аккуратные, уже успевшие отвыкнуть от полётов крылышки и, словно пробуя на вкус воздух, медленно, одна за одной покинули свою «тюрьму».

Они, хлопая крыльями, то плотным кольцом кружили вокруг слизеринки, то взмывали под самую высь, к маленьким полукруглым окнам, к Свободе, где рассохшиеся от сырости фрамуги с треском сами собой распахивались им на встречу, и яркие лучи летнего солнца буквально вламывались через них в башню, скрещиваясь друг с другом у ног девушки, тем самым подсвечивая её до колен нежно-золотым светом. И Панси вдруг испытала острый прилив радости, её лихорадочно затрясло, но теперь уже от счастья, от пьянящего ощущения того, что она смогла хоть кого-то в этой жизни сделать Свободным, а главное то, что она знала – скоро настанет и её черёд, она избавится от своих оков и будет вместе с милым её сердцу человеком. Ей вдруг стало так хорошо, она весело рассмеялась.

— «Клетки – их не должно быть в моём доме! И не будет!»

— Бомбарда! Бомбарда! – кричала она, направляя магию на затворы клеток, и лучи с бешеной скоростью носились по голубятне, и всё вокруг грохотало, и неровно разорванный металл летел в разные стороны, и… голуби! Мерлин мой… Теперь они были всюду, звук их белых перьев, встречавших воздух, стоял у слизеринки в ушах. И было так хорошо… и она чувствовала ощущение Свободы, пусть чужой, но всё же… Панси от души хохотала, широко раскинув руки в стороны и кружась на месте. Ей казалось, что она обрела дар видеть сквозь время и пространство, и в её будущем теперь было только светлое, радужное, долгожданное Счастье.

Голуби были так близко от неё, что она поймала одного и привязала атласной тесёмочкой к его лапке записку для Сайласа. Её рука невесомо опустилась на хрупкую голубиную спинку и осторожно погладила её:

— Хороший мой, отнеси это письмо в Белый олеандр, ты же, наверняка, знаешь, где это? – в ответ голубь утвердительно уркнул. – Лично Сайласу! Скорее! – девушка вскинула руки вверх, отпуская птицу.

Белоснежный голубь взмахнул ввысь и, смешавшись с остальными, выпорхнул в окно. В помещении всё стихло, пустые клетки сиротливо поскрипывали наполовину выломанными дверцами. Панси Паркинсон довольно улыбнулась сама себе и вышла из голубятни. Она представила, как её мальчишка прочитает это письмо, как он обрадуется, увидев её подчерк и как примчится к ней, словно влюблённая сойка, что бы наконец забрать её с собой и… Ох, Мерлин, возможно, признаться в любви… Ведь он, конечно же, любит её! В этом не оставалось ни малейших сомнений. Молодая девушка волшебница на секунду замерла от нежности. Панси чувствовала это своим юным сердцем, шестым чувством, которое сильнее всех прописных истин, поэтому и именуется женской интуицией, а она никогда её не подводила. Панси Паркинсон всегда с точностью могла сказать, кто от неё без ума в данную минуту, кто вот-вот поклянётся ей в вечной любви, а кто хочет её поцеловать, тем более что Сайлас… Ну, как бы это сказать... В общем, она всегда ловила на себе его прямой, чуть грустный, карий взгляд с золотистыми прожилками, таким, словно это вечерняя заря покрыла воды озера возле вяза своим благородно-жёлтым светом. И эти золотинки в его прекрасных глазах так ярко сияли, когда он смотрел на её лицо, а ещё он всегда так осторожно брал её за руку, и его ладонь в такие моменты чуть-чуть подрагивала.

Панси глубоко и блаженно вздохнула. Мерлин, какая же она счастливая, теперь, когда Соломе первая посмела нарушить веление Семиды: выйти замуж за Малфоя, теперь-то уж она спокойно может бежать с Голсуорси. Вот, оно – чудо! А мама… маме она всё объяснит, и Семирамида поймёт! И обязательно даст благословение на брак. Слизеринка ещё раз мечтательно улыбнулась в пространство и качнула мамин «снежный» пресс-папье, расположенный на письменном столе – за размышлениями она и не заметила, как уже, оказывается, спустилась с лестницы. Внутри, за стеклом поднялась настоящая «вьюга», миниатюрные снежинки совсем запорошили крохотный домик. Ну, право, что за прелесть! Дверка с заклёпками, из трубы шёл дымок, а в окошечках чудеснейшим образом загорался свет. Панси качнула пресс-папье ещё раз, внимательно наблюдая, как снежинки вновь затанцевали в своём волнующем, таинственном вальсе.

Загадочная улыбка не сходила с лица девушки.

— Мисс Панси, прошу вас, напишите ещё одно письмо, – вдруг до сознания слизеринки откуда-то издалека долетел знакомый писклявый голосок, но она не разобрала смысла слов.

— Что ты сказала?

Бланка повторила. Панси удивлённо повернулась к ней лицом и приподняла бровь.

— Ещё? Но кому? – она развела руками в нескрываемом жесте удивления.

— Вашему жениху, мисс, – произнесла Бланка тоном, будто говорила что-то само собой разумеющееся.

— Кому? Блезу?!

Эльфийка нахмурилась.

— Нет, мисс Панси, я говорю не о мистере Забини. Напишите мистеру Драко Малфою.

— Какое он теперь может иметь отношение ко мне?

— Ну, он же ваш жених… то есть не совсем жених…то есть… не совсем ваш…– смутившись, вымолвила эльфийка, кажется, служанка совсем запуталась в делах своих господ; она почесала круглую головку и продолжила, – Бланка думает… Нет! Бланка знает, мистер Малфой не бросит вас в беде. Напишите ему, моя мисс.

— Мистер Малфой… – Панси усмехнулась, покачав головой. – Хм, ему сейчас самому помощь бы не помешала, – иронично закончила слизеринка.

— Но, мисс Панси, мне кажется… – пискнула домовик, но встретившись с ледяным взглядом своей молодой госпожи тут же прикусила себе язык, сама испугавшись того, что посмела перечить ей. Но ведь Бланке так хотелось помочь своей юной мисс!

Панси раздраженно повела плечами.

— Твоё мнение – ноль. Я когда-нибудь обязательно выпорю тебя за дерзость. Всё, разговор закончен.

Волшебница направилась к двустворчатой двери с гербом. Её пальчики уже легко опустились на золотые ручки… Как вдруг опять…

— Мисс Панси, – тихонько окликнули её.

— «Да что же ей неймётся-то? Я точно должна высечь эту глупую эльфийку! Но нет, не сегодня. Я не хочу портить себе настроения. Ничто сегодня больше не в силах испортить мне его. Даже эта никчемная дурочка Бланка со своим «мистером Малфоем». К чёрту Малфоя!»

Слизеринка медленно повернулась к своей прислуге.

— У тебя проблемы сродной речью или ты просто туго соображаешь? Я ясно выразилась – разговор окончен.

Бланка испугалась опасности, мелькнувшей в глазах своей хозяйки и, засуетившись, на два шага отскочила назад.

— М-мисс Панси, – она снова начала заикаться, – П-понимаете, леди Семирамида считает…

— Мама? – девушка прищурила свои синие глаза. – Ах, вот, в чём дело! Ты маленькая, ничтожная ябеда, опять обсуждала меня с ней… – вкрадчиво сказала девушка, а на её щеках проступили яркие пятна.

Панси небрежным жестом достала волшебную палочку из нагрудного кармана, и начала покручивать её между пальцев. Бланка всхлипнула и вновь стала спиной осторожно отступать назад.

— П-простите меня! Но п-поймите, м-мисс… Леди Семирамида души в вас не чает, и Бланка тоже желает вам лишь добра… вы же знаете… Мисс Панси, ну, прошу вас, ради Мерлина, напишите ещё одно письмо для мистера Малфоя, – взмолилась служанка. – Он не сможет отказать вам, я уверена. Мистер Малфой… он…он всё для вас сделает! Он горы свернёт…

Последняя фраза домовика вызвала у Панси Паркинсон циничный приступ хохота.

— Драко? Горы? Не мели чепухи, дура! – отсмеявшись, сказала слизеринка – Да он… Впрочем, я не намерена обсуждать это с тобой. Я уже написала Сайласу Голсуорси, и он мне поможет! И всё, точка. Тема закрыта, и не смей больше докучать мне, – властно приказала она.

Волшебница развернулась на каблучках, и снова уже было прикоснулась к дверной ручке, как эльфийка, забыв про поглощавший всё её существо страх, подбежала к хозяйке и вцепилась в подол её платья, не желая сдаваться.

— Мисс Панси, ну, будьте же вы благоразумны! Для чего надеяться на поддержку только с одной стороны? Что если мистер Голсуорси не сможет…

— Сайлас не трус! – гневно выкрикнула Панси, выдернув свою юбку из цепких пальчиков Бланки, ей больно скребнуло по сердцу, что кто-то может усомниться в его храбрости, пусть, даже если это была всего лишь никчёмная домашняя эльфийка.

— Конечно, нет, мисс Панси! Что вы? Бланка вовсе не хотела сказать про мистера Голсуорси, будто он несмелый человек. Но всё же леди Семирамида считает, что вы, мисс Панси, должны сообщить мистеру Малфою о своем теперешнем положении. Леди Семирамида считает, что мистер Малфой, как ваш законный жених, должен знать, что теперь он вам больше совсем не жених. Это было бы очень правильно с вашей стороны, моя мисс.

Доводы вполне убедительные. У слизеринки начало токать в правый висок. Почему эти бестолковые домашние эльфы почти каждое своё слово вечно повторяют по два раза?

Панси надула щёки и потёрла ладонью лоб под густой чёлкой. Ладно!

— «Ничто сегодня не сможет испортить мне настроения!» – мысленно повторила она себе.

— Ну, и чёрт с тобой, – девушка резко выдохнула сквозь тесно сжатые зубы. – Перо и бумагу живо! Пока я не передумала.

Бланка радостно хлопнула в ладоши и широко улыбнулась, сложилось такое впечатление, будто только что осуществилась её самая большая мечта. Видимо про таких как раз и говорят: «Рот до ушей, хоть завязочки пришей».

Домашняя эльфийка сработала более чем оперативно – уже через пять секунд у слизеринки в руках было всё необходимое, чтобы написать письмо Драко. Девушка не стала присаживаться на стул, она просто облокотилась на крышку стола, и, не секунды не раздумывая, не подбирая слова, начала водить рукой по пергаменту. Фиолетовые чернила на кончике пера ровно ложились на почтовую бумагу, превращаясь в вычурные, отрывистые прописные буквы с небольшим уклоном влево.

«Драко Малфой, довожу до твоего сведения, что меня выдают замуж. Если, конечно, тебе это интересно.

Панси Паркинсон».

Слизеринка свернула листочек в маленькую трубочку и подняла взгляд на домовика.

— Всё. А теперь скажи-ка мне, ты сама отнесешь эту записку Малфою или, может быть, мне попросить, чтобы её передали ему через Тёмного Лорда? – подчёркнуто вежливо осведомилась девушка у прислуги.

— Ох, что вы, мисс Панси? Конечно же, нет! – по поведению эльфийки волшебница поняла, что та приняла её саркастичную фразу на веру; видимо у домовиков было в крови относиться ко всем словам своих хозяев серьёзно, – Есть другой способ.

Бланка деловито подошла к тому самому пузатому комоду, на который Панси обратила внимание при первом, беглом взгляде на комнату, и начала уже что-то колдовать с ящичками. Она отсчитывала их то справа налево, то слева направо, то сверху вниз, то соответственно наоборот. Комодные ящики меж тем перемножались, исчезали, появлялись вновь так, словно существовали независимой ни от кого жизнью. Панси надоело ждать, и она уже хотела прикрикнуть на служанку, что та так долго возится непонятно с чем, но вдруг Бланка потянула на себя один из ящичков и с предельной осторожностью извлекла из него какой-то очень маленький предмет.

— Вот, моя мисс, возьмите это.

Волшебница приняла из рук домовика маленькую металлическую птичку, очень похожую на голубя, но всё же втрое меньше него. Сбоку, скорее всего, гвоздиком неаккуратно были криптографически накарябаны вензель и дата. Девушка поднесла предмет поближе к глазам, чтобы прочитать надпись. Эмаль кое-где уже облупилась, а железо окислилось и изрядно проржавело от сырости и времени, но она всё же разобрала инициалы: «Р.А.Б.». Панси это совершенно ни о чем не сказало. Девушка попыталась разглядеть дату и месяц, но… тщетно. Впрочем, она нисколько этому не расстроилась – эта ржавая железка не вызвала в ней и толики того энтузиазма, коим светилась её служанка.

— «Ужас, древность-то какая. Ей, наверное, лет сто!» – только и подумала волшебница.

— Что это? – спросила девушка, равнодушно покручивая в руках безделицу, которая видимо когда-то была очень красивой, теперь же… оставляла желать лучшего.

— Это птенчик голубя, – с довольной улыбкой ответила радостная служанка.

— Вижу что не гриффиндорский галстук, – передёрнула плечами слизеринка, а эльфийка лишь хлопнула глазами ей в ответ. – Зачем он мне сдался, я у тебя спрашиваю?

— О-о… – оживилась Бланка, – Это очень полезная вещь, моя мисс. При её помощи вы сможете отправить письмо вашему жениху… – домовик смутилась, виновато посмотрела на молодую госпожу, ойкнула и тут же поправилась, – то есть мистеру Драко Малфою. – В этом доме все привыкли считать этот брак давно решенным, так что эльфы, наверняка, ещё долгое время будут оговариваться. – Только дотроньтесь до него кончиком своей волшебной палочки, и вы всё поймёте, мисс.

Панси с недоверием осмотрела старинную игрушку.

— Как я понимаю, ты пытаешься убедить меня в том, что этот труп на курьих ногах умеет летать, – заключила волшебница.

Бланка нахмурилась и почесала складку на лбу, видимо пытаясь сопоставить термин «труп» с маленькой железной птичкой, перед которой она приходила в такой восторг. Наверное, у неё это получилось, раз она ответила:

— Да, конечно! Умеет и не только. Она сама найдёт вашего жени… то есть мистера Драко Малфоя, где бы он ни был, где бы ни укрывался: на дне ли озера, в облаках, под землёй, в каплях дождя, в радуге… Где угодно, мисс!

— Да? – Панси безразлично пожала плечами. – Ну ладно, – легко согласилась она.

Слизеринка не стала слишком заморачиваться по этому поводу. Мама хочет, чтобы Драко получил это письмо? Да, пожалуйста. Всё что угодно! Только пусть после этого отстанут от неё с этим Малфоем. И вообще с кем бы то ни было! Ей нужен только один человек, и его имя Сайлас Голсуорси. И она сделает всё чтобы, наконец, её мечты стали явью, она может написать письма даже всем студентам Хогвартса, если её попросят, и гриффиндорцам включительно, ей все равно! Только бы все преграды с её пути исчезли. Порушились стены. Рассыпались в пыль золотые оковы, которыми она сегодня была вновь скреплена с совершенно чужим её душе человеком. Она устала ждать. Ну, когда же?! Когда же, наконец, откроётся ЕЁ клетка?

— «Скоро. Очень скоро», – отозвался внутренний голос.

Панси ещё раз безразлично посмотрела на старинную диковинку.

— Заклинание?

— Нет, мисс Панси, ничего не нужно. Просто прикоснитесь к её клюву кончиком палочки, и ваша магия урождённой Паркинсон сама собой заработает.

Быть чистокровным, потомственным аристократом-волшебником, это не только жить в особняке, посещать званые вечера, приёмы, балы, снисходительно улыбаясь и расточая комплименты направо и налево, и время от времени шпынять своих домовых эльфов. Значение слова «pureblood», куда шире. Прежде всего – это сила, накапливаемая веками. Сила, которая хранит их от напастей и невзгод, сила их крови, их предков, их замков. Это мощь и масштабность их влияния в Магическом мире, не зря же они все так кичатся ею. Впрочем, всё течёт, всё меняется, и, кто знает, может завтра пост министра займёт какой-нибудь грязнокровный колдун без рода и племени. Время покажет. Или Война. Но, не смотря ни на что, у мага, никто не сможет отнять силу его чистых корней. Она покинет его только с последней, вытекающей бордово-красной каплей крови, последним угасающим вздохом, а так… Она всегда при них. Она не отделима.

Волшебница сделала то, что требовалось, и вдруг…

Девушке показалось, что чья-то невидимая гигантская рука только что со всей своей силы ударила молотком по басам органа, разламывая их в щепки и вызывая дикий, непереносимый звук. В её ушах всё задребезжало, она быстрым движением закрыла их ладонями, от чего железная фигурка выпала на пол, жалобно звякнув. Панси успела проклясть всё на свете: и Бланку, и эту «ржавчину», и Драко Малфоя. Малфоя дважды.

Мгновение… Всё стихло, так же внезапно, как и началось. Она непроизвольно опустила злющий взгляд на птичку и…

Девушку сложно было чем-то впечатлить: она выросла в семье волшебников, и к фокусам подобного рода привыкла с пелёнок, так что, сейчас гладя на то, что открылось её взору, она слегка приоткрыла рот скорее от неожиданности, чем от удивления. Но не признать она не могла: это было… красиво, наверное. Невольно приковывало к себе взгляд. Неужели можно из мёртвого «гадкого утёнка» за секунду превратиться в маленькое чудо? Какое великолепное колдовство!

Миниатюрный железный голубок чуть двинул головкой и расправил ржавые крылышки, и неожиданно засветился матовым ореолом лунного сияния. Старая эмаль превратилась в серебристо-золотое крошево, и миниатюрными звёздочками разлетелась в разные стороны. Под некрасивой проржавевшей оболочкой оказалось пегое оперение. Птенчик огляделся по сторонам и, завидев слизеринку, тут же распушил свои крохотные пёрышки. Панси выставила ладонь, и голубь без боязни легко впорхнул ей в руку. Он нахально, с надменным вниманием посмотрел на волшебницу снизу вверх черным круглым глазом, с таким видом, словно решая, достойна ли она того, чтобы он выполнял её поручения. Слизеринке показалось, что она разгадала его мысли.

— «Ну, надо же, сколько спеси! Да у него крылья в размахе не более трёх дюймов, а ведет себя, словно гиппогриф, не иначе».

Она прищурила свои синие глаза и приподняла бровь, ещё надменнее, чем он. Голубь призадумался, а затем одобрительно кивнул на её жест и горделиво протянул ей лапку. Видимо он решил, что она – более чем достойна.

Панси хмыкнула. Чего только не увидишь в этой жизни! Но ей польстило, что эта птица признала в ней хозяйку – мелочь, а приятно. Девушка неожиданно для самой себя улыбнулась. Ещё одна маленькая радость.

— Отнесёшь Драко Малфою, – сказала слизеринка, привязывая письмо к птенчику кручёной тесьмой, – Понятия не имею, где он сейчас находится, но, говорят, будто ты творишь чудеса, так что: вперёд!

Птичка важно расправила свои небольшие крылышки, и с ладони девушки, словно с взлетно-посадочной полосы, вспорхнула в воздух. Окно с треском распахнулось ей на встречу. Посланник вылетел на свободу, превратился в маленькую чёрную точку, и через секунду скрылся за верхушками деревьев, образующих зубчатую линию горизонта.

Панси вздохнула, небрежно откинув чёрную чёлку с глаз.

В душу закрались сомнения. Для чего она согласилась написать письмо Драко? Не то чтобы девушка жалела о содеянном, просто… Зачем? Она ведь никогда не делала того, чего на самом деле не хотела. Значит, это было её личное желание? Как странно… Неужели ей действительно важно, чтобы он знал о том, что твориться с ней? Ведь если бы она просто захотела позлить его этим своим посланием, то она должна была приписать: «…за Блеза Забини».

«Я меняю тебя на Блеза. Выкуси, Драко Малфой!»

— «Хотела бы я посмотреть на его лицо, когда бы он это прочитал», – слегка позлорадствовала Панси, – «Наверное, это был бы первый момент моего триумфа над ним. Да, не наверное, а точно!» Мне же ещё ни разу в жизни не удалось по-настоящему сильно задеть его, – вслух сказала она, неровной дробью отстукивая ногтями по крышке стола, и нахмурилась.

А ведь ей бы очень этого хотелось – почувствовать свою власть над ним, как над теми всеми, другими. На деле всё же происходило с точностью до наоборот. Драко всегда так ловко усыплял её бдительность, что ей начинало казаться, что, наконец-то, её женские сети сработали, а внутренний голос кричал: «Ура! Он мой», – но не тут то было. Он спрыгивал с крючка в самый последний момент, ускользал от неё со смехом и небрежностью, и Панси буквально закипала от злости, готовая разбить об его несносную голову весь бабушкин фарфоровый сервиз на двести персон. Малфой всегда оставался к ней холоден и безразличен, меж тем как сама Панси, словно маленькая неопытная девочка запутывалась в своих же собственных силках. Ей всё больше и больше хотелось приковать его сердце к себе, а потом вить из жениха верёвки и топтать, топтать. Но эта мечта, увы, относилась к разряду несбыточных.

Сегодня у волшебницы был реальный шанс уколоть самолюбие Драко, но она этого не сделала, не добавила приписки: «…за Блеза». Почему? Наверное, потому что это не она меняла Малфоя на Забини, а потому что это именно её выменивали на положение в обществе и солидный куш. Какой чудовищный капкан, Соломе! Как это низко, даже для тебя. Хотя… как раз для тебя это в порядке вещей.

Панси вдруг представила, как мистер Паркинсон вкладывает её маленькие дрожащие пальчики в руку Блеза Забини, как звучат святые слова обряда венчания, как на белом блюде с золотой каёмкой подносят их обручальные кольца. Оковы.

Видение было таким реальным, ярким и отчётливым, что волшебница вздрогнула и прижала ладони к груди, словно защищаясь ото всей посторонней враждебности этого мира, которая с новой силой обрушилась на неё. Её грудь тяжело вздымалась, и стало трудно дышать. Как страшно. Очень страшно.

— «Не буду. Не буду об этом думать», – уговаривала она себя, – «Завтра настанет новый день…Всё изменится. Обязательно измениться», – девушка почти молилась.

О плохом думать вовсе не хотелось. У неё ведь есть Сайлас, который поможет. Всё будет хорошо. Пока есть надежда, рано паниковать, хотя надежда как раз и заключалась в том, что паниковать и вовсе не придётся.

«Всё будет хорошо». Такими словами обычно успокаивают, когда делу уже нечем помочь, поэтому слизеринка и не любила этой фразы, слишком уж она фальшива по своей природе.

Внезапно на солнышко набежали тёмные суровые тучи, и яркий дневной свет, льющийся из окна, померк. Оконные створки снова разлетелись в разные стороны, но теперь уже от сквозняка. Рамы с силой ударились о каменную кладку стены, стёкла грустно звякнули.

Панси зябко поёжилась.

— Каррр!

На подоконник опустилась неизвестно откуда взявшаяся чёрная как сама ночь ворона. Ветер задул вихрь воздуха в башню, гулко затерявшись в её пустой высоте, а от потока воздуха лоснящиеся перья птицы встали дыбом.

Слизеринка подбежала к окну и столкнула ворону на улицу.

— Кыш! – прикрикнула она, захлопывая фрамуги.

Пернатое недовольно каркнуло и стукнуло мощным клювом в стекло.

— Убирайся из моего дома, ты… смерть!

Птица хлопнула крыльями, и, на мгновение неподвижно застыв в воздухе, шуганулась прочь.

Панси назвала её смертью неосознанно, просто почувствовала. Что-то нехорошее сегодня принесла эта ворона на конце своего крыла в жизнь юной волшебницы. Слёзы навернулись на глаза, но плакать было бы глупо.

— Всё будет… – она не смогла договорить, слово «хорошо» само по себе не слетело у неё с языка.

Словно издеваясь, на улице вновь выглянуло солнце, озаряя небосвод нежностью своего золота; воздушные, будто оторванные куски ваты, облака ослепляли своей белизной и невинностью. Откуда же тогда взялись тучи? И главное: ради чего? Не уж-то ли только для того, чтобы густой тёмной вуалью опутать душу и сердце молодой девушки?

Панси развернулась и быстро вышла из башни Заходящего Солнца. Улыбки уже больше не было места на её лице.

_______

В окне на западной башне между рам были широченные щели, и поэтому прохладный ночной воздух самым бессовестным образом гулял под юбкой Панси, заставляя кожу покрываться мелкими мурашками. Она сидела на подоконнике, прислонившись горячим лбом к холодному безмятежному стеклу, и смотрела на чернильно-чёрное небо. Мириады прекрасных звёзд дарили слизеринке своё холодное сияние драгоценных камней. В округе не было слышно ни звука кроме лёгкого шелеста верхушек вековых деревьев Нонферандума, и всюду царила лишь эта неземная леденящая душу красота, дарующая надежду на завтрашний день.

Все звёзды были разными: маленькими, большими, ярким, блеклыми, чуть желтоватыми или с нежно-голубым отливом, – в общем, всякими. Девушке почему-то взбрело в голову сравнивать их с людьми. Они зажигаются на небосклоне жизни, светят сами себе потихоньку, а потом раз – падают в пустоту и исчезают навсегда.

Интересно… зачем же тогда светят звёзды?

— «Наверное, затем, чтобы каждый мог отыскать свою», – прошелестело откуда-то свыше.

Молодая волшебница подышала на стекло, и, прикоснувшись к нему кончиком указательного пальчика, вывела чуть кривое сердечко, а в нём две дорогих сердцу буквы: «С.Г.» – Сайлас Голсуорси. Она неожиданно прижалась губами к своему рисунку и тут же отпрянула, схватившись руками за пылавшие щёки. Мерлин, какие же она смешные нелепости совершает!

След от её поцелуя размазал инициалы. Она окончательно стёрла своё творчество, погладив ладонью прохладное стекло.

Панси подтянула ноги к себе поближе и, обхватив коленки руками, положила на них голову, всё так же неотрывно глядя в темноту за стеклом. Она ждала ответного письма от своего дорогого мальчишки, но её голубь всё ещё не вернулся. Ну, почему же его так долго нет? Слизеринка просидела на этом подоконнике с самого ужина, встретив закат, сумерки, звёздную ночь и всё на свете! Она пыталась себя успокоить, тем, что отправила послание только несколько часов назад, а за такое короткое время даже при всём желании невозможно долететь до Белого олеандра. Всего несколько часов, а ей усердно продолжало казаться, что минула целая вечность, не меньше. Девушка нервничала: что если голубь затерялся в пути, что если Сайласа нет в имении, что если он отправил свой ответ с почтовой совой, тогда всё пропало и Соломе разгадает её уловку, что если… И этих «если» была добрая дюжина.

Слизеринка запустила тоненькие пальчики в волосы, тормоша укладку. Сейчас на ней уже не было той старой робы нянюшки-сквиба, и хвост на затылке не перетягивала резинка, делавшая девушку так похожей на райвенкловку Лавгуд. Панси уже отыграла сегодня свой спектакль перед Соломе, и эти «актёрские» атрибуты были ей теперь ни к чему, поэтому сразу после ужина она скинула с себя старую рухлядь и одела свою привычную одежду.

За окном по-звериному взвыл ветер, и сквозняк сквозь щели задул в башню его холодные потоки, заставив девушку нервно вздрогнуть от этого порыва. Она натянула длинные вытянутые рукава своего любимого, поэтому и изрядно поношенного белого свитера крупной вязки себе на ладони и крепко сжала их в кулаки, отогревая озябшие пальцы. Надо же, она и не заметила, как замерзла. Осознание, что под ней находится ледяной подоконник, заставило её вздрогнуть.

Но всё же Панси чувствовала себя такой приятно взволнованной и счастливой в эту ночь, что ей хотелось обнять весь мир. Из головы давно вылетели и дурацкая, посетившая её днём ворона, и мысли о её дрожащих пальчиках в руке Забини и, и всё, всё дурное, потому что она жила ожиданием чуда. Голубь рано или поздно должен был вернуться, она знала, а значит, Сайлас уже завтра будет у её ног. И мир изменится. Жизнь измениться.

Мысли о любимом человеке заставили сердце забиться быстрее. Она отчётливо помнила тот день, когда поняла, что её сердце безраздельно принадлежит ему, и это было очень странно, потому что такие моменты обычно расплывчаты, и, у кого не спроси, все как один твердят: «Ну, точно не знаю, когда это произошло. Порой кажется, что я любила его всю свою жизнь». Панси вовсе так не казалось. В её памяти жили точные место и время.

Это был её четырнадцатый День рождения. Хотя для Панси Паркинсон всё же точнее было бы говорить о Ночи рождения, так как первая дочь Семирамиды появилась на этот свет именно в Новогоднюю ночь. Семида была тронута до глубины души, что её прекрасная девочка пришла на землю именно в этот священный, старинный праздник.

Итак, слизеринка родилась в ночь с 31 декабря на 1 января, и каждый год справляла свой, как у всех принято называть, День рождения первого числа первого месяца.

«Куранты в огромном холле Нонферандума только что отбили четыре часа по полудню, и далее вновь монотонно защёлкали золотые стрелки, отмеряя новый час, перемалывая Время. Здесь же толклись различные волшебники и волшебницы с бокалами эльфийской настойки, которые не захотели сразу подняться в Чароидную залу, где и намеривалось пройти празднество. Маленькие одноногие столики буквально ломились от обилия подарков, а во всём доме уже не хватало ваз, чтобы разместить в них бесчисленное множество букетов, которые подарили имениннице.

Панси стояла у входной двери и принимала гостей. Приветливая улыбка радушной хозяйки не сходила с её лица, и она вовсе не была фальшивой, а наоборот чистой, откровенной, и светлой, как это принято по всем правилам этикета. Через её руки прошло уже очень много посетителей, пришедших поздравить её с Личным днём, подарить подарки и нажелать кучу всяких приятностей, типа: здоровья, счастья, любви, – ну, правда, некоторые особо одаренные и красноречивые предлагали ещё и хорошо учиться и слушать родителей. Панси не жадничала на улыбки и благодарно кивала и таким. У неё голова шла кругом: неужели люди настолько ограничены и их словарный запас так скуп, что все они, не замечая, говорят одно и тоже, словно изо всех сил опасаясь быть оригинальными? Или, может быть, это именно она отстала от окружающего мира, в своих неуместных попытках сочинять на рождественских открытках близким знакомым как можно более неординарные, запоминающиеся пожелания?

Но, вот, беспрерывный поток гостей стал потихоньку спадать, и слизеринка смогла вздохнуть чуть свободнее. Она расправила складки на широкой юбке праздничного белоснежного платья с рисунком из крупных цветов глубокого синего цвета, подтянула чуть повыше голубоватую тафту на вырезе декольте, а рукава-фонарики наоборот опустила на плечи, оголяя как можно больше пространства нежной кожи. Она любила быть красивой, и была таковой всегда. «Не волноваться, а волновать» – вот, самый заветный и свято чтимый закон её жизни, но сегодня ей особенно хотелось выглядеть хорошо. Нет! Не просто «хорошо», а отлично, на целый миллион золотых галлеонов, или даже на два миллиона. А всё потому что, она ждала одного очень важного человека, который должен был прийти, как она полагала, одним из первых, но почему-то задерживался. Панси нервничала – ей постоянно казалось, будто платье измято, причёска растрепалась, а запах её любимой туалетной воды давно выветрился.

Вдруг с улицы прозвенел колокольчик, оповещая, что подъехала очередная карета с приглашенными. Именинница разволновалась, пологая, что это наверняка именно тот, кого она с таким нетерпением поджидала. Панси накусала себе губы, чтобы к ним прилила кровь, и они покраснели, и нащипала себе щёчки для того, чтобы они покрылись очаровательным румянцем. Домовик-лакей привычным жестом распахнул дверь, и юная волшебница с досадой выдохнула, но гости это вряд ли заметили.

— Мадам Юдифь. Мистер Эрнст, – она всё с той же светящейся улыбкой поочерёдно подставила лицо для поцелуя каждому из четы Забини.

— С Днём рождения, дорогая. Ты прекрасно выглядишь.

— Спасибо.

— Будь умницей.

Она кивнула и на это.

Двое взрослых волшебников отошли и стали подниматься по Парадной лестнице наверх, в Чароидную залу. Сын не сразу пошел за ними.

Блез оказался напротив своей однокурсницы. Что-то ей сказал. Панси прослушала. Она отчужденно посмотрела на него и улыбнулась вникуда. За сегодняшний день девушка настолько привыкла к этим действиям, что начинала выполнять их непроизвольно, практически не разбирая лиц, не понимая смысла сказанных ими слов.

Парень вдруг наклонился и поцеловал ей руку, хотя она ему её и не подавала.

— «Это не по этикету», – промелькнуло в головке у молоденькой волшебницы.

Когда слизеринец поднимал голову после поцелуя, то он ненадолго, словно случайно задержался взглядом на плавно выступающих формах её груди под дорогим шёлком платья.

— «Как хорошо, что я подправила тафту на декольте», – чуть смутившись от такого почти откровенного разглядывания, подумала Панси, но опять же не произнесла мыслей вслух.

Он перехватил её немного удивлённый синий взгляд и довольно улыбнулся. Панси отметила, что ей вовсе не понравилась его нахальная улыбочка.

— Ещё раз с Днём рождения, – сказал он, всё ещё не выпуская её руки из своей.

— Спасибо, – машинально отозвалась Панси.

Он отпустил её пальчики и, развернувшись, направился за родителями. Слизеринка долго смотрела ему вслед, до конца не осознавая, какие же чувства вызвало в ней внезапное поведение Забини? Наверное, нечто среднее между неприязнью и желанием прикрыться. Она потерялась в своих раздумьях и за этим занятием не заметила, как появился новый гость.

— Привет, малышка.

— Эй, я больше не малышка! – она резко развернулась на месте и тут же, без лишних слов бросилась на шею говорившего, наплевав и на тот самый пресловутый этикет и на то, что теперь о её поведении будут судачить.

На её лице сияла самая неподдельная, настоящая улыбка. Именно такая, какой она не часто баловала окружающих.

— Я рада, что ты всё-таки пришёл, Оливер, – отодвигаясь от него, весело сказала волшебница.

Он неловко провёл рукой по волосам и иронично произнёс:

— И рада, кстати, только ты одна. Я не думаю, что в этом твоём слизеринском царстве все тут же кинуться снимать шляпы перед гриффиндорцем.

— А, вот, и не правда. Давай посчитаем: я – это раз, Помпеи-Луз – это два, а ещё должны прийти Божоли и Сайлас, – сказала его имя и чуть-чуть покраснела, почти незаметно. – Так, что, мистер Вуд, вот, нас уже четыре человека и набралось. Скучать не придётся, гарантирую, – и она игриво стрельнула глазками.

Она, наверное, лгала всем, когда утверждала, что совершенно ни к кому не привязана. Причём лгала сильно. Был человек, к которому она испытывала что-то наподобие дружеских чувств, и звали его Оливер Вуд. Панси считала его очень славным, к тому же с ним её связывали волнительные воспоминания. В двенадцать лет она подумала, что влюбилась в него. Вот так. Именно «подумала», не иначе. Он был старше на четыре года, он был обаятелен, если не сказать красив, и, что самое главное, являлся гриффиндорцем, а, значит, был запретен. Чем ни предел мечтаний для второкурсницы? Но не только это связывало именинницу с этим капитаном гриффиндорской команды по квиддичу. Это была «страшная»! тайна, о которой она никогда не расскажет Помпеи-Луз, а хотя, может быть, и расскажет, немного приукрасив, если та уж слишком её достанет. В общем, с этим замечательным человеком был связан её первый поцелуй, но эту историю можно назвать скорее смешной, чем романтичной. В тот памятный момент Вуд повёл себя как настоящий джентльмен, и навсегда в её юном девчоночьем сердце остался как самый благородный и достойный молодой человек. И она ни о чём не жалела. Никогда.

Теперь же те первые трепетные чувства забылись, остались лишь светлые воспоминания, вызывающие порой умиление и улыбку, хотя, помниться, первую неделю после того случая, она и на глаза боялась ему попадаться.

Сейчас Оливер стоял напротив неё немного растерянный, но это пройдёт, и улыбался своей самой лучшей улыбкой, её любимой. Она так долго уговаривала его прийти, что просто замучила хогвартских сов, снова и снова посылая их в башню Гриффиндора. И, вот, он капитулировал, перед ней не возможно было устоять. Она всегда побеждала.

Он взял её за руку и сказал:

— А ну-ка покажись мне, красавица, – парень медленно стал поворачивать девушку на месте, оглядывая со всех сторон.

И в его карем взгляде не было ничего такого, что стало бы ей вдруг неприятно или вызвало бы отторжение. Его взоры не липли к её молодому телу, как взгляды Блеза, а наоборот переполнялись каким-то радужным восхищением и отлетали в разные стороны. Он смотрел на неё словно старший брат, который преисполнен гордости за свою младшую сестричку и готов спустить ей все шалости и проказы.

Когда он начал осторожно кружить её на месте, она расцвела. Чуть приподнявшись на цыпочки, юная слизеринка описала туфельками маленький кружочек, от чего широкий рюш на подоле её платья соблазнительно заколыхался.

— Ну, как? – вежливо осведомилась она, на сто процентов уверенная, что знает ответ.

— Растешь, – присвистнул гриффиндорец.

Она осветила его ещё одной улыбкой.

— Скажи мне, – начал Оливер, – Тебе уже, поди, нажелали столько всяческих благ: любви, здоровья … ну, и далее по списку. Так что, полагаю, на меня слов не осталось, а, знаешь ли, неоригинальным быть я не люблю. Может, обойдёмся на сегодня обычным поцелуем щёку и разойдёмся?

Да он же самым откровенным образом дразнит её!

— Ну, уж нет, – Панси сделала вид, что рассердилась, – Так не пойдёт. Надо было раньше приходить, а не шататься, чёрт знает где, пока все поздравления не расхватали. А я очень хочу услышать что-нибудь эдакое персонально от тебя.

Парень чуть нахмурился и почесал лоб.

— Так. Пожелание… – он взглянул на неё в притворной задумчивости. – Тебе успехов желали? – вдруг быстро спросил он.

— Да.

— Счастья?

— Первым делом.

— А долгих лет жизни?

— Ну, умирать я пока, слава Салазару, не собираюсь, но всё равно спасибо за заботу, – иронично заметила Панси.

— Тогда, мечты тебе. У тебя есть мечта?

Панси не ответила. Она крутила браслет на своей руке, глядя чуть в сторону. Ей вовсе не нравилось, что она так многозначительно молчит, но поделать ничего не могла, потому что всегда впадала в лёгкую прострацию, стоило лишь подумать о Сайласе.

— Понял. Вижу, что есть, и никому об этом не скажу, – он заговорщицки ей подмигнул.

Она почувствовала себя ужасно неловко, потому что ей показалось – он ЗНАЕТ, а ведь ей бы не хотелось, чтобы кто-нибудь делал поспешные выводы, особенно о том, в чём она ещё сама не совсем уверена. Но девушка успокаивала себя тем, что это Оливер, а, значит, он нем как рыба и никогда не полезет к ней с советом, не будет устраивать допросов и вообще больше никогда об этом не вспомнит, если она сама его не попросит.

— От всей души тебе желаю исполнения мечты, малышка.

— Спасибо. Но я уже не малышка, – в очередной раз поправила слизеринка.

— Знаю, – улыбнулся он.

А в это время на другом конце холла возле лестницы, облокотившись на перилла и постукивая ногтём по ним, стояла Помпеи-Луз Паркинсон и кидала на разговаривающих у двери Оливера и сестру яростные взгляды. Внутри у неё всё трещало, ломилось и бурлило, ладони вспотели, а сердце готовилось в любую секунду выскочить из груди. Она ревновала. Вуд был её парнем, девушка была от него просто без ума, а эта «гадина Панси», как «ласково» она именовала свою старшую сестрицу, так и увивалась за ним. Тринадцатилетней райвенкловке ведь было и невдомёк, что слизеринка испытывает к Оливеру всего лишь лёгкие дружеские чувства. Она полагала, что Панси пытается увести его у неё. Глупо? Возможно, но не совсем: Помпеи знала, что сестра нравится мальчишкам, хотя её красоты она вовсе не признавала, и поэтому никак не могла взять в толк, что такого особенного парни в ней находят? Девушка боялась, что ЕЁ Оливер тоже может дать слабину и попасть под влияние чар Панси. Хотя, в принципе, она зря изводила себя. И возможно, один единственный сестринский разговор по душам всё бы исправил, и Помпеи-Луз осознала, что Панси нисколечко не против отношений гриффиндорца со своей младшей сестрой, и не просто не против, а даже – «за!», но проблема в том, что девчонки Паркинсон совсем между собой не общались. Одним словом, Помпеи-Луз ненавидела старшую сестру, а та в свою очередь отвечала ей взаимностью. Хотя нет, не совсем так – Панси было на Помпеи просто плевать.

— Ты только посмотри, Помпеи-Луз, – зло шептала только что подошедшая к подруге Мелисента Булстроуд, – Эта бесстыжая опять во всю клеит чужих парней! Сначала моего Захариаса, а теперь и твой Оливер пошёл в расход.

— Она просто дрянь! – прошипела Помпеи в ответ.

Девушки, в общем, ещё очень много нелицеприятного наговорили об имениннице, на празднике у которой находились, и, если бы Панси услышала весь их разговор, то у неё, наверняка, вспыхнули бы щёки. Её обсуждали свои же: девушка, с которой она жила в одной комнате в Хогвартсе, и родная сестра. Это безумно неприятно. Мерзко. Панси ведь ни в чём не виновата! Оливер её очень хороший знакомый, а Смит просто славный малый, не улыбнуться ему пару раз было бы очень невежливо. И вообще это именно у неё сегодня День рождения, а не у этих «глупых индюшек». Так что пусть молоденькая волшебница кружит головы, а все остальные девчонки зеленеют от злости! Не им её судить.

Вдруг Помпеи-Луз с силой втянула в себя воздух сквозь крепко сжатые зубы. Её окончательно вывел из равновесия один поступок, который совершила старшая сестра всего секунду назад.

Панси, в очередной раз приподнявшись на носочки, сделала один шаг на встречу к Вуду и, осторожно опустив ладошки ему на плечи, слегка коснулась его щеки своими губами. Оливер легонько придержал её за талию. Очень невинный и целомудренный поцелуй, но Панси затылком почувствовала, как её буквально насквозь прожигают гневные глаза Помпеи.

Именинница мысленно хмыкнула – именно на такую реакцию сестры она и рассчитывала.

— «Вот, так тебе и надо, Помпеи-Луз», – мысленно позлорадствовала слизеринка – «А то, нечего на меня пялиться и шушукаться со своей подружкой-сплетницей у меня за спиной», – Панси отстранилась и заглянула в тёплые глаза Оливера. – «Ах, какой всё-таки отличный мальчишка этот гриффиндорец! Как его только угораздило влюбиться в мою пустышку-сестрицу?»

За входной дверью прозвенел ещё один колокольчик.

— О, тебе пора, – сказал парень, – Снова гости. Не устала ещё?

— Есть маленько. И, кстати, тебе тоже пора. Помпеи-Луз уже наверняка разрабатывает очередной план мести исключительно для меня, – с усмешкой сказала Панси.

— Перестань, она хорошая девочка. Ещё увидимся.

Слизеринка неопределённо улыбнулась, этим жестом показывая, что она бы с этим утверждением ещё как поспорила.

— Увидимся.

Оливер тем временем уже подошел к Помпеи-Луз, и та в свою очередь, насупившись, что-то буркнула ему. Гриффиндорец в ответ лишь нежно улыбнулся и провёл рукой по волосам своей девушки.

— «Хорошая девочка, говоришь? Ну-ну…», – Панси скептически приподняла бровь. – «И что только ты такого в ней высмотрел?»

Впрочем, Семирамида всегда говорила ей: «Любая даже самая посредственная женщина станет исключительной, если ее полюбит исключительный человек».

Панси не знала, соглашаться ли ей с этим утверждением или попытаться опровергнуть, она просто не стала об этом думать и всё. У неё был ещё слишком маленький багаж знаний в области романтических отношений, чтобы судить о них столь категорично. Девушка отвернулась от влюбленной пары и с надеждой посмотрела на открывающуюся дверь. Ну, где же Сайлас?!

На этот раз это был Грегори со своей пятилетней племянницей, которая на его фоне смотрелась практически малюсенькой божьей коровкой. Гойл очень любил возиться с ней, и поэтому всегда и везде брал с собой, а когда подходило время уезжать в Хогвартс, то он привозил в школу целый альбом её фотографий и частенько разглядывал вечерами, пока никто не видел.

— С Днём рождения, леди, – девочка присела возле Панси в реверансе.

— Спасибо.

Панси еле сдержала улыбку. Мерлин мой, кто бы мог подумать! «Леди»… Такому старинному обращению уже не учат даже самые привередливые бонны. Слизеринка кинула вопросительный взгляд на однокурсника, он тоже улыбался уголком губ и лишь пожал плечами на невысказанный вопрос Панси.

Когда девчонка отбежала от них, именинница всё же озвучила свои мысли.

— Откуда у неё это?

— Ээ-э… Если честно то, понятия не имею, – он развёл руками. – Я, знаешь…мм-м, ей, конечно, пытался объяснить, что этим словом просто так не разбрасываются, не все волшебницы достойны этого звания, но куда уж там… – Грегори махнул рукой.

— А я достойна? – лукаво спросила девушка, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что Мелисента всё также стоит за её спиной слышит каждое слово из разговора. Панси намеренно нарывалась на комплимент.

Грегори от неожиданности немного замялся, сделал неловкое шаркающее движение ногой. Наверное, он просто не привык к тому, чтобы девушки с ним заигрывали.

— Да, – ответил он тихо и смутился.

— Спасибо. И, кстати, тебя Винс уже заждался, пять раз подходил, спрашивал, не пришёл ли ты, – девушка тут же с лёгкостью вывела однокурсника из неловкого для него положения, переменив тему, а он этому был только рад, так как сразу оживился.

— Что у тебя сегодня из напитков?

— Сок, чай, кофе, – безразличным тоном ответила Панси и усмехнулась, прекрасно понимая, что он имел в виду другое.

— А из… ээ-э…– он неоднозначно покрутил руками в воздухе, являя собой самый яркий образец красноречия.

— Ну-у, это как всегда, – пожала плечами Панси, – Эльфийская настойка и вино, тоже их производства, троллевский глинтвейн, пунш, сливочное пиво.

— А..? – и он характерным жестом незаметно щёлкнул себя по горлу.

— А ты думаешь, почему я сказала, что тебя Винсент так дожидается? – вновь усмехнулась девушка.

— Понял. Уже иду.

Слизеринка удержала однокурсника за рукав, и, понизив голос, прошептала.

— Грег, только давай договоримся: я не хочу, чтобы было опять, как в прошлом году.

Парень попытался возразить, но девушка дёрнула его сильнее и предупредительно заглянула ему в глаза.

— Я не шучу, Грегори.

Слизеринец улыбнулся и поднял руки в шутливо-уничижительном жесте – ах, виноват, сдаюсь, не убивайте.

— Я понял.

— Смотри.

— Угу.

Девушка разжала свои пальцы, выпуская его рукав. Он наклонился и, поцеловав её в щёку, сказал:

— Ещё раз с четырнадцатилетнем.

Она кивнула ему на поздравление, а парень уже торопливо поднимался по Парадной лестнице наверх, перескакивая сразу через две ступеньки. Панси вздохнула. В прошлый раз ей пришлось пожертвовать целой витриной в Оружейной зале.

Когда он ушёл, именинница бросила быстрый взгляд на часы. Без четверти пять. Ого! Ей ведь скоро подниматься к гостям. Ещё пятнадцать минут и она должна быть наверху, в Чароидной зале, и тогда она не сможет встретить его. Что же делать? Слизеринка ещё раз тоскливо поглядела на дверь, но она была неподвижна, и с улицы не был слышен заветный колокольчик его кареты. Панси грустно вздохнула и огляделась по сторонам, гости почти все уже направились в залу, и толкотня спала, лишь кое-где, то тут, то там можно было увидеть одинокую фигуру с бокалом или двоих-троих беседующих волшебников.

Девушка уже дошла до последней точки отчаяния, когда часы неумолимо показывали пятьдесят минут пятого. Она стала нервно покусывать губу, и чуть было не начала грызть ногти, но вовремя удержалась, вспомнив всё о тех же приличиях.

Она ждала Сайласа с самого утра. Сама не осознавала этого, а ждала. Ей чудилось, будто он уже должен был быть здесь и принимать вместе с ней гостей, что она оперевшись ему на руку будет улыбаться на поздравления. Панси не понимала причины этих своих желаний, даже не задумывалась над ними. Сайлас просто обязан быть рядом и точка! Ей так хотелось. Почему? Она не знала. Пока.

Слизеринка внимательно гипнотизировала входную дверь и безразборно шепотом приговаривала:

— Ну, давай открывайся же… открывайся. Ну! Пусть Сайлас приедет… пусть… Открывайся.

— Панси, что-то не так? – вдруг участливо спросил неизвестно откуда взявшийся голос, словно из другого измерения.

Слизеринка оторвала напряженный взгляд от парадного входа и встретилась с нежно-зелёными глазками своей ещё одной младшей сестры, Оттилии, стоявшей в полуметре от неё. Странно, похоже, Панси так сильно отвлеклась, что не заметила, как к ней подошли. Раньше за ней такого не наблюдалось – она всегда чувствовала хоть малейшее приближение.

— С чего ты взяла? – с раздражением повела плечами девушка, ей всё ещё не хотелось, чтобы кто-либо догадался об обуревавших её терзаниях и беспокойствах.

— Да так… просто мне показалось, что ты немного нервная, а ещё ты не откликнулась, когда я пару раз позвала тебя по имени.

— Да? Э-ээ… я всего лишь немного задумалась.

— А-а… понимаю. Столько хлопот, – Оттилия сочувственно улыбнулась.

А Панси меж тем порадовалась своей неизменной способности с лёгкостью вводить людей в заблуждение и полной непрозорливости своей младшей сестры.

— Отти, ты что-то хотела?

— Да, я пришла сказать, что пора бы уже подняться в Чароидную залу. Время, – и Оттилия бросила многозначительный взгляд на часы на стене.

— Сейчас иду, – отмахнулась именинница.

Она ещё раз в нетерпении посмотрела на парадную дверь. Домовик-лакей перехватил сердитый и досадливый взгляд её синих глаз и извинился, видимо он подумал, что в чём-то провинился перед своей молодой хозяйкой.

— Панси, дорогая. Время, – всё тем же своим мягким, приятным голосом тихо сказала сестрёнка, но уже более настойчиво.

Слизеринка передёрнула плечами.

— Ладно. Идём.

Оттилия взяла свою старшую сестру под руку, и девочки вместе направились наверх.

Панси не любила ходить таким образом с кем бы то ни было. Ей казалось, что это нарушает её права и обязывает к чему-то. Этот жест, он словно должен подкреплять собой какие-то дружеские начала, эмоции между людьми, а к сестре она никогда такого не испытывала. Девушка чувствовала нечто наподобие дискомфорта, когда шла с кем-то под руку, а эта наивная хаффлпаффка, её сестра, видимо даже не замечала, созданного собой неудобства, девочка просто мило улыбалась, преисполненная какого-то нереального простодушия и любви к своей старшей сестрёнке. Отти, будучи ещё совсем малышкой, всегда завидовала силе, красоте и уверенности Панси в себе. Она искренне считала, что её старшая сестра самая умная, самая грациозная, самая стойкая, самая ответственная, самая лучшая.

Впрочем, сейчас слизеринка даже не заметила, что Оттилия придерживает её за локоток. Панси думала совершенно о своём, её взгляд бездумно бродил по окружающей обстановке: по новогодней мишуре, по её праздничным шарам, дугами прикреплённым к потолку, по зелёным и синим атласным лентам, бантами, повязанными во всевозможных местах, по бесконечным высоким ступеням Парадной лестницы, по бледно-салатовому платью сестры, причем Панси отметила, что двенадцатилетняя Оттилия для своего возраста выглядит очень даже ничего. Вдруг Панси случайно зацепилась взглядом за необыкновенные жемчужные бусы на её шее.

— Отти, откуда у тебя такое интересное украшение? – заинтересованно спросила девушка.

Внезапно произошло нечто странное. А именно – Оттилия Паркинсон остановилась на месте, как вкопанная, и виновато опустила ресницы. В воздухе неожиданно повисла пауза.

Панси в величайшем недоумении приподняла бровь.

— Оттилия?

В ответ не последовало ни звука.

Хаффлпаффка подняла от своих туфелек взгляд полный ничем не прикрытой мольбы.

— Панси, дорогая, пожалуйста, не отбирай у меня этот жемчуг, он мне очень, очень нравится. Правда, – скороговоркой затараторила девочка – Ну, пожалуйста, Панси, какая ведь в самом деле разница, кто его подарил?

Слизеринка насторожилась.

— А кто подарил?

У Оттилии глаза наполнились слезами. Она резко дернула своей маленькой ручкой вверх и ухватилась, что было сил в свои красивые бусы, начав в разные стороны отрицательно мотать головой, боясь расстаться с такой прелестью.

— Если я тебе скажу, то ты отнимешь их у меня, – еле слышно прошептала девочка. – Я знаю!

Панси нахмурилась. Ей вдруг показалось, что она знает имя этого человека, и от этого внутри у неё уже начала подниматься волна клокочущего негодования. Слизеринка подошла к своей сестре и легонько сжала её плечики, одним взглядов потребовав ответа. Оттилия вздрогнула – она всегда побаивалась Панси, слишком уж та была непредсказуема. Девушка могла приветливо улыбаться гостям, смеяться над чужими шутками и казалась совершенно искренней и неподдельной, но стоило ей только остаться наедине с собой, она тут же хмурилась, серьёзнела и даже менялась в лице, словно сразу же превращалась в другого человека. Поначалу Отти наивно полагала, что Панси просто постоянно требуется внимание окружающих её людей, что она тоскует по развлечениям и комплиментам, в которых она купалась постоянно, но, взрослея и просто наблюдая за старшей дочерью своей мамы, Оттилия поняла одну шокировавшую её до самой души вещь – Панси Паркинсон на самом деле не нужно всеобщее внимание, ей не сильно уж и нужны все эти мальчишки, она просто словно без оглядки бежит от чего-то, словно пытается затеряться во всей этой будничной сутолоке и бездумных, ничего незначащих улыбках; слизеринка одиночка по своей натуре, она всегда полагается только на себя и свои собственные силы, она ни от кого не зависит, она стоит особняком от всего окружающего мира, она рождена для того, чтобы летать, а не ползать. И для Отти Панси стала чем-то вроде второй матери. Такая же сильная, стойкая и непреклонная. В детских представлениях о своей старшей сестре Оттилия считала, что этой слизеринке подвластно всё и даже Небо, что Панси может покорить любую высоту, что у неё самый прекрасный и широкий, отличный ото всех Размах крыльев.

Хаффлпаффка загнанно поглядела на сестру и не смогла утаить имени. Просто не с-мог-ла – слишком уж авторитетна была роль Панси в жизни двенадцатилетней девушки.

— Соломея, – прошелестела она на выдохе.

Панси прикрыла глаза и мысленно начала бить посуду во всём доме.

— Снимай, – очень тихо сказала она, но это прозвучало как приказ, а её глаза гневно вспыхнули.

Оттилия покорно отстегнула жемчуг с шеи. Бусы змейкой опустились на аккуратную ладонь именинницы.

Панси пыталась не разозлиться на сестру, хотя чуть было не начала кричать и обвинять её в предательстве против Семирамиды. Слизеринка понимала, что Отти поступила так не со зла, а просто по глупости и безотказности, да к тому же ей очень уж понравились бусы, подаренные ей Соломе. Совершенно очевидно, что Оттилия – тюхтя.

Панси оглядела, украшение, благородно блестевшее матовым светом у неё в руке. Красивое. Нет!! Ужасное! Потому что это принадлежит Соломе.

— «Никто в этом доме не будет чем-либо обязан этой женщине. Пока я дышу, не бывать этому!» – подумала девушка.

— Скажи, Отти, она только тебе дала такие бусы или малютке Весте и Помпеи-Луз тоже?

Оттилия снова отвела глаза в сторону.

— Всё ясно, – выплюнула Панси.

— «Предательницы!» – вот, единственное слово, которое могла сейчас понимать Панси; её мир внезапно засветился красными пятнами, и она подумала, что ворвётся сейчас в Чароидную залу и оттаскает неблагодарных сестриц за волосы прямо на глазах у всего этого пуританского общества, и пусть эти набитые золотом и предрассудками «мешки» распнут её за это. Ей всё равно!

— Стой! Панси, Веста здесь не причём! – перехватила Оттилии запястье сестры. – Она отказалась от украшений, сказав, что у неё их целая шкатулка, но я думаю, она просто такая же, как и ты: она даже пальцем не притронется к тому, до чего хотя бы раз дотрагивалась Соломея.

Это не возможно было представить, но Панси действительно испытала неимоверный прилив гордости за свою младшенькую сестру.

— А Помпеи-Луз?

Оттилия закусила губу, ей совсем не хотелось ябедничать.

Панси кивнула. Могла бы и не спрашивать, ведь и так же знала ответ: в Помпеи-Луз Паркинсон нет даже самой ничтожной капли чести.

Именинница, развернувшись на каблучках, подхватила длинную пышную юбку своего нового праздничного платья и побежала наверх, перепрыгивая через несколько ступенек сразу. На самом верху Парадной лестницы она чуть не упала, сбив с ног домового эльфа. Выругавшись, на чём свет стоит так, как совсем не полагается благопристойной барышне, она всучила ему жемчужное украшение, приказав уничтожить. После она подскочила к двустворчатой двери с золотыми ручками, входу в Чароидную залу, ей хотелось влететь туда на всех парусах и растоптать у всех на глазах эту «мерзкую предательницу своей фамилии», но Панси, набрав в грудь побольше воздуха, резко и отрывисто выдохнула, успокаиваясь. На её лице заиграла самая радужная светская улыбка, её пальчики плавно опустились на дверные ручки, и она впорхнула в залу, как подобает леди. Но если кому-нибудь пришло в голову в этот самый момент заглянуть в её глаза, то случайный наблюдатель непременно бы ужаснулся тому, что открылось его взору, потому что в этой бесконечной синеве нашло своё пристанище Проведение, предрекшее гибель самого величественного города всех времён и народов. Гибель Помпеи.

Как только она вошла, на неё сразу же обрушился гвалт аплодисментов. Панси немного смущенная потупила взгляд в пол, но из-под опущенных ресниц продолжала искать Помпеи-Луз. И нашла. Она сидела на небольшом викторианском диванчике рядом с Мелисентой и Ребеккой. Оливер стоял немного в стороне в окружении слизеринской команды по квиддичу и ещё нескольких волшебников с этого же факультета и о чём-то напряжённо разговаривал с Маркусом Флинтом. Кажется, намечалась драка. Панси нахмурилась и глубоко вздохнула: придётся отложить разбор полётов с сестрой на «потом». Сейчас в первую очередь нужно проследить, чтобы эти глупые мальчишки не разнесли к чертям весь Нонферандум.

Именинница быстрым шагом направилась в их сторону, шелестя своей пышной юбкой и излучая решительность. Проходя мимо софы, на которой расположились Помпеи-Луз и её подружки, Панси ядовито бросила:

— Ты что совсем ослепла? Сидишь тут, как курица на насесте и кудахчешь. Твой парень один против десятерых, между прочим.

— Это их дело. Не вмешивайся, – отозвалась сестра.

— Ещё чего.

— «Конечно, это их дело! Но не в моем доме».

Панси пролавировала между гостями и втиснулась между спорившими парнями. Ей было немного не по себе, но она отбросила лишние сомнения.

— Флинт! Прекрати устраивать балаган.

Этот некрасивый молодой человек бросил на неё злой взгляд. Маркус был выше неё ростом на полторы головы, а его чёрные кустистые брови сошлись на переносице – от одного этого вида могло засосать под ложечкой, но девушка только хмыкнула и недовольно повела оголёнными плечами. Она его совсем не боялась. А зачем? Она вместе с ним росла, они были студентами одного факультета и частенько пересекались в слизеринской гостиной, она видела его смеющимся и целующим свою девушку. Флинт нормальный парень, а все эти нелепости, что о нём воспевают гриффиндорцы, будто бы он уродливый гоблин подземелий Хогвартса – полный бред душевно больного! В квиддиче он, конечно, самая настоящая мясорубка, и «держите его семеро», но в повседневной жизни он обычный мальчишка и вовсе не страшен. По крайней мере, она знала: Маркус её и пальцем не тронет.

— Это тебя не касается, Панси.

— Это будет меня касаться до тех пор, пока вы находитесь в моём имении.

— Это только наши дела, и они не должны волновать девчонок,– вставил возражение Беддок, пытаясь отодвинуть девушку подальше от плотного кольца слизеринцев.

— Оставь меня, Малькольм. Я не уйду, – она выдернула тонкое запястье из его широкой ладони, – Маркус, я прошу: не здесь и не сейчас. Вуд один, а вас целая орава, это не вписывается в общепринятые рамки чести, не находишь?

— Ты защищаешь гриффиндорца?! – Флинт гневно зарычал. – Это скандал, Паркинсон.

— Это здравый смысл, Флинт. Вы у меня в гостях и в этом доме полно ваших родителей.

Он сверкнул глазами, но промолчал, видимо оценив разумность её доводов. Она продолжила:

— После вы можете хоть поубивать друг друга на игровом поле, в раздевалке, за теплицами, или где вы там обычно бьёте друг другу морды? Но я не потерплю, чтобы вы оттачивали навыки дворовых драк в мой День рождения и тем более в Нонферандуме.

Слизеринка подошла вплотную к Флинту и жестом показала ему, чтобы он наклонился. Молодой волшебник, не скрывая удивления, склонил голову, и она тихо, чтобы смог услышать только он, прошептала ему на ухо:

— Маркус, ты не на квиддичном поле, и поэтому, прошу, хотя бы здесь покажи мне честную игру.

Эти слова вызвали у капитана слизеринской команды весёлую усмешку. Девушка отошла от него на один шаг и тоже не смогла скрыть довольной полуулыбки.

Всё знали, что слизеринцы показывают самый бесчестный квиддич из всех команд-факультетов школы, но об этом у них не принято было говорить между собой. Даже если на эту тему судачили остальные три четвёртых Хогвартса, все студенты дома Салазара делали вид, будто они не понимают о чём речь.

— А ты интересная девчонка, Панси Паркинсон.

— И ты только теперь это понял?

— Да нет, и раньше догадывался.

Её щёки непроизвольно вспыхнули, от осознания того, что на неё могут обращать внимание и более взрослые мальчишки.

— Расслабьтесь, парни, – сказал Маркус, обращаясь к остальным, – Сегодня представления не будет.

Но когда он проходил мимо Вуда, то, со всей силы столкнувшись с ним плечом, чётко прошептал, что Панси тоже услышала.

— Первый учебный день. Теплицы. Сразу после отбоя. Я буду ждать, Вуд.

В ответ Оливер лишь сдержанно кивнул, но его глаза опасно загорелись.

Когда слизеринцы отошли, Панси повернулась к гриффиндорцу.

— Ты и вправду собираешься идти?

— Да, – просто ответил он.

— Оливер, он придёт не один.

— Знаю, малышка.

— Я не малышка, – поправила Панси.

Он промолчал, но улыбнулся.

К Оливеру подошла Помпеи-Луз и осторожно взяла его за руку.

— Ты как? – в её глазах читалась неподдельная тревога.

— Всё хорошо, – ответил он ласково и погладил свою девушку по голове.

Панси высокомерно, с вызовом поглядела на сестру. Её раздражало, как та могла спокойно сидеть на диванчике со своими нелепыми подружками-слизеринками – Панси сама с ними никогда не дружила, не смотря на то, что жили они в одной комнате в школе – и просто смотреть, как на её парня собираются напасть десятеро. Это же так неправильно!

Помпеи ответила ей холодным, брезгливым взглядом, поджав губы. Эта девушка в свою очередь тоже считала себя правой, потому что не привыкла вмешиваться в дела мужчин, ведь мама её приучила к тому, что именно они всегда знают, что они делают. Не иначе.

И это было не единственным, в чём взгляды сестёр на жизнь не совпадали. С годами их неприязнь росла и крепла. Впрочем, окружающие этого никогда не замечали или делали вид.

Слизеринке очень хотелось нахамить этой дурочке, но при Оливере она бы не решилась. Меж тем её занимало сейчас совсем другое – её взгляд зацепился за жемчужное ожерелье на шее сестры, точную копию которого она забрала у Оттилии.

Панси улыбнулась самой фальшивой своей улыбкой, а голос её стал слаще сиропа:

— Помпеи-Луз, дорогая, – это слово было сказано сахарным тоном, ведь никто не должен догадаться о том, какие на самом деле отношения связывают сестёр Паркинсон, – Мне бы очень хотелось с тобой поговорить, – девушка сама взяла сестру по руку. – Может, отойдём?

Помпеи-Луз смерила старшую сестру ледяным, полным ненависти взглядом.

— Нет, – тоже улыбка в ответ.

Панси оскорбил отказ, но она даже вида не подала. Её улыбка стала ещё обворожительней.

— Но, дорогая, я не считаю разумным перетрясать грязное семейное бельё перед посторонними людьми, – сказала она, чуть понизив голос.

— Оливер мне не чужой, – заносчиво откликнулась девушка.

— Тебе не понравится, если он услышит то, что я намереваюсь тебе сказать. Гарантирую, – и Панси бросила многозначительный взгляд на бусы на шее сестры. Глаза райвенкловки осветились пониманием, и она ядовито улыбнулась, принимая вызов.

— Что ж, отойдём.

Девочки, взявшись за руки, покинули Чароидную залу через боковую дверь. Мелисента и Бекки, сидя на диване, чуть не свернули себе шеи, провожая подругу встревожено-заинтригованным взглядом.

Как только сестры оказались в другом помещении, и домовики-лакеи закрыли за ними дверь, улыбка слетела с лица Панси, словно по мановению волшебной палочки, и она тихо прошептала:

— Предательница.

— Мне всё равно, что ты скажешь. Для меня твои слова – пустое место, – откликнулась девушка, сжав руки в кулачки.

— Ты бессовестная дрянь. Ты предала нашу мать.

— Это не имеет к ней никакого отношения!

— В тебе нет гордости. Ты никчёмная тряпка, недостойная своей фамилии, – слизеринка говорила спокойно, но от этого голоса по коже бежали мурашки, впрочем, Помпеи-Луз её ни капли не боялась, она ненавидела, и это чувство ослепляло её.

— Закрой свой рот!! Семирамида умерла, и теперь Соломе главная в этом доме, а не ты! И я не собираюсь выслушивать твои идиотские оскорбления!

На щеках слизеринки проступили яркие пятна, её затрясло. Панси растеряла всё своё самообладание. Замах. Пощёчины не последовало – Помпеи-Луз перехватила ладонь сестры в полёте.

— Я больше не позволю тебе бить меня.

Обе вспомнили день смерти Семиды и ту самую оплеуху. Помпеи больно сжала руку сестры, но Панси даже не поморщилась, вместо этого она вскинула подбородок вверх и резко произнесла, с силой вырвав запястье из мёртвой хватки сестры:

— Если ты ещё хоть раз упомянешь святое имя моей матери в одном предложении с именем этой женщины, я не просто ударю – я поколочу тебя до синяков, клянусь честью. И на этот раз ты не удержишь меня.

— Ты мне не указ! Я буду делать всё, что захочу! – заносчиво выпалила Помпеи-Луз.

Это стало последней каплей в переполненной чаше терпения Панси Паркинсон. Слизеринка без лишних слов сделала один небольшой шажок в сторону сестры и резко дёрнула ожерелье с её шеи. Золотая плетёная нить, на которую были нанизаны перламутровые жемчуженки, порвалась, и они, как горох, раскатились по паркету в разные стороны, закатываясь под диваны, пуфы, шифоньеры, комоды, фортепиано.

Помпеи-Луз прижала ладони к груди, её глаза наполнились слезами. С секунду девочка выглядела потерянной и беззащитной, но вот – мгновение… По её ещё совсем детским щекам покатились слёзы, но голос, переполненный ядовитой злобой, выкрикнул:

— НЕНАВИЖУ!! Ненавижу тебя! – и райвенкловка кинулась к выходу из помещения.

Панси в мгновение ока среагировала: руками схватив сестру за локти, она тихо произнесла:

— А я и никогда не стремилась к тому, чтобы ты полюбила меня. Мне это вовсе не нужно.

Теперь уже Помпеи-Луз дёрнулась из её хватки, но в отличие от Панси, вырваться не смогла. Её словно приковали.

— Пусти меня!! – все её глаза опухли от солёных слёз, а лицо покраснело.

— Ты не выйдешь из этой комнаты, пока не приведешь своей внешний вид в порядок. Ещё не хватало, чтобы приглашённые подумали, будто дочь Семирамиды Паркинсон слабачка и плакса.

Слизеринка отшвырнула от себя младшую сестру, преграждая ей выход.

— Бланка!

Тут же из воздуха материализовалась миниатюрная домашняя эльфийка.

— Что прикажите, мисс Панси?

— Успокой истерику у мисс Помпеи-Луз и приведи её платье в порядок, – властно приказала девушка.

Маленькая служанка поклонилась и приступила к работе. Помпеи не возражала против того колдовства, которое с ней творила Бланка, она лишь не переставала с неприкрытой злостью смотреть на старшую сестру, впрочем, сама Панси полностью игнорировала её взгляды. Слизеринка одёрнула юбку, в очередной раз подправила тафту и накусала губы, и только тогда, когда она посчитала, что снова великолепна и может направиться к гостям, потянулась к дверной ручке. Но тут она услышала пропитанный желчью голос за своей спиной, очень тихий, но всё же различимый.

— Стерва, – выплюнула Помпеи-Луз.

Маленькая райвенкловка была совсем беспомощна в это мгновение и единственное, что ей оставалось, так это шептать ругательства, недостойные леди.

Панси медленно повернула голову к говорившей и с усмешкой произнесла:

— Кто сказал?

— Все так считают.

— Общественное мнение есть мнение тех, кого обычно не спрашивают, – парировала Панси и вышла, закрыв за собой тяжёлую дверь с лёгким хлопком.

Сегодня она снова победила, но эта победа не доставила ей никакого удовольствия. Настроение внезапно испортилось, а на душе стало, ну, просто до безумия паршиво. Её раздражали гости, их бесполезные подарки и нелепые поздравления. Бесило решительно всё. И главное она не могла понять: от чего всё это?

У именинницы возникло стойкое желание удрать с этого ужасного праздника к чертям, но так, увы, поступить было нельзя. Этикет. Как же она ненавидит это слово!

Панси бездумно взяла бокал с эльфийской настойкой с первого попавшегося подноса и сделала один глоток. Вдруг что-то неуловимо изменилось и мир, подпрыгнув к голубым небесам, рассыпался на миллионы прекраснейших цветов. Что же такого сказочного произошло? Ничего особенного, просто девушка услышала его голос. Слизеринка обернулась и увидела, как в залу мгновением назад вошел ОН. И всё…

Плохое улетучилось из её жизни. Забылись и глупая Помпеи-Луз, и беспочвенные подарки Соломе, пришедшиеся совершенно не к месту, и всё, всё, всё… Она замерла на месте завороженная. Ах, этот голос! Никогда не забыть ей, как забилось её сердце при звуках этого глубокого, медлительного, певучего, как музыка, голоса. Так забилось, словно она слышала его впервые. Её юная, неопытная душа пребывала в самом великом смятении. Всё обрушилось, переплелось в ней: долгое ожидание его прихода, трепет в груди, мечты, счастье, его красивое, очень правильное лицо, детские сказки…

Панси глубоко вдохнула. Оказывается, она не дышала несколько секунд. Мерлин! Голова побежала по кругу, словно после длительного катания на каруселях, и неожиданно, всё её маленькое существо опалило жаром. В ней вспыхнуло желание. Вот так, просто и внезапно. Она решила, что он должен принадлежать только ей, ей одной.

Она поняла, что полюбила его! Полюбила Сайласа Голсуорси! Мальчишку, с которым росла, с которым вместе смеялась, которого больше всех поджидала сегодня на свой День рождения. Полюбила только что, в эту самую секунду. Потому что он пришёл. Как странно… Как неожиданно.

Это ЧУДО!

Сайлас быстрым шагом преодолел разделявшее их расстояние. Он осторожно опустил свою ладонь на её талию, затянутую в дорогой шёлк платья, и коснулся своими губами её враз побледневшей от волнения щечки. Всё в ней вдруг притихшее и ставшее очень смеренным и степенным от нахлынувшей нежности, вновь взорвалось в её сердце фейерверком ощущений и эмоций. Именно в эту секунду, Панси постигла смысл фразы: «Трепетать, как школьница».

Бокал, который она всё ещё держала в своей руке, чуть не выскользнул на пол из отказавшихся слушаться пальцев. Сайлас вовремя с широкой сияющей улыбкой подхватил его, иначе тонкий хрусталь разбился бы вдребезги. Его прекрасный карий взгляд задержался на её лице, и в нем заплясали те самые «золотинки». Весь жар хлынул к сердцу Панси. Ей почудилось, что музыка играет вокруг неё, что это Семида вновь села за рояль и Нонферандум, замирая от неземного колдовства, несётся в самую высь, к звёздам. И сама она летит, летит…

— Ты выглядишь непростительно красивой даже для своего Дня рождения, – говоря это, он улыбнулся, и она почувствовала, что такая улыбка предназначена только для неё.

Он никогда не боялся делать комплименты, и это, наверное, было одним из главных его отличий от других её знакомых, мальчишек. Панси жутко смутилась от нереальности происходящего и впервые не нашлась, что ответить. А Сайлас тем временем желал ей счастья, здоровья, любви… и она даже не замечала, как эти же банальные слова говорили ей другие, и как она проклинала их за неоригинальность. Теперь же… всё было иначе! Теперь ей это нравилось, потому что это говорил он, и это было необыкновенно, и казалось ей таким романтичным, что по телу побежали тёплые, щекочущие мурашки.

— С Днём рождения, милая, – Божоли подбежала к ней и крепко обняла за плечи, – Прости, что мы опоздали, но у нас вполне уважительная причина, так что, я думаю, когда ты её услышишь, то обязательно нас простишь. Ведь простишь же, дорогая? Ах, я не переживу если нет! – и смешливая слизеринка в обе щеки расцеловала именинницу.

Одному вездесущему Мерлину должно было быть известно, за что эта святая, наивная и впечатлительная Божоли Голсуорси так сильно любила Панси Паркинсон. Почти боготворила. Эти девушки были такими разными. Одна холодная и неприступная, вторая говорливая и открытая, однако же, Божоли с детства тянулась именно к ней.

Панси хотелось сказать, что она вовсе даже и не расстроилась, что Божоли не пришла, девушка, честно признаться, так и вообще забыла, что она тоже должна была присутствовать на её празднике, но, вовремя вспомнив о воспитании, слизеринка промолчала.

— Ничего страшного, Божоли. Так что же у вас стряслось? Надеюсь, ничего серьёзного? – вежливо осведомилась слизеринка, с тревогой глянув на Сайласа. Уж, не с ним ли что? О, нет! Только не это!!

— Нет, ничего, – вместо девочки ответил брат, и у Панси сразу отлегло, – Просто наш дедушка Генри всё ещё мнит себя молодым и полным сил, – он ещё раз радужно улыбнулся. – Помнишь самые высокие кусты белого олеандра? Ну, те, что за нашим домом?

Панси утвердительно кивнула. Парень возвёл глаза к потолку.

— Представляешь, он вздумал взять их как барьер.

— Слава Салазару, что всё обошлось, – закончила за брата Божоли.

Ну, подумать только! Смех и грех. Память тут же живо обрисовала портрет мистера Генри Голсуорси. Высокий, сухопарый, начисто выбритый пожилой мужчина девяноста лет отроду. В его курчавых волосах уже давным-давно поселилась серебристая седина, другими Панси их никогда и не видела. Он был статен, как и все мужчины семейства Голсуорси, но ко всему прочему старик был ещё суров и требователен – домочадцы ходили по одной половице. Но как бы хорошо этот волшебник не сохранился для своих лет, возраст всё равно давал о себе знать. И как его только эльфы подпустили к конюшне?

— Но кто же позволил ему сесть в седло? Я отродясь не видела его на лошади.

— Можно подумать, он спрашивал у нас разрешения, – всплеснула руками Божоли. – Он всё делает наперекор! Я так боюсь за него Панси, – сказала она, понизив голос до шепота, – Особенно теперь, когда наши родители в тюрьме. Мне так страшно.

Сайлас обнял сестру за плечи, а она, прижавшись к нему, словно маленький потерявшийся ребёнок, ухватилась за его спасительную ладонь. У Панси её поведение вызвало острый приступ ревности. Она ведь уже считала этого слизеринца своим, и ей стало так обидно оттого, что его любовь ей придётся делить ещё и с его маленькой сестрой. Она поджала губы.

Божоли Голсуорси была очень худенькой, очень впечатлительной девочкой, но к тому же очень умной и не по годам рассудительной, хотя и совсем некрасивой. Впрочем, красота – понятие растяжимое. У Божоли были негустые русые волосы средней длины, большие карие глаза и маленькие, чуть розовые губки бантиком. Панси считала, что эта Голсуорси очень походит на мышку. И, вот, теперь Паркинсон осознала, что она ревнует эту некрасивую девочку к дорогому ей человеку. Как глупо! Но тут же вспомнилось, что Сайлас и Божоли друг другу не родные брат и сестра.

Во время Первой Войны родители девочки погибли, и семья Голсуорси приняла малютку в свой дом, воспитав её, как собственную дочь, никогда не обделяя вниманием. Все вокруг жалели бедную сиротку, но Панси никогда не разделяла таких чувств. А ради чего? Она тоже потеряла мать, тоже многое выстрадала, но устояла, и только благодаря тому, что никто её не взял под своё отеческое крылышко, никто не позволил ей расслабиться. И то, что Панси Паркинсон сейчас стоит посреди самой прекрасной залы во всём Нонферандуме, и в её взгляде нет ни тоски и загнанности – это целиком и полностью только её собственная заслуга. Её глаза горят, а губы улыбаются, несмотря ни на что. И она ни одному человеку в этой жизни не позволит усомниться в том, что у дочери Семирамиды всё хорошо. Кому, какое дело, что ей тоже может быть больно и страшно, что она по-своему одинока, что она тоже всего лишь маленькая девочка, которую всё ещё нужно оберегать от горестей и невзгод.

Старшая слизеринка ещё раз посмотрела на младшую Голсуорси, на её застенчивое личико, прижавшееся к ткани пуловера Сайласа, и подумала, что ей, наверное, не следует зацикливаться на беспочвенной ревности. Панси перевела взгляд на парня, который внимательно оглядывал зал и приглашённых.

— А где же Драко? – вдруг спросил Сайлас и нахмурился. – Он куда-то вышел?

Бум! Именинницу словно ударили по голове чем-то очень тяжёлым. Она моргнула несколько раз, а её рот округлился буквой «о». Оглядываясь по сторонам, Панси чувствовала себя полной идиоткой. Как же она могла забыть о Малфое?! Из её головы сегодня целый день не вылетал Сайлас, она ждала и думала лишь о нём, а о Драко даже не вспомнила. Великий Салазар, в каком же она, наверное, нелепом свете выглядит перед своими гостями, ведь её жениха нет на её Дне рождения! А его действительно НЕТ! И Панси только что в этом убедилась.

— Э-э… Я не знаю, – ответила слизеринка, пожимая плечами и чувствуя неловкость.

— Разве он ещё не пришёл? – уточнил парень.

Панси кивнула. На помощь имениннице пришла Божоли.

— Одно из двух – либо Драко готовит сюрприз своей невесте, либо у него внезапно появился дедушка, который тоже совсем некстати не смог взять барьер.

Все рассмеялись. Панси же просто неопределённо улыбнулась. Ей вдруг впервые пришло в голову, что она совсем не хочет замуж за Малфоя. Раньше она воспринимала этого мальчишку, как данность, как неотъемлемую часть своей жизни, ведь мама ей когда-то ещё очень давно сказала: «Дорогая, ты станешь его женой, станешь новой миссис Малфой, прямо как Нарцисса». И всё. Это было делом, решенным, и не обсуждалось. Панси относилась к велению родителей со смехом, детской непосредственностью и несерьёзностью, а теперь она вдруг чётко осознала, что она связана по рукам и ногам. Внезапно захотелось разреветься. Прямо тут. Перед всеми. Пусть все знают, пусть все видят, пусть пожалеют. Нет, только не Жалость! И, возможно, именно поэтому сдержала горькие, обидные слёзы чудовищной несправедливости, может, именно поэтому весь остаток вечера она ослепляла пришедших на её торжество своими чарующими улыбками, может, именно поэтому она даже согласилась сыграть гостям на той самой, ненавистной ей скрипке.

Она запретила себе думать о плохом. В этот наполовину счастливый, наполовину ужасный День своего рождения она решила, что должна посвятить себя только своему дорогому мальчишке. Она танцевала, пела, развлекалась. К ней ещё раз пять подходили и спрашивали, где же Драко Малфой, и девушка снова и снова выдумывала очередные нелепости о его местонахождении, причём каждый раз совершенно новые. Это была нисколечко не продуманная фальшь, а ей было всё равно. Он не пришел? Ну, и что? Может, забыл. Может, не захотел. Может… Какое ей дело! Да, хоть бы он вообще больше никогда не приходил в этот дом.

— «Ведь это же так жестоко – стать женой нелюбимого человека», – думала она.

В половине восьмого вечера к ней подошла малютка Веста и сказала, что Оноре её совсем достал, и она плевать хотела на приличия и идёт спать. Панси отпустила её. Слизеринке очень нравилось, что младшая сестра спрашивает позволения на все свои поступки именно у неё, а не у Соломе.

Ещё минут через двадцать, к великому её огорчению Сайлас вместе с сестрой тоже засобирались.

— Извини нас, дорогая, но дедушка Генри сказал, чтобы в половине девятого мы были дома, – виновато сказала Божоли, – А ты же знаешь, как он вспыльчив.

Панси проводила их до самой двери. Ей так не хотелось отпускать Сайласа.

— Отличный праздник ты устроила, Панси, – улыбнулся парень, и золотинки в его глазах сказочно засветились. – Ещё раз с Днём рождения, и, кстати, с Новым годом. Ты великолепна, – он поцеловал ей руку, и её сердечко опять затрепыхалось, как птичка в клетке. – Передавай привет Драко.

— Если он придёт, – отозвалась Панси.

— Придёт, будь уверена. Пока.

— До встречи, – помахала рукой Божоли.

— Пока, – попрощалась слизеринка с обоими.

Пока домовик-лакей не закрыл за ними дверь, девушка смотрела, как Сайлас учтиво открыл дверцу кареты перед своей сестрой, как та улыбнулась на его галантность, а потом как он тоже сел и крытая коляска медленно двинулась по длинной, припорошенной рождественским снегом аллее. Дверь закрылась. Панси отошла и опустилась на ступеньку Парадной лестницы. Сегодня она пережила какой-то особенный день, она это чувствовала. Одновременно было и грустно и весело, и смех и слёзы, и боль и трепет. Смятение.

На улице послышался колокольчик только что подъехавшей кареты так неожиданно, что девушка вздрогнула и вскочила на ноги, придерживаясь за перила. Через полминуты домовик распахнул входную дверь, и Панси увидела Драко Малфоя. Он стоял, перенеся вес всего тела на одну ногу и по привычке засунув руки в карманы брюк.

Как всегда опоздал. Как всегда без цветов.

Он ступил в холл, и снежинки на его зимней мантии растаяли от тёплого воздуха. Парень тряхнул головой, избавляясь от снега на ней, и затем одним жестом скинул свою верхнюю одежду на руки домовику. Весь его внешний вид буквально «кричал» элегантностью и подчёркнутой небрежностью.

— Где тебя носило, Драко Малфой? – бросила она, так и не сдвинувшись с места ему на встречу.

Он повернул голову в её сторону с таким видом, будто только что заметил её.

— Привет, – ответил слизеринец, проигнорировав её вопрос. – С Новым годом тебя.

Она приподняла бровь.

— И только?

Малфой в нескрываемом удивлении поглядел на свою девушку.

— Ты ожидала услышать что-то ещё?

Неужели, он и в самом деле забыл?! В ней полыхнуло раздражение, но она и вида не подала. Ещё чего не хватало!

— Возможно ты не в курсе, – ровным голосом начала она, – Но у меня сегодня День рождения, так что, может, пожелаешь чего-нибудь для разнообразия?

— Зачем? В моей открытке всё написано, – сказал он, подойдя к невесте.

И Драко протянул Панси очень искусно оформленный кусок картона с поздравлениями. Она даже не взглянула. Какая ей собственно разница, что он там написал? Наверняка, что-нибудь очень романтичное, рассчитанное специально на любопытных зевак, которым не терпится почесать языком об их «идеальных» отношениях.

— Не прочитаешь?

Она отрицательно помотала головой. Парень кивнул.

— Идём? – спросил он.

Слизеринка опёрлась о поставленную ей специально для этого руку. Они медленной поступью начали подниматься по Парадной лестнице наверх, в Чароидную залу. Идеальная пара, будущая супружеская чета. Ещё почти дети, но он уже в дорогом чёрном брючном костюме, а она в модельном, шелковом платье и бриллиантах. Они чужды друг другу, но они вместе. Что же это? Насмешка Судьбы?

— Так, где же ты был? – вновь попыталась добиться истины Панси.

— Я был занят, – просто ответил он.

— Девушка?

Какие воистину странные отношения! Где это видано, чтобы невеста задавала подобный вопрос?!

— Нет.

— Но что же тогда?

— Я тебе уже ответил.

Театр двух актёров. Они герои, они же зрители. Они всегда великолепно играли свои роли на публике и в одиночестве. Неустанная это работа – быть «идеальной парой».

Она отвернулась от него.

— «Видеть его не могу!»

Сегодня он вызывал в ней только злость и ничего более.

— Стой, – вдруг замерла она, когда они находились уже на последней ступеньке.

— Что?

— Что ты мне подаришь?

— Ты хочешь знать прямо сейчас? – вопрос на вопрос.

— Да. Мне ведь придётся хвастать перед гостями подарком моего жениха. Все и всегда хотят знать, что именно ты мне даришь.

Малфой безразлично пожал плечами.

— Я думал, ты хотела бы интимной обстановки и всего такого…

— А разве это что-то очень личное? Нижнее бельё? – попыталась предположить она.

— Ну, если ты хотела чулки, подвязки или бюстгальтер, то нужно было говорить заранее, я хотя бы не так сильно заморачивался.

— Может, драгоценности? Посмотри, какие красивые серьги подарил мне Сайлас Голсуорси, – и волшебница подставила ушко своему парню, чтобы он мог лучше рассмотреть её новое украшение.

Панси очень хотелось показать Драко, что она ставит его фигуру на планку ниже личности Сайласа, показать, как ценны ей его подарки. Ей хотелось намеренно сделать упор на то, что теперь в её жизни, наконец-то, есть дорогой человек, и что сам Драко ей сейчас совсем не нужен, совсем не важен. И это было какое-то наивное, нелепое, детское желание показать всему миру, что она может быть счастливой наперекор всем. Это глупая попытка перехитрить Случай и Время. Юная слизеринка даже не задумывалась, что Малфой вовсе ни в чём не виноват, и что его тоже эта ситуация не вполне устраивает. Её тревожили только свои собственные проблемы, и это естественно, а так как Панси тогда была ещё совсем ребёнком, то исключительно во всём винила Драко. Ей казалось не будь этого мальчишки… Эх! Всё было б иначе. Но не ОН так другой – как раз этого она и не понимала.

Парень покрутил сережку в пальцах, слегка касаясь мочки её ушка.

— Дорого. Красиво. Но без претензии на индивидуальность, – равнодушно заявил он, выпуская камешки из ладони.

Её задели эти его слова, брошенные с такой лёгкостью и небрежностью, будто бы этот несносный мальчишка говорил о погоде. Но ведь речь шла о подарке САЙЛАСА!! Да, как Малфой вообще может судить о том, в чём он совершенно не разбирается?! Он же совсем не умеет любить.

— А мне, вот, очень нравится, – упрямо заявила именинница.

— Безвкусица, – в очередной раз пожал плечами Малфой.

Панси отвернулась. Драко, внимательно следивший за её реакцией, промолчал.

— Так, я не понял, тебе твой подарок нужен прямо сейчас? Или ты уже передумала? – спросил Малфой после затянувшейся паузы, засунув руки в карманы.

Девушка разрывалась между чисто женским желанием продолжить устраивать молчаливую сцену и интригующим чувством, которое поселилось в её груди. Она бросила быстрый взгляд на его надменное лицо, и вдруг ей показалось, что он разгадал её сомнения – на его надменном лице появилось довольное выражение, приправленное самой гаденькой ухмылочкой. Панси подосадовала на то, что совсем не умеет скрывать перед ним своих настоящих чувств и желаний. Перед кем угодно, но только не перед ним.

— Давай его сюда, – решившись, сказала молоденькая девушка и вытянула вперёд руку ладонью вверх. – Ну, – пошевелила она пальчиками, потому что он медлил.

Малфой лениво усмехнулся.

— Можешь убрать свою прелестную ладошку, – он говорил, манерно растягивая слова, – то, что я собираюсь тебе торжественно презентовать вовсе не такого маленького размера.

Панси в недоумении спрятала руку за спину немножко обескураженная.

Драко щёлкнул пальцами.

— Что прикажете, мистер Малфой? – тщедушный домовой эльф в набедренной повязке, появившийся неизвестно откуда, склонился в раболепном поклоне; видимо Драко специально захватил с собой личную прислугу.

— Принеси мне ту вещь, которую я тебе дал после того, как вышел из экипажа, – как можно более властно приказал слизеринец.

— Слушаюсь, мой хозяин.

Домовик на секунду исчез, да только для того, чтобы появиться вновь, но теперь в его тонких руках находилось нечто очень большого размера в форме прямоугольника под накинутой на него плотной тёмной материей.

— Что это? – в растерянности спросила волшебница.

— Увидишь. Готова?

— Ну да.

Драко подошел к своему эльфу и театральным жестом быстро сдёрнул ткань, покрывавшую полотно.

Панси ахнула. Девушка за эти четыре долгих года успела проклясть весь мир, она ведь думала, что больше никогда в жизни уже не увидит ЕЁ, а тут такое ЧУДО! На неё сквозь слёзы смотрела фиалковыми глазами самая красивая и милая сердцу женщина всей её маленькой жизни. Её длинные тугие пепельные локоны заканчивались где-то ниже спины, а в руках она сжимала ажурный веер.

— Это Нарцисса нарисовала. Правда, странно? Ведь это первая картина моей матери в цвете – с её-то страстью к чёрно-белым тонам – это настоящий подвиг, – подойдя к невесте, сказал парень и осторожно взял её за руку. – Эй, ты случаем сознание лишиться не собираешься?

Слизеринка очень медленно повернула голову в его сторону. В её глазах стояли слёзы неподдельного Счастья, а ещё она улыбалась. Драко был поражен: никогда раньше она не смотрела на него такими глазами. Бесконечно синими, бесконечно красивыми. Он непроизвольно вздрогнул и резко выдохнул. Панси Паркинсон всегда такая уравновешенная, рассудительная, расчётливая, холодная и непреступная вдруг взяла и растаяла, превратившись в обыкновенную живую, чувственную, искреннюю девушку. Она неожиданно сделала один маленький шажок к нему навстречу и почти упала в его объятья, обвив руками шею. Её бледная щёчка осторожно прикоснулась к его скуле. Драко напрягся.

— Панси, как ты себя чувствуешь?

— Спасибо… – тихий, тихий голос на выдохе, словно шорох маленьких крылышек ночного мотылька; кажется, она была в полубессознательном состоянии.

Внезапно парень отчётливо почувствовал подушечки её пальцев ледяные от волнения на своей горячей шее под воротом белой рубашки. – Панси, что ты де…

Он не договорил, она перебила его, еле слышно прошептав ему в губы:

— От счастья не умирают. А, жаль…

Тогда они были почти одного роста, но ей всё же пришлось немного приподняться на носочки туфелек, чтобы дотронуться до него именно так, как ей в ту секунду очень захотелось. Её переполняла буквально безумная, безудержная радость, это и подтолкнуло её. Их губы встретились. Впервые. Раньше никогда… До этого момента они не целовались друг с другом, даже с учетом того, что считались официальной парой. Так уж сложилось, что её первым мальчиком в этом плане был не Драко, и у него, как она верно полагала, до неё тоже кто-то был. И, вот, теперь вдруг… Мир перевернулся. Что она там к нему испытывала ещё минут десять назад? «Злость и ничего более»? Вот как бывает. И какую же небесную силу нужно винить в том, что парень сейчас с осторожностью притягивал Панси к себе за талию, скользя рукой по муару её платья, а молоденькая девушка медленно запустила свои аккуратные пальчики ему в волосы и теперь нежно перебирала светлые шелковистые пряди. Может быть, ответственность за происходящее стоит списать на госпожу Случайность? А, может, на полнолуние? Или на непостоянность женского сердца? Можно было обвинить что угодно и кого угодно, но двое подростков в этот вечер не искали виноватых. Он просто прижал невесту ещё чуть крепче, а её губы еле заметно дрогнули. Воистину День ЧУДЕС».

Панси Паркинсон, заправив короткую чёрную прядь за ухо, легко спрыгнула с подоконника и, подойдя к столу, качнула «снежный» пресс-папье. Ей так нравилось это занятие – напоминало маму, а ещё будоражило воображение.

И теперь с высоты своих лет девушка подумала: почему же она в тот памятный вечер поцеловала Драко? Ведь тогда уже точно знала, что полюбила Сайласа, причём полюбила безвозвратно, безумно, навечно…

А стены могучего и древнего Нонферандума рассмеялись её глупому вопросу старческим смехом и прошелестели в ответ: «Дурочка, просто Малфой тебе на четырнадцатый День твоего рождения ещё один шанс на Детство подарил!»