Размах крыльев (гет)

«Все мы рождаемся ангелами…

Даже Дьявол был когда-то ангелом».

Древнейшее изречение

«Мы рождены для того, что бы иметь крылья. Что бы парить высоко в небесах, но…

Но! Все мы имеем разный потенциал, разное воспитание, разные возможности и условия для совершения этой Высокой цели. Цели – истинно Красивого полёта.

У всех у нас разный Размах крыльев…»

«Мгла кутала свою планету,

Скрывая Демона в ночи.

Бежит, и нету Света, нету!

Хоть ты кричи, хоть не кричи.

Ушел он от Хозяина недавно,

И нет Спасенья и Надежды нет.

А Дьявол насмехается. Забавно?

Не обольщайся! дерзких награждает Свет!!»

Полуночный Лондон. Рваный туман нависал над серыми зданиями, от чего воздух насквозь пропитался сыростью, и приятный отрезвляющий холод прошибал до костей. В Косом переулке стояла ничем ненарушимая, опасная тишина. Добрая половина магазинчиков была опечатана и являла собой довольно жалкое зрелище: окна были закрыты на ставни и наспех заколочены кривыми досками, двери на амбарном замке и заклинании гораздо более сильном, чем «Алохомора», а по всему периметру зданий тянулась желтая министерская лента, безмолвно кричащая о том, что хозяин сего дома либо убит, либо посажен в Азкабан и, скорее всего, безвинно.

Министерство Магии в эти дни словно посходило с ума. Дабы не выказать населению своей беспомощности в поимке настоящих Пожирателей смерти, оно, с министром во главе, в срочном порядке кинулось сажать в места не столь отдалённые добропорядочных граждан, которые в силу каких-либо независящих от них обстоятельств, были скомпрометированы. Вся возникшая ситуация окончательно усугубилась после смерти Альбуса Дамблдора. Общественность пребывала в глубочайшем потрясении от случившегося – был убит единственный волшебник, способный противостоять Тому-Кого-Нельзя-Называть. Оставалась, конечно, ещё небольшая надежда в лице Мальчика-Который-Выжил, но образ Гарри Поттера в сердцах жителей магического мира был очень шаток. И к этому, как и следовало полагать, приложил свою властную руку министр. – «Не сотвори себе кумира» – вещал он с каждой трибуны. Руфус Скримджер всем своим надутым видом пытался показать, что Министерство Магии вполне может обходиться и без «этого заносчивого мальчишки», именно так он охарактеризовал Гарри своему секретарю после рюмочки бренди. По всему было видно, что юноша чем-то насолил ему, чем именно министр так никому и не сознался.

В целом, мистер Скримджер вел обширную агитацию в пользу магического Правительства. – «…Вера в силу закона и власти – вот, есть самое высшее благо для законопослушного гражданина! Я от себя лично и от лица всего Министерства заявляю, что предпринимаются все, я повторяю ВСЕ, возможные меры по вопросу поимки Пожирателей смерти и самого, не побоюсь этого имени, Лорда Вольдеморта!… Мы не сидим, сложа руки, мы находимся в действии…» – эти слова министра разносились на многие, многие мили от каждого рупора, как в столице, так и в провинции. Без сомнения его политика оказалась более действенной, чем политика Корнелиуса Фаджа, но новый министр по некоторым вопросам значительно перегибал палку, цепляясь за своё место, он совершал одну ошибку за другой. Всё его поведение в самом корне было ошибочным и неприемлемым к данным условиям… впрочем, жажда утопии свойственна при любом правительстве. Простым смертным, то есть обычным волшебникам и волшебницам, хотелось лишь одного – ясности и уверенности в завтрашнем дне. Министерство, хоть бы и на словах, но всё-таки могло предложить это, и ничего другого, кроме как смириться и верить в лучшее, не оставалось.

То, что творилось на улицах магического Лондона, никак не вписывалось в рамки всех обещаний и заверений… Впрочем, правительство, оно ведь как богема – его не понять. Последней под жесткую и глупую руку закона попала мадам Малкин, именно её магазин со школьными мантиями был сегодня опечатан в семь часов по полудню. Бедная женщина была в шоке, когда её под руки выводили со второго этажа собственного дома и усаживали в министерскую карету в сопровождении группы авроров. Последние её слова перед отправлением экипажа были, – Ох, Мерлин! – и ведьма разрыдалась. А её сосед, старый скрюченный колдун с грубо отесанной тростью и седой бородой до земли, который видел ещё нашествие горных троллей в 1813 году, долго кричал ей в след, – Дорогуша, не волнуйтесь! Это, наверняка, какая-нибудь ошибка! Не плачьте, милочка, вы сегодня-завтра будете вспоминать всё это как дурной сон! – В прочем, это кричали каждой такой же повозке, но ещё ни один волшебник и ни одна ведьма не были выпущены на свободу. Увы, но Руфус Скримджер видать задался мыслью пересадить в Азкабан всё законопослушное население Магической Англии. И каждый день «Ежедневный пророк» гордо кричал о поимке «нового приспешника» Того-Кого-Нельзя-Называть: газета была под каблуком у министра.

Да, Косой переулок представляет собой действительно печальное зрелище, особенно ночью. Но стоит пройти минут десять и свернуть на Мрак-аллею, открывается совершенно другая картина. Первое что бросается в глаза – здесь не так пустынно и безлюдно. Туда-сюда снует пронырливый народец: барыги, предлагающие контрабандный товар, толстый бородавчатый гоблин с поддельными галеонами, морщинистая дряхлая колдунья, недвусмысленно предлагающая свою молоденькую и ещё явно не совершеннолетнюю внучку, молодой, но уже сильно потасканный, с синими кругами под глазами волшебник, боязливо протягивающий, останавливающимся около него, колбы с подозрительного вида жидкостью цвета индиго и ещё куча всякого отребья и сброда низших сословий. Но это ещё не всё. Есть здесь и такие, одетые в дорогущие бархатные и крибдешиновые мантии с кучей подвязок, запонок и драгоценностей, они идут гордо и целенаправленно, у всех на головах сильно натянуты капюшоны. Им есть ради чего скрывать свои лица – у всех у них на предплечье черный знак Мрака. Пожиратели смерти давно уже облюбовали это место. Место, где Черная магия на каждом шагу и где можно достать всё, что нужно, главное – был бы кожаный мешочек с галлеонами.

Среди всей этой толпы обитателей Мрак-аллеи, пытались затеряться две фигуры в чёрных мантиях. Они очень искусно сливались с общим фоном пейзажа и ничем не выделялись, впрочем, им именно это и нужно. Это, безусловно, волшебники, действительно, что делать магглам в таком сомнительном месте, в полночь? Только проститься с жизнью… Также совершенно точно, что они оба мужчины, хотя они плотно кутались в мантии, да и на их лица до глаз были натянуты капюшоны, а нос скрывала тень. Их с головой выдавала походка… да, мужчины, совершенно точно…

Первый из них, высокий держался очень уверенно и без труда ориентировался в темноте улицы, безошибочно отыскивая верный путь. Второй, который чуть ниже, старался придерживаться своего спутника. В целом, они создавали впечатление совместной ночной прогулки отца и сына. Но это только казалось…

Так медленно и уверенно двигаясь, они сворачивали из переулка в переулок и неожиданно вышли на освещенную площадь. Молодой человек на секунду остановился как вкопанный. Мужчина на него даже не обернулся. Он определенно бывал здесь не единожды, его ничего не удивляло.

Свет. Свет этот лился из окон двухэтажного деревянного здания, представляющего из себя обыкновенный бревенчатый сруб, обшитый досками. Из покосившейся крыши торчала одинокая полуразрушенная труба, обильно окутанная дымом. Вместо входной двери висели индийские соломенные шторы, они являлись верным дизайнерским решением для данного заведения. В неё то и дело заходили и выходили люди, а ещё можно добавить гоблины, гномы, вампиры и прочий контингент этих мест, если бы вместо шторок висела дверь, она бы не выдержала такого напора посетителей и слетела бы с петель к чертовой матери. Ступеньки от крыльца расходились в обе стороны от входа. Напротив фасада здания толклись размалеванные девицы и парочка парней в цветастых тряпках, они призывно смотрели в глаза прохожим и громко зазывали провести приятную ночку. Что скрывать многие останавливались.

Этому борделю уже добрых три сотни лет. Держит его целая династия волшебниц по фамилии Марно. Он плавно переходит из рук в руки к новому поколению, от матери к дочери. Поговаривают, что ни одна из них, ни разу не была замужем и не меняла фамилию. Род Марно насквозь пропитан развратом и похотью. Сейчас здесь заправляет мадмуазель Дилара Марно, страшная, губастая, жутко напоминающая мопса колдунья. В общем, зрелище не для слабонервных, к тому же недавно она перенесла ветряную оспу, так что всё лицо её теперь покрыто ужасными рытвинами. Возможно, она как-то пыталась реабилитироваться перед общественностью и скрывала свою внешность на фоне «деток», это она так называла потерявших себя волшебниц и волшебников, которых принимала на работу в свой публичный дом. Для того, что бы попасть к ней ты должен выглядеть старше десяти и моложе двадцати пяти, а также иметь смазливенькое личико с маслеными глазками и точеную фигурку, пол здесь не важен.

В этом райончике очень шумно. Воздух заполняли недвусмысленные звуки обслуживаемых клиентов, утробного смеха и бьющегося стекла. Молодой человек медленно оправился от шока перед увиденным и прибавил шагу, догоняя своего спутника. Он, конечно, бывал уже в подобных местах со своими друзьями, но что бы так… что ж? Всё когда-то бывает в первый раз…

Вдруг от толпы жриц любви отделилась одна худенькая фигурка и нагло преградила дорогу мужчинам в чёрном.

— Господа, не желаете ли получить незабываемое удовольствие? – на вид непристойно одетой милашке не дашь и четырнадцати. Молодой человек окинул предложенное скептическим взглядом и усмехнулся. По всему было видно, что он не собирался притрагиваться к этой девушке.

— Новенькая? – спросил старший.

— Да, мистер, – кокетливый взмах ресницами и она подошла уже вплотную к говорившему, уперевшись корсетом ему в грудь.

— Ясно. У нас нет времени на это, идем… – впрочем, последнее слово предназначалось его спутнику.

Мужчина развернулся и зашагал прочь, показывая тем самым, что разговор окончен. Девушка обречено вздохнула, глядя в след удалявшемуся волшебнику, но, вовремя спохватившись, снова нацепила на личико профессиональную улыбку и повернулась ко второму прохожему.

— Возможно, этот мистер желает… – договорить ей не удалось.

— Как тебя зовут?

— Лунная орхидея, – она положила руки ему на плечи.

— Понятно, – ответил он так, как будто этот ответ его не удовлетворил – Спросим по-другому.…Как назвала тебя твоя мать?

Девушка надула миленькие губки, но ответила, – Кирстент.

— А сколько тебе лет, девочка? – в голосе говорившего чувствовалось превосходство.

Она было уже открыла рот, для того, что бы произнести очередную ложь, как волшебник её предупредил… – И учти, ты должна постараться, что бы услышанное пришлось мне по вкусу. Я не прощаю лжи, – весомо закончил он.

Что-то в его взгляде заставило её сказать правду. Словно какая-то неведомая сила подсказала, что именно ему врать не следует никогда!

— Тринадцать… – слушающий скептически приподнял бровь, – Ну, двенадцать с половиной…, но это ведь почти тринадцать, – оправдываясь, затараторила девушка.

— Действительно? Ну, я думаю – это и, правда, очень много… – он ухмыльнулся, – Так, милая Кирстент, – парень легко стряхнул кисти девушки со своих плеч, – Вот, тебе тринадцать сиклей. Купи себе куклу.

Молодой волшебник, ухмыльнулся ещё раз и зажал в кулачок её раскрытую ладошку, от чего монеты больно впились в нежную ещё детскую кожу.

— Не потеряй, – и он, круто развернувшись, от чего мантия резко всколыхнулась, как во время вальса, направился в сторону, в которую только что удалился его спутник. К слову сказать, первый волшебник не ушел далеко, он терпеливо дожидался юношу у поворота в следующий переулок.

-Мне не нужна игрушка! Я не ребёнок!!! – но досадливый шёпот не достиг ушей удаляющегося молодого человека.

В пятне света, льющегося из открытого окна на первом этаже, потерянно стояла так и несостоявшаяся «Лунная орхидея». В её руке были зажаты спасительные деньги, их ей действительно не хватало, но ни это грело её сердце. Девчонка своими широко распахнутыми незабудковыми глазами восхищенно всматривалась в темноту ночи, туда, где минутой назад за поворотом скрылся этот замечательный молодой человек. Человек, который подарил ей надежду на детство. И пусть она не видела его лица, его глаз… лишь эти губы, говорившие таким ледяным голосом, но она поняла своим юным сердцем, что он совсем, совсем не злой! Это всё лишь какая-то наигранная маска, фарс…

Первый раз в жизни она испытала добро… первый раз в жизни от её тела отказались… Две крупные слезы скатились по её лицу и медленно впитались в дешёвую ткань грязно-розовой мантии. Бедная юная волшебница сейчас не осознавала всей значимости своих мыслей, но всё же она ПЕРВАЯ во всём мире назвала Драко Малфоя ДОБРЫМ…

А тем временем Драко уже догнал своего спутника, и они вместе двинулись дальше. Они сделали ещё один поворот налево в этом лабиринте обшарпанных домов и покосившихся заборов. Местность стала совсем безлюдной, и до этого молчавший мужчина заговорил.

— Для чего ты с ней разговаривал, Драко? Ты же прекрасно должен осознавать, что нам не нужны лишние проблемы. Что было бы, если кто-нибудь узнал тебя и…

— Простите, но у Вас паранойя, – юноша даже не повернулся в строну говорившего.

— Что ты себе позволяешь, мальчишка! – мужчина резко встряхнул Малфоя за плечи.

— Как меня могли узнать? – голос прозвучал спокойно, а предыдущее высказывание было оставлено без внимания.

— По голосу… – высказал предположение обвинитель, приподнимая правую бровь, впрочем, его лицо было скрыто капюшоном, и этот мимолётный жест остался незамеченным.

— Это просто смешно. Контингент здешних мест не мог признать во мне сына Люциуса Малфоя, не такой я уж и частый посетитель на Мрак-аллее, к тому же в этом квартале я впервые…

— О, как мы рассудительны! – саркастически заметил второй волшебник, – А ты не мог предположить, что…

— Что клиентура сиих девиц могла вполне оказаться приближенной к… – он недоговорил предложение, позволяя тишине самой безмолвно донести имя личности до слушателя.

— Да, хотя бы и это.

— Я боюсь, что они сейчас заняты более…хм… – гадкая ухмылочка, – интересными делами.

— Замечательно. А что если… – похоже, и этому вопросу не суждено было быть законченным.

— Нет, вряд ли. Девицы, конечно, вполне могли видеть меня в газетах. К тому же «Ведьмополитен» недавно на всех углах кричал о моем совершеннолетии, вам ли не знать, какое это событие в чистокровных семьях.… Но моё лицо скрывал капюшон мантии, а голос… – он неопределённо взмахнул рукой, показывая какой это на самом деле пустяк, – Голос слышала лишь эта девчонка, а что она может? Что она знает? Она ничто в этом мире.… Так что предполагать возможность разоблачения просто глупо, учитель. Ещё вопросы?

— Ты сильно удивил меня, Драко. За последнее время ты заметно вырос. Где же тот самоуверенный и заносчивый мальчишка? Где тот глупец, обвинявший меня в попытке похищения своей славы? – в голосе чувствовалось одобрение.

— Иногда в нашей жизни случаются моменты, которые кардинально меняют нас, – просто ответил он.

— Твой отец бы гордился тобой.

— В свете того, что мы делаем, профессор, я так не думаю.

Следующая минута прошла в молчании.

— Все мои вопросы были просто проверкой. Я всего лишь хочу, что бы ты не забывал об опасности и ответственности происходящего.

— Всё что меня сейчас волнует это безопасность моей матери.

— За неё будь спокоен. Я о ней позабочусь.

— Даёте слово?

— Мог бы и не спрашивать.

— Я Ваш должник… – сегодня явно был день недосказанных предложений, потому что речь говорившего снова была прервана.

— Всё мы на месте.

Двое мужчин оказались по средине какого-то невзрачного и убогого проулка, отличавшегося от других таких же, которые им сегодняшней ночью уже пришлось преодолеть, лишь тем, что в нем стоял ужасный смердящий запах разлагающихся трупных тел. Вонь резко ударила в нос Малфою, от чего он лишь скрипнул зубами, но промолчал и носа рукой не прикрыл.

— Только не говорите мне, что я должен буду поселиться где-то здесь?

— Это самое идеальное место, если хочешь скрыться на долгое время от людских глаз.

— Охотно верю! Не один человек в здравом уме и доброй памяти не решился бы прийти сюда. Здесь можно запросто сыграть в ящик от одной только вони.

— Не будь брюзгой, Драко, – недовольно проговорил спутник, – Неужели твоя жизнь не стоит того, что бы немного потерпеть временно неудобство?

— Я уверен, что моя жизнь стоит гораздо больше. Просто, думаю, как бы мне избавиться сейчас от навязчивой идеи, будто на меня вот-вот свалится чья-то сгнившая тушка.

— Прекрати устраивать истерику.

Действительно, Снейп сделал меткое замечание по поводу настроения Драко. Пусть молодой человек не совершил ни одного резкого движения руками, и не сорвался на крик, но учитель слишком хорошо изучил парня, что бы понять, что он очень вымотан и нуждается в хорошем отдыхе. Ещё бы!! Они не спали трое суток подряд, отсюда и эта нервозность. Он сам был не в лучшем виде, но надо же подавать пример.… Также волшебник знал, что мальчишка, уже начав становиться мужчиной, сам никогда не признается в своей слабости. А стоило наставнику только о ней намекнуть, Малфой тут же замыкался в себе и начинал воротить нос.

— Возьми себя в руки, – пришлось ограничиться простым замечанием.

— Простите, профессор. Подобное больше не повториться, – было темно, но мужчина почувствовал на себе прямой спокойный взгляд глаз цвета расплавленного серебра.

Малфой молча протянул руку к своему спутнику. Его жест был верно расценен, и в раскрытую аристократическую ладонь опустился маленький листочек пергамента. На нём витиеватым размашистым подчерком золотым цветом значилась надпись.

— «Проулок Пяти крыльев, дом №0», – мысленно прочитал юный слизеринец, а бумажка превратилась в густой дымок между пальцев и развеялась.

В каменной стене здания появилась дубовая двухстворчатая дверь. Она была обшита чугуном, а ручка, к слову сказать, тоже чугунная, была выполнена в виде морды быка, рога, которого кончиками соединялись в кольцо, за которое и полагалось браться рукой и тянуть на себя.

Была одна вещь в этой небольшой детали, составляющей искусный дизайн входной двери, которая заставила Драко задуматься и немного порыться в своей памяти, а именно: пасть быка была открыта, а из неё торчала парочка огромных клыков. Этот клыкастый бык воистину казался ему чем-то необычным и знакомым одновременно. Память услужливо подложила требуемое воспоминание…

«Книга «Великие династии магической аристократии».

Прочитанное он не забывал никогда!

«Глава девятая, французский род Энсендевилль, герб в виде быка с клыками…клан вымер полвека назад».

— «Что ж, похоже, придётся встретиться с живой историей», – и он шагнул за учителем в темноту помещения.

Они оказались в кромешной темноте.

— Люмос, – два голоса произнесли одновременно.

Мужчина понимающе посмотрел на юношу.

— Я смотрю, ты не нарадуешься возможности колдовать вне стен школы.

— Вы правы. Семнадцатилетие – великая вещь.

Две палочки осветили небольшую комнатку, размером примерно пять на шесть футов. По каменным стенам с поросшим на них мхом стекала мутноватая слизь. Так же стоит добавить, что окон в помещении не было, а единственная дверь за ними куда-то ненавязчиво испарилась.

— Ну, что, Драко, как думаешь, куда нам дальше?

— Ещё один тест на зрелость? Ну, что ж, спешу Вас порадовать, – Малфой изобразил полуулыбку, – Если Вы сейчас сойдёте с крышки этого люка, – сказал он, глядя в глаза волшебнику, – То мы вполне можем спуститься в низ.

— Превосходно. Как ты догадался?

— Я гениален в своём совершенстве, – ответил он весёлым голосом.

Учитель скрестил руки на груди и скептически глянул на него.

— Хорошо. Если честно, то я просто запнулся о кольцо на крышке, когда осматривал эту стену, – и он махнул рукой, указывая тем самым на стену за спиной профессора.

— Твоя непосредственность меня временами шокирует.

— Вы мне льстите, профессор.

Мужчина усмехнулся, но промолчал.

Они подняли крышку люка и двинулись вниз по каменным ступеням, удаляющимся в темноту. Старший маг шел первым, освещая себе дорогу, парень следовал за ним.

— Кстати, хотел у Вас спросить, – подал голос Драко, – Кто хранитель тайны? Чей это был подчерк на пергаменте?

— Дамблдора, – бросил учитель через плечо.

— Я так и подумал.

— Черт!! – шедший впереди пропустил ступеньку.

— Но тогда в чём смысл? Если старик мёртв, то… чары ненаносимости должны были перестать действовать, так?

— Не в этом случае. Директор передал мне Ответственность, так что я теперь отвечаю за сохранность этой тайны, но открыть секрет всё равно мог только он.

— Я не думал, что такое возможно сделать.

— На этом свете можно сделать многое, иногда даже слишком много…

Каждый подумал о своём.

Ступеньки казались бесконечными, и никакой перспективы вскоре встретиться с полом вообще не наблюдалось. Да и будет ли здесь пол? Кто знает, куда они ведут?

— Профессор, Вы сказали, что я буду жить у одной дамы. Какая она? Она молода? – попробовал сделать догадку слизеринец.

— Non, mais figures-vous,la vieille... avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees...[Нет, представь себе, старая..., с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издевается над годами... (фр.); примечание: в дальнейшем переводы с французского не оговариваются; от автора: прошу не судить строго, мои познания в этом языке не очень хороши], – но ему не дали договорить.

— Стойте, стойте, профессор, – Малфой озадаченно остановился, – А почему по-французски?

— Ты сам всё увидишь

— Это не у этой ли особы Вы жили после окончания Хогвартса?

— У неё. И хватит вопросов.

Драко внимательно посмотрел в глаза учителю. Так вот почему Снейп не в духе!

Малфоя посетило одно детское воспоминание.

«Рождество. Отца срочно вызвали куда-то.… Впрочем, теперь он догадывался куда. Люциус попросил своего школьного знакомого приглядеть за женой во время праздника…

Он ещё совсем ребенок сидит на диване рядом с матерью в Малой гостиной своего родового имения, напротив него с бокалом эльфийской настойки в большом обитом бархатом кресле расположился его будущий учитель. Мужчина рассказывал историю, о том, как ему пришлось жить у какой-то чокнутой одинокой француженки, помешанной на кошках. У неё их была целая квартира, всё бы ни чего, так и те усатые твари, которые отошли в мир иной, тоже преспокойненько обитали там, на правах полноправных хозяев. Волшебник рассказывал столько историй об этих блохастых тварях.… И помнится, мама смеялась, она никогда так не смеялась при отце. При Люциусе она даже не улыбалась, а тут… Волшебник, ненавидевший до глубины души кошек, тоже смеялся…»

-«Стоп. Смеялся?! Не может быть!!!.. Да нет же, совершенно точно! Хм…», – мысли крутились одна за другой, – Похоже, я слишком мало внимания уделял своей матери, – сам не заметил, как сказал последние слова вслух.

— Что?

— Вы же сами сказали, что на сегодня вопросов хватит, – спокойно заметил Драко.

— Я гляжу, ты задался целью окончательно исчерпать лимит моего терпения?

— Снова вопрос, профессор? – парень понимал, что зарывается, но ничего поделать не мог.

Мужчина резко развернулся, и колючий черный взгляд встретился с ледяным серым. Мужчина всегда слишком много позволял мальчишке, какая-то неведомая сила, живущая в нём, не позволяла ему быть слишком строгим к нему, а Драко всегда этим пользовался, ещё бы! Ведь он был слизеринцем до мозга костей. Пользоваться случаем, никогда не упускать своего шанса – этому его учили с малолетства.

Не один студент не мог позволить себе такой роскоши – в подобном тоне разговаривать с этим человеком. Малфой всегда был исключением. Но даже для него наступал такой момент, когда учитель раскалялся до предела, это было понятно по неуловимым шипящим интонациям в его голосе и тому, как он чётко начинал выговаривать слова. Драко очень хорошо знал эту грань и всегда балансировал на уровне. Он обожал это – чувствовать опасность, ходить по лезвию клинка.

Сегодня он шагнул за черту. Намеренно…

— Мистер Малфой. Вы забываетесь, – прошипел Снейп.

Драко очень уважал и ценил своего учителя, к тому же сейчас он буквально спасал ему жизнь. А какие бы отношения не связывали этого загадочного человека с его матерью – это решительно не его дело.

— Простите, профессор. Такое больше не повторится, – ровным голосом ответил юный волшебник.

— За последние полчаса ты извиняешься второй раз, – заметил Северус Снейп, – Тебе не кажется, что дважды повторяющаяся случайность уже явный признак закономерности?

— Спишем это на усталость и недосыпание? – шутливо спросил юноша.

— У кого ты учился отвечать вопросом на вопрос?

— А разве не у Вас?

Снейп прикрыл глаза и сдержанно улыбнулся, а потом просто развернулся и пошёл дальше. Он больше не злился. Драко это прекрасно знал.

Была у Малфоя-младшего такая особенность – он мог достать любого человека, с которым общался более десяти минут в своей жизни. Причем не просто довести до белого каления своим обществом, нет! для этого много ума не нужно. Иногда, если захочет, он умел очень больно задеть собеседника, уколоть в самое сердце так, что обида жила в человеке до самой смерти. Но вкупе с этой способностью он обладал ещё и каким-то необъяснимым, поистине колдовским обаянием. Если бы он задался целью, то без сомнений смог бы навеки очаровать всех учеников Хогвартса, включая весь преподавательский состав, Филча с его драной варежкой миссис Норрис, а также стадо кентавров в лесу. Но ему это нужно не было, и он преспокойненько разыгрывал из себя этого слизеринского ублюдка, «плохого» мальчика, если хотите. И действительно, для чего ему было распинаться перед всеми этими людьми? Кто они ему? А, вот, контролировать их негативные эмоции было забавно. Это дурманило и дарило иллюзию власти, а, может, и саму Власть!

Он вообще редко когда обнажался перед людьми, показывая им своё истинное лицо. А ещё Малфой постоянно напоминал себе место, где проходила эта чёткая грань между ролью, придуманной для него Люциусом и его настоящей личность. Всегда напоминал! Наверное, из страха окончательно потерять себя.

Без маски его видели… разве что мать и отец, но это только в детстве и, пожалуй, ещё Панси…

Панси Паркинсон – его подруга, девушка и невеста, по совместительству. Он не любил её (он вообще никого не любил!!) – соединить их линии судеб решили их семьи, и очень давно. А она вроде бы была влюблена, а, может, и нет – его это совершенно не интересовало. Им было неплохо вместе, но временами случались проблемы, особенно если брать в расчёт архисложнейшие характеры обоих – коса частенько находила на камень. В такие моменты они никогда не повышали голоса друг на друга, но вокруг них витало такое мощное облако статического электричества, что все студенты и носа боялись показывать в гостиную Слизерина. Но в любом случае она стала бы идеальной женой: красавица, слизеринка и идеально воспитана. Чего ещё можно желать?

— «Кстати, – подумал Драко, – Ей сейчас не сахар, хотя… это совсем некстати…»

Ещё бы! Жених сбежал в неизвестном направлении… Позор на всю семью девушки! У них с этим строго. Общественность ещё долго будет мусолить этот факт, перекладывая изо рта в рот.

— «Чёрт! – про себя чертыхнулся парень».

Он не хотел, что бы злость вымещали на ней: их многое связывало. Он конечно бы не кинулся за ней в омут с головой, но, по крайней мере, сделал бы всё возможное, что было в его силах, и даже постарался сотворить невозможное. Главное – что бы она была счастлива!

Её было всегда трудно чем-нибудь удивить или обрадовать, но Драко иногда удавалось её осчастливить, и в эти моменты она улыбалась. Как она это делала… Драко обожал эту улыбку настоящей леди, светской львицы, способной одним взмахом своих длинных густых черных ресниц покорять сердца мужчин. Улыбку слегка ехидную, говорившую о превосходстве, наигранную, временами открытую; почти никогда, трогательную и беззащитную. Разную…

Но сколько он её помнил, она так ни разу и не засмеялась. Конечно, были моменты, особенно, если дело касалось его издевательств над гриффиндорцами, тогда она хохотала вместе с ними и его приятелями. Но это всё не то… Злое веселье! А так, что бы искренне и от души, нет. И даже в детстве.

Видимо, у Паркинсонов имелись свои аристократические издержки воспитания…

За размышлениями Драко и не заметил, что лестница закончилась.

Мужчина сошел со ступенек на каменную платформу, Драко ступил следом. Перед ними из воздуха материализовалась дверь. На её обшивке был выгравирован всё тот же герб.

Первый волшебник повернулся к Малфою.

— Настоятельно тебе советую нацепить самую приветливую улыбку: тебе здесь жить некоторой время, – и он постучал кончиком палочки по чугунному дверному колокольчику.

Какое-то мгновение ничего не происходило, но после с той стороны послышались шаркающие шаги. Лязганье нижнего замка, затем засова, задвижки, щелчок второго и верхнего замков, цепочки – и дверка медленно и со скрипом открылась.

— Севе`ус, mon cher [милый]! – и пожилая волшебница отступила, пропуская путников в дом.

Эта особа являла собой действительно необычное зрелище. Её фальшивые сбитые локоны… Было даже невозможно определить какого они были цвета. То ли couler de feuille morte [цвета сухих листьев], как подумал Драко, то ли когда-то золотистого, а теперь просто выцветшего. Всё лицо женщины испещряли тоненькие паутинки морщинок, создавая забавную и узорную сетку. Её высокий лоб и тонкий нос явно говорили о принадлежности хозяйки к аристократии. А, вот, её глаза были какого-то непонятного оранжевого цвета, юноше, пожалуй, ещё ни разу не доводилось встречать подобный.

Сколько ей было лет? Сказать просто не возможно! Может пятьдесят, а может и сто пятьдесят… Она вся насквозь была искусственной и фальшивой. Но можно было судить, что в молодости она вполне была привлекательна, а по манере держаться было видно, что она невообразимая кокетка.

Дама была страшно худой, высокой и сухой, поэтому её давно вышедшее из моды плюшевое! платье висело очень нереспектабельно. У горла и на манжетах был пришит жутковатого вида потрёпанный рюш.

На руках колдуньи сидел раскормленный Чеширский кот, у которого ласково чесали за ушком. Он тупо улыбался вместе со своей хозяйкой, глядя на гостей.

— Madame… – начал было мужчина.

— Oh, non! ne parlez pas francais! [Ах, нет! не говори по-французски!] – прощебетала она своим сахарным голосом, – Он у тебя п`осто уг`асен!! За всё наше длительное знакомство, мой мальчик, ты так и не удосужился хорошо выучить мой `одной язык. Это, п`аво, неуважение! – закончила она игривым тоном.

Северус Снейп замолчал. По его лицу было видно, что он способен на смертоубийство. Но вместо этого он сдержанно улыбнулся и слегка, в почтении, наклонил голову вперёд.

— Возьми лучше и поде`жи Чеши`ика. Малыш мой, иди к дяде Севе`усу, – она впихнула в руки сопротивляющегося мага своего кота, – Он так скучал по тебе, мой мальчик.

Драко, когда только взглянул на эту особу, то сразу же понял, что его ожидает кошмар наяву. Но всё же это было гораздо лучше предлагаемой альтернативы – рандеву с Темным Лордом. Сейчас они с профессором были правы! Они выбирали для Малфоя меньшую из двух зол.

Поэтому парень решил не забивать голову ненужными проблемами, а просто слегка влюбить её в себя.

Юноша огляделся. Из окон холла лился яркий солнечный свет, такой, который бывает только весной. Его не поразил тот факт, что погода за окнами не соответствовала той, что была на улице, а так же и то, что в доме, находящемся примерно две тысячи футов под землей вообще имелись эти пресловутые окна. С такого рода магией он был знаком. Примечательно было другое.… А именно: здесь кругом были КОШКИ!!! Начиная с копилки и дурацкого рисунка на обоях и заканчивая кошками разных цветов, пород, размеров, кошками-привидениями на старинном резном комоде, пузатой тумбочке, шифоньере, журнальном столике, софе с продранной когтями обивкой, дутом пуфе, кресле, кушетке, ковре…

У Драко закружилась голова. Он с детства сторонился кошек.

«Однажды в его День ангела, когда он был ещё совсем маленьким, таким маленьким, что ему тогда только первый раз разрешили снять девчоночьи платья с рюшечками, оборочками, бантиками и прочими атрибутами и одеться, как полагается настоящему джентльмену. Нарцисса подарила ему крохотного белого котёнка с глазками цвета ясного неба и зелёным бантиком на шее.

— Маленький мой принц, – сказала она тогда, – я, наверное, скоро буду вынуждена уехать отсюда и, причем, очень далеко и надолго. В этом котёнке, мальчик мой, живёт моё сердечко, и, даже когда меня не будет рядом, частичка моей души всегда будет с тобой, – и она невесомо поцеловала его в кончик носа.

— Как его зовут? – спросил он у неё.

— Пока никак. Но, знаешь, надо что-нибудь простое, а то эти Адольфы да Рудольфы меня уже изрядно утомляют, – и Нарцисса подпёрла подбородок рукой, в задумчивости глядя на животное.

Тогда у неё ещё проскальзывали детские жесты.

— Бантик котенку поправь, а то… – она не закончила, потому что Драко весело расхохотался.

— Бантик…ха-ха ха-ха…ха… бантик… ой, не могу… ха-ха…бантик… ха-ха-ха, – малыш заливисто смеялся и никак не мог остановиться.

— Что я такого сказала? – удивилась волшебница, сама, уже начиная смеяться, заражаясь весельем своего ребёнка.

— Бантик! Я назову его Бантик, мама!! – он подпрыгнул на ножках и закружил киску высоко над головой, а потом подбежал и обнял мать, и они вместе упали на мягкий ковёр в его комнате. Когда они оставались наедине то, иногда позволяли себе такую роскошь – просто быть вместе без этого этикета, церемоний и никому ненужных поклонов. Это была их маленькая тайна общения, о которой под страхом смерти запрещалось рассказывать Люциусу.

Это было как раз перед тем как, Люциус отослал жену прочь от имения, что бы она, как он тогда выразился, «не мешала процессу воспитания настоящего Малфоя». После этого Драко не видел мать много долгих лет. Но, как теперь думал слизеринец, между родителями, по всей видимости, произошло ещё кое-что. Что-то более личное и глубокое, но он, увы, до сих пор не знал что именно.

А на том празднике было множество знатных семей и их отпрысков. Паркинсоны, Макнейеры, Крэббе, Гойлы, Забини, Лейстранжы… Банкет для взрослых проходил в Большом Сапфировом Зале, а дети степенно сидели в Малой гостиной, и пили лимонный чай с тортом – в комнате царила полная тишина. Всё-таки, аристократическое воспитание накладывало свой несгладимый отпечаток.

Маленький Драко сидел во главе столика, не хватало только Забини, он куда-то отлучился, а ведь пора было резать пирог – Добби уже стоял с ножом наготове. И тут в комнату вошел Блез, неся подаренного матерью котёнка за шкирку. Малфой-младший, разумеется, вступился за своего маленького друга. Блез же в ответ просто швырнулся котенком, будто мячиком в Малфоя. Животное очень испугалось и в панике поцарапало Драко щёку и кисть левой руки, от чего манжет сорочки испачкался капельками крови. Малфой ещё не успел сориентироваться, как домовой эльф уже позвал Хозяина и.… Впрочем, тогда ничего не произошло.

Всё случилось после празднества, вечером, в кабинете отца. Тогда Драко первый раз испытал на себе в воспитательных целях Круцио за то, что опозорился перед друзьями, уступил какому-то Забини и испачкал парадную рубашку. Это же заклинание было применено к котенку, но так он был слишком маленьким, то от болевого шока у него просто разорвалось сердце. Малыш Драко со стеклянными от слёз глазами, упал на колени перед мёртвым телом своего маленького друга. Тогда в той комнате у него не глазах умерло «мамино сердечко», и сама мама была так далеко… мальчик затрясся от рыданий.

Люциус не выносил слёз, и как следствие последовало ещё одно Круцио.

Той памятной ночью, выходя из кабинета Малфоя-старшего с тельцем животного на дрожащих руках (по непонятным причинам отец разрешил похоронить котёнка, возможно в каких-то ведомых ему одному целях воспитания, возможно из жалости… хотя это вряд ли), Драко Люциус Малфой разучился плакать раз и навсегда.

Котёнка он похоронил сам. Он взял с его шейки зелёную ленточку, которую носил до сих пор, повязанной на цепочке с серебряным драконом, которую ему надели на шею при рождении.

Была заложена первая ступень воспитания «настоящего Малфоя»!

О! Но было ещё кое-что, что Драко вынес из той злосчастной комнаты – желание отомстить. Желание холодное расчётливое и очень опасное… опасное для противника, разумеется. Блез стоял во главе списка тех, кого Малфой-младший собирался наделить своим «особым» вниманием. Правда, в начале первого курса почётное первое место занял Гарри Поттер, но и Забини получил своё – он был первым, на ком Драко испытал непростительное заклятье.

«Месть – это блюдо, которое подают холодным».

Летом после второго года обучения в Хогвартсе. Он был приглашен на День ангела Блез в поместье рода Забини. Да, это был шанс! Замок Забини был, пожалуй, единственным местом, где стояли особые чары Ненаносимости. На столько сильные, что без проблем можно было колдовать и несовершеннолетнему волшебнику – в Министерстве Магии об этом понятия бы не имели.

И Блеза ни сколько не мучила совесть за злоупотребление данной привилегией, но Драко пусть и на чужой территории, но оказался хитрее. Хитрее и опаснее…

Там он при помощи Винсента и Грегори заманил Блеза в один из коридоров на предпоследнем этаже. Но дальше он всё сделал сам. Он применил Круцио, он заставил противника испытать боль и бояться себя. Первый раз в жизни именно себя лично! Ни отца: ни его власть, ни его деньги, ни его связи, ни его силу. Он заставил испытать страх перед собой, и это опьяняло!! Тогда Люциус мог бы гордиться своим сыном: в отличие от Драко, его самого в те далёкие юные годы так не боялись…

Драко Малфой молча опустил палочку и пристально посмотрел в самую глубину карих глаз бывшего противника. Ему понравилось то, что он в них увидел и, злорадно ухмыльнувшись, он перешагнул через неподвижное тело. Сделав пару шагов Драко, не оборачиваясь, бросил через плечо.

— И тебе счастливых именин. Блез.

Забини тогда понял всё, что парень имел ввиду и никому ничего о случившемся не рассказал. Для него этот день стал очень поучающим – он осознал, что с Малфоем лучше дружить. Теперь он боялся Драко».

«Старушенция», так про себя он окрестил мадам, в это время пыталась заставить Северуса погладить Чеширика.

Мастер Зелий брезгливо морщился и старался только самым кончиком ладони коснуться шерсти кота, и тут же отдергивал руку. Что ж… похоже, Снейп испытывал самые отвратительные чувства к этим «блохастым тварям», как он однажды выразился, со своим молодым учеником. Впрочем, Северус Снейп питал что-то аналогичное и к хозяйке всего этого «кошачьего дома».

Наконец-то она обратила внимание на Драко.

— Севе`ус, mon cher [милый], почему ты ещё не п`едставил меня своему юному д`угу? Un monsieur tres distingue. Tres amical, tres gentil. [Очень достойный господин. Очень приветливый, очень симпатичный] На мой взгляд, – приговаривала она, оглядывая слизеринца с ног до головы.

— Как Вам будет угодно, мадам, – сказал Северус, – Моего юного друга зовут Драко Люциус Малфой.

Драко при этих словах, положа руку на сердце и улыбнувшись своей самой слащавой улыбкой, склонился в низком поклоне. Пожилая леди была просто сражена на повал волшебным обаянием Драко.

— La creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l` essence intelectuelle de la societe[Сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции общества], – проворковала она.

— La balance y est..., madame [Верно..., мадам].

— Parlez-vous francais[Говоришь по-французски]?

— Qui, madame [Да, мадам].

— Charmant [Прелестно].

— Кхм, – кашлянул профессор Снейп, – Драко, хочу тебе представить леди, у которой ты будешь жить, мадам…

— Madame, Энсендевилль. Я знаю, профессор, – слизеринец опередил своего учителя.

— Мадам Евангелина Ста`линг дэ Г`эйв Энсендевилль, мой мальчик. Я не п`ямой потомок, – поправила его женщина, – Но как ты догадался? Ты ему сказал до этого, негодный мальчишка? – последняя фраза была обращена к старшему волшебнику.

— Non, madame[Нет, мадам] Я догадался сам, – ответил Драко.

— Но как?! – на её старческом лице читалось удивление и восхищение.

— Герб, мадам, – Драко дал краткое объяснение.

— Какой умный и сооб`азительный мальчик. П`ямо как ты в юности, Севе`ус.

Снейп скривился от её последней фразы. А мадам Энсендевилль, похоже, окончательно и бесповоротно влюбилась в юного слизеринца. Она просто не могла наглядеться на него.

— Я слышала, ты вел себя не подобающим образом в школе, – старая волшебница укоризненно покачала головой, – Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Hogwarts, vous finirez tres mal; c`est tout ce que je vous dis [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Хогвартсе, вы кончите дурно; это верно].

Драко не понял о чем это она, но всё же…

— Но, что Вы madame, как Вы могли подумать обо мне подобное, – слизеринец в притворном удивлении состроил недовольное лицо.

— Ах, п`ости меня, mon cher [милый]! – она всплеснула руками, – Я, п`аво, не хотела тебя обидеть.

Тут из дальней комнаты вышло тощее приведение облезлого серого кота.

— Ох, Севе`ус, мальчик мой, ты помнишь мисте`а Ге`бе`та? – при её словах мужчина скривился ещё больше.

— «Видать, помнит – подумал Малфой».

— Он так ждал тебя в гости! Только вот совсем недавно он отошел в мир иной… – она смахнула крупную слезу, – Совсем чуточку ты опоздал, Севе`ус. Бедный мой котик так тебя и не дождался, – и мадам Энсендевилль достала из нагрудного кармашка ажурный носовой платочек.

Снейп возвёл глаза к потолку, будто молясь о том, что бы ему хватило терпения.

— Ах, что же это я де`жу вас в прихожей! П`оходите, п`оходите… – засуетилась она.

— Мадам Евангелина, прошу Вас не нужно беспокойств, – сказал Северус, – Я так понимаю: мистер Малфой будет жить в моей старой комнате?

— Да. Думаю, да, но…

— Нет-нет, не нужно нас провожать, – Снейп широко улыбнулся, – Я помню дорогу. А вы лучше проследите, что бы был приготовлен хороший ужин и крепкий чай. Вы же не можете отказать в этом своему дорогому гостю, – он кивнул, указывая на юношу.

— До`огому гостю? Всего лишь одному? – брови-ниточки мадам Энсендевилль приподнялись вверх, – Севе`ус, mon cher, `азве ты не останешься?

— Нет, мадам.

— Но как же так, – она развела руками.

— Дела, мадам.

— А я то думала, что мы с тобой посидим, попьём чайку и вспомним былые деньки.

Северус Снейп изобразил на лице притворное извинение и чуть наклонил голову.

— Печально, печально… – но всё же в душе она не была уж сильно расстроена: теперь всё её сердце занимал славный белокурый мальчик, который никуда уходить не собирался.

— С Вашего позволения, – волшебник направился в глубь дома, по коридору, – Драко, за мной.

Малфой отвесил почтительный поклон старой леди и направился за своим учителем. Профессор шел с таким лицом, будто готов был запрыгать от радости, оттого что наконец-то избавился от этого докучливого «общества».

— Севе`ус, мой мальчик! – послышался голос за их спинами.

Драко мог поклясться, что слышал из уст профессора особо непристойное ругательство, произнесённое шепотом.

— Да, мадам Евангелина, – зло и четко прошипел Снейп с приветливой улыбкой на губах.

Такие действия непривыкшему улыбаться Мастеру Зелий уже давались с трудом. Драко подумал, что ещё одно поднятие уголков губ и Северусу окончательно сведёт скулы.

— Ты видел последние номера «Ежедневного п`о`ока»?

— Не довелось, мадам.

— Дильди! – она окликнула домовика.

Перед мужчинами материализовался маленький тщедушный эльф. Впрочем, он чем-то был похож на свою хозяйку.

— П`инеси господину Севе`усу газету! Живо!!

— Как Вам будет угодно, madame, – существо испарилось.

Она повернулась к Снейпу.

— Там есть кое-что про тебя и твоего юного друга! Учти, я не ве`ю ни единому напечатанному слову! – и она скрылась в столовой.

Домашний эльф появился, сунул в руки мужчины газету и вновь испарился, предварительно рассыпавшись в раболепном поклоне.

Развернув издание, волшебник пробежался взглядом по страницам, после чего грязно и громко выругался, проклиная «старого дурака» и некого Блэка, который, как предполагал Северус, сейчас бы просто обоссался от радости и превосходства. Затем он швырнул газету на пол и продолжил путь в прежнем направлении.

Драко поднял газету с пола. На первой полосе значилось: «Северус Снейп – УБИЙЦА!!!». Юноша, благоразумно решив оставить занимательное прочтение на потом, двинулся вслед учителю, прихватив издание с собой.

Коридор заканчивался тупиком. Мужчина щелкнул пальцами, и мелкие досточки паркета у стены стали подниматься, увеличиваться и закручиваться в замысловатые спирали – спустя минуту перед волшебниками красовалась добротная винтовая лестница.

Они поднялись на второй этаж. Лестница заканчивалась небольшой паркетной площадкой, только уже с другим рисунком. В этом закутке во всю стену висел «Портрет пастушки в лиловом». Только девушка на портрете пасла не овечек или, как это принято, стадных бубенорогов, она своим посохом погоняла целую свару кошек.

Снейп снова выругался, глядя на это безобразие – видимо его уже начинало выворачивать от «душещипательных» ностальгических воспоминаний.

— Драко, выбери пароль.

— Бантик, – спокойным голосом сказал Драко.

Снейп удивился, но молча записал сказанное. Картина отъехала в сторону, но перед этим пастушка успела задрать юбку, показывая свои аппетитные светло-лиловые панталончики, и высунуть язык.

Профессор Снейп от этих действий скривился уже, наверное, в сотый раз за эту ночь, Драко же хмыкнул и в саркастическом удивлении приподнял левую бровь.

Когда они шагнули в помещение то, словно оказались в царстве пыли и паутины. Драко прошептал простое очищающее заклятье, и вся комната за мгновение приняла божеский вид.

Комната была без излишеств, но уютной. Левая стена с окном; та, что прямо напротив двери, с большим камином; правая с книжными полками разной конструкции и размеров, не только с фолиантами, тоненькими журнальчиками и кипой газет, а ещё и с кучей всяких безделушек, статуэток и сферических приборов. По центру комнаты столик с софой и двумя креслами – маленькая гостиная.

— Всё, как в старые добрые временя, – с иронией констатировал волшебник, – Дверь подле камина, Драко, – он махнул рукой, указывая направление – ведет в спальню, там же есть и дверь в ванную комнату. А это – он указал на маленькую дверку возле полок – ведёт в… Впрочем, я не знаю для чего она, но когда я жил здесь, то обустроил из неё лабораторию. Как тебе?

— Я думал, будет хуже.

— Сейчас я должен идти, а ты жди меня послезавтра. Твоего зелья для нейтрализации призыва Тёмного Лорда как раз должно хватить. Нам предстоит сложный и очень серьёзный разговор, – Снейп взмахнул своей чёрной мантией, разворачиваясь к выходу.

— Профессор, что она имела в виду, говоря, будто я вёл себя дурно в Хогвартсе? Она что-то знает?

— Шутишь? – мужчина усмехнулся, – Если я тебе просто скажу, что она безумно любит маленьких грязнокровок, ты меня поймёшь?

— Оу! – слизеринец дернул плечами, – Понятно.

Снейп ухмыльнулся и прежде чем покинуть гостиную шепотом бросил с порога.

— Прошу, только не переигрывай с ней. Она не так проста, как кажется. Спокойной ночи, Драко, – он скрылся за проемом, и портрет снова вернулся на своё место, закрывая проход.

Малфой остался один в своей новой комнате. Это, конечно, не его апартаменты в Имении, но, всё-таки, уже кое-что. Он устало вздохнул и потёр виски. Сколько суток он не спал?

Парень направился в спальню. По пути взгляд зацепился за газету, лежащую на столе. Он бросил её сюда при первоначальном осмотре комнаты.

Подняв её, он снова пробежался глазами по заголовку: «Северус Снейп – УБИЙЦА!!!»

— Да уж… — слизеринец ухмыльнулся.

Дальше шла большая статья о случившемся. О том, что Министерство Магии буквально на ушах стоит уже целую неделю, но следов преступника так и не обнаружено. Драко ухмыльнулся снова. Далее обвинительная речь министра. Ещё ниже интервью с Гарри Поттером, в котором он клянется отомстить.

— В каждой бочке затычка, – раздражено сказал Малфой и стал яростно листать дальше.

На четвёртой странице была заметка о том, что бесследно пропал единственный наследник огромного состояния Малфоев. Драко ещё раз тяжело вздохнул и, скомкав газетенку, бросил её в камин.

Сейчас он не был готов что-либо анализировать, да и вообще сознательно думать.

— Спать! – сказал сам себе Драко.

Дверь спальни за ним плавно закрылась.

«Ждала, стояла в платье белом,

Взгляд на дорожку обратив;

А на столе шкатулка пела

Свой механический мотив»

Томас Гарди

«Музыкальная шкатулка»

(под моей редакцией)

Тонкая розовая полоска авроры озарила небосвод. Тёмные тона предрассветного неба постепенно стали осветляться, меняя свою гамму на более яркую и броскую.

День всё настойчивее заявлял о своих правах и, вот, уже верхушки деревьев слегка окрасились утренним золотом.

Таким образом, постепенно выползая из-за горизонта, солнышко добралось и до одной из многочисленных труб домика, стоявшего на поляне, на окраине леса.

Этот дом являл собой довольно забавное зрелище. В его основу входил обычный хлев, возведённый примерно десятью поколениями назад, постепенно то тут, то там обросший дополнительными пристройками и верхними этажами. С виду конструкция казалась очень неустойчивой, готовой, словно карточный домик, сложиться в груду стен, оконных рам и дверей, сверху безжалостно придавленных крышей. Потолок первого этажа прогибался так сильно, что видимо только сила какого-то волшебства удерживала его от перелома.

Вокруг обшарпанных и уже кое-где облупившихся стен дома сгрудились остальные многочисленные постройки: различные сараи, загончики для кур, гусей и индюшки, бубенорога и вилорогой козы, кладовка с мётлами, гараж для бирюзового автомобиля, цветник с множеством полезных лекарственных растений и цветов, выращенных хозяйкой, огород с очень вкусными овощами и фруктами, а также с прожорливыми гномами, которых просто не возможно было истребить, кладовая с предусмотрительно заготовленными на зиму запасами, а также на заднем дворе импровизированное поле для квиддича и ещё много, много чего непонятного, но нужного в хозяйстве. Всё это разросшееся жилище окружала покосившаяся досчатая ограда, по обе стороны заросшая шиповником и вителью прядучей. Возле калитки стоял высокий столб, на котором была прибита проржавевшая насквозь табличка. Краска на ней вытерлась и выцвела на солнце, но, если приглядеться, то можно было разглядеть слово, намалёванное большими печатными буквами. «НОРА».

Тем временем солнце уже добралось до окна на втором этаже, и шкодливый лучик, просочившись через начисто вымытое стекло, скользнул на волосы мирно спящей девушке. Затемнённая отсутствием света копна волос мгновенно вспыхнула огненно-рыжим цветом. Девушка, сонно ворочаясь, перевернулась на другой бок, и солнечный луч, таким образом, упал на её веснушчатые щёки и нос. Она крепко зажмурилась и распахнула глаза. В них ударил летний утренний свет, пришлось зажмуриться снова.

Эйфория сна медленно отступала, оставляя место дневным заботам и волнениям.

Она осторожно откинула стёганое одеяло, дабы не потревожить девушку, спящую рядом.

Накануне свадьбы в дом съехались многочисленные волшебники носящие фамилию Уизли, их родственники и наиболее близкие друзья, поэтому спальных мест катастрофически не хватало. Следуя из технических соображений, Молли предложила кому-нибудь из девушек переночевать на одной кровати.

Как и следовало полагать, Флёр делить постель с кем-либо отказалась, впрочем, гриффиндорки и не проявляли особого энтузиазма.

Джинни осторожно коснулась босыми ступнями ледяного пола и зябко поёжилась. Нашарив шлёпки, она накинула поверх своей пижамы со смешным детским рисунком оранжевый халат, скомканным валявшийся на стуле. Затем юная волшебница заботливо поправила соскользнувшее с подруги одеяло и, дабы не потревожить чуткий сон будущей невестки, спавшей на кровати у двери, на цыпочках вышла из своей спальни.

В доме стояла ничем не рушимая тишина, и только снизу, из кухни доносились шкваркающие звуки воды, кипящей в кастрюльке, и шаркающие шаги матери, хлопочущей на кухне, – свою привычку вставать ни свет, ни заря малышка-Уизли переняла от Молли.

Молодая гриффиндорка осторожно подошла к лестнице и остановилась, задумчиво глядя на третью ступеньку сверху, которая, как она знала с раннего детства, при неосторожном наступании на неё, издавала нудное блеяние паршивой овцы.

Сегодня для девушки был трудный день – свадьба самого старшего брата. Она очень боялась этого дня. Боялась, что может выдать своего грустного настроения и разрыдаться во время клятвенной церемонии. Боялась, что не сможет должным образом улыбаться и расточать поздравления. Всем своим юным сердцем боялась, что не сможет выказать той радости за Билла и Флёр, которую испытывала на самом деле. Но ещё больше всего она опасалась того, что для неё и её Гарри, подобный день может не настать никогда.

Вирджиния тяжело вздохнула и, опираясь на перила, присела на верхнюю ступень. Руки, будто жившие отдельной жизнью, отчаянным жестом проскользнули к самым корням волос.

Тогда неделю назад, на похоронах Альбуса Дамблдора, он сказал ей, что они не смогут быть вместе. Пока не могут. Но разве есть хоть что-то более постоянное, чем временное?!

Подсознательно ожидая от него подобного шага, она была почти готова принять услышанное. Почти… Она до последнего момента надеялась, что этого не произойдёт.

Почти – какое всё-таки лишнее слово. Оно словно всегда специально мешает осуществлению самой заветной мечты. Почти смог, почти победил, почти сделал… Оно будто камешек в ботинке – маленький, но болючий!

Иногда Джинни приходило в голову сравнивать его с рифом в бескрайнем спокойном море. Вот, ты плывешь на встречу судьбе, и вдруг твоё судно садится на мель. И самое обидное, что ничего ведь с этим поделать нельзя.

Получалось что-то вроде: почти любили… Но ведь это не так!! Любили сильно, долго. Пусть не столь крепко, как нужно, но ведь просто прошло слишком мало времени – узы не успели набраться прочности и закалиться.

Хотя, нет! Всё это полнейший бред, разыгравшегося воображения!! Паранойя, если хотите. Он отвергает её именно потому, что любит. Но кто объяснит это молодой неопытной девчонке, которую гложут сомнения и растаявшие, словно мираж в пустыне, мечты и грёзы. Грёзы о счастливой жизни.

Мгновение безудержного счастья, оказалось быстротечным. Так бывает.

Но, как говорится: «Тот лишь знает цену счастья, кто изведал горечь бед».

Видимо пришло время последних.

Джинни судорожным движением сдавила виски.

Но её Гарри Поттер! (Она усмехнулась сама себе) Навсегда останется самонадеянным мальчишкой.

— «Он не виноват! Судьба такая… – уверяла она себя».

Его сделали таким взрослые люди, окружающие его. Мир сделал его таким! Ему просто с малолетства показали, что он опасен для окружающих, что все кого он когда-либо приблизил к себе, погибали, и теперь он всех, кто хотя бы самую малость был дорог ему, гнал от себя прочь. Так далеко, как только это было возможно. Вот, теперь настал её черёд.

Всё правильно он избавлялся от неё, потому что она была ему слишком дорога. Разум понимал это, но вот сердце отказывалось биться на прежней счастливой волне. Вот, только было непонятным, почему он не отсылал от себя Гермиону и Рона?

— «Возможно они для него дороже… – шальная мысль прострелила мозг».

— «Нет, ты ошибаешься, – пропищал внутренний голос, – дело не в нём, а в тебе! Просто ты смирилась с его решением – действовать самостоятельно, а они настроены очень решительно. Они готовы рискнуть всем и идти с ним до любого конца, будь он победным или…

О втором варианте даже думать не хотелось.

Для чего он рушил всё? Почему не спросил, чего она хочет?! Да она бы за ним ни то, что в Министерство Магии, она бы за ним на край света ушла и даже дальше, если бы он только позволил…

Ведь она так долго ждала его! Так долго любила…

«Ещё когда была маленькой девочкой, когда только узнала, что её брат подружился с Мировой знаменитостью, она стала слепо поклоняться ему. Глупо? Да глупо, но… Она же была совсем ребёнком! Гарри стал чем-то самым светлым в её маленьком мирке.

Вирджиния до сих пор помнила их первую встречу.

Вот, так же, вот, встав рано утром, она вышла на кухню, что-то спросить про свой свитер и увидела его… Мальчика-идола, мальчика-мечту.… Самую заветную мечту её юного сердца!

Он тогда сказал ей: «Привет», – а она, от души покраснев, как это умели делать только Уизли, галопом умчалась наверх. В своей комнате девочка ещё долго успокаивала разбушевавшееся сердечко и пылающие щёки.

Вот, так странно и прошло их знакомство.

Джинни долго потом корила себя за то, что повела себя как круглая дура.

А спустя несколько недель завертелась новая жизнь. Такая далёкая от родной «Норы» и маминой юбки. Такая чужая…

Седьмая и покамест последняя из отпрысков Уизли попала в школу чародейства и волшебства Хогвартс

Юная волшебница как сейчас помнила, что, сидя в центре Большого зала на церемонии Распределения, у неё в голове крутилась только одна молитва – «ГРИФФИНДОР». «ГРИФФИНДОР». «ГРИФФИНДОР». «ГРИФФИНДОР»…

И сколько же радости было испытано, когда старинная Шляпа вняла её просьбе: малышка-Уизли попала на один факультет с её Гарри.

Её такую яркую и подвижную сразу же заметили мальчишки и девчонки, но ей никто не был нужен, только он!

Маленькая гриффиндорка отвергала всех и вся: её интересовал один лишь Гари. Сколько бессонных ночей и уроков, пропущенных мимо ушей она провела, выдумывая любовные стишки и послания для её дорогого мальчишки.

Но ничего лучше: «…Твои глаза цвета жабы…», – так и не вышло.

Как это было наивно и по-детски трогательно. А ещё чертовски глупо! Теперь то она это понимала, а тогда.… Тогда до боли было обидно и досадно, что все её ухищрения так и не увенчались успехом, да ещё этот Малфой поднял её записку на смех…

— Гнида! – в сердцах выпалила Джинни, стукнув кулаком по столбику перил. Детская обида напомнила о себе и вызвала… усмешку…

А потом она совсем отчаялась, и как-то незаметно ей в руки попал этот проклятый дневник. Девушка точно не помнила того момента, как впервые открыла его. Вирджиния, вообще, мало что помнила. Какие-то неясные моменты, случайные воспоминания: вот, она сама что-то пишет, вот, что-то читает, чьи-то переживания и проблемы – и становилось легче, оттого, что ни одной ей так плохо. А ещё очень отчётливо в её память влились свои горькие крупные слёзы на желтых затёртых страницах вещи пятидесятилетней давности.

Люди думали, переживали, плакали, строили планы на будущее, мстили во все времена. Это история, от неё никуда не деться!

А впоследствии она находила себя очнувшуюся в непонятных местах: женском туалете на втором этаже, на полу школьного коридора и других не менее странных местах. Причем, пугало то, что память отказывалась предоставлять картинки, обосновывающие её действия.

Впрочем, к концу первого курса всё разрешилось самым неожиданным образом. Причем девушку ни сколько не волновала возможность возрождения Того-Кого-Нельзя-Называть, она тогда ещё по-детски полагала, что родители смогут её от всего защитить, скрыть под родительским крылом.

Главное – Гарри спас её. Именно её и никого больше! Это по-настоящему грело влюблённое сердце.

Она была так горячо уверена, что всё – вот, оно счастье, но.… Нет, жестокий взрослый мир преподнёс очередное разочарование, и этот его храбрый поступок пришлось с досадой списать на гриффиндорское благородство.

Время шло, а Гарри так и не отвечал взаимностью на её притязания. Всё, что он мог ей предложить – это братская любовь и забота, но у неё уже было шестеро старших братьев и уж в чём, в чём, но в седьмом она точно не нуждалась.

А потом… потом на третьем году её обучения в его жизни появилась эта Чжоу Чанг! Эта страшная, тупая плакса ЧАНГ!!!

Джинни даже сначала не обратила внимания на несмелые перемены в поведении её Гарри Поттера, но когда своим чутким любящим сердцем она почувствовала неладное, то просто проследила за его внимательным напряжённым взглядом в сторону рэйвенкловского стола. Уизли-младшая ужаснулась!

По её хрупкому мирку ударили тяжёлой кувалдой, от чего он рассыпался на миллиарды миллионов крохотных осколков, которые собрать, казалось невозможным.

И она решилась на отчаянный шаг, ведь как она предполагала: терять ей было нечего!

Как она была не права!! У человека всегда имеются ценности, которые можно неосмотрительно утратить. У неё это были душевная чистота и добродетель.

Только теперь спустя два с половиной года, сидя на скрипучей лестнице собственного дома, Вирджиния осознала, что чуть не совершила самую жестокую ошибку в своей жизни…

«Любовь воистину бывает, слепа и глуха, а ещё более глупа! И тем опасна она!!»

Ночью молоденькая девушка, минуя Филча с его драной миссис Норрис, каким-то чудом прокравшись в кабинет Снейпа (видимо какая-то дьявольская сила хранила её, толкая на смертный грех), украла у него с полки быстродействующий яд, особо не задумываясь над тем какой именно. Да и какая, к слову сказать, собственно разница!

На следующий день в Большом зале девушка направилась к одной своей знакомой из дома Ровены, дабы поприветствовать её и справиться о здоровье (ей было доподлинно известно, что та недавно вышла из лазарета), а заодно! подлить в бокал радом сидящей Чжоу отраву.

В её правой руке был зажат заветный бутылёк из дутого гранёного стекла. Ладошка жарко вспотела от волнения.

Семнадцать шагов до рэйвенкловцев, шестнадцать шагов до рэйвенкловцев…– мысленно отсчитывала она про себя путь… путь безжалостной убийцы! – пятнадцать шагов до рэйвенкловцев, четырнадцать шагов до рэйвенкловцев, тринадцать шагов до…

И тут кто-то резко сжал её руку, выхватывая склянку. Гриффиндорка даже не успела сориентироваться, как её уже, словно беспомощного котёнка, за шкирку выперли из зала.

Когда Джинни подняла взгляд, то встретилась лицом к лицу со взволнованным и очень серьёзным взором Гермионы.

Старшая гриффиндорка откупорила отобранную склянку и поднесла её к носу, вдыхая запах.

— Цианид, – строго заключила она, испепеляя немного шокированным взглядом подругу.

Действительно спутать было просто невозможно.

— Ты совсем потеряла голову?!! Ты хоть понимаешь своим воспалённым мозгом, что чуть не загубила свою жизнь?! и жизнь другого человека?!! – девушка, что было сил, трясла Джинни за плечи, пытаясь привести её в чувства.

— Пусти меня!! – взъерепенилась Вирджиния, – Я должна это сделать! Пусти!!! – истерически продолжала кричать она, дёргаясь в чужих руках.

Гермиона Грэйнджер резко зажала ей рот своей ладонью и потащила в глубь коридора, подальше от посторонних глаз. В силу более старшего возраста ей было довольно легко справиться с Вирджинией.

Она втолкнула сопротивляющуюся подругу в пустой кабинет и захлопнула дверь заклинанием.

— Ты что вытворяешь?!! Я должна это сделать!! – продолжала орать Джинни, – Должна!!! Теперь или никогда!!!

— Значит никогда, – тяжело дыша, выдавила из себя Гермиона – Неужели ты не представляешь, во что бы всё это могло вылиться?!

Но младшая волшебница отказывалась мыслить здраво. Она сейчас была просто не в том состоянии – ревность ослепляла её, сжигала изнутри. И Гермиона Грэйнджер прекрасно это понимала. Она давно заметила, что Джинни влюблена в Гарри, но не думала, что подруга может решиться на подобное… подобное… даже слова не возможно было подобрать. Разве что УБИЙСТВО! Но Гермиона сейчас просто отказывалась называть вещи своими именами.

Видит Мерлин, старшая гриффиндорка пыталась не доводить до этого, как-то поговорить с Джинни, но малышка-Уизли то и дело замыкалась в себе. Не давала себе помочь. И что бедной Гермионе оставалось делать? Девушка решила следить, просто наблюдать со стороны – это всё что оставалось. И когда она увидела Вирджинию, направляющуюся к столу рэйвенкловки – пришлось действовать быстро и решительно. Ей и самой то было страшно, но все свои эмоции пришлось отодвинуть на задний план – надо было выручать подругу. Единственную более менее близкую подругу.

— Никто бы не узнал, что это я! – рыжеволосая колдунья размахивала руками, размашисто жестикулируя. Она, пребывая в каком-то состоянии шока, металась из стороны в сторону.

— Она бы заподозрила неладное: у неё неплохие Зелья!

— Как бы она узнала?!

— Как и я по запаху! Да и на вкус – миндаль и ни с чем не сравнимая горчинка.

— Но тогда было бы уже слишком поздно! – последний раз прокричала младшая из Уизли и стихла.

Гермиона потрясённо во все глаза уставилась на подругу. Девушка не верила своим ушам. Что любовь делает с людьми! Именно тогда спокойная и рассудительная Гермиона решила для себя что НИКОГДА, ни при каких обстоятельствах ни в кого не влюбится!! Права была видимо Трелони, когда говорила, что её чёрствая душа не способна любить. Но душа была здесь совсем не причём, дело было в рациональном разуме девушки, она подсознательно гнала от себя сильные чувства, не желая, что бы они одержали верх над её здравым рассудком.

— «Никогда никого не полюблю! – мысленно повторила тогда Гермиона Грэйнджер, – Я не хочу так же обливаться слезами в пустом кабинете Хогвартса, пугаясь собственных мыслей и желаний».

Но старшая волшебница, только исходя из сравнения, была старшей! На самом то деле она тоже ещё была ребёнком, который не понимал, что говорил. Она ещё так наивно и по-детски заблуждалась, уверяя себя в том, что сможет противостоять чувствам, когда они придут к ней. Девушка полагала, что всегда сможет всё контролировать и с ней никогда не будет так, как сейчас с Джинни…

А стены древнего, как сама история магии, Хогвартса слушали её бредовые мысли и смеялись…

Что ж, НИКОГДА не говори НИКОГДА!!!

Но Вирджиния и понятия не имела о подобного рода думах Грэйнджер. Сейчас её трясло словно в лихорадке – весь ужас возможности задуманного стать содеянным в одну секунду обрушился на неё, производя эффект ушата воды.

Одинокая хрупкая фигурка, глотая слезы, потерянно стояла посреди почти пустой классной комнаты и чувствовала себя опустошенной и брошенной. Но, вот, руки Гермионы поднялись ей навстречу, в жесте, просящем объятий. И рыжеволосая бестия кинулась к ней, крепко прижимаясь.

— Только не рассказывай Гарри… – она подняла опухшие от слёз глаза на, как она решила для себя тогда, лучшую в её жизни подругу, – Пожалуйста…

Гермиона только покачала головой в знак согласия.

А потом между девчонками были длинные разговоры возле камина. Именно тогда Гермиона посоветовала Джинни жить дальше, встречаться с другими парнями и не задумываться над основной проблемой, гнать её от себя.

— И тогда Гарри, несомненно, обратит на тебя своё внимание. Ты блестящая, яркая девушка, так покажи всем свой истинный свет. Будь цветной, не зря же природа подарила тебе такой ослепительный цвет волос, – Гермиона ободряюще улыбнулась, – Перестань ходить, повесив нос! Сделай себя счастливой, пусть не с ним, но… – она споткнулась, но, не растерявшись, продолжила дальше, – Всё ещё у тебя будет хорошо. В конце концов, мы все этого заслуживаем.

— Ты думаешь? – спросила Джинни тогда с надеждой.

— Поверь мне. Я знаю Гарри как никто другой, – сказала девушка, вставая с дивана, – А теперь надо спать. Утро вечера мудренее.

И со следующего дня началась жизнь новой Вирджинии Уизли. Блестящей и радостной гриффиндорки. С ней снова стали общаться друзья, приятели и даже незнакомые люди стали здороваться с ней в коридорах. Оказывается, нужно было самой полюбить себя.

Но радость снова оказалась мимолётной. Видимо правду говорят, что жизнь она как зебра – чёрная полоса, белая полоса, чёрная полоса…

Девушка в тайне надеялась, что Гарри пригласит её на бал в честь Тремудрого турнира, но… Увы! Жизнь снова подложила свинью.

Но на этот раз гриффиндорка не стала расклеиваться. Гермиона ведь говорила подождать, значит, всё ещё впереди.

На бал она пошла с Невиллом. Досада спустя какое-то время рассеялась.

А после всё снова завертелось вокруг неё. Калейдоскоп событий заглатывал словно водоворот.

Были Дин и Симус. Причём, первый оказался вполне не плох, и они расстались друзьями, но, вот, Финниган – это нечто! В начале всё было довольно мило, но после! он стал её дико раздражать. Дошло до того, что Вирджинию даже ни устраивала его манера дышать, слегка посапывая носом, словно он страдал вековым гайморитом. В общем, она его бросила!

И вот оно! СВЕРШИЛОСЬ!!!

Тот день после победы в квиддиче она не забудет никогда. Мерлин, её Гарри просто вошел в гостиную и поцеловал её! Ну, разве так бывает? Бывает!! У неё перехватило дыхание.

Всё было так естественно, словно не было этих долгих лет мучительного ожидания, словно они всегда любили друг друга, словно не было этих посторонних людей: ни Томаса, ни Финнигана, ни этой дуры Чанг.

Кутерьма в гостиной Гриффиндора стихла, а у неё стоял гул в ушах. Смешно? Да ей было не просто смешно, Вирджиния готова была летать от радости, на самых больших в её жизни крыльях любви. Она будто цвела. Сияла только для него. Для него одного на всём белом свете!

И после этого… этого всего. По другому и не скажешь! Просто поцелуем невозможно описать ту обширную гамму чувств, которые посетили её в то мгновение. Он увлёк её от туда, под нестерпимый стук сердца в ушах. Увёл с собой туда, где они бы вдвоём одни во всём этом мире. И перед тем как окончательно остаться с ним наедине, на одной большой планете под названием ЛЮБОВЬ, Джинни увидела Гермиону. Девушка ей подмигнула и что-то прошептала. Слышно не было, но Джинни поняла по губам:

— Я же говорила. Удачи!

Вирджиния закивала головой и проследовала за Гарри в проход, прижимаясь к нему не только телом, но ещё и душой.

— «Милая, милая Гермиона!!! Ты как всегда оказалась права, просчитала на сотню шагов вперёд! Удачи и тебе тоже…».

Она умирала от его прикосновений, жила им… Им одним….

Что творилось на её сердце всю оставшуюся часть вечера невозможно описать словами. Таких слов просто нет.

А спустя несколько месяцев, Снейп убил Дамблдора. И спустя три дня после этого Гарри «убил» её!»

Она прижала ладонь к губам, гипнотизируя свои тапочки.

Искусно выполненный рисунок на них завораживал неискушенного наблюдателя.

Маленькая колибри подлетала к прекрасному цветку и, испив нектара, улетала в другом направлении. Затем прилетала другая и повторяла действия первой птички и так до бесконечности…

Джинни протянула руку и дотронулась до прекрасного создания, но колибри испугалась постороннего вторжения в её скромную жизнь и так и не полакомившись нектаром, улетела восвояси. На этом тапочке никто более не появлялся. Но Джинни знала, что, непременно, спустя какое-то время, пичужка снова проголодается и рискнёт высунуться.

— Всё против нас. Он против нас, – она устало поднялась с пола.

Неужели они с ним такие разные, что так никогда и не смогут быть вместе, неужели Судьба-злодейка никогда не сжалится над ними? Что если цели, которые им отвела госпожа Жизнь, всего лишь параллельны и никогда более не пересекутся? Что если в этом красивом голубом безоблачном небе они совершенно разные птицы? Что если она никогда не сможет встать на крыло рядом с Гарри, не сможет помочь поднять и нести это бремя, обрушившееся на него в том ещё трогательном и детском возрасте? Что если у них просто разный Размах крыльев…?…

— «Никогда… – глухо, словно чужим голосом прошептала молодая колдунья».

Никогда очень печальное слово… говорят его нельзя произносить.

Вирджиния, вымолвив это, ужаснулась собственным мыслям.

— «Нет, – серьёзно сказала она себе, будто опровергая предыдущее высказывание».

Сегодня слишком радужный день, что бы омрачать его. Она вытерла влажные от невыплаканных слёз глаза и, топоча, двинулась вниз по лестнице, на завтрак.

Гостиная была пуста. Девушка пролавировала между сервантом и тумбочкой, которые слишком близко стояли друг к другу, вследствие малогабаритных размеров дома, и, стукнув по носу говорящего болванчика, (ещё одна детская привычка; сколько же мы всё-таки милых глупостей переносим во взрослую жизнь!) стоявшего на тумбе, прошла в кухню.

Матери здесь не наблюдалось. Через окно с поднятой шторкой было видно, как хозяйка «Норы» кормит на заднем дворе индюшку и толстых коричневых цыплят.

А тем временем на кухоньке кипела неусыпная работа: деревянный черпак помешивал в котле фирменный бульон миссис Уизли, под прыгающими от пара крышками разноцветных кастрюль бурлили супы, жарились котлеты из мяса козы с картошкой, а из духовки просачивался ни с чем не сравнимый манящий запах гуся в яблоках. Видимо Молли Уизли решила до смерти укормить всех немногочисленных гостей сегодняшнего пиршества.

Помимо прочего в воздухе летали тарелки, чашки, кружки, кувшины, салатницы, сахарницы, вазочки, солонки, заварники, которые сами собой протирались тряпочкой для пыли, а также серебряные и мельхиоровые столовые приборы, до блеска натираемые зубным порошком. А также над обеденным столом по-хозяйски важно летал алюминиевый чайник с крутым кипятком и то и дело норовил опрокинуться.

— Чёрт! Не хватало ещё обжечься для полного счастья! – сердито воскликнула девчонка, – И как назло колдовать нельзя! – рукой до ручки чайника было невозможно дотянуться даже в прыжке.

Кухня была маленькая и довольно обшарпанная. В середине стояла струганная деревянная обеденная мебель. Джинни медленно подошла к столу и остановилась в ностальгической задумчивости. Она непроизвольно улыбнулась тому стулу, на который тогда, в Первый день их встречи, особо не обременяя себя выбором, опустился Гарри. Теперь она всегда садилась на это место. Ей даже пришлось отвоевать его у Перси.

Да…, вот он. Первый стул с левого краю.

Девушка осторожно опустилась на него и облокотилась на спинку. Смешно, но ей казалось, что он всегда будет хранить тепло его тела. Тогда, а самое главное ТЕПЕРЬ!

Грустные мысли снова стройной вереницей полезли ей в голову. И всё о нём . Хотя почему грустные?! Всё что с ним связано просто прекрасно!! А Гарри самое красивое имя из всех!

Гарри… Гарри Поттер, Гарри Поттер, Гарри Поттер, Гарри Поттер, Гарри Поттер, Гарри Поттер… Можно повторять это до бесконечности!

А интересно как звучит Джинни Поттер? Ну, это, конечно, она просто так подумала, и не более!!

Вирджиния задалась вопросом, который прокручивали в своей голове все девицы и во все времена. Наверное, эта странная традиция, присущая каждой девушке, никогда не прекратит своего существования и не канет в лету.

Девушка стряхнула наваждение и, резко оттолкнувшись от спинки, потянулась за свежим номером «Ежедневного Пророка», лежавшим на столе.

Заголовок гласил: «Северус Снейп – УБИЙЦА!!!»

— Думаю, «Снейп – ГРЯЗНЫЙ ПОДОНОК И УБИЙЦА!!!», было бы более уместно, – откоментировала гриффиндорка, – Но так тоже вполне…

Дальше шла пространная статья о случившемся. О том, что Министерство Магии буквально на ушах стоит уже целую неделю, но следов преступника так и не обнаружено.

Джинни сокрушенно покачала головой, вспомнив события той памятной ночи.

Далее шла обвинительная речь министра. Ещё ниже интервью с Гарри Поттером, в котором он клянется отомстить…

— ЧТО?!! – Джинни в буквальном смысле чуть не выронила газету из рук.

«… Наш специальный корреспондент получил эксклюзивное интервью у Гарри Поттера! Мальчик-Который-Выжил сообщает, что полностью согласен с министром…

— Это какой-то бред!! – волшебница снова и снова пробегала по строчкам глазами.

«…согласен с министром и обещает всячески содействовать…»

— Так, так, так…

«…содействовать… «Снейпу не жить»! – конец цитаты».

— Конец цитаты!! Чушь! Гарри такого не говорил!!!

— Конечно, не говорил, – раздалось со стороны двери.

Опираясь плечом о дверной косяк, стояла Гермиона в зелёных пижамных штанах и майке. В руке она держала газету.

Джинни головой слегка махнула в сторону «Еженедельного Пророка» подруги, этим жестом как бы спрашивая: «Откуда?».

— Филин принёс. Я каждый день выписываю, а вчера пропустила, пришлось заказать сводку за неделю.

Старшая гриффиндорка опустилась на место напротив Джинни и с силой шваркнула газетой о стол.

— Здесь всё сфабриковано! – Гермиона перехватила одной рукой другую в районе сгиба локтя.

Этот её характерный жест с головой выдавал беспомощность и лёгкую раздраженность девушки. Она всегда так делала, когда была в скверном расположении духа. Например, таком, как сейчас.

Настроение и в самом деле было паршивым – действительно, всю наделю помогать друзьям, ведя «душещипательные» разговоры с назойливыми репортёрами на тему: «Гарри не желает никого видеть!!», а теперь осознать всю тщетность своих попыток, лицезрея очередную газетную «утку».

Сейчас Гермиона начала всерьез задумываться: «А не поступать ли ей также как Гарри?». То есть посылать всех ко всем чертям – сбережешь нервы и драгоценно время, которое можно было провести более плодотворно, например, за чтением полезной литературы.

— Как они посмели! Как думаешь, может, стоит подать на них в Верховный Суд? Пусть с ними разбираются в Визенгамоте.

— Хм… – усмехнулась Гермиона, – Предлагаешь метать бисер перед свиньями? Боюсь, что они не оценят. К тому же эта паршивая газетёнка, – при этих словах она приподняла первую страничку указательным и большим пальцами, тем самым, показывая своё пренебрежение, – в кулаке у Скримджера!

— Что же мы тогда будем делать?

Рыженькой девушке, во что бы то ни стало, хотелось покарать людишек осквернивших честь и мысли её Гарри.

— Как всегда ничего, это ведь не впервой. Главное, что бы Гарри не прочитал эту ахинею, – сказала Гермиона, комкая одну из газет и бросая её в камин.

Бумага быстро вспыхнула и превратилась в безобидный пепел. В комнате повисло молчание.

Капля раскалённого кипятка упала на стол рядом с ладошкой малышки-Уизли. Обе девушки подняли глаза вверх. Прямо над ними завис тот самый злосчастный чайник.

— Надо бы… – но Джинни не договорила, так как посудина снова подозрительно покачнулась.

— Не взяла. Она на тумбочке осталась.

Юные волшебницы поднялись, опасливо поглядывая наверх.

— Со стола пробовала достать? – спросила Гермиона.

Подруга отрицательно покачала головой.

— Значит так, я лезу на стол, а ты меня подстраховываешь, – сказала девушка, скидывая шлёпку и поднимая левую ногу на сидение грубо отёсанного стула.

Но вдруг на секунду замешкалась в нерешительности, не зная, стоит ли наступать ногами на накрахмаленную к празднику скатерть, ведь у себя дома, у своих родителей, мама бы не допустила подобного безобразия.

— О, перестань, Гермиона, – простонала Уизли, – Давай скорее, а потом просто воспользуемся очищающим заклинанием.

— Так палочки же нет, – ещё одна попытка настоять на своем.

— Будем решать проблемы по мере их поступления.

На это её заявление Гермиона лишь пожала плечами, как бы говоря: «Из нас, ты в доме хозяйка, тебе и решать», — и запрыгнула на стол.

Кухонный пейзаж в доме Уизли был экстраординарным – порхающие предметы и прочая утварь. И довершала картину всей этой «странности», Гермиона, босяком прыгающая по крышке стола, в тщетных попытках пытаясь ухватить пронырливый чайник. И Джинни со своими репликами: «Левее, левее бери!» или «Ну, же отталкивайся сильнее!! Так его, так!».

— Ну, и что это за экибана с утра пораньше? – послышался мужской голос.

Девчонки резко повернули головы в сторону входа в столовую. Гермиона дёрнулась так сильно, что даже было, чуть не упала.

В проходе стоял высокий рыжеволосый юноша, засунув руки в карманы.

— Рон, мы э-ээ… — Гермиона не нашлась, что ответить.

У неё в общении с Роном появилась какая-то неловкость после того, как они объявили себя официальной парой. Бывали моменты, когда Гермиона не знала, что ему можно сказать, вот, например, как сейчас. Натянутость мешала тесному контакту, такому, как это было раньше.

— Мы ловим чайник! – улыбнулась Джинни и почесала затылок.

— Понятно… — протянул Рон, – А вы не рассматривали вариант волшебной палочки, как предмет помощи?

— Рон, ты зря сомневаешься в наших умственных способностях. Кому на них не грех пожаловаться, так это тебе, – съязвила рыжая бестия.

— Повтори…

— Рон, – предупредительно остановила его предстоящий словесный поток Гермиона.

Парень бросил недовольный взгляд на свою девушку, но всё же промолчал. Вместо этого он подошел к столу.

Гермиона положила руки ему на плечи – он легко подхватил её на руки и поставил на пол, оставив свою руку на её талии. Она попыталась отойти, но он не позволил, а наоборот прижал ещё крепче.

-«Что ж, – подумала Гермиона, – имеет полное право».

На лице Рональда Уизли отобразилась удовлетворенность победителя. Джинни грустно улыбнулась счастью подруги: она бы всё на свете отдала, что бы, вот, так стоять, прижавшись к плечу любимого. Эх, если б она только знала…!

Что для Гермионы на самом то деле всё не так уж и просто. Она была очень рада, что наконец-то у неё с этим мальчишкой, так сказать, случились отношения, но теперь Гермиона не знала, что ей делать с ними. Она очень желала его и хотела, что бы он принадлежал только ей, но в то же время не могла поцеловать его в губы, сколько бы раз он не пытался это сделать.

Однажды, когда она хотела просто чмокнуть его в щёчку, он увернулся и прикоснулся к её губам. Сначала Гермиона попыталась ответить на поцелуй, но потом её словно что-то остановило, и она отстранилась.

— Нет, – просто ответила она на его удивлённый взгляд.

— Позже? – изобразив понимание, спросил он.

— Да.

Они тогда разошлись по углам, но девушка чувствовала, что он огорчён и в душе парня растёт чудовищное непонимание. Она сама то была обескуражена таким своим поведением, но была психологически бессильна, что-либо изменить. Единственное, чему гриффиндорка была рада, так это то, что Рон не приставал к ней с выяснением отношений, хотя ему такому с какой-то стороны робкому и закомплексованному было трудно воспринять данное положение вещей.

Гермиона всегда имела власть над своим одноклассником. Пользоваться этим ей определённо не хотелось, просто так уж случилось…

Девушка не захотела вновь ранить своего друга и руку стряхивать не стала. Вместо этого, желая приободрить юношу, гриффиндорская староста, отбросила лишние сомнения и прижалась губами к щеке Рона, аккуратно приобняв его за шею, на большем настаивать он не стал.

Что ж, иногда приходится подталкивать себя к тому, что бы рискнуть сделать правильный выбор. Но правильный ли?

— Рон, одолжи свою палочку Гермионе, а то я думаю, нам всё-таки сегодня посчастливится ошпарится.

— Обижаешь, сестрёнка. Я, между прочим, в отличие от некоторых, – выразительный взгляд на собеседницу, – уже совершеннолетний и смогу управиться со строптивой кухонной принадлежностью.

— Рон, может не стоит? – слабо попыталась остановить друга старшая гриффиндорка, услышав неверное заклинание.

Но было уже слишком поздно: Рональд взмахнул палочкой и… в воздухе над обеденным столом стали беззаботно порхать семеро чайников с крутым кипятком.

— Ро-он!! – одновременно вскричали два женских голоса.

Парень покраснел и потупился, при этом пробормотав что-то типа: «Палочка, наверное, не исправна…».

— Ладно, – сказала Джинни, деловито потирая руки, – Нужно разобраться с этим, пока наша мама не пришла.

— Так, дамы, слушай мою команду…

— О, Ронни, мы все во внимании, – ёрничала сестрёнка.

Гермиона Грэйнджер предчувствуя новую перепалку, взяла бразды правления в свои руки. Впрочем, как всегда.

— Я думаю, что мы с Джинни можем вдвоём взобраться на стол, а ты, Рон, будешь принимать у нас добычу. Так?

— Так, – ответили брат с сестрой.

И началось.… Теперь уже две девушки в пижамах, босяком прыгали по накрахмаленной скатерти, а около их ног бегал рыжеволосый парень и отчаянно жестикулировал, пытаясь тщетно руководить процессом, происходящим под самым потолком.

Правду, видимо, говорят, что Свадьба – самый суматошный день в жизни семейства, а в жизни семейства Уизли в особенности!

Примерно такие же мысли занимали Гарри Поттера, минутой назад вошедшего в помещение.

Первой Гарри заметила Вирджиния.

Она просто стояла и смотрела на него, хотя уже тысячу с лишним раз клялась, не давать себе подобных поблажек. Но, увы, приказать своему женскому сердцу быть равнодушным к этому «самому любимому» человеку снова, было выше её сил.

Собрав последние осколки силы воли в кулак, она широко улыбнулась и четко сказала:

— Доброе утро, Гарри.

— Утро доброе. Всем, – последовало в ответ.

Сцена, в которой Гарри застал своих друзей, была несколько комичной, но юноша, решив воздержаться от комментариев, вынул из заднего кармана потёртых синих джинсов свою палочку.

— Гарри! что ты делаешь?!

— Странный вопрос, Гермиона. Пытаюсь вам помочь, если ты не заметила очевидного, – доходчиво, словно маленькой девочке разъяснил приятель.

Гермиона проглотила обидные слова.

Они все старались не обращать внимания на его скверное настроение. Все они были ему верными друзьями и понимали КАКОВО ему сейчас на душе. Поэтому девушка, не обратив внимания на грубость, продолжила на прежней волне.

— Но ты же ещё несовершеннолетний! – возразила Гермиона.

— И..? – скучающим голосом осведомился Поттер.

— Тебя исключат из Хогвартса!!

— Хм, считай, что я сам себя исключил.

И парень прошептал заклятье антилевитации, после которого все семеро чайников дружной вереницей благополучно разместились на полках.

— Но, Гарри… – гриффиндорка была потрясёна увиденным.

— Гермиона.

На этот раз предупредительный тон его голоса заставил подругу замолчать. В помещении возникла напряжённая тишина.

Джинни совсем не узнавала этого теперь такого чужого и далёкого человека. Где же её Гарри?!!

После гибели Альбуса Дамблдора. Хотя Гарри отказывался это признавать – он называл случившее не иначе как убийством. Собственно так оно и было.

Таким образом, после УБИЙСТВА Альбуса Дамблдора парень окончательно замкнулся в себе. Он, словно переосмыслив всё произошедшее с ним за недолгие годы его жизни, решил безоговорочно оградить окружающих от себя в целях их собственной безопасности. Он стал сторониться контактов. Мерлин! о чем разговор, если он даже оттолкнул от себя малышку Джинни? Она, наверное, никогда ему это не простит!! часто думал он. Единственными людьми, с которыми он сейчас мог ещё более ли менее общаться, были Гермиона и Рон, но иногда Гарри приходилось сдерживать себя, дабы не нагрубить им. Вот, сегодня он не проконтролировал себя и не очень дружелюбно ответил подруге. Она, конечно, не заострила на этом внимания, но он-то прекрасно знал, что ей было обидно, ведь она последнее время так заботилась о нём. В её присутствии только и слышно разговоров о том, как они втроём пойдут в Годрикову лощину. Юноша не стремился разуверять её в этом заблуждении, он просто с ней соглашался и поддерживал её. Но для себя Гарри сразу же решил одно: он пойдет один. Совершенно точно! Этот тернистый путь был предназначен ему звёздами с самого рождения, и он обязан преодолеть его в гордом одиночестве. Ему никто не нужен, он никого с собой не возьмёт, так как они все ему слишком дороги, и он не хочет их потерять, как уже потерял многих. Он не переживёт смерти друзей, а тем более Вирджинии!

В жизни каждого человека случается момент – переломный момент взросления – когда он понимает что все! Детство кончилось!!

Для Гарри смерть Дамблдора не явилась переломным моментом, как это ни странно. Также мальчик не воспринимал день смерти своих родителей как конкретный этап перерождения. Скорее этапом его первого переломного момента явилось ОСОЗНАНИЕ смерти двух самых близких для ребёнка людей. Второй этап – смерть Седрика Диггори. Это было ужасно! После этого события Гарри стал другим человеком. Он думал, что хуже, чем сейчас быть никогда не может.

Никогда не говори никогда…

Ему пришлось увидеть гибель крёстного – это третий момент.

С тех пор этот человек стал тем, кем он стал, а смерть директора лишь укрепила его в этом мнении. Ничто его более не трогало, ничем его нельзя было испугать. В его глазах за непроницаемой пустотой будничности таилось опасное зелёное пламя мести. Теперь он психологически вырос и больше не боялся ошибок. Он словно разъяренный гиппогриф готов был на своих широких крыльях лететь к солнцу, на встречу с алым пламенем, затем камнем падать на холодные скалы невозможного и главное! подниматься опять. Начинать жизнь. Новую.

С высотой спорить будет сложно, но ведь жизнь не зря называют борьбой. И неважно, что чуткие миссис Уизли и Люпин шепчут, что, вряд ли стоит рисковать, что так недолго и разбиться, идя на поводу мальчишеского максимализма. Но Гарри решил, что он сможет взять все вершины, и обязательно отомстит. За всех. И не важно, что завтра будет хуже, чем сегодня. Что на это и без того пасмурное небо может налететь злой шторм, и сломать разум. Волю он не сломает, определённо!

Великому Гарри Поттеру не привыкать. Он сумеет встретить горе, на сильных крыльях поднять зори. Не умирать, а побеждать!!!

У него совсем другой, отличный от всех Размах крыльев!!!

Остались лишь она и его друзья, но это не проблема! Надо просто отказаться от них. Только человек, отрекшийся от связей основанных на чувствах и самих чувств, может сравнять свои шансы с противником и научиться манипулировать им, что непременно приведёт к Великой победе. Нужно лишь отречься от Любви!

Но это совсем не то, чему учил его директор. Хотя кто знает, может он и действительно старый болван, чудак (как любили утверждать некоторые). Что ж, время покажет. Время…

А пока Гарри подошел к столу, на котором находились девушки.

То как он посмотрел на Джинни, заставило её подумать, будто её мальчик собирается помочь ей спуститься. Предвкушение его прикосновений заставило юную волшебницу пылать. Но, увы… Этот его взгляд мог означать, Мерлин знает что угодно! но только не то, чего хотелось Вирджинии, потому что он протянул руки не к ней, а к Гермионе – старшая девушка тут же легко шагнула на встречу другу, и секундой спустя эти сильные руки уже ставили её рядом с собой на пол. Только в отличие от Рональда приятель тут же её отпустил.

Такое поведение парня вызвало досадный укол ревности у Джинни.

Брат проявил невообразимое чувство такта, когда, подойдя к сестре, помог ей спуститься. За это она была ему благодарна и готова списать как минимум половину обид и огорчений.

Молчание, повисшее в комнате, так никто и не нарушил.

Вдруг Гермиона стала проделывать странные вещи. Она, пятясь, засеменила к столу. Завела руки за спину и стала незаметно пытаться подтащить к себе газету.

Ха! НЕЗАМЕТНО, как же!!

— Гермиона, что ты делаешь? – подозрительно спросил Поттер.

— Я?! – слишком нервно переспросила девушка, а Джинни отвела глаза – Ничего! А… ты с какой целью интересуешься?

— Гермиона. Газету дай.

— Газету? Какую газету?!

— Пожалуйста, – четко выговорил юноша.

Подруга сконфуженно протянула ему злосчастную макулатуру, и, прежде чем он успел прочитать хоть пару строчек, затараторила:

— Гарри, только не принимай всё близко к сердцу! На самом то деле эта писулька ничего не значит.

— Мне то хоть кто-нибудь, хоть что-нибудь объяснит? – у Рона появилось чувство, будто от него что-то скрывают.

— Шш-ш… – шикнули на него в голос девчонки.

— Чуть позже, Рон, – мягко закончила уже одна Гермиона.

Тем временем Гарри продолжал с непроницаемым лицом поглощать печатную информацию. Когда он дошел до своего «якобы интервью» ни один мускул на его лице не дрогнул.

Дочитав до конца, он порвал газету пополам и смастерил бумажный самолётик.

— Ты права, – сказал Гарри, выпуская в только что открытое окно своё оригами, – Это ровным счётом ничего для меня не значит.

Неделю назад он окончательно вырос и распрощался за всеми иллюзиями детства, и как следствие мнение чужих людей совершенно перестало волновать его. Возможно, раньше мальчик и являлся заложником подобного рода заблуждений, но не теперь…

«Не заботьтесь о том, что другие люди о вас подумают. Они слишком обеспокоены тем, что думаете вы о них».

— О, дорогие мои, вы уже проснулись! – Молли Уизли мимоходом засвидетельствовала их пробуждение, – Ну, что же вы стоите как истуканы! Давайте накладывайте себе завтрак, да поживее! Простите великодушно, но мне сегодня, совсем не до вас. Столько ещё надо успеть!

И она суетливо подбежала к плите, причмокивая, попробовала ложечкой подливку к котлетам. Затем, открыв духовку, ткнула зубочисткой в вишнёвый пирог и что-то пробормотала. После открыла духовку у второй плиты и тихо выругалась по поводу подгоревшей корочки гуся.

— Клянусь Великим Годриком! совсем ничего не успеваю!! – и вдруг, словно что-то вспомнив, миссис Уизли поспешно кинулась к двери в гостиную, – Джинни, хозяйничай сама! – крикнула она с порога, не оборачиваясь.

— Ладно, рассаживайтесь, а я пока… Рон! и не смей даже думать о том, что бы расположиться на моём месте.

В ответ Рональд состроил ей передразнивающую гримасу. Он и не собирался садиться на её стул, просто ему хотелось немного позлить сестрёнку, за то, что она с утра так нелестно отзывалась о его мозгах. И, видит Мерлин, ему это удалось! Она всегда так бесилась из-за этого стула.

— «Что бы это могло значить?»

Юноше и в голову не приходило связать такое боевое поведение Вирджинии с лучшим другом.

— Я помогу, – отозвалась старшая девушка.

И спустя пару минут стараниями юных гриффиндорок на столе стояло четыре тарелки с овсянкой и большие кружки с горячим какао. А по центру дымилось блюдо с пирожками с начинкой из мяса дракона.

Друзья приступили к поглощению пищи. Но Гермиона даже не успела вынуть ложку изо рта, как со второго этажа послышался дикий крик Флёр.

— Почему меня никто не `азбудил?!! Je vous demande un peu [Я вас спрашиваю]!!!! Cela se voit [сразу видно], что всем наплевать на мой п`аздник!

На самом деле Флёр де`Лакур не плохо говорила по-английски, но когда она была чем-то шибко раздражена, то совсем не контролировала своё произношение и не следила за языком.

Крики и не думали стихать.

— Ваше поведение, до`огая будущая свек`овь п`осто adorable! Non, mais c`est a en devenir folle!! [восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти!!], – с иронией закончила молодая француженка.

Затем послышался топот лёгких девичьих ног по лестнице, и в кухоньку впорхнула белокурая Флёр, с накинутой на плечи шалью. У Рона в зобу дыханье спёрло при появлении будущей родственницы: парень никак не мог отделаться от её покоряющего влияния вейлы.

— Милый братец, – ехидненько так через стол прошептала Джинни, – Рот захлопни, иначе Гермиона снова нашлёт на тебя стаю диких пичужек.

Уизли-младший с характерным звуком сомкнул зубы.

— Ох, доброе утро вам. `Арри, я так рада тебе, – сказала невеста, целуя Поттера в щеку.

— «Можно подумать, давно не виделись», – ревнивая мысль задела сердце Вирджинии.

— Я опа`дываю к па`икмахеру и стилисту, – продолжала возмущаться Флёр, наливая себе чашечку крепкого кофе, – Ах, Ме`лин!

— Моя дорогая, – обратилась Молли к без пяти минут невестке, отнимая у неё напиток, – Это повредит твоему здоровью! И испортит цвет зубов, съешь лучше овсянки и фруктов.

— Ох, «мама», мне совсем некогда, – и француженка опрокинула в себя содержимое кружки.

В связи с недавними событиями Молли полностью одобрила выбор своего старшего сына и даже позволила этой странной девушке из совершенно иного круга общения называть себя: «Мама»!

Миссис Уизли на такое заявление лишь закатила глаза, но промолчала.

— А вы, по`ему ещё не одеты? – обратилась француженка к гриффиндоркам.

— Мы, между прочим, едим, – грубовато ответила Джинни.

— Oh, non, non! [Ах, нет, нет!] Вы п`осто не можете себе сегодня по`волить такую роскошь. Иначе вы п`осто не успеете на`ядиться в свои великолепные `озовые платья! – Флёр была до глубины души возмущена подобной безответственностью со стороны девчонок.

— Дорогая, не приставай к детям, – отозвалась со стороны плиты хозяйка дома, – Завтрак – самый важный этап приёма пища за день!

— Все п`отив меня! Мою свадьбу хотят испо`тить, я так и знала!

Флёр, расстроенная, выбежала из комнаты.

— Ну, что за наказание-то такое – эти богемные барышни! – в сердцах воскликнула Молли Уизли.

В окно влетела министерская сова и бросила конверт в тарелку Гарри Поттеру.

Юноша обтер письмо от липкой жижи кухонным полотенцем, предложенным Молли.

Разорвав конверт, Гарри сначала сам пробежался по уведомлению взглядом, а потом показал его троим друзьям.

В письме значилось следующее:

«Мистер Гарри Джеймс Поттер, Вы были замечены в несанкционированном употреблении магии в не достигшем совершеннолетия возрасте, поэтому с прискорбием сообщаем Вам, что Вы более не можете быть допущены до занятий в школе Чародейства и Волшебства Хогвартс, то есть, говоря простым языком, Вы ИСКЛЮЧЕНЫ!!

Навеки Ваш Министр Магии Руфус Скримджер»

— Гарри, я же предупреждала, – укоризненно прошептала Гермиона, чтобы не услышала миссис Уизли (она бы этого не одобрила, так как даже в эти смутные времена считала, что образование превыше всего).

— Вот, урод! Собственноручно накатал, – сверкнула голубыми глазами малышка-Джинни.

— Бедненький, как только не перетрудился, – закончил за сестру Рональд, – Не огорчайся, старик, мы ведь и не собирались туда возвращаться, – и он ободряюще улыбнулся другу.

— А где ты здесь видишь огорченного?

— Ну, это он уже, конечно, загнул! – возмутилась Гермиона – За такое мелкое колдовство, к тому же в доме волшебников в период военных действий? Гарри, правда, этот индюк к тебе просто придирается.

— Гарри, дорогой, от кого это? – спросила Молли.

— Это из Грингортса, миссис Уизли, – ответила за друга Гермиона Грэйнджер, – Кое-что по поводу налогообложения.

— Что-то серьёзное?

— Нет-нет, ну, что Вы! Так, формальности.

— Понятно. Ну, что, девочки, давайте быстро наверх, пора приводить себя в порядок. Так, и мальчики тоже. Мой крошка Билли уже одевается. Он такой красивый в этом новом смокинге, – она умиротворённо всплестнула руками.

Старшая гриффиндорка подмигнула Гарри, в ответ он прошептал ей одними губами: «Спасибо», – запихивая письмо в задний карман джинсов. Шалость опять удалась.

_______

Прекрасный солнечный день. На поляне возле дома Уизли и проходила вся эта церемония. Здесь присутствовали лишь самые близкие друзья и родственники. Самые нужные, самые тёплые, только те, с кем по-настоящему хочется поделиться сокровенными впечатлениями и переживаниями.

Вдруг заиграла приятная, переливистая мелодия, словно трель соловья. Какая-то непривычная и необыкновенная и от того такая сказочная. Флёр ни в коем случае не хотела сочетаться браком с Биллом под маггловский марш Мендельсона, она сразу резко, тоном, не принимающим возражений, уведомила всех, что песню выберет сама.

Вечером, на кануне свадьбы ей пришла бандероль из предместья Парижа. Невеста никому не показала её содержимое, даже Биллу. Тем более Биллу! Она даже попросила двух гриффиндорок выйти из комнаты, когда собиралась распечатать посылку.

Джинни со словами: «Да, пожалуйста», — покинула комнату. Гермиона вышла молча.

Заветным таинством Флёр де`Лакур оказалась старинная музыкальная шкатулка – единственное, что осталось от её покойной матери, вейлы Виолы де`Лакур. Последняя ниточка к самому сердечному человеку во всей вселенной. Находясь на смертном одре, мать завещала дочери эту семейную реликвию со словами:

— «Слушай её, дочь моя, только один раз, в день своего венчания, как это делала я. И, даже если весь грешный мир рухнет на твои плечи и плечи суженного твоего, вы выстоите. Ты будешь любить, и любима будешь мужем своим, дитя моё».

Сегодня перед церемонией, когда Молли последний раз зашла к Флёр, перед тем как ступить к гостям, невестка попросила её как «мать»! поставить эту шкатулку возле алтаря и открыть её, когда придет время.

И, вот, в долгожданный час! стоило только заиграть неземной музыке, перед гостями предстала невеста в звёздном пылании.

Флёр появилась, под руку с отцом, в самом начале зелёной ковровой дорожки. Она ослепляла своим великолепием – изысканная, невесомая и прозрачная, со сверкающими от восхищения глазами. И ещё от неё пахло розами.

— «Розовыми розами» — подумал Билл Уизли.

Своим волчьим чутьём он определил это совершенно точно. Теперь этот запах будет преследовать его до конца жизни. Жизни, которая должна проходить рука об руку с этим белокурым ангелом. Другого он не желал.

Тем временем невеста продолжала ступать к заветной цели – импровизированному алтарю и священнику-колдуну, который должен был скрепить молодых нерушимыми узами Любви, узами Брака.

С каждым шагом музыка становилась всё громче и громче, и гостям уже начало казаться, будто эта мелодия льется не от потёртой старинной вещицы с изображением порхающих голубей, а от этой белоснежной красавицы.

Одно слово – Вейла.

А отец Флёр между тем диву давался. Во время его свадьбы мелодия шкатулки была совсем иной! и он отчётливо помнил стойкий аромат махровых роз с чёрно-багряным мехом. Тот запах бесовского табака навсегда заманил его сердце в сети роковой женщины Виолетты.

Подружки невесты все были одеты в ярко розовые платья и выглядели, словно маленькие цветочки. Даже имена у них были подстать: Генриетта, Антуанетта, Кларина и Розмари.

Зато, вот, Вирджиния и Гермиона наотрез отказались надевать наряды подобного, как они выразились: «безобразного», – цвета. Причем первая по причине того, что розовый совсем не сочетался с рыжим цветом её волос, вследствие чего она смотрелась довольно дурно, а вторая просто, потому что с самого детства не терпела розового. Почему? Ответ банален: кончики ушей Рональда становились такими каждый раз, как ей приходилось заговаривать с ним.

Поэтому обе гриффиндорки стояли в белоснежных платьях. Если Джинни хотела подобным образом дружески! позлить Флёр (что ни говори, но девчонка зауважала капризную француженку, после того как та не бросила её старшего брата в беде и осталась верна своему мнению, желанию и данному слову), то юная Грэйнджер избрала этот цвет, потому что считала его самым лучшим. Смешно, но он ассоциировался у неё с родителями, ну, точнее, конечно, с больницей, а уже потом с самыми близкими для ребёнка людьми.

А музыка всё играла и играла…

— «Странно – подумала старшая гриффиндорка – Даже в самые страшные, жестокие времена смуты и убийств люди находили время для любви!»

Словно в подтверждение её слов Тонкс заулыбалась и что-то зашептала на ухо Люпину, а он отрицательно закачал головой, но Нимфадора продолжала доказывать ему «очевидное» и между делом нежно целовала в нос.

Вдруг девушка переключилась на мысли о себе и невзначай представила себя на месте Флёр. А на месте жениха, конечно же…

Гриффиндорская староста бросила мимолетный взгляд на своего парня, он, перехватив его, улыбнулся в ответ. Тогда она снова представила себя у алтаря и… место, «предназначенное Рональду Уизли» оказалось пустым… Гермиона ужаснулась от осознания того, что может оказаться связанной с этим человеком перед людьми и Богом. В шоке она изорвала цветок, прикрепленный к митенке.

Примерно в этот же момент Вирджиния Уизли уже второй раз за день прогнала от себя крамольную мысль о том, что для неё и её мальчишки подобное событие может не наступить никогда.

Она полностью отключилась от окружающего мира, перед глазами стоял лишь он, этот гадкий, мерзкий, совсем не желающий обращать на неё внимания, но такой любимый мальчишка. Лишь краем уха Джинни услышала заветные слова: «Теперь можете поцеловать невесту».

А потом были поздравления, подарки и хохот новоиспеченной жены.

— Les mariages se font dans les cieux, ma petit fleur [Браки заключаются на небесах, мой цветочек], – сказал мистер де`Лакур, целуя свою дочь в лоб.

И был вальс для новобрачных. Флёр показала такие па, каких ещё и не видали в скромном Колготтери Сент-Инспекторте – поселке, где находилась Нора.

И снова поздравления и пожелания для молодых, расспросы о будущем.

— La lune de miel [медовый месяц]? – только и успевала отвечать Флёр, теперь уже Уизли, – Ну, что Вы! Его не будет, не те в`емена, `наете ли – и она печально опускала ресницы.

И снова вальс, вальс, вальс…

Джинни всё надеялась, что хоть в ТАКОЙ-ТО день он пригласит её на танец, но он медлил. А когда девушка на секундочку отвлеклась на Рона и Гермиону (брат постоянно наступал на ноги подруге, но та, ни камельки не злясь, лишь снисходительно улыбалась), Гарри бесследно исчез с пиршества.

Он отправился в дом. Ему ещё очень многое нужно было сделать. Пусть эти люди веселятся, радуются сегодняшнему дню, ведь завтра может быть уже слишком поздно. А он ушел, потому что ему тяжело видеть её, тяжело ощущать на себе её пристальный небесный взгляд, и потому что для него завтра уже наступило…

«…Средь лицемерных наших дел

И всякой пошлости и прозы

Одни я в мире подсмотрел

Святые, искренние слёзы:

То слёзы бедных матерей!…»

Н.А. Некрасов

«Внимая ужасам войны» (1855–1856)

Примерно тридцать пять минут прошло с тех пор, как Северус Снейп покинул дом госпожи Старлинг дэ`Грэйв Энсендевилль, расположенный по проулку Пяти крыльев. Теперь же он, аппарировав с безопасного места на Мрак-аллее, оказался повязшим в склизкой траве захламлённых берегов грязной реки, протекавшей неподалёку от его дома.

Он не зря выбрал подобное место для своего жилища: здесь было всё, что нужно человеку его склада характера. Он уже очень давно перестал нуждаться в комфорте и общении, сейчас самым главным в его жизни было уединение, а уж чего-чего – этого в квартальчике хватало сполна, так как подобного рода места не пользовались особой популярностью у добропорядочных граждан Англии.

Снейп начал взбираться на вершину склона, направляясь к ограде, прутья которой проржавели от постоянной туманной сырости и безжалостного бега времени. Спутником ему в этом деле был только шёпот чёрной воды внизу.

По дороге мужчина наткнулся на разлагающийся труп дохлой лисицы, изъеденный червями. Северус, морщась, переступил через него.

Пролезая между прутами ограждения, волшебник слегка оступился и, покачнувшись, проелозил рукавом по каменному столбу, предназначенному для крепления решетки, отчего его ладонь была глубоко оцарапана.

— Чёрт! – ругнулся Снейп, крепко стискивая зубы, потому что боль была на редкость сильной.

Волшебник повернул свою раненую руку так, чтобы тусклый свет единственного фонаря осветил её. Из пореза крупными каплями сочилась кровь. Мужчина мог бы легко исцелить ладонь одним лишь заклятьем, но он не стал этого делать: ему сейчас просто необходимо было хоть что-то чувствовать.

Последнюю неделю ему приходилось очень сложно… Он постоянно действовал на автомате, не мог позволить себе расслабиться ни на секунду, потому что только от него зависела жизнь Малфоя-младшего, которую он спасал такой дорогой ценой.

Волшебник не страдал ложной наивностью и, поэтому прекрасно осознавал, что Тёмный Лорд не простит роду Малфоев ещё одной неудачи. Его Повелитель уже был разгневан Люциусом, который в своё время провалил гениальную операцию с пророчеством, теперь же и Драко ослушался приказа своего Господина, а за это одно наказание – смерть! Поэтому Северус Снейп решил действовать – как только в ту памятную ночь, ночь смерти Альбуса Дамблдора, группа Пожирателей Смерти покинула ворота, ограждающие школу чародейства и волшебства Хогвартс, мужчина шепотом сказал юному слизеринцу:

— «Задержись.

Фенре Грейбэк, Амикус, Алекто и другие, каждый первым стараясь доложить Лорду радостную новость… новость о том, что на пути сил Тьмы больше не маячит «чокнутый старик», не заметили небольшой заминки между учителем и его учеником, и аппарировали с места преступления.

Северус оглянулся назад, на Хогвартс с пустыми тёмными глазницами окон, которые уже начинали зажигаться одно за другим, это означало, что СТРАШНАЯ весть со скоростью света летит по замку, на хижину Хагрида всю в огне, на гиппогрифа пулей нёсшегося на него, защищая Поттера…медлить нельзя! Он должен сдержать данное слово.

— Дай мне свою руку, – приказал он Драко.

Малфой непонимающе смотрел на него и не двигался, кажется, он вообще ещё не отошел от шока. И юношу можно было понять, он не сделал того, что считал своим предназначением, он не убил своего директора, он подвел своего Лорда… Кто он теперь? Тряпка? Ничтожество? Повелитель не простит его…, а Нарцисса, что если Господин навредит ей?! Последнее пугало более всего…

— Я покажу тебе место, где какое-то время ты будешь в безопасности! Дай мне свою руку, щенок!! Если тебе дорога твоя жизнь и жизнь твоей матери…

При последних словах мужчины слизеринец тут же схватил его за запястье. Снейп аппарировал. Мгновением позже грозный гиппогриф подцепил своими смертоносными когтями лишь комья сырой земли на участке, на котором только что стояли двое волшебников в чёрных мантиях.

Тем временем они уже появились в самом центральном маггловском районе, под мостом, перекинутым через Темзу.

— Слушай и запоминай! Первое, ты должен оставаться здесь, пока я сам за тобой не приду, сколько долго бы не продлилось твоё ожидание, может день, может два-три, неважно. Главное ты никуда не должен исчезнуть с этого места. Второе, вот, держи, – он протянул Драко большую колбу с каким-то зельем, – это поможет тебе пережить призывы Тёмного Лорда. Как только почувствуешь жжение метки, делай большой глоток и вцепляйся во что-нибудь недвижимое, например, в этот поручень, – мужчина махнул рукой в сторону указанного предмета, – И гони прочь все лишние эмоции, а главное мысли о телепортировании к Господину, потому что твоя задача остаться здесь, где тебя никто не будет искать. И последнее, но это не исключает того, что это не может являться самым важным, – Снейп тряханул своего ученика за плечи, – Ты не УБИЙЦА! Тебе нет дороги назад…»

«Снейп исчез. Появился он уже в другом месте, в замке Забини, где последний год и обитали все Пожиратели во главе со своим Господином. В связи с очень сильными чарами Ненаносимости этот особняк являлся идеальным местом для сокрытия темных дел.

Там волшебнику пришлось преклонить колено перед его Лордом, пришлось отчитаться о проделанной работе. Вольдеморт был более чем рад своему триумфу, а главное он был очень доволен Северусом, что последнему было только на руку. Однако отсутствие Драко Малфоя не прошло незамеченным. Тёмный Лорд допросил каждого, причем, допросил с пристрастием! Но мысли участвовавших в нападении на Хогвартс были «непорочны», если можно так выразиться, – никто не имел ни малейшего представления о местоположении «трусливого юнца». Пожалуй, только Северус мог пролить свет на эту тайну, но он умело подменил свои истинные воспоминания ложными. Впрочем, как всегда…

Но на этом дело не закончится, и Снейп это прекрасно осознавал, потому что за эти долгие годы, показавшиеся ему вечностью, он хорошо изучил своего Повелителя, возможно даже слишком хорошо… Лорд Вольдеморт не умел прощать в целом, а в частности…прощать предательства.

Лорд поручил разыскать Малфоя, живым или мёртвым, не важно! Это ответственное задание было поручено Роджерсу. И… разумеется, несколько дней беспрерывных поисков прошли впустую.

— Этот мальчишка не мог бы сам так хорошо затеряться! Ему кто-то помог. Назревает вопрос: кто? – шипел своим змеиным языком темный маг.

Тот-Кого-Нельзя-Называть был взбешен подобному бессилию, он никогда не мог себе и представить, что подобная мелочь, мелкая мошкара может омрачить его победу над стариком Дамблдором. И какую Победу…

— Он не отвечает на мои призывы, а это уже более интересно… Северус, что бы это могло значить?

Явный намек в голосе мог подразумевать только то, что Господин подозревает своего слугу. Действительно, по большому счёту, подозрение в содействии Драко в первую очередь падало на Северуса Снейпа, который ночью при возвращении из Хогвартса, как доподлинно было известно Вольдеморту, отстал от остальных Пожирателей Смерти ровно на минуту, а это наводило на кое-какие размышления… не так ли?

— Думаю, только то, что у него есть зелье, которое нейтрализует Ваши чары, мой Лорд, – покорно заключил мужчина.

— А кто мог дать ему подобное зелье, Снейп? Кто так смел и дерзок, что посмел бросить вызов мне? Ответь… – это шипение будоражило кровь.

— У парня довольно посредственные Зелья, так что, либо он нашел человека, который также гениален в Зельях, как и я, либо…

— Либо? Продолжай…

— Либо, мой Лорд, это зелье сделал для него я, – Снейп говорил это, глядя прямо в глаза своему Лорду, держа мысли полностью открытыми, что бы их можно было с лёгкостью прочесть.

Но Северус был гениален не только в Зельях. Также на высшем уровне у него были и Ментальные искусства, а, вот, Вольдеморт, видимо был ошибочного мнения о своих способностях в этой области магии, раз не подозревал ещё об одном таком опасном таланте своего любимого Пожирателя.

Тёмный Лорд сложил свои длинные белые пальцы «домиком», касаясь указательными пальцами щелевидного рта, и усмехнулся. Странное чувство юмора Снейпа всегда забавляло его.

— Ты свободен, Северус».

Всё. Одно дело для Снейпа было преодолено. Но оставалось ещё очень много нерешенных проблем, которые требовали незамедлительного рассмотрения, так сказать, «висели» на повестке дня. Главное, нужно было переправить Малфоя в другое место и хорошенько накормить, потому что слизеринец сидел только на одном зелье уже почти трое суток. Ситуация отягощалась тем, что Темный Лорд установил за домом Северуса и за ним самим непрерывную слежку, так, на всякий случай, если вдруг измотанный бегами Малфой придёт за помощью к своему учителю. Здесь явно действовал старый как мир принцип: «Доверяй, но проверяй»!

Но Снейп легко уходил от слежки, слава Мерлину, методы он знал!

Наконец, период бесконечных дезаппараций и прыжков с места на место был позади. Теперь Малфой в полной безопасности, в надёжном месте, о котором знали только три человека: Дамблдор, престарелая мадам и он сам. Первый не мог выдать тайны, по банальной причине своего полного отсутствия на этой бренной земле. Вторая, так как принципиально не покидала своего жилища и общалась только со своими кошками. А сам Северус молчал, потому что…хм, без комментариев.

_______

Время от времени каждого человека охватывает предчувствие. Это очень интересная особенность всего живущего на земле, необъяснимое явление. Взять, к примеру, животных. Как они узнают, что отмеренное им время вышло? И что пора умирать? Не известно…Но ведь каждое существо знает ответ на этот вопрос, и в положенный срок, ни минутой раньше, ни минутой позже отправляется в нужное место. Место, где уже годами складывали свои головы такие же как оно. А как насчет чувства опасности, которое возникает не задолго до стрессовой ситуации? Через это прошел каждый! Когда на сердце не спокойно, и кажется, что вот-вот ЭТО случиться, а что это будет уже не важно, потому что главное чувствовать и быть всегда готовым для того, чтобы выжить при столкновении с неизбежностью, которая всегда пытается застать тебя врасплох. И, к слову сказать, с лёгкостью застает, если ты слишком горд и самонадеян, чтобы доверять своей природной интуиции.

Этой ночью у Северуса Снейпа тоже случилось предчувствие (явное доказательство того, что ничто человеческое ему не чуждо). Ему вдруг показалось, словно его ожидает какая-то нежданная встреча. Но по людскому обыкновению, мужчина не прислушался к своим ощущениям и просто на просто отмахнулся от них, решив, что это плод его не выспавшегося и голодного организма. К тому же царапина на руке начала сильнее саднить. И он немного отвлёкся от философских мыслей на своего внутреннего мазохиста, который упорно продолжал травить себя, заставляя испытывать боль.

Сворачивая в последний поворот, ведущий непосредственно к его дому волшебник всё же вновь вернулся к этому неспокойному ощущению, затаившемуся минутой ранее в его душе. Он глубоко вздохнул, наполняя лёгкие воздухом, пропитанным ночной прохладой и каким-то посторонним мягким, словно манящим ароматом. Своим чутким носом зельевара, привыкшим с лёгкостью отличать друг от друга по запаху самые замысловатые травы, мужчина за доли секунды разделил аромат на его составляющие. Бергамот, чёрная смородина и бархатцы представляли начальные цветочные ноты. Ноту сердца – ни что иное, как ландыш, фиалка и роза. Ну, а в шлейфе – мускус, ваниль и сандал.

Легкое, почти невесомое возбуждение охватило его: это были её неизменные духи. Теперь он не мог ошибиться! Где-то здесь. Где-то рядом…она.

Вдруг от стены отделилась стройная, безусловно, женская фигурка. Луна осветила её, и кривая чёрная тень упала на грязно-серый асфальт. На ней была мантия сизого цвета, от чего в слабом мерцании ночного сияния романтик мог бы торжественно присвоить ей звание «робкой голубки»: слишком уж неуверенно она переминалась с ноги на ногу. Но Северусу Снейпу было не до нелепого романтизма, присущего неопытным юнцам впору пылкой, безудержной страсти, когда они только впервые познают прелести любви и вожделенной женщины.

Он знал: за ним следили, ровно, как следили и за его домом, так что на повестке сего вечера на уме у него было лишь одно восклицание: «Салазар! Как же мне надоело беречь эту глупую, обезумевшую от волнений за сына женщину, от роковых для неё неприятностей, имеющих место быть в будущем, и всё из-за того, что она снова по неосторожности решилась прийти ко мне с хлопотами о своём ребёнке!»

А может, он только хотел об этом подумать? Возможно… Даже, скорее всего! Северус самым бесстыдным образом обманывал сам себя. Он ни за что бы не сознался, что в первую секунду встречи его сердце пропустило удар. Как ни признался бы и в том, что не просто рад её приходу – он безумно счастлив! Счастлив, видеть её. Слышать её. Знать, что он ей нужен! Но, вот, мгновение.… И он уже ненавидит эту несчастную женщину! И всё только потому, что она снова напомнила ему о своём существовании. О том, что где-то под солнцем – вдали от него! – всё так же ходят её маленькие милые ножки.

Женщина, поняв, что её заметили, откинула с лица капюшон. Она была смертельно бледна. Казалось, эта белизна её в темноте была более впечатляющей, нежели струящийся молочный свет самой луны. Длинные блондинистые, почти серебристые волосы, плавной копной свободно спадали по спине, прямо как в юности. Мужчина порадовался и этому: он не любил эти её нелепые причёски, с которыми она блистала на приёмах и званых вечерах, газетных фотографиях. С ними она теряла то, что делало её именно его Нарциссой. Нарциссой Блэк! Только так. Хотя фамилия Блэк его тоже не слишком впечатляла (ввиду некого отпрыска этого злосчастного рода), но уж это гораздо лучше, чем Малфой!

Эта странная ночь предавала трогательный блеск не только звёздам, но и этой женщине.

Она подбежала к Снейпу и судорожно вцепилась в его плечи, придушенно шепча:

— Где он, Северус?! Где мой сын?!!

Мужчина внимательно посмотрел по сторонам, вглядываясь в темноту.

— Ты без сестры.

— Как видишь… – по её бешено колотящемуся в груди сердцу было видно, что она готова кричать, но скованная страхом быть подслушанной, не повышала голоса, – Почему ты ничего не писал мне? Случилось что-то ужасное?!! О, Мерлин, я так и знала…

— Я не доверяю корреспонденции тайны, касаемые моего Лорда. Я вообще не доверяю их никому.

— Я умоляю тебя, – из глаз её градом катились слёзы, – расскажи мне хоть что-нибудь… – она прижалась лицом к его плечу.

Он вздрогнул от этого случайного прикосновения.

— Предлагаю для начала пройти в дом, Нарцисса.

— Нет! Я немедленно хочу услышать, что с моим мальчиком! – она снова дергала ворот его мантии, кажется, она уже дошла до грани.

— Нарцисса, возьми, вот, – спокойно заметил Снейп, протягивая ей свой носовой платок, – Почему-то у тебя никогда не было с собой собственного.

Колдунья машинально протянула руку, принимая кусочек дорогого шёлка (Снейп не жил богато, но всегда предпочитал эксклюзивные и очень дорогие аксессуары и некоторые детали одежды, взять хотя бы его чёрную мантию или даже этот платок), но так им и не воспользовалась, скомкав его в руке. Солёные дорожки на её лице остались не высушенными, каждый раз обновляясь новым потоком крупных слёз.

— Ты слишком легко одета.

— Мне тепло, – её слова прозвучали несколько абсурдно, если учесть, что ночь была на удивление холодной, а под её лёгкой мантией, кажется, не было ничего кроме муарового платья.

— Прошу тебя, пройдём ко мне в дом. Я дам тебе стакан воды, или чего-нибудь покрепче. Заодно ты отогреешься, – тем временем проговорил волшебник.

— Но…

— Миссис Малфой, я продолжаю настаивать, – весомо закончил мужчина, показывая тем, что он больше не потерпит пререканий.

После железных ноток в его голосе женщина стихла.

Северус Снейп одобрительно кивнул и, приблизившись ко входной двери своего дома, одним мановением волшебной палочки, молча снял запирающие чары. Он повернулся лицом к своей гостье, она не двигалась с места, видимо в нерешительности. Он приподнял бровь, как бы вопрошая.

Нарцисса Малфой глубоко вздохнула. Она не собиралась сдаваться на половине пути, она обязательно выяснит всё, и именно сегодня, иначе просто сойдет с ума. Женщина не могла ни есть, ни спать, она всё время думала о своём единственном сыне. Её подсознание рисовало страшные картины, насылаемые неведением, но она с завидным упорством гнала их от себя.

Она легко взлетела по немногочисленным ступенькам, напоследок обернувшись через левое плечо на пустынную улицу – за ней наблюдали, она чувствовала это кожей. Кажется, она так и не смогла отделаться от «хвоста». Но теперь было уже поздно что-либо менять, и она вошла в темноту помещения.

Мужчина зашёл следом за ней. Щелкнули затворы.

Он жестом предложил гостье, помочь раздеться. Она, словно испугавшись ощутить его руки на своих плечах, несколько раз отрицательно покачала головой, отскочив на шаг.

Их взгляды скрестились. Прихожая наполнилась тяжелым молчанием. Неловкость?

Дежавю. Они были наедине. В этом доме. Первый раз за двадцать лет.

Прошлый год не в счет, потому, что присутствие Беллатрикс в корне делало их встречу официальной. Равной таким же безликим и пустым их столкновениям в многолюдных местах. Хотя нет! Были ещё и встречи в доме Малфоев. Но там, на территории Люциуса, Снейп чувствовал себя просто омерзительно, словно его помещали в чан с грязью. К нему будто липли эти гаденькие ухмылочки Малфоя, когда он оставлял их одних в комнате. Он обожал измываться над их чувствами, смакуя, затравленные взгляды Нарциссы и нервно пульсирующую жилку на виске Снейпа. Люциусу не о чем было беспокоиться: он уже был победителем. Он уже обладал своим трофеем – женой. И теперь его уязвлённоё самолюбие требовало сложно-страстной игры… Требовало дикой, безудержной мести за свой давний позор. Пусть он не получил право первообладателя, зато он сполна самоутверждал своё эго. А если вспомнить это треклятое Рождество! Ме-ерлин!! Северус был близок к самоповешанью. Но, помнится, он старался развеселить бедную Нарциссу. Кажется, ему это удалось… Вроде бы она смеялась. Он точно не помнил: всё было как в тумане.

Нарцисса решила не поддаваться безумию. Не поддаваться искушению. И дабы избежать тягостной нелепости, снова накинулась на него. Холл наполнился приглушенными голосами двух волшебников:

— Где он?! Отвечай!

— Не имею ни малейшего понятия, – невозмутимо ответил волшебник. Он играл.

— Ты лжёшь!!

— Неужели ты думаешь, что Лорд сам не задавал мне этот же вопрос?

— Я… – женщина слегка растерялась, услышав это.

— И ты полагаешь, что он отпустил бы меня живым невредимым, зная, что я помог бежать предателю?

— Не смей! – её глаза опасно вспыхнули, – Не смей называть моего сына предателем! Он просто ребёнок… ребёнок, от которого потребовали слишком много.

— Нарцисса, что за святая наивность? Твой мальчик вырос, причем уже очень давно, а то, что ему пришлось перенести за последнюю неделю, окончательно сделало из него мужчину. И не буду скрывать, с ним стало интересно разговаривать. Даже мне, – последнюю фразу он сказал еле слышно.

— Значит, ты больше не отрицаешь, что знаешь, что с ним всё в порядке?

— Я больше ничего тебе не скажу пока…

— Да…

— Пока ты не докажешь мне, что ты действительно Нарцисса Малфой.

— Что ты имеешь в виду? – опешила женщина.

— Что если ты не та за кого себя выдаешь? Что если ты, например, Беллатрикс, которая приняла оборотное зелье, и решила разузнать у меня кое-что о племяннике для своего Господина? – говоря всё это, Северус начал наступать на женщину так, что ей пришлось, отстраняясь от него, упереться спиной во входную дверь.

Они оказались стоящими слишком близко, он нависал над ней будто коршун, загнавший свою добычу. Колдунья подняла на него серо-голубые глаза загнанной шиншиллы, затаив дыхание, и сжалась в комочек. Мгновение… Взгляд утонул во взгляде. Почему он всегда умел так опасно гипнотизировать? Кажется, ещё секунда и он раздавит хрупкую, словно хрустальную, женскую фигурку своим превосходством.

Нарцисса не на шутку испугалась! Так, вот, он значит какой, когда хочет быть жестоким. Чего от него можно ожидать в такой момент? Загадка… Но вдруг у женщины в сознании вспыхнул протест, озаряющий всё её существо ярчайшим пламенем. «Как он может? Как он смеет, обращаться со мной подобным образом? Ведь и я тоже могу быть опасной… Я тоже могу ранить его сердце! Только я… Тогда для чего он мучает меня?! Я мать!! Я хочу знать, что он сдержал слово и что с моим Драко всё хорошо. Он обещал позаботиться о нём, в конце-то концов, разве не так? Так! И что же… зачем этот фарс? Какие цели он преследует? Мне надоело вечно опасаться и трястись в ужасе за жизнь одного из самых любимых для меня людей! Съешь и ты горькую пилюлю, мой дорогой…»

Нарцисса отвела взгляд и едко улыбнулась. Снейп понял – она приняла вызов!

— Хочешь доказательств? – зашипела она, прожигая его глазами, – Так получи! Что ты скажешь мне, если я вспомню один пасмурный день двадцатилетней давности? Что ты скажешь мне, если я вспомню одного чёрноволосого юношу с пылающими щеками и устами, шепчущими признания в любви? – теперь уже она нещадно наступала на мужчину, путающегося ногами в полах своей мантии, – Что ты скажешь мне, если я вспомню одну белокурую заплаканную девушку, бросившую своего новоиспеченного мужа в день свадьбы? Что ты скажешь мне, а, Северус?

— Прекрати!!

— Так останови меня.

— Я…

Как назло, кажется, именно в эту секунду самый искусный шпион, какого доводилось носить на себе этой грешной земле, растерял всё своё самообладание и красноречие перед ней, видимо не зря мудрецы издревле говорили, что «все в руках человека, человек в руках женщины!»

— Тебе нечего ответить? Разве ты больше не хочешь доказательств?

Снейп, глядя на неё стеклянными глазами, отрицательно покачал головой.

Своими словами она не просто вонзала кинжал ему в грудь: она ещё и с жестоким сладострастием принялась поворачивать его в ране.

— Нет? А я всё равно дам тебе их, – она всё еще шептала, но теперь в её голосе стали проскальзывать уже совсем садистские нотки, – Я, всё-таки, напомню тебе, что сказала тому парню блондинка: «Je toi aime! Mais tout ne`st pas rose…du train que nous allons…»[Я люблю тебя! Но не всё розы… при нашем образе жизни…], – доверительно закончила она.

— Довольно!! – зло прорычал Снейп.

Эти воспоминания причиняли ему почти физическую боль. Он всю жизнь пытался вычеркнуть ту девушку из своей жизни, как нечто являющееся причиной своей уязвимости, но не смог. Это было единственным чего он не смог сделать, а всё чего он добился, не имело для него совершенно никакого значения, потому что было бессмысленно, ведь его «смысл жизни» волей рокового стечения обстоятельств был однажды навсегда потерян для него.

Те картины молодости, которые сейчас заставила вспомнить его эта женщина в сизом одеянии, напоминали о том, что он ещё может ЧУВСТВОВАТЬ. Он уже успел забыть, как это оказывается… больно.

— Довольно! Я верю тебе, Нарцисса. Это, безусловно, ты, – лицо Северуса вспыхнуло краской гнева. Впервые в жизни, и в последний раз! он почувствовал, что готов применить физическое воздействие к особе женского пола.

Стоя напротив него, загипнотизированная его взглядом, она ощущала себя мятежной преступницей, в ожидании приговора. Она только что поступила очень подло, заставив Снейпа пережить ТОТ день из их жизни вновь.

— «Но он сам виноват, – утешала она себя, – Затеял эту глупую игру с не узнаванием, ведь он с первого взгляда понял, что это я. Не мог не понять!!»

Снейп вновь расправил плечи и принял самый невозмутимый вид. По крайней мере, за эти годы он научился мгновенно брать себя в руки.

— Прошу за мной, миссис Малфой!

Сейчас она была слишком поглощена переживаниями за сына, что бы щадить чувства другого человека. Даже если этим человеком был он. Как всё-таки время меняет людей – материнство, например, накладывает особые обязательства.

Женщина покорно проследовала за ним в маленькую гостиную его скромного жилища, очень похожую на плохо освещённую, обитую войлоком палату в психиатрической лечебнице. Здесь всё было точно также как и почти двадцать лет назад, также как и год назад. Здесь вообще ничего не менялось: Снейп был консерватором до мозга костей.

Стены были полностью уставлены книгами, по большей части в старых чёрных или коричневых кожаных переплётах. В центре помещения, в тусклом пятне света, льющегося от люстры со свечами, расположенной на потолке, скромно сгрудились потёртый, изъеденный молью диван, старое, ветхое кресло и шаткий стол со свечой на нём. Место имело заброшенный вид, как будто здесь обычно никто не жил.

Снейп указал Нарциссе на диван. Гостья присела на самый краешек.

Она смотрела на него. Всё такой же худощавый. Бледная кожа, чёрные до самых плеч волосы, бездонные чёрные глаза, орлиный нос, некрасивый рот, выступающий кадык – она помнила каждую дорогую ей черту.

Женщина больше не задавала вопросов. Она знала, что он и так полностью удовлетворит её любопытство, и главное, что с её мальчиком всё хорошо, потому что его глаза не могли лгать. Кому угодно только не ей…

— Мартини или Эльфийское вино?

— Вино.

— In vino veritas [Истина в вине], – ответил Снейп по латыни.

— Ты прав. А разве это не то, что мне сейчас нужно?

Колдунья сделала небольшой глоток и поставила бокал на столик, выжидающе глядя на собеседника.

Он никак не прореагировал на её взгляд. Комнату затопило молчание. На улице еле слышно скрипнула чья-то дверь. В одном из соседних домов кто-то начал играть на рояле. Скорее всего, какой-нибудь одинокий престарелый маг, страдающий бессонницей, и полным отсутствием музыкальных способностей; и до них доносились звуки «Donna e modile» [примечание автора: «Сердце красавицы склонно к измене» из «Риголетто» (ит.)] пропущенные – и тем самым как бы очищенные от грехов исполнения – сквозь стены убогого котеджика Снейпа. О движении времени говорило только скачкообразное развитие мелодии. В остальном же свершилось невозможное: История застопорилась, застыла в живой картине или скорее в фотографическом снимке.

Вдруг Северус Снейп, сидевший на кресле, словно что-то вспомнив, направил свою палочку на заставленную книгами стену у себя за спиной, тем самым, возобновляя бег времени. Руша мгновение. После чего раздался стук, и в ней распахнулась потайная дверь, открыв узенькую лестницу. Вопреки всеобщему ожиданию на ней не оказалось маленького сгорбившегося человечка с влажными глазками и неприятной улыбочкой.

Мужчина, так и не обернувшись, лениво проговорил:

— Интересно, где это Червехвост. Может, решил сжалиться надо мной и сдох?

— Боюсь, что он не доставит тебе такого удовольствия.

Снейп криво улыбнулся.

Она снова взяла бокал, но отпивать больше не стала. А он смотрел на её руки: они всегда ему нравились. Такие красивые, аккуратные, сегодня затянутые в длинные лайковые перчатки. В его памяти навсегда застыл образ этих кистей, в легком полете бриза пробегающих по струнам арфы. Нарцисса Блэк (именно Блэк, потому что Нарциссу Малфой он никогда в жизни больше не видел ни за одним музыкальным инструментом) от природы обладала абсолютным слухом. А ещё у неё был потрясающий воображение божественный талант художника, но она всегда почему-то рисовала картины только в чёрно-белых тонах.

— Ты сегодня очень хорошо выглядишь.

— Северус, твоя лесть здесь не к месту, – с горьким смешком ответила женщина, – Во-первых, у меня пропал сын, и я прорыдала в подушку всю неделю! Во-вторых, наш Лорд несколько раз врывался в мой мозг, пытаясь узнать что-нибудь о Драко. Мой муж в Азкабане… – при словах о её супруге мужчину перекосило. Он попытался это скрыть, но кажется безуспешно, потому что Нарцисса запнулась на полуслове, в нерешительности, не зная продолжать ли ей дальше или… Но, видимо собравшись с духом, разумно заключила, что за столько лет ему бы уже пора было привыкнуть, как и ей, к этому обстоятельству, – Позор на всю семью – счета опечатаны! Я впала в немилость…Но и это ещё не всё! Этот отвратительный Грэйбэк всё это время не давал мне и шага ступить, без его ведома. Северус, я устала от постоянной слежки, а ты утверждаешь, что я хорошо выгляжу? – усмехаясь, закончила она.

— Ты знала о том, что Темный Лорд приказал наблюдать за тобой, и всё равно пришла?

Мужчина почти никогда не изменял своей привычке, отвечать вопросом на вопрос.

— А что мне оставалось делать? Мне не по силам более оставаться в неведении.

Волшебник встал со своего места и подошел к окну. Через пыльное стекло все же легко можно было разглядеть за деревьями напротив его дома два желтых глаза оборотня Фенре, который пришел по следу Нарциссы. Он знал, что где-то там же находится и Амикус (полноватый мужчина со странным косым хитрым взглядом), следивший за его домом. Это надсмотрщики, из которых первый, как мужчине доподлинно было известно, обладал чутким слухом, поэтому Северус не стал обсуждать с Нарциссой что-либо на улице или в холле, а второй умело читал по губам. Но Снейп задернул шторы и отрезал последнему возможность подслушать разговор.

— Я готов рассказать тебе всё, что ты хочешь услышать. С чего мне начать?

— Начни с вашего общего побега из Хогвартса. Основную предысторию я знаю.

— Я думаю, ты уже догадалась, что с Драко всё в полном порядке.

— Да, иначе ты с самого начала нашего разговора повел бы себя по-иному.

Волшебник слегка раздосадовался такой предсказуемости с его стороны в глазах Нарциссы, но в ответ лишь усмехнулся.

— Ты не боишься, что Тёмный Лорд с помощью силы мысли сможет вытянуть из твоей прелестной головки, нужную информацию о местонахождении твоего сына? Ведь эти двое за окном обязательно доложат ему, что ты была у меня. Сможешь ли ты противостоять его воле?

— Уже нет такого, чего бы я не сделала! Однажды мне уже приходилось лгать Господину ради тебя, неужели ты думаешь, что я не смогу сотворить подобное ради собственного ребёнка? Тем более что у меня был хороший учитель, – и она слегка кивнула ему.

— А у меня была способная ученица, – он кивнул в ответ, – Но не слишком ли смелые речи ты сейчас произносишь?

— Мне мой единственный сын дороже мира без магглов и грязнокровок, и самого Вольдеморта тоже, ты должен это понимать, Северус, ты же так давно меня знаешь.

— Порой мне кажется, что мы даже не знакомы, что ты мне чужая…

— Теперь так и есть. По крайней мере… так должно быть, – сказала колдунья, перебирая тоненькими аристократическими пальчиками золотую цепочку на шее.

Он задумался над услышанным.

Его время ушло… Ушло много лет назад.

— Ты всё ещё продолжаешь носить эту безделицу? – безразличным тоном, меняя тему разговора, поинтересовался мужчина, указывая взглядом на предмет в её руках.

— Разумеется. Это же подарок моего покойного кузена.

— Что-то не припомню, чтобы вас связывали крепкие родственные чувства.

— Так и было, но сохранить эту вещь, было его последним желанием перед смертью – выполнить его мой родственный долг.

Северус Снейп отошел от окна. Прошелся один раз вдоль комнаты и начал рассказ…

Он поведал ей частично и кратко, о том, как ему удалось помочь Малфою сбежать и надёжно спрятаться, а ещё он умолчал об их систематическом недоедании и недосыпании, благоразумно решив не терзать чувствительное материнское сердце.

У Нарциссы перехватило дыхание, когда она слушала эту историю. Она прижала кончики пальцев к губам и так ни разу и не шелохнулась, а в глазах у неё стояли слёзы. Как только мужчина окончил своё повествование, волшебница подскочила с дивана и рухнула ему в ноги, попутно целуя его оцарапанную руку.

На непроницаемом лице Снейпа невозможно было прочесть ничего. Даже вспыхнувшая с новой силой боль в его ладони не могла исказить его черт, потому что он её просто не заметил, ведь она была лишь вспышкой, меж тем, как пожар в его сердце имел куда более испепеляющую силу, нежели мелкое физическое «неудобство».

— Северус, ох, Северус, спасибо! Ты снова помог ему, спас моего Драко, – слова её мешались со всхлипываниями, а рука мужчины была уже мокрой от слёз, – Спасибо…Что… что я могу сделать для тебя? Чем отплатить за твоё великодушие?

— Мне ничего не нужно, Нарцисса, тем более что я давал тебе Нерушимую Клятву.

— Но защищать его вне стен школы в неё не входило, и само то, что ты согласился поклясться для меня… это жертва, Северус… – она снова прильнула губами к его ладони.

— Спасти Малфоя-младшего было моим долгом, – сказал волшебник, пытаясь поднять её с колен.

— Я готова сделать для тебя всё, что ты только пожелаешь. Скажи мне, чего ты хочешь больше всего на свете, я клянусь тебе, что выполню все твои прихоти…

— Нарцисса, я уже сказал тебе, что… – но она не дала ему закончить.

Её глаза засияли, будто был найден самый логичный выход.

— Ничего не говори, я знаю, что я в силах сделать для тебя.

И она начала расстегивать его брюки. Первые несколько секунд мужчина не мог пошевелиться, не мог отвести от неё потерянно вопрошающий взгляд: так смотрит человек на внезапно обвалившуюся каменную стену, которая – пройди он там секундой раньше – погребла бы его под собой; и так смотрел профессор Снейп на эту игру случая – элемент, который мы чаще всего недооцениваем и вместе со всяким мифологическим старьём отправляем на чердак сознания, – на эту непостижимую случайность, ставшую плотью, на эту раздвоившуюся, как в сказке, женщину… Одну такую холодную и степенную на протяжении двух прошлых десятилетий и на такую милую, и по прежнему желанную в это затянувшееся мгновение. «Что же сейчас происходит?» – Задавал Северус себе один и тот же вопрос.

Тем временем волшебница добралась уже до его нижнего белья. Но он не мог, не мог понять её странного жеста… и молчать больше тоже не мог. Он резко оттолкнул от себя женские ручки и застегнул штаны. Видит Мерлин, титанических усилий ему стоило это решение. Одно успокаивало – оно было единственно верным. Почему? Да потому что их время действительно ушло много лет назад. Потому что он не хотел довольствоваться тем, что на сегодняшний день она могла предложить ему.

Но всё же то, что сейчас происходило в его доме – должно было произойти. Всё те слова, которые они сказали друг дружке сегодня – должны были быть произнесены. Именно СЕГОДНЯ два человека во всей вселенной должны поставить последнюю точку в бесконечном многоточии своих затянувшихся отношений. Или сейчас или никогда. Возможно, это надо было сделать много лет назад, но тогда они боялись порвать то невидимое, что связывало их сердца, заставляя биться в унисон даже на расстоянии. А теперь, находясь в этом домике, где и было положено «начало конца», они могли бы, если бы захотели, попытаться построить всё заново, собрать по осколкам собственные жизни, тем более что обстоятельства, кажется, стали складываться в их пользу (Люциус вполне мог быть приговорён к поцелую дементора). Но они оба знали – мужчина просто уже признался сам себе, а она, видимо, нет – что даже если и можно склеить разбитую фарфоровую вазу, так чтобы она стала равноценна прежней, то разломанные чувства уже никогда не станут теми, что были когда-то, даже если ты великий маг и можешь почти всё. Твои чувства как раз и приходятся на это пресловутое ПОЧТИ. Так, что теперь пытаться воскресить их растоптанные жизнью и злым роком отношения, их святую веру в любовь, было бы, мягко говоря, похабно. И это уже ни к чему. Их линии судьбы более не пересекаются, и не, потому что они параллельны, а потому что они находятся в разных плоскостях.

Однажды она сказала ему: «Там, где нельзя больше любить, нужно пройти мимо»!

Почему же теперь она сделала этот глупый, насквозь пропитанный пошлой мелодрамой шаг? Наверное, просто забылась… Он обязан был привести её в чувства!

— Нарцисса!!! Ты, верно, помутилась рассудком?!!

— Почему? Я же знаю, что именно об этом ты и мечтал последние годы.

— Во-первых, да будет тебе известно, я хотел вовсе не ЭТОГО!! Во-вторых, – Снейп был жутко зол на неё, за то, как именно она пыталась его «отблагодарить», словно он какое-то чудовище, – Всё!! Хватит, поднимайся с пола! – он резко дёрнул её вверх, ставя на ноги.

Она неустойчиво пошатнулась, видимо оттого, что у неё голова пошла кругом от такого количества выплаканных слёз и последних переживаний, которые окончательно выбили её из колеи. Лёгкая тошнота подступила к горлу. Северусу пришлось придержать её за плечи, чтобы она не потеряла сознание.

— Нарцисса, посмотри на меня. В глаза смотри! Тебе плохо?

— Я…прости… – её глаза под светлыми ресницами были виновато потуплены; но на ресницах он увидел – или угадал – слёзы.

— Нет, не говори ничего: тебе сейчас вредно. Посиди здесь, – сказал он, усаживая её в кресло, – Сейчас я принесу воды.

Когда он подал ей стакан, она послушно осушила его до дна. Сам Снейп сел рядом на диван. Поставив локти на стол, он сцепил свои длинный пальцы в замок и опёрся на него лбом, прикрыв глаза. Женщина ещё раз судорожно вздохнула, и после… В комнате повисло молчание.

Каждый в эти тягостные, напомнившие об ушедшей юности и близости минуты думал о своем.

Северус сейчас ненавидел Нарциссу за то, что она сегодня опять заставляла его вспомнить то, что он так давно запрятал в глубинах своей памяти. Он потратил двадцать лет на то, чтобы внушить себе, что старое прошлое должно похоронить своих мертвецов, а, вот, она пришла одна, и всё разрушила.

Ненавидел, за то, что она снова заставила его чувствовать, снова…любить.

«Любовь» – страшное слово для Северуса Снейпа. Его, пожалуй, он презирал больше всего на этом свете. Даже больше своей постылой жизни, которую не жаловал уже с очень давних пор.

Нарцисса знала, что будь его воля, Северус бы запретил ей вообще к себе прикасаться, заговаривать на запретные темы.

Колдунья уже усмирила сердце, бьющееся пойманной птицей, поправила на себе сбившуюся мантию и ещё раз глубоко вздохнула, окончательно успокаиваясь. Она только что осознала, какую идиотскую ошибку она совершила, пребывая в счастливом отчаянии, пару минут назад, пытаясь…

— Я просто устала, – сказала она вслух.

— Послушай, Нарцисса. Я не хочу, чтобы ты оправдывалась передо мной, потому что это ниже твоего достоинства и…давай забудем. Как и тогда.

Она слушала его молча и закрыв глаза, а он продолжал:

— Я догадываюсь, о чём ещё ты можешь меня попросить. Поэтому я заранее соглашаюсь и клянусь сделать для него всё, что будет в моих силах. А теперь тебе… лучше уйти.

— За дверью меня ждёт Грэйбэк, а я совсем не хочу снова видеть его гадкую физиономию, – вдруг отстранённо проговорила она.

Что это? Попытка остаться?

— Ты вполне можешь уйти через…

— Ты вновь предлагаешь мне покинуть твой дом через чёрный ход? – жесткие интонации в её голосе выдавали возрастающее раздражение.

— Ты всё ещё помнишь, что сказала мне в тот день? Перед тем, как Люциус вломился в мою дверь, чтобы украсть тебя.

— Украсть? Он пришел к тебе, чтобы забрать СВОЁ, ведь я на тот момент уже была окольцована, – сказала, она грустно улыбаясь.

Слёз больше не было. Ничего не было.

Снейп не захотел её слушать и отвернулся. Он не желал более ни самообмана, ни слов, ни оправданий, ни напоминаний о минувшем… Ничего! Он тоже устал. Постарел душой, но на его сердце не было морщин (там их и не бывает; закон жизни, знаете ли), там были лишь одни уродливые рубцы, которые не исчезнут…

«Однажды не достигнув желаемого, они сделали вид, что желали достигнутого».

Женщина поняла его такой чересчур красноречивый жест, и поэтому продолжила не сразу. Она поймала его колючий черный взгляд своим серо-голубым, и только после этого спокойным голосом произнесла:

— Я помню всё, что говорила тебе, Северус, и то… что говорил ты… Тем более в моей памяти до сих пор живёт тот день и та…Хм, впрочем, теперь это уже не важно. Теперь это уже история. Да, мой друг… очень давняя история…– она печально посмотрела на одинокое пламя догоравшей на столе свечи.

Видимо только что она тоже призналась себе в чём-то слишком важном.

А в этот самый момент в ночном небе над Лондоном разбились, одна об другую, две звезды.

И Нарцисса Блэк Малфой, накинув на голову капюшон, направилась к выходу. Лишь в дверях она повернулась и холодно проговорила:

— Я леди! А леди входит и выходит только через парадную дверь. Как и тогда, – она чуть кивнула в знак прощания головой, – Северус. В любом случае, ты обещал позаботиться о нём, и я верю тебе.

Снейп было, поднялся ей на встречу, но она выставила вытянутую руку вперёд, этим жестом останавливая его порыв.

— Не провожай меня, я уверена, что найду выход.

Сегодня он сам прогонял её из своего дома, своей жизни. И она уходила, потому что не принадлежала ему. Опять… Уходила снова и снова… Ускользала теперь уже навсегда. Чёрт! Возможно, когда-то он мог стать другим человеком, но не теперь, не сейчас… Но именно сегодня он не мог отпустить её, не сказав, как ему казалось самых важных слов…

— Нарцисса!

— Да, – она ещё раз посмотрела на него. Последний раз.

— Сегодня я сразу узнал тебя. Как только увидел силуэт вдали, понял – это ТЫ, а то, что я заставил тебя…

— Не надо, Северус. Я всё знаю, – сказала она, прерывая поток его оправданий.

Он умолк. Она потянулась к дверной ручке.

Женщина только, только вышла из гостиной, даже не успела отпустить, придерживаемую пальчиками дверь, как вдруг опять…

— Нарцисса, – было сказано очень тихо.

Почти шепот. Последняя попытка? А, может, ей послышалось? Неважно. Не имеет значения: она не остановилась.

Она не хотела больше смотреть на него. Боялась. Страшилась прошлого. Опасалась настоящего. Боялась дать слабину и остаться, потому что приходила совсем ради другого. Ради сына.

Не пожелала более изменить себе! Такая непростительная вероломность допустима, когда тебе семнадцать, когда вся жизнь впереди и ошибки не кажутся такими непоправимыми, даже… если на безымянном пальце левой руки заветное кольцо брака. Но не теперь… спустя столько лет. Теперь это кольцо, оно… обязывает. Сковывает. Давит.

Снейп понял это её нежелание взглянуть на него. Он всегда её понимал и… не понимал одновременно. Забавно? Вовсе нет. Ему не до шуток.

Их время ушло…

Она покинула его дом, так и не прикрыв за собой входную дверь.

В кулаке у неё был зажат его шелковый платок. Как напоминание…

~~~* * *

~~~

Массивные напольные часы только что отбили три часа по полудню. Звон стих, и снова послышалось мерное пощелкивание золотых стрелок.

Комната, где они находились, была искусно и дорого обставлена – достаток хозяев проскальзывал даже в самых незначительных мелочах и деталях: портьера с замысловатой драпировкой и черной бахромой с кистями, золотые гобелены, мебель из ценного красного дерева. Всё по высшему классу. Значит, дом принадлежит какой-то именитой древней семье.

В центре помещения широкая, овалообразная кровать с молочным велюровым балдахином.

Поперёк кровати на животе лежала молодая девушка, с согнутыми в коленях ногами. Она глубоко вздохнула и перевернула пожелтевшую страничку книги, прочитываемой ей неоднократно на протяжении, вот, уже нескольких лет.

В комнате раздался странный хлопок, и возле порога из воздуха материализовалась миниатюрная домашняя эльфийка с очень взволнованным выражением на лице.

— Мисс, Панси, – позвала она тихонько.

Девушка не отозвалась, а лишь перевернула очередную страницу.

Существо, разумно заключив, что его, скорее всего, не расслышали, неуверенно крякнуло, и, набрав в грудь побольше воздуха, сделало очередную попытку достучаться до обитательницы комнаты:

— Мисс, Панси.

Ответа опять не последовало. Эльфийка совсем растерялась, неуклюже почесала за ушком и сделала шаг вперёд.

— Стой там, где стоишь, – приказал голос с кровати.

Юная барышня даже головы не повернула в сторону своей забавной служанки, и то, как она догадалась о её приближении, осталось загадкой. Было у девушки такое свойство – она всегда чувствовала даже самое незначительное движение в свою сторону, даже если стояла спиной к собеседнику.

Маленькая эльфийка затряслась и сперепугу отскочила на шаг.

— М-мисс, Панси, п-простите, но вам велено спуститься в Чароидную залу.

— Кем велено? – сказала девушка, внимательно глядя на одну и туже строчку в книге, за которую цеплялась взглядом, вот, уже пару минут.

Лишь со стороны она могла показаться своенравной и жестокой хозяйкой, со скучающим видом почитывающей очередной глупый роман. Но это было далеко не так! Внутри у Панси Паркинсон всё похолодело, словно её стержень, её неизменная опора, должны были треснуть, причём прямо сейчас, сию же секунду, стоит эльфийке произнести только одно ненавистное имя… Девушка боялась услышать ответ прислуги.

— Вас просит госпожа Соломе. Вы спуститесь, мисс?

Сердце Панси замерло и… отпустило, вынужденное продолжать биться, не смотря ни на что. Девушка прикрыла глаза и перелистнула книгу на следующую страницу, не дочитав прежней. Таким образом, она пыталась успокоится, но, кажется, ей для этого не хватит и всей библиотеки в доме Паркинсонов.

— «Что-то обязательно будет», – сказала она себе сегодня за утренним туалетом.

У слизеринки с утра было это дикое предчувствие чего-то страшного. Вот, оно и подтвердилось.

Она понимала, что одними расспросами о Драко дело не закончится.

Драко Малфой… её жених. Это даже не обсуждалось: они были обещаны родителями друг другу с пелёнок, поэтому Панси и в мыслях себя не представляла под венцом с кем-нибудь другим. Её семейство уже давно пересчитало галлеоны Малфоев, а те в свою очередь акции и облигации Паркинсонов, так что по обоюдному согласию те и другие заключили, что не стоит терять подобный куш.

А она его вовсе не любила: невозможно любить такого эгоистичного ублюдка как он! Тогда для чего же все эти томные взгляды, показные поцелуи? Для чего эти свидания, держания за руки, подарки ко дню Святого Валентина? Для чего она так часто перебирала пальчиками его мягкие платиновые волосы, когда его голова покоилась у неё на коленях? Для чего?! Ответ очень прост: наследникам семей их круга в детстве слишком доходчиво объяснили значение слова этикет!

А Панси… Панси была превосходной ученицей и актрисой. Впрочем, Драко ей в этом никогда не уступал.

Но всё же было между ними что-то такое… такое… невозможно объяснить что. Это как вдруг захотеть от какого-нибудь вселенского горя броситься вниз с высоченной скалы в снежных горах. И, вот, когда от пропасти тебя отделяет шаг… чьи-то сильные руки подхватывают тебя за миллиметр от гибели, и тебя трясут за плечи, что-то кричат, ругают, обвиняют в непростительной глупости. А ты отбиваешься, кричишь в ответ проклятья, уверяя его в том, что хочешь умереть, а тебе помешали, но ты всё же готова расцеловать его за то, что он спас тебя и ты вновь живёшь… Такую бурю эмоций испытываешь, когда сталкиваются две сильных личности, не готовых уступать, но цепляющихся друг за друга.

Но, вот, как объяснить это чувство, она не знала. Поэтому просто чувствовала! и ненавидела Драко за то, что из-за него у неё такие неприятности. Хотя, неприятности, это ещё мягко сказано.

Всю эту неделю она варилась в настоящем аду – давление семьи, оскорбления в адрес Малфоев и ко всему прочему её даже хотел навестить сам Темный Лорд! И явно не для того, что бы вести светские беседы на тему скверной погоды. Панси отличалась острым умом и четкой логикой, поэтому без труда заключила, что этот опасный человек желает использовать на неё Окклюменацию. Но визит в последний момент был отменён, это позволило девушке вздохнуть свободнее. Как она узнала после от отца, за неё вступился её учитель Северус Снейп.

Девушка поднялась на ноги и подошла к огромному во всю стену окну. Яркие лучи летнего июльского солнца, подсвечивали зеленые листы раскидистого вяза, произраставшего невдалеке от небольшого озерца, вот уже две сотни лет, окрашивая их нежно-золотым цветом. Панси прислонилась лбом к горячему стеклу и прикрыла глаза, предчувствуя неизбежный и серьёзный разговор, не заметив, как книга выскользнула у неё из рук.

Она с глухим звуком стукнулась об пол. На корочке значилась надпись: «Jane Austen «PRIDE AND PREJUDICE»» [примечание автора: «Джейн Остен «ГОРДОСТЬ И ПРЕДУБЕЖДЕНИЕ»» (англ.)].

Тем временем маленькое существо стояло на ковровой дорожке возле входа и растерянно хлопало глазками.

— Поди прочь, – спустя минуту сказала девушка, так и не сдвинувшись с места.

— Но, м-мисс, каким будет ответ?

— Разумеется, да, – гулко отозвалось от стекла.

Домашняя эльфийка затряслась – она всегда так трепетала в обществе своей странной хозяйки. Со старшей госпожой всё было предельно ясно: нужно было выполнять поручения вовремя, никогда не лгать, делать комплименты, и можно было спокойно продержаться без наказания дня четыре. А эта юная мисс была хмура, молчалива и каждый её шаг оставался тайной до его свершения, так что все её желания и поступки не возможно было предугадать, а это самое настоящее проклятье для прислуги.

— Ты все ещё здесь, Бланка.

— Мисс, есть ещё кое-что…

— И долго ты собираешься испытывать моё терпение?

— Понимаете, мисс Панси, госпожа приказала вам надеть ваше новое вишнёвое атласное платье и болеро из парчи…

— К чему такой официоз?

— П-простите меня, м-мисс, увы, но я не могу сказать вам, – ответила Бланка, неистово дёргая себя за торчащие ушки.

Эти самобичевания домовиков воистину бывают забавны.

— Я приказываю.

— Нет, мисс, умоляю вас, не заставляйте меня отвечать вам, – взмолился писклявый голосок, – Иначе моя госпожа накажет меня, я не могу нарушить её повеление.

— Твоя госпожа? Значит, меня ты ни во что не ставишь? – опасно прошептала Панси.

— М-мисс, умоляю, – заикаясь, пробормотала Бланка, падая на колени, – Умоляю, войдите в положение…

Панси медленно подошла к прикроватной тумбочке и подняла с неё свою волшебную палочку.

Эльф судорожно вздохнула и, поперхнувшись большим потоком воздуха, через кашель вновь начала причитать:

— Не могу, п-простите… простите… госпожа, п-помилуйте…

Девушка всё также степенно приблизилась к служанке с палочкой в руках и медленно опустилась перед ней на одно колено, чтобы их глаза оказались на одном уровне. Эльфийка затряслась пуще прежнего. Она зажмурилась, испугавшись той опасности, которая так бешено бурлила в тёмно синих глазах юной Паркинсон.

Панси улыбнулась произведенному эффекту и, захватив своими пальчиками самый кончик маленького эльфийского ушка, больно сдавила его – так делают взрослые, когда застают на месте преступления своих нашкодивших отпрысков – затем наклонилась ближе и доверительно зашептала:

— Если ты не ответишь мне на мой вопрос, то я тебя, никчемное создание, подвешаю за твою худенькую, кривенькую ножку над камином, – после этих слов молодая служанка чуть не заплакала, – И буду жарить на вертеле, пока твоя предательская душонка не отправится на небеса следом за твоей бабкой! Пусть земля ей будет пухом: святая была эльфийка.

— Н-не надо. Будьте м-милосердны.

— О, нет! Я настроена сдержать своё обещание. Ты же прекрасно знаешь: я не бросаю на ветер своих слов. Они мне слишком дороги…

— Гости!!! – прокричав это, домашний эльф, начала бить себя кулачками по голове, в неистовом порыве пытаясь наказать себя за непослушание перед старшей хозяйкой имения.

— Ну, хватит. Перестань, – Панси отвела её ручки за спину, – Ты не сделала ничего предосудительного, – Бланка всхлипнула последний раз и успокоилась, не ожидая такого участия к своей персоне со стороны молодой госпожи, – Гости? Значит, к нам кто-то пришел. Кто?

— Н-нет, нет, нет. Бланка не может вам этого сказать. Бланка и так уже проболталась. Пожалуйста, не заставляйте меня, м-мисс… – умоляющие глазки жалобно впились в лицо девушки.

— Исчезни!! – и слизеринка, поднявшись с колена, опустилась на кушетку.

Эльфийки через мгновение и след простыл.

Панси просидела неподвижно, буквально несколько минут, но они показались ей вечностью. После, словно собравшись с духом, она как распрямившаяся пружина соскочила с места и направилась в гардеробную. Там среди множества вешалок и груды коробок со шляпками, туфельками и перчатками она раздобыла коричневое мешковатое платье из дешевой ткани, доставшееся ей от её кормилицы-сквиба. Девушка слишком любила эту добрую старую женщину, которая в буквальном смысле, заменяла ей покойную мать, поэтому и сохранила эту робу после смерти нянечки.

Юная барышня аккуратно втиснулась в старое платье и подошла к большому антикварному зеркалу у стены, где она смогла оглядеть себя с разных сторон. Её отражение выглядело вполне прилично: девушка лет семнадцати-восемнадцати, кругленькое личико, курносый носик, аристократическая бледность и чёрные волосы, постриженные выше плеч с чёлкой и укладкой «волосок к волоску». Панси провела рукой по волосам, смахивая с глаз длинную чёлку.

— Что это за хламида?! – зеркало взвыло от ужаса, когда хорошенько разглядело, что было надето на девушке

— Не твоё дело, – ледяным голосом отозвалась Панси, собирая резинкой волосы в пучок на затылке, от чего стала отдалённо напоминать некую особу по имени Луна Лавгуд.

Зеркало после этого, издав предсмертный визг пойманного бумсланга, попыталось слезть с крючка, на котором крепилось.

— Учти! Шаг влево, шаг вправо приравниваются к побегу. Прыжок на месте – провокация. А, если ты произнесёшь ещё хоть один необдуманный писк то, твои осколки полетят прямиком в мусорное ведро. Понятно изъясняюсь?

— Вам же ясно сказали: в доме гости. Хотите опозорить фамилию Паркинсонов? – занудная стекляшка продолжала испытывать свою судьбу, видимо надеясь на чудо.

Панси опасно замахнулась подсвечником, взятым с маленького столика, стоявшего рядом.

— Молчу, молчу… – спохватилось зеркало, оценив ситуацию.

— Так то, – сказала слизеринка, опуская «орудие возмездия» на прежнее место.

Девушка отошла от разговорчивого предмета интерьера.

Ей почему-то было очень страшно. Хотя известно почему: она никак не могла понять, какую ловушку для нёе придумала Соломе на этот раз. Но Панси знала, что не собирается сдаваться, что всё равно вырвется из-под ненавистного влияния этой жестокой женщины, что сможет! Но как это сделать, она не знала. И что она может? Позлить Соломе, выдав себя за дурнушку перед её гостями? Только и всего?! Так глупо…

Панси Паркинсон набрала в грудь побольше воздуха и резко выдохнула, как бы освобождаясь от волнения и всего негатива. Затем отдёрнула подол юбки и направилась к выходу из своей спальни. Или «входу» в Варьете, на сцене коего ей представляло оттанцевать в сегодняшнем спектакле главную жертву.

— Нет, мисс, не делайте этого! Не гневите нашу госпожу, – вновь пропищал голосок, принадлежавший эльфийке, несколько минут назад, покинувшей комнату, – Умоляю, наденьте нужный наряд.

— Ты снова здесь! – прикрикнула на неё девушка, от неожиданности отдёрнув пальчики от дверной ручки.

— Я… простите, – домашний эльф вытянула вперед свои маленькие ручки, в искреннем жесте мольбы, – Наденьте атласное платье, оно вам очень к лицу.

— Если хочешь помочь, скажи, для чего меня вызывают.

— Вы всё увидите собственными глазами, мисс… Но я больше ничего не могу вам сказать.

Слизеринка проигнорировала это такое безыскусное желание… оградить. Всё-таки, Бланка была очень к ней привязана и в тоже время так трепетала в её присутствии, словно перед божеством. И если уж она посмела перечить, значит, дело действительно плохо. Но жребий пал, и она была бы не она, если бы изменила своим принципам.

_______

Девушка шла длинными коридорами, маленькими, но уверенными шажочками, прокладывая себе путь в Чароидную залу. Что бы попасть туда, ей вовсе не обязательно надо было пересекать Картинную галерею, но она намеренно свернула в том направлении, увеличивая крюк, оттягивая момент.

И в этой «копилке предков», так в шутку называла это место её покойная мать, было лишь два полотна, которые действительно привлекали внимание юной барышни, ради которых вообще стоило хоть изредка, но заглядывать сюда. Первое – это, несомненно, портрет её мамы Семиды [примечание автора: имя производное от «Семирамида» – любительница голубей (ассир.)] Лив Паркинсон.

Теперь… с того самого дня, как в их дом вошла Соломе, эту картину, по приказу новой хозяйки имения, завешивали чехлом, так как она не желала видеть соперницу в своём доме, пусть даже умершую!

А второе – это очень странное абстрактное полотно неизвестного художника. На нём ничего не было изображено кроме пустого чёрного пространства, безликой Пустоты, и тяжелой чугунной решётки. Сколько Панси не смотрела на эту картину, она так и не смогла определить с какой же, всё-таки, стороны Свобода…

Сейчас, по своему обыкновению, слизеринка, глухо цокая каблучками по начищенному домовиками до зеркального блеска мастикой паркету, подбежала к портрету своей матери и сдёрнула ненавистный балдахин, бросив его себе под ноги, носком туфли отшвырнула его с глаз долой.

На неё сквозь пелену слёз глядела самая красивая и милая сердцу женщина во всей Вселенной. Её пепельные волосы, сплетаясь в длинный тугие локоны, заканчивались где-то ниже спины, а её александритовые глаза… две фиалки, они так часто снились Панси по ночам. Она так рано потеряла мать! А она была ей так нужна тогда. Нужна сейчас… Будет нужна всегда!!

«Ничего нельзя поправить, кроме смерти!»

Дочь вовсе не была похожа на Семиду. Совсем другое лицо. Совпадали только, пожалуй, одинаково чуть выступающие ключицы и почти прозрачная бледность кожи: они передавались по женской линии. Панси скорее походила на деда по отцу, но, вот, характер… определённо в бабку!

Однажды даже Драко сравнил её с волкодавом, сказав, что с таким характером только полярным волкам глотки грызть. Тогда же Мелисента, проявив поразительную осведомлённость в этом вопросе, заявила, что эти собаки ужасно уродливые. Правда мисс Булстроуд долго не могла понять, почему у неё после этого случая выпали все волосы, и ей пришлось неделю отлежать в Больничном крыле, пока Поппи Помфри колдовала с её дурной головой, не знающей, что в разговоры старост Слизерина не стоит влезать без позволения, вообще, а с подобного рода чушью, да ещё и в разговоры Панси Паркинсон, в частности.

Тогда же Малфой, усмехаясь, ответил: «Говорят, их почти также невозможно приручить, равно как и самих волков». За что получил одобрительный воздушный поцелуй. Он редко делал комплименты: это не входило в его амплуа «гадкого подонка», поэтому она всегда благодарила его за такие широкие жесты.

— Мама не плачь, ещё ничего не случилось, – сказала Панси, совсем не замечая, как по её щекам тоже покатились крупные слёзы.

Женщина на портрете зажала себе рот рукой, в попытке успокоиться, но тяжелые капли продолжали катиться, оставляя солёные дорожки, размывая пудру.

— Кто тебе рассказал? Впрочем, можешь не отвечать, я, кажется, знаю… Бланка, – Семида покачала головой, подтверждая положительность предположения дочери, – Мама, ты только не переживай. Соломе, наверное, просто хочет… ну, например… – Панси никак не могла придумать подходящего оправдания.

— Я знаю, для чего она просила тебя спуститься, и кто посетил наш дом.

— Кто? Тёмный Лорд?! – выкрикнула слизеринка, вцепившись в картинную раму.

— Шш-ш… – послышался успокаивающий голос, – Войди туда с гордо поднятой головой и выслушай всё, что тебе скажут.

— Но…

— Не перебивай, – леди с портрета легонько стукнула дочку сложенным веером по лбу, – Что за манеры?

— Прости.

Семида сморщила лобик, прямо как девочка и, улыбнувшись сквозь слёзы, ответила:

— Не смертельно. Ты главное запомни, когда тебе на самом деле будет плохо, никому не показывай этого, а то станет еще хуже, – вмиг посерьёзнев, закончила она.

— Я запомню.

— Всё. Ступай.

Панси отошла от портрета и направилась к другому выходу из галереи.

— Панси! – окликнул материнский колос.

— Да.

Вместо ответа Семида Паркинсон многозначительно окинула взглядом обноски, надетые на девушке.

— Ах, это… – щёки слизеринки слегка порозовели, – Понимаешь…

Женщина, укоризненно, покачала головой:

— Можешь не оправдываться: узнаю свою дочь. Ну-ну, иди же!

Панси первый раз за всю эту неделю улыбнулась, вытирая манжетом мокрые от слёз щёки, и, заправив чёрную прядку за ухо, вышла из помещения.

Только она переступила порог, прикрыв за собой дверь, как белёсый прилизанный мальчик лет десяти-одиннадцати преградил ей дорогу.

Он просто до безумия обожал Драко Малфоя! Слизеринец был его кумиром (порой это доходило даже до фанатизма), поэтому он стремился максимально приблизиться к эго образу, что жутко веселило Панси, потому что иногда действительно получалось похоже.

— Эй, сестрёнка! Ты в таком виде всех гостей распугаешь. Может ты не в курсе, но до Хэллоуина ещё… – он призадумался, подсчитывая что-то в своей голове, – примерно пять месяцев, – сказав это, он помахал перед её лицом растопыренной ладошкой, как бы предлагая ей пересчитать пальцы на его руке, – Рано пока пугало то изображать!

Слизеринка перехватила его запястье в воздухе, больно сжав. Мальчишка пискнул и захныкал.

— Засунь эту руку себе, знаешь куда… – прошипела Панси, опасно вспыхнув своими до невозможности синими глазами, – Впрочем, моё воспитание не позволяет мне произносить таких неприличных слов, но ты ведь у нас мальчонка смышлёный, сам догадаешься.

— Понял я, понял. Пусти.

Панси медленно разжала ладонь – палец за пальцем.

— Дура, у меня синяк останется! Я всё маме расскажу!!

— Могу тебя поздравить, ты сейчас был, ну, вылитый Малфой аля первый курс! Только учти на будущее, что за место слова «мама», нужно употреблять «папа», и ты будешь, ну, просто – один в один!

Панси откровенно развлекалась над ним, говоря игривым тоном и не скрывая ухмылки.

Мальчика звали Оноре. Он был сводным братом Панси, сыном Соломе. Его отец бросил их с матерью, когда ему было четыре, но мать скрыла это от своего ребёнка, рассказав мальчику «сказку» о папе герое и злых волшебниках из таинственного Ордена феникса, в неравном бою убивших его. Поэтому мальчик, пребывая в счастливом, если можно так выразиться, заблуждении, не захотел быть усыновлённым мистером Паркинсоном, из пылкой привязанности к отцу – его имя так и осталось Оноре Эмиль де`Сад.

Мальчишка был жутко избалован матерью. Иногда он даже не успевал пожелать чего-нибудь, как его потаённые, сокровенные мысли тут же исполнялись. Соломе не пожалела ни галлеона из казны Паркинсонов на осуществление каждого каприза единственного ребёнка. Он был её отрадой, самым дорогим. Был её смыслом жизни: Соломе не могла более иметь детей, поэтому так и пеклась о благополучии Оноре.

За эти пять с половиной лет, что он жил в этом доме (с того самого момента как отец Панси венчался с Соломе, ровно через полгода после смерти Семиды Паркинсон… день в день!), ребёнок превратился в настоящее чудовище! Он стал жесток, эгоистичен, труслив, постоянно цеплялся за материнскую юбку. Он был словно таракан, который ни чем не мешает, но жить с которым противно. А ещё у него с малолетства начали проскальзывать наклонности к садизму. Он повадился лазать в совятню и обдирать перья у её несчастных обитателей, а ещё он ставил разные опыты, например, полетит ли сова без одного крыла или проверял, правда ли что они более полагаются на слух, чем на зрение, выкалывая им глаза.

Однажды Панси застала его за этим занятием. Она видела, как у него блестели глаза, когда он мучил птицу. Помнится, она вся похолодела от пят до макушки, ей даже страшно было представить, о чём он думал в то мгновение. Панси тогда самой то ещё и не было пятнадцати, так что её на то время сильно впечатляли вещи подобного рода.

Она ушла из башни незамеченной братом.

Слизеринка рассказала об увиденном Соломе, наивно полагая, что та как мать сможет пресечь такие изощрённые вкусы своего сына. Но новая хозяйка дома даже слышать не захотела такую, как она тогда выразилась, ересь. Панси пригрозила, что расскажет всё отцу, но женщина со слащавой улыбкой на лице намекнула ей, что если девушка рискнёт хоть словом обмолвиться «папаше», то она прикажет уничтожить портрет Семиды Паркинсон. Панси не могла пожертвовать такой драгоценностью своего сердца, и она решила замолчать, закрыв глаза на «шалости» младшего братца.

— Не смей издеваться надо мной! Ты ещё пожалеешь!! – заносчиво прокричал Оноре.

— Да кому ты нужен! ещё издеваться над тобой? – съехидничала Панси, щелкнув его по носу, и, развернувшись на каблуках, последовала направо по коридору.

— Ты ещё сегодня попляшешь!! Тебе готовят интересный сюрприз! – истерично проорал он в спину удалявшейся слизеринке.

Панси медленно обернулась.

— Что ты сказал?

Мальчик зажал себе рот ладошками. Видимо, он, по своему обыкновению, снова подслушивал разговоры Соломе, а об этом как всегда узнали и велели молчать, но он в запале проболтался.

Девушка, плавно поведя плечами, словно кошка перед прыжком, вытащила палочку из нагрудного кармана робы. Мальчик отступил на шаг, предчувствуя нападение, но, не смея тронуться с места, пришитый к полу колючим взглядом сестры.

Мгновение! Панси больно припечатала его спиной к стене и ткнула своей волшебной палочкой ему в горло.

— Ну?!

— Ты ничего мне не сделаешь! – с вызовом ответил Оноре, но голос предательски дрогнул.

— Уверен?

— Моя мама…

— Будет думать, что ты неудачно спустился с Парадной лестницы,– Панси говорила таким тоном, что ей было просто не возможно не поверить.

Его зрачки расширились. Потом помутнели. Глаза наполнились ненавистью. Так обычно происходит с людьми, которые проигрывают, но отказываются признавать поражение. В ответ он сквозь зубы прошипел злым шепотом:

— Моя мать раздавит тебя! Но я не понимаю, за что тебе оказана такая честь… – глубокий смысл его слов заставил слизеринку вздрогнуть и опустить палочку.

Кажется, до неё начала доходить вся суть происходящего. Она окончательно поняла, КТО посетил их дом сегодня. Ей не хотелось в это верить, но видимо их таинственным визитёром был никто иной как Лорд Тьмы… А она ведь уже было успокоилась. Профессор Снейп ведь всё уладил! Или ей солгали?! Нет! Не может этого быть… отец бы не стал… Такими вещами не шутят!! Мерлин…

— «Но я не понимаю, за что тебе оказана такая честь…» – повторила она про себя слова брата.

Крылось в них что-то такое… Страшно даже представить что! Ей стало трудно дышать. Захотелось бежать! Бежать отсюда подальше. Девушку охватило неистовое желание увидеть Драко, оказаться рядом с ним, спрятаться в том же надёжном месте, что и он. Там, где нет этих стен, этого прилизанного ребёнка, этой ненавистной женщины, этого страшного человека. Но потом вдруг вспомнилось полотно с решеткой, и тут же в памяти всплыл навязчивый вопрос: С какой же, всё-таки, стороны Свобода? И ответ: Хорошо лишь там, где нас нет.

Так сложилась судьба. Так выстроились звёзды. Так легли карты. Почему? Потому всё в этом мире неизбежно, а если бы было иначе, то тогда ничего бы этого и не происходило, и жили бы мы тогда в безликом пространстве, в Пустоте. Да и, к слову сказать, не жили бы мы тогда вовсе, потому что жизнь это и есть череда глупостей, ошибок и неизбежностей, но, вот, единственное в чём мы не должны обвинять её, это то, что она никого насильно из нас не держит. Ведь так?

Вот, и для Панси сегодня случился особый переломный момент взросления. Забавно: никогда точно не знаешь, когда произойдёт это Событие. Пал её жребий! Джокер был брошен на стол – началась война, и она подмяла её под себя, словно мясорубка. Она, в лице Соломе и Тёмного Лорда, не только собиралась испортить её тело, прежде всего она хотела изгадить ей душу.

В этом древнем доме сегодня нашло отголосок старинное правило: «Любое решение плодит новые проблемы, причем решение могут находить одни, а проблемы от этого возникать совсем у других».

Слизеринка шла по мягким ковровым дорожкам своего дома: поворот, арка, ступени, пролёт, вновь ступени. И, вот, она оказалась перед огромной двустворчатой дверью, входом в Чароидную залу. Она потянула за резную золотую ручку. В этом доме всё было золотым. Даже сердца её обитателей: все они были отлиты из благородного металла, но были лишены способности биться. Дверь со скрипом поддалась.

— Вы звали меня, Соломея?

В одном из глубоких кресел сидела прекрасная молодая женщина, причем привлекательна она была какой-то порочной красотой. Она в нетерпении царапала своими длинными ногтями обшивку викторианского кресла; под головой у неё был подложен валик, что бы не испортить высокую замысловатую причёску, сооруженную из её золотистых волос в мелкую кудряшку. На ней было одето безумно дорогое модельное платье; отец Панси готов был сложить к её ногам всё своё состояние. Но временами девушке казалось, что даже если подарить Соломе весь мир, то она потребует ещё и обёрточную бумагу.

Соломе окинула девушку с ног до головы оценивающим взглядом. На лице женщины присутствовала её неизменная загадочная улыбка Джоконды. С такой она обычно убивала.

Панси поняла, что её вычурное непослушание было оценено по достоинству. Девушка всегда играла с ней в эти опасные игры – она единственная во всём доме смела перечить ей.

Слизеринка гордо подняла голову и твёрдой походкой дошла до кресла, расположенного прямо vis-a-vis [напротив] того, в котором расположилась сама старшая хозяйка имения. По пути Панси отметила, что кроме них в зале никого нет! Где же гость?!

За всё это время Соломе не проронила ни слова.

Сердце Панси колотилось где-то в ушах. На секунду ей даже показалось, что это заметно по мерно поднимающейся груди. Но нет! Заметно не было.

— Я посылала за тобой сорок минут назад, – на лице всё та же улыбка.

— Коридоры такие длинные, – ответила слизеринка, перенимая её тон.

Соломе будто хлестнули по лицу, но она промолчала. Обычно за ней такого не наблюдалось. Это могло значить только одно! Она оставляла себе всё самое лучшее на «десерт».

Панси откинулась на спинку кресла. Комната наполнилась молчанием.

Соломе вцепилась взглядом в лицо падчерицы, проникая в её мозг, но там было пусто, как ночью на кладбище. Панси не обладала мыслезащитой, нет. Просто её вдруг покинули все эмоции, чувства и мысли. Её страх перерос в безразличие, оставляя пылкую уверенность в том, что драться нужно до конца. Конца либо победного, либо летального: такова жизнь! и ничего с этим не попишешь.

— Тебе ставят метку, – как бы, между прочим, сказала Соломе.

Слизеринка мысленно перебила всю посуду в доме. Такому не хитрому фокусу научила её мама. Она всегда говорила, что это самый лучший способ для аристократа выплеснуть негатив и не ударить лицом в грязь.

— Я знаю, – просто ответила девушка.

Соломе не сумела скрыть удивления на своём лице. Панси позабавило, как та недоумённо захлопала ресницами. Вот такие маленькие радости случаются с нами даже в самые скверные моменты нашей жизни, главное уметь обратить на них внимание, а то они могут ускользнуть незамеченными, и может показаться, что в нашей судьбе нет ничего положительного.

— И ты совсем ничего не хочешь мне сказать? – с подозрением осведомилась Соломе.

— Почему же? Хочу. Но мне это кажется бессмысленным, потому что ты всё равно не будешь меня слушать, – слизеринка незаметно для них обоих перешла на «ты»; она всегда так делала.

— Верно, – на лице женщины снова заиграла её приторная улыбочка.

Панси не хотела иметь чёрный знак. Она видела, что это сделало с Малфоем, и не хотела такого финала для себя и своей, какой ни какой, но семьи. И единственно верным действием, которое она наблюдала со стороны Драко, было то, что он пожелал вырваться из этого замкнутого круга. Хотя она была готова убить его за то, что он оставил её одну на растерзание этим стервятникам, но всё же его желание разорвать проклятые цепи, связывающие его с Тёмным Лордом, окончательно сделало его в её глазах настоящим мужчиной.

— Наш Господин пожелал видеть тебя в рядах своих приспешников. План с Малфоем, этим предателем чести и крови, провалился, поэтому милорд решил попытать счастья с тобой. Он считает, что ты гораздо способнее этого мальчишки-выродка, впрочем, какова мать, таков и сын.

— Не смей оскорблять Нарциссу! – девушка подскочила с кресла, – Она была подругой моей матери.

Но Соломе словно не слышала её.

— А этот Люциус? Слабак!

Панси смотрела на неё сверху вниз, а потом вдруг развернулась и зашагала к выходу.

Соломе щёлкнула пальцами. Панси обернулась на звук. Перед женщиной материализовался престарелый домовик.

— Любезный, – обратилась так нему, не утруждая себя тем, чтобы запоминать имена всех эльфов в доме, – Пригласи дорогих гостей, мы и так заставили их ждать чересчур долго.

Панси поняла: Соломе наконец-то решила подать коронное «блюдо». Девушка замерла в страхе, уже в красках представляя себе встречу с Лордом Тьмы.

Двери широко распахнулись. И в залу вошел…

Слизеринка была ошеломлена! Этого человека она уж точно не ожидала увидеть в своём имении. Из-за тесного общения с Драко, с этим слизеринцем они никогда не были особо близки и в школе общались лишь по мере надобности.

— Забини! Что ты здесь делаешь?!

— Значит так у вас принимают посетителей? – с надменным выражением на лице осведомился Блез.

Панси не могла понять: какого чёрта?! Что этому заносчивому, эгоцентричному придурку понадобилось в её доме?

Применила к нему все эти эпитеты и сама усмехнулась: то же самое можно сказать и о Драко. Эти два парня были чем-то неуловимо похожи. Но в их давнем противостоянии ей было предначертано занять только одну сторону – сторону Малфоя. К тому же если уж углубляться во внутренний мир обоих парней, то можно заключить следующее: существуют два понятия «сволочь» и «порядочная сволочь». Так вот, Забини порядочным не был точно, меж тем как Малфой…

Девушка, хорошенько призадумавшись, не смогла докончить последнего предложения.

Следом за сыном в помещение величественной походкой ступили родители юноши.

— Юдифь! Эрнст! Прошу нас простить за столь долгое ожидание. Дела, как говорится семейные, но теперь мы в полном вашем распоряжении, – сказала Соломе со слащавой улыбкой на лице.

Панси, вдруг спохватившись, нацепила дежурную приветливую улыбку, радушного хозяина.

— Извини, Блез. Просто это было так неожиданно, – проговорила девушка, изобразив книксен.

Именно «изобразив»! потому что, то, как она поклонилась ему, в купе с неприязненным блеском её глаз, выглядело чем угодно, но только не поклоном. Ей вовсе не изменили её обширные способности в области актёрской деятельности, просто она нарочито давала понять Блезу своё истинное к нему отношение.

— Мадам Юдифь. Мистер Эрнст, – слизеринка поочерёдно кивнула головой сначала гостье, потом её мужу; те кивнули в ответ.

— Ну, что ж! Я вижу: с церемониями покончено, дамы и господа. А теперь прошу к столу, – сказала Соломе.

Женщина хлопнула в ладоши. Двери, ведущие в соседнюю Столовую, распахнулись. Домовики-лакеи согнулись в приглашающих поклонах. Гости направились в Трапезный зал.

За обедом велись светские беседы. Друг от друга перелетали любезные улыбки, поддерживая видимость дружеской атмосферы. Панси не притронулась к еде и лишь отвечала на изредка задаваемые ей вопросы «да-да» или «нет-нет».

Она никак не могла понять морали этого сюжета, этого спектакля, разыгрываемого Соломе. В чём суть? Где смысл? И причём здесь семейство Забини? Если ей ставят метку, то где же Лорд? Последний вопрос беспокоил её более всего. Она ни о чём не хотела больше думать сегодня, кроме того, что её должны были заклеймить, как какую-нибудь живность со скотного двора.

Вскоре трапеза была окончена, и гости, отсидев обязательные полчаса, стали собираться домой.

В холле, пока Соломе провожала гостей, Блез подошел к Панси в плотную и, склонившись к самому её уху, прошептал:

— Ты так ничего и не поняла?

— И ты, разумеется, мне объяснять не станешь.

— Почему же? С превеликим удовольствием, – ответил Забини, заглянув ей в глаза.

Слизеринка выдержала его карий взгляд. Это было сравнительно легко: сказывался тесный контакт с Малфоем, до дрожи обожавшим такие «гляделки», к тому же Блез, подражавший Драко, в этом деле был жалким соперником. Панси вдруг начала задумываться: сколько же людей копирует её жениха…Память услужливо преподнесла раскормленные физиономии Краббэ и Гойла, затем парочка рэйвенкловцев и девочка из Хаффлпаффа. Вывод один: Малфой тоже был популярен (а уж если пересчитать всех девчонок, которых он уложил в свою постель…), тогда какого… он постоянно завидовал Поттеру?! Впрочем, всё это не имело сейчас ни какого значения, потому что только что она уловила в глазах Забини опасную для себя искру триумфа.

— Наши родители договорились о свадьбе.

— О чьей? – нелепо переспросила девушка.

— Право… я был более высокого мнения о твоих умственных способностях, – ответил Блез, злорадно усмехнувшись.

Панси показалось, что пол под её ногами поплыл. Она подняла правую руку вверх, в каком-то подозрительном, безвольном жесте, затем медленно показала указательным пальцем на слизеринца, потом на себя и схватилась за голову.

— Да-да, ты верно уловила суть, – Забини правильно расценил её такие странные попытки объяснения происходящего.

Панси вцепилась себе рукой в чёлку.

— О, Панс, я думал, ты привыкла волновать, а не волноваться сама.

Так, вот, что придумала своим изощрённым умом Соломе! – она решила выдать замуж свою падчерицу за отпрыска рода Забини. А что? это было вполне в её духе, ведь она разом убивала нескольких зайцев. Во-первых, ослеплённая давнишней ненавистью к Малфоям, она хотела окончательно растоптать их в глазах общественности, отказавшись женить свою падчерицу на их сыне. Собственно говоря, ей ровным счётом не было никакого дела до чувств Панси, но она была возмущена побегом и предательством «выродка Нарциссы и Люциуса», опозорившим честь (буквально сбежав из-под венца!) девушки, носящей фамилию Паркинсон, то есть ЕЁ (Соломе) фамилию. Во-вторых, она не потеряла бы и кната отдай она Панси в невестки Юдифь, ибо их состояние практически не уступало состоянию Малфоев; парочкой сотен лишних акций можно было бы и поступиться. В-третьих, она, страстно обожая Лорда Вольдеморта, мечтала иметь предлог часто бывать в доме Забини, так как именно там, как ей доподлинно было известно, он и обитал последний год. В-четвертых, Соломе ненавидела младшую Паркинсон так сильно, как только мачеха может не любить свою неродную дочь, и поэтому, зная о неприязненном отношении слизеринки к своему однокласснику, разумно заключила, что Блез Забини – идеальный вариант на роль жениха.

Панси была в шоке! Её судьбу вновь решали без её ведома и согласия. За что ей всё это, за какие такие «заслуги»? Почему она не может распорядиться своей жизнью сама, как все её однофакультетницы – девочки того же возраста: сначала окончить образование, желательно высшее, а уже после, годам эдак к… ну, не важно, выбрать себе хорошего спокойного парня из порядочной семьи и зажить с ним душа в душу. Как там в сказках? «И умереть в один день…»

Пусть такое развитие событий и не являлось её сокровенной мечтой, но это было всё же лучше предложенной ей картины, между прочим, ЕЁ будущей жизни!

Против первого выбора родителей она не была настроена против и, прежде всего, потому что суженного в лице Драко ей выбрала мать, а Панси свято относилась ко всем решениям Семиды. Кроме того, с мыслью о замужестве с Драко она росла с детства, поэтому это никогда не являлось для неё «новостью», хотя немногочисленные знакомые, узнававшие об этом, впадали буквально в ступор. Ну, а самое главное – это то, что они с Малфоем-младшим уже полностью обсудили свои взаимоотношения, расписали в деталях свою судьбу, решили, кто и в каком крыле замка будет жить, что бы сильно не докучать друг другу. Тем более что Паркинсон разрешала ему встречаться с другими девушками, но только с каждой всего по одному разу, и сама встречалась с парнями по той же схеме, но между слизеринцами был уговор: никто об этом не должен узнать – перед остальными они должны были, всем на зависть, выглядеть идеальной парой. Правда однажды на шестом курсе между ними вышел подобный казус: одна третьекурсница из Хаффлпаффа проболталась подружке о свидании с неподражаемым Драко Малфоем, а та в свою очередь рассказала об этом случае своей сестре из Рэйвенкло, а та.… В общем, пошло поехало, как говорится, «по секрету всему свету».

Бедный Драко… Панси закатила ему такой грандиозный скандал, что он на протяжении трёх месяцев вообще ни на кого не заглядывался: девушка не терпела сплетен у себя за спиной, а ещё больше, когда из неё делали дуру. А также этот случай навсегда отбил у Малфоя охоту встречаться с младшеклассницами.

Вдруг Панси вынырнула из своих мыслей, услышав, как Блеза окликнули родители.

Парень вдруг наклонился и поцеловал руку Панси, хотя она ему её и не подавала.

— «Это не по этикету», – мелькнула у неё глупая мысль, но она решила не произносить её вслух.

— Мне тоже было очень приятно встретиться с тобой, – Забини специально сказал эту фразу как можно громче, что бы её услышали взрослые, а потом, склонившись к ней поближе, прошептал, так чтобы слышала только она одна, – Я не упущу возможности отыметь подружку Драко Малфоя.

И он поспешно вышел вслед за своей семьёй. Поспешно, потому что очень испугался того, как сказанное им отразилось на лице Панси Паркинсон. Блез мог поклясться, что она убьёт его за это при любом удобном случае, но всё же он не хотел отступать: ему слишком нужно было задеть Малфоя, так оскорбившего его самолюбие в детстве, пусть даже таким низменным способом, который он избрал сейчас, отыгрываясь на Панси.

Он вышел, а в голове у девушки крутились толь два слова: «Авада Кедавра». И она бы их с огромной радостью и лёгкостью произнесла, если бы только от неожиданности не забыла в каком кармане у неё лежала волшебная палочка. Но, кажется, с него хватило и её убийственного синего взгляда, иначе, почему он так быстро ретировался на улицу. Трус!

Жизнь подобна игрищам: иные приходят на них состязаться, иные – торговаться, а самые счастливые – смотреть. Панси же не была сторонним наблюдателем – ей не повезло!

Всё её тело было напряжено как струна, а в голове плыли картины обвалов на каменоломне, потому что нечто подобное сейчас творилось и внутри неё. Рушилось решительно всё!! И единственным виновником всех её бед была ОНА. Молчаливая участница, с лёгкой подачи которой ломалась жизнь юной Паркинсон.

Соломе встала напротив слизеринки, внимательно следя за меняющимся выражением на её лице, довольная результатом.

Панси подняла на неё полные безграничной ненависти глаза.

— Я не хочу тебя видеть. Я не хочу тебя слышать, – девушка выговаривала каждое предложение, будто чеканила монеты, – Я даже ненавидеть тебя не хочу, потому что ты не достойна ни единого моего чувства. Но ты заставляешь меня, насилуешь мою душу. Но запомни одну вещь, Соломе, однажды настанет день! когда тебе тоже оборвут крылья, и ты сорвёшься в пропасть, но я не подам тебе руки, и ты разобьёшься, так и не сумев взлететь вновь.

В ответ Соломе лишь рассмеялась ей в лицо: она не поняла тогда всей значимости слов своей падчерицы, а ведь её устами гласило Пророчество.

— Я хочу говорить со своим отцом, – после того как женщина отсмеялась, продолжила Панси.

— А смысл? Он всё равно сделает так, как я ему скажу, – ответила Соломе, ставя ударение на слове «я».

Сказав это, мачеха направилась верх по Парадной лестнице.

— Чем ты околдовала его? – крикнула ей вдогонку слизеринка.

Ответом ей был лишь удаляющийся утробный смех.

Ухоженные руки Соломеи с острыми коготками затягивали на шеё Панси Паркинсон тугую петлю. Что ей делать? Она одна против всех! Лишь злое веселье она вызывала у своих врагов. Как ей поступить? Куда податься? Девушка чувствовала себя опрокинутой на спину черепахой.

Хотя… кажется, она придумала кое-что, вспомнив один осколок из детства, но… Шансы её были как максимум один к десяти.

Панси трижды постучала каблучком левой туфли по второй ступени снизу, затем тронула одну из перекладин перил. Раздался звук разъезжающихся в разные стороны камней – под Парадной лестницей открылась потайная дверь. Панси опасливо посмотрела по сторонам и, сказав «Нокс», ступила в темноту под лестницей…

«Средь наших норм, условностей, приличий

Добро случайно. Злу преграды нет.

Рабы успеха, денег и отличий,

На мысль и чувство наложив запрет,

Предпочитают тьму, их раздражает свет.

И так живут в тупой, тяжелой скуке,

Гордясь собой. И так во гроб сойдут.

Так будут жить и сыновья, и внуки,

И дальше рабский дух передадут,

И в битвах за ярмо своё падут»

Байрон Джордж Гордон (1788–1824)

английский поэт

Не смотря на войну, жизнь текла прежним чередом… Действительно, неужели существует такая сила, которая может заставить человека перестать любить, дружить, плакать, смеяться? Ответ: да, есть. Это Смерть. Но в Норе ещё не познали страшного смысла этого слова.

Прихожая домика семейства Уизли была наполнена жутким криком. Временами Гермионе даже казалось, что её парень и его младшая сестра навсегда так и останутся в детсадовском возрасте, и будут устраивать самый настоящий кавардак из-за любой мелочи. Ни один из них не хотел уступать другому. Гриффиндорка называла такое поведение не иначе как глупостью.

— Отдай! Она моя!! – кричала Джинни, вырывая из рук Рона чёрную джинсовую кепку.

— Что?! С чего ты это взяла? – в свою очередь брат не собирался так легко расставаться с деталью своего гардероба.

Сейчас они все вместе собирались пойти в Косой переулок, что бы запастись нужными и полезными вещами для долгого и ответственного путешествия в Годрикову лощину. Рон и Гермиона были решительно настроены – они собирались сопровождать Гарри, во что бы то ни стало. Джинни тоже очень мечтала пойти с ними, но боялась даже попробовать попросить об этом, заранее зная, что Гарри ей наотрез откажет. Поэтому она надеялась скоротать с ним хотя бы последние минутки, прогулявшись до лавки близнецов.

— Мама сказала, что ты берёшь у Джорджа!

— Ага, сейчас! Вам больше ничего не надо? Она мне ещё вполне пригодится, и я не собираюсь её ни одному из вас отдавать, – оправданно возмутился Джордж, услышав, как младшие сестричка, с легкостью распорядилась его вещью.

Дело в том, что сегодня июльское солнце припекало с ужасной силой, не свойственной этой части Европы. Жара, в буквальном смысле слова, стекала с крыш, и, как следствие, никто не горел особым желание получить тепловой удар.

— Вот!! Слышала, что он сказал? – тут же отреагировал Рональд, – Давай сюда. Живо! – он с силой дернул многострадальную кепку, выхватив её из рук Вирджинии.

В ответ сестра с досадой отвесила ему подзатыльник. Рон с прищуром, зло посмотрел на неё.

— Всё!! Перестаньте! – Гермиона втиснулась между ними, выставив в разные стороны руки, этим жестом отодвигая их друг от друга, – Рон! – сказала девушка, поворачивая голову к своему другу, – Ты старший! И должен… – после слова «должен» лицо гриффиндорца покрылось багрянцем, – Ну, хорошо, хорошо, – успокаивающе зашептала Гермиона, – Не должен. Но прошу тебя, хоть изредка уступай сестре. Сейчас такое время, что мы все должны быть вместе, держаться друг за дружку, а ты злишься из-за сущего пустяка, – продолжила она, ласково целуя его в щеку, – А ты, Джин… В общем, вот, – сказала она, стягивая свою голубую вельветовую кепочку с головы и протягивая её подруге.

— Гермиона, глупости! Мне не надо, оставь себе, а этот… – тыкая в брата пальцем, сказала Вирджиния,– Пусть ему будет стыдно!

— Не упрямься, возьми. Ты же рыженькая, а солнышко к таким тянется. Тебе она гораздо нужнее, чем мне, – ответила старшая гриффиндорка, нахлобучивая свою кепку на голову младшей из Уизли.

— Спасибо. Ты настоящий друг. Не то, что некоторые, – съязвила девушка, намекая на брата.

Рон, выглядывая из-за затылка Гермионы, показал сестре язык. Та ответила ему тем, что покрутила пальцем у виска.

— Вы опять? – разозлилась «гриффиндорская староста», обращая свой карий взор к Рональду.

Юноша вовремя спрятал выпяченный язык и, широко улыбнувшись подруге, поцеловал её в кончик носа.

А когда со ссорами было покончено, и близнецы, и Билл с Чарли, причём последние были приставлены к подросткам никем иной, как Молли Уизли (она, признаться, вообще не хотела их никуда отпускать, ведь выходить на улицу было так опасно, но Гарри настоял, и ей с грехом пополам пришлось уступить: с парнем в последнее время вообще предпочитали не спорить – странный он стал), уже вышли на улицу, Джинни внезапно вспомнила, что забыла в спальне свою сумку и понеслась наверх.

За всей этой сценой с хмурым выражением на лице наблюдал Гарри. Он стоял, прислонившись плечом к стене, и до этого момента не проронил ни слова.

— Я не иду, – вдруг сказал он, повышая голос для того, что бы друзья услышали, и не потребовалось повторять дважды.

— Что?!! – одновременно вскричали Гермиона и Рон.

Получилось очень эффектно и в другое время Поттера бы это наверняка позабавило, но последние дни он не расположен был веселиться.

— «Видимо повторить, всё-таки, придётся», – подумал Гарри, и уже вслух чётко и громко произнёс, – Я не иду с вами.

— Но почему, старик? – озадаченно переспросил Рональд, приблизившись к другу и кладя свою ладонь ему на плечо.

— Я передумал, – просто ответил парень.

— Но, Гарри! Я думала мы…

— Не беспокойся, Гермиона. Я что-то расхотел идти туда, и всё.

— Но…

— Брось! Ты гораздо лучше меня знаешь, что мне нужно купить. А пока вы будете ходить, я упакую вещи. Идёт?

Девушка промолчала. Она только что начала понимать: Гарри неспроста отказывается от совместного похода по магазинам. А голос его звучал так странно… как будто он заранее извинялся перед ней за что-то. Интересно за что?

— Ну, приятель, не смотри на меня так, – сказал Гарри, обращаясь к Рону, – И хватит стоять столбом, хватай свою Гермиону, и всё, идите уже.

— Гарри, ты не передумаешь? – Рональду не хотелось оставлять друга одного.

— Нет.

— Точно?

— Да, точно, точно, – рассмеялся юноша.

— Ну, хорошо… Без тебя, так без тебя. Сейчас только Джинни дождёмся.

На лестнице, ведущей на второй этаж, послышался лёгкий топот девчоночьих ножек, и в прихожей появилась Вирджиния.

— Всё! Я готова.

— Гарри не идёт, – буркнул Рон.

— Как?! – на лице Джинни появилось такое выражение, что у Гермионы даже сердце защемило; на девушку просто больно было смотреть.

— А вот так! Просто не и-де-т, – членораздельно произнёс брат.

— Это из-за меня, да? – не своим голосом переспросила гриффиндорка.

— Нет, Джинни, ты здесь совершенно не причем, – Гарри попытался успокоить её.

— Тогда я тоже остаюсь, – очень уверенно заявила Вирджиния.

— Нет. Ты идёшь с ними.

— Я хочу остаться с тобой, – засопротивлялась девушка.

— Я повторяю. Ты идешь! – серьезным голосом осадил её парень.

— Нет!

— Да!! И не спорь со мной.

Гермиона не узнавала своего друга. Он стал совсем не таким как прежде. В его голосе появилась какая-то уверенность и непоколебимая решительность, он и раньше то не был паинькой, и временами с ним бывало действительно сложно, но то, что творилось с ним на данный момент… Настоящая буря! Шторм в тихом океане. Причём лицом он оставался совершенно спокойным, словно смирившимся, но глаза… именно в них разворачивалось главное действие. Они были зелёным колдовским пламенем его пылавшей души.

Гермиона видела, что слова её друга сильно задели Вирджинию. Обида буквально сочилась из каждого её жеста: того, как она кивнула головой, того, как понуро опустила ресницы, перемялась с ноги на ногу и, резко развернувшись на месте, со скоростью молнии направилась к выходу.

Гарри был очень жесток. Последнюю неделю он вёл себя так, словно не замечал Джинни, словно этой бедной девушки вообще в природе не существовало. Словно она не проходила мимо него каждое утро и с приветливой улыбкой на губах не говорила ему: «Доброе утро, Гарри!» Словно не было всех тех опечаленных взглядов, которые она бросала на него, когда он произносил своё стандартное: «Доброе утро. Всем». Он с каким-то маниакальным сладострастием гнал её от себя, пытался сделать так, что бы она его возненавидела, хотя и сам от этого страдал, это было заметно даже невооруженным глазом.

Но все его попытки были тщетны. После всех обид и даже откровенного хамства она всё равно возвращалась к нему, тая в себе какую-то святую ярчайшую Любовь. Она будто бы душой была привязана к нему, и от неё, как от маленькой безобидной спички, в его груди с возрастающей силой разгоралась всё новое и новое пламя, а любые потуги его потушить были бессмысленны. Вирджиния представляла собой Вечный огонь, и временами даже казалось, что он будет сиять даже после её гибели.

И, вот, сейчас Поттер, тоже накричал на гриффиндорку. От этого самому тошно стало, но он придал себе самый невозмутимый, серьёзный вид и даже для пущей убедительности скрестил руки на груди. Но когда она повернулась, чтобы уйти! Смешно…но Гарри не выдержал. Его плотина холодности и неприступности рухнула как карточный домик. Так бывает. Гонишь, гонишь от себя человека, а потом вдруг внезапно понимаешь, что хотел вовсе не этого.

К тому же сегодня он не мог позволить себе расстаться с ней на такой горькой ноте…Он же на самом деле не изверг!! Ведь возможно им больше не суждено встретиться. Кто знает…

— Стой! – вдруг выкрикнул он.

Джинни остановилась на месте, чуть дыша, и медленно повернулась на голос. Поттер, с секунду размышлявший, подхватился с места и, словно ураган, понёсся к ней. Перехватил поперёк талии и крепко поцеловал, прижимая к груди.

Гермиона Грэйнджер мысленно поопладировала происходящему. Гарри на самом деле вовсе не такой чёрствый, каким хочет казаться, а эта его напускная грубость, есть лишь желание оградить друзей и возлюбленную от той злости в его сердце, что предназначалась вовсе не им, а Вольдеморту, только и всего. Девушка очень хорошо понимала это, поэтому и не держала обиды на приятеля, зная, что он далеко не чудовище, что ему просто сложно, и что он на самом деле вполне способен на любовь. И раньше ей не раз пришлось в этом убедиться.

Тем временем Гарри уже оторвался от своей девушки и отошел на два шага назад. Вирджиния же осталась стоять ошеломлённой и потерянной, но безумно счастливой и воспрянувшей духом. Вот, чего ей не хватало в жизни – просто почувствовать вкус его губ, а остальное пусть всё катится к чёрту!! Меж тем юноша, признавая за собой слабость, боялся встретиться с ней взглядом, поэтому и отвернулся в сторону.

— Рон, выведи сестру, – обратилась старшая гриффиндорка к своему парню.

— Что? – не понимающе переспросил он.

— Рон, я очень тебя прошу, пожалуйста, уведи Джинни на улицу.

— Да, она же не пойдёт! Ты только посмотри, как у неё глаза то светятся, словно все свечи в Большом зале Хогвартса.

— Делай, что говорю. Рональд, пожалуйста! Мне очень нужно поговорить с Гарри tate-a-tate.

— Чего?

— Наедине мне нужно с ним переговорить, – девушка очень серьёзно посмотрела на Рона Уизли, – Пожалуйста.

— Хорошо. Я всё понял. Но мне то хоть ты потом расскажешь?

— Рон!!

Гриффиндорец понимающе кивнул. Он подошёл к сестренке и, взяв её за локоть, повёл по направлению к выходу из Норы. К всеобщему удивлению она нисколько не сопротивлялась. В ней присутствовали какие-то совсем несвойственные ей понимание и покорность. Лишь в дверях она обернулась и, посмотрев на Гарри, а точнее в самую глубину его глаз, клятвенно произнесла, словно хотела этими словами подарить своему мальчишке самые большие и сильные в мире крылья.

— Я люблю тебя.

Вот так. Всё просто, самые обычные три слова, но, сколько в них чувства, сколько ответственности они несут в себе! Порой другие вовсе бывают излишни. Мир на самом деле прост, и его не нужно усложнять. Ведь для того, чтобы сказать «да», всегда хватает банального кивка головы, все же другие слова придуманы, чтобы сказать «нет». В любви точно также! Порой фраза: «Я тебя люблю», – звучит куда убедительней чем: «Я очень тебя люблю».

Джинни с братом скрылись за дверью.

Тем временем Поттер стоял и стеклянным взглядом заворожено смотрел на то место, где секундой назад находились маленькие ножки Вирджинии. Он тоже что-то прошептал.

И всё бы это, конечно, было прекрасно, если бы…

— Гарри… Что происходит?

— Гермиона, что ты имеешь в виду? – тон в тон ответил ей парень.

— Не понял смысла вопроса? Ладно, – она приблизилась к нему вплотную, – Спрошу по-другому. Ответь мне, что ты только что сделал?

— Если ты не заметила, то я минутой назад, на твоих собственных глазах, поцеловал свою девушку, – грубовато, со скучающим выражением на лице констатировал юноша.

Гермиона немножко разозлилась на его слегка агрессивное поведение, но виду не показала и всё тем же, но уже слегка подчёркнутым, дружелюбным голосом продолжила:

— Во-первых, допустим, что девушка уже не совсем ТВОЯ.

Гарри попытался возразить, но гриффиндорка вовремя зажала ему рот рукой.

— Пожалуйста, не перебивай. Я слишком долго молчала, в тайне надеясь, что ты одумаешься и хотя бы самую малость смягчишься.

Парень попытался отнять её руку от своего лица, но она не позволила.

— Пожалуйста,– вновь убедительно попросила она, – Согласись, ты ведь не слышал от меня нотаций уже довольно долгий период времени.

Он утвердительно кивнул. Девушка помолчала, словно на мгновение потеряла мысль, которую хотела до него донести. Собравшись, она начала вновь.

— Гарри, так нельзя. Для чего ты травишь её? – она потрясла приятеля за плечи, – Ты хоть видел, что она есть перестала? Да она спать перестала! Единственное, что она делает – это плачет, и то так, чтобы я не видела. Гордая глупая гриффиндорка, не хочет делать свои слёзы достоянием общественности. Впрочем, я её понимаю. Но ты ведь знаешь, как от меня сложно что-либо скрыть.

Гарри Поттер пристыжено опустил глаза. Он и так знал всё, что говорила подруга, и любые напоминания были излишни, но вот про слёзы… Он настоящая сволочь!

— Хотя, знаешь, это не главное… – она запнулась, – Нет! То есть, конечно, главное, – поправившись, продолжила она, – Но я не об этом хотела с тобой поговорить.

Он вопрошающе поглядел на неё.

— Я хочу повторить свой первый вопрос: Итак, что происходит?

— Я уже говорил тебе. Я поцеловал Джинни. Гермиона, чего, в конце-то концов, ты добиваешься от меня?!

Девушка притянула друга за шею к себе поближе и, взяв его лицо в свои ладони, заглянула в его изумрудные глаза, пытаясь отыскать в них ту скрытую от неё истину, коей он не хотел с ней делиться.

— Гарри. Давай на чистоту. Этот твой поцелуй был прощальным. Да. И не смотри на меня так, если ты ещё помнишь, я была здесь и всё видела. И не нужно обладать сверх умом, чтобы понять такую банальность – ты не собираешься нас дожидаться. Ты решил пойти в Годрикову лощину один, верно?

Он ничего не ответил, лишь отошел от неё. Гриффиндорка была права, от неё совершенно не представляется возможным утаить что-либо. Поттер не хотел объяснять ей своё решение: она бы не поняла, начала отговаривать. Впрочем… как всегда. А ему бы опять пришлось проявить грубость, но он вовсе не хотел обижать или огорчать её. Он не мог расстаться с ней ТАК! Поэтому он просто стоял и молчал, не зная, что ей ответить.

А Гермиона Грэйнджер посмотрела на него и всё поняла, потому что прежде чем он отвёл глаза, она успела разглядеть в них его решение. И вдруг внезапно её посетила странная, совершенно сумасшедшая мысль, подобных которой никогда не было в её голове. Она как-то непонятно для самой себя вдруг подумала… а что если он должен сам ломать и строить свою жизнь. Для него это было необходимо как воздух. Жизненно важно вырваться из-под неусыпной опеки, и друзья здесь совершенно не причём, просто каждому человеку иногда хочется простого одиночества. Как она этого раньше не замечала? Тем более что путешествие на землю предков, это…нечто очень личное. А ей… Ей приходилось только смириться с этим глупым, глупым дорогим мальчишкой и позволить ему сделать всё как хочет он сам.

— Знаешь… – Гарри попытался что-то сказать подруге, как-то объяснить: может она поймёт?

— Стой, – она приложила палец к его губам, – Ничего не говори, – теплота шоколадных глаз девушки согревала его сердце, – Пусть так. Пусть всё будет, как ты захочешь. Гарри, ты знаешь, я очень сильно люблю тебя, и приму любое твоё решение, каким бы дурацким оно ни было. Не волнуйся, Рону я всё сама объясню. Но позже.

Юноша не верил своим ушам – Гермиона Грэйнджер… его правильная, начитанная подруга Гермиона поступалась своими нерушимыми принципами и, ввязываясь в эту авантюру, соглашалась прикрывать его. А главное отпустить ОДНОГО!! Нет, он не верил.

— Гермиона, я правильно тебя понял? Ты…

— Да, – усмехаясь, подбадривающе кивнула она, – Делай, как знаешь, но… НО! – она подняла указательный палец вверх, – Я хочу, что бы ты был максимально осторожен, иначе, кто тебя будет спасать, если нас с Роном не будет рядом.

Гарри улыбнулся: без морали не обошлось.

— И ещё я хочу, что бы в твоём сердце, – она положила руку ему на грудь, – всегда была Джинни. Её любовь укроет тёбя от любых невзгод, не даром же Дамблдор твердил тебе об этом с первого курса, а твое нелепое равнодушие… единственное, что оно развивает в тебе – это паралич души, преждевременную смерть. А я хочу, чтобы ты жил! – она с силой тряханула его за плечи, – Слышал меня! Я хочу, чтобы ты ЖИЛ!! – по слогам произнесла она.

— Не волнуйся за меня, всё будет в полном порядке, я не ребёнок.

— Да, Гарри, ты прав. Не ребёнок. Ты большой ребёнок, а это даже гораздо, гораздо хуже! – она пыталась вложить в свой поучительный тон как можно больше серьёзности, но не смогла удержаться от небольшой колкости, – Но я всё же в душе верю, что ты будешь предельно благоразумен и не наделаешь глупостей. Главное, что бы я всегда была с тобой, – она показала рукой на его макушку, – Была в твоей голове, и ты прежде, чем совершить свой очередной рискованный, необдуманный поступок, прежде всего, подумал, как повела бы себя в данной ситуации я, а уже потом принимался подвергать себя опасности. Помни, Гарри, возможно для мира ты всего лишь обычный человек, переходящее знамя, которое все эти люди будут нести высоко над головой, не заботясь о том, что тебя может истрепать ветром. А для меня ТЫ весь мир!

Из её глаз покатились крупные слезы. Гриффиндорка, преисполненная трепетных дружеских чувств, бросилась к нему на шею. Парень крепко прижал подругу к себе, утешая.

— Весь мир… – прижавшись носом к его ключице, сквозь слёзы прошептала волшебница, – У меня нет никого дороже тебя или Рона, и мне даже страшно представить, что случится, если мне придётся кого-то из вас потерять. Моя жизнь станет бессмысленна. Без вас она мне не нужна!

— Гермиона, да это же шантаж! – засмеялся Гарри, кружа её на месте в своих руках.

— Называй, как знаешь. И, Гарри, это вовсе не смешно!! – она начала отбиваться от его объятий.

Он поставил её на пол, но не отпустил. В его душе ширилось что-то большое и теплое. Гермиона словно заставила его вновь окунуться в светлое, наивное и такое радостное детство. В те далёкие безоблачные времена, когда они втроём сидели в Гриффиндорской башне возле камина и клялись друг другу в вечной дружбе. В те времена, которые прошли. Которые сменились смутными годами… годами разочарований и безвозвратных потерь. Но между ребятами навсегда останется это Надёжное и Вечное. То, что всегда будет спасать их в лютые морозы, что будет сопутствовать их головокружительным взлётам и колоссальным падениям, краху. Это Великое чувство и всего одно слово – ДРУЖБА!

Гарри сам прижал к себе Гермиону.

— Спасибо тебе, – шепотом сказал он ей на ухо.

— За что?

— За то, что воспитала и за то, что просто ты у меня есть. Поверь мне, это на самом деле очень много.

Она снова обняла его за шею, не веря, что решилась его отпустить. Этого не может быть! Что если с ним и правда, что-нибудь случится и его не станет… Мерлин! Даже подумать страшно, не то, что попытаться представить.

— Эй, старик, хватит обнимать мою девушку! – в шутку сказал Рональд Уизли, просунув голову в дверной проём.

Гарри тут же убрал руки с талии подруги, и поднял ладони вверх, как бы сдаваясь, и этим жестом показывая, что даже мыслью не собирался посягнуть на чувства Рона.

— Нет, проблем, приятель! – улыбаясь, ответил Поттер.

Гермиона подошла к своему парню и, просунув палец в один из хлястиков на джинсах, предназначенных для вставки ремня (этот жест был очень личным, она использовала его только с Роном, а с Гарри никогда; он словно являлся отличительным знаком, а ещё и подходящей альтернативой держаниям за руки), ещё раз бросила взгляд на Гарри. Он улыбнулся и поднял правую руку, прощаясь.

В его по-своему одинокой жизни навсегда останутся две девушки, Джинни и Гермиона. Две гриффиндорки, которые принесли красок в его черно-белый мир; мир, где есть Вольдеморт, отнявший родителей, и эта ненавистная война, отнявшая Сириуса. Мир, который пытался сделать из него бездушный символ, но пусть так! Главное, что есть девчонки и Рон, которые осветили его существование гаммой цвета и чувств. Люди, сделавшие его мир шоколадным, небесным и золотым. Пусть они навсегда останутся в его сердце…

«Любовь вносит идеальное отношение и свет в будничную прозу жизни, расшевеливает благородные инстинкты души и не дает загрубеть в узком материализме и грубо-животном эгоизме». Так утверждали Великие мира сего, поэтому это звучит слишком сложно и надуманно! Для чего рассуждать о ней, нужно просто жить и любить. Любить своих близких, тех, кто рядом и в горе, и в радости. Тех, кто убьет за тебя. Тех, кто умрёт за тебя.

Тем временем Гермиона Грэйнджер уже вышла из Норы. Рон недовольный тем, что она цепляется за его штаны, перехватил её ладонь и крепко сжал, утверждая свои права. Девушка неопределённо улыбнулась, озабоченная сейчас совсем иными мыслями.

— Гермиона, чего так долго? – недовольно бросил один из близнецов, швыряя себе под ноги окурок сигареты.

— Фред Уизли, я всё видела!!! Мало того, что ты куришь! Так ты ещё и гадишь во дворе собственного дома!!

В открытом окне на первом этаже появилось разъярённое красное лицо Молли Уизли. Женщина до кончиков волос была преисполнена праведным гневом.

— Подними сейчас же эту гадость с земли! Вот, оказывается, из-за чего у меня куры дохнут – нажрутся этой дряни, и лапки к верху! И не надо строить мне свои печальные глазки, меня на это не купишь! Сейчас же поднимай!!! Куда за палочкой полез?! Руками!!

Пока Фред, кряхтя себе что-то под нос, поднимал эту «гадость» и относил в урну, его старшие братья давились со смеху.

— А вы все зря смеётесь! – прокричала женщина, показывая, что все сыновья для неё равны, что старший, что младший; достанется всем – Между прочим, Чарли, я знаю, кто дал ему сигарету. Вот, вернёшься вечерком, и мы с тобой серьёзно поговорим.

Тут уж все парни семейства Уизли не выдержали. Они яро начали доказывать, что они уже взрослые и имеют полное право… И так далее.

Джинни было не до этого. Она их даже не слушала, не замечала. Девушка была преисполнена какой-то радостной и одновременно тревожной грусти. Она почему-то боялась за Гарри. Похоже, и эта гриффиндорка начала догадываться о его решении…

Меж тем Гермиона думала о том же человеке. Их мысли отличались только тем, что одна обладала определённым знанием, а вторая только предполагала его. Но обе страшились совершенно одинаково, потому что любили. Пусть по-разному, но неужели это имеет значение? У Любви нет ограничений: она может быть любой, но всегда остаётся сама собой!

Гермиона Грэйнджер подняла глаза к небу. Такое безоблачное… Неужели где-то гибнут люди? Поверить даже не представляется возможным. Какой ужас! Просто Норе пока повезло, до неё ещё не докатился весь этот кошмар. Девушка в испуге резко сомкнула руку на образке, надетом на тоненькую витиеватую золотую цепочку на шее. Она, как и все магглы, была верующей. По части религии она сама и вся её семья относились к течению протестантов.

— Рон, – обратилась она к парню, отвлекая его от перепалки с матерью, – Я сейчас приду. Я… сумку забыла, – девушка соврала первое, что пришло в голову.

— Как? И ты тоже?! Да вы что издеваетесь? Вечно их забываете!

— Я быстро, – отмахнулась гриффиндорка.

Когда она вбежала в дом, Гарри, задумавшись, стоял всё на том же месте, где она его и оставила.

— Гермиона?

— Вот, возьми, – сказала она, протягивая другу образок, наспех снятый с шеи.

— Что это? – юноша изумлённо уставился на предмет в её руках.

— Я хочу, чтобы он всегда был с тобой. Я знаю, твоя мама не успела тебя крестить, поэтому… Господи, да бери же!

— Но, Гермиона, я не верю в это!

— Зато верю я! Мне так будет спокойнее, пожалуйста, не сопротивляйся, – ответила гриффиндорка, защелкивая на нем цепочку.

Девушка накрыла его крестным знаменем.

— Гермиона, это уже лишнее! Ты ведёшь себя так, словно уже похоронила меня.

— Господи! Что ты говоришь-то такое?! Не смей, слышишь? НЕ смей произносить это в слух! – её глаза снова наполнились слезами.

— Ну, вот, опять плачешь… – гриффиндорец протянул свою руку и погладил девчонку по голове, – Ты ещё такая маленькая, – совсем по-взрослому сказал он.

Она отстранилась от него.

— Береги себя.

— Буду. Всё иди уже! А то Рон точно придёт и набьёт мне морду, а мне бы, как понимаешь, не хотелось именно таким образом расставаться с другом.

Гермиона вытерла слёзы и, кивнув, выбежала на улицу.

Флёр и Билл целовались. Миссис Уизли тоже в обе щёки нацеловывала всех своих детей. Все-таки, она была хорошей женщиной и не могла долго на них сердиться, потому что очень любила и опасалась за их жизнь и здоровье, но никогда не изменяла своему принципу воспитания «кнутом и пряником». Иначе такую ораву невозможно было удержать в узде.

— Ох, не следовало бы вам туда ходить одним!

— Мам, мы же не одни! С нами Билл, а он стоит десяти Пожирателей. Да и Чарли не промах! – отозвались близнецы, – Тем более что мы сами…

— Ой, вы оболтусы, молчали бы уж! – Молли отвесила им обоим по лёгкому подзатыльнику – Так все палочки взяли? – обратилась она ко всем остальным; те утвердительно закивали, – Точно? Не верю. Ну-ка покажите!

Все сыновья покорно достали из карманов волшебные палочки.

— Ну, ладно, хорошо. Можете идти. Стоп! Джинни, ты разве с ними?

— Разумеется.

— У тебя ещё нет лицензии.

— Мама, глупости! Меня мальчишки вместе с собой дезаппарируют.

— Я сказала, нет! – властно прикрикнула волшебница, – Не хватало мне ещё писулек от Скримджера. Мало у меня и так с ним проблем. Ты, можно подумать, не в курсе, какое пристальное внимание он уделяет нашему дому?

— Но…

— Ты пойдешь через камин, и точка. Чарли, Джордж и Фред с тобой.

Вся названная ею четверка молча поплелась обратно в дом.

— Гермиона, где твоя сумка? – мгновением позже спросил у подруги Рон.

— Я… э-э-э… не нашла её, – она вновь лгала ему и ей было очень стыдно.

Гриффиндорка обернулась, чтобы ещё раз взглянуть на Нору, было у неё какое-то тревожное чувство в груди. На крыльце стоял Гарри Поттер, засунув руки в карманы, и смотрел на неё так, будто хотел напомнить ей: «Ты уже, обещала, Гермиона. Сдержи своё слово. Я должен уйти один!».

— Береги себя, – одними губами, повторяясь, прошептала она ему.

В ответ он подбадривающе подмигнул ей, но она вовсе его энтузиазма не разделяла.

— Приятель, мы быстро! – вдруг крикнул Рон, видимо тоже смотревший на Гарри.

Девушка отвернулась от друга. Она уже миллион раз пожалела о том, что отпустила его, но делать было не чего. На душе, словно кошки скреблись.

К слову о кошках. Гермионин Живоглот только что подошел к ней и самым наглым образом начал тереться об её ногу, а затем, мягко переступая передними лапками, подтянулся по её коленке вверх, оставаясь только на задних. После чего с характерным: «Мя-яу!», – с намёком заглянул хозяйке в глаза, просясь на руки.

— Глотик, тебе нельзя со мной, – на эту её реплику, он снова отозвался протяжным мяуканьем, – Ну, хорошо. Прыгай, – сдалась девушка.

Он без малейших усилий оказался у неё на руках. Гриффиндорка почесала у него за ушком, думая совершенно о своём. Котик блаженно замурлыкал.

-«Гарри, прошу тебя, только вернись», – сказала она просебя, прижимая к себе животное, и аппарировала, придерживаемая за талию Рональдом.

_______

Они появились у черного входа лавки «Умников Уизли», хотя лавкой это место уже язык не поворачивался назвать. За последний год близнецы сумели успешно развернуть свой бизнес, так что теперь доходы росли в геометрической прогрессии. И, кажется, они были единственными, кого ещё не успел выкрасть Вольдеморт или «по подозрению» засадить в Азкабан Министерство Магии. В общем, Фрэд и Джордж не жаловались, просто… как-то пока не на что было.

— Гермиона, для чего ты притащила его сюда? Нам здесь, можно подумать, кота не хватало – сказал Рон, презрительно глядя на Живоглота.

— Не будь занудой, братишка! – небольшая дверь возле них бесшумно открылась, и из-за неё показался Фрэд, за ним и все остальные, прилетевшие через каминную сеть; все кроме второго близнеца, – Давайте заходите скорее.

Гермиона спустила любимца с рук.

— Фрэд! – из глубины помещения послышался голос Джорджа, – Иди сюда! Мне нужна твоя помощь, а то от Чарли никакого проку. И Билла захвати!

Все названные парни скрылись в дверном проеме. Фрэд и Билл, чтобы помочь брату, а Чарли, чтобы настучать ему по голове.

— Герм, ты идешь? – Рон уже поднялся по небольшим крылечным ступенькам.

Только девушка хотела утвердительно ответить, как ей не дали даже рта открыть.

— Да, Рон, мы сейчас, кое-что обсудим и придём, – Джинни подошла к старшей гриффиндорке и взяла её за руку.

— Ладно, беседуйте на здоровье, но одних я вас на улице не оставлю: здесь, между прочим, опасно.

— С нами ничего не случится. На крайний случай у нас имеются палочки.

— Так не пойдёт. Я остаюсь с вами, или… заходите.

— Там лишние уши, а у меня очень личное, – настойчиво заявила Вирджиния.

— Да, что там у тебя такого может быть, чего я не знаю?

Джинни выразительно, с намёком посмотрела на Гермиону – девушка поняла, что речь пойдёт о Гарри…

— Рон, я прошу тебя, – «гриффиндорская староста» очень настойчиво это произнесла; такие интонации в голосе у неё появлялись, когда дело касалось действительно важных вещей.

И её парень вновь не мог ей отказать, но она за сегодня использовала запрещённый приём уже дважды, так что…

— Хорошо, Гермиона, но учти, после я рассчитываю получить вразумительные объяснения происходящего. В конце-то концов! – весомо заметил он и, громко шваркнув дверью, скрылся.

Всё-таки, его мужской твёрдый характер временами давал о себе знать.

— Гермиона, – начала младшая волшебница, как только дверь за братом закрылась, – Прости, из-за меня ты снова повздорила с Рональдом.

— Пустяки, забудь. Он отходчив.

— Нет, правда, прости, – настаивала подруга, – Мне бы не хотелось быть причиной ваших размолвок. Пусть хоть кто-то из нас двоих будет счастлив.

На это Гермиона лишь неопредёлённо пожала плечами. Что она хотела сказать этим жестом? Она и сама не знала…

— Так о чём ты хотела со мной поговорить, Джинни? – меняя тему, спросила девушка.

Вирджиния ответила не сразу. Она для чего-то оглянулась по сторонам, словно боялась, что их могут подслушать, потом почесала за ухом, и только после всех этих подозрительно странных действий, засунув руки в задние карманы голубых клешеных джинсов, неуверенно начала, будто сама не верила в то, что говорит:

— Понимаешь… Глупо, наверное, – девчонка нервно хихикнула, – Но мне кажется, что Гарри собирается от вас сбежать, – последнее слово она произнесла почти шепотом.

Гермиона Грэйнджер опешила. Она никак не ожидала, что Джинни тоже догадается о намерении Гарри. И вдруг внезапно перед гриффиндоркой встал невысказанный вопрос: Как поступить? Стоит ли ей рассказать правду о друге или же она не имеет на это никакого права.

Меж тем рыженькая подруга стояла напротив неё с таким лицом, будто с нетерпением ожидала услышать опровержение своим словам. И Гермиона уже приготовила в мыслях очередную ложь, готовую слететь с языка, как вдруг её посетила ещё одна сумасшедшая мысль. Она подумала, что нельзя быть безрассудной всего пять минут: безрассудство… оно затягивает.

И она приняла судьбоносное решение. Хотя… кто знает? Права она была или не права. Иногда единственное, что мы можем сделать – это ошибка.

— Да, – просто ответила Гермиона.

— Да, что?!

— Да, значит, что Гарри действительно собрался отправиться в Годрикову лощину. Один.

Вирджиния на мгновение растерялась.

— И ты знала?

— Да. Я узнала об этом сегодня.

— И ничего мне не сказала?! – вспыхнула Джинни.

— Это его тайна. Я не могла поведать её ни тебе, ни кому-либо ещё: он так хотел. И собственно говоря, открывшись тебе, я предала его, – девушка грустно улыбнулась.

— Да… понимаю. Но как же ты отпустила его?

Гермионе задали очень уместный вопрос, на который, к сожалению, у неё не было ответа. Хотя, нет, он был, вот, только высказать его словами совсем не представлялось возможным. Чтобы всё понять, нужно было видеть глаза Гарри, его непоколебимость, стремление, его силу, наконец. Девушка спорила с ним всегда, всегда пыталась переубедить, а сегодня не стала, потому что испугалась потерять. Не в смысле физической утраты – в смысле духовной. Гриффиндорке в тот миг показалось, что стоит ей ему отказать, и она оборвёт с ним связь навсегда, а это смерти подобно. Но страх оставить Гарри одного, был всё же сильнее её, поэтому она и открылась подруге, тем самым, предавая парня, не сдержав данного обещания.

— Не знаю, – честно призналась она.

— Тогда я пойду за ним!

Гермиона знала, что именно так всё и будет – Вирджиния Уизли побежит по раскалённым углям, по битому стеклу за Гарри Поттером на край земли и даже дальше. А сама она этого не сделала… Ну, и кто после этого больше друг для Мальчика-Который-Выжил?

— Я сейчас же пойду за ним, – повторила малышка-Уизли, пожимая подруге руку,– Спасибо, что сказала мне.

— Но…

— Тебе и Рону нельзя с нами, я понимаю… Но я ни за что не брошу его одного. Не беспокойся, я скажу ему, что сама обо всём догадалась и что ты совершенно не причем.

— Да меня волнует вовсе не это! Я привыкла отвечать за все свои поступки, просто, мне кажется, что он уже успел покинуть Нору. Как же ты сыщешь его?

— Мне подскажет сердце! – выкрикнула Джинни, начав спиной отступать от подруги.

— Глупая! Как же ты доберёшься? Ты не умеешь аппарировать, и ты не воспользовалась камином!!

— Что-нибудь придумаю!! – удаляясь, выкрикнула Вирджиния, – Не волнуйся, Гермиона, у него всё будет хорошо! Я найду его, обещаю!!

Гермиону вдруг начала охватывать паника.

— Стой, дурочка! Ты с ума сошла!! Вернись немедленно, я тебя не отпускаю!

— Ты уже меня отпустила!! Прощай! – донеслось до Гермионы издалека звонкое эхо.

А маленькая фигурка бегом исчезала вдали. И, вот, яркий солнечный блик упал на густую копну медных волос, весело окрашивая её. Мгновение. Уизли-младшая скрылась за поворотом.

— «Что я наделала?» – подумала Гермиона, – «Вдруг они не встретятся».

— Чёрт! – с досадой ругнулась она и в волнении перехватила ладонью локтевой сгиб второй руки.

«Оплошность одной минуты, может стать ошибкой всей жизни».

Но ни один человек на земле не застрахован от глупостей. Даже Боги ошибаются! Но в любом случае не стоит быть пессимистом, может быть, всё ещё сложится наилучшим образом?

Тем временем солнышко уронило свои лучки прямо на лицо гриффиндорки, от чего она сощурилась. Погода, наверное, намеренно издевалась над войной и трагедиями людей, и не хотела плакать вместе с ними над их такими мелкими, незначительными, по сравнению с Вечностью, проблемами и жизнью. Одним словом, сегодня было непростительно солнечно, зелено и ясно.

Гермиона поплелась в магазин. Там её ждал Рон, которому требовались «вразумительные объяснения происходящего». Девушка определённо решила, что лгать ему больше не будет, а расскажет все, как на духу. И очень даже возможно, что он её прибьет, а если и нет, то Гарри, когда вернётся, точно сделает это, за то, что она проболталась Джинни. Ух-х…

— Глотик, за мной! – окликнула она животное, сидевшее поодаль возле мусорного контейнера.

Котяра даже не подумал трогаться с места. Он повёл светло-коричневым носом по воздуху, распушил хвост и только после этого, с диким: «Мя-яу!» – ринулся дальше по переулку. Совершенно в другую сторону!

— Глотик!!

Но животное не остановилось, а наоборот припустило с новой силой.

— Да куда же ты собрался, глупый кот?! – делать было нечего – ей пришлось бежать за ним. Она не могла оставить своего домашнего любимца на улице, к тому же раньше у него таких странных, беспочвенных побегов не наблюдалось.

Гриффиндорка совершенно не поспевала за животным, а ориентировалась о его местоположении только по мелькавшему то тут, то там из-за проулочных поворотов рыжему хвосту. От длительного, быстрого бега у неё закололо бок и слегка затошнило.

Запыхавшаяся Гермиона свернула за угол и увидела своего застывшего пушистого «спринтёра». Он спокойно стоял, внимательно прислушиваясь, поворачивал треугольными ушками в разные стороны.

— Живоглот! Иди ко мне немедленно, – девушка взяла кота на руки и подняла высоко над головой, – Ты себе что позволяешь? – она надрала ему ухо; животное недовольно зашипело, – Так, а ты чего злишься? Это же за дело. И вообще, уходим отсюда. Ой! Куда это мы с тобой забрели?

Гриффиндорка недоуменно начала оглядываться по сторонам.

Лабиринты узких улочек, местами разбитый асфальт, безлюдье – девушка поёжилась. Местность была ещё более серой, грязной и недружелюбной чем нынешний Косой переулок.

Задерживаться здесь, как разумно заключила волшебница, не стоило, и она уже было развернулась, что бы пойти искать обратную дорогу к магазинчику Уизли, как вдруг услышала голоса. Вернее один очень громкий и отдалённо знакомый, который сильно перекрикивал другой. Гермиона Грэйнджер, подогреваемая любопытством, заглянула через заборные доски во внутренний дворик обветшалых соседних домов.

Юная волшебница увидела две фигуры в характерных чёрных мантиях Пожирателей смерти, и… забыла, как дышать.

— Твою мать, Алекто!!! Ты же должна была сидеть у него на хвосте!!

— Я знаю, Беллатрикс! Но Снейп, он… он обманул меня! Запутал следы и исчез, как сквозь землю провалился, – оправдывалась вторая женщина.

Беллатрикс Лестранж! Так вот, почему голос показался таким знакомым – эти её характерные истеричные нотки… А говорили они о Северусе Снейпе!

Гермиона, борясь с накатившим страхом, вся обратилась в слух. Урождённая Блэк продолжала орать на свою «коллегу». Девушка обратила внимание на ещё одну фигуру, стоявшую в стороне и скучающе молчавшую. Гриффиндорка не смогла узнать её.

— А мне плевать!!! Что я должна доложить нашему Лорду?!!

— Я не знаю…

— А кто, по-твоему, должен это знать?!!

Вторая фигура виновато промолчала.

— Прекрати орать, Беллатрикс! Здесь, кроме тебя никто не страдает отсутствием слуха, – вмешалась в разговор таинственная Пожирательница.

— Что?!! Тебе, Соломе, слова вообще никто не давал!! – в гневе зашлась Лестранж.

— А, ты попробуй… Заткни меня, – спокойно разглядывая маникюр на руках, заявила женщина в ответ – Ах! Я и забыла, ты же не можешь, – приторно улыбаясь, продолжила она, – Ты же теперь всего лишь БЫВШАЯ любимица Тёмного Лорда!

Ого! Да между ними кипят нешуточные страсти.

Беллатрикс зашипела и вскинула палочку. Женщина, которую звали Соломе, медленно подняла свою. И кто знает, чем бы всё это закончилось, если бы возле них троих не аппарировали ещё две фигуры, только гораздо крупнее. Видимо это были мужчины.

— Что за цирк ты здесь опять устраиваешь, Беллатрикс? – недовольно спросил один из них.

— А, Антонин Долохов! Кого я вижу! – сказала Пожирательница смерти, отвлекаясь от перепалки с Соломе, – Ну, что нравится тебе дышать свежим воздухом? Не скучаешь по дементорам?

Что?!! Долохов! Гермиона чуть не потеряла сознание. Неужели был организован побег из Азкабана? Нужно срочно куда-то бежать! Кому-то об этом рассказать!! Но Гриффиндорка так и не сдвинулась с места, а осталась стоять, словно пришитая к забору.

— Знаешь, Лестранж, – ехидно начал маг, – Один раз взглянув на тебя, действительно начинаю тосковать по их обаянию.

— Повтори!

— Успокойся, Белла! – начал молчавший до этого второй мужчина, – Долохов, только сегодня вышел на свободу и он просто успел подзабыть как нужно вести себя в твоём присутствии. Лучше скажи, вы успели проследить за Снейпом?

— Нет, – вмешалась Алекто, – А вы нашли мальчишку?

Он отрицательно покачал головой.

Черноволосая женщина очень грязно выругалась. Гриффиндорка отметила, что нервы у Пожирательницы уже изрядно расшатаны, потому что та неистово, по-звериному зарычав, со всей дури шибанула каменную стену. Гермиона, испугавшись от неожиданности, отступила на шаг назад. И (по закону подлости) под её кроссовком хрустнул осколок битого стекла. Все резко повернули голову в сторону девушки. Гриффиндорка была скрыта тенью и забором, но ей показалось, что Беллатрикс всё равно видит её своим хищным цепким взглядом, слышит каждый глухой стук сердца. Гермионе бы сорваться с места и нестись, куда глаза глядят, возможно, у неё был бы шанс спастись. Бежать! Бежать!! Но она стояла и смотрела, с ног до головы опутанная липким ужасом. Вот, жестокая Пожирательница уже подняла палочку. Вот, уже сделала шаг в сторону девушки. Потом второй… третий…

Вдруг Живоглот, извиваясь, выкрутился из рук хозяйки и прыгнул на жерди ограды, так чтобы все пятеро Пожирателей смогли увидеть его.

— Авада Кедавра!

И рыженький персидский котик замертво рухнул наземь с противоположной от девушки стороны спасительного забора. Гермиона обхватила рот руками, давясь беззвучным криком и слезами.

Лестранж медленно приблизилась к дохлому животному и носком туфли толкнула его в живот. Юная волшебница боялась даже пошевелиться, находясь в непосредственной близости от опасности, но смотрела на всё это с широко распахнутыми глазами, завороженная сценой безжалостного убийства своего горячо любимого питомца… Питомца секундой назад спасшего ей жизнь!

— Пфф… Всего лишь жалкий кот! – сквозь зубы прорычала она, – И какого чёрта мне везде мерещатся авроры? Ладно. Уходим! – и она дезаппарировала. За ней и двое мужчин.

— Ну, наконец-то! Убила и успокоилась, – сказала Соломе.

— Наверное, это климакс, – бестактно пошутила Алекто.

Две Пожирательницы откровенно громко рассмеялись и тоже аппарировали.

Сказать, что Гермиона Грэйнджер прибывала в глубоком шоке – это, значит, не сказать ничего! Она в буквальном смысле готова была лишиться разума. Перед глазами у неё всё поплыло, зрачки сузились до размеров булавочной головки. Она потеряла ориентацию в пространстве, и схватилась за холодную каменную стену дома, дабы не рухнуть на мощеный тротуар. Пережитое горе оказало серьёзное влияние на рассудок – он её больше не слушался. Ноги не удержали, и она, оперевшись спиной на здание, съехала вниз.

Солнце потухло так внезапно, что можно было нафантазировать чью-то Всесильную скорбящую руку, отключившую его, будто торшер. Минута молчания. Низко над Гермионой пролетела ворона. Её чёрные перья лоснились, топорщась на ветру; на мгновение неподвижно застыв в воздухе, она вдруг метнулась прочь, словно испугавшись того места, где одиноко, свернувшись калачиком, сидела молодая хрупкая девушка.

Такова жизнь. Цветы вырастают и опадают, или их срывают. Люди рождаются и умирают, или их убивают. Живоглот тоже был частью этой природы, и у него как у полноправного её члена тоже должен был быть конец… и он настал. Но какой это был финал! Видимо и правду говорят, что у благородного гриффиндорца должны быть благородными сердце, душа, друзья… Теперь же оказывается, что у него не менее благородные домашние животные!

— «Мерлин! Ведь он практически был членом семьи!» – девушка обхватила себя руками, словно озябла от холода.

Гермиона и в самом деле замёрзла, не смотря на нещадную июльскую жару, в её душе поселилась вековая Антарктика. Она не могла пережить ТАКОГО. Ей захотелось тепла. Неожиданно на ум пришли родной уютный дом, гостиная в башне Годрика Гриффиндора, Рон и Гарри… ГАРРИ!!! Она же отправила его совсем одного! Что если они с Джин не встретятся? Или встретятся слишком поздно?! Как она могла?!! Ведь война же!! ВОЙНА!!!

— Прости меня, Гарри! Прости меня, Глотик! И ты, Рон, тоже прости. И Джинни… Боже, какая же я дура!! – шептала девушка, а слёзы текли и текли…

Волшебница раскачивалась из стороны в сторону, убаюкивая себя. Но нужно было идти и что-то делать! Нельзя бездействовать!

Гермиона попыталась подняться. В голове пульсировали одна за одной различные путаные мысли, просьбы простить, обвинения в глупости. Последним на ум пришло то, что Живоглота обязательно нужно забрать с собой в Нору и похоронить. Она ещё раз попыталась встать. Тщетно. Вдруг она услышала: «Мяу»!

— Глотик!!!

Она стёрла рукой пелену слёз, застилавших глаза. Сладкий обман был не долгим: это был вовсе не ОН. Какие-то другие никому не нужные кошки сидели возле её ног. Гермиона снова горько заплакала.

~~~* * *

~~~

Сегодня Драко проснулся на рассвете. Он наконец-то имел возможность хорошенько отоспаться, только это его не очень то впечатляло, потому что его посещали ужасные кошмары – многочисленные грехи не давали ему забыться безмятежным сном праведника.

Малфой поднялся с кровати и огляделся. Домовик madame Евангелины, перестирала всю его одежду, и она отглаженной аккуратно висела на спинке стула, а манжеты и воротничок сорочки были ещё и накрахмалены.

Парень оделся. Спустился на завтрак, приготовленный всё той же Дильди. Выслушал наставления madame Энсендевилль, которая страдала старческой бессонницей и готова была вести светские беседы сутки напролёт. Основой всех её нравоучений являлась фраза: «Soyez homme, mon ami, c`est moi qui veillerai a vos interets [Будьте мужчиною, мой друг, а я уж буду блюсти за вашими интересами]. Слизеринец на это только снисходительно кивал и улыбался: у него раскалывалась голова.

За чаем разговор у них зашёл о Париже. Малфой бросил на эту тему пару хвалебных слов в пользу «города Любви». В ответ дама, которой этот негодный мальчишка вскружил голову, рассмеялась: «Ah,ah,ah! Ah! Paris?… Mais Paris… Paris… Paris la capitale du monde… [Ха, ха, ха! Ах! Париж?… Но Париж… Париж… Париж – столица мира…].

У женщины, как быстро разгадал Драко, было три страсти: город юности, кошки и молодые волшебники. И, ловко пользуясь этим, он уже второй день жил здесь, так сказать, «кум королю, сват министру».

После трапезы и ещё предписанных этикетом пятнадцати минут слизеринец распрощался с ней и, пожелав приятного дня, отправился к себе наверх. Шел он очень медленно, стараясь сильно не качать головой: она всё ещё болела.

Пастушка на портрете кокетливо ему подмигнула и по своему обыкновению задрала юбку, демонстрирую лиловое нижнее бельё. Малфой подмигнул ей и ухмыльнулся. Девушка в экстазе запрыгала и захлопала в ладоши.

Всё. Он оказался в своей комнате. Парень повалился в мягкое кресло и сильно сдавил трескавшуюся по швам голову руками. Его «обязательный» утренний кошмар в лице самой madame и её многочисленного выводка кошек был окончен, и теперь можно, наконец, вздохнуть полной грудью. Но и это не радовало, потому что стоило подняться к себе, он тут же оказывался один на один со своими демонами. Его душу раздавливали воспоминания…

Ему было сложно. Он никак не мог забыть ту памятную ночь в Хогвартсе, как ни пытался. Тот самый момент, когда у него был шанс уничтожить Дамблдора, а он НЕ СМОГ!! Почему? Потому что трус или потому что, директор так… тепло отнесся к нему – предложил защиты от Лорда и ему самому и даже родителям! Предложил защиты ЛЮЦИУСУ!! Убийце, по которому плачут все дементоры Азкабана! Конечно, старик мог лгать ему, в попытке сохранить себе жизнь, но Драко всегда почему-то думал, что директор даже не умел врать студентам.

А потом пришел Снейп и парочкой слов стёр с лица земли Альбуса Дамблдора. Да… жаль старика…

Малфой чуть не рассмеялся в голос: оказывается идиотское благородство этих чёртовых гриффиндорцев заразно!

Но всё же тот факт, что он не смог совершить убийство, перевернуло весь его мир и поставило с ног на голову. Всё стало не так. Теперь он больше не «перспективный Пожиратель смерти» блестящий и коварный Драко Малфой, выполняющий особое поручение Того-Кого-Нельзя-Называть, сегодня он изгнанник. Проклятый. Его личность начинала рассыпаться на глазах, потому что человек без веры и цели, не может утверждать, что он полностью самодостаточен и независим, но слизеринец с завидным упорством продолжал крепко держать себя в руках, зная, что сильнее всех лишь владеющий собою. За это знание он был вечно обязан отцу, никогда не позволявшему ему проявлять эмоции. Чего греха таить у парня не всегда это получалась, но слава Салазару! к своим семнадцати годам он постиг и эту истину.

В общем и целом, Драко чувствовал себя, мягко говоря, не уютно, будучи зависшим между Небом и Землёй. «Ты не убийца!» – вспомнил он слова учителя. Но кто он тогда? Кто?!

Ко всему прочему, ему никак не давал покоя ещё один совершенный им поступок, который казался ему не менее важным, чем недавние ночные события в школе…

Она стояла у него перед глазами – голубоглазая, с тёмными мягкими слегка волнистыми прядями волос и с огорчённо сморщенным вздёрнутым носиком, от чего аккуратные веснушки на её лице практически слились друг с другом.

— «Кирстент», – вспомнил он – «Интересное имя для бродяжки. Сколько она там сказала ей лет? Двенадцать? Почти тринадцать. Я то уж помню свои двенадцать лет. Тогда отец как раз пробил мне место в команде, и я заставил проблеваться этого нищего Уизли. О, я думал, что способен горы свернуть, дали бы мне только шанс! Каким же ребёнком я был!!» – мысленно усмехнулся Драко, – «Какой дьявол дернул меня дать ей монеты? Я начал заниматься благотворительностью? Наверное, схожу с ума…»

Все эти события произошли за неделю. За этот такой короткий, незначительный срок он изменил куче своих принципов, которые в него вбивали с малолетства. Как же некоторые события все-таки меняют нас! Наступает ещё один новый «переломный момент взросления». Происходит СТАНОВЛЕНИЕ НАШЕЙ ЛИЧНОСТИ. Порой продуманное до самых мельчайших деталей, порой неожиданное для самих себя…

А самое страшное – ты начинаешь понимать, что ни о чём не жалеешь!! Что, какая бы она не была, это всё равно ТВОЯ жизнь, и ты никому её не отдашь. И не променяешь и мгновения на чью-то чужую, ненужную, далёкую и непонятную. В этом и есть мудрость.

Хотя… было одно обстоятельство, которое значительно смущало юношу – это дальнейшая судьба Панси Паркинсон. Драко обязан был вытащить её! Иначе она на веки вечные проклянёт его и всю его родню до десятого колена. Но вовсе не это было самым страшным. Он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО боялся за неё! Кто знает, что может выкинуть Соломе?

И так Малфой просидел в этом кресле, Мерлин знает, сколько времени, и всё думал, думал, думал, думал.…Он медленно закатал левый рукав белоснежной рубашки, и там, на бледной коже, был ОН. Чёрный Знак мрака. Тёмный Лорд снова призывал его – он чувствовал, но зелье, данное учителем, притупляло силу призыва, и Драко только злорадно усмехнулся беспомощности своего бывшего Повелителя. Но так будет продолжаться недолго, он понимал это, позже Вольдеморт всё равно отыщет его, в буквальном смысле, «достанет из-под земли» — это только дело времени.

Малфою ужасно захотелось разбить хрустальную вазу с гортензиями, стоявшую на столе, что бы хоть как-то выплеснуть ком безудержных эмоций, переполнявших всё его существо. Но нужно было оставаться спокойным… Да и гостеприимством злоупотреблять не следует. Но что же делать? Как бороться с этой ситуацией? Шутки кончились очень давно, он теперь только понял, что вырос. Вырос, прихватив с собой внушительный багаж ошибок из «детства». Что ж, так тоже бывает… И Драко Малфой яркий тому пример.

Но всегда оставался Снейп, который поможет. Слизеринец был очень признателен своему декану, что тот проявил самое непосредственное участие в его спасении от гнева Тёмного Лорда, и здесь, как догадывался Драко, не обошлось без его матери. Скорее всего, с её подачи учитель так печется о нём, проявляя невообразимую выдержку и смекалку. И таким образом, возвращаясь к мыслям о Нарциссе, юноша вновь задумался, что же такое может связывать эту холёную, импозантную женщину с мрачным, угрюмым и хитрым мастером зелий. Кто они друг другу? Друзья? Любовники? Вряд ли… В любом случае это не его дело. Личная жизнь должна быть у каждого – Нарцисса Малфой и Северус Снейп не исключение.

И это была не единственная тайна строгого профессора… Было много вопросов, ответы на которые заинтригованно искал слизеринец. Например, для каких целей волшебник создал зелье, нейтрализующее заклятье Лорда? Ох, сдавалось Малфою, что Снейп ещё удивит его.

Внезапно Драко был, самым бестактным образом, выкинут из своих мыслей голосами, доносившимися с первого этажа. Один приглушенный, другой, временами переходящий на крик. То, что говорил человек, отвечавший тихо, слизеринец не смог разобрать, но вот высокий голос madame очень чётко врезался в слух.

— Il a deja rabattu le caquet a l` Dumbledore!! Je crains que cette fois ce ne soit notre tour! [Он уже сбил спесь с Дамблдора!! Боюсь, не пришел бы теперь наш черёд!]

Драко привлёк странный смысл фразы, и он стал прислушиваться дальше.

Второй говоривший, как понял слизеринец, что-то возразил ей на это, потому что миссис Энсендевилль, уже не сдерживаясь, прокричала:

— Quarante hommes massacres, et vous trouvez la le mot pour rire!!! [Сорок человек погибло, а вы можете при этом шутить!!!] C`est bien pour un garcon de rien comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous!!! Pas pour vous!!! [Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам!!! Не вам!!!]

После всё стихло и минут через пять по винтовой лестнице, ведущей наверх, послышались тяжёлые мужские шаги. Портрет, закрывающий дверной проём отъехал, и в комнате появился безумно рязьяренный Северус Снейп. Драко обожал, когда профессор находился в таком состоянии на уроках, потому что испуганные лица всех гриффиндорцев и перекошенная бешенством физиономия Поттера дорогого стоили. Мужчина как раз находился в том самом «заветном» состоянии, готовый рвать и метать.

— Профессор, это она Вас так довела? – спросил Драко, разворачивая рукав сорочки.

— ДА! – рыкнул Снейп.

Малфой чуть на кресле не подпрыгнул от неожиданности.

— Не может быть? Вы верно шутите?! Она святая простушка, и мухи не обидит, – ответил он, ухмыляясь. Ну, должно же, в конце-то концов, у юного слизеринца быть хоть какое-то развлечение в этой жизни!

Профессор посмотрел на своего студента так, что парню почему-то очень захотелось залезть под кресло. Если бы мужчина умел убивать взглядом, то от единственного наследника Малфоев уже не осталось бы ни чего кроме небольшой горстки пепла.

Ладно, приходилось признать, что шутка была глупой, неуместной и вообще не удалась.

— Мистер Малфой, вы просто ещё слишком юны! – холодно констатировал волшебник, – И поэтому пока поверхностно относитесь к людям, ещё не совсем умея понять их сущность. Эта женщина – настоящая фурия в чепце. Я в первый же день вас предупредил, что она не так проста, как кажется, и я вновь настоятельно советую вам, побольше улыбаться и вести с ней разговоры на её любимые темы. Я думаю, что вы, с вашими-то способностями, уже подобрали все три ключика к её сердцу? – с намёком осведомился он.

Малфой, усмехнувшись, утвердительно кивнул на заданный вопрос.

— Прекрасно. Я в тебе не ошибся.

— Стараюсь.

Снейп внимательно посмотрел на него. Молчание затягивалось…

— Профессор, я не ждал Вас так рано. Зельё у меня ещё есть так что… – Малфой развёл руками.

Маг поднял руку вверх, этим жестом останавливая подростка.

— Я обещал прийти. Мне нужно поговорить с тобой. Это очень важно.

— Хорошо, но только скажите сразу, Вы сделали то, о чем я вас просил?

— Ты о визите Темного Лорда к мисс Панси Паркинсон? Всё в полном порядке: он не состоялся.

— Вы уверены, что ей больше ничего не угрожает?

— Пока, да.

Снейп не лгал. Он не знал, что юной Паркинсон тоже ставят тёмную метку, не знал, что она должна была занять место Драко, как и не знал того, что Соломея «продаёт» её Забини. Почему? Потому что все эти события – маленьким секрет, и посвящёнными в него были лишь сам Том Ридлл и Соломея Паркинсон. Но даже если бы мужчина и обладал этими сведениями, он не уверен был, что открыл бы их юноше, потому что не имел привычки влезать в чужие отношения. В молодости мужчина наделал много ошибок, но с годами всё же пришла заветная мудрость: молчание – Золото, а истинное счастье в неведении. Тем более, узнай Драко правду, он начал бы искать встречи с Блезом, так как тот очень откровенно посягнул на его собственническое эго, прибрав к рукам Панси.

Никто не знал, что произошло между двумя одноклассниками. У них всегда были, мягко говоря, прохладные отношения, и это ещё и притом, что среди слизеринцев никогда не отмечалось особой дружеской привязанности: их общественные отношения складывались на других приоритетах. Таким образом, в Гриффиндоре или Райвенкло Забини и Малфоя окрестили бы не иначе как лютыми врагами, ведущими «холодную» войну.

— А что Нарцисса?

— С твоей матерью тоже всё хорошо.

— Она знает?

— Да я ей всё о тебе рассказал.

— Так уж и всё?– недоверчиво переспросил юноша.

— Почти всё, – многозначительно поправился Снейп.

— И что она?

— Была рада, что с тобой все нормально – ответил он, отведя глаза.

Юноша внимательно выслушал всё, что сказал учитель, и ему стало спокойнее.

— Спасибо, профессор. За всё.

Снейп бросил короткий взгляд на Драко и, ничего не ответив на его благодарность, опустился в одно из кресел. Кивком головы он предложил своему ученику сделать то же самое, так как парень, приветствуя мужчину, поднялся на ноги. Драко сел.

— Почему ты помог ей? – вдруг, меняя тему разговора, спросил профессор.

Брови слизеринца взлетели вверх: он понял, что мужчина имел в виду.

— «Как в воду глядел. Я же только что сам думал об этом», – подумал он, – «Как ему удаётся быть таким проницательным? Чёрт бы его побрал!»

Драко был удивлен, хотя всё равно подсознательно ожидал этого вопроса, не мог же он, в самом деле, надеяться, что Снейп не заметит того красноречивого жеста, так не свойственного Малфоевской натуре. И то, что учитель не спросил об этом сразу, было лишь небольшой отсрочкой. Но всё-таки парень не хотел окончательно сдаваться и поэтому нашел самый хитрый выход из ситуации – «изобразил» непонимание.

— Что? О ком Вы?

Старший волшебник в ответ «изобразил» удивление.

Похоже, хитрость не сработала, впрочем, она никогда не срабатывала со Снейпом. Но ведь попробовать-то стоило…

— О той кудрявой девчонке из борделя, – учитель внимательно вглядывался в выражения лица юноши. Казалось, он пытался прочесть его мысли.

— Ваши попытки тщетны.

— А о чём сейчас говоришь ты?

— Не играйте со мной, профессор, – Драко буквально вцепился своим взглядом в лицо мужчины, – Вы пытались проникнуть в мой мозг. Я ещё, конечно, не Мастер…по крайней мере, до Вас мне далеко, – и он склонил голову в почтительном поклоне.

Северус Снейп слегка кивнул, принимая жест юноши.

— Я не могу замещать истинные воспоминания и мысли ложными, – продолжал Малфой, – Но я уже виртуозно научился скрывать, то, что думаю. Знаете ли, в прошлом учебном году у меня была обширная практика, – отшутился он.

Снейп покачал головой, но спорить не стал. Он просто вернулся к начальной теме разговора.

— Так что с девчонкой?

Драко не хотел снова пытаться анализировать ситуацию, снова пытаться что-то понять.… Поэтому он просто ответил.

— Что-то неуловимо меняется.

— Вот, об этом то я и хотел с тобой поговорить.

Северус Снейп, сцепив руки в замок, поднялся со своего места и, обойдя кофейный столик, зашел со спины Малфоя. Теперь Драко не мог видеть глаз собеседника, и это слегка обескураживало. Такой своеобразный приём психологической пытки парню часто устраивал Люциус. Значит ли это, что Драко придётся отвечать на странные вопросы?

— Ты хочешь жить? – спросил учитель, облокотившись на спинку его кресла.

Да, слизеринец правильно расценил поведение своего преподавателя. Таким методом пользовались все Пожиратели, когда пытались «мягко» допрашивать женщин и детей, и теперь от Малфоя требовалось лишь быть максимально честным.

— Я полагаю, что исходя из всех действий, совершаемых мной в ближайшем прошлом, вполне можно заключить, что, да – жить я хочу, – манерно растягивая слова, сказал Драко.

— Мистер Малфой, ваши пространные объяснения меня изрядно утомляют, – кисло прозвучал голос над головой, – Изъясняйтесь односложно!

Драко усмехнулся.

— Хорошо, профессор.

— Итак. Ты сделаешь всё, что я тебе скажу, чтобы спасти свою шкуру?

— Да.

— Тогда, мистер Малфой… Вы переходите на сторону Ордена феникса.

На комнату обрушилось долгое молчание. Драко медленно поднялся с кресла, затем он повернулся лицом к профессору, оперевшись кулаками на подлокотники кресла. На глаза ему упала платиновая чёлка. Колючий чёрный взгляд схлестнулся с демонически ледяным серым.

— Вы предлагаете мне влиться в шайку Поттера и его нищих прихвостней, а потом сдохнуть вместе с ними со всеми от руки Тёмного Лорда? Я Вас правильно понял?

— Нет, мальчишка! Я предлагаю тебе жизнь!!

— Бред! – слизеринец с силой оттолкнулся от кресла и отошел к противоположной стене.

Снейпа перекосило, но он вновь взял себя в руки, вспомнив обещание, данное Нарциссе, и продолжил:

— Ты сможешь укрываться в этом доме ещё не более недели, потом же Лорд разгадает и этот ребус. Тебя теперь помимо Роджерса ищет ещё и Долохов.

Малфой недоверчиво уставился на профессора, с невысказанным вопросом в глазах.

— Да, Драко, он только что бежал из Азкабана, не без помощи Лорда, разумеется. А с ним ещё и Альгернон Руквуд, Ксавье де`Биорто, Фицуильям Брауди, Гертруда Смит, Илфлатус и Руфь Голсуорси, Консуэло МакФлоррен, Дзото О`Конрдоб, Гийом Уитмен, Стефания и Сезария Бомарти. Дальше продолжать?

— Значит, бежали все?!

Снейп кивнул.

— Это они перебили сорок человек?

Северус Снейп усмехнулся, вспомнив крики madame Старлинг де`Грэйв Энсендавилль. Не услышать их было невозможно.

— Да, они, и я тоже был там. Убитые по большей части авроры. И теперь Тёмный Лорд вплотную займётся разгромом Ордена феникса и тобой. Ну, как? Льстит? – хищно улыбнулся мужчина.

— Не совсем, – усмехнулся Драко.

Юноша отвернулся к горевшему камину – не смотря на лето во всём доме было ощутимо прохладно. Он, размышляя, долго смотрел на огонь, это успокаивало. Но голова всё ещё не прошла – это мешало думать.

— Хорошо, – помолчав, выдохнул он, словно на что-то решившись, – Допустим… Только допустим! Я перехожу на сторону Поттера… – Малфой поднял глаза к потолку с таким видом, словно считал до десяти, потому что сама мысль представить себя рядом с Поттером, была ему омерзительна до мозга костей, – Вообще-то… но это строго между нами, профессор! Я всерьёз полагаю, что он умён, – Драко остановился и посмотрел на реакцию наставника.

Снейп внимательно его слушал, понимая, что юноша сейчас впервые признавал достоинства гриффиндорца, а это было только плюсом в пользу Малфоя, потому что нельзя стронуться с мёртвой точки, здраво не проанализировав ситуации.

— «А он и впрямь растёт», – подумал Северус.

Парень продолжил.

— И храбрости ему не занимать, не спорю, но это… – Малфой взмахнул рукой, этим жестом показывая какой это на самом деле пустяк, – Удача улыбается смелым... а потом долго ржет над ними! Но вы то ведь меня понимаете. Как слизеринец, я имею ввиду.

Учитель кивнул: его тоже не прельщали приоритеты свойственные гриффиндорцам. Гордость? Благородство? Ха! А что в итоге? Ложь и предательство! Взять, например, Хвоста. Так что все их возвышенные бредни о чести – всего лишь миф, который выеденного яйца не стоит. Слизеринцы в этом плане гораздо честнее: они хотя бы не скрывают своих истинных намерений.

— Ему несколько раз удалось вполне успешно ускользнуть от Тёмного Лорда, хотя я не думаю, что это о многом говорит. Всего лишь везение, и только. Когда-нибудь оно должно закончится… Но это не главное. Меня изрядно интересует следующее – как вы себе представляете нашу с ним встречу? Я что должен, как к театральной примадонне, заявиться к нему с букетом роз и, признавшись в вечной преданности, предложить дружбу до гробовой доски? Да мы тут же наставим друг на друга палочки. Так что простите, профессор, но при всём уважении к Вам… Это, по меньшей мере, смешно.

— Разве я сказал, что будет легко? – сухо заметил Снейп.

Драко вздохнул.

— Всё плохо, – он прислонился спиной к стене, – Очень плохо. И, вообще, это не выход. Конечно, Лорд не додумается искать меня у Поттера, но его-то он тоже ищет, так что раньше или позже…

— Лучше позже. У тебя появятся штрафное время, возможно, оно и спасёт тебе жизнь.

— Вы сами-то хоть верите в то, что говорите? – спросил Малфой устало, закрывая лицо руками.

Его прошил озноб, так что парня передёрнуло. Учитель увидел, что с ним творится, и предложил:

— Хочешь выпить?

— Не откажусь.

Снейп позвал Дильди, и уже через пару минут на низеньком кофейном столике стоял графин с огневиски и два пустых стакана из дорогого стекла. Мужчина плеснул немного алкоголя в один из них и протянул Малфою, но слизеринец отмахнулся. Одним широким шагом он подошел к столику и, перевернув графин, заполнил второй пустой стакан до краёв.

— А не многовато будет?

— В самый раз, – и парень выпил содержимое в два глотка.

Его слегка понесло, но он устоял на ногах. Внутри всё потеплело и, кажется, даже думать стало легче. Пульсирующая боль в голове начала понемногу отступать. Драко расстегнул верхнюю пуговицу на своей рубашке.

— Ну, как? – осведомился мужчина.

— Гораздо лучше, – вздохнул Малфой, – Но я всё ещё с вами не согласен.

Слизеринец развернулся и зашагал к выходу из помещения.

Ему нужно было на воздух: мозги кипели, словно зелье в котелке. Эти бесконечные клетки, то золотые, то «не очень», окружавшие его с самого рождения, так осточертели ему! Он вдруг почувствовал острую нехватку Свободы. Безумно захотелось просто уйти и затеряться ото всех. И навсегда. Забыть всё! И Вольдеморта, и Пожирателей смерти, и знак мрака, уродующий его предплечье, а главное забыться самому. Нет, лучше просто взять и исчезнуть без следа, будто тебя никогда не было, потому что дороги назад нет. Драко зарычал, ему захотелось кого-нибудь избить. Так! Стоп. Он задыхается, ему срочно нужно на воздух. На воздух!!

Все эти мысли посетили его буквально за одну секунду.

— И куда ты собрался, если не секрет?

— Я хочу пройтись.

Драко посмотрел на профессора, словно спрашивая разрешения, которое ему вовсе и нужно не было: он всё равно бы сделал по-своему. Снейп взглянул на него, и всё понял, он тоже был когда-то таким… таким одиноким, уставшим юнцом, которого достали все и вся.

— Это твоя жизнь, – проговорил мужчина с характерными, совершенно снейповскими интонациями в голосе, показывая, что ему как будто плевать, – Иди. Кто тебя держит.

Возможно, сейчас он выйдет на улицу, и его схватят, думал Снейп. Тогда к псу под хвост полетят все проведённые им бессонные ночи, опасности, которыми он подвергал себя, спасая Драко, но всё это и так не будет иметь смысла, если Малфой сам не захочет выжить! Так что пусть лучше просто проветрится, может и додумается до чего-нибудь умного.

— Только захвати мантию, а то твоя светлая шевелюра выделяется за милю, – бросил Снейп, имея в виду, чтобы слизеринец не забыл накинуть на голову капюшон.

Драко прислушался к совету наставника.

После, засунув руки в карманы брюк, он спустился по винтовой лестнице вниз, пересёк длинный узкий коридор, гостиную, холл. Примечательно, что нигде не было видно ни одной кошки. Значит, шел обеденный час, и все они сбежались на кухоньку madame за самым вкусным кошачьим лакомством на свете. Дама готовила его по особому секретному рецепту, и видимо оно было таким вкусным и ароматным, что «блохастые твари» стройными вереницами тянулись к мискам. Этот запах они чувствовали, даже находясь за несколько кварталов от дома №0 в проулке Пяти крыльев, видимо он и привлёк Живоглота на Мрак-аллею.

Получается, что Гермионин перс, в общем-то, погиб из-за рокового стечения обстоятельств. Собственно так оно обычно и бывает.

Но для Драко эта маленькая трагедия, приключившаяся с Грэйнджер, была далёкой и чуждой, так как он вообще ничего о ней не знал, да и знать бы не захотел. У парня были личные насущные проблемы, остальное же его сейчас совершенно не трогало. Хотя возможно узнай он подобную историю в глубоком детстве, то, наверное, посочувствовал бы несчастному обладателю убитого животного, ведь с ним тоже когда-то приключилось подобное. Но он, разумеется, выказал сочувствие не иначе как в душе, ни за что бы не став демонстрировать своих чувств при посторонних, а «посторонними» для него к тому времени стали все, даже родители. Тем более родители. Не стоит забывать, что тогда уже был заложен фундамент становления «настоящего Малфоя». Ну, то раньше, а на сегодняшний момент ситуация усугубилась во сто крат. Юноша к своему совершеннолетию покрылся такой мощной непроницаемой оболочкой холодности, гордости, неприступности и самоуверенности, что воскресить в нём что-то Доброе и Светлое, начисто растоптанное отцом, совершенно не представлялось возможным. Смешно! В нём не было ничего ни «Доброго», ни «Светлого».

Он не был хорошим, не был и плохим – он был просто Драко Малфоем.

Он никогда и никого близко к себе не подпускал. А если уж и находились безумные смельчаки, отважившиеся на одну лишь попытку… попытку вывернуть его слизеринскую душу на изнанку, то глупцы тут же разбивались о ледяную глыбу льда. И что это было – всего лишь защитная корка или же его сердце на самом деле промёрзло насквозь? Разгадать не удалось.

К слову сказать, смельчаков было не так уж и много, а если точнее, то всего двое – Нарцисса и Панси. Причем первая из них сломалась после первой же попытки, встретившись с бескрайним равнодушием сына, и с тех самых пор любила его «на расстоянии». Любила очень сильно, он это знал. А, вот, Паркинсон оказалась более настойчивой. Пусть ей и не удалось взять эту одинокую неприступную «крепость» с первого раза, но она, обладая невообразимой стойкостью и честолюбием, принялась за длительную многогодовую осаду. И из своего укрытия, словно взяв в ладони его сердце, медленно отогревала его своим дыханием. По началу юноша не замечал этого, после делал вид, что не замечает, но никогда, ни при каких обстоятельствах не признался бы, и это было единственным, в чём он себе лгал, что ему её участие… нет, не льстит! Оно ему помогает.

Меж тем Малфой уже поднимался по бесконечным ступеням, ведущим наверх, к земле, но так как он был занят своими невесёлыми мыслями, то лестница кончилась подозрительно быстро. Он открыл люк и оказался в той самой небольшой, поросшей мхом коморке. Далее парень, не раздумывая об опасности (хмель сделал своё дело – эго потянуло на подвиги), толкнул тяжёлую дубовую дверь. Она легко поддалась, мимо ног в помещение забежали три облезлых кота, видимо унюхавших съестное madame Евангелины. В нос сразу же ударил невозможный трупный запах, но Драко Малфой поднимался из своего «подземелья» вовсе не для того, что бы вдыхать эту несусветную вонь, ему всё ещё был нужен ВОЗДУХ! Поэтому он, накинув наголову капюшон и, по своему обыкновению, засунув руки в карманы, двинулся в сторону, откуда они с профессором и пришли в ту самую памятную ночь.

Света практически не было, видимо солнце спряталось за набежавшие тучи. Внезапно в небе над его головой с диким криком пронеслась ворона, словно испуганная чем-то. Драко не обратил на неё внимания.

Слизеринец шел очень твёрдо и уверенно, будто наизусть знал дорогу, которую видел всего лишь один единственный раз. Он чётко помнил этот путь. Вот, например, сейчас нужно было свернуть налево, потом направо. Ещё раз направо. Он уже приближался к притону мадмуазель Дилары Марно, месту, где встретил Кирстент. Оставался всего один проулок, и Драко свернул.

Малфой чуть не запнулся об то, что валялось на асфальте. Или сидело? Человек?! Он уже собрался состроить гримасу и пройти мимо, полагая, что это одна из «деток» мадмуазель Марно, но присмотревшись внимательнее…

С Драко редко такое случалось, но сегодня он действительно не поверил своим глазам.

— Грэйнджер?

«Вдруг стало серым, бесчувственным небо

Над проклятым местом туманной страны,

Но виноват никто как будто не был.

Всего лишь умирали наивные сны!

Разорвано детство на мелкие клочья,

И слёзы потоком из ласковых глаз.

Весь путь есть теперь тернистые сучья.

Мечте предстоит умирать. И не раз!

В жизнь боль и страданье, навеяны страхом,

Потерян ей Свет, а рядом лишь враг.

И вся судьба теперь кажется крахом.

Теряет сознанье… И сгинет во мрак!»

Спрятавшееся солнце всё ещё не появилось.

На душе было так плохо и страшно, что жить не хотелось. Безжалостное убийство Живоглота оставило в сердце безобразный глубокий рубец. Всё нутро Гермионы заполнила какая-то тяжелая беспредельная пустота, от которой не возможно избавиться. Она льнула к ней изнутри, отягощая сознание, притупляя разум и оставляя лишь одну глухую непрекращающуюся боль. Слёзы вроде облегчали страдание, но это только казалось… Гриффиндорка чувствовала себя выброшенной из окна, и жила она после этого как бы в процессе затянувшегося падения, когда одновременно страшишься и ждёшь смерти, а конец всё не приходит. Глупая, она так испугалась, поэтому и ожидала своей кончины, наивно пологая, что это предел. Но Жизнь готовила ей подарок… Хороший или плохой покажет время. Факт в том, что госпожа Судьба сулила ей смерть, вовсе не в это грустное для девушки мгновение и уж точно не от горя. Сегодня она приносила ей в дар ВСТРЕЧУ.

— Грэйнджер?

Гермиона услышала свою фамилию, но до конца не смогла понять, что обращаются именно к ней, словно голос был нереальным, из другого мира, поэтому она и не обратила на него внимания. Но этот звук был в её голове посторонней помехой, шумом, который раздражал, постепенно заставляя вернуться к действительности. К тому же он казался до неприятного знакомым.

Девушка медленно подняла заплаканное лицо вверх. В раз высохли слёзы.

— Боже, – только и сумела вымолвить она.

— Я польщён – меня узнали, – Малфой был несказанно удивлён, но не мог не съязвить; наверное, это привычка.

Для гриффиндорки всё стало гораздо хуже, чем было. Дело в том, что она узнала в этом человеке Драко Малфоя. О, как же она презирала его! Он постоянно отравлял ей жизнь – ежедневно задирал Гарри, доставал Рона, издеваясь над его скромной залатанной одеждой и старой дешевой моделью метлы для квиддича, а также оскорблял её. Никогда и ни к кому ещё эта добрая девочка, выросшая в хорошей маггловской семье, и с детства окружённая заботой и верными друзьями не испытывала такой обширной гаммы негативных эмоций и чувств. Но она, будучи очень строгой к себе и не по годам разумной, заключила, что не станет растрачивать на столь недостойную личность своих нервов, поэтому с самых младших курсов старалась научиться не обращать на его издёвки внимания, и нужно отдать ей должное, к своим семнадцати годам гриффиндорка научилась справляться и с этим заданием на пять с плюсом. Она всё делала на отлично!

Правда на шестом году обучения в Хогвартсе волшебница практически забыла о существовании несносного слизеринца. Складывалось впечатление, что лестницы и коридоры школы стали шире, дверные проёмы увеличились раза в два, появились какие-то обходные пути в Главный зал и во все классные комнаты… Что за таинственное колдовство было тому причиной? Ответ прост и необычен одновременно, все лишь Драко Малфой перестал «одаривать» гриффиндорскую троицу своим особым вниманием. Гермиона могла по пальцам пересчитать, сколько раз она видела его в прошлом году во внеурочное время. Это было непривычно. Никто больше не сталкивался с Гарри плечом в широченном полупустом коридоре, никто исподтишка не швырял заклятье в Рональда, никто больше не преграждал ей дорогу и не выкрикивал: «Грязнокровка!» Теперь слизеринец лишь изредка мог оказаться в том же месте, что и девушка со своими друзьями, и то видимо по чистой случайности, но даже в этом случае парень не обращал на них ни малейшего внимания. Он проходил мимо, даже не глядя в сторону гриффиндорцев, не проронив ни слова. Малфой по большей части перемещался по Хогвартсу один, без Краббе и Гойла, всегда шёл целенаправленно и немного отстраненно от всего остального окружающего мира. Ни то чтобы гриффиндорке всё это не нравилось, просто… как-то не укладывалось в голове, обескураживало.

В тоже время у Гермионы Грэйнджер появилась другая проблема – Гарри Поттер, словно с цепи сорвался. Он стал сам искать встречи со слизеринцем. Друг, не доедая обеда, с Картой Мародеров подмышкой и плащом невидимкой в рюкзаке пулей вылетал из Большого зала и нёсся по пятам Малфоя. Кроме этого Гарри дошел и до того, что пропустил один из матчей по квиддичу! Конечно, игра была далеко не решающей, к тому же состязались Райвенкло и Хаффлпафф, но факт остаётся фактом. Гриффиндорка уже было всёрьез начала задумываться, над тем, что у приятеля началась паранойя. Но как выяснилось много позже, Гарри оказался абсолютно прав по поводу поведения Малфоя – он действительно служил Тому-Кого-Нельзя-Называть.

— «Бог мой!», – вдруг в мутном сознании Гермионы вспыхнула мысль, – «Он же Пожиратель смерти!!»

Вся её душа содрогалась от страха, но она больше не могла себе позволить находиться перед врагом в таком уязвимом положении как сейчас, глупо таращась на него опухшими глазами снизу-вверх. Она почувствовала, что скорость её падения возрастает, а когда неумолимая земля несётся навстречу и падаешь с такой высоты – к чему предосторожности?

Девушка вскочила на ноги, но у неё затряслись коленки. Она попыталась не зацикливаться на этом. Волшебница вскинула свою палочку, направив прямо на Малфоя.

— Не смей п-приближаться ко мне, – хотела выкрикнуть она, но голос предательски подвел её, и получился почти шепот.

Волшебная палочка заметно подрагивала в онемевших от ужаса пальцах. Одним словом, вид «Храброй Богини Возмездия» был непоправимо смазан, если не сказать большего – получился жалким и смешным.

Меж тем Драко, кажется, тоже приходил в себя. На его лице ошеломлённое выражение плавно сменилось на будничное скучающе-раздражённое, а один уголок губ в жесте нескрываемого презрения слегка дёрнулся вниз. Он лениво пробежался по ней взглядом, обсмотрев с ног до головы и обратно, и… усмехнулся. Казалось, что он совершенно не боится её. Видимо ничтожный вид грязнокровки не мог внушить ему ни капли страха.

— Грэйнджер, я и не знал, что ты здесь подрабатываешь?

Девушка непонимающе посмотрела на него. Он что пьян? Какая работа?! Наверное, все слизеринцы просто идиоты, вот, и всё. Или он таким странным образом пытается заговаривать ей зубы? Она бросила на него ещё один недоверчивый взгляд, и на всякий случай предупреждающим жестом, чуть повыше подняла палочку.

Тем временем Малфой продолжал забавляться над ней.

— Признаться, никогда бы не подумал, что гриффиндорская заучка тоже может пуститься во все тяжкие, – в притворном сочувствии он покачал головой. – Скажи, это тебя нужда толкнула или твои хвалёные дружки довели до такого состояния?

Гермиона решительно не понимала, о чём этот слизеринец толкует. Ну, да, конечно, ей страшно, но не могла же она от этого перестать понимать человеческую речь, в самом-то деле! Он определённо несёт какую-то ахинею!! Что за кошмарный день? Помимо пережитой трагедии Господь ещё и приготовил ей встречу со свихнувшимся Малфоем.

Девушка решила рискнуть озвучить посетившие её мысли:

— Малфой, ты что идиот?

Ухмылка сползла с его лица.

— Следи за речью, Грэйнджер, – это, во-первых, а, во-вторых, ты ещё скажи, что не знаешь, где именно ты сейчас находишься.

Волшебница хотела посмотреть на него внушительно и с достоинством, но получилось как-то по-особому беззащитно и потерянно. И палочка всё ещё подрагивала в её пальцах.

— Я не знаю… Я потерялась.

Юноша резко и громко рассмеялся. Что за подарок судьбы – встретить беспомощную выскочку-гриффиндорку и вдоволь поиздеваться над ней. Есть всё же справедливость в этом мире!

Парень продолжал смеяться. Ему было невдомёк, как можно заблудиться в этих «трёх соснах». Для него все переулки Мрак-аллеи, словно на карте, были чётко вырисованы в памяти. Ещё бы! С его-то абстрактным мышлением.

Он посмотрел на неё как на «богом обиженную»:

— И ты поэтому тут сидела как пугало и обливалась крокодиловыми слезами?

Она вспыхнула в гневе. Вдруг перед глазами чётко предстали жестокие безликие маски Пожирателей смерти и рухнувший с забора, словно подкошенный, Живоглот. На глаза вновь навернулись горькие слёзы потери и лютой ненависти к слизеринцу, неразрывно связанному с этими убийцами. Она внезапно подумала, что если он произнесёт ещё хоть одно слово о её внешнем виде и слезах, то она убьёт его. Убьёт, совершенно точно!

И скажи ему Гермиона об этом, то вызвала у Драко ещё один безудержный взрыв хохота, потому что, кому как не ему, знать, каково это на самом деле – попытаться впервые посеять смерть.

Но его мысли на эту тему её совершено не интересовали, тем более что произнесла она совсем другое:

— Не твоё дело! – волшебница попыталась вложить в эту короткую фразу как можно больше эмоций обуревавших её в это мгновение.

Получилось впечатляюще. Она сделала в его сторону один небольшой шаг, всё ещё держа поднятой палочку.

Малфой прикинулся испуганным, но сделал он это так небрежно и наигранно, что ей пришлось только подосадовать на свою слабость и ничтожность.

— Да, ладно, Грэйнджер, успокой свои нервы, – отмахнулся он от неё, – Я же просто так спросил, из вежливости. Нравится тебе тут в грязи валяться и реветь, так на здоровье! Мне, искренне признаюсь, плевать. И перестань глазеть на меня так, словно я собираюсь тебя съесть. Не беспокойся понапрасну: я по средам не включаю в свой рацион гриффиндорок.

Она округлила глаза, а он продолжал:

— Разве что хаффлпаффок, – он вновь рассмеялся.

Гермиона поёжилась, ибо на её глазах происходило что-то нереальное… Драко Малфой разве перестал быть трусом? Он ни всхлипывал, ни угрожал отцом, ни трясся под прицелом чужой палочки, как это бывало раньше, в младших классах. Этот человек вёл себя так, словно это он сейчас владел ситуацией, и волшебная палочка находилась в его руках, а не в её. Видимо неожиданное открытие, смешанное со страхом, отразилось на её лице, потому что он скривился:

— Я шучу, Грэйнджер. Ты что такая мнительная-то. А что касается твоего местоположения… – он как-то по-особому гаденько улыбнулся и махнул рукой в сторону строения, находившегося поодаль за его спиной, – Видишь дом?

Волшебница посмотрела в указанном направлении.

Взгляд упал на двухэтажное деревянное здание. Из покосившейся крыши торчала одинокая полуразрушенная труба. Вместо входной двери висели индийские соломенные шторы. Ступеньки от крыльца расходились в обе стороны от входа. В общем, ничего примечательного. Разве что… Прямо напротив строения туда сюда прохаживались две непристойно одетые девицы. А ещё там же ошивался какой-то страшный коротышка. Издалека невозможно было разобрать, был ли он гоблином или же просто ростом не вышел.

Гермиона оглядела предложенную ей картину, но так ничего и не поняла.

— Ну, допустим, вижу?

— Это Весёлый дом Марно, – просто ответил он, таким тоном, будто ей это должно было сказать о многом.

Но девушке это решительно ни о чём не говорило.

— И? – она вновь попыталась добиться от него истины, всё ещё не веря тому, что она находится, чёрт знает где, и премило беседует с одним из Пожирателей смерти. Класс! Кому рассказать, так ведь не поверят.

— Грэйнджер, я и забыл, что ты у нас наивная простота, живущая в библиотеке, – живо откликнулся он. – Прошу заметить, что я как истинный джентльмен пытался в присутствии «дамы», – он отвесил ей шутливый поклон, тем самым, показывая, что последнее слово он применил, как бы, между прочим, и к ней оно совершенно не имеет никакого отношения, – Выражаться более пристойно. Но, увы, дама тупит, так что приходится говорить без обиняков – это бордель. Надеюсь, хотя бы значение этого слова ты понимаешь.

Гриффиндорка стояла, как громом поражённая. Обрывки их разговора закрутились в голове… Так вот, что он имел ввиду, намекая о её работе! Оцепенение, навеянное его спокойным слегка ехидным голосом и прямым взглядом, слетело с Гермионы, будто отстегнулись оковы. Гнев подхлестнул её.

— Да как ты смеешь, мерзавец! Ты… ты… Грязный Пожиратель!! – в запале выкрикнула волшебница.

Она попыталась наложить на него какое-то заклинание, но не успела: Малфой одним ловким движением фокусника выхватил у неё из рук волшебную палочку и направил на её же бывшую обладательницу. Каков подлец! Даже не стал утруждать себя тем, что бы достать свою, хотя… стоит отдать ему должное, такой способ обезоруживания противника, будет куда покруче «Экспеллиармуса».

Если Гермиона думала, что испытала за сегодня все степени ужаса, то сейчас ей приходилось признать: как же она ошибалась!

Разительные перемены в его лице были воистину устрашающими. Взгляд стал ледяным, непроницаемым, колючим. Около уголков губ залегла складка. Весь его образ был настолько пропитан ядовитой злобой, что она, казалось, сочиться из него и отравляет воздух вокруг. У девушки предательски затряслись колени. Она вдруг с леденящим сердце ужасом отчётливо поняла, что до смерти боится его. Как такое случилось? Ведь раньше её чувства к нему ограничивались лишь презрением, ну может ещё и жалостью… А теперь перед ней стоял какой-то другой человек, одним лишь своим видом вселяющий всепоглощающий страх!

— Молись… – едва шевеля губами, прошептал он, и на неё повеяло могильным холодом.

Гермиона зажмурилась и внутренне вся сжалась в малюсенький комочек и, видит Мерлин, действительно начала молиться. И, кто знает, что произошло бы в следующую секунду, если бы откуда-то справа не послышался противный низкий хриплый бас. Гриффиндорка распахнула глаза.

— В какую цену отдашь?

Возле Малфоя стоял тот самый лилипут, которого она видела возле публичного дома. Даже при самом близком рассмотрении оказалось проблематичным понять кто это: гоблин или просто карлик. Голова человечка была непропорционально большой по отношению к туловищу, одного глаза не было вовсе, из носа торчали рыжие волосы, а на подбородке произрастала в разные стороны густая рваная борода. Надет на нем был грязный болотного цвета нелепый смокинг, а манишка была забрызгана чем-то коричневым. Довершал его наряд порванный у самого основания бордовый цилиндр, в ленту которого был втолкнут давно уже завядший цветочек.

Слизеринец внимательно смотрел на него сверху вниз. На губах молодого человека заиграла самая гаденькая ухмылочка. Малфой бросил быстрый взгляд на девушку, и она, уловив в нем неотвратимую для себя опасность, резко выдохнула.

— Так почём? – требовательно повторил карлик.

— А сколько предложишь? – заинтересованно отозвался юноша.

Гермиона задохнулась от возмущения на неожиданный поворот событий. Страх и злоба смешались в ней в одно месиво, голова пошла кругом. Внезапно пришло зловещее осознание. Малфой что всерьёз собирается вот так запросто продать её этому уроду? Она же живой человек, а не товар! Или ему всё равно? Мразь! У неё засосало под ложечкой. Что если это правда? Как она будет защищаться от этого коротышки, у неё ведь нет даже волшебной палочки! Всё пропало…

Лилипут окинул похотливым взглядом замеревшую в шоке Гермиону. Прищёлкнул языком, как бы досадуя на её заплаканное лицо, затем прошелся взглядом по скромной светло-бежевой футболочке, не слишком обтягивающей грудь, после надолго зацепился взором за бедра, затянутые в старенькие потёртые штанишки, и довольно пососал измазанный сажей большой палец, словно в предвкушении. Эти его взгляды вызвали в ней острое желание помыться.

— Пять сиклей, – пробасил человек.

— Мало, – твердо ответил Малфой.

Гермиона не знала, толи ей радоваться, что слизеринец не оценил её так дёшево, толи вцепиться от злости ему в горло. Теперь, когда к ней вернулся дар речи… теперь-то уж она выскажет ему всё, что думает! И плевать на последствия: всё равно терять уже, кажется, нечего.

— Подонок, ты что себе позволяешь?! Я не твоя собственность!!

Примечательно, что Малфой даже не удостоил её взглядом, а страшный человечек наоборот оживился и ещё раз оценивающе пробежался по прелестям девушки.

— Уу-х, да она у тебя с норовом! Люблю я таких. Даю тебе за неё один галлеон, и расходимся.

Малфой отрицательно покачал головой. Лилипут зарычал и выкрикнул:

— Два галлеона!

Слизеринец широко усмехнулся, глаза его сверкнули. Он был полностью доволен сложившейся ситуацией.

Волшебница пришла в замешательство. Что ей делать, если Малфой сейчас согласится на сделку? Очень сильно захотелось убежать отсюда и спрятаться где-нибудь в укромном местечке, но осколки замутненного сознания подсказывали, что делать этого не следует, иначе наказание будет более изощрённое, чем это. По всему видно, что Малфой не шутит.

Меж тем, маленький человек, видя, что хозяин этой строптивой девчонки бесстыдно набивает цену, хотел было уйти, но уж шибко ему хотелось завладеть этой необычной девицей. Он перемялся с ноги на ногу и сказал, ковыряясь в пустой глазнице:

— Три.

— Всё ещё мало. Неужели, тебе её совсем не хочется? – подзадоривал слизеринец «покупателя».

Гермиона в испуге отступила на шаг назад.

— Стоять на месте, Грэйнджер! – рявкнул Малфой, даже не глядя в её сторону.

— Пять галеонов, – ответил, наблюдавший за этой сценой лилипут.

Слизеринец отрицательно покачал головой, но гадкая усмешечка так и не сходила с его лица.

— Слушай, парень, имей совесть! Давай сделаем так, я даю тебе десять галеонов и увожу её, – и, заторопившись, добавил, – Да, за такие деньги я мог бы кутить у Дилары целую неделю, причём с лучшими её девочками.

Малфой после этих его слов сделал вид, что всерьёз задумался над предложением.

У гриффиндорки душа рухнула в пятки.

— «Сейчас он согласится. Сейчас он согласится…» – с замиранием думала она.

Нужно было срочно что-то делать. Но что?! У неё похолодели кончики пальцев. Может нужно просто попросить? Она решилась на отчаянный шаг.

— Не надо… – беспомощно и жалобно прошептала она.

Усмешка юноши стала ещё самодовольнее и шире, но он всё ещё не удостаивал свою «жертву» взглядом. Вместо этого он опять заговорил с этим ужасным человечком.

— Но ты ведь хочешь именно эту, верно?

— Двадцать! Это всё, что у меня есть. Продай мне её!! – глаза лилипута горели азартом и ничем неприкрытым желанием.

Гермиона отчётливо представила, как её будут касаться эти маленькие пухлые руки с короткими грязными пальцами, и в предобморочном состоянии кинулась к Малфою.

— Драко, не надо! – выпалила она с придыханием. – Пожалуйста, я прошу… не надо.

И только теперь он посмотрел на неё. В его взгляде читался триумф. Он всё же заставил её унижаться, заставил умолять. Кажется, именно этого слизеринец и добивался.

Малфой откровенно ухмыльнулся ей в лицо. После, не глядя на грязного человечка, тоном, не принимающим возражений, сказал:

— Сделка не состоится.

Коротышка нахохлился и покраснел.

— Всё в этом мире имеет свою цену. Назови её! Я достану, сколько скажешь… – человек не собирался сдаваться.

Гриффиндорку бросило в жар. Что если Малфой передумает?!

— Ты слышал мой ответ, – ледяным голосом отрезал слизеринец. – Убирайся!

Гермиона выдохнула.

Лилипут осклабился и, буркнув себе в бороду особо непристойное ругательство, удалился.

Драко Малфой по своему обыкновению засунул руки в карманы и опять повернулся к волшебнице.

— Я думаю, это научило тебя держать язык за зубами, – скучающе сказал слизеринец.

У девушки появилось ощущение, что игрушка, по имени Гермиона Грэйнджер, уже успела ему надоесть, и он собирается отправиться дальше.

Так и есть. Он развернулся и зашагал по улице.

— Ты разве уходишь? – вдруг спросила Гермиона его спину.

Она не могла поверить своим глазам – Пожиратель смерти не собирался её убивать или хотя бы схватить в плен? Перед её глазами всё ещё живо стояла картина смерти Живоглота, а в ушах до сих пор звенел истеричный голос Беллатрикс, выкрикивающий «Аваду». Разве этот человек пришел не для того, чтобы мучить её, выпытывая тайны Ордена?

Малфой медленно обернулся и в нескрываемом удивлении приподнял бровь.

Девушка тут же спохватилась, услышав какой глупый, неуместный вопрос произнесла и решила поправить положение:

— То есть… я хотела спросить… Ты что оставляешь меня одну? – и сразу захлопнула рот, изрёкший очередную глупость.

Слизеринец одарил её таким взглядом, что волшебница почувствовала себя умалишенной.

— Грэйнджер, я что-то не совсем понял природы твоих вопросов.

Гермиона топнула ногой. Она разозлилась и на себя, и на ту ситуацию, в которой она очутилась.

— Я всего лишь хотела узнать, как мне найти дорогу в Косой переулок и, что делать, если этот карлик вновь ко мне подойдёт? – изрекла она, гордо подняв голову.

Он посмотрел на неё ещё одним своим холодным взглядом полным презрения и… снова ухмыльнулся. Гермиона про себя выругалась на свою беспомощность и зависимость от этого человека, а ещё от всей души пожелала, чтобы у него мышцы на скулах затекли от этих его противных усмешечек.

— Это должно решить твои проблемы, – и с этими словами он швырнул ей её волшебную палочку; деревяшка с характерным звуком покатилась по мощеному тротуару прямо ей под ноги, – Ты же, как это там называется… магглорожденная ведьма? – притворно вежливо поинтересовался он, впервые применив к ней этот эпитет, всё с той же ухмылочкой на губах. – Так вот, и наколдуй себе спасителя.

Девушка нагнулась, чтобы поднять своё средство защиты, а Малфой тем временем уже вновь развернулся и медленной походкой начал удаляться от неё. Гермиону посетила приятная мысль: а не швырнуть ли в этого заносчивого мальчишку каким-нибудь проклятьем? Но вдруг до неё донёсся голос слизеринца, словно предупредивший все её желания и намерения:

— Я полагаю, благородная гриффиндорка не опуститься до того, что бы целиться в спину противнику.

— «Чёрт! А ведь он прав», – с досадой подумала девушка и вновь притопнула ногой.

Она продолжала просто наблюдать за его отдаляющейся высокой фигурой. Внезапно он, напрягшись, замедлил шаг и остановился, будто прислушиваясь к чему-то. После произошло нечто из ряда вон выходящее… А именно, Малфой резко развернулся на сто восемьдесят градусов и в несколько больших прыжков вновь оказался возле девушки. Она перепугалась, подумав, что он хочет напасть на неё – попыталась наложить на него «Петрификус Тоталлус», но не успела, ибо слизеринец снова одним ловким движением выхватил у неё палочку. Затем, припечатав её к каменной стене, привычным жестом своей коленкой раздвинул ей ноги в разные стороны, прижавшись к волшебнице плотнее. Его правая ладонь требовательно скользнула ей на талию, далее, легко пройдясь по спине, замерла на пояснице, заставив девушку выгнуться.

— «Ну, это уж слишком!!!» – у Гермионы глаза от удивления стали как плошки.

Она попыталась вырваться, уперевшись руками в его грудь. Безрезультатно. Он с силой дёрнул её на себя, навалившись левой рукой на стену за ними. Девушка сдавленно ойкнула. Малфой приблизил своё лицо к её так внезапно и быстро, что у неё появилось чудовищное предчувствие того, что он хочет её поцеловать. Гриффиндорка замерла, словно натянутая струна, всё её нутро протестующее зазвенело, а голова, уже в который раз за этот ужасный день, пошла кругом. Но юноша внезапно замер буквально в половине дюйма от её губ. Он заглянул ей в карие глаза и откровенно усмехнулся.

— Расслабься, Грэйнджер! И не вздумай упасть в обморок. Ничего личного, – прошептал он ей в губы и с издёвкой скривился, – Но предупреждаю, в твоих же интересах не произносить ни звука! – пригвоздил он её к месту, так что она и пошелохнуться боялась.

Малфой отвёл от неё свой взгляд. Но этого их небольшого зрительного контакта хватило, что бы она успела разглядеть ледяной демонически-серый цвет его глаз. По телу побежали щекочущие мурашки. И как она раньше не обращала на это внимания? Ну, то есть она, конечно, знала, что он гадкий, белобрысый слизеринский хорёк и… всё – на этом её знания заканчивались. И уж тем более её никогда не посещали дикие мысли по поводу того, какого цвета у него глаза. Ещё бы! Мерлин, какая чушь!! Но теперь волшебница внезапно для себя самой озадачилась: а встречала ли она людей с такими же необычно опасными и одновременно чарующе-завораживающими глазами? Гермиона внезапно вздрогнула от этих своих непростительных мыслей, а слизеринец, подумав, что она снова пытается вырваться, прижал её ещё сильнее. Теперь она была крепко накрепко зажата между отрезвляющей прохладой каменной кладки и жарким юношеским телом и могла каждой клеточкой своего перепуганного и обескураженного существа ощущать его сильнейшее напряжение. Все его мускулы были сгруппировано сжаты, а на шее бешено пульсировала голубая жилка. Он совсем не смотрел на её, казалось, что слизеринец весь обратился в слух.

Вдруг из-за поворота с той стороны, куда хотел отправиться Малфой, до гриффиндорки стали долетать громкие голоса.

— Какого дьявола…

— Приказы не обсуждаются! – прикрикнул истеричный голос Беллатрикс.

Из-за угла появились три уже знакомых фигуры Пожирателей смерти. Первый говоривший был бежавший из Азкабана Долохов, вторая – Лестранж, а шедшая рядом – некая таинственная Соломе.

Девушка уже второй раз за сегодня находилась в окружении убийц, но теперь ей почему-то было уже не так страшно. Парадокс! Но стоя рядом с этим странным, таким давно знакомым и глубоко ненавистным человеком, она чувствовала себя защищённой. Малфой будто скала оградил её от остального враждебного мира.

— Если ты будешь продолжать вертеть головой, Грэйнджер, клянусь Салазаром, я сверну тебе шею, – тихий и злой голос молодого человека медленно затёк в уши.

Гермиона быстро подняла на него взгляд и, смутившись, тут же опустила. Неожиданно Гриффиндорку посетила догадка.

— Малфой, ты что прячешься от них? – тихонько пробормотала она.

— Да, заткнись же ты! – яростно прошептал он ей в губы и с силой сжал свою правую ладонь, находившуюся у неё на талии.

У девушки определённо должны остаться синяки, потому что было очень больно. Из её груди вырвался громкий стон, а горячее дыхание гриффиндорки опалило парню подбородок.

Сильно натянутый на голову капюшон мантии Малфоя скрывал обоих так, что распознать их личности не представлялось возможным. Их такая откровенная поза совершено не имела никакого отношения к интиму, но Пожиратели даже не заподозрили подвоха. Долохов, услышав стоны, бросил на парочку долгий взгляд, видимо, желая оказаться на месте этого юнца, так умело и пылко тискавшего эту девчонку.

— Антонин! Не отвлекайся, – окликнула его Соломе. – Нам нужно искать Снейпа с мальчишкой!

— Какого дьявола! – повторил он. – Мы были здесь максимум полчаса назад!

— Повелитель утверждает, что они где-то поблизости, – вклинилась в разговор Беллатрикс. – Рассредоточьтесь!

И все трое Пожирателей смерти разошлись в разные стороны, постепенно затерявшись в многочисленных путаных лабиринтах Мрак-аллеи.

Гермиона услышала, как слизеринец облегчено выдохнул у неё над ухом. Его дыхание защекотало ей щёку. В следующую секунду он уже отдёрнул от неё свои руки и быстро отскочил на пару шагов назад, как от прокажённой.

— Грэйнджер! Ты, какого хрена, постоянно дергалась, как ненормальная? – вдруг рявкнул он на неё. – У тебя жизнь висела на волоске, а ты вела себя как самая настоящая, круглая дура!

— Ты спасал меня?! От них? – неверяще переспросила девушка, не обращая внимания на оскорбления.

Он опять зло рассмеялся.

— Знаешь, будь я одним из твоих дружков гриффиндорцев, то, разумеется, меня в первую очередь заботила бы твоя сохранность, но так как я слизеринец до мозга костей, то самоцелью я ставил спасение собственной шкуры.

— «Какая же он всё-таки сволочь!» – подумала Гермиона, но всё же так и не рискнула произнести свои мысли вслух.

— Ты прятался от Пожирателей? – вместо этого волшебница повторила заданный ею несколько минут назад вопрос. – Почему? Разве ты не…

Он заморозил её взглядом, и она не договорила.

— Не твоё дело.

— Я просто…

— Просто, отвали! – сказал, он, протягивая ей её же волшебную палочку, которая волей обстоятельств снова оказалась у него.

Она приняла у него свою вещь, а слизеринец посмотрел на неё так, будто его посетила какая-то неожиданная мысль, и видимо догадка не очень пришлась ему по вкусу, так как он скривился. Гермиона, заинтригованная напряженно глядела на него, в то же время не чая момента, когда она, наконец, сможет избавиться от его общества.

— Вали отсюда, Грэйнджер, пока они не вернулись, – равнодушно бросил он.

Ну, слава Мерлину! Стоп. Она же не знает обратной дороги…

— Малфой, а как пройти в Косой переулок?

— Ты что, убогонькая, я для чего палочку-то тебе вернул?

Гриффиндорка совсем не обиделась на «убогонькую». Видимо, потому что именно такой себя сейчас и ощущала.

— Аа-а… Ну, да, – сказала она, обхватив ладонью локтевой сгиб второй руки, но с места так и не сдвинулась.

Гермиона молча разглядывала носки своих ботиночек. Вот, например, на один из них села бабочка… Красивая такая, в разноцветную радужную полосочку. Наверное, волшебная… Девушка кожей чувствовала, что Малфой сверлил её глазами, кажется, он вообще уже дошел до точки кипения.

Ну, не признаваться же ему, в самом-то деле, что она не помнит нужного заклинания обнаружения! И торпеду из палочки она тоже в воздух послать не может, так как на её призыв скорее сбегутся все рыскающие по близости Пожиратели смерти, а не Уизли.

— Грэйнджер… – обманчиво-ласково позвал он, – Ждём особого приглашения?

Она подняла на него глаза и мысленно перекрестилась.

— Убирайся!! Пока я не передумал.

— «Какого чёрта, этот гад командует мной?!» – Гермиона разозлилась.

— А почему это я должна уходить? Это свободная страна, и я буду делать лишь то, что сочту нужным. Сам вали от меня! – огрызнулась она и тут же серьёзно пожалела.

Он сверкнул своими необыкновенными глазами и вмиг превратился в самого опасного из всех людей на этой земле. По крайней мере, так подумалось несчастной Гермионе.

— Всё, гриффиндорка, – последнее слово он произнёс, как оскорбление, – Ты допрыгалась. Сейчас ты идёшь со мной.

— Куда?

— Куда скажу, – сказал, как отрезал.

— Я не пойду! – твердо ответила девушка.

Словно это не она сейчас до дрожи боялась остаться одна в этом жутком месте на Мрак-аллее.

— А я у тебя и не спрашиваю. Я утверждаю: ты идёшь со мной, – и он сделал шаг в её сторону.

Она в испуге отступила и вскинула палочку. Рука подрагивала, но настроена она была очень серьёзно, и уж на этот раз точно для себя решила, что не позволит ему так легко себя обезоружить.

Он рассмеялся.

— Ей-Мерлин, Грэйнджер! Если ты ещё хоть раз поднимешь на меня эту твою бесполезную деревяшку, то я обещаю, что сломаю её напополам. Здорово, правда? Одну половинку ты сможешь кому-нибудь подарить. Например, этому твоему рыжему. У них со средствами-то ведь напряг, вот, он и обрадуется.

— Не смей говорить о Роне в таком тоне!! – вспыхнула Гермиона. – Ты и мизинца не стоишь на его левой ноге!

— Да, один мой ноготь стоит больше, чем всё их многочисленное семейство. Но сейчас не об этом, – совершенно спокойно ответил он. – Надо уходить, иначе мы каждую секунду рискуем быть застуканными моей тёткой. Она очень дотошна, и спать не сможет, пока на блюдечке не принесёт меня Лорду.

За этот чудовищный день Гермиона определённо усвоила только одно – Драко Малфой из всех сил скрывался от Пожирателей смерти. Интересно по какой причине? Но вновь спрашивать его об этом она не рискнула. Агрессивный он какой-то, вдруг ещё и правда палочку сломает, или чего похуже…

— Идём, – повелительно позвал он.

— «Ну, уж дудки!» – подумала гриффиндорка.

— Я уже говорила тебе, что никуда с тобой не пойду, – членораздельно произнесла она, что бы он, наконец, усвоил. – И тебе меня не заставить.

— Хорошо, – был ответ.

Гермиона насторожилась: как-то уж слишком быстро он согласился.

— Хорошо, Грэйнджер, – повторил Малфой. – Даю тебе право выбора. Или ты сейчас следуешь за мной, или я отвожу тебя к твоему новому «дружку».

Девушка непонимающе посмотрела на парня, а потом вдруг проследила за его взглядом…

Тот самый уродливый карлик! Гермиона затряслась в испуге. Человек стоял, прислонившись к крыльцу дома Марно и, лыбясь, делал ей непристойные жесты. У девушки по спине пробежал противный холодок. Боже, какой кошмар!!!

Парень тем временем продолжал:

— Причем я отдам тебя ему за просто так, даром. Знаешь, такой дружеский подарок. Честно признаться, не понимаю, что такого он в тебе нашел…Ты на редкостного любителя. Но уж, будь спокойна, он найдёт тебе должное применение и наверняка…

Гриффиндорка, подумав, что юноша произнесёт сейчас какую-нибудь непристойность, закрыла уши ладонями и с отчаянием выкрикнула:

— Прекрати!!! Я…я согласна!

— Прекрасно, – усмехаясь, спросил он. – На какое из этих двух?

— На первое.

— А именно…

Да, он что издевается над ней?! У бедняжки всё и так хуже не куда, а он заставляет её тешить его раздутое до космических пределов самолюбие. Девушка набрала в грудь побольше воздуха и постаралась произнести ровным голосом:

— Я пойду с тобой, Драко Малфой!

Он широко ухмыльнулся.

— А теперь, Грэйнджер, вдумайся в смысл своих слов. Ты только что стала позором всего Гриффиндора, – его ехидству не было предела.

— Убирайся в ад, сволочь!

— Я уже был там. Признаться, ничего интересного. Но не будем терять время. Нам пора, – и он уже было развернулся, что бы уйти.

— Подожди! – вдруг выкрикнула Гермиона.

Она не могла, вот так, просто взять и бросить ЕГО. Девушка уже думала сегодня на эту тему, но ещё более страшные треволнения этого дня заставили её отодвинуть эти мысли на чердак сознания. Теперь же они всплыли…и удобного случая, как видится, больше не представится… Значит, похоронить Живоглота она должна именно сейчас! Это её долг перед ним.

Малфой медленно развернулся к ней.

— Грэйнджер, уверен, что твой новоприобретенный воздыхатель уже устал томиться в ожидании твоего тела…

Она передёрнула плечом, от омерзения.

— Да нет же! Сейчас не об этом… Я дала тебе слово и сдержу его.

— Гриффиндорцы! – буркнул себе под нос Малфой. – Напыщенные индюки.

И он, как ни странно, был прав. Все выходцы из дома Годрика неимоверные гордецы, пышущие благородством и честью на право и налево. Это привитое им с малолетства зазнайство в купе с мыслью, что они лучшие сделало их слишком открытыми и уязвимыми для окружающего мира. Все же слизеринцы наоборот никогда не афишируют своих талантов – в этом и есть хитрость. Они тоже всегда остаются верными своему слову, просто это их маленький секрет.

— Что? – не расслышала девушка.

— Ничего. Продолжай.

— Я хотела сказать… в общем…Мне…понимаешь, нужна твоя … помощь… – начала она объяснять ему свою проблему, не совсем уверенная, что он откликнется на неё.

— Ради, Салазара! Грэйнджер, не мямли. Говори внятно!

Гермиона уже хотела ляпнуть, что: ради его Салазара и ресницами не пошевелит, но вовремя спохватилась и произнесла совсем другое:

— Малфой, понимаешь… мой кот…

— Мне плевать на твоего кота!

Девушка заклокотала от ярости. Мерзавец! Это из-за его дружков не стало Глотика.

— Нет, Малфой!! Ты обязан мне! В том, что мой кот мёртв, виноватая твоя тётка Беллатрикс. Это она убила его!! И если ты сейчас же не поможешь мне похоронить его, то я объявлю всем Малфоям и Лестранжам vendetta [кровная месть (сиц.)]!!!

Возможно, её доводы были для него не слишком убедительны, но она вся до краёв переполненная праведным гневом, тяжело дышала и тряслась от злости, уверенная в своей правоте. В ней не осталось и толики страха.

Малфой удивлённо глянул на неё, но ничего не ответил. Он стоял будто задумавшись. Словно мир перевернулся, и он оказался в другом далёком месте, где не было ни Мрак-аллеи, ни гриффиндорки, ни этого дня… Он прикрыл глаза.

Девушка не знала, что мучительница Память швырнула его мысли ровно на четырнадцать лет назад. В тот самый день, когда он повязал себе на медальон зелёную атласную ленточку Бантика… Слизеринец поднял веки. Его глаза были тёмными, как мокрый асфальт.

— Где он?

Гермиона опешила: она не думала, что он так быстро согласится. Но девушка не стала выяснять причин, которые подтолкнули его к такому добросердечию.

— Спасибо. Пошли скорее, я покажу, – забормотала она и потянула его за рукав; он не сопротивлялся.

Они ступили буквально несколько шагов и уже оказались возле той самой деревянной ограды. И только теперь Гермиона поняла, что всё ещё цепляется за манжет слизеринца. Спохватившись, она отдёрнула свою руку. Малфой сделал вид, что не обратил внимания.

— Он там, за забором.

Она присела на корточки и стала, закусив губу, внимательно вглядываться в просветы между кривыми досками. Малфой тем временем искал вход во дворик. Калитки не обнаружилось. Парень более не стал ломать себе голову на эту тему. Схватившись за старые серые доски, он легко подпрыгнул и, подтянувшись вверх, уже восседал на заборе.

Гермиона вскинула голову.

— Малфой, я не смогу забраться: слишком высоко. Но, может быть, ты перелезешь и левитируешь меня при помощи магии?

— Грэйнджер, ты знаешь, я уже начинаю сомневаться в твоих умственных способностях. Даром, что ты самая лучшая в классе, ведешь себя, как недалёкая. Как ты себе представляешь этот свой «полёт с препятствиями»? Я не смогу качественно управлять «Вингардиум Лавиоссо» через эти доски – ты либо врежешься лбом в забор, либо свалишься прямо на меня.

— Что гораздо хуже, – помолчав, добавил этот «милый» юноша.

— Но что же нам тогда…

Она недоговорила, потому что он, молча, протянул ей руку. Девушка не поверила своим глазам: надменный слизеринец Драко Малфой не боится испачкаться об грязнокровную гриффиндорку Гермиону Грэйнджер?! Хотя, ведь он уже касался её там, в переулке… Но на это была веская причина – безопасность его жизни. А теперь… Что ей делать? Принять руку или… Да, она за все шесть лет ни разу не дотрагивалась до него, а сегодня он, кажется, решил наверстать упущенное.

— Грэйнджер, сколько можно терзаться идиотскими сомнениями? – быстро раскусил он её замешательство. – Мне, если честно, это доставляет ещё меньшее удовольствие, чем тебе, но, чёрт тебя подери, давай быстрее: мне сидеть неудобно!

Волшебница сделала один неуверенный шаг, и её пальчики аккуратно опустились в его широкую ладонь.

Он дёрнул её вверх так резко, что она даже вскрикнула от неожиданности. Девушка снова была в этих руках – это такое… странное чувство. Малфой подтащил её к себе и через мгновение, Гермиона уже сидела возле него. Слизеринец, перекинув ноги через забор, быстро соскочил на землю и направился прямиком к кусту, где лежал рыжий перс.

Гриффиндорка, поняла – его галантность закончилась, так и не успев начаться, поэтому сама слезла с забора, при прыжке больно отбив пятки. Гермиона подбежала к Малфою и рухнула возле кота на колени. Сердце снова болезненно сжалось, а на глаза навернулись слёзы. Она коснулась кошачьего носа дрожащей рукой. Он был холоден, как лёд. На неё вновь накатил весь ужас произошедшего. Девушка разрыдалась, прижимая ладони ко рту.

Малфой наблюдал за этой трогательной сценой с отсутствующим взглядом. Стараясь не шуметь, он сам наколдовал лопату и выкопал глубокую яму. После он тихо подошёл к девушке и, опустившись на одно колено, осторожно поднял с земли животное. Гермиона встала вместе с ним, легонько хватаясь самыми кончиками пальцев за застывшие рыжие лапки Глотика. Слёзы из её глаз катились не переставая…

Она невесомо прикоснулась губами к мордочке Живоглота и прошептала:

— Спасибо тебе. Спи спокойно, дружок.

И тут Малфой сделал то, чего гриффиндорка уж совсем от него не ожидала – он погладил животное по голове. Девушка посмотрела на напряженное лицо юноши, который не сводил стеклянных глаз с Живоглота. Казалось, слизеринец был где-то далеко, вне времени и пространства… Он выглядел как-то беззащитно и трогательно, словно маленький ребёнок. Гермиона была потрясена: перед ней находился какой-то другой человек. Такой, каким она никогда его раньше не видела.

Никто не видел. Тот Драко Люциус Малфой умер много лет назад…

Он медленно поднял голову и встретился с ней взглядом. Холодный, неприступный, надменный, привычный… Он вновь был прежним. И девушка задумалась, а не померещились ли ей его открытость и беззащитность?

— Сама хочешь его похоронить? Я отойду, – сухо предложил он, и этот его тон так не вязался с этой предупредительной фразой.

— Нет! – поспешно выкрикнула Гермиона, отрицательно мотая головой, — Нет. Я хочу помнить его живым или, по крайней мере… спящим. Если увижу его в земле, то умру.

— Как хочешь. Я всё сделаю, мне не впервой.

Она отошла и отвернулась. Слёз больше не было.

— «Что он имел ввиду?»

Кажется, в ответе на этот вопрос крылись все разгадки на тайны этого странного человека, но задумываться об этом сейчас совсем не хотелось. Она слышала, как он аккуратно опустил кота в могилу, как бросил первые три горсти, а потом и вовсе засыпал землёй.

Гермиона обернулась, изо всех сил стараясь не смотреть на небольшой холмик. Не смотреть. Не смотреть… Взгляд сам по себе упал на него. Комок подступил к горлу, но она удержалась от нового потока слёз. Боль притуплялась, наваливалась Неизбежность.

Она наколдовала букетик полевых цветов и опустила на могилку. Малфой тоже сотворил цветы. Две белоснежных хризантемы. И было в этом его жесте что-то… Неважно. Главное, теперь парня и девушку связывало особое таинство. Так странно… Сегодня всё было только так – необычно, волнующе и одновременно страшно.

— Уходим, – сказал её «похититель», «спаситель» и «помощник».

Девушка не возражала, мысли о побеге больше не посещали её голову. Тем же способом они перебрались через забор и уже шли по каким-то унылым, безликим переулкам.

— Спасибо, – вдруг поблагодарила его Гермиона.

Он промолчал, задумчиво глядя перед собой.

— Почти на месте, – бросил он, сворачивая в очередной раз.

Мерлин, какой ужасный запах! Голова у девушки закружилась, тошнота подступила к горлу.

— Малфой, я не могу дальше… Мне плохо.

Он оглянулся с раздражением.

— Мерлин! Грэйнджер, не раскисай. Где же твоя хвалёная гриффиндорская выдержка?

Но она ничего не могла с собой поделать, даже огрызнуться на него не смогла. Перед глазами заплясали красные пятна. Она была так измотана за сегодня, а ещё эта жуткая вонь. Гермиона ступила один небольшой шаг. Голова закружилась, небо потемнело… И она рухнула куда-то в черноту…

Драко выругался. Подошёл к ней, затем легонько подтолкнул ногой. Гриффиндорка никак не отреагировала. Приводить её в чувства бессмысленно: она в глубоком обмороке.

Какого лешего он ввязался в это гиблое дело? Ведь он же не хотел тащить её с собой! Это всё Снейп со своими идиотскими доводами!

Говорил же слизеринец ей, что бы проваливала – так ведь нет, стоит глазами хлопает…Теперь вот, валяется без сознания. Дура. Сама напросилась. Что ему теперь с ней делать? Ну, притащит он её к madame Евангелине, а дальше что? Начнёт закидывать подарками и просьбами вступить в их с Поттером братство сирых и убогих, ненавидящих Лорда Вольдеморта? Чушь! Малфой снова выругался. Как же ему всё это надоело! Ни один день в его чёртовой жизни не может пройти нормально.

Драко Малфой всегда планировал свою судьбу, а она всегда методично разрушала его планы.

— «Может бросить её тут?» – малодушно подумал Драко.

И тут же в противоречие своим мыслям направил на неё волшебную палочку и прошептал заклятие левитации. Через несколько минут он уже стоял напротив той самой двустворчатой дубовой двери, обшитой чугуном. Парень потянул на себя бычьи рога, сомкнутые в толстое кольцо, дверь по своему обыкновению отворилась без скрипа. Он зашёл внутрь маленького помещения, по мху каменных стен которого стекала мутная слизь. При помощи магии он попытался втащить её в комнатку, но ни одна из его попыток так и не увенчалась успехом: слизеринец никак не мог развернуть летавшую в воздухе девушку под правильным углом. Сначала она долбилась ботинками об дверную ручку, и это ещё куда не шло… Но когда она стукнулась головой об дверной косяк, то Малфой понял – общественность не простит его, если он выбьет все мозги лучшей студентке Хогвартса.

Драко чертыхнулся, но делать было нечего – он подхватил гриффиндорку на руки. Девушка оказалась на удивление лёгкой. Он пинком открыл крышку люка и начал спускаться по многомиллионным ступеням, уходящим в бездну темноты. Наконец лестница закончилась.

Молодой человек сошел со ступенек на каменную платформу. Перед ними из воздуха материализовалась дверь, оказавшаяся не запертой. Видимо никто так и не удосужился защёлкнуть засовы после его ухода. Он ступил в холл со своей ношей.

На пуфике сидело прозрачное привидение Герберта, а с люстры Малфою довольно улыбался Чеширский кот. Слизеринец проигнорировал его тупой смех и прошел дальше. В конце коридора он щёлкнул пальцами – из паркета сложилась винтовая лестница. Минутой позже он очутился на площадке перед портретом. Пастушка, увидев у него на руках другую девушку, ревниво надулась, а потом, захныкала, захлюпала и вовсе разревелась.

Когда, наконец, картина отъехала в сторону, открывая проход, Драко зашел в свою гостиную. Возле камина, спиной к юноше стоял его учитель Северус Снейп с на треть заполненным стаканом огневиски в руке. Мужчина обернулся на звук. Одна из его бровей в жесте чрезвычайного удивления взлетела вверх.

— Мистер Малфой, это случайно у вас, не мисс ли Грэйнджер?

— Она самая, – просто ответил Драко, опуская девушку на диван.

Профессор подошел к гриффиндорке и, наклонившись, пощупал пульс, проверил рефлексы.

— Обморок, – констатировал он.

— Да.

— И где же, позвольте вас спросить, вы её нашли?

— Вы не поверите. Валялась на дороге, – беспечно отозвался Драко.

— Прямо так уж и валялась? – усмехнулся учитель.

— Я же говорил, что Вы не поверите.

— Да уж, странный народ эти гриффиндорцы.

Волшебники обменялись взглядами. Именно это Драко и нравилось в Снейпе – он никогда ничего ни спрашивал, ни поучал, а всё и всегда принимал, как должное.

— А в остальном как? Обошлось без приключений?

— Не совсем, профессор. На улице по всюду шастают отряды Пожирателей. Я видел Долохова, тетю Беллу и Соломе Паркинсон. Видок у них был более чем злой, особенно у Беллатрикс. Я думаю, что если она встретит Вас, учитель, то Вам придётся уворачиваться от «Авады».

— Бедняжка Лестранж, – покачал головой маг в притворном сочувствии и оскалился. – Она из последних сил стелется перед Тёмным Лордом, а он упорно не обращает на неё внимания. Теперь ведь есть Соломе. Твоя родственница, конечно, редкостная дрянь (не в обиду твоей матери будет сказано – они ведь всё-таки сёстры), но эта Паркинсон… – он возвёл глаза к потолку, – Стерва.

— Я знаю, профессор, поэтому так и беспокоюсь за Панси, – как бы, между прочим, заметил Драко.

— Зря. Эту девчонку голыми руками не возьмёшь.

— Я это знаю, – ухмыльнулся парень.

Действительно кому как не ему…

Она была его Проклятием. Была его и Спасением. Его маленькой чёрной кошечкой. Могла прикинуться ласковой, когда ей что-то было нужно от него, а иногда и шипела, как настоящая ошпаренная кошка. Панси умела становиться разной, это жизнь научила её гибкости. Единственное… Слизеринка никогда не принадлежала ему. Был в её жизни другой человек – она любила ЕГО, того другого. Драко знал. Это Сайлас Голсуорси высокий парень с каштановыми кудрями, старший брат её подруги Божоли – это их родители сегодня бежали из Азкабана. Хотя подруги, это громко сказано. У Паркинсон не могло быть подруг: она совсем не пошла характером в приветливую Семирамиду, хотя и тоже слизеринку. Девушке никто не был нужен, она всегда стояла особняком. В этом и была их с Драко главная схожесть…

Правда, положа руку на сердце, временами Малфою-младшему нравилось тешить свою гордость и самолюбие мыслью, что эта чёрствая своенравная девчонка испытывает к нему хоть какие-нибудь более-менее теплые чувства, ну, что-нибудь наподобие влюблённости, например. Но, нет! Он тут же отметал весь этот бред. Стоило только взглянуть на сияние её глаз, когда по близости находился этот кудрявый художник, и всё становилось понятным без слов.

Впрочем, его это нисколько не интересовало. Ведь, так?

Волшебник внимательно посмотрел в глаза своему студенту.

— Так что ты решил?

Разговор снова свернул в прежнее русло.

Драко поморщился – этот мужчина вновь ненавязчиво заставлял его делать выбор. Снейп прилагал все силы к тому, что бы Малфой сам научился принимать решения, строить свою жизнь. Учитель всегда старался воспитывать в нём человека, в исконно возвышенном понимании этого слова. На слизеринский манер, разумеется… Парень, сам того не осознавая, был очень благодарен ему за это, хотя временами ему очень хотелось переложить ответственность за происходящее на кого-нибудь другого. Вот, какого отца ему не хватало. Отца, который бы воспитывал его личность, основываясь на началах, заложенных самой Природой, а не вдалбливающего в него пустые, неприемлемые для натуры Драко истины. Но…менять что-либо уже поздно и исходить приходится из того, что есть.

В любом случае пора взрослеть!

Слизеринец скинул мантию с плеч и ответил:

— Я стал чужим среди своих, так, может, имеет смысл стать своим среди чужих. На той, Светлой, стороне… Вы правы, я могу хотя бы выиграть время, здесь же у меня остаётся всего неделя.

Снейп кивнул, одобряя.

— Я знал, что ты примешь верное решение.

— А что собираетесь делать Вы? – в свою очередь спросил Драко.

— Я остаюсь по эту сторону баррикад, – изобразил полуулыбку профессор.

Слизеринец усмехнулся и тоже кивнул.

— В общем, мистер Малфой, желаю вам удачи и стойкости в принятом решении. Они вам понадобятся, уж будьте уверены.

— Я и не сомневаюсь, – ответил молодой волшебник.

Снейп развернулся и направился к выходу из помещения. Уже у самого прохода он оглянулся и добавил:

— И последнее, Драко, хотя бы попытайся не довести её до суицида.

Малфой рассмеялся, такой занимательной перспективе.

— Приложу все усилия.

— Смотри, не перестарайся. Я ещё зайду.

Северус Снейп покинул комнату на втором этаже.

Парень вздохнул и подошел к камину. Огонь. Неустрашимая, всепоглощающая стихия. Юноша вновь подумал о Панси. Последнее время Драко мыслями всё чаще и чаще возвращался именно к ней.

«Осень прошлого года. Гостиная Слизерина. Обстановка в серебристо-зелёной гамме, мебель из чёрного дерева. Змеи на флагах. Одним словом – место, где он чувствовал себя дома.

На софе посреди залы сидит Паркинсон. Возле неё в одном из кресел расположилась Божоли и безумолку трещит о чём-то. Панси даже не утруждает себя тем, что бы поддерживать видимость заинтересованности, потому что всю жизнь её волновали только собственные насущные проблемы и проблемы немногочисленных людей, которые были ей дороги. В это число входили: её отец, горячо любимая и так рано покинувшая её мать и Сайлас. Всё. На остальных ей, мягко говоря, было наплевать.

Вот, и сейчас Паркинсон елозит на своем месте, теребя форменную юбку и в нетерпении бросая пристальные горящие взгляды на противоположную стену, украшенную старинным щитом и двумя мечами Салазара, около которой пристроился Сайлас Голсуорси со своим альбомом для рисования в руках и быстро-быстро водит простым карандашом по бумаге. А теперь, вот, девушке загородили обзор, подошедшие к парню приятели, и она вытягивает шею в разные стороны, шепча ругательства, пытаясь разглядеть хотя бы один из кудрей на его голове, хоть бы край мантии, ну, хоть что-нибудь…

Божоли огорченная тем, что на неё не обращают внимания, дернула подругу за руку. Панси с раздражением посмотрела на неё, вымученно и чересчур наигранно улыбнулась, что-то ляпнула, и видимо в тему, потому что Голсуорси-младшая вся расцвела и вновь начала щебетать. А Паркинсон, витая в облаках, опять не слушала её.

Сам же Малфой стоял с бокалом троллевского глинтвейна, облокотившись на каминную полку со старинными часами. Он внимательно следил за своей невестой.

— «Черт бы побрал эту Паркинсон!»

Тонкое стекло в его руке треснуло. Он со злости плеснул содержимое бокала в камин, после за ненадобностью туда же полетел и сам бокал.

Малфой засунул руки в карманы брюк и медленной бесшумной походкой направился к софе. Он остановился позади девушки, не произнося ни слова. Она напряглась, взгляд её потух.

— Чем обязана, Драко? – сухо спросила она, не поворачивая на него головы.

У неё была странная особенность – всегда знать, что к ней приближаются, даже если она не видела человека. Она будто кожей чувствовала посторонние движения.

Божоли на секунду захлопнула рот и после, брякнув что-то типа: «Мне пора», ретировалась.

Слизеринец усмехнулся и, уперевшись обеими руками в спинку дивана, зашептал Паркинсон на ухо:

— Мисс Панси, если вы и дальше будете так откровенно таращиться на этого вашего Голсуорси, то я как ваш жених и истинный джентльмен буду вынужден вызвать его на дуэль, – его злое ехидство заставило её вздрогнуть. – И, думается мне, вам не придётся по вкусу натягивать на себя траурное платье по невинно убиенному Сайласу.

Она терпеть не могла, когда он называл её «мисс Панси» и обращался на «вы», потому что делал он это так небрежно и с подчеркнутым превосходством, что становилось аж противно. А ещё она поняла одно – он безумно взбешен. Эти его язвительность и сарказм в голосе выдавали его настроение с головой.

Слизеринка наконец-то удостоила его своим синим взглядом, повернувшись на сидении в его сторону.

— Во-первых, не факт, что именно ты прихлопнешь его, а, во-вторых, мои, как ты там выразился, «откровенные» взгляды замечаешь только ты. Следишь за мной?

— Мерлин упаси! Нет. Но я не потерплю, что бы за моей спиной шушукались о том, что моя невеста – шлюха.

Её щеки побелели от злобы, но вместо того, что бы за это самое страшное оскорбление, выцарапать ему глаза, она едко улыбнулась, и холодно произнесла:

— Знаешь, что самое забавное, Драко? Ты никогда не обращаешь внимания на моих многочисленных поклонников с разных факультетов и на всех остальных парней, с которыми я каждые субботу-воскресение бегаю на свидания. Тебя всегда волнует лишь Сайлас. Признайся – ты ревнуешь.

Он резко рассмеялся ей в лицо, и, обойдя софу, опустился в кресло, недавно занимаемое Божоли.

— Пальцем в небо, моя кошечка. Своим поведением я лишь пытаюсь напомнить тебе наш уговор. Ты, между прочим, сама предложила мне его, помнишь? Суть заключается в том, что: каждый из нас может встречаться с кем пожелает, но только по одному разу и тайно, – он тихо и с превосходством рассмеялся, будто знал все её секреты. – Подумать только, все твои усилия были лишь ради того, чтобы иметь возможность сходить на свидание со своим бесценным Голсуорси. О! И не смотри на меня этими своими невинными глазами: ты далеко не ангел, радость моя. Думала, что сможешь обвести меня вокруг своего прелестного пальчика? – его глаза искрились ехидством, но было в его взгляде и что-то такое… в самой глубине полыхал огонь; впрочем, Панси не обратила на это внимания. – Глупо! Как глупо это было с твоей стороны. Неужели ты и вправду держишь меня за некого безмозглого горного тролля? Искренне признаться, я удивлён и несколько раздосадован, ведь я с детства привык считать тебя очень умной. Наверное, это было ещё одним из моих заблуждений, – с самым наглым видом усмехнулся он, видя, как девушка от злости окончательно измяла свою юбку. – В любом случае, какие бы цели ты не преследовала, заключая со мной эту небольшую сделку, я остался верен ей, ты нет. И, как прикажешь, мне относиться к этому? – его глаза сверкнули опасным блеском.

Паркинсон вспыхнула.

— Ты… ты самовлюблённый идиот! – ощетинилась она: Драко был единственным человеком, который был способен выбить её из равновесия. – Ты же знаешь, что я люблю его!

— Говори тише, иначе тебя услышат, – предупредил он. – Ты же не горишь желанием рассекретить свою маленькую сердечную тайну.

Она запнулась, помолчала и продолжила приглушенным шепотом.

— Я не виновата в том, что меня навечно приковали к тебе золотыми цепями.

— Я тоже не виноват, но, возможно, всё ещё сложится наилучшим образом. Разве ты никогда не читала романов, где поначалу равнодушная супруга влюбляется в своего мужа?

— Ты прекрасно знаешь, что я не люблю романов.

— А как на счёт Джейн Остен у тебя под подушкой? – Малфой посмотрел на неё, с усмешкой наблюдая, как округляются её глаза.

— Что ты делал в моей спальне? – задохнувшись от негодования, ответила она вопросом на вопрос.

— Дыши свободней. Заходил не к тебе, а к твоей соседке, как её там… Неважно. Я встречался с ней на прошлой неделе…или на позапрошлой… – он в задумчивости покрутил волосы на виске. – Впрочем, не имеет значения. Я пока ждал её, опустился на твою кровать, вот, книга и выпала.

— «Гордость и предубеждение» любимый роман моей матери, и дорога она мне как память, не более. А, что касается моей соседки, так её зовут Ребекка. Я прекрасно знаю, что ты с ней встречался, и было это три недели назад, – с достоинством ответила Паркинсон.

— Ого! Вот, что выясняется. И кто после этого за кем следит? – подтрунивал над ней парень.

— Спрячьте свою ехидную усмешечку, мистер Малфой. Я осведомлена в этом только потому, что эта ваша давешняя пассия оказалась неимоверной болтушкой и непроходимой тупицей. Подумать только, она начала рассказывать мне, какой ты пылкий любовник! У неё явные проблемы с мозгами. Так что, Драко, если бы я во время не указала дурочке на её место, то следует полагать, что твою интимную жизнь обсуждала бы добрая половина школы. А я при этих обстоятельствах выглядела бы не в лучшем свете, и уж, будь уверен, за такой прокол, наверняка, подсыпала бы тебе стрихнинчику за обедом.

Малфой опять рассмеялся.

— О! Я уверен, именно так ты бы и поступила. Кстати, а где несчастная Бекки? Что-то её давно не видно, – с притворной озабоченностью поинтересовался Драко.

— Сегодня вышла из Больничного крыла. А что?

— Месть сладка? – довольно усмехнулся юноша.

— Да, ну тебя! Я вовсе в этом не виновата, – начала оправдываться она. – Эта ненормальная купила себе какое-то некачественное зелье для придания сияния коже и в итоге провалялась с морщинами в лазарете. Что ты на меня так смотришь? Не веришь?

— Да нет, что ты! Верю, верю, – вновь рассмеялся он.

А ее, кажется, уже начало потрясывать от этого его весёлого настроения.

— Прекрати ржать, Малфой. Лучше позаботься о том, что бы твои подстилки держали рот на замке, – разозлилась Панси.

Ухмылка сползла с его лица. Он окинул её долгим изучающим взглядом и сменил тему.

— Так ты говоришь, она утверждала, будто я пылкий любовник?

— Да. Не знаю, на сколько уж это правда…

— У тебя ведь всегда есть шанс проверить, не так ли? – перебил он её.

— Мы уже тысячу раз обсуждали это, Драко Малфой! Я не собираюсь с тобой спать… по крайней мере, пока ты не нацепишь мне кольцо на палец.

— Ах, ну да. У тебя ведь есть этот образцовый мальчик Сайлас, – с самым равнодушным видом констатировал он мрачным голосом.

— Ты ничего в этом не понимаешь. Ты не умеешь любить, – бросила она, как оскорбление, – А он любит меня, и он… он весь такой утонченный… Сайлас, он…

— Возвышенная натура, – подсказал слизеринец.

— Да! – сразу же оживилась волшебница, и её глаза вновь засверкали, будто звёзды.

— И занимаетесь вы с ним исключительно духовными прелюбодеяниями, потому что его совсем не волнует твоё тело. Он ценит лишь красоту твоей кристально чистой души, не попранной ни одним предосудительным поступком. Так? – с издёвкой во взгляде спросил он, сжав руки в карманах брюк в кулаки.

Она во все глаза уставилась на него и только делала, что открывала и закрывала рот, не в силах возразить.

Он продолжал:

— А я же, по-твоему, дикое животное, жаждущее во что бы то ни стало обладать тобой. Пусть так. Мне плевать на то, какие мысли посещают твою девчоночью головку. Слава Мерлину, в этом мире очень много и других постелей, в которых ещё не перевелись женщины. Так что, удачной тебе охоты, моя дорогая, на твоего святошу Сайласа, – он наклонился и небрежно поцеловал ей руку.

— Тебе что же… всё равно? – потрясённо уточнила она.

Он просто кивнул и вышел из гостиной, оставив невесту раздосадованной и полной молчаливой злобы».

Почему Драко вспомнил именно этот момент, ведь с этой девушкой его связывало не мало и более приятных минут? Он подошел к кофейному столику и плеснул себе немного огневиски в стакан. Вновь осушил его залпом. Налил ещё один, но, подумав, не притронулся к нему.

Слизеринец закатал рукава своей сорочки и откинул длинную светлую чёлку с глаз.

Пора действовать!

— Дильди!

Домовая эльфийка материализовалась перед ним из воздуха.

— Да, сэр?

— Убери это, – сказал он, указывая рукой на графин с алкоголем и два стакана. – И принеси нюхательных солей.

Через минуту его приказ был исполнен.

Малфой подошел к дивану и, наклонившись над гриффиндоркой, подставил ей под нос маленький сиреневый флакончик. Девушка заворочалась. Её ресницы затрепетали, и Гермиона распахнула глаза.

«Когда крушатся жизни, и меч Судьба заносит,

А сердце разрывает щемящая Любовь,

Никто не подойдёт и у тебя не спросит:

Что значит потерять родную тебе кровь…

Уж лето за окном, а на душе лишь вьюга,

И из-под ног уходит дрожащая земля.

Ты ищешь в этом мире опору или друга,

Но все, кто рядом был, предали вмиг тебя.

Ты внешне будто камень, но на душе тревога,

И мысленно зовёшь на помощь к себе мать.

Но что есть ты теперь? в мире, где нету Бога,

Где нет того, кто смог бы тебя сейчас понять.

Но есть один оплот, одна отрада в жизни:

Ему лишь одному ты можешь доверять.

Нет человека в мире, и даже на отчизне,

Кого могла б так слепо, отчаянно желать.

К нему летним дождём с небес бы ты спустилась,

Лёгким дыханьем ночи в мечты его вошла.

Снежинкой белою в его ладони испарилась,

И яркую звезду Вселенной для него нашла.

Да. Не тебе сломиться пред трудностями жизни,

Ещё не раз, поверь, поспоришь ты с судьбой.

Ну а пока дай жизнь оставшейся Надежде,

И пусть летит с посланьем голубь твой!»

Miss Kaila Lucmurg

март 2006 года

(под моей редакцией)

[примечание автора: имя «Семирамида» с ассирийского переводится, как «любительница голубей»].

Замок. В нём сила, в нём смелость, в нём её жизнь и сердце её матери.

Дом предков – это её корни. И она с лёгкостью умрёт за эти каменные стены, широченные окна, смотровые башни с устремлёнными ввысь конусными крышами, покрытыми грязно-зелёной черепицей, потому что это её единственный приют, та самая крепость, которой можно прикрыться, словно щитом, и выстоять в этом бессердечном, чёрством, нелепом мире. И пусть теперь мозаичные мраморные плиты и паркетный пол этого дома топчут сейчас другие, чужие, бесконечно ненавистные люди, но всем бедам назло в её душе всегда будет жить беспредельная любовь к этим стенам.

Её дом не был чем-то изысканным, не ослеплял он и вычурным внешним богатством и убранством – всё было внутри. Но вот стойкости, гордости и своенравия у него не отнять. Внушительный и сильный. Скала.

Она всегда считала свой замок чем-то живым, отличным ото всех других, таких безликих и невозмутимых к горестям их обитателей. Девушка искренне верила, что её дом способен разумно мыслить и переживать. И у него, как и у всякого иного одухотворённого существа было имя. Нонферандум. Именно так! Ей всегда нравилось: звучит красиво и необычно, а главное присутствует в нём какая-то тайна, а ведь смертных всегда привлекали загадки Вечности.

В детстве этот особняк казался ей умудренным опытом старцем, к которому можно прийти и поплакаться о своих «большущих», бесхитростных бедах и невзгодах. Например, о том, как она неудачно свалилась с яблони в саду или о том, как её укусил противный соседский мальчишка. Нонферандум был благодарным и внимательным слушателем, и после этих бесед на её щеках всегда высыхали слёзы.

Она обожала его тихие аллеи, образованные липами. Здесь вообще росло очень много деревьев, причём самых разнообразных. Например, долгожители-дубы с их необхватными стволами и кронами, полными желудей, клёны с резными листами, узловатые кедры, меланхоличные и печальные, на её взгляд тисы и… тот самый раскидистый вяз на берегу озера. Пожалуй, именно его она любила больше всех остальных, особенно в это летнее время, когда его листы были подсвечены прекрасным нежно-золотым светом. Красотища!

А что творилось в её владениях в период, когда золотая осень вступала в свои законные права… Мерлин! Вся листва окрашивалась невообразимой гаммой цветов – от светло-солнечного до багряного, а воздух… Просто невозможно передать то ощущение ласкового ветерка, дующего с озера в купе с какой-то свежестью цветущих кустарников и девственной чистотой Природы.

Она любила здесь всё.

Нонферандум – её законное колдовское царство деревьев…

Но юное девичье сердечко трепетало в этом замке не только при виде всех этих его прелестей. Главное – здесь обитала ОНА.

Нимфа. Богиня. Фея. Эту необыкновенную женщину звали Семирамида.

Девочка не знала, каким небесным светилам нужно молиться за то, что волей жизненных обстоятельств именно это неземное создание стало её матерью.

Семида была не такая, как все. Она казалась Панси почти святой, стоявшей особняком от всего человечества. Только Семида и Нонферандум могли дать ей ощущение незыблемости мира. Для девочки мать была воплощением любви, нежности, справедливости, преданности, правды и глубочайшей мудрости… Она была настоящая леди. И ещё от неё всегда ощутимо пахло лёгким ароматом сирени, казалось, навечно угнездившимся в складках её платья. Для Панси этот запах был неотторжим от образа матери.

Семирамида была более чем обеспеченной женщиной, но она, не покладая рук, трудилась в больнице Святого Мунго. Она всегда без вопросов выезжала на любые ночные дежурства и могла сутки на пролёт сидеть у постели смертельно больного волшебника и не выпускать его руки из своей, даря умирающему последние мгновения успокоения. А когда под самое утро она приезжала домой, то, вздремнув всего полтора часа, она как обычно во всём своём великолепии спускалась в столовую к завтраку. И если под глазами Семирамиды Паркинсон залегли глубокие тени, то голос звучал по прежнему бодро, и ничто не выдавало пережитого напряжения. За величавой женственностью Семиды скрывалась стальная выдержка и воля, державшие в почтительном трепете весь дом – и не только прислугу и дочерей, но и даже самого мистера Паркинсона, хотя он бы никогда, даже под страхом смерти в этом бы не сознался.

Для Панси Семирамида всегда была сильной, мудрой опорой для всех, единственным человеком на свете, знающим ответы на все вопросы.

Но эта женщина делила свою безграничную любовь ещё с тремя своими дочерьми. Впрочем, Панси никогда не жаловалась и не ревновала, потому что знала, что этой Великой любви хватит не только на четверых детей и мужа, но ещё и на половину мира.

Через три года совместной жизни молодой четы Паркинсонов в Нонферандуме у Семирамиды родился их первый ребёнок, и они дали своей девочке сразу аж три имени, Панси Ив Вивьен, причём последние два были присвоены малютке в честь матерей Семиды и её супруга, соответственно. Мистер Паркинсон был несколько огорчен, так как ожидал наследника, но, подержав на руках здоровую черноволосую крошку с бесконечно синими глазами, воспылал к ней такой крепкой отцовской любовью и гордостью, что на радостях выставил целую бочку огневиски всем слугам Нонферандума. И сам был шумно и безудержно пьян всю следующую неделю.

Когда озорной малышке Панси пошел второй год, Семида родила ещё одного ребёнка, тоже девочку. В семейных святцах её имя записали как Помпеи Луз. А потом, опять же через год, стены Нонферандума криком оповестила о своём появлении ещё одна крошка. Третью дочь Паркинсоны назвали Франческа Оттилия, а после сократили и навечно переименовали в Оттилия.

Три дочки Семирамиды подрастали, и женщине безумно хотелось воспитать их похожими на себя, то есть привить им светские манеры, что бы они среди всех тягот и забот не теряли своей женственности и при любых обстоятельствах оставались настоящими леди, достойными своей фамилии. С Помпеи-Луз у Семиды не было совершенно никаких проблем, ибо она так хотела всем нравиться, что с величайшей готовностью внимала всем наставлениям матери. Младшая, Отти, была добра, кротка и послушна по своей натуре и тоже не доставляла хлопот.

Но, вот, Панси… Нет слов – одни эмоции…

С детства была непослушной маленькой чертовкой, усваивавшей светские манеры с громаднейшим трудом. Девчонка предпочитала лазать по деревьям и кидаться камнями с соседскими мальчишками. Она дружила со всеми заводилами их Магического графства Кент, где и располагались земли Нонферандума и ближайших имений. Это были и бесшабашные братья Руквуд, и Бэддок-младший, и близнецы Уитмен, и Кормак МакЛагген и многие другие.

Панси была настолько жизнерадостна и весела, что у матери даже рука не поднималась утихомирить её. И вскоре Семирамида даже перестала пытаться взнуздать свою старшую дочь. Женщина мудро заключила, что, когда придёт время, то Панси Паркинсон ещё блеснёт самой яркой звездочкой на небосклоне многочисленных девиц графства Кент, а пока пусть девочка растёт живой и непосредственной.

А когда Панси было семь лет, у неё появилась ещё одна сестричка, маленькая кудрявая девочка, которой родители дали имя Веста Корнелия, но сами же называли её исключительно – «малютка Веста».

Вот, в такой большой и шумной семье с кучей прислуги и жила Панси Ив Вивьен Паркинсон, пока шесть лет назад мир юной волшебницы не пошатнулся.

Её мать, её божество, её детский сон, мечта… навсегда покинули её.

Девушка ясно помнила этот чудовищный день. Ей никогда не избавиться от этого кошмара, он навечно могильной печатью вдавился в её память… Тогда она как раз вернулась из имения Голсуорси, из Белого олеандра – так между собой они называли эту усадьбу, потому что все её земли были густо засажены этим южным вечно зелёным кустарником. Этот дом всегда представлялся Панси величавым и горделивым плывущим под всеми парусами линкором – изящное здание во французском колониальном стиле: мягкие женственно-округлые линии, бледно-желтые оштукатуренные стены, плавно сбегающие вниз широкие ступени парадной лестницы, окаймленные тонким кружевом белых перил. А всё пространство вокруг дома, казалось, буквально утопает в удлинённой кожистой листве и белоснежных цветках олеандра. Это неописуемо и по-настоящему волшебно… В малолетстве девочка всегда гадала, что тысячу лет тому назад заставило владельцев этого замка засадить все свои земли именно кустами белых цветов, ведь олеандры бывают и розовыми, и красными… но теперь эти глупые мысли уже никогда не посещали её головы. Единственное, о чём она задумывалась, возвращаясь мечтами к Белому олеандру, это то, что она когда-нибудь обязательно станет его полноправной хозяйкой, выйдя замуж за Сайласа.

Но это сейчас, а тогда….

«Она вернулась домой под вечер после замечательного уикенда, вдоволь накатавшись на лошади и наигравшись в облегчённый стипл-чейз [примечание автора: скачки с препятствиями]».

Эти животные были её страстью, и в этом она кардинально отличалась от Семирамиды, которая считала, что такой вид спорта не подходит для леди. Мама утверждала, что носить штаны и сидеть, расставив ноги в разные стороны, по меньшей мере, не прилично для девушки. Но Панси позволила себе не согласиться с мнением матери. Не помогли ни долгие уговоры, ни наставления Семиды, в итоге женщине пришлось уступить: её сердце растаяло перед очаровательными мордашками дочки, которые она строила, играя на материнских чувствах и целенаправленно добиваясь желанной цели.

В общем… На десятилетие Панси получила именно то, что хотела – ей купили лошадь, а вернее статного скакового жеребца «в яблоках», которому она дала кличку Броветт. Хотя, конечно, животное приобрели для всех дочерей, но малютке Весте было всего три годика, Помпеи боялась парнокопытных, а Оттилия вообще просила кошку, поэтому считалось, что конь полностью поступил в распоряжение Панси Паркинсон.

Девочка не могла нарадоваться своему новому любимцу, но разве есть какой-нибудь прок в лошади, если на ней не позволяют ездить? Конечно же, нет! Но Семирамида настойчиво не разрешала дочери садиться в седло, да ещё и в штанах. Тогда Панси начала новую тихую войну с мамой – она уговаривала, улыбалась, но ничего не помогало: Семида была непреклонна в своём решении. Панси даже перетащила отца себе в союзники, но и этот фортель не прошел. Юная Паркинсон совсем отчаялась… А её любимец бесполезно простаивал в конюшне.

В конце концов, после шестимесячных уговоров девочка расплакалась, а этого практически никогда с ней не случалось. Мать не выдержала такого: у женщины сложилось впечатление, словно она – страшное чудовище, лишающее своего ребёнка самой большой радости в жизни, и… в общем, Семирамида Паркинсон капитулировала.

Панси расцвела.

Девчонке купили дамское седло из выделанной шкуры Венгерской хвостороги, выполненное на заказ и специально привезенное из Кентукки, потому что именно там ценят хороших наездников и качественную упряжь. А ещё ей сшили по специальным выкройкам синюю бархатную амазонку с большущим бантом на талии и длинной юбкой, ниспадавшей на бок лошади. К этому костюму для верховой езды также прилагалась голубая велюровая вуалированная шляпка с чёрным пером и голубые перчатки.

Девочка чувствовала себя настоящей маленькой леди и от этого ещё шире улыбалась, становясь воистину обворожительной в своём великолепии.

Когда малышка-Панси появилась перед друзьями в этом претенциозном одеянии, все были просто ошарашены, но уже спустя неделю на Божоли был надет похожий костюм для верховой езды, ведь Голсуорси-младшая воспринимала любые, даже самые бесшабашные выходки Паркинсон на «ура». Вскоре и все девчонки в округе нацепили на себя амазонки и даже устраивали настоящие драки: чей портной лучше уложил складки на юбке. Но сколько бы не спорили эти «глупые курицы», как небрежно называла их Панси, она то уж знала наверняка, что лучше её костюма не сыщешь во всей Европе, ведь, в конце-то концов, именно Паркинсон, благодаря безупречному вкусу, привитому ей матерью, была первой законодательницей моды всех, как ближних, так и дальних, окрестностей Нонферандума.

Мальчишки же на нелепые капризы девчонок только крутили пальцем у виска. Но, вот, когда Панси, в совершенстве овладев искусством сидеть боком, по-дамски, оставив позади всех приятелей, перемахнула через самые высокие кусты белого олеандра в поместье Голсуорси так лихо, что Винсент и Грегори потеряли дар речи на пару минут, то молодым волшебникам пришлось признать – Панси Паркинсон «своя в доску».

Сейчас, спустя столько лет Панси до безумия тосковала по тем безоблачным временам. Временам, когда в её жизни были мать, беззаботность и Счастье…

«Панси спрыгнула со своего дамского седла прямо на землю, проигнорировав руку новенького услужливого лакея, который хотел помочь спуститься молодой хозяйке.

Она достала из нагрудного карманчика своей замшевой жакетки маленькое зеркальце и посмотрелась в него – нос был безнадёжно оцарапан. Девчонка притопнула ногой от досады.

Эту ссадину она приобрела себе, когда сегодня, в очередной раз, разругавшись с Малфоем, хотела в отместку стегнуть кнутом круп его лошади, но Драко вовремя натянул поводья и тем самым придержал своего скакуна, и поэтому Панси попала по бедру Броветта, от чего конь ошалел и резво понёс её через лес. При быстрой езде ветка хлестнула ей по лицу, оставив тонкую красную полоску.

— Ну, вот. И что мне теперь делать? – спросила она в пространство. – «Если скажу, что я опять выясняла отношения с Малфоем, то достанется мне, а если не упоминать Драко, то история сложится таким образом, будто виноват Броветт, и его за непослушание запрут в конюшне», – Панси покрутила последнюю мысль и так и эдак, от чего недовольно скривилась от такой перспективы, и отражение в зеркале последовало её примеру. – «Это не вариант. Мне запретят даже близко приближаться к стойлу, то есть опять же достанется мне».

Глядя в зеркало, она показала самой себе язык и, засмеявшись такой глупой выходке, спрятала его в кармашек. Маленькая волшебница повернулась к своему коню. Ему уже дали напиться свежей ключевой воды, и теперь тот самый лакей и ещё один мальчишка постарше распрягали скакуна в четыре руки. Панси обняла голову любимца и поцеловала его мягкие ворсинки шерсти чуть выше широкого носа.

— Я обязательно выкручусь, Броветт, будь уверен, – и она подмигнула своему коню.

Жеребец закивал головой и одобрительно заржал, поддерживая её и словно утверждая, что он нисколько не сомневается в её словах.

Панси довольно засмеялась, и её серебристый детский смех звонким ручейком прокатился по округе и рассыпался где-то вдали. Она перекинула длинную юбку амазонки через правую руку и, напевая детскую песенку про маленьких совят, зашагала по тропинке к дому.

Её щёчки пощипывало от вечерней осенней прохлады, а непослушные, тогда ещё длинные чёрные локоны, завитые в кудри, спутались от ветра, но настроение всё же было приподнятым: она впервые опередила Сайласа в скачках (ей ведь было и невдомёк, что мальчишка элементарно поддался).

Панси была очень удивлена тем, что её мама не вышла поприветствовать её, но она с присущей всем детям беспечностью, отмахнулась от накатившего предчувствия и, отворив входные двери, вприпрыжку понеслась по Парадной лестнице наверх. Там её встретил отец…

— О, пап, привет! Как поохотился? А где мама? – скороговоркой выговорила она.

Отец ничего не ответил. Он лишь как-то странно на неё посмотрел, словно пожалел её. Жалел?! Не может этого быть! Этот человек никогда не испытывал к ней подобного чувства. Мистер Паркинсон очень тепло и искренне любил свою старшую дочь, свою невозможную, непослушную девчонку, которую называл не иначе как «выдергой» и «егозой», но, вот, чувство жалости никогда не приходилось ему показывать перед ней. Панси ненавидела жалость до дрожи и скрежета зубов, а ещё она не терпела доброты, считая эти ощущения самыми низменными, какие только может испытать человек, и сама испытывала их лишь к своим домовикам. Хотя…был один единственный человек, от которого она могла принять подобное – это Семирамида. Но не отец!!

— Па? – она с недоверием отстранилась от него.

— У Помпеи-Луз всё ещё температура, и Отти тоже начала покашливать, поэтому пришлось переселить малютку Весту в её прежнюю детскую комнату, чтобы и она не подцепила заразу, – говорил он очень медленно, и не глядя любимой дочери в глаза.

— Меня они не интересуют. Папа, где ОНА? – окаменев, потребовала от него старшая дочь.

А он вместо ответа просто взял и обнял её. Панси вдруг прожгла чудовищная догадка…

Действительно странно… Почему люди всегда узнают о кончине своих близких по глазам родственников или друзей? Почему все слова бывают излишни? Потому что глаза человека – это его зеркало души. И сегодня в этих зеркалах жила смерть!

Но верить предчувствию так не хотелось!!

Девочка начала дико царапаться и вырываться из объятий родителя.

— Пусти меня!! – она увернулась и пнула его по коленке, он уступил и отстранился. – Где она?! Где мама?! – кричала она, прожигая его своими синими глазами.

— Малышка, понимаешь… мамы больше нет… – как можно мягче сказал он, хотя нет такого тона, каким бы можно было сообщить ребёнку о смерти матери.

Дальше он говорил что-то про внезапно появившееся внутреннее кровотечение, и что они не успели…

Неважно! Она всё равно его не слушала...

Ей не хотелось верить в эти безумные, чудовищные слова. Это не могло быть правдой… не могло…

— Это не правда!! Ты лжешь мне!!! Врун! Обманщик! Ненавижу тебя!!

Она выкрикивала эти обвинения на весь дом, и, казалось, её звонкий надтреснутый горем голосок отражался эхом от крыши всех башен, перемножаясь…

Панси оттолкнула отца с дороги и ринулась в покои родителей, спотыкаясь о ковры и ступени. Она больно ушибла локоток, не вписавшись в поворот. Но ей было совершенно всё равно.

— Мама!!! Мамочка!! – непрерывно кричала она.

Панси дёрнула золотую дверную ручку на себя и влетела в комнату. И так и застыла.

На большой кровати лежала ОНА. Нимфа… Богиня… Фея…

Бледность её кожи контрастно выделялась на темно-фиолетовой ткани покрывала и почти сливалась с цветом прекраснейших жемчужных бус на шее женщины. Глубокий вырез платья оголял привычно выступающие ключицы. Пепельные волосы матери привычно сплетались в тугие локоны. Привычно пахло сиренью… Непривычно было лишь одно – женщина не дышала.

Панси пристыла ногами к порогу. В коридоре послышались тяжёлые мужские шаги отца. Он уже почти подошел к дочери, почти коснулся её маленького плечика в отеческой попытке успокоить, утешить… Но девочка зашипела, как кошка и, вновь увернувшись от его объятий, отскочила в сторону, со всей силы шваркнув перед лицом мистера Паркинсона дверью, тем самым оставив его потеряно стоять в коридоре.

Панси поступала очень эгоистично, у неё даже сердце кольнуло из-за того, как бессовестно она обошлась с дорогим папой, но… Но! Она совсем не хотела его сейчас видеть. Она хотела последние часы провести именно с НЕЙ, с ней одной, и никого не допускать к Семиде, потому что только ей принадлежала эта волшебная женщина. Никто больше не имел на неё прав, никто не любил её больше, чем она. По крайней мере, так ревностно считала сама Панси…

Дочь провела в спальне матери все три дня. Она ни единого раза не покинула комнаты, не открыла двери отцу, не смотря на его бесконечные уговоры, никого не впустила в эти покои, даже сестёр и бабушку с дедушкой, не принимала для себя еды…

На третий день она молча вышла из комнаты. Кожа её приобрела землистый оттенок, под глазами залегли синюшный круги.

Под дверью в спальню матери сидела Оттилия, а Помпеи-Луз стояла, прислонившись спиной к противоположной стене, в жесте бесконечной скорби уронив голову на руки. Как только Панси показалась перед ними, Помпеи-Луз тут же с кулаками кинулась к ней, а Отти повисла у неё на руке, удерживая старшую сестру от драки.

— Как ты могла, мерзавка?!! Думаешь, мы не любили свою мать?! Ты эгоистка!!! Единоличница!! Лучше бы умерла ты, а не она!! Я ненавижу тебя!!! Мерлин… как же я тебя ненавижу!

Панси отстранённо посмотрела на неё. Её совершенно не терзали угрызения совести, не трогали оскорбления. Да, что эта Помпеи-Луз может знать о ней и о её любви к Семирамиде?

— Сколько твоей душе будет угодно.

— Ненавижу!!! Ты гадкая… у тебя нет сердца! Ах, если бы только мама была жива…

-«Ах, если бы…» – болью отозвалось в душе Панси.

— Перестань Помпеи-Луз, дорогая, – успокаивающе сказала Оттилия, вставая между старшими сёстрами, – Мама бы не одобрила наших ссор, она ведь всегда просила нас быть терпимее друг к другу. Неужели ты уже успела всё забыть, сестрёнка? А Панси… ты же видишь, что она тоже очень страдает.

— Ни черта!! Она чёрствая и никого не любит! Слышала меня?!! – в истерике выкрикнула Помпеи-Луз в лицо Панси, выглядывая из-за плеча младшей сестры, – Ты чёрствый, бессердечный сухарь!!

А Панси вдруг размахнулась и отвесила Помпеи-Луз такую затрещину, что та устояла на ногах только благодаря поддержавшей её Оттилии.

— Никогда не смей говорить обо мне того, чего ты не заешь, – зло сказала слизеринка, с особой тщательностью выговаривая каждое слово, – А ты вообще ничего не знаешь! Так что сделай милость: заткнись и прекрати устраивать истерику.

Помпеи-Луз в испуге захлопнула рот, а её губки затряслись мелкой дрожью.

— Панси, ну, зачем же ты так… – глядя на сестру широко распахнутыми нежно-зелёными глазами, прошептала Отти.

В душе у Панси была зияющая дыра, которая исчезнет не скоро, а может и не исчезнет никогда. Боль притупиться, а след останется. Панси Паркинсон, развернувшись, медленно пошла вглубь коридора. Длинная юбка всё ещё надетой на ней амазонки с шорохом тащилась за ней по ковру…»

Именно таким был первый разговор после кончины матери между тремя старшими сёстрами Паркинсон. Сёстрами десяти, девяти и восьми лет…

С того самого дня озорная, взбалмошная, зажигающая всех своим весельем и смехом маленькая девочка с именем Панси Ив Вивьен превратилась в…

Хотя… ничего внешне в ней особо и не изменилось. Вот, только пропал тот самый живой огонёк в глазах, и ещё она перестала заливисто смеяться, как это с ней случалось в былые… ушедшие времена. Словно из неё выкачали всё веселье и радость.

Панси напоминала обитателем замка маленькое сморщенное, исхудавшее приведение с опухшими глазами. Почти покойница… И юная Паркинсон жалела, что было это пресловутое «почти»…

После похорон девочка очень остро почувствовала в доме нехватку женской руки. Дела пошли в разлад. Отец, раздавленный случившимся, кажется, нуждался в поддержке и участии даже больше чем сама малышка Панси. Он запил, практически не бывал дома.

Девочка очень злилась на него за это, и вся суть её раздражения крылась даже не в том, что он перестал уделять дочери должного внимания и заботы как прежде. Больше всего её бесило его отношение к делам имения. Как только он пристрастился к бутылке и начал смотреть на происходящее сквозь пальцы, слуги тут же отбились от рук. При Семирамиде всё было не так.

А её отца, кажется, совсем не беспокоил Нонферандум. Ещё бы! Ведь он никогда не считал это место своим домом. Почему? Да, просто был в безупречной репутации семьи Паркинсонов один огрех…

«Однажды… лет восемнадцать-девятнадцать назад одна удивительно красивая девушка с александритовыми глазами влюбилась в одного бедного, незнатного, невзрачного волшебника, который был старше её на двадцать с лишним лет и являлся жалким учителишкой в школе чародейства Хогвартс. Признаться, самый отвратный вариант на роль жениха для знатной волшебницы. Но была искренняя, буквально святая Любовь! Что ж… так тоже бывает.

Родители девушки, как и следовало полагать, были решительно против их отношений, но единственная дочь, будучи истинной слизеринкой, при всей своей напускной скромности и простодушии оказалась способной на стратегически-хитро выстроенный шантаж и пригрозила, что примет постриг и уйдёт в монастырь, если они разлучат её с этим человеком. Разозлённый и раздосадованный отец юной волшебницы покрутил сложившуюся ситуацию и так и эдак и разумно заключил, что следует позволить дочери выйти замуж за этого «недостойного» человека – пришлось выбрать меньшее из двух зол. Но грозный папа поставил три условия: во-первых, этот волшебник должен был оставить свою прежнюю работу и найти более, как он тогда выразился, «подходящую», для супруга моей девочки, а, во-вторых, волшебник должен был взять фамилию девушки, ну и, наконец, в-третьих, молодожёны должны были поселиться в имении Паркинсонов.

Тот волшебник принял все условия отца Семирамиды…

Родители девушки переехали жить в небольшой загородный коттеджик, оставив владения молодой супружеской чете».

Отцу Панси понравился Нонферандум, ведь там обитала его бесценная жена, но как только её не стало, этот замок опротивел ему, стал чужим и ненужным…

А его дочь же наоборот ещё больше прониклась тёплыми чувствами к этому дому, потому что он остался единственным, ради чего можно было жить и за что бороться. И не будь ей на то время так мало лет, она бы сама объезжала на лошади свои владения, отдавая нужные указания, но это, увы, было не в её силах. Поэтому она по мере возможностей хозяйничала внутри замка и, надо отдать ей должное, быстро приструнила всех слуг.

И верной помощницей девочки в этом деле была её кормилица-сквиб. Эта добрая милая женщина души не чаяла в Семиде, а когда у той родились собственные дети, то вся её былая забота переключилась на них. Но у старушки-сквиба была своя любимица – Панси. Так случилось, наверное, потому, что со старшей дочерью Семирамиды было очень сложно управиться, но, вот, кормилица как раз и любила все трудности, касающиеся воспитания маленьких леди. Она опекала несчастную девочку после смерти матери, как могла, но ничего, казалось, не сможет вернуть её к прежней жизни… Всё теперь было не так. Не так… Не так!

В скором времени Нонферандум потрясло ещё одно мрачное событие – скончался отец Семирамиды, дед юных Паркинсон. Старик до безумия обожал дочь, и его истерзанное сердце не смогло перенести чудовищной утраты. Его супруга, старшая леди Паркинсон, буквально почернела от горя… и через три недели после похорон мужа тоже отошла в мир иной.

Вкупе с такими горькими событиями и встретила свою одиннадцатую весну Панси Паркинсон, напрочь погрязшая в преждевременных кончинах родственников, словно в зыбучих песках. Но она держалась стойко. Девочка никогда не забывала мантру, которую любила повторять её мама: «Завтра настанет новый день…» И Панси твердила себе об этом регулярно, она заставляла себя поверить в то, что следующий день принесёт с собой что-то хорошее. Наивно? Возможно… но ведь она была тогда просто ребёнком, и для неё жизненно важно было просто верить… верить, верить…

И она верила чисто и искренне, что присуще только детям. Верила в Нонферандум и в отца, который, наконец, перестанет пить и займётся делами имения.

Но в один из тех далёких ненавистных дней, буквально через несколько месяцев после смерти жены отец Панси как-то под вечер привёл в дом Соломе.

Девушка знала эту своеобразную женщину с улыбкой Джоконды ещё по тем временам, когда в доме пахло цветками сирени. За пару месяцев до кончины матери эта женщина уже побывала в их доме, и во время этого визита преподнесла Семирамиде очень необыкновенный подарок – красивое жемчужное ожерелье. А ещё помнится, Семида даже отругала дочку за то, что та не захотела присесть в реверансе перед этой особой. Но тогда Панси не придала значения той случайной встрече. Теперь же…

Соломе де`Сад всё чаще и чаще стала посещать Нонферандум. А потом вдруг, ни с того ни с сего, отец женился на этой женщине.

Что Панси чувствовала тогда? Ревность за мать? Да. Ненависть? Да.

Она в сердцах корила непутёвого старика-отца.

«— Да, как он вообще мог додуматься до того, чтобы притащить в дом моей матери – святой и волшебной женщины – эту… – впрочем, её воспитание никогда не позволяло закончить подобного предложения. – Она же такая ничтожная…»

А самым неприятным было то, что отец даже не дал остыть телу Семиды, ведь на то время прошло всего полгода со смерти её матери.

Соломея Паркинсон ничем не походила на Семирамиду. Другие жесты, другие манеры, другие слова, другие туалеты, другие мысли, другие действия, другой запах, другая жизнь… Другим было решительно всё! И всё было таким противным и вызывало лишь отторжение. И что отец только нашёл в ней? Хотя, может, именно эта непохожесть и подтолкнула его к новому браку, ведь он так отчаянно стремился забыть своё горе, которое сломило его.

Панси же была гораздо сильнее своего отца. Она предпочитала помнить…

Интересно в чём здесь мудрость? Наверное, как таковой её в таких ситуациях нет – всё зависит от силы духа и стойкости характера. Панси ничем нельзя было сломить.

А вместе с Соломе порог Нонферандума переступили ещё и маленькие башмаки Оноре.

Неприметный белобрысый мальчик… Паркинсон поначалу даже внимания на него не обращала. Но, вот, когда он стал подрастать… Оноре начал превращаться во вредоносную, капризную пиявку, мерзкого таракана. Он гадил исподтишка, а потом сваливал вину на несчастных домовых эльфов или младших сестёр Панси. Сама же девочка не позволила ему сесть себе на шею, быстро напомнив, ему, что место таких, как он, на половичке в прихожей. А мальчишка в ответ воспылал к ней такой лютой ненавистью, что теперь она стала его врагом «номер один». Он чуть ли не каждый день натравливал на неё Соломе, сталкивая их лбами. Но и этим нехитрым жестом ему не очень-то удалось запугать сводную сестричку, так как девушка, презирая его мать всеми фибрами своей души, зубатилась с ней с такой смелостью и самоотдачей, будто значение слова «страх» навсегда потеряно для неё, словно она уже испытала столько горя, что разучилась бояться. А Оноре становилось аж обидно оттого, что он не может позволить себе такой «роскоши» в общении с матерью.

Девочку в свою очередь изрядно угнетали эти систематические выпады в её сторону, потому что Соломе была очень сильной соперницей для маленькой Панси, а главное, у этой женщины была Власть. А, вот, именно её девчонке как раз и не хватало.

Таким образом, Панси Паркинсон с одиннадцати лет варилась в настоящем аду, словно в котле с липким, склизким и противным варевом, а именно… со своими новыми родственничками, которые, казалось, поставили своей первоочередной задачей отравить и испоганить ей жизнь.

Девушка содрогалась от омерзения, представляя, как Соломе каждый вечер ложится в кровать её матери вместе с её отцом... Брр… Дальше её передёргивало от омерзения. А когда эта женщина начинала прикасаться к вещам, которые принадлежали её матери, несчастной девочке просто хотелось завыть в голос. Нет! Она не могла выносить подобной пытки, поэтому в один из дней перенесла при помощи кормилицы весь гардероб, все драгоценности и остальные личные вещи Семиды к себе в комнату. Все эти бесценные сокровища заняли добрую половину её апартаментов, но Панси не поддавалась ни на какие уговоры и решительно не собиралась отдавать ничего! Тогда старушка-сквиб, используя кое-какую доступную ей домашнюю магию, расширила внутреннее пространство гардеробной девушки и поместила всё принадлежавшее Семирамиде имущество туда. Панси была ей очень благодарна, потому что кормилица единственная во всём этом доме щадила чувства бедной девочки.

Отец Панси с появлением Соломе будто переродился заново, скинув добрый десяток лет, но на собственных дочерей он словно перестал обращать внимания. Панси поняла: он боится, что они могут напомнить ему умершую Семиду. Боится опять столкнуться с прошлым, и поэтому ампутировал эту часть своей жизни, опасаясь дальнейшей «гангрены». Единственной дочкой, с которой он не потерял прежних отношений, была Оттилия. Милая, добрая, кроткая, душевная девочка – почти характер Семирамиды, но… Нет! В ней совсем не было стержня.

Панси любила своего папу и не стала терзать его сердце частыми напоминаниями о себе. Пусть этот человек будет спокоен и счастлив, а она возьмёт на свои детские плечики все заботы и хлопоты. А папа… А что папа? Он наконец-то занялся делами Нонферандума, и уже за это девочка была ему благодарна. Но всё же легкая злость и раздражение к его слабости навсегда поселились её душе, и, что самое страшное, она начала испытывать к своему родителю жалость и доброту.

В скором времени она поступила в Хогвартс, и это избавило её от постоянной возможности созерцать Соломе и маленького Оноре. И жизнь вроде бы стала налаживаться, боль отступать…

Но через два года у Панси вышиб почву из-под ног ещё один смертельный удар – скончалась её кормилица. Девушка ходила сама не своя, потому что она действительно искренне была привязана к этой женщине, которая положила все свои силы к её воспитанию, ведь она по совместительству была ещё и бонной девочек. Женщина учила воспитанниц всему, что знала сама, точно так же, как когда-то около двадцати лет тому назад учила Семирамиду.

Сквиб преподавала им языки и музыку, но Панси в отличие от матери или своих сестёр была отнюдь не прилежной ученицей. Хотя Паркинсон более или менее сносно овладела криптографией [примечание автора: тайнопись], но зато воротила нос от древне-эльфийского, считая его совершенно бессмысленным и неприменимым в сегодняшних условиях; латынь она проклинала и отказывалась произносить любые звуки, когда дело доходило до этого языка. С французским тоже был напряг, но более менее ходовые фразы Панси всё же удосужилась запомнить. А, вот, музыка… здесь было две парадоксальных вещи. Первая – Панси очень хотелось играть на фортепиано так же виртуозно, как это делала Семида, но у неё, увы, совершенно ничего не получалось: она путала клавиши, психовала, рвала ноты… Вторая – скрипка. О, как же девушка её ненавидела, даже смотреть на неё не могла, но мама, а после кормилица постоянно заставляли брать её в руки и играть. И в те моменты, когда Панси всё же удавалось уговорить хоть на одну сонату, и девочка лёгкой ручкой пробегала смычком по струнам – Нонферандум замирал. Листы на деревьях переставали колыхаться от ветра, отдавая дань уважения великому таланту, а птички заканчивали свои сладостные трели в саду, умолкая перед более сказочными звуками… Но это всё равно ничего не меняло: Панси Паркинсон с детства воротило от скрипки.

Но вот бонна умерла, и на этом закончилось всё домашнее учение Паркинсон. И возможно, стоило Панси уделять хотя бы по полчаса в день занятиям на скрипке, то она, бесспорно, стала бы великим музыкантом, мастером своего дела, но… увы, этому не суждено было сбыться.

Соломе даже похоронить кормилицу не разрешила, вместо этого приказала просто бросить бездыханное тело сквиба в канаву на заднем дворе, аргументировав это тем, что «недоделанные» волшебники не достойны такой почести, как погребение.

О! Как же девушка проклинала свою мачеху, когда ночью, тайком вытаскивала кормилицу из ямы и пёрла её на скрипучей телеге, с впряженным в неё Броветтом, к тому самому вязу у озера, где и похоронила эту сердечную женщину, заменившую ей мать. А потом девочка долго плакала, прислонившись спиной к стволу дерева…

И сейчас, с высоты своих лет, девушка вспоминала, как ей было плохо в тот день, ведь ушёл последний человек, которому было до неё дело. Было плохо решительно всё! Но даже тогда её не посещали мысли о самоубийстве: Панси всегда, несмотря ни на что, любила жизнь. Эта нелепая слабость, возможно, один из самых роковых её недостатков, ведь ничего не может быть глупее, чем желание беспрерывно нести ношу, которую хочется сбросить на землю; быть в ужасе от своего существования и влачить его. Девушка всегда была готова драться, царапаться, кусаться, лишь бы только дышать. Было у неё кое-что внутри… то, что не дало безжалостной судьбе сломить её в детстве и то, что, как она знала наверняка, никогда не позволит случиться этому в дальнейшем. Это был тот самый стержень, фундамент, опора… слизеринка не знала, какое именно определение лучше подобрать. Она получила это дар от своей матери, переняв крупицы её характера и построив на них свой собственный, и это оставленное от родительницы наследство было столь же бесценно, как и Нонферандум.

Но эта вера в себя пришла лишь с годами, а тогда она просто плакала.

«Луна… Ночное светило выглянуло из-за туч и залило молочным, серебристым цветом ровную гладь озера. Спокойное светлое сияние мягко пробежалось по угольно-чёрным распущенным волосам девушки, словно пытаясь приласкать, и вновь растаяло в темноте…

И было плохо решительно всё! Плохо… плохо… Она страшилась своей жизни, но знала, что никогда не изменит себе и не откажется от неё! Значит, нужно было что-то менять, что-то делать, и…

Юная слизеринка поднялась с холодной земли, расправила хрупкие ещё почти детские плечики и гордо вскинула голову к самой луне.

Именно в тот день она поклялась себе, ночному Светилу и всей Вселенной в том, что:

— «Я никогда… никогда больше не буду горевать!» – шептала она в глубокой решимости. – «Всё, хватит! Настрадалась я сполна. Теперь мне пора снова начать улыбаться, разнообразия ради. И я буду! Я изменюсь сама, и мир вокруг себя изменю тоже, иначе же мне никогда не вырваться из этого кошмара, этого порочного круга смертей и ненависти, в который меня загнала судьба. И я клянусь, что никто и никогда не сможет растоптать меня! Это я… я буду лезть по головам и ломать всех на своём пути. Я проложу дорогу к своему счастью. Сама. Я смогу, потому что завтра настанет новый день…»

Слизеринка развернулась и твёрдой походкой зашагала к дому, ведя под узды коня. Щёки её были перемазаны слезами и землёй, а подол платья был порван о кусты и тоже замаран грязью, но, несмотря на все эти нюансы, она была прекрасна в своей решительности. Её невозможные синие глаза блестели азартом и опасностью. В таком виде она очаровала бы даже искушённого наблюдателя, но жаль… её никто так и не увидел в эту особенную, переломную ночь. Хотя… может оно и к лучшему, в тот момент Панси была в каком-то колдовском единении со своей клятвой и не оценила бы появления незваных визитёров в своём только что зародившемся и пока не окрепшем, новом мирке».

Панси Паркинсон сдержала обет, данный себе при луне – она действительно изменилась. А как же иначе?

И начала она с того, что перестала открыто дерзить Соломе. О! Это было большим достижением с её стороны, и это того стоило. Теперь Панси стала выигрывать партию за партией. Кто бы только мог подумать? Оказывается молчание – золото.

В её характере помимо беспринципности и всё ещё присущей ей лёгкой инфантильности стали пробуждаться ото сна хитрость, гибкость и лукавство. И это тоже сыграло важную роль в её дальнейшей судьбе. Главное – то, что она научилась приспосабливаться к любой ситуации. Теперь она много улыбалась и сияла своими сапфировыми глазками, а при этом лгала и лицемерила, и всякий раз побеждала. Но при всём при этом всё же вовсе не считала себя законченной мерзавкой.

— «Ну, почему же все вокруг считают меня такой отвратительной и несносной?! Я ведь всего лишь стремлюсь к собственному благополучию», – думала Панси. – «А разве это плохо?» – задавала она сама себе вопрос и сама же на него отвечала, – «Конечно же, нет!»

И она продолжала расти в твердой уверенности, что права во всём.

Таким образом, юная Панси Паркинсон стала непокорной, независимой, эгоистичной молодой волшебницей. Многие, несмотря на её столь юный возраст, считали девушку закоренелой стервой. И по большей части так предполагала почти вся женская половина Хогвартса, лишь за некоторыми немногочисленными исключениями, а, вот, мальчишки…хм…

Да, как раз именно в том возрасте её и захлестнула с головой первая волна романтизма.

В свои четырнадцать лет Панси… нет, она отнюдь не была красавицей, но парни вряд ли отдавали себе в этом отчёт, если они подобно братьям Руквудам, Захариасу Смиту или Эрни МакМиллану, штабелями падали жертвами её чар. В девушке очень причудливо переплетались благородные черты именитых английских предков и выразительные черты безродного отца-ирландца, принесшего с собой новый прилив свежей крови в изрядно износившиеся от постоянного смешения гены аристократов.

Её точёное лицо и алебастровая кожа невольно приковывали к себе взгляды мужчин. Но, однако же, главным чудом этой молоденькой девушки были глаза – миндалевидные, тёмно-тёмно синие, в оправе густых чёрных ресниц. О, сколько же в них было своенравия и огня!

Она покоряла, она топтала, она уничтожала. И, кстати, тому самому противному кусачему мальчишке из своего детства она всё-таки отомстила. Каким образом? Да, очень просто! Она просто взяла и безжалостно разбила его влюблённое сердце, когда он молчаливый и покорный стоял возле неё на коленях. Вот так.

Словом, девочка была очаровательна и не лишена острого, живого ума. Она умело прятала своеволие за кокетством, упрямство за детской непосредственностью, а независимость за лёгкой вуалью скромности. И как же искусно у неё это выходило! Девчонок аж брала лёгкая зависть. Парни же находили Паркинсон почти святой, и стоило ей хоть раз печально опустить реснички, они начинали извиняться, даже если Панси сама была виновата перед ними, что, к слову сказать, и случалось чаще всего.

В итоге, к своим шестнадцати годам она добилась многого – девушки презирали её, но это только от злости, а юноши же мечтали о ней по ночам.

В тоже время Панси досадовала на то, что не может вызывать у людей искренние теплые чувства, как это с лёгкостью получалось у её матери или Божоли Голсуорси, или той же младшей из Уизли.

Что бы слизеринка ни делала, всё выходило в противоречие тем наставлениям, которым учила её с малолетства Семирамида – мама предрекала ей быть воспитанной, уравновешенной и скромной, то есть такой же, как она сама, и Панси от всей души хотелось быть похожей на эту невероятную женщину. Честно. Беда заключалась лишь в том, что, оставаясь всегда правдивой, честной, любящей, справедливой и готовой на любые самопожертвования, невозможно наслаждаться всеми радостями жизни и наверняка упустишь очень многое. А жизнь так коротка! И она вовсе не Мать Тереза. Поэтому девочка ещё в глубоком детстве решила для себя, что когда-нибудь потом, когда она станет взрослой и выйдет замуж за Сайласа, то обязательно станет такой, станет настоящей леди, в истинном понимании этого слова, а пока… ей хотелось ЖИТЬ. Ну, неужели она этого не заслужила?

Мать, воспитывавшая девочку до одиннадцати лет, и кормилица, продлившая это воспитание до тринадцати с половиной, старались сделать из Панси по-настоящему благородную светскую даму, но за все те годы девочка усвоила лишь внешнюю сторону преподаваемых уроков. Внутреннее благородство, коим должна была подкрепиться внешняя благопристойность, оставалось для неё непостижимым, да она и не видела нужды его достигать. Она посчитала достаточным научиться производить нужное впечатление… Впечатление идеальных манер и воплощенной женственности и элегантности… А остальное, так… Зачем оно ей?

Панси Паркинсон знала цену своей улыбке и игре ямочек на щеках, умела плакать, не краснея лицом, и, поглядев в лицо мужчине, быстро опустить затрепетавшие ресницы, как бы невольно выдавая охватившее её волнение.

Мягкие наставления Семирамиды и неустанные укоры бонны сделали всё же своё дело, внедрив в девушку некоторые качества, бесспорно необходимые для будущей жизни.

Все мужчины из округи Нонферандума, а также соседних графств считали девушку до невозможного милой, кроткой и беспечной молоденькой волшебницей, хотя в действительности Панси была своенравна, тщеславна, крайне упряма, сильна духом и чертовски эгоистична. От Семиды она переняла лишь внешний лоск.

Панси навсегда осталась верна своему слову – никогда и ни при каких обстоятельствах не отчаивалась и не горевала, жизнь всегда била в ней ключом, даже притом, что она больше так и не стала той самой озорной девчонкой в синей амазонке и оцарапанным носом, которая щекотала стены Нонферандума своим серебристым смехом.

Она всё же была преисполнена полнотой жизни, оставляя все проблемы «на потом». Юная Паркинсон всё так же любила верховую езду и внимание мальчишек. Ей безумно хотелось флиртовать, но прежде чем она с головой окунулась в эпоху романтизма, через которую суждено пройти, пусть разными тропками, но каждой девочке, Панси решила спросить мнение Малфоя, она ведь не могла знать, как он отнесётся к таким её желаниям. К тому моменту она уже неплохо разбиралась в мужской психологии, и догадывалась, что Драко должен был бы пресечь все её эти романтичные поползновения. Но Паркинсон всё же отважилась на серьёзный разговор с ним, с чётким настроем отстаивать свои права, в первую очередь упирая на то, что она вовсе не виновата, что её с рождения записали ему в невесты.

И, вот, в один из тех дней она вся как на иголках подошла к Драко и отвела его в сторону.

Малфой выслушал её внимательно, ни разу не перебил, а потом, когда она закончила свою пламенную речь, он спокойно и отстранённо с усмешкой на губах произнес:

«— Я никогда не считал верность добродетелью, дорогая».

И почему-то у Панси ни на секунду не возникло сомнений в том, что это как раз ему не терпелось избавиться от неё и, наконец, начать коротать вечера с другими девушками, а все эти её пылкие слова и доказательства о том, что ей была нужна свобода, лишь стали для него руководством к действию. Её это слегка разозлило – ну, надо же! она мучилась, переживала, а он так просто отреагировал. Хам.

Теперь же, когда они всё между собой прояснили, Драко, наконец, смог вздохнуть полной юношеской грудью. И словно в подтверждение его слов на следующий день слизеринка увидела его тискающим райвенкловку в темном коридорчике возле кабинета арифмантики.

У Панси то, чему она стала невольной свидетельницей, вызвало сильный приступ раздражения, она ведь считала Драко Малфоя своей собственностью, а, вот, именно он-то как раз ей и не принадлежал.

Впрочем, девушка у него в долгу не осталась…

Но всё эти её увлечения и кната ломаного не стоили, потому что в её девчоночьем сердце давно уже жила одна мечта, пусть не сокровенная, но всё же… Она хотела выйти замуж за хорошего, спокойного парня из порядочной семьи, а ещё лучше, что бы у этого человека были волнистые каштановые волосы и звали его Сайлас Голсуорси! О, да, она очень сильно любила его.

Для неё он был самым необыкновенным мальчиком из всех. Всегда задумчивый, немного отстранённый и какой-то слишком взрослый для своих лет. Наверное, именно это и привлекло её внимание к нему. Он казался ей идеальным, а в его каштановые кудри хотелось зарыться носом и целовать, целовать, целовать…

Неизменными спутниками Сайласа были альбом для рисования, чёрный как смоль уголёк и простой карандаш, который он всегда ловко носил за правым ухом. И ни один парень, ни в чём не мог с ним сравниться! И главное, Панси знала, что он тоже любит её: он был с ней так мил, обходителен и ласков, что в этом не оставалось сомнений.

Он очень много говорил о литературе, музыке, искусстве, но… Чёрт знает что! Панси никогда его не понимала. У него был свой, отличный ото всех взгляд на окружающий мир, и все его рассуждения казались слизеринке какими-то слишком возвышенными и преисполненными благородства и чести. Панси считала это полнейшим бредом, но меж тем продолжала искренне верить, что когда она выйдет за него замуж, то обязательно будет прислушиваться к каждому его слову и, во что бы то ни стало, поймет его.

А пока же она старалась не обращать на все его полные спокойствия и достоинства слова ни малейшего внимания, тем более что её привлекали в нём и другие прелести.

Однажды она видела, как он вступился за Божоли, в один удар вырубив обидчика, Кормака МакЛаггена, а в прошлом году он вставил Блеза Забини на четыре сотни галеонов в покер.

Сайлас был парень не промах, коснись дело чего, но он участвовал во всех этих юношеских затеях и баталиях с заметной неохотой, словно всего лишь проявлял интерес к чужим увлечениям.

Все вокруг говорили, что волшебники из рода Голсуорси… они просто из другого теста, они «не такие как все» и их невозможно понять. А Панси не верила, потому что весь жар её молодого сердца предназначался лишь ему, и больше никому!

При Сайласе Панси стремилась показать себя с лучшей стороны, хотела, что бы он знал её милой, доброй, кроткой, любящей…

Но всегда, каждое мгновение её жизни между слизеринкой и ним, словно чудовищная тень, призрак, нерушимой стеной стоял Драко Малфой – вечный камень на её шее. Панси никогда не представляла себя рядом с ним.

Это человек должен был стать кошмаром её будущей жизни, поэтому она не теряла ни единой секундочки, пытаясь посвятить всё время дорогому Сайласу.

А Драко… он вёл себя очень странно. Слизеринец никогда не устраивал ей разносов, не повышал на неё голоса, тем более не поднимал на неё руки, хотя были моменты, когда Паркинсон доводила его до такого кипения, что смерть была бы для неё меньшей карой. Он внешне вроде бы спокойно переносил все её бесконечные флирты, она, конечно, не могла бы дать на отсечение головы, что так дела обстояли и с его внутренней стороны, ведь душевное состояние Малфоя никогда её особо не волновало, и Панси не могла с точностью ответить, что твориться у него на сердце. Но видимо ему было действительно всё равно, потому что, сколько бы она ради интереса не пыталась вызвать в нём чувство ревности, в очередной раз помогая завязать галстук Захариасу или подсаживаясь рядом с Винсентом, Драко лишь усмехался над ней, до обидного быстро разгадывая все её хитрые уловки. Вот, в такие моменты волшебница действительно зеленела от досады, ведь ей так хотелось заполучить этого неприступного человека в свои сети, а потом сломать его, заставить унижаться. Так она поступала со всеми, кто хоть на толику был слабее её, но этот слизеринец, её жених, всегда был таким нахальным, ехидным и мерзким, что она даже разговаривать с ним не могла, потому что в любом споре побеждал именно он. А главное то, что Панси так и не сумела заставить его валяться у своих ног, вымаливая внимания, и это раздражало. Ей было не понятно, почему её всегда такие действенные женские чары обаяния на нём совершенно не срабатывают, а он лишь насмехается над очередными её попытками привлечь к себе внимание.

Но было всё-таки кое-какое обстоятельство, которое могло пошатнуть ледяное спокойствие Драко. Это Сайлас Голсуорси. Почему стоило только Панси кинуть хоть один горящий взгляд в сторону любимого мальчишки, и Малфой оказывался тут как тут? Он, по привычке засунув руки в карманы брюк, медленной походкой приближался со спины и склонялся над её ухом, начиная тихим ехидным шепотом подзуживать её. И в его голосе было столько сарказма, что у девушки не оставалось никаких сомнений – Драко безумно взбешен, потому что именно таким способом он выражал гнев, она-то уж это знала наверняка, сколько раз ей приходилось слышать этот его издевательский смех и тихую речь, сочившуюся колючим ехидством, ранившим в самое сердце.

Так почему же он так себя вёл? Поначалу Панси с присущей ей самоуверенностью приписывала это на свой счёт.

— «О», – злорадно думала она, – «Мне наконец-то удалось достать его! Он меня ревнует, значит, я ему не безразлична. Возможно даже, что он любит меня, но не хочет признавать».

Но потом Паркинсон поняла, что она зря размечталась. Малфой никогда не вёл себя, как оскорблённый ревнивец, никогда не устраивал сцен, он лишь смеялся над ней. И в итоге после их разговоров она видела его где-нибудь с новой девчонкой, что окончательно рушило её воздушные замки.

— «Ну, почему, почему…» – спрашивала она себя, – «Он так странно себя ведёт?»

В конце концов, Панси остановилась на мнении, что Малфой испытывает просто личную неприязнь к Сайласу, вот и всё. Да к тому же со всеми остальными парнями она ведь никогда не переходила границы дозволенного, меж тем как в общении с Сайласом допускала несколько больше, марая репутацию фамилии Малфой, видимо это и било по раздутому самолюбию Драко, как бесило его и то, что она была влюблена в этого художника. О, да! Он прекрасно знал её самый большой сердечный секрет. Драко в мгновение ока раскусил всю тайну этих её сияющих взглядов в сторону Голсуорси, так что строить перед ним святую невинность было просто бесполезно.

Но Драко как-то сказал ей:

«— Мне плевать на репутацию Малфоев – она и так безвозвратно испорчена. Твоя мне тоже, откровенно признаюсь, глубоко безразлична, и даже если кто-нибудь назовёт тебя мерзавкой или лицемеркой, то я ему только руку пожму. Но учти одно, моя милая кошечка, если я услышу из чужих уст, что ты спуталась со своим Голсуорси, то…»

Он тогда не закончил своей фразы, позволяя тишине самой донести смысл его слов до сознания Панси, Малфой лишь приморозил её взглядом к полу, а губы его скривились в усмешке. А потом он, приподняв её голову за подбородок вверх, надолго накрыл её губы своими. И этот его поцелуй был таким небрежным, бесстыжим, почти оскорбительным, что слизеринке захотелось закричать и вырваться из его объятий, но она не смогла – он держал её прижатой к своей груди столь крепко и так долго, что она чуть не потеряла сознание от нехватки воздуха в лёгких. После он отстранил её от себя и, развернувшись, зашагал прочь. Как всегда – руки в карманах брюк, а на лице ухмылка. Тогда он опять победил её, только она признать этого не захотела.

И Панси Паркинсон так и не смогла понять: что за чувства этот странный человек испытывает к ней? Это не ненависть и уж тем более не любовь… Возможно, жажда обладания? Но он и пальцем до неё не дотронулся более откровенно, чем она сама бы того позволила. Она совсем не понимала этого слизеринца, своего жениха, но одно она знала наверняка – ходить и биться рогами об забор Драко Малфой не был намерен никогда!

Но что бы ни происходило между двумя старостами Слизерина, все вокруг считали их безупречной, ну, просто идеальной влюблённой друг в друга парой. Хотя все свидания Малфоя с лицами противоположного пола назвать столь же непорочными и наивными, как у Паркинсон, язык уже не поворачивался, но слизеринец так умело и ловко прятал своих пассий, что даже Панси наверняка не знала, с кем на данный момент он спит.

В общем, слизеринку всё устраивало. Единственное, что её бесило, так это его бесконечные насмешки над Сайласом Голсуорси и её любовью к нему. А в остальном, общаться с Малфоем было… терпимо.

Впрочем, Паркинсон никогда особо не занимала свою черноволосую головку мыслями о Драко, он был для неё чем-то непонятным, далёким и непостижимым, чем-то таким, что, как она полагала, совсем не должно её интересовать. Ведь есть же Сайлас! Вот, о ком нужно думать всё свободное время. Панси очень хотелось верить в то, что «завтра настанет новый день», и что-нибудь да обязательно изменится… Хотя, нет! Это она сама что-нибудь изменит, и, наконец-то, сможет быть вместе с Сайласом.

А на Малфоя плевать.

Ей иногда очень нравилось думать о том, что с Драко случится какой-нибудь несчастный случай, и тогда путь к мечте будет свободен. И в тоже время она корила себя за то, что такое вообще могло взбрести ей в голову, прекрасно понимая, что Семирамида ни за что бы не одобрила мысли подобного рода. Но она очень любила Сайласа и всё же считала, что Драко будет самой настоящей свиньёй, если куда-нибудь не сгинет из её жизни. А как известно, если очень долго и сильно чего-либо желать, то желание, наверняка, исполнится…

_______

Вот так и жила Панси до сегодняшнего дня. Но её мир только что рухнул и любимые мечты, которые она холила и лелеяла в своей душе, враз слетели с пьедестала, оказавшись покалеченными и разбитыми.

И это всё случилось только по ЕЁ вине! О, как же Панси ненавидела Соломе – женщину, которая, вот, уже почти шесть лет пыталась уничтожить, унизить и поломать её.

И Блез… Что за нелепость – стать его женой?! Когда тебе все вокруг будут говорить: «Здравствуйте, миссис Забини» или «Как поживаете, миссис Забини?». Панси передёрнуло. Нет! Глупость! Какая несусветная глупость!! Да, не бывать этому никогда!! И думать она даже об этом не станет. Зачем забивать себе голову, всякой ерундой, которой не суждено сбыться. Она уверена, что не суждено! Она сделает всё возможное, чтобы избежать этого жуткого брака.

Решительности слизеринки не было предела. Изнутри всё её существо опаляло жаром, и Панси, подстёгиваемая нехваткой времени, быстро-быстро стучала каблучками в такт тяжёлым каплям, хлюпающимся с потолка. Девушка шла по густой, мрачной темноте подземелий Нонферандума, освещая себе путь маленьким ярким огонёчком волшебной палочки. С её губ то и дело срывались проклятия. Свет от «Люмоса» отбрасывал неясные тени на каменные стены коридора, добавляя ещё большей жути здешнему пейзажу. Мимо волшебницы с громким писком пронеслась летучая мышь, вспугнутая сиянием палочки. Панси от неожиданности отскочила в сторону, но, не успев посмотреть под ноги, оступилась и рухнула на ледяной пол. Волшебная палочка выпала у неё из рук и откатилась в сторону.

Тьма накрыла слизеринку.

С уст Панси слетело ругательство, особо непристойного содержания, и она, нашарив во мраке одну из стен, оперлась на неё и поднялась на ноги. Панси стала шарить носком туфли по каменному полу, силясь в тщетных попытках отыскать свою волшебную палочку. Вокруг девушки была такая густая чернота, что стоило бы ей вытянуть руку вперёд, и она бы уже не увидела своей кисти. Пять минут беспрерывных поисков не увенчались успехом.

Волшебница развела в темноте руками и притопнула ногой от досады. В пору было бы разреветься, но она с силой закусила фалангу левого указательного пальца и сдержала порыв. Панси чувствовала себя уставшей и одинокой, ей безумно хотелось залезть под одеяло в своей спальне и сказать всему миру: «Если я вас не вижу, значит и вы меня тоже, и поэтому вы не сможете отдать меня Забини!»

Как же ей это надоело: жестокость и мстительность Соломе, нелепые капризы Оноре, глупость сестёр, безучастность отца… Но теперь она знала, что ей делать. Вот, только бы найти ту проклятую дверь. Она пробиралась на ощупь, трогала стены, но так и не находила того, что ей было нужно. Она закусила щёку с внутренней стороны и уже начинала нервничать. Вдруг она осознала, что за её спиной стало немного светлее, словно кто-то зажёг свечу. Она обернулась.

В блеклом пятне света перед ней стояла маленькая эльфийка.

— Бланка? Что ты здесь делаешь?

— Моей мисс потребовалась помощь, – пропищал её тоненький голосок. – Я почувствовала и пришла. Вот ваша палочка, мисс Панси, – и Бланка протянула её девушке.

Слизеринка тут же прошептала: «Люмос», – и в подземелье стало уже не так страшно, тем более что на девушку теперь смотрели с величайшей преданностью круглые глаза эльфийки.

— Где вход в башню Заходящего Солнца? – придав своему голосу как можно больше властности, спросила Панси у неё.

Бланка низко поклонилась молодой госпоже, почти коснувшись лбом пола, и, вновь распрямившись в полный рост, щёлкнула пальцами. Прямо перед носом слизеринки из ниоткуда с гулом возникла резная золотая, но уже изрядно почерневшая от времени, дверь с гербом Паркинсонов во всю её высоту.

Герб. Он представлял собой огромный кленовый лист, на фоне которого гарцевала красавица единорог, а её копыта тем временем, не зная жалости, топтали тело громадного змея. Её длинный сверкающий рог беспощадно, насквозь протыкал голову её земноводного врага.

Почему такое милое и от природы пугливое создание как единорог, могло быть столь жестоко? Почему оно не побрезговало убийством? Почему с такой неимоверной радостью оно танцевало на теле поверженного противника? Ответы на все эти вопросы хранила пыльная вековая история клана Паркинсонов. Существовала древняя легенда… О, и, конечно же, о Любви! Легенда, которую передавали шепотом из поколения в поколение все женщины, девушки и ещё совсем зелёные девчонки Паркинсон на ухо друг дружке в непроглядном сумраке ночи. Конечно, теперь уже та правдивая история обросла комом домыслов, додумок и сказок, но её всё равно поверяли лишь в семейном кругу и под строжайшим секретом. Поговаривали, что около тысячи лет назад одна кроткая, добрая, отзывчивая колдунья, совсем ещё девочка, из не очень родовитой, не очень богатой семьи имела неосторожность влюбиться в молодого, но бессердечного и полного нелепых предрассудков мужчину, которого звали Салазар Слизерин. Этот человек отвечал ей взаимностью, но лишь до поры, до времени, а потом, бессовестно воспользовавшись своим особым положением, сначала обесчестил её, а потом отказался жениться. Её репутация безвозвратно погибла! Она была безутешна в своём горе и даже хотела покончить с собой, но что-то удержало её у самого края пропасти, внизу которой безудержно бесновалось синее море. Девушка наступила на горло своей гордости и пришла к Слизерину, опустилась на колени перед ним и покорилась. Она стала его любовницей, а он, глупец, не разгадал пустоты в её синих глазах, он не понял, что в них больше не было и тени чувства, впрочем, он никогда не замечал таких мелочей. Пустота и ненависть тем временем сжигали её дотла. Она обманула своего «злодея». Отравила змеиным ядом… После девушка исколола его грудь острым клинком, протыкая и протыкая его насквозь, раздирая на куски. А на следующий день, стоило только авроре позолотить верхушки деревьев она пошла к той самой скале, и, говорят, бездонная пучина всё же встретила её в свои объятья, и её белёсые кудри затерялись в пене морской…

Ту юную волшебницу знали под именем Лукреция Паркинсон.

Вот так. Белоснежный единорог всё-таки победила своего змея-искусителя. Но правда это иль ложь? Кто теперь знает…

Выдумка, наверное…

Меж тем Время неумолимо ткало своё полотно судеб. Судеб печальных, великих, никчёмных, счастливых, нелепых… Род Паркинсонов богател, беднел и потом вновь разживался золотом, а легенда о несчастной любви и хладнокровной мести продолжала жить в семье. Появился герб. Но столетия продолжали сменять друг друга бесконечным калейдоскопом, и ненависть к Слизеринам прожигающая сердца Паркинсонов постепенно начала угасать, а вскоре и вовсе забылась. Семья стала знатной, у неё появились собственные предрассудки, и, скорее всего, невесёлую историю жизни Лукреции давно бы позабыли, затеряли в веках, если бы не герб! Он был вечным «приветом» из лет минувших, говорившим о том, что Паркинсоны могут не только прислуживать «змеям», но ещё и топтать их, прокалывать насквозь, в самое сердце… Сердце Слизерина.

А, впрочем, может это всё просто сказки для молодых, впечатлительных барышень, чтобы заставить их юные сердца трепетать от восторга в лунные ночи. Сомнительная романтика, к слову сказать, но Панси помнила, что сама испытала что-то наподобие сладостной эйфории, когда впервые услышала эту старинную легенду от своей матери.

Но сейчас слизеринку не волновали ни бедняжка Лукреция, ни сам Салазар, чёрт бы его побрал, Слизерин, ни единороги, ни змеи, ни глупые легенды доисторической эпохи. В сундук все сказки, к тряпью, к куклам и на замок. У неё жизнь рушиться, вот, что единственно важно!

— Ах, вот, как это работает! – воскликнула Панси, удивлённая неожиданным волшебством, она ведь уже и успела забыть, что нужно было сделать, для того, что бы оказаться в заветной западной башне.

Она была там последний раз, когда ещё Семирамида топтала ковры Нонферандума своими мягкими туфельками из перчаточной кожи. Башня Заходящего Солнца была секретной комнатой её матери, в которой эта женщина держала целую стаю голубей. Но Панси знала об этой небольшой маминой тайне, она знала все потаенные уголки родного Нонферандума, однако она никогда, ни одной сестре не проболталась об этом. Слизеринка вообще не была дружна с остальными девушками рода Паркинсон, она, к слову сказать, совсем не дружила с женщинами – для неё все они являлись потенциальными соперницами. Но только не Семирамида, она была идолом, образцом для подражания, хотя у Панси так и не получилось стать похожей на неё.

А что касается сестёр: девушка не питала к ним никаких тёплых чувств. Помпеи-Луз её всегда только раздражала, так как была исключительной дурой и врединой, но самым омерзительным было то, что Помпеи совершенно не любила Нонферандум и то и дело нашептывала Оттилии, что стоит только ей стукнуть семнадцать лет, она тут же сбежит из дома со своим ненаглядным Оливером. Вторую младшую сестру, Отти, Панси считала нерасторопной тюхтей и нюней, не имеющей собственного мнения. А малютка Веста была так совсем глупой девчонкой, нелюдимой и тихой, почти незаметной.

Впрочем, это было всего лишь сугубо личное мнение Панси Паркинсон, а на деле же её сёстры были вполне адекватными, милыми девушками, способными на мысли и чувства. Правда Помпеи-Луз всегда чересчур кичилась своим благородным аристократическим происхождением, а Оттилия слишком часто витала в облаках.

Слизеринка всегда судила людей только по себе, и если же находились личности на порядок слабее её то, она отметала их в разные стороны как недостойных соперников и была о них не лучшего мнения. Помимо всего прочего Панси очень мало общалась со своими тремя сёстрами, во-первых, потому что Помпеи-Луз училась в Райвенкло, Оттилия в Хаффлпаффе, а малютка Веста (они всё ещё называли свою самую младшую сестрёнку «малюткой», не смотря на то, что девчушке пошел одиннадцатый год) редко попадалась ей на глаза, так как всё свободное время старалась проводить на качелях на заднем дворе. Во-вторых, потому что Панси просто всегда было не до них. Их мнения, эмоции, переживания, секреты всегда были в корне неинтересны и чужды ей.

Панси потянулась к двери и, ухватившись обеими ладонями за дверные ручки, опустила их до основания. Они с лёгкостью поддались, и дверные створки распахнулись, приглашая. Слизеринка ожидала, что в её нос ударит запах пыли и старья, но этого не произошло. В воздухе пахло свежестью и ещё, еле ощутимо, сиренью. У девушки закружилась голова от волнительного чувства, ей привиделось, что Семирамида всё ещё жива и что сейчас голос матери окликнет её, но комната встретила её лишь тишиной.

Панси печально выдохнула и огляделась. Округлое, чуть затемнённое помещение, в котором помимо винтовой лестницы в самом центре комнаты, располагались также довольно крупных размеров письменный стол, маленькая софа и пузатый комод со множеством мелких выдвижных ящичков. В помещении царили чистота и порядок. Девушка бросила выразительный взгляд на притихшую у её ног молоденькую эльфийку. Она расплылась в довольной улыбке:

— Моя мисс довольна? Бланка прибирается здесь каждый день, она помнит, что леди Семирамида любила чистоту и аккуратность, поэтому Бланка всегда в первую очередь прибирается здесь.

Бланка всегда называла бывшую хозяйку не иначе как «леди Семирамида». Это обращение было у неё самым почтительным и полным безграничного уважения. Теперь же молодая эльфийка, вынужденная прислуживать Соломе, выполняла свои обязанности исправно, но никогда не нарекала свою новую госпожу «леди». А Панси каждый раз в таких случаях испытывала настоящий прилив злорадства и гордости за это маленькое создание, полное такой вечной преданности к её матери.

— Да, Бланка, очень довольна. Спасибо.

Служанка ещё раз поклонилась своей хозяйке.

Панси медленно обошла небольшую залу, проводя кончиками пальцев по каждой знакомой вещи и по каждому предмету интерьера. Сердце у неё в груди бешено заколотилось, грозясь выскочить от всех этих волнений и трепета нахлынувших волной воспоминаний. А тем временем Бланка уже ставила в вазочку на столе свежий букетик из кустиков сирени. Предательские слёзы вновь грозились покатиться из глаз, но девушка сморгнула их, решив, что предаться ностальгии она сможет и после, а пока… к делу!

Она подбежала к письменному столу и, опустившись на стул, дёрнула верхний ящик на себя. Девушка извлекла из него небольшую полоску почтовой бумаги, предназначенной специально для отправки голубиной почтой.

Она не зря выбрала именно этот способ, чтобы сообщить дорогому Сайласу, что она находиться в чудовищной опасности. Панси была далеко не глупа и понимала, что Соломе наверняка отрезала ей все ходы к отступлению и что совятня уже находится под её присмотром. И слизеринка вовремя вспомнила про эту потаённую комнату матери и про её голубей. Ах, какая же она всё-таки молодец! Теперь дело за малым – она напишет Сайласу Голсуорси, и он примчится к ней и вырвет её из лап всего этого кошмара, под именем Блез Забини.

Девушка выхватила перо из подставки и обмакнула его в чернила, которые тоже были свежими и ничуточки не ссохшимися, видимо Бланка следила и за этим. Строчки побежали по пергаменту.

«Сайлас!

Мне жизненно важно увидеться с тобой, моя дальнейшая судьба целиком и полностью зависит только от тебя. Пожалуйста, помоги, я знаю, что ты не откажешь. Сейчас всё только в твоей власти.

Искренне твоя Панси».

Ах, как жаль! Маленького клочка бумаги хватило только на эти скупые слова, а ей так хотелось написать ещё и о большой любви, которую она к нему испытывала, о нестерпимом жаре в груди и о волнении сердца, но она разумно заключила, что не стоит поверять столь сокровенные тайны полоске светло-коричневой бумаги, ведь обо всех чувствах, с такой лихой силой обуревавших её душу, она вполне может рассказать ему с глазу на глаз. «Мальчик мой милый, дорогой, бесценный, единственный, любимый…»Ведь у них ещё будет целая вечность для того, чтобы объясниться в любви, а пока нужно просто спастись.

Она решительным шагом направилась к винтовой лестнице, терявшейся где-то в самой высоте башни. Её туфельки быстро отстучали все полсотни ступенек, девушка распахнула неприметную маленькую дверку, ведущую непосредственно в голубятню…

И вскрикнула от потрясения, прикрыв рот рукой.

Клетки. Здесь они были повсюду. А в них… Великий Салазар!! С неистовой силой бились перепуганные голуби Семирамиды, а их громкий крик судорожно ударил по барабанным перепонкам слизеринки. Кровь отхлынула от лица Панси, её пальчики судорожно вцепилась в дверной косяк.

— Бланка!… что… что же это? – спросила Панси, еле шевеля губами.

Прижавшаяся к её ногам маленькая служанка, съёжившись, виновато опустила голову.

— М-мисс, простите… Но госпожа Соломея… Она видела, что над башней Заходящего Солнца кружили голуби, и новая госпожа спросила Бланку, откуда они взялись… – эльфийка жалобно всхлипнула. – Вы же понимаете, м-мисс Панси, я не смогла солгать своей хозяйке, – маленькая служанка начала в исступлении дергать себя за торчащие ушки, – Бланка созналась… Бланка сказала своей госпоже, что это голуби леди Семирамиды… ах… Тогда госпожа Соломея приказала мне показать вход в башню…

— И ты сделала это?! – внутри у Панси вспыхнула волна гнева.

— Нет-нет!! – Бланка с силой замотала головой в разные стороны, – Мисс Панси, что вы, как можно? Бланка помнит, как добра была леди Семирамида к ней самой и к её старенькой бабушке, Бланка никогда не придаст своей леди, никогда не покажет золотой двери, – решительно закончила эльфийка, и девушка почувствовала, какая сила и твёрдость исходили от этого крохотного существа.

— Да, в чём же тогда дело? – непонимающе огляделась по сторонам слизеринка, и у неё сердце защемило от этой устрашающей картины.

— О, Бланка ещё не всё вам рассказала, моя мисс… Когда госпожа услышала от меня, что я отказываюсь выполнять её поручение, то она крепко разозлилась… ох, как же она была недовольна… она избила Бланку, мисс Панси, но Бланка всё равно ни в чём ей не созналась, – и эльфийка с достоинством посмотрела в глаза своей молодой хозяйке, – А потом госпожа Соломея приказала мне запереть всех голубей в клетках. Я… я не смогла ослушаться… п-простите меня, моя мисс…

— И давно они заперты?

— Три года ужё. Бланка, конечно, кормила их, и прибирала клетки, но не выпускала на свободу, а они ведь птицы-то вольные… Многие приболели и того… умерли… Ах, п-простите мня, мисс.

Бланка расплакалась и, разогнавшись, со всей силы ударилась лбом о стену, в попытке наказать себя. Эльфийке приходиться очень сложно в этом доме, потому что она постоянно вынуждена разрываться между преданностью Семиде и обязанностью выполнять веления Соломе.

— Бланка! Приказываю тебе прекратить.

Эльфийка остановилась и теперь просто стояла и смотрела на Панси своими огромными, как поварешки, глазами.

У слизеринки всё внутри клокотало и бурлило от переполнявшего всё её существо гнева.

— «Да, как ты только посмела, Соломе, посягнуть на святая-святых?! Ненавижу… Ненавижу тебя!!»

— Алохомора! – выкрикнула девушка, направив свою волшебную палочку на амбарный замок, закрывавший одну из многочисленных клеток в голубятне.

Но луч заклятья никак не воздействовал на суровый металл, он просто рассыпался на сотни искр в разные стороны и медленно растаял. Панси Паркинсон захлестнуло негодованием, руки у неё затряслись. Ну почему, почему у неё ничего не выходит? Почему всё не так? Не так!!

Слизеринка снова вскинула палочку на тот же замок:

— Бомбарда! Бомбарда, чёрт тебя подери!!

И вот оно! Девушку оглушила мощная взрывная волна, куски покорёженного железа разлетелись в разные стороны. Клетка распахнулась и… голуби…

Белоснежные птицы расправили свои аккуратные, уже успевшие отвыкнуть от полётов крылышки и, словно пробуя на вкус воздух, медленно, одна за одной покинули свою «тюрьму».

Они, хлопая крыльями, то плотным кольцом кружили вокруг слизеринки, то взмывали под самую высь, к маленьким полукруглым окнам, к Свободе, где рассохшиеся от сырости фрамуги с треском сами собой распахивались им на встречу, и яркие лучи летнего солнца буквально вламывались через них в башню, скрещиваясь друг с другом у ног девушки, тем самым подсвечивая её до колен нежно-золотым светом. И Панси вдруг испытала острый прилив радости, её лихорадочно затрясло, но теперь уже от счастья, от пьянящего ощущения того, что она смогла хоть кого-то в этой жизни сделать Свободным, а главное то, что она знала – скоро настанет и её черёд, она избавится от своих оков и будет вместе с милым её сердцу человеком. Ей вдруг стало так хорошо, она весело рассмеялась.

— «Клетки – их не должно быть в моём доме! И не будет!»

— Бомбарда! Бомбарда! – кричала она, направляя магию на затворы клеток, и лучи с бешеной скоростью носились по голубятне, и всё вокруг грохотало, и неровно разорванный металл летел в разные стороны, и… голуби! Мерлин мой… Теперь они были всюду, звук их белых перьев, встречавших воздух, стоял у слизеринки в ушах. И было так хорошо… и она чувствовала ощущение Свободы, пусть чужой, но всё же… Панси от души хохотала, широко раскинув руки в стороны и кружась на месте. Ей казалось, что она обрела дар видеть сквозь время и пространство, и в её будущем теперь было только светлое, радужное, долгожданное Счастье.

Голуби были так близко от неё, что она поймала одного и привязала атласной тесёмочкой к его лапке записку для Сайласа. Её рука невесомо опустилась на хрупкую голубиную спинку и осторожно погладила её:

— Хороший мой, отнеси это письмо в Белый олеандр, ты же, наверняка, знаешь, где это? – в ответ голубь утвердительно уркнул. – Лично Сайласу! Скорее! – девушка вскинула руки вверх, отпуская птицу.

Белоснежный голубь взмахнул ввысь и, смешавшись с остальными, выпорхнул в окно. В помещении всё стихло, пустые клетки сиротливо поскрипывали наполовину выломанными дверцами. Панси Паркинсон довольно улыбнулась сама себе и вышла из голубятни. Она представила, как её мальчишка прочитает это письмо, как он обрадуется, увидев её подчерк и как примчится к ней, словно влюблённая сойка, что бы наконец забрать её с собой и… Ох, Мерлин, возможно, признаться в любви… Ведь он, конечно же, любит её! В этом не оставалось ни малейших сомнений. Молодая девушка волшебница на секунду замерла от нежности. Панси чувствовала это своим юным сердцем, шестым чувством, которое сильнее всех прописных истин, поэтому и именуется женской интуицией, а она никогда её не подводила. Панси Паркинсон всегда с точностью могла сказать, кто от неё без ума в данную минуту, кто вот-вот поклянётся ей в вечной любви, а кто хочет её поцеловать, тем более что Сайлас… Ну, как бы это сказать... В общем, она всегда ловила на себе его прямой, чуть грустный, карий взгляд с золотистыми прожилками, таким, словно это вечерняя заря покрыла воды озера возле вяза своим благородно-жёлтым светом. И эти золотинки в его прекрасных глазах так ярко сияли, когда он смотрел на её лицо, а ещё он всегда так осторожно брал её за руку, и его ладонь в такие моменты чуть-чуть подрагивала.

Панси глубоко и блаженно вздохнула. Мерлин, какая же она счастливая, теперь, когда Соломе первая посмела нарушить веление Семиды: выйти замуж за Малфоя, теперь-то уж она спокойно может бежать с Голсуорси. Вот, оно – чудо! А мама… маме она всё объяснит, и Семирамида поймёт! И обязательно даст благословение на брак. Слизеринка ещё раз мечтательно улыбнулась в пространство и качнула мамин «снежный» пресс-папье, расположенный на письменном столе – за размышлениями она и не заметила, как уже, оказывается, спустилась с лестницы. Внутри, за стеклом поднялась настоящая «вьюга», миниатюрные снежинки совсем запорошили крохотный домик. Ну, право, что за прелесть! Дверка с заклёпками, из трубы шёл дымок, а в окошечках чудеснейшим образом загорался свет. Панси качнула пресс-папье ещё раз, внимательно наблюдая, как снежинки вновь затанцевали в своём волнующем, таинственном вальсе.

Загадочная улыбка не сходила с лица девушки.

— Мисс Панси, прошу вас, напишите ещё одно письмо, – вдруг до сознания слизеринки откуда-то издалека долетел знакомый писклявый голосок, но она не разобрала смысла слов.

— Что ты сказала?

Бланка повторила. Панси удивлённо повернулась к ней лицом и приподняла бровь.

— Ещё? Но кому? – она развела руками в нескрываемом жесте удивления.

— Вашему жениху, мисс, – произнесла Бланка тоном, будто говорила что-то само собой разумеющееся.

— Кому? Блезу?!

Эльфийка нахмурилась.

— Нет, мисс Панси, я говорю не о мистере Забини. Напишите мистеру Драко Малфою.

— Какое он теперь может иметь отношение ко мне?

— Ну, он же ваш жених… то есть не совсем жених…то есть… не совсем ваш…– смутившись, вымолвила эльфийка, кажется, служанка совсем запуталась в делах своих господ; она почесала круглую головку и продолжила, – Бланка думает… Нет! Бланка знает, мистер Малфой не бросит вас в беде. Напишите ему, моя мисс.

— Мистер Малфой… – Панси усмехнулась, покачав головой. – Хм, ему сейчас самому помощь бы не помешала, – иронично закончила слизеринка.

— Но, мисс Панси, мне кажется… – пискнула домовик, но встретившись с ледяным взглядом своей молодой госпожи тут же прикусила себе язык, сама испугавшись того, что посмела перечить ей. Но ведь Бланке так хотелось помочь своей юной мисс!

Панси раздраженно повела плечами.

— Твоё мнение – ноль. Я когда-нибудь обязательно выпорю тебя за дерзость. Всё, разговор закончен.

Волшебница направилась к двустворчатой двери с гербом. Её пальчики уже легко опустились на золотые ручки… Как вдруг опять…

— Мисс Панси, – тихонько окликнули её.

— «Да что же ей неймётся-то? Я точно должна высечь эту глупую эльфийку! Но нет, не сегодня. Я не хочу портить себе настроения. Ничто сегодня больше не в силах испортить мне его. Даже эта никчемная дурочка Бланка со своим «мистером Малфоем». К чёрту Малфоя!»

Слизеринка медленно повернулась к своей прислуге.

— У тебя проблемы сродной речью или ты просто туго соображаешь? Я ясно выразилась – разговор окончен.

Бланка испугалась опасности, мелькнувшей в глазах своей хозяйки и, засуетившись, на два шага отскочила назад.

— М-мисс Панси, – она снова начала заикаться, – П-понимаете, леди Семирамида считает…

— Мама? – девушка прищурила свои синие глаза. – Ах, вот, в чём дело! Ты маленькая, ничтожная ябеда, опять обсуждала меня с ней… – вкрадчиво сказала девушка, а на её щеках проступили яркие пятна.

Панси небрежным жестом достала волшебную палочку из нагрудного кармана, и начала покручивать её между пальцев. Бланка всхлипнула и вновь стала спиной осторожно отступать назад.

— П-простите меня! Но п-поймите, м-мисс… Леди Семирамида души в вас не чает, и Бланка тоже желает вам лишь добра… вы же знаете… Мисс Панси, ну, прошу вас, ради Мерлина, напишите ещё одно письмо для мистера Малфоя, – взмолилась служанка. – Он не сможет отказать вам, я уверена. Мистер Малфой… он…он всё для вас сделает! Он горы свернёт…

Последняя фраза домовика вызвала у Панси Паркинсон циничный приступ хохота.

— Драко? Горы? Не мели чепухи, дура! – отсмеявшись, сказала слизеринка – Да он… Впрочем, я не намерена обсуждать это с тобой. Я уже написала Сайласу Голсуорси, и он мне поможет! И всё, точка. Тема закрыта, и не смей больше докучать мне, – властно приказала она.

Волшебница развернулась на каблучках, и снова уже было прикоснулась к дверной ручке, как эльфийка, забыв про поглощавший всё её существо страх, подбежала к хозяйке и вцепилась в подол её платья, не желая сдаваться.

— Мисс Панси, ну, будьте же вы благоразумны! Для чего надеяться на поддержку только с одной стороны? Что если мистер Голсуорси не сможет…

— Сайлас не трус! – гневно выкрикнула Панси, выдернув свою юбку из цепких пальчиков Бланки, ей больно скребнуло по сердцу, что кто-то может усомниться в его храбрости, пусть, даже если это была всего лишь никчёмная домашняя эльфийка.

— Конечно, нет, мисс Панси! Что вы? Бланка вовсе не хотела сказать про мистера Голсуорси, будто он несмелый человек. Но всё же леди Семирамида считает, что вы, мисс Панси, должны сообщить мистеру Малфою о своем теперешнем положении. Леди Семирамида считает, что мистер Малфой, как ваш законный жених, должен знать, что теперь он вам больше совсем не жених. Это было бы очень правильно с вашей стороны, моя мисс.

Доводы вполне убедительные. У слизеринки начало токать в правый висок. Почему эти бестолковые домашние эльфы почти каждое своё слово вечно повторяют по два раза?

Панси надула щёки и потёрла ладонью лоб под густой чёлкой. Ладно!

— «Ничто сегодня не сможет испортить мне настроения!» – мысленно повторила она себе.

— Ну, и чёрт с тобой, – девушка резко выдохнула сквозь тесно сжатые зубы. – Перо и бумагу живо! Пока я не передумала.

Бланка радостно хлопнула в ладоши и широко улыбнулась, сложилось такое впечатление, будто только что осуществилась её самая большая мечта. Видимо про таких как раз и говорят: «Рот до ушей, хоть завязочки пришей».

Домашняя эльфийка сработала более чем оперативно – уже через пять секунд у слизеринки в руках было всё необходимое, чтобы написать письмо Драко. Девушка не стала присаживаться на стул, она просто облокотилась на крышку стола, и, не секунды не раздумывая, не подбирая слова, начала водить рукой по пергаменту. Фиолетовые чернила на кончике пера ровно ложились на почтовую бумагу, превращаясь в вычурные, отрывистые прописные буквы с небольшим уклоном влево.

«Драко Малфой, довожу до твоего сведения, что меня выдают замуж. Если, конечно, тебе это интересно.

Панси Паркинсон».

Слизеринка свернула листочек в маленькую трубочку и подняла взгляд на домовика.

— Всё. А теперь скажи-ка мне, ты сама отнесешь эту записку Малфою или, может быть, мне попросить, чтобы её передали ему через Тёмного Лорда? – подчёркнуто вежливо осведомилась девушка у прислуги.

— Ох, что вы, мисс Панси? Конечно же, нет! – по поведению эльфийки волшебница поняла, что та приняла её саркастичную фразу на веру; видимо у домовиков было в крови относиться ко всем словам своих хозяев серьёзно, – Есть другой способ.

Бланка деловито подошла к тому самому пузатому комоду, на который Панси обратила внимание при первом, беглом взгляде на комнату, и начала уже что-то колдовать с ящичками. Она отсчитывала их то справа налево, то слева направо, то сверху вниз, то соответственно наоборот. Комодные ящики меж тем перемножались, исчезали, появлялись вновь так, словно существовали независимой ни от кого жизнью. Панси надоело ждать, и она уже хотела прикрикнуть на служанку, что та так долго возится непонятно с чем, но вдруг Бланка потянула на себя один из ящичков и с предельной осторожностью извлекла из него какой-то очень маленький предмет.

— Вот, моя мисс, возьмите это.

Волшебница приняла из рук домовика маленькую металлическую птичку, очень похожую на голубя, но всё же втрое меньше него. Сбоку, скорее всего, гвоздиком неаккуратно были криптографически накарябаны вензель и дата. Девушка поднесла предмет поближе к глазам, чтобы прочитать надпись. Эмаль кое-где уже облупилась, а железо окислилось и изрядно проржавело от сырости и времени, но она всё же разобрала инициалы: «Р.А.Б.». Панси это совершенно ни о чем не сказало. Девушка попыталась разглядеть дату и месяц, но… тщетно. Впрочем, она нисколько этому не расстроилась – эта ржавая железка не вызвала в ней и толики того энтузиазма, коим светилась её служанка.

— «Ужас, древность-то какая. Ей, наверное, лет сто!» – только и подумала волшебница.

— Что это? – спросила девушка, равнодушно покручивая в руках безделицу, которая видимо когда-то была очень красивой, теперь же… оставляла желать лучшего.

— Это птенчик голубя, – с довольной улыбкой ответила радостная служанка.

— Вижу что не гриффиндорский галстук, – передёрнула плечами слизеринка, а эльфийка лишь хлопнула глазами ей в ответ. – Зачем он мне сдался, я у тебя спрашиваю?

— О-о… – оживилась Бланка, – Это очень полезная вещь, моя мисс. При её помощи вы сможете отправить письмо вашему жениху… – домовик смутилась, виновато посмотрела на молодую госпожу, ойкнула и тут же поправилась, – то есть мистеру Драко Малфою. – В этом доме все привыкли считать этот брак давно решенным, так что эльфы, наверняка, ещё долгое время будут оговариваться. – Только дотроньтесь до него кончиком своей волшебной палочки, и вы всё поймёте, мисс.

Панси с недоверием осмотрела старинную игрушку.

— Как я понимаю, ты пытаешься убедить меня в том, что этот труп на курьих ногах умеет летать, – заключила волшебница.

Бланка нахмурилась и почесала складку на лбу, видимо пытаясь сопоставить термин «труп» с маленькой железной птичкой, перед которой она приходила в такой восторг. Наверное, у неё это получилось, раз она ответила:

— Да, конечно! Умеет и не только. Она сама найдёт вашего жени… то есть мистера Драко Малфоя, где бы он ни был, где бы ни укрывался: на дне ли озера, в облаках, под землёй, в каплях дождя, в радуге… Где угодно, мисс!

— Да? – Панси безразлично пожала плечами. – Ну ладно, – легко согласилась она.

Слизеринка не стала слишком заморачиваться по этому поводу. Мама хочет, чтобы Драко получил это письмо? Да, пожалуйста. Всё что угодно! Только пусть после этого отстанут от неё с этим Малфоем. И вообще с кем бы то ни было! Ей нужен только один человек, и его имя Сайлас Голсуорси. И она сделает всё чтобы, наконец, её мечты стали явью, она может написать письма даже всем студентам Хогвартса, если её попросят, и гриффиндорцам включительно, ей все равно! Только бы все преграды с её пути исчезли. Порушились стены. Рассыпались в пыль золотые оковы, которыми она сегодня была вновь скреплена с совершенно чужим её душе человеком. Она устала ждать. Ну, когда же?! Когда же, наконец, откроётся ЕЁ клетка?

— «Скоро. Очень скоро», – отозвался внутренний голос.

Панси ещё раз безразлично посмотрела на старинную диковинку.

— Заклинание?

— Нет, мисс Панси, ничего не нужно. Просто прикоснитесь к её клюву кончиком палочки, и ваша магия урождённой Паркинсон сама собой заработает.

Быть чистокровным, потомственным аристократом-волшебником, это не только жить в особняке, посещать званые вечера, приёмы, балы, снисходительно улыбаясь и расточая комплименты направо и налево, и время от времени шпынять своих домовых эльфов. Значение слова «pureblood», куда шире. Прежде всего – это сила, накапливаемая веками. Сила, которая хранит их от напастей и невзгод, сила их крови, их предков, их замков. Это мощь и масштабность их влияния в Магическом мире, не зря же они все так кичатся ею. Впрочем, всё течёт, всё меняется, и, кто знает, может завтра пост министра займёт какой-нибудь грязнокровный колдун без рода и племени. Время покажет. Или Война. Но, не смотря ни на что, у мага, никто не сможет отнять силу его чистых корней. Она покинет его только с последней, вытекающей бордово-красной каплей крови, последним угасающим вздохом, а так… Она всегда при них. Она не отделима.

Волшебница сделала то, что требовалось, и вдруг…

Девушке показалось, что чья-то невидимая гигантская рука только что со всей своей силы ударила молотком по басам органа, разламывая их в щепки и вызывая дикий, непереносимый звук. В её ушах всё задребезжало, она быстрым движением закрыла их ладонями, от чего железная фигурка выпала на пол, жалобно звякнув. Панси успела проклясть всё на свете: и Бланку, и эту «ржавчину», и Драко Малфоя. Малфоя дважды.

Мгновение… Всё стихло, так же внезапно, как и началось. Она непроизвольно опустила злющий взгляд на птичку и…

Девушку сложно было чем-то впечатлить: она выросла в семье волшебников, и к фокусам подобного рода привыкла с пелёнок, так что, сейчас гладя на то, что открылось её взору, она слегка приоткрыла рот скорее от неожиданности, чем от удивления. Но не признать она не могла: это было… красиво, наверное. Невольно приковывало к себе взгляд. Неужели можно из мёртвого «гадкого утёнка» за секунду превратиться в маленькое чудо? Какое великолепное колдовство!

Миниатюрный железный голубок чуть двинул головкой и расправил ржавые крылышки, и неожиданно засветился матовым ореолом лунного сияния. Старая эмаль превратилась в серебристо-золотое крошево, и миниатюрными звёздочками разлетелась в разные стороны. Под некрасивой проржавевшей оболочкой оказалось пегое оперение. Птенчик огляделся по сторонам и, завидев слизеринку, тут же распушил свои крохотные пёрышки. Панси выставила ладонь, и голубь без боязни легко впорхнул ей в руку. Он нахально, с надменным вниманием посмотрел на волшебницу снизу вверх черным круглым глазом, с таким видом, словно решая, достойна ли она того, чтобы он выполнял её поручения. Слизеринке показалось, что она разгадала его мысли.

— «Ну, надо же, сколько спеси! Да у него крылья в размахе не более трёх дюймов, а ведет себя, словно гиппогриф, не иначе».

Она прищурила свои синие глаза и приподняла бровь, ещё надменнее, чем он. Голубь призадумался, а затем одобрительно кивнул на её жест и горделиво протянул ей лапку. Видимо он решил, что она – более чем достойна.

Панси хмыкнула. Чего только не увидишь в этой жизни! Но ей польстило, что эта птица признала в ней хозяйку – мелочь, а приятно. Девушка неожиданно для самой себя улыбнулась. Ещё одна маленькая радость.

— Отнесёшь Драко Малфою, – сказала слизеринка, привязывая письмо к птенчику кручёной тесьмой, – Понятия не имею, где он сейчас находится, но, говорят, будто ты творишь чудеса, так что: вперёд!

Птичка важно расправила свои небольшие крылышки, и с ладони девушки, словно с взлетно-посадочной полосы, вспорхнула в воздух. Окно с треском распахнулось ей на встречу. Посланник вылетел на свободу, превратился в маленькую чёрную точку, и через секунду скрылся за верхушками деревьев, образующих зубчатую линию горизонта.

Панси вздохнула, небрежно откинув чёрную чёлку с глаз.

В душу закрались сомнения. Для чего она согласилась написать письмо Драко? Не то чтобы девушка жалела о содеянном, просто… Зачем? Она ведь никогда не делала того, чего на самом деле не хотела. Значит, это было её личное желание? Как странно… Неужели ей действительно важно, чтобы он знал о том, что твориться с ней? Ведь если бы она просто захотела позлить его этим своим посланием, то она должна была приписать: «…за Блеза Забини».

«Я меняю тебя на Блеза. Выкуси, Драко Малфой!»

— «Хотела бы я посмотреть на его лицо, когда бы он это прочитал», – слегка позлорадствовала Панси, – «Наверное, это был бы первый момент моего триумфа над ним. Да, не наверное, а точно!» Мне же ещё ни разу в жизни не удалось по-настоящему сильно задеть его, – вслух сказала она, неровной дробью отстукивая ногтями по крышке стола, и нахмурилась.

А ведь ей бы очень этого хотелось – почувствовать свою власть над ним, как над теми всеми, другими. На деле всё же происходило с точностью до наоборот. Драко всегда так ловко усыплял её бдительность, что ей начинало казаться, что, наконец-то, её женские сети сработали, а внутренний голос кричал: «Ура! Он мой», – но не тут то было. Он спрыгивал с крючка в самый последний момент, ускользал от неё со смехом и небрежностью, и Панси буквально закипала от злости, готовая разбить об его несносную голову весь бабушкин фарфоровый сервиз на двести персон. Малфой всегда оставался к ней холоден и безразличен, меж тем как сама Панси, словно маленькая неопытная девочка запутывалась в своих же собственных силках. Ей всё больше и больше хотелось приковать его сердце к себе, а потом вить из жениха верёвки и топтать, топтать. Но эта мечта, увы, относилась к разряду несбыточных.

Сегодня у волшебницы был реальный шанс уколоть самолюбие Драко, но она этого не сделала, не добавила приписки: «…за Блеза». Почему? Наверное, потому что это не она меняла Малфоя на Забини, а потому что это именно её выменивали на положение в обществе и солидный куш. Какой чудовищный капкан, Соломе! Как это низко, даже для тебя. Хотя… как раз для тебя это в порядке вещей.

Панси вдруг представила, как мистер Паркинсон вкладывает её маленькие дрожащие пальчики в руку Блеза Забини, как звучат святые слова обряда венчания, как на белом блюде с золотой каёмкой подносят их обручальные кольца. Оковы.

Видение было таким реальным, ярким и отчётливым, что волшебница вздрогнула и прижала ладони к груди, словно защищаясь ото всей посторонней враждебности этого мира, которая с новой силой обрушилась на неё. Её грудь тяжело вздымалась, и стало трудно дышать. Как страшно. Очень страшно.

— «Не буду. Не буду об этом думать», – уговаривала она себя, – «Завтра настанет новый день…Всё изменится. Обязательно измениться», – девушка почти молилась.

О плохом думать вовсе не хотелось. У неё ведь есть Сайлас, который поможет. Всё будет хорошо. Пока есть надежда, рано паниковать, хотя надежда как раз и заключалась в том, что паниковать и вовсе не придётся.

«Всё будет хорошо». Такими словами обычно успокаивают, когда делу уже нечем помочь, поэтому слизеринка и не любила этой фразы, слишком уж она фальшива по своей природе.

Внезапно на солнышко набежали тёмные суровые тучи, и яркий дневной свет, льющийся из окна, померк. Оконные створки снова разлетелись в разные стороны, но теперь уже от сквозняка. Рамы с силой ударились о каменную кладку стены, стёкла грустно звякнули.

Панси зябко поёжилась.

— Каррр!

На подоконник опустилась неизвестно откуда взявшаяся чёрная как сама ночь ворона. Ветер задул вихрь воздуха в башню, гулко затерявшись в её пустой высоте, а от потока воздуха лоснящиеся перья птицы встали дыбом.

Слизеринка подбежала к окну и столкнула ворону на улицу.

— Кыш! – прикрикнула она, захлопывая фрамуги.

Пернатое недовольно каркнуло и стукнуло мощным клювом в стекло.

— Убирайся из моего дома, ты… смерть!

Птица хлопнула крыльями, и, на мгновение неподвижно застыв в воздухе, шуганулась прочь.

Панси назвала её смертью неосознанно, просто почувствовала. Что-то нехорошее сегодня принесла эта ворона на конце своего крыла в жизнь юной волшебницы. Слёзы навернулись на глаза, но плакать было бы глупо.

— Всё будет… – она не смогла договорить, слово «хорошо» само по себе не слетело у неё с языка.

Словно издеваясь, на улице вновь выглянуло солнце, озаряя небосвод нежностью своего золота; воздушные, будто оторванные куски ваты, облака ослепляли своей белизной и невинностью. Откуда же тогда взялись тучи? И главное: ради чего? Не уж-то ли только для того, чтобы густой тёмной вуалью опутать душу и сердце молодой девушки?

Панси развернулась и быстро вышла из башни Заходящего Солнца. Улыбки уже больше не было места на её лице.

_______

В окне на западной башне между рам были широченные щели, и поэтому прохладный ночной воздух самым бессовестным образом гулял под юбкой Панси, заставляя кожу покрываться мелкими мурашками. Она сидела на подоконнике, прислонившись горячим лбом к холодному безмятежному стеклу, и смотрела на чернильно-чёрное небо. Мириады прекрасных звёзд дарили слизеринке своё холодное сияние драгоценных камней. В округе не было слышно ни звука кроме лёгкого шелеста верхушек вековых деревьев Нонферандума, и всюду царила лишь эта неземная леденящая душу красота, дарующая надежду на завтрашний день.

Все звёзды были разными: маленькими, большими, ярким, блеклыми, чуть желтоватыми или с нежно-голубым отливом, – в общем, всякими. Девушке почему-то взбрело в голову сравнивать их с людьми. Они зажигаются на небосклоне жизни, светят сами себе потихоньку, а потом раз – падают в пустоту и исчезают навсегда.

Интересно… зачем же тогда светят звёзды?

— «Наверное, затем, чтобы каждый мог отыскать свою», – прошелестело откуда-то свыше.

Молодая волшебница подышала на стекло, и, прикоснувшись к нему кончиком указательного пальчика, вывела чуть кривое сердечко, а в нём две дорогих сердцу буквы: «С.Г.» – Сайлас Голсуорси. Она неожиданно прижалась губами к своему рисунку и тут же отпрянула, схватившись руками за пылавшие щёки. Мерлин, какие же она смешные нелепости совершает!

След от её поцелуя размазал инициалы. Она окончательно стёрла своё творчество, погладив ладонью прохладное стекло.

Панси подтянула ноги к себе поближе и, обхватив коленки руками, положила на них голову, всё так же неотрывно глядя в темноту за стеклом. Она ждала ответного письма от своего дорогого мальчишки, но её голубь всё ещё не вернулся. Ну, почему же его так долго нет? Слизеринка просидела на этом подоконнике с самого ужина, встретив закат, сумерки, звёздную ночь и всё на свете! Она пыталась себя успокоить, тем, что отправила послание только несколько часов назад, а за такое короткое время даже при всём желании невозможно долететь до Белого олеандра. Всего несколько часов, а ей усердно продолжало казаться, что минула целая вечность, не меньше. Девушка нервничала: что если голубь затерялся в пути, что если Сайласа нет в имении, что если он отправил свой ответ с почтовой совой, тогда всё пропало и Соломе разгадает её уловку, что если… И этих «если» была добрая дюжина.

Слизеринка запустила тоненькие пальчики в волосы, тормоша укладку. Сейчас на ней уже не было той старой робы нянюшки-сквиба, и хвост на затылке не перетягивала резинка, делавшая девушку так похожей на райвенкловку Лавгуд. Панси уже отыграла сегодня свой спектакль перед Соломе, и эти «актёрские» атрибуты были ей теперь ни к чему, поэтому сразу после ужина она скинула с себя старую рухлядь и одела свою привычную одежду.

За окном по-звериному взвыл ветер, и сквозняк сквозь щели задул в башню его холодные потоки, заставив девушку нервно вздрогнуть от этого порыва. Она натянула длинные вытянутые рукава своего любимого, поэтому и изрядно поношенного белого свитера крупной вязки себе на ладони и крепко сжала их в кулаки, отогревая озябшие пальцы. Надо же, она и не заметила, как замерзла. Осознание, что под ней находится ледяной подоконник, заставило её вздрогнуть.

Но всё же Панси чувствовала себя такой приятно взволнованной и счастливой в эту ночь, что ей хотелось обнять весь мир. Из головы давно вылетели и дурацкая, посетившая её днём ворона, и мысли о её дрожащих пальчиках в руке Забини и, и всё, всё дурное, потому что она жила ожиданием чуда. Голубь рано или поздно должен был вернуться, она знала, а значит, Сайлас уже завтра будет у её ног. И мир изменится. Жизнь измениться.

Мысли о любимом человеке заставили сердце забиться быстрее. Она отчётливо помнила тот день, когда поняла, что её сердце безраздельно принадлежит ему, и это было очень странно, потому что такие моменты обычно расплывчаты, и, у кого не спроси, все как один твердят: «Ну, точно не знаю, когда это произошло. Порой кажется, что я любила его всю свою жизнь». Панси вовсе так не казалось. В её памяти жили точные место и время.

Это был её четырнадцатый День рождения. Хотя для Панси Паркинсон всё же точнее было бы говорить о Ночи рождения, так как первая дочь Семирамиды появилась на этот свет именно в Новогоднюю ночь. Семида была тронута до глубины души, что её прекрасная девочка пришла на землю именно в этот священный, старинный праздник.

Итак, слизеринка родилась в ночь с 31 декабря на 1 января, и каждый год справляла свой, как у всех принято называть, День рождения первого числа первого месяца.

«Куранты в огромном холле Нонферандума только что отбили четыре часа по полудню, и далее вновь монотонно защёлкали золотые стрелки, отмеряя новый час, перемалывая Время. Здесь же толклись различные волшебники и волшебницы с бокалами эльфийской настойки, которые не захотели сразу подняться в Чароидную залу, где и намеривалось пройти празднество. Маленькие одноногие столики буквально ломились от обилия подарков, а во всём доме уже не хватало ваз, чтобы разместить в них бесчисленное множество букетов, которые подарили имениннице.

Панси стояла у входной двери и принимала гостей. Приветливая улыбка радушной хозяйки не сходила с её лица, и она вовсе не была фальшивой, а наоборот чистой, откровенной, и светлой, как это принято по всем правилам этикета. Через её руки прошло уже очень много посетителей, пришедших поздравить её с Личным днём, подарить подарки и нажелать кучу всяких приятностей, типа: здоровья, счастья, любви, – ну, правда, некоторые особо одаренные и красноречивые предлагали ещё и хорошо учиться и слушать родителей. Панси не жадничала на улыбки и благодарно кивала и таким. У неё голова шла кругом: неужели люди настолько ограничены и их словарный запас так скуп, что все они, не замечая, говорят одно и тоже, словно изо всех сил опасаясь быть оригинальными? Или, может быть, это именно она отстала от окружающего мира, в своих неуместных попытках сочинять на рождественских открытках близким знакомым как можно более неординарные, запоминающиеся пожелания?

Но, вот, беспрерывный поток гостей стал потихоньку спадать, и слизеринка смогла вздохнуть чуть свободнее. Она расправила складки на широкой юбке праздничного белоснежного платья с рисунком из крупных цветов глубокого синего цвета, подтянула чуть повыше голубоватую тафту на вырезе декольте, а рукава-фонарики наоборот опустила на плечи, оголяя как можно больше пространства нежной кожи. Она любила быть красивой, и была таковой всегда. «Не волноваться, а волновать» – вот, самый заветный и свято чтимый закон её жизни, но сегодня ей особенно хотелось выглядеть хорошо. Нет! Не просто «хорошо», а отлично, на целый миллион золотых галлеонов, или даже на два миллиона. А всё потому что, она ждала одного очень важного человека, который должен был прийти, как она полагала, одним из первых, но почему-то задерживался. Панси нервничала – ей постоянно казалось, будто платье измято, причёска растрепалась, а запах её любимой туалетной воды давно выветрился.

Вдруг с улицы прозвенел колокольчик, оповещая, что подъехала очередная карета с приглашенными. Именинница разволновалась, пологая, что это наверняка именно тот, кого она с таким нетерпением поджидала. Панси накусала себе губы, чтобы к ним прилила кровь, и они покраснели, и нащипала себе щёчки для того, чтобы они покрылись очаровательным румянцем. Домовик-лакей привычным жестом распахнул дверь, и юная волшебница с досадой выдохнула, но гости это вряд ли заметили.

— Мадам Юдифь. Мистер Эрнст, – она всё с той же светящейся улыбкой поочерёдно подставила лицо для поцелуя каждому из четы Забини.

— С Днём рождения, дорогая. Ты прекрасно выглядишь.

— Спасибо.

— Будь умницей.

Она кивнула и на это.

Двое взрослых волшебников отошли и стали подниматься по Парадной лестнице наверх, в Чароидную залу. Сын не сразу пошел за ними.

Блез оказался напротив своей однокурсницы. Что-то ей сказал. Панси прослушала. Она отчужденно посмотрела на него и улыбнулась вникуда. За сегодняшний день девушка настолько привыкла к этим действиям, что начинала выполнять их непроизвольно, практически не разбирая лиц, не понимая смысла сказанных ими слов.

Парень вдруг наклонился и поцеловал ей руку, хотя она ему её и не подавала.

— «Это не по этикету», – промелькнуло в головке у молоденькой волшебницы.

Когда слизеринец поднимал голову после поцелуя, то он ненадолго, словно случайно задержался взглядом на плавно выступающих формах её груди под дорогим шёлком платья.

— «Как хорошо, что я подправила тафту на декольте», – чуть смутившись от такого почти откровенного разглядывания, подумала Панси, но опять же не произнесла мыслей вслух.

Он перехватил её немного удивлённый синий взгляд и довольно улыбнулся. Панси отметила, что ей вовсе не понравилась его нахальная улыбочка.

— Ещё раз с Днём рождения, – сказал он, всё ещё не выпуская её руки из своей.

— Спасибо, – машинально отозвалась Панси.

Он отпустил её пальчики и, развернувшись, направился за родителями. Слизеринка долго смотрела ему вслед, до конца не осознавая, какие же чувства вызвало в ней внезапное поведение Забини? Наверное, нечто среднее между неприязнью и желанием прикрыться. Она потерялась в своих раздумьях и за этим занятием не заметила, как появился новый гость.

— Привет, малышка.

— Эй, я больше не малышка! – она резко развернулась на месте и тут же, без лишних слов бросилась на шею говорившего, наплевав и на тот самый пресловутый этикет и на то, что теперь о её поведении будут судачить.

На её лице сияла самая неподдельная, настоящая улыбка. Именно такая, какой она не часто баловала окружающих.

— Я рада, что ты всё-таки пришёл, Оливер, – отодвигаясь от него, весело сказала волшебница.

Он неловко провёл рукой по волосам и иронично произнёс:

— И рада, кстати, только ты одна. Я не думаю, что в этом твоём слизеринском царстве все тут же кинуться снимать шляпы перед гриффиндорцем.

— А, вот, и не правда. Давай посчитаем: я – это раз, Помпеи-Луз – это два, а ещё должны прийти Божоли и Сайлас, – сказала его имя и чуть-чуть покраснела, почти незаметно. – Так, что, мистер Вуд, вот, нас уже четыре человека и набралось. Скучать не придётся, гарантирую, – и она игриво стрельнула глазками.

Она, наверное, лгала всем, когда утверждала, что совершенно ни к кому не привязана. Причём лгала сильно. Был человек, к которому она испытывала что-то наподобие дружеских чувств, и звали его Оливер Вуд. Панси считала его очень славным, к тому же с ним её связывали волнительные воспоминания. В двенадцать лет она подумала, что влюбилась в него. Вот так. Именно «подумала», не иначе. Он был старше на четыре года, он был обаятелен, если не сказать красив, и, что самое главное, являлся гриффиндорцем, а, значит, был запретен. Чем ни предел мечтаний для второкурсницы? Но не только это связывало именинницу с этим капитаном гриффиндорской команды по квиддичу. Это была «страшная»! тайна, о которой она никогда не расскажет Помпеи-Луз, а хотя, может быть, и расскажет, немного приукрасив, если та уж слишком её достанет. В общем, с этим замечательным человеком был связан её первый поцелуй, но эту историю можно назвать скорее смешной, чем романтичной. В тот памятный момент Вуд повёл себя как настоящий джентльмен, и навсегда в её юном девчоночьем сердце остался как самый благородный и достойный молодой человек. И она ни о чём не жалела. Никогда.

Теперь же те первые трепетные чувства забылись, остались лишь светлые воспоминания, вызывающие порой умиление и улыбку, хотя, помниться, первую неделю после того случая, она и на глаза боялась ему попадаться.

Сейчас Оливер стоял напротив неё немного растерянный, но это пройдёт, и улыбался своей самой лучшей улыбкой, её любимой. Она так долго уговаривала его прийти, что просто замучила хогвартских сов, снова и снова посылая их в башню Гриффиндора. И, вот, он капитулировал, перед ней не возможно было устоять. Она всегда побеждала.

Он взял её за руку и сказал:

— А ну-ка покажись мне, красавица, – парень медленно стал поворачивать девушку на месте, оглядывая со всех сторон.

И в его карем взгляде не было ничего такого, что стало бы ей вдруг неприятно или вызвало бы отторжение. Его взоры не липли к её молодому телу, как взгляды Блеза, а наоборот переполнялись каким-то радужным восхищением и отлетали в разные стороны. Он смотрел на неё словно старший брат, который преисполнен гордости за свою младшую сестричку и готов спустить ей все шалости и проказы.

Когда он начал осторожно кружить её на месте, она расцвела. Чуть приподнявшись на цыпочки, юная слизеринка описала туфельками маленький кружочек, от чего широкий рюш на подоле её платья соблазнительно заколыхался.

— Ну, как? – вежливо осведомилась она, на сто процентов уверенная, что знает ответ.

— Растешь, – присвистнул гриффиндорец.

Она осветила его ещё одной улыбкой.

— Скажи мне, – начал Оливер, – Тебе уже, поди, нажелали столько всяческих благ: любви, здоровья … ну, и далее по списку. Так что, полагаю, на меня слов не осталось, а, знаешь ли, неоригинальным быть я не люблю. Может, обойдёмся на сегодня обычным поцелуем щёку и разойдёмся?

Да он же самым откровенным образом дразнит её!

— Ну, уж нет, – Панси сделала вид, что рассердилась, – Так не пойдёт. Надо было раньше приходить, а не шататься, чёрт знает где, пока все поздравления не расхватали. А я очень хочу услышать что-нибудь эдакое персонально от тебя.

Парень чуть нахмурился и почесал лоб.

— Так. Пожелание… – он взглянул на неё в притворной задумчивости. – Тебе успехов желали? – вдруг быстро спросил он.

— Да.

— Счастья?

— Первым делом.

— А долгих лет жизни?

— Ну, умирать я пока, слава Салазару, не собираюсь, но всё равно спасибо за заботу, – иронично заметила Панси.

— Тогда, мечты тебе. У тебя есть мечта?

Панси не ответила. Она крутила браслет на своей руке, глядя чуть в сторону. Ей вовсе не нравилось, что она так многозначительно молчит, но поделать ничего не могла, потому что всегда впадала в лёгкую прострацию, стоило лишь подумать о Сайласе.

— Понял. Вижу, что есть, и никому об этом не скажу, – он заговорщицки ей подмигнул.

Она почувствовала себя ужасно неловко, потому что ей показалось – он ЗНАЕТ, а ведь ей бы не хотелось, чтобы кто-нибудь делал поспешные выводы, особенно о том, в чём она ещё сама не совсем уверена. Но девушка успокаивала себя тем, что это Оливер, а, значит, он нем как рыба и никогда не полезет к ней с советом, не будет устраивать допросов и вообще больше никогда об этом не вспомнит, если она сама его не попросит.

— От всей души тебе желаю исполнения мечты, малышка.

— Спасибо. Но я уже не малышка, – в очередной раз поправила слизеринка.

— Знаю, – улыбнулся он.

А в это время на другом конце холла возле лестницы, облокотившись на перилла и постукивая ногтём по ним, стояла Помпеи-Луз Паркинсон и кидала на разговаривающих у двери Оливера и сестру яростные взгляды. Внутри у неё всё трещало, ломилось и бурлило, ладони вспотели, а сердце готовилось в любую секунду выскочить из груди. Она ревновала. Вуд был её парнем, девушка была от него просто без ума, а эта «гадина Панси», как «ласково» она именовала свою старшую сестрицу, так и увивалась за ним. Тринадцатилетней райвенкловке ведь было и невдомёк, что слизеринка испытывает к Оливеру всего лишь лёгкие дружеские чувства. Она полагала, что Панси пытается увести его у неё. Глупо? Возможно, но не совсем: Помпеи знала, что сестра нравится мальчишкам, хотя её красоты она вовсе не признавала, и поэтому никак не могла взять в толк, что такого особенного парни в ней находят? Девушка боялась, что ЕЁ Оливер тоже может дать слабину и попасть под влияние чар Панси. Хотя, в принципе, она зря изводила себя. И возможно, один единственный сестринский разговор по душам всё бы исправил, и Помпеи-Луз осознала, что Панси нисколечко не против отношений гриффиндорца со своей младшей сестрой, и не просто не против, а даже – «за!», но проблема в том, что девчонки Паркинсон совсем между собой не общались. Одним словом, Помпеи-Луз ненавидела старшую сестру, а та в свою очередь отвечала ей взаимностью. Хотя нет, не совсем так – Панси было на Помпеи просто плевать.

— Ты только посмотри, Помпеи-Луз, – зло шептала только что подошедшая к подруге Мелисента Булстроуд, – Эта бесстыжая опять во всю клеит чужих парней! Сначала моего Захариаса, а теперь и твой Оливер пошёл в расход.

— Она просто дрянь! – прошипела Помпеи в ответ.

Девушки, в общем, ещё очень много нелицеприятного наговорили об имениннице, на празднике у которой находились, и, если бы Панси услышала весь их разговор, то у неё, наверняка, вспыхнули бы щёки. Её обсуждали свои же: девушка, с которой она жила в одной комнате в Хогвартсе, и родная сестра. Это безумно неприятно. Мерзко. Панси ведь ни в чём не виновата! Оливер её очень хороший знакомый, а Смит просто славный малый, не улыбнуться ему пару раз было бы очень невежливо. И вообще это именно у неё сегодня День рождения, а не у этих «глупых индюшек». Так что пусть молоденькая волшебница кружит головы, а все остальные девчонки зеленеют от злости! Не им её судить.

Вдруг Помпеи-Луз с силой втянула в себя воздух сквозь крепко сжатые зубы. Её окончательно вывел из равновесия один поступок, который совершила старшая сестра всего секунду назад.

Панси, в очередной раз приподнявшись на носочки, сделала один шаг на встречу к Вуду и, осторожно опустив ладошки ему на плечи, слегка коснулась его щеки своими губами. Оливер легонько придержал её за талию. Очень невинный и целомудренный поцелуй, но Панси затылком почувствовала, как её буквально насквозь прожигают гневные глаза Помпеи.

Именинница мысленно хмыкнула – именно на такую реакцию сестры она и рассчитывала.

— «Вот, так тебе и надо, Помпеи-Луз», – мысленно позлорадствовала слизеринка – «А то, нечего на меня пялиться и шушукаться со своей подружкой-сплетницей у меня за спиной», – Панси отстранилась и заглянула в тёплые глаза Оливера. – «Ах, какой всё-таки отличный мальчишка этот гриффиндорец! Как его только угораздило влюбиться в мою пустышку-сестрицу?»

За входной дверью прозвенел ещё один колокольчик.

— О, тебе пора, – сказал парень, – Снова гости. Не устала ещё?

— Есть маленько. И, кстати, тебе тоже пора. Помпеи-Луз уже наверняка разрабатывает очередной план мести исключительно для меня, – с усмешкой сказала Панси.

— Перестань, она хорошая девочка. Ещё увидимся.

Слизеринка неопределённо улыбнулась, этим жестом показывая, что она бы с этим утверждением ещё как поспорила.

— Увидимся.

Оливер тем временем уже подошел к Помпеи-Луз, и та в свою очередь, насупившись, что-то буркнула ему. Гриффиндорец в ответ лишь нежно улыбнулся и провёл рукой по волосам своей девушки.

— «Хорошая девочка, говоришь? Ну-ну…», – Панси скептически приподняла бровь. – «И что только ты такого в ней высмотрел?»

Впрочем, Семирамида всегда говорила ей: «Любая даже самая посредственная женщина станет исключительной, если ее полюбит исключительный человек».

Панси не знала, соглашаться ли ей с этим утверждением или попытаться опровергнуть, она просто не стала об этом думать и всё. У неё был ещё слишком маленький багаж знаний в области романтических отношений, чтобы судить о них столь категорично. Девушка отвернулась от влюбленной пары и с надеждой посмотрела на открывающуюся дверь. Ну, где же Сайлас?!

На этот раз это был Грегори со своей пятилетней племянницей, которая на его фоне смотрелась практически малюсенькой божьей коровкой. Гойл очень любил возиться с ней, и поэтому всегда и везде брал с собой, а когда подходило время уезжать в Хогвартс, то он привозил в школу целый альбом её фотографий и частенько разглядывал вечерами, пока никто не видел.

— С Днём рождения, леди, – девочка присела возле Панси в реверансе.

— Спасибо.

Панси еле сдержала улыбку. Мерлин мой, кто бы мог подумать! «Леди»… Такому старинному обращению уже не учат даже самые привередливые бонны. Слизеринка кинула вопросительный взгляд на однокурсника, он тоже улыбался уголком губ и лишь пожал плечами на невысказанный вопрос Панси.

Когда девчонка отбежала от них, именинница всё же озвучила свои мысли.

— Откуда у неё это?

— Ээ-э… Если честно то, понятия не имею, – он развёл руками. – Я, знаешь…мм-м, ей, конечно, пытался объяснить, что этим словом просто так не разбрасываются, не все волшебницы достойны этого звания, но куда уж там… – Грегори махнул рукой.

— А я достойна? – лукаво спросила девушка, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что Мелисента всё также стоит за её спиной слышит каждое слово из разговора. Панси намеренно нарывалась на комплимент.

Грегори от неожиданности немного замялся, сделал неловкое шаркающее движение ногой. Наверное, он просто не привык к тому, чтобы девушки с ним заигрывали.

— Да, – ответил он тихо и смутился.

— Спасибо. И, кстати, тебя Винс уже заждался, пять раз подходил, спрашивал, не пришёл ли ты, – девушка тут же с лёгкостью вывела однокурсника из неловкого для него положения, переменив тему, а он этому был только рад, так как сразу оживился.

— Что у тебя сегодня из напитков?

— Сок, чай, кофе, – безразличным тоном ответила Панси и усмехнулась, прекрасно понимая, что он имел в виду другое.

— А из… ээ-э…– он неоднозначно покрутил руками в воздухе, являя собой самый яркий образец красноречия.

— Ну-у, это как всегда, – пожала плечами Панси, – Эльфийская настойка и вино, тоже их производства, троллевский глинтвейн, пунш, сливочное пиво.

— А..? – и он характерным жестом незаметно щёлкнул себя по горлу.

— А ты думаешь, почему я сказала, что тебя Винсент так дожидается? – вновь усмехнулась девушка.

— Понял. Уже иду.

Слизеринка удержала однокурсника за рукав, и, понизив голос, прошептала.

— Грег, только давай договоримся: я не хочу, чтобы было опять, как в прошлом году.

Парень попытался возразить, но девушка дёрнула его сильнее и предупредительно заглянула ему в глаза.

— Я не шучу, Грегори.

Слизеринец улыбнулся и поднял руки в шутливо-уничижительном жесте – ах, виноват, сдаюсь, не убивайте.

— Я понял.

— Смотри.

— Угу.

Девушка разжала свои пальцы, выпуская его рукав. Он наклонился и, поцеловав её в щёку, сказал:

— Ещё раз с четырнадцатилетнем.

Она кивнула ему на поздравление, а парень уже торопливо поднимался по Парадной лестнице наверх, перескакивая сразу через две ступеньки. Панси вздохнула. В прошлый раз ей пришлось пожертвовать целой витриной в Оружейной зале.

Когда он ушёл, именинница бросила быстрый взгляд на часы. Без четверти пять. Ого! Ей ведь скоро подниматься к гостям. Ещё пятнадцать минут и она должна быть наверху, в Чароидной зале, и тогда она не сможет встретить его. Что же делать? Слизеринка ещё раз тоскливо поглядела на дверь, но она была неподвижна, и с улицы не был слышен заветный колокольчик его кареты. Панси грустно вздохнула и огляделась по сторонам, гости почти все уже направились в залу, и толкотня спала, лишь кое-где, то тут, то там можно было увидеть одинокую фигуру с бокалом или двоих-троих беседующих волшебников.

Девушка уже дошла до последней точки отчаяния, когда часы неумолимо показывали пятьдесят минут пятого. Она стала нервно покусывать губу, и чуть было не начала грызть ногти, но вовремя удержалась, вспомнив всё о тех же приличиях.

Она ждала Сайласа с самого утра. Сама не осознавала этого, а ждала. Ей чудилось, будто он уже должен был быть здесь и принимать вместе с ней гостей, что она оперевшись ему на руку будет улыбаться на поздравления. Панси не понимала причины этих своих желаний, даже не задумывалась над ними. Сайлас просто обязан быть рядом и точка! Ей так хотелось. Почему? Она не знала. Пока.

Слизеринка внимательно гипнотизировала входную дверь и безразборно шепотом приговаривала:

— Ну, давай открывайся же… открывайся. Ну! Пусть Сайлас приедет… пусть… Открывайся.

— Панси, что-то не так? – вдруг участливо спросил неизвестно откуда взявшийся голос, словно из другого измерения.

Слизеринка оторвала напряженный взгляд от парадного входа и встретилась с нежно-зелёными глазками своей ещё одной младшей сестры, Оттилии, стоявшей в полуметре от неё. Странно, похоже, Панси так сильно отвлеклась, что не заметила, как к ней подошли. Раньше за ней такого не наблюдалось – она всегда чувствовала хоть малейшее приближение.

— С чего ты взяла? – с раздражением повела плечами девушка, ей всё ещё не хотелось, чтобы кто-либо догадался об обуревавших её терзаниях и беспокойствах.

— Да так… просто мне показалось, что ты немного нервная, а ещё ты не откликнулась, когда я пару раз позвала тебя по имени.

— Да? Э-ээ… я всего лишь немного задумалась.

— А-а… понимаю. Столько хлопот, – Оттилия сочувственно улыбнулась.

А Панси меж тем порадовалась своей неизменной способности с лёгкостью вводить людей в заблуждение и полной непрозорливости своей младшей сестры.

— Отти, ты что-то хотела?

— Да, я пришла сказать, что пора бы уже подняться в Чароидную залу. Время, – и Оттилия бросила многозначительный взгляд на часы на стене.

— Сейчас иду, – отмахнулась именинница.

Она ещё раз в нетерпении посмотрела на парадную дверь. Домовик-лакей перехватил сердитый и досадливый взгляд её синих глаз и извинился, видимо он подумал, что в чём-то провинился перед своей молодой хозяйкой.

— Панси, дорогая. Время, – всё тем же своим мягким, приятным голосом тихо сказала сестрёнка, но уже более настойчиво.

Слизеринка передёрнула плечами.

— Ладно. Идём.

Оттилия взяла свою старшую сестру под руку, и девочки вместе направились наверх.

Панси не любила ходить таким образом с кем бы то ни было. Ей казалось, что это нарушает её права и обязывает к чему-то. Этот жест, он словно должен подкреплять собой какие-то дружеские начала, эмоции между людьми, а к сестре она никогда такого не испытывала. Девушка чувствовала нечто наподобие дискомфорта, когда шла с кем-то под руку, а эта наивная хаффлпаффка, её сестра, видимо даже не замечала, созданного собой неудобства, девочка просто мило улыбалась, преисполненная какого-то нереального простодушия и любви к своей старшей сестрёнке. Отти, будучи ещё совсем малышкой, всегда завидовала силе, красоте и уверенности Панси в себе. Она искренне считала, что её старшая сестра самая умная, самая грациозная, самая стойкая, самая ответственная, самая лучшая.

Впрочем, сейчас слизеринка даже не заметила, что Оттилия придерживает её за локоток. Панси думала совершенно о своём, её взгляд бездумно бродил по окружающей обстановке: по новогодней мишуре, по её праздничным шарам, дугами прикреплённым к потолку, по зелёным и синим атласным лентам, бантами, повязанными во всевозможных местах, по бесконечным высоким ступеням Парадной лестницы, по бледно-салатовому платью сестры, причем Панси отметила, что двенадцатилетняя Оттилия для своего возраста выглядит очень даже ничего. Вдруг Панси случайно зацепилась взглядом за необыкновенные жемчужные бусы на её шее.

— Отти, откуда у тебя такое интересное украшение? – заинтересованно спросила девушка.

Внезапно произошло нечто странное. А именно – Оттилия Паркинсон остановилась на месте, как вкопанная, и виновато опустила ресницы. В воздухе неожиданно повисла пауза.

Панси в величайшем недоумении приподняла бровь.

— Оттилия?

В ответ не последовало ни звука.

Хаффлпаффка подняла от своих туфелек взгляд полный ничем не прикрытой мольбы.

— Панси, дорогая, пожалуйста, не отбирай у меня этот жемчуг, он мне очень, очень нравится. Правда, – скороговоркой затараторила девочка – Ну, пожалуйста, Панси, какая ведь в самом деле разница, кто его подарил?

Слизеринка насторожилась.

— А кто подарил?

У Оттилии глаза наполнились слезами. Она резко дернула своей маленькой ручкой вверх и ухватилась, что было сил в свои красивые бусы, начав в разные стороны отрицательно мотать головой, боясь расстаться с такой прелестью.

— Если я тебе скажу, то ты отнимешь их у меня, – еле слышно прошептала девочка. – Я знаю!

Панси нахмурилась. Ей вдруг показалось, что она знает имя этого человека, и от этого внутри у неё уже начала подниматься волна клокочущего негодования. Слизеринка подошла к своей сестре и легонько сжала её плечики, одним взглядов потребовав ответа. Оттилия вздрогнула – она всегда побаивалась Панси, слишком уж та была непредсказуема. Девушка могла приветливо улыбаться гостям, смеяться над чужими шутками и казалась совершенно искренней и неподдельной, но стоило ей только остаться наедине с собой, она тут же хмурилась, серьёзнела и даже менялась в лице, словно сразу же превращалась в другого человека. Поначалу Отти наивно полагала, что Панси просто постоянно требуется внимание окружающих её людей, что она тоскует по развлечениям и комплиментам, в которых она купалась постоянно, но, взрослея и просто наблюдая за старшей дочерью своей мамы, Оттилия поняла одну шокировавшую её до самой души вещь – Панси Паркинсон на самом деле не нужно всеобщее внимание, ей не сильно уж и нужны все эти мальчишки, она просто словно без оглядки бежит от чего-то, словно пытается затеряться во всей этой будничной сутолоке и бездумных, ничего незначащих улыбках; слизеринка одиночка по своей натуре, она всегда полагается только на себя и свои собственные силы, она ни от кого не зависит, она стоит особняком от всего окружающего мира, она рождена для того, чтобы летать, а не ползать. И для Отти Панси стала чем-то вроде второй матери. Такая же сильная, стойкая и непреклонная. В детских представлениях о своей старшей сестре Оттилия считала, что этой слизеринке подвластно всё и даже Небо, что Панси может покорить любую высоту, что у неё самый прекрасный и широкий, отличный ото всех Размах крыльев.

Хаффлпаффка загнанно поглядела на сестру и не смогла утаить имени. Просто не с-мог-ла – слишком уж авторитетна была роль Панси в жизни двенадцатилетней девушки.

— Соломея, – прошелестела она на выдохе.

Панси прикрыла глаза и мысленно начала бить посуду во всём доме.

— Снимай, – очень тихо сказала она, но это прозвучало как приказ, а её глаза гневно вспыхнули.

Оттилия покорно отстегнула жемчуг с шеи. Бусы змейкой опустились на аккуратную ладонь именинницы.

Панси пыталась не разозлиться на сестру, хотя чуть было не начала кричать и обвинять её в предательстве против Семирамиды. Слизеринка понимала, что Отти поступила так не со зла, а просто по глупости и безотказности, да к тому же ей очень уж понравились бусы, подаренные ей Соломе. Совершенно очевидно, что Оттилия – тюхтя.

Панси оглядела, украшение, благородно блестевшее матовым светом у неё в руке. Красивое. Нет!! Ужасное! Потому что это принадлежит Соломе.

— «Никто в этом доме не будет чем-либо обязан этой женщине. Пока я дышу, не бывать этому!» – подумала девушка.

— Скажи, Отти, она только тебе дала такие бусы или малютке Весте и Помпеи-Луз тоже?

Оттилия снова отвела глаза в сторону.

— Всё ясно, – выплюнула Панси.

— «Предательницы!» – вот, единственное слово, которое могла сейчас понимать Панси; её мир внезапно засветился красными пятнами, и она подумала, что ворвётся сейчас в Чароидную залу и оттаскает неблагодарных сестриц за волосы прямо на глазах у всего этого пуританского общества, и пусть эти набитые золотом и предрассудками «мешки» распнут её за это. Ей всё равно!

— Стой! Панси, Веста здесь не причём! – перехватила Оттилии запястье сестры. – Она отказалась от украшений, сказав, что у неё их целая шкатулка, но я думаю, она просто такая же, как и ты: она даже пальцем не притронется к тому, до чего хотя бы раз дотрагивалась Соломея.

Это не возможно было представить, но Панси действительно испытала неимоверный прилив гордости за свою младшенькую сестру.

— А Помпеи-Луз?

Оттилия закусила губу, ей совсем не хотелось ябедничать.

Панси кивнула. Могла бы и не спрашивать, ведь и так же знала ответ: в Помпеи-Луз Паркинсон нет даже самой ничтожной капли чести.

Именинница, развернувшись на каблучках, подхватила длинную пышную юбку своего нового праздничного платья и побежала наверх, перепрыгивая через несколько ступенек сразу. На самом верху Парадной лестницы она чуть не упала, сбив с ног домового эльфа. Выругавшись, на чём свет стоит так, как совсем не полагается благопристойной барышне, она всучила ему жемчужное украшение, приказав уничтожить. После она подскочила к двустворчатой двери с золотыми ручками, входу в Чароидную залу, ей хотелось влететь туда на всех парусах и растоптать у всех на глазах эту «мерзкую предательницу своей фамилии», но Панси, набрав в грудь побольше воздуха, резко и отрывисто выдохнула, успокаиваясь. На её лице заиграла самая радужная светская улыбка, её пальчики плавно опустились на дверные ручки, и она впорхнула в залу, как подобает леди. Но если кому-нибудь пришло в голову в этот самый момент заглянуть в её глаза, то случайный наблюдатель непременно бы ужаснулся тому, что открылось его взору, потому что в этой бесконечной синеве нашло своё пристанище Проведение, предрекшее гибель самого величественного города всех времён и народов. Гибель Помпеи.

Как только она вошла, на неё сразу же обрушился гвалт аплодисментов. Панси немного смущенная потупила взгляд в пол, но из-под опущенных ресниц продолжала искать Помпеи-Луз. И нашла. Она сидела на небольшом викторианском диванчике рядом с Мелисентой и Ребеккой. Оливер стоял немного в стороне в окружении слизеринской команды по квиддичу и ещё нескольких волшебников с этого же факультета и о чём-то напряжённо разговаривал с Маркусом Флинтом. Кажется, намечалась драка. Панси нахмурилась и глубоко вздохнула: придётся отложить разбор полётов с сестрой на «потом». Сейчас в первую очередь нужно проследить, чтобы эти глупые мальчишки не разнесли к чертям весь Нонферандум.

Именинница быстрым шагом направилась в их сторону, шелестя своей пышной юбкой и излучая решительность. Проходя мимо софы, на которой расположились Помпеи-Луз и её подружки, Панси ядовито бросила:

— Ты что совсем ослепла? Сидишь тут, как курица на насесте и кудахчешь. Твой парень один против десятерых, между прочим.

— Это их дело. Не вмешивайся, – отозвалась сестра.

— Ещё чего.

— «Конечно, это их дело! Но не в моем доме».

Панси пролавировала между гостями и втиснулась между спорившими парнями. Ей было немного не по себе, но она отбросила лишние сомнения.

— Флинт! Прекрати устраивать балаган.

Этот некрасивый молодой человек бросил на неё злой взгляд. Маркус был выше неё ростом на полторы головы, а его чёрные кустистые брови сошлись на переносице – от одного этого вида могло засосать под ложечкой, но девушка только хмыкнула и недовольно повела оголёнными плечами. Она его совсем не боялась. А зачем? Она вместе с ним росла, они были студентами одного факультета и частенько пересекались в слизеринской гостиной, она видела его смеющимся и целующим свою девушку. Флинт нормальный парень, а все эти нелепости, что о нём воспевают гриффиндорцы, будто бы он уродливый гоблин подземелий Хогвартса – полный бред душевно больного! В квиддиче он, конечно, самая настоящая мясорубка, и «держите его семеро», но в повседневной жизни он обычный мальчишка и вовсе не страшен. По крайней мере, она знала: Маркус её и пальцем не тронет.

— Это тебя не касается, Панси.

— Это будет меня касаться до тех пор, пока вы находитесь в моём имении.

— Это только наши дела, и они не должны волновать девчонок,– вставил возражение Беддок, пытаясь отодвинуть девушку подальше от плотного кольца слизеринцев.

— Оставь меня, Малькольм. Я не уйду, – она выдернула тонкое запястье из его широкой ладони, – Маркус, я прошу: не здесь и не сейчас. Вуд один, а вас целая орава, это не вписывается в общепринятые рамки чести, не находишь?

— Ты защищаешь гриффиндорца?! – Флинт гневно зарычал. – Это скандал, Паркинсон.

— Это здравый смысл, Флинт. Вы у меня в гостях и в этом доме полно ваших родителей.

Он сверкнул глазами, но промолчал, видимо оценив разумность её доводов. Она продолжила:

— После вы можете хоть поубивать друг друга на игровом поле, в раздевалке, за теплицами, или где вы там обычно бьёте друг другу морды? Но я не потерплю, чтобы вы оттачивали навыки дворовых драк в мой День рождения и тем более в Нонферандуме.

Слизеринка подошла вплотную к Флинту и жестом показала ему, чтобы он наклонился. Молодой волшебник, не скрывая удивления, склонил голову, и она тихо, чтобы смог услышать только он, прошептала ему на ухо:

— Маркус, ты не на квиддичном поле, и поэтому, прошу, хотя бы здесь покажи мне честную игру.

Эти слова вызвали у капитана слизеринской команды весёлую усмешку. Девушка отошла от него на один шаг и тоже не смогла скрыть довольной полуулыбки.

Всё знали, что слизеринцы показывают самый бесчестный квиддич из всех команд-факультетов школы, но об этом у них не принято было говорить между собой. Даже если на эту тему судачили остальные три четвёртых Хогвартса, все студенты дома Салазара делали вид, будто они не понимают о чём речь.

— А ты интересная девчонка, Панси Паркинсон.

— И ты только теперь это понял?

— Да нет, и раньше догадывался.

Её щёки непроизвольно вспыхнули, от осознания того, что на неё могут обращать внимание и более взрослые мальчишки.

— Расслабьтесь, парни, – сказал Маркус, обращаясь к остальным, – Сегодня представления не будет.

Но когда он проходил мимо Вуда, то, со всей силы столкнувшись с ним плечом, чётко прошептал, что Панси тоже услышала.

— Первый учебный день. Теплицы. Сразу после отбоя. Я буду ждать, Вуд.

В ответ Оливер лишь сдержанно кивнул, но его глаза опасно загорелись.

Когда слизеринцы отошли, Панси повернулась к гриффиндорцу.

— Ты и вправду собираешься идти?

— Да, – просто ответил он.

— Оливер, он придёт не один.

— Знаю, малышка.

— Я не малышка, – поправила Панси.

Он промолчал, но улыбнулся.

К Оливеру подошла Помпеи-Луз и осторожно взяла его за руку.

— Ты как? – в её глазах читалась неподдельная тревога.

— Всё хорошо, – ответил он ласково и погладил свою девушку по голове.

Панси высокомерно, с вызовом поглядела на сестру. Её раздражало, как та могла спокойно сидеть на диванчике со своими нелепыми подружками-слизеринками – Панси сама с ними никогда не дружила, не смотря на то, что жили они в одной комнате в школе – и просто смотреть, как на её парня собираются напасть десятеро. Это же так неправильно!

Помпеи ответила ей холодным, брезгливым взглядом, поджав губы. Эта девушка в свою очередь тоже считала себя правой, потому что не привыкла вмешиваться в дела мужчин, ведь мама её приучила к тому, что именно они всегда знают, что они делают. Не иначе.

И это было не единственным, в чём взгляды сестёр на жизнь не совпадали. С годами их неприязнь росла и крепла. Впрочем, окружающие этого никогда не замечали или делали вид.

Слизеринке очень хотелось нахамить этой дурочке, но при Оливере она бы не решилась. Меж тем её занимало сейчас совсем другое – её взгляд зацепился за жемчужное ожерелье на шее сестры, точную копию которого она забрала у Оттилии.

Панси улыбнулась самой фальшивой своей улыбкой, а голос её стал слаще сиропа:

— Помпеи-Луз, дорогая, – это слово было сказано сахарным тоном, ведь никто не должен догадаться о том, какие на самом деле отношения связывают сестёр Паркинсон, – Мне бы очень хотелось с тобой поговорить, – девушка сама взяла сестру по руку. – Может, отойдём?

Помпеи-Луз смерила старшую сестру ледяным, полным ненависти взглядом.

— Нет, – тоже улыбка в ответ.

Панси оскорбил отказ, но она даже вида не подала. Её улыбка стала ещё обворожительней.

— Но, дорогая, я не считаю разумным перетрясать грязное семейное бельё перед посторонними людьми, – сказала она, чуть понизив голос.

— Оливер мне не чужой, – заносчиво откликнулась девушка.

— Тебе не понравится, если он услышит то, что я намереваюсь тебе сказать. Гарантирую, – и Панси бросила многозначительный взгляд на бусы на шее сестры. Глаза райвенкловки осветились пониманием, и она ядовито улыбнулась, принимая вызов.

— Что ж, отойдём.

Девочки, взявшись за руки, покинули Чароидную залу через боковую дверь. Мелисента и Бекки, сидя на диване, чуть не свернули себе шеи, провожая подругу встревожено-заинтригованным взглядом.

Как только сестры оказались в другом помещении, и домовики-лакеи закрыли за ними дверь, улыбка слетела с лица Панси, словно по мановению волшебной палочки, и она тихо прошептала:

— Предательница.

— Мне всё равно, что ты скажешь. Для меня твои слова – пустое место, – откликнулась девушка, сжав руки в кулачки.

— Ты бессовестная дрянь. Ты предала нашу мать.

— Это не имеет к ней никакого отношения!

— В тебе нет гордости. Ты никчёмная тряпка, недостойная своей фамилии, – слизеринка говорила спокойно, но от этого голоса по коже бежали мурашки, впрочем, Помпеи-Луз её ни капли не боялась, она ненавидела, и это чувство ослепляло её.

— Закрой свой рот!! Семирамида умерла, и теперь Соломе главная в этом доме, а не ты! И я не собираюсь выслушивать твои идиотские оскорбления!

На щеках слизеринки проступили яркие пятна, её затрясло. Панси растеряла всё своё самообладание. Замах. Пощёчины не последовало – Помпеи-Луз перехватила ладонь сестры в полёте.

— Я больше не позволю тебе бить меня.

Обе вспомнили день смерти Семиды и ту самую оплеуху. Помпеи больно сжала руку сестры, но Панси даже не поморщилась, вместо этого она вскинула подбородок вверх и резко произнесла, с силой вырвав запястье из мёртвой хватки сестры:

— Если ты ещё хоть раз упомянешь святое имя моей матери в одном предложении с именем этой женщины, я не просто ударю – я поколочу тебя до синяков, клянусь честью. И на этот раз ты не удержишь меня.

— Ты мне не указ! Я буду делать всё, что захочу! – заносчиво выпалила Помпеи-Луз.

Это стало последней каплей в переполненной чаше терпения Панси Паркинсон. Слизеринка без лишних слов сделала один небольшой шажок в сторону сестры и резко дёрнула ожерелье с её шеи. Золотая плетёная нить, на которую были нанизаны перламутровые жемчуженки, порвалась, и они, как горох, раскатились по паркету в разные стороны, закатываясь под диваны, пуфы, шифоньеры, комоды, фортепиано.

Помпеи-Луз прижала ладони к груди, её глаза наполнились слезами. С секунду девочка выглядела потерянной и беззащитной, но вот – мгновение… По её ещё совсем детским щекам покатились слёзы, но голос, переполненный ядовитой злобой, выкрикнул:

— НЕНАВИЖУ!! Ненавижу тебя! – и райвенкловка кинулась к выходу из помещения.

Панси в мгновение ока среагировала: руками схватив сестру за локти, она тихо произнесла:

— А я и никогда не стремилась к тому, чтобы ты полюбила меня. Мне это вовсе не нужно.

Теперь уже Помпеи-Луз дёрнулась из её хватки, но в отличие от Панси, вырваться не смогла. Её словно приковали.

— Пусти меня!! – все её глаза опухли от солёных слёз, а лицо покраснело.

— Ты не выйдешь из этой комнаты, пока не приведешь своей внешний вид в порядок. Ещё не хватало, чтобы приглашённые подумали, будто дочь Семирамиды Паркинсон слабачка и плакса.

Слизеринка отшвырнула от себя младшую сестру, преграждая ей выход.

— Бланка!

Тут же из воздуха материализовалась миниатюрная домашняя эльфийка.

— Что прикажите, мисс Панси?

— Успокой истерику у мисс Помпеи-Луз и приведи её платье в порядок, – властно приказала девушка.

Маленькая служанка поклонилась и приступила к работе. Помпеи не возражала против того колдовства, которое с ней творила Бланка, она лишь не переставала с неприкрытой злостью смотреть на старшую сестру, впрочем, сама Панси полностью игнорировала её взгляды. Слизеринка одёрнула юбку, в очередной раз подправила тафту и накусала губы, и только тогда, когда она посчитала, что снова великолепна и может направиться к гостям, потянулась к дверной ручке. Но тут она услышала пропитанный желчью голос за своей спиной, очень тихий, но всё же различимый.

— Стерва, – выплюнула Помпеи-Луз.

Маленькая райвенкловка была совсем беспомощна в это мгновение и единственное, что ей оставалось, так это шептать ругательства, недостойные леди.

Панси медленно повернула голову к говорившей и с усмешкой произнесла:

— Кто сказал?

— Все так считают.

— Общественное мнение есть мнение тех, кого обычно не спрашивают, – парировала Панси и вышла, закрыв за собой тяжёлую дверь с лёгким хлопком.

Сегодня она снова победила, но эта победа не доставила ей никакого удовольствия. Настроение внезапно испортилось, а на душе стало, ну, просто до безумия паршиво. Её раздражали гости, их бесполезные подарки и нелепые поздравления. Бесило решительно всё. И главное она не могла понять: от чего всё это?

У именинницы возникло стойкое желание удрать с этого ужасного праздника к чертям, но так, увы, поступить было нельзя. Этикет. Как же она ненавидит это слово!

Панси бездумно взяла бокал с эльфийской настойкой с первого попавшегося подноса и сделала один глоток. Вдруг что-то неуловимо изменилось и мир, подпрыгнув к голубым небесам, рассыпался на миллионы прекраснейших цветов. Что же такого сказочного произошло? Ничего особенного, просто девушка услышала его голос. Слизеринка обернулась и увидела, как в залу мгновением назад вошел ОН. И всё…

Плохое улетучилось из её жизни. Забылись и глупая Помпеи-Луз, и беспочвенные подарки Соломе, пришедшиеся совершенно не к месту, и всё, всё, всё… Она замерла на месте завороженная. Ах, этот голос! Никогда не забыть ей, как забилось её сердце при звуках этого глубокого, медлительного, певучего, как музыка, голоса. Так забилось, словно она слышала его впервые. Её юная, неопытная душа пребывала в самом великом смятении. Всё обрушилось, переплелось в ней: долгое ожидание его прихода, трепет в груди, мечты, счастье, его красивое, очень правильное лицо, детские сказки…

Панси глубоко вдохнула. Оказывается, она не дышала несколько секунд. Мерлин! Голова побежала по кругу, словно после длительного катания на каруселях, и неожиданно, всё её маленькое существо опалило жаром. В ней вспыхнуло желание. Вот так, просто и внезапно. Она решила, что он должен принадлежать только ей, ей одной.

Она поняла, что полюбила его! Полюбила Сайласа Голсуорси! Мальчишку, с которым росла, с которым вместе смеялась, которого больше всех поджидала сегодня на свой День рождения. Полюбила только что, в эту самую секунду. Потому что он пришёл. Как странно… Как неожиданно.

Это ЧУДО!

Сайлас быстрым шагом преодолел разделявшее их расстояние. Он осторожно опустил свою ладонь на её талию, затянутую в дорогой шёлк платья, и коснулся своими губами её враз побледневшей от волнения щечки. Всё в ней вдруг притихшее и ставшее очень смеренным и степенным от нахлынувшей нежности, вновь взорвалось в её сердце фейерверком ощущений и эмоций. Именно в эту секунду, Панси постигла смысл фразы: «Трепетать, как школьница».

Бокал, который она всё ещё держала в своей руке, чуть не выскользнул на пол из отказавшихся слушаться пальцев. Сайлас вовремя с широкой сияющей улыбкой подхватил его, иначе тонкий хрусталь разбился бы вдребезги. Его прекрасный карий взгляд задержался на её лице, и в нем заплясали те самые «золотинки». Весь жар хлынул к сердцу Панси. Ей почудилось, что музыка играет вокруг неё, что это Семида вновь села за рояль и Нонферандум, замирая от неземного колдовства, несётся в самую высь, к звёздам. И сама она летит, летит…

— Ты выглядишь непростительно красивой даже для своего Дня рождения, – говоря это, он улыбнулся, и она почувствовала, что такая улыбка предназначена только для неё.

Он никогда не боялся делать комплименты, и это, наверное, было одним из главных его отличий от других её знакомых, мальчишек. Панси жутко смутилась от нереальности происходящего и впервые не нашлась, что ответить. А Сайлас тем временем желал ей счастья, здоровья, любви… и она даже не замечала, как эти же банальные слова говорили ей другие, и как она проклинала их за неоригинальность. Теперь же… всё было иначе! Теперь ей это нравилось, потому что это говорил он, и это было необыкновенно, и казалось ей таким романтичным, что по телу побежали тёплые, щекочущие мурашки.

— С Днём рождения, милая, – Божоли подбежала к ней и крепко обняла за плечи, – Прости, что мы опоздали, но у нас вполне уважительная причина, так что, я думаю, когда ты её услышишь, то обязательно нас простишь. Ведь простишь же, дорогая? Ах, я не переживу если нет! – и смешливая слизеринка в обе щеки расцеловала именинницу.

Одному вездесущему Мерлину должно было быть известно, за что эта святая, наивная и впечатлительная Божоли Голсуорси так сильно любила Панси Паркинсон. Почти боготворила. Эти девушки были такими разными. Одна холодная и неприступная, вторая говорливая и открытая, однако же, Божоли с детства тянулась именно к ней.

Панси хотелось сказать, что она вовсе даже и не расстроилась, что Божоли не пришла, девушка, честно признаться, так и вообще забыла, что она тоже должна была присутствовать на её празднике, но, вовремя вспомнив о воспитании, слизеринка промолчала.

— Ничего страшного, Божоли. Так что же у вас стряслось? Надеюсь, ничего серьёзного? – вежливо осведомилась слизеринка, с тревогой глянув на Сайласа. Уж, не с ним ли что? О, нет! Только не это!!

— Нет, ничего, – вместо девочки ответил брат, и у Панси сразу отлегло, – Просто наш дедушка Генри всё ещё мнит себя молодым и полным сил, – он ещё раз радужно улыбнулся. – Помнишь самые высокие кусты белого олеандра? Ну, те, что за нашим домом?

Панси утвердительно кивнула. Парень возвёл глаза к потолку.

— Представляешь, он вздумал взять их как барьер.

— Слава Салазару, что всё обошлось, – закончила за брата Божоли.

Ну, подумать только! Смех и грех. Память тут же живо обрисовала портрет мистера Генри Голсуорси. Высокий, сухопарый, начисто выбритый пожилой мужчина девяноста лет отроду. В его курчавых волосах уже давным-давно поселилась серебристая седина, другими Панси их никогда и не видела. Он был статен, как и все мужчины семейства Голсуорси, но ко всему прочему старик был ещё суров и требователен – домочадцы ходили по одной половице. Но как бы хорошо этот волшебник не сохранился для своих лет, возраст всё равно давал о себе знать. И как его только эльфы подпустили к конюшне?

— Но кто же позволил ему сесть в седло? Я отродясь не видела его на лошади.

— Можно подумать, он спрашивал у нас разрешения, – всплеснула руками Божоли. – Он всё делает наперекор! Я так боюсь за него Панси, – сказала она, понизив голос до шепота, – Особенно теперь, когда наши родители в тюрьме. Мне так страшно.

Сайлас обнял сестру за плечи, а она, прижавшись к нему, словно маленький потерявшийся ребёнок, ухватилась за его спасительную ладонь. У Панси её поведение вызвало острый приступ ревности. Она ведь уже считала этого слизеринца своим, и ей стало так обидно оттого, что его любовь ей придётся делить ещё и с его маленькой сестрой. Она поджала губы.

Божоли Голсуорси была очень худенькой, очень впечатлительной девочкой, но к тому же очень умной и не по годам рассудительной, хотя и совсем некрасивой. Впрочем, красота – понятие растяжимое. У Божоли были негустые русые волосы средней длины, большие карие глаза и маленькие, чуть розовые губки бантиком. Панси считала, что эта Голсуорси очень походит на мышку. И, вот, теперь Паркинсон осознала, что она ревнует эту некрасивую девочку к дорогому ей человеку. Как глупо! Но тут же вспомнилось, что Сайлас и Божоли друг другу не родные брат и сестра.

Во время Первой Войны родители девочки погибли, и семья Голсуорси приняла малютку в свой дом, воспитав её, как собственную дочь, никогда не обделяя вниманием. Все вокруг жалели бедную сиротку, но Панси никогда не разделяла таких чувств. А ради чего? Она тоже потеряла мать, тоже многое выстрадала, но устояла, и только благодаря тому, что никто её не взял под своё отеческое крылышко, никто не позволил ей расслабиться. И то, что Панси Паркинсон сейчас стоит посреди самой прекрасной залы во всём Нонферандуме, и в её взгляде нет ни тоски и загнанности – это целиком и полностью только её собственная заслуга. Её глаза горят, а губы улыбаются, несмотря ни на что. И она ни одному человеку в этой жизни не позволит усомниться в том, что у дочери Семирамиды всё хорошо. Кому, какое дело, что ей тоже может быть больно и страшно, что она по-своему одинока, что она тоже всего лишь маленькая девочка, которую всё ещё нужно оберегать от горестей и невзгод.

Старшая слизеринка ещё раз посмотрела на младшую Голсуорси, на её застенчивое личико, прижавшееся к ткани пуловера Сайласа, и подумала, что ей, наверное, не следует зацикливаться на беспочвенной ревности. Панси перевела взгляд на парня, который внимательно оглядывал зал и приглашённых.

— А где же Драко? – вдруг спросил Сайлас и нахмурился. – Он куда-то вышел?

Бум! Именинницу словно ударили по голове чем-то очень тяжёлым. Она моргнула несколько раз, а её рот округлился буквой «о». Оглядываясь по сторонам, Панси чувствовала себя полной идиоткой. Как же она могла забыть о Малфое?! Из её головы сегодня целый день не вылетал Сайлас, она ждала и думала лишь о нём, а о Драко даже не вспомнила. Великий Салазар, в каком же она, наверное, нелепом свете выглядит перед своими гостями, ведь её жениха нет на её Дне рождения! А его действительно НЕТ! И Панси только что в этом убедилась.

— Э-э… Я не знаю, – ответила слизеринка, пожимая плечами и чувствуя неловкость.

— Разве он ещё не пришёл? – уточнил парень.

Панси кивнула. На помощь имениннице пришла Божоли.

— Одно из двух – либо Драко готовит сюрприз своей невесте, либо у него внезапно появился дедушка, который тоже совсем некстати не смог взять барьер.

Все рассмеялись. Панси же просто неопределённо улыбнулась. Ей вдруг впервые пришло в голову, что она совсем не хочет замуж за Малфоя. Раньше она воспринимала этого мальчишку, как данность, как неотъемлемую часть своей жизни, ведь мама ей когда-то ещё очень давно сказала: «Дорогая, ты станешь его женой, станешь новой миссис Малфой, прямо как Нарцисса». И всё. Это было делом, решенным, и не обсуждалось. Панси относилась к велению родителей со смехом, детской непосредственностью и несерьёзностью, а теперь она вдруг чётко осознала, что она связана по рукам и ногам. Внезапно захотелось разреветься. Прямо тут. Перед всеми. Пусть все знают, пусть все видят, пусть пожалеют. Нет, только не Жалость! И, возможно, именно поэтому сдержала горькие, обидные слёзы чудовищной несправедливости, может, именно поэтому весь остаток вечера она ослепляла пришедших на её торжество своими чарующими улыбками, может, именно поэтому она даже согласилась сыграть гостям на той самой, ненавистной ей скрипке.

Она запретила себе думать о плохом. В этот наполовину счастливый, наполовину ужасный День своего рождения она решила, что должна посвятить себя только своему дорогому мальчишке. Она танцевала, пела, развлекалась. К ней ещё раз пять подходили и спрашивали, где же Драко Малфой, и девушка снова и снова выдумывала очередные нелепости о его местонахождении, причём каждый раз совершенно новые. Это была нисколечко не продуманная фальшь, а ей было всё равно. Он не пришел? Ну, и что? Может, забыл. Может, не захотел. Может… Какое ей дело! Да, хоть бы он вообще больше никогда не приходил в этот дом.

— «Ведь это же так жестоко – стать женой нелюбимого человека», – думала она.

В половине восьмого вечера к ней подошла малютка Веста и сказала, что Оноре её совсем достал, и она плевать хотела на приличия и идёт спать. Панси отпустила её. Слизеринке очень нравилось, что младшая сестра спрашивает позволения на все свои поступки именно у неё, а не у Соломе.

Ещё минут через двадцать, к великому её огорчению Сайлас вместе с сестрой тоже засобирались.

— Извини нас, дорогая, но дедушка Генри сказал, чтобы в половине девятого мы были дома, – виновато сказала Божоли, – А ты же знаешь, как он вспыльчив.

Панси проводила их до самой двери. Ей так не хотелось отпускать Сайласа.

— Отличный праздник ты устроила, Панси, – улыбнулся парень, и золотинки в его глазах сказочно засветились. – Ещё раз с Днём рождения, и, кстати, с Новым годом. Ты великолепна, – он поцеловал ей руку, и её сердечко опять затрепыхалось, как птичка в клетке. – Передавай привет Драко.

— Если он придёт, – отозвалась Панси.

— Придёт, будь уверена. Пока.

— До встречи, – помахала рукой Божоли.

— Пока, – попрощалась слизеринка с обоими.

Пока домовик-лакей не закрыл за ними дверь, девушка смотрела, как Сайлас учтиво открыл дверцу кареты перед своей сестрой, как та улыбнулась на его галантность, а потом как он тоже сел и крытая коляска медленно двинулась по длинной, припорошенной рождественским снегом аллее. Дверь закрылась. Панси отошла и опустилась на ступеньку Парадной лестницы. Сегодня она пережила какой-то особенный день, она это чувствовала. Одновременно было и грустно и весело, и смех и слёзы, и боль и трепет. Смятение.

На улице послышался колокольчик только что подъехавшей кареты так неожиданно, что девушка вздрогнула и вскочила на ноги, придерживаясь за перила. Через полминуты домовик распахнул входную дверь, и Панси увидела Драко Малфоя. Он стоял, перенеся вес всего тела на одну ногу и по привычке засунув руки в карманы брюк.

Как всегда опоздал. Как всегда без цветов.

Он ступил в холл, и снежинки на его зимней мантии растаяли от тёплого воздуха. Парень тряхнул головой, избавляясь от снега на ней, и затем одним жестом скинул свою верхнюю одежду на руки домовику. Весь его внешний вид буквально «кричал» элегантностью и подчёркнутой небрежностью.

— Где тебя носило, Драко Малфой? – бросила она, так и не сдвинувшись с места ему на встречу.

Он повернул голову в её сторону с таким видом, будто только что заметил её.

— Привет, – ответил слизеринец, проигнорировав её вопрос. – С Новым годом тебя.

Она приподняла бровь.

— И только?

Малфой в нескрываемом удивлении поглядел на свою девушку.

— Ты ожидала услышать что-то ещё?

Неужели, он и в самом деле забыл?! В ней полыхнуло раздражение, но она и вида не подала. Ещё чего не хватало!

— Возможно ты не в курсе, – ровным голосом начала она, – Но у меня сегодня День рождения, так что, может, пожелаешь чего-нибудь для разнообразия?

— Зачем? В моей открытке всё написано, – сказал он, подойдя к невесте.

И Драко протянул Панси очень искусно оформленный кусок картона с поздравлениями. Она даже не взглянула. Какая ей собственно разница, что он там написал? Наверняка, что-нибудь очень романтичное, рассчитанное специально на любопытных зевак, которым не терпится почесать языком об их «идеальных» отношениях.

— Не прочитаешь?

Она отрицательно помотала головой. Парень кивнул.

— Идём? – спросил он.

Слизеринка опёрлась о поставленную ей специально для этого руку. Они медленной поступью начали подниматься по Парадной лестнице наверх, в Чароидную залу. Идеальная пара, будущая супружеская чета. Ещё почти дети, но он уже в дорогом чёрном брючном костюме, а она в модельном, шелковом платье и бриллиантах. Они чужды друг другу, но они вместе. Что же это? Насмешка Судьбы?

— Так, где же ты был? – вновь попыталась добиться истины Панси.

— Я был занят, – просто ответил он.

— Девушка?

Какие воистину странные отношения! Где это видано, чтобы невеста задавала подобный вопрос?!

— Нет.

— Но что же тогда?

— Я тебе уже ответил.

Театр двух актёров. Они герои, они же зрители. Они всегда великолепно играли свои роли на публике и в одиночестве. Неустанная это работа – быть «идеальной парой».

Она отвернулась от него.

— «Видеть его не могу!»

Сегодня он вызывал в ней только злость и ничего более.

— Стой, – вдруг замерла она, когда они находились уже на последней ступеньке.

— Что?

— Что ты мне подаришь?

— Ты хочешь знать прямо сейчас? – вопрос на вопрос.

— Да. Мне ведь придётся хвастать перед гостями подарком моего жениха. Все и всегда хотят знать, что именно ты мне даришь.

Малфой безразлично пожал плечами.

— Я думал, ты хотела бы интимной обстановки и всего такого…

— А разве это что-то очень личное? Нижнее бельё? – попыталась предположить она.

— Ну, если ты хотела чулки, подвязки или бюстгальтер, то нужно было говорить заранее, я хотя бы не так сильно заморачивался.

— Может, драгоценности? Посмотри, какие красивые серьги подарил мне Сайлас Голсуорси, – и волшебница подставила ушко своему парню, чтобы он мог лучше рассмотреть её новое украшение.

Панси очень хотелось показать Драко, что она ставит его фигуру на планку ниже личности Сайласа, показать, как ценны ей его подарки. Ей хотелось намеренно сделать упор на то, что теперь в её жизни, наконец-то, есть дорогой человек, и что сам Драко ей сейчас совсем не нужен, совсем не важен. И это было какое-то наивное, нелепое, детское желание показать всему миру, что она может быть счастливой наперекор всем. Это глупая попытка перехитрить Случай и Время. Юная слизеринка даже не задумывалась, что Малфой вовсе ни в чём не виноват, и что его тоже эта ситуация не вполне устраивает. Её тревожили только свои собственные проблемы, и это естественно, а так как Панси тогда была ещё совсем ребёнком, то исключительно во всём винила Драко. Ей казалось не будь этого мальчишки… Эх! Всё было б иначе. Но не ОН так другой – как раз этого она и не понимала.

Парень покрутил сережку в пальцах, слегка касаясь мочки её ушка.

— Дорого. Красиво. Но без претензии на индивидуальность, – равнодушно заявил он, выпуская камешки из ладони.

Её задели эти его слова, брошенные с такой лёгкостью и небрежностью, будто бы этот несносный мальчишка говорил о погоде. Но ведь речь шла о подарке САЙЛАСА!! Да, как Малфой вообще может судить о том, в чём он совершенно не разбирается?! Он же совсем не умеет любить.

— А мне, вот, очень нравится, – упрямо заявила именинница.

— Безвкусица, – в очередной раз пожал плечами Малфой.

Панси отвернулась. Драко, внимательно следивший за её реакцией, промолчал.

— Так, я не понял, тебе твой подарок нужен прямо сейчас? Или ты уже передумала? – спросил Малфой после затянувшейся паузы, засунув руки в карманы.

Девушка разрывалась между чисто женским желанием продолжить устраивать молчаливую сцену и интригующим чувством, которое поселилось в её груди. Она бросила быстрый взгляд на его надменное лицо, и вдруг ей показалось, что он разгадал её сомнения – на его надменном лице появилось довольное выражение, приправленное самой гаденькой ухмылочкой. Панси подосадовала на то, что совсем не умеет скрывать перед ним своих настоящих чувств и желаний. Перед кем угодно, но только не перед ним.

— Давай его сюда, – решившись, сказала молоденькая девушка и вытянула вперёд руку ладонью вверх. – Ну, – пошевелила она пальчиками, потому что он медлил.

Малфой лениво усмехнулся.

— Можешь убрать свою прелестную ладошку, – он говорил, манерно растягивая слова, – то, что я собираюсь тебе торжественно презентовать вовсе не такого маленького размера.

Панси в недоумении спрятала руку за спину немножко обескураженная.

Драко щёлкнул пальцами.

— Что прикажете, мистер Малфой? – тщедушный домовой эльф в набедренной повязке, появившийся неизвестно откуда, склонился в раболепном поклоне; видимо Драко специально захватил с собой личную прислугу.

— Принеси мне ту вещь, которую я тебе дал после того, как вышел из экипажа, – как можно более властно приказал слизеринец.

— Слушаюсь, мой хозяин.

Домовик на секунду исчез, да только для того, чтобы появиться вновь, но теперь в его тонких руках находилось нечто очень большого размера в форме прямоугольника под накинутой на него плотной тёмной материей.

— Что это? – в растерянности спросила волшебница.

— Увидишь. Готова?

— Ну да.

Драко подошел к своему эльфу и театральным жестом быстро сдёрнул ткань, покрывавшую полотно.

Панси ахнула. Девушка за эти четыре долгих года успела проклясть весь мир, она ведь думала, что больше никогда в жизни уже не увидит ЕЁ, а тут такое ЧУДО! На неё сквозь слёзы смотрела фиалковыми глазами самая красивая и милая сердцу женщина всей её маленькой жизни. Её длинные тугие пепельные локоны заканчивались где-то ниже спины, а в руках она сжимала ажурный веер.

— Это Нарцисса нарисовала. Правда, странно? Ведь это первая картина моей матери в цвете – с её-то страстью к чёрно-белым тонам – это настоящий подвиг, – подойдя к невесте, сказал парень и осторожно взял её за руку. – Эй, ты случаем сознание лишиться не собираешься?

Слизеринка очень медленно повернула голову в его сторону. В её глазах стояли слёзы неподдельного Счастья, а ещё она улыбалась. Драко был поражен: никогда раньше она не смотрела на него такими глазами. Бесконечно синими, бесконечно красивыми. Он непроизвольно вздрогнул и резко выдохнул. Панси Паркинсон всегда такая уравновешенная, рассудительная, расчётливая, холодная и непреступная вдруг взяла и растаяла, превратившись в обыкновенную живую, чувственную, искреннюю девушку. Она неожиданно сделала один маленький шажок к нему навстречу и почти упала в его объятья, обвив руками шею. Её бледная щёчка осторожно прикоснулась к его скуле. Драко напрягся.

— Панси, как ты себя чувствуешь?

— Спасибо… – тихий, тихий голос на выдохе, словно шорох маленьких крылышек ночного мотылька; кажется, она была в полубессознательном состоянии.

Внезапно парень отчётливо почувствовал подушечки её пальцев ледяные от волнения на своей горячей шее под воротом белой рубашки. – Панси, что ты де…

Он не договорил, она перебила его, еле слышно прошептав ему в губы:

— От счастья не умирают. А, жаль…

Тогда они были почти одного роста, но ей всё же пришлось немного приподняться на носочки туфелек, чтобы дотронуться до него именно так, как ей в ту секунду очень захотелось. Её переполняла буквально безумная, безудержная радость, это и подтолкнуло её. Их губы встретились. Впервые. Раньше никогда… До этого момента они не целовались друг с другом, даже с учетом того, что считались официальной парой. Так уж сложилось, что её первым мальчиком в этом плане был не Драко, и у него, как она верно полагала, до неё тоже кто-то был. И, вот, теперь вдруг… Мир перевернулся. Что она там к нему испытывала ещё минут десять назад? «Злость и ничего более»? Вот как бывает. И какую же небесную силу нужно винить в том, что парень сейчас с осторожностью притягивал Панси к себе за талию, скользя рукой по муару её платья, а молоденькая девушка медленно запустила свои аккуратные пальчики ему в волосы и теперь нежно перебирала светлые шелковистые пряди. Может быть, ответственность за происходящее стоит списать на госпожу Случайность? А, может, на полнолуние? Или на непостоянность женского сердца? Можно было обвинить что угодно и кого угодно, но двое подростков в этот вечер не искали виноватых. Он просто прижал невесту ещё чуть крепче, а её губы еле заметно дрогнули. Воистину День ЧУДЕС».

Панси Паркинсон, заправив короткую чёрную прядь за ухо, легко спрыгнула с подоконника и, подойдя к столу, качнула «снежный» пресс-папье. Ей так нравилось это занятие – напоминало маму, а ещё будоражило воображение.

И теперь с высоты своих лет девушка подумала: почему же она в тот памятный вечер поцеловала Драко? Ведь тогда уже точно знала, что полюбила Сайласа, причём полюбила безвозвратно, безумно, навечно…

А стены могучего и древнего Нонферандума рассмеялись её глупому вопросу старческим смехом и прошелестели в ответ: «Дурочка, просто Малфой тебе на четырнадцатый День твоего рождения ещё один шанс на Детство подарил!»