Гвоздь и подкова (гет)

1977 г.

Почти два месяца жизнь Гермионы была размеренной до неприличия. Работа-дом, дом-работа. Иногда случались вечерние бдения в гостиной за попытками разгадать загадки ее появления в этом времени. Постепенно, правда, Гермиона стала задумывать об этом все реже. Потом вовсе махнула рукой. Все было бессмысленно, версий было множество, но решение так же далеко, как и в первые дни. И тогда мисс Грэйнджер впервые в жизни поддалась на призывы истерзанного разума и попросту оставила попытки до чего-то докопаться, положившись на провидение. Она устала. Смертельно устала ежедневно терзаться чувством вины и беспомощности. В один из дней Гермиона просто пришла домой и легла в постель, сказав себе, что с завтрашнего дня она станет Джейн Грэйнджер и заживет, как умеет. После этого ей действительно стало легче.

Жизнь в Хогсмиде шла своим чередом, да и за пределами тоже. Гермиона иногда заглядывала в «Пророк» из чистого любопытства, но в магическом обществе в тот момент возникло мнимое спокойствие. Оно казалось штилем, который предшествует урагану, но думать об этом Гермиона себе тоже запретила.

Отсутствие внутренней борьбы благоприятно сказалось на ее самочувствии и настроении. Теперь молодая женщина чаще улыбалась, охотнее общалась с окружающими и уже почти слилась с деревенской общиной, которая здесь, в Хогсмиде, была весьма доброжелательной к чужакам. Разумеется, в подобных условиях у молодой, интересной женщины не могло не появиться воздыхателей. Первый — местный ловелас по имени Эндрю, служивший оценщиком в ломбарде — не давал Гермионе проходу почти месяц. Мисс Грэйнджер даже приобрела привычку прятаться в подсобке, стоило лишь наглому типу, считавшему себя мечтой любой особы женского пола, показаться в дверях «Сладкого королевства».

Розмерта в ответ на жалобы Гермионы только посмеивалась и рекомендовала потерпеть, ибо «Эндрю надолго не хватит». Мол, недалекий павлин скоро найдет себе новую, более сговорчивую жертву и исчезнет с горизонта сам собой.

Второй «кавалер» был практически фантомом. Его присутствие проявлялось лишь в мелких презентах, которые Гермиона регулярно находила то на прилавке — или под ним — то на ступенях своего дома. Личность загадочного поклонника не то чтобы сильно волновала молодую женщину, но его навязчивость внушала беспокойство.

В тот вечер Гермиона была совершенно вымотана. На дворе уже во всю был декабрь, предпраздничная суматоха нарастала. Кому же, как не торговке сладостями, это чувствовать на своей шкуре? На улице было чуть морозно, снега не было, так что прогулка до дома была довольно приятна. Этакое своеобразное отдохновение от суеты. Гермиона брела, глядя под ноги, однако, примерно с половины дороги в ней поселилось неприятное чувство, что за ней наблюдают. Несколько раз молодая женщина резко оборачивалась, но улица, освещенная тусклым светом редких фонарей, была безлюдна.

«Мания?» — недовольно поморщилась она, но шаг ускорила.

До дома оставалось несколько сот ярдов, когда неожиданно дорогу ей перегородила знакомая фигура

«Опять этот прощелыга», — обреченно подумала Гермиона.

Потом вся подобралась, готовясь в очередной раз отшить навязчивого ухажера, и мысленно выругалась: подбоченившегося «красавчика» весьма ощутимо пошатывало. «Недалекий павлин» Эндрю, к слову сказать, сегодня уже являлся покрасоваться перед ней под предлогом приглашения на деревенскую вечеринку, где собиралась публика ему под стать. «Такие же фанфароны», — вспомнила Гермиона старомодное словечко, которым именовала оценщика Кики Берроуз.

— Дженни, малышка! — упомянутый фанфарон лыбился, и шел Гермионе навстречу, раскинув руки. — Неужто домой собралась? А как же веселье?

— Я устала, — буркнула Гермиона, меняя траекторию в надежде избежать столкновения с навязчивым мужиком, который к своим так раздражавшим мисс Грэйнджер хамоватым манерам добавил сегодня еще и изрядную дозу спиртного. От резкого запаха Гермиону тотчас замутило.

С явным намерением изловить женщину Эндрю загородил ей дорогу. В его состоянии выходило это не слишком удачно, но тем не менее Гермиона вдруг занервничала. Вообще-то, надо отдать этому горе-ухажеру должное, обычно грубость и насилие были ему несвойственны, а раздражала скорее навязчивость и бахвальство… Но это было днем, в окружении людей, да и сам «герой» был трезв, а сейчас…

«Кто знает, что у идиота на уме?», — мелькнуло в голове у Гермионы. Пожалуй, пора было срочно сматываться. Гермиона уже сосредоточилась, вознамерившись попросту аппарировать, но Эндрю изловчился и ухватил ее за рукав, воспользовавшись секундным замешательством своей «жертвы».

— Оп-па, попалась, — с хохотом провозгласил он. — Ну, Дженни, ты и строптивица! Мне такие нравятся, — мужик притянул ее к себе, перехватив за талию свободной рукой.

Гермиона тут же вскипела. Именно глупость ситуации возмущала молодую, знавшую себе цену женщину более всего. Надо же, на ее свободу смеют покушаться! Тем более какой-то самодовольный деревенский индюк. Справиться с Эндрю она смогла бы в два счета, благо палочку Гермиона по давней — «военной» — привычке держала в рукаве. Но тут ее незадачливый ухажер вдруг охнул и… затанцевал.

Она машинально отскочила в сторону, озираясь по сторонам. Краем глаза Гермиона успела углядеть тень, мелькнувшую за углом ближайшего дома. Впрочем, она тут же пропала. Эндрю меж тем, выругавшись пару раз, кое-как избавился от заклятия и теперь начал наступать на Гермиону уже гораздо более осторожно, но по-прежнему настойчиво. Болван все еще был уверен в успехе, сочтя заклятие частью игры. Мол, девушка цену себе набивает, чего ж непонятного?

— Дженни, ну ты что? Чего ты ерепенишься? — заговорил он как-то даже обиженно. — Пошли бы посидели, как люди… То, да сё…

— Послушай, — Гермиона вложила в слова всю строгость, — я не собираюсь никуда идти. Тем более, с тобой. Я сто раз тебе говорила: оставь меня в покое.

— Говорила-говорила, — передразнил Эндрю, делая еще шаг по направлению к молодой женщине, — все вы так говорите…— он гадко заухмылялся и вдруг резко бросил: — Экспеллеармус!

Палочка Гермионы сделав в воздухе мертвую петлю, ловко прыгнула в руки Эндрю. Проклятье! Она расслабилась. А не следовало. Назойливый кавалер оказался куда опаснее, чем она думала. Безоружная, Гермиона явно была ему не соперник. Другая, так сказать, весовая категория.

— Ну, что, красавица, теперь пойдешь со мной? — сказано было глумливо и сопровождалось совершенно недвусмысленным жестом.

— Не подходи!

— Да ну, и что ты сделаешь, Дженни? Закричишь?

— Хорошая мысль, — Гермиона хранила внешнее спокойствие, но внутренне трепетала. Без палочки она не справится с подвыпившим мужланом. Подвыпившим? Хм. И куда вдруг делся весь хмель? Резким, быстрым движением Эндрю перехватил Гермиону за сгиб локтя, развернул спиной к себе и приподнял над землей. Женщина задрыгала ногами, но крикнуть не успела — ладонь закрыла ей рот.

И тут Гермиона повела себя так, как поступают все испуганные, хрупкие девушки в подобных ситуациях — она попросту впилась зубами в руку, одновременно пытаясь ударить ногами, куда придется.

— Тварь! — голос мужика стал похож на рычание, а тембр изменился настолько, будто говорил другой человек. Гермиона на миг даже сопротивляться перестала от изумления.

И в эту же секунду ее словно отбросило от обидчика, а точнее наоборот — обидчика от нее. Эндрю упал на землю, а потом столь же неожиданно повис в воздухе вверх ногами, отчаянно матерясь и размахивая руками.

— Не смей ее трогать, — раздался за спиной у Гермионы тихий, но при этом сердитый голос. Он был молодой женщине знаком.

— Вы? — возглас вырвался сам собой.

Рядом с ней стоял Питер Петтигрю собственной персоной. Гермиону поразил даже не сам факт его внезапного появления, а внешний вид. Парень выглядел таким решительным и исполненным праведного гнева на обидчика, что ей невольно пришли на ум Рон и Гарри. Они всегда, не разбираясь, кидались на ее защиту, даже если знали, что Гермиона справилась бы сама. И вот теперь этот…

Питер бросил на Гермиону быстрый взгляд, но потом снова сосредоточился на висевшем в воздухе Эндрю.

— Я тебя отпущу, если ты тут же уберешься. Согласен?

— Да, я тебе сопляк, руки поотрываю, и в ж…— дальше он продолжал уже беззвучно.

— Он вас сильно ударил? — тихо спросил Питер Гермиону, которая поднялась на ноги и подобрала с земли выпавшую у Эндрю палочку.

— Не ударил, — Гермиона пристально рассматривала своего спасителя, отчего у последнего, кажется, слегка покраснели уши. — Отпустите его. Эндрю вообще-то обычно не агрессивный. Не знаю, что на него нашло.

Питер зыркнул на нее с подозрением, но просьбу выполнил. Все еще исторгая беззвучные ругательства, Эндрю мешком шлепнулся на землю, а Гермиона наклонилась над ним и произнесла голосом, которым когда-то в школе распекала расшалившуюся малышню:

— Иди домой. Не позорься, — мужик закрыл рот и уставился на свою несостоявшуюся добычу, а та добавила с некоторой насмешкой в голосе: — Если обещаешь отстать от меня, я никому не скажу про твое фиаско.

Эндрю сощурил глаза и неожиданно ухмыльнулся. Кивнул. Потом изобразил одними губами: «Палочку верни». Гермиона колебалась, но сочтя, что в таком молчаливом состоянии ее горе-ухажер не опасен, кинула ему инструмент. Сама, правда, держала мужика «на мушке», да и заклятье немоты решила не снимать, злорадно думая, мол, пусть до дома помыкается. Эндрю меж тем поднялся с земли, деловито отряхнул одежду. Выражение его лица будто говорило, мол, ничего не было, никто никому ничего не должен. Странная перемена в настроении немного удивила Гермиону, но она предпочла об этом не думать. Может, он и вправду был пьян, а потом протрезвел?

«Странно, никогда не думала, что у этого индюка хватит решимости напасть, — мелькнула мысль. — Пожалуй, стоит лучше присматриваться к людям».

Гермиона развернулась к своему спасителю.

— Стоит признать, что вы появились вовремя. Спасибо, — и тут же с некоторой иронией заметила: — Но… разве вы не должны быть в школе?

Петтигрю смутился, но потом вдруг улыбнулся и весело произнес:

— Но вы ведь меня не выдадите, правда?

— Я у вас в долгу, — почему-то Гермиона пришла в волнение.

Может, все дело в том, что парень опять неотрывно смотрел на нее, заставляя чувствовать себя юной школьницей, а не женщиной с войной за плечами. Сейчас, когда Питер Петтигрю стоял близко, она разглядела забавные рыжеватые брови, тонкие полосы, расходящиеся от углов глаз, какие бывают, если человек часто щурится или смеется. Улыбался он, как-то смешно растягивая губы и морща лоб. И снова, в который уже раз, Гермиона подумала, что не видит в этом застенчивом парне абсолютно никаких признаков злого умысла или подлости. Или он настолько научился мимикрировать?

— Джейн, — Петтигрю как-то через силу выговорил ее имя, а Гермиона вздрогнула, осознав, что уже, наверно, с минуту разглядывает в упор малознакомого человека, — давайте я провожу вас. Вдруг он… ну, вернется.

Если честно, Гермионе не хотелось оказаться в подобном обществе, но во взгляде Питера была такая мольба, что она даже немного растерялась. Вздохнула. Наверно, она об этом потом пожалеет…

— Хорошо, идемте. А потом вы вернетесь в школу, так ведь?

— Конечно, — парень засмеялся с каким-то небывалым облегчением, словно вовсе не рассчитывал на согласие. — Меня, кстати, Питер зовут. Питер Петтигрю.

Всю дорогу они болтали о ерунде. Болтал-то в основном парень, то и дело обегая ее, заходя то справа, то слева. Он что-то рассказывал, что-то спрашивал, пытался ее рассмешить, хоть получалось и неуклюже. Гермиона отвечала на его бестолковые вопросы в основном односложно, изредка усмехалась и пыталась не обращать внимание на мельтешение, которое парень создавал вокруг нее своими беспорядочными перемещениями. Красноречием Питер явно не отличался, говорил эмоционально, путано, пересыпая речь кучей «э-э-э», «ну вот», «как бы» и еще десятком словечек-паразитов. Но, несмотря на все это, Гермиона слушала и с удивлением отмечала, как ей стало легко и не одиноко. Будто старого знакомого встретила на чужбине.

Так за разговором они дошли до ее крыльца и распрощались довольно дружески. Гермиона уже было открыла дверь, как Питер окликнул ее.

— Джейн, — теперь имя прозвучало увереннее, — можно я еще зайду к вам… к тебе?

Взгляд снова был умоляющим, что опять заставило Гермиону чуть смутиться. Впрочем, на ее внешнем спокойствии это никак не отразилось.

— Заходи, если не надоели конфеты, — со смехом ответила она.

Парень тоже заулыбался, отчего простодушное лицо его стало совсем потешным, как из детских книжек про школьников-недотеп.

— Вообще-то я ненавижу конфеты. Но приду обязательно.

Итак, «спасенная» кондитерша обрела нового знакомого. Случайность, скажете? Что ж. Именно эта случайность по иронии судьбы была тщательно спланированной.

Гермиона так стремительно удалилась с места происшествия, что вовсе не обратила внимания, как на некотором отдалении от них, осторожно перемещаясь от дома к дому, двигались человеческие фигуры. Разумеется, не слышала она и их разговора. А он был достаточно любопытен.

— Спектакль удался на славу, — давясь от сдерживаемого смеха, говорил высокий парень. — Ты, Бродяга, был просто в ударе. Тебе бы на сцене играть.

Второй поморщился.

— Надеюсь, у Хвоста хватит смелости хоть за задницу ее ущипнуть, — он подул на укушенную руку. — Чуть не прокусила, кикимора конопатая.

Оба тихо рассмеялись. Улыбнулся и третий.

— Вам нельзя ни одной идеи подкинуть, все извратите. Когда я говорил про «рыцарский жест», то имел в виду нечто другое.

— Но согласись, Лунатик, было эффектно, — заявил первый и пихнул «Бродягу» в бок. — Хвостик был великолепен. Почти не краснел. Да и Конопушка тоже поверила, похоже. Что еще надо?

— Да эта дуреха во что угодно поверит. Еще даму из себя корчит, дурочка сельская.

Третий покачал головой.

— Это тебе просто досталось больше всех.

— Нет. Я просто смотрю правде в глаза. Хвост так на эту «шоколадную лягушку» пялился, что она и растаяла.

Первый захохотал, но тут же прикрыл рот рукой. А его серьезный приятель немного нахмурился:

— И все же я говорю: эта девушка не так проста, как кажется. Что мы про нее знаем? Ничего. Откуда она, почему поселилась в доме, который десять лет пустовал?

— Вот пусть Хвост и интересуется, — фыркнул «Бродяга». — Для кого мы тут цирк устраивали? По мне так, эта девица — растяпа из растяп. Та же Эванс, к примеру, на ее месте меня бы уже тридцать раз в нокаут отправила, а эта… тьфу, — он еще раз с досадой потер травмированную ладонь.

— Пострадал от женщины, — развел руками высокий парень, оборачиваясь к третьему другу, вроде как за поддержкой. — Тяжелый удар по самолюбию, что ж поделаешь.

Он снова рассмеялся и, поправив плащ, добавил:

— Ладно, дождемся нашего Ромео и валим. Можем теперь в графе «Добрые дела» поставить жирный плюс. А то у нас, сознайтесь, с этим как-то не очень. Кстати, — тут он заговорщицки подмигнул, — может, и Лунатику какую-нибудь местную Джульетту подыскать… Опыт у нас теперь есть.

Упомянутый «Лунатик» только головой покачал.

— Лили права, ты шут гороховый, Сохатый.

Трое приятелей осторожно, избегая освещенных мест, стали пробираться на окраину деревни. А чуть поодаль, в тени дерева, куда не проникал свет от фонаря, стоял высокий человек, запахнувшись в плащ и надвинув на глаза капюшон. Он оставался неподвижен и долго глядел вслед удаляющимся фигурам, погруженный в размышления. Думал он о коварстве случая и хитросплетениях судьбы и еще о том, что эти трое, сами того не ведая, только что расписались под своим смертным приговором. Человек вздохнул и, сделав шаг назад, растворился в темноте.

* * *

2002 г.

Отчим с матерью, наконец, пришли к некоему консенсусу, после чего Северус почти силой спровадил завотделением с подотчетной ей территории. После ее ухода, он некоторое время сосредоточенно глядел в одну точку где-то в районе моей макушки.

— Лили навела меня на одну идею… — выдал он, наконец, обращаясь скорее к самому себе. В прежние годы, заметив Снейпа с подобным выражением на лице, мама обычно подносила палец к губам и подмигивала мне. «В плену у божьей искры» — говорила она и тихо смеялась.

Интересно, что за гениальная идея посетила отчима на этот раз. Северус тем временем вернулся на грешную землю и ткнул пальцем в громоздящуюся на одном из стульев кучу тряпья.

— Это ваше? — спросил он Гермиону, та кивнула.

— Переоденьтесь.

— Зачем?

— Ради эксперимента. И… Поттер воздержись от комментариев, они неуместны.

А я еще ничего и подумать не успел! Мой отчим легилимент, но тут он превзошел самого себя, читая мои еще «неподуманные» мысли. Мастер, что тут говорить.

Через пять минут молчаливого созерцания интерьера коридора мы вернулись в палату и обнаружили там вместо обитателя склепа вполне здоровую девушку в слегка мятом и грязном красном платье. Она сидела на койке и недоуменно оглядывала себя.

— Ну и как?

— Значительно лучше, — ну, это она могла и не говорить.

Мой отчим кивнул сам себе, словно получил подтверждение собственной теории. М-да. Божья искра не подкачала и на этот раз.

— Вижу, вам не терпится получить разъяснение, мисс Грэйнджер, — в ответ она только улыбнулась, но у Снейпа вид был по-прежнему довольно безрадостный. — Не могу вас обрадовать, ибо это улучшение ненадолго. Вы теперь в целостном, так сказать, состоянии. Любой предмет, связывающий вас с вашим временем, служит своеобразным «лекарством». Но чем дольше вы тут находитесь…

— Можете не продолжать. Сколько мне осталось?

— Трудно сказать.

— Что ж, тогда позвольте мне продолжить? С того вопроса, который задал мне ты, Гарри…

Она действительно была краткой. Несколько сухих фактов, минимум подробностей. Но при всем своем легкомыслии даже я понимал, что за сжатым рассказом стоит целая буря переживаний. Отчим мой сидел немного поодаль и, казалось, не слушал вовсе. Зная его замкнутость и скупость на проявление чувств, мог себе представить, как его коробит от женских откровений. Хотя откровениями рассказ Гермионы назвать можно было лишь с натяжкой. Все-таки Грэйнджер это Грэйнджер, даже в этой, более человечной модификации. Никаких ахов и вздохов. Голые факты. Пришел, встретил, сказал. Но дрожащие руки, нервные движения, то и дело проявляющаяся в голосе дрожь говорили — там было больше. Много больше.

Я поймал себя на том, что слушаю Гермиону, затаив дыхание, и — да, черт подери — жду счастливой развязки, хоть и догадывался, что будь развязка действительно счастливой — рассказа бы не было.

— Вы бросили попытки разобраться в причинах и выяснить суть вашей… хм… миссии? — неожиданно резким голосом прервал ее Северус.

Гермиона на секунду растерялась, но потом посмотрела на моего отчима едва ли не с благодарностью. Словно, он только что вытащил ее из воды, не дав утонуть.

— Бросила? Нет. Хотя, признаться, выяснить что-то у меня было мало возможностей.

— Или вас поглотили романтические коллизии… — пожалуй, это было жестоко.

Бровь на бледном лице дернулась вверх.

— О! Да. Романтические. Быть объектом поклонения для человека, которого считаешь предателем и убийцей — куда уж романтичнее, — потом тон смягчился. — Я знаю, что вам малоинтересны подробности, но сочтите это за просьбу — выслушайте. Вы ведь спросили, что толкнуло меня на поступок, приведший к столь фатальным последствиям. Что ж. Я пытаюсь ответить.

* * *

1977-78 гг.

Гермиона сама долго не понимала, что двигало ею, когда она сближалась этим человеком. Первоначально она совершенно не испытывала никакой симпатии к нему, во многом находясь в плену знаний о его грядущей судьбе. Но постепенно, встреча за встречей, она ловила себя на том, что уже давно отсекла эти воспоминания, словно в них фигурировал совершенно другой человек.

Питер время от времени навещал ее, бессовестно сбегая из школы. Они неплохо проводили время за разговорами, от которых Гермиона получала не меньшее удовольствие, чем сам ее обожатель. То, что парнишка по уши втрескался в нее, окруженную ореолом взрослости и самостоятельности, было теперь ясно и без подсказки.

На первых порах молодую женщину это смущало, потом она привыкла и относилась к данному факту философски. Тем более, делать каких-то решительных шагов по сближению Питер не пытался то ли из робости — хотя назвать его робким теперь у Гермионы не поворачивался язык — то ли попросту от отсутствия опыта. Она рассудила, что, пожалуй, последнее было вернее.

Что касается своих собственных чувств, то здесь Гермиона могла точно сказать — рядом с этим парнем ей было спокойно и комфортно. Никакого внутреннего трепета, никаких «страстей египетских». Но надо было признать, именно спокойствия и комфорта не хватало ей — одинокой, оставшейся без родных, друзей и привычной обстановки, скованной по рукам и ногам своей чужеродностью.

Единственное, что по настоящему раздражало Гермиону в Питере, это поведение в присутствии его блестящих приятелей. Стоило ему оказаться в обществе Поттера, Блэка и Люпина, и тотчас же милый, по-своему интересный парень мгновенно превращался в «шестерку». А самое отвратительное — Гермионе со стороны это было видно совершенно отчетливо — всех четверых такое положение вещей более чем устраивало. Компанию целиком она видела всего пару раз — после Рождества, а потом весной — но для того, чтобы составить о них впечатление, Гермионе хватило и этих встреч.

Как-то раз в свой «официальный» выходной в Хогсмиде, Петтигрю прибежал к «конопушке Джейн» в лавку, а вся остальная троица притащилась следом, видимо, поглазеть. Как божий день, было ясно, что для школьных любимчиков эта блажь их менее успешного друга была лишним развлечением и поводом зло пошутить. Гермиона из последних сил старалась казаться любезной, слушая их выпады и плохо замаскированные намеки, и ощущала она себя кем-то вроде престарелой дебютантки на балу, как их описали в викторианских романах. «И по возрасту подхожу», — мысленно шутила Гермиона, впрочем, самой ей было не смешно. Только сочувствие, вызванное знанием об их будущей печальной судьбе, удерживало молодую женщину от резкости в адрес этих комедиантов. «И что в них находили такого очаровательного?» — вот это был действительно трудный вопрос.

— Почему ты так стелешься перед этими павлинами? — сердито говорила Гермиона своему новому другу. Они с Питером брели к ее дому, после того, как молодая женщина закрыла лавку. Остальные мародеры осели у Розмерты в «Трех метлах» и провожали их хитрыми взглядами, сопровождаемыми корявыми шуточками.

Была середина марта. Погода стояла теплая, дождей не было почти неделю. Так что Гермиона, совершая ежедневные прогулки от дома до «Сладкого королевства» и наоборот, даже умудрилась немного загореть. Питер же не в пример ей побледнел и осунулся, сказывалась начавшаяся предэкзаменационная лихорадка. Хотя рядом с предметом обожания парень по-прежнему отличался неизменной живостью. Вот и сейчас он занимал ее разговором, весьма эмоционально расписывая одну из совместных «мародерских» проделок. Рассказ молодую женщину раздражал, потому вышеупомянутый вопрос вырвался сам собой. Гермиона не считала себя ханжой и давно перестала цепляться за «правила и приличия» — от этого ее, увы, излечила война и горе — но почему-то именно применительно к четырем беспечным оболтусам она чувствовала желание приструнить, сделать замечание. На худой конец, осадить какой-нибудь фразочкой «а-ля профессор Снейп».

В ответ на злую реплику Питер только недоуменно пожал плечами.

— Они мои друзья.

— По-моему, друзья так себя не ведут, — не унималась Гермиона, — не насмехаются и не унижают.

Петтигрю немного замедлил шаг и коснулся ее локтя, словно пытался задобрить. Как ни странно, он совсем не обиделся.

— Знаешь, Джейн, ты такая умная и взрослая, а судишь совсем по-девчоночьи. Прямо как Лили Эванс, честное слово. Она мне уже пятьсот раз говорила что-то вроде этого. И, представь себе, почти твоими словами. Вы, девочки, просто не понимаете, что насмешки и «издевательства», как ты говоришь, ничего не значат — просто игра. Джеймс и Сириус не могут без выпендрежа, а Ремус любит быть миротворцем…

— Ну, а тебе нравиться быть… подпевалой? — резко спросила Гермиона, которая не могла понять такой позиции.

— Нет. Мне просто нравится быть с ними, — немного нахмурившись, произнес Питер. — Мы дружим с первого курса и знаем друг друга, как облупленные. Всегда друг за друга горой.

И, словно в качестве доказательства, тут же принялся расписывать своих приятелей, их совместные похождения, забавы, причем с таким энтузиазмом, что Гермионе начало казаться, будто Питер сам себя убеждает: нынешнее положение вещей и есть его идеал отношений. Мол, ему комфортно. А что до его собственного незавидного положения в компании, так то ерунда. Казалось, что у этого простодушного парня начисто отсутствуют амбиции. Но ведь так не бывает? Или бывает? Гермиона даже немного растерялась. Что ни говори, а ей самой были не чужды некоторое тщеславие и карьеризм. Последние годы, конечно, их существенно поумерили, но не истребили до конца. А Питер…

«Неужто ему совсем не завидно?» — думала молодая женщина, из под ресниц поглядывая на своего спутника, раскрасневшегося от энергичного размахивания руками.

Его прямые русые волосы растрепались и свисали на лоб неаккуратными прядями, придававшими простодушному лицу этакий «хулиганский» вид. Походка была подпрыгивающей от избытка эмоций, для выражения которых у Питера явно не хватало словарного запаса. Впрочем, этот недостаток он с лихвой восполнял мимикой и выразительной жестикуляцией. Сейчас Питер Петтигрю представлялся Гермионе этаким гибридом Рона, Фреда с Джорджем — какими она их помнила в школьные годы — а еще почему-то Джинни. Гарина невеста тоже всегда корчила презабавные рожицы, когда слов не хватало. Случалось такое, разумеется, в основном в девчачьей компании, но все же…

Погрузившись в свои мысли, Гермиона, не сразу обратила внимание, что Питер замолчал и снова пристально смотрит на нее. Она спохватилась, слегка улыбнулась, собираясь распрощаться — они стояли уже практически на пороге ее дома — как парень вдруг схватил ее за руку, принуждая развернуться к нему лицом.

Он робко протянул вторую руку и коснулся ее волос.

— У тебя тут сахарная пудра, — и тут же, смутившись, опустил глаза.

Гермиона мягко пожала его ладонь, потом осторожно высвободилась и сделала шаг к крыльцу.

— Джейн…

— Ммм?

— Я скоро заканчиваю школу, и… понимаешь…

— Понимаю, — засмеялась она немного нервно.

Разумеется, не об экзаменах и связанных с ними волнениях хотел он говорить. Гермиона это понимала и вдруг испугалась. А потому старалась скрыть неловкость за фальшиво бодрым тоном и приклеенной улыбкой.

— Думаю, все пройдет отлично. И… желаю тебе всяческих успехов, счастья, здоровья. Ну, чего там еще принято говорить в таких случаях, — рассмеялась она уже совершенно искусственно.

Питер же был очень серьезен, даже чуть помрачнел.

— Я не об этом. Ну, в общем… хотел спросить тебя, — он мялся и смотрел на свои ботинки, но потом будто решился: поднял глаза и взглянул на Гермиону в упор. — Джейн, можно я буду приходить к тебе… потом.

— Зачем, Питер?

Парень замялся: сказать правду ему мешало крайнее смущение и неуверенность, а соврать сейчас совсем не хватало фантазии.

— Ты… очень красивая, — выдавил он, кажется, у него покраснели уши. — Я понимаю, что такой девушке, как ты, я не подхожу, но ведь мы же можем просто встречаться, как сейчас.

— Встречаться? — Гермиона почувствовала себя неловко.

Ей было комфортно рядом с Питером, нравилось слушать его, нравилось собственное спокойствие и «взрослость», которые всегда появлялись рядом с обожавшим ее пареньком… Но в слово «встречаться» молодая женщина все же вкладывала нечто большее, чем просто разговоры о том, о сем и посиделки за бутылкой пива. К тому же ее совестливая натура не давала закрыть глаза на некое чувство «неравенства». Для Питера она — Джейн — была почти божеством. Смешно, верно? Бестолковая веснушчатая кондитерша, сама еще почти девчонка. А что он для нее? Друг, чтобы не чувствовать одиночество. Поклонник, чтобы потешить женское самолюбие… Использовать кого-то, ничего не давая взамен, было для Гермионы против правил. Да и к тому же — при этой мысли молодую женщину что-то больно кольнуло — это так ненадолго.

— Ну, могли бы сходить куда-нибудь вместе, — меж тем говорил Питер, пытаясь поймать ее взгляд.

Гермиона втянула воздух. «Надо сказать правду», — скривившись, как от прокисшего сока, подумала она. Вот только какую правду?

— Питер, — Гермионе всегда было трудно беседовать на подобные темы, но сейчас она, напустив на себя вид «этакой взрослой дамы», велела себе не мямлить, а говорить без обиняков, — давай не будем себя обманывать. У нас не так много общего и, если говорить об отношениях, то они без будущего. Мне с тобой весело, но я же вижу, что тебе этого мало. А я… — тут голос все же сорвался, — … не могу дать тебе того, что ты хочешь.

— Но ты ведь не пыталась даже, — с некоторым отчаянием в голосе произнес он.

Гермиона чуть склонила голову и молчала.

— Понятно, — Питер отпустил ее руку и потупил глаза, — тебе не нужен глупый мальчишка, пускающий слюни по красивой взрослой девушке. Поиграла и отпустила, — с этими словами он развернулся, сунул руки в карманы и, ссутулившись, медленно побрел прочь.

Глядя, как Питер удаляется, Гермиона вдруг ощутила чудовищную опустошенность. Вакуум даже больший, чем когда она только осознала, что оказалась одна в чужом времени, во враждебном мире, без понимания своего места и роли. Совесть, долг, разумная осторожность — все это вдруг показалось таким неважным, таким искусственным перед ужасом ждавшей ее перспективы остаться одной и наблюдать со стороны, как будет происходить неизбежное. Именно в этот момент она впервые поняла, что жаждет просто жить. Обычной, как бы сказал Рон, «нормальной» жизнью, не думая постоянно о прошлом, не терзаясь ложными, словно кем-то навязанными чувствами.

— Питер, — она бежала за ним, — постой.

Парень остановился и развернулся лицом к Гермионе, но на нее по-прежнему не глядел. На миг прикрыв глаза, она выпалила:

— Ты… можешь приходить, когда захочешь.

— Правда?

Очень пристально, с недоверием он глядел ей в лицо. Гермиона усилием воли не давала себе отвести взгляд и старалась изобразить спокойствие, которого не было и в помине. Потом Питер засмеялся. Громко, чуть всхлипывая. Подхватил Гермиону под руки, начал кружить, чуть не уронил… А потом поцеловал. Быстро и неловко. Тут же отстранился, словно испугавшись, что она оттолкнет его.

— Извини, — тихо проговорил он и добавил смущенно: — Ты и вправду очень красивая.

— Питер, но я не хочу тебя обнадеживать… — начала Гермиона, ругая себя за слабость в коленях и за дрожащие руки. — Я не могу обещать…

Питер остановил ее, приложив палец к губам.

— Не говори, Джейн. Я ведь не требую от тебя ничего, — еще раз обхватил ее, легко сжал руками плечи и ткнулся носом куда-то в район уха. — Спасибо.

Стоило Гермионе чуть пошевелить плечом, Питер тут же ее отпустил. Уши у него были пунцовые, на губах та самая смешная «лягушачья» улыбка. Он мигом развернулся и чуть ли не вприпрыжку зашагал в обратную сторону, кажется, даже что-то напевая.

А Гермиона смотрела ему вслед и чувствовала себя самой распоследней гадиной. Когда она вошла в дом, сил хватило, лишь чтобы сделать пару шагов и прислониться к стене. Ее била дрожь. Сейчас, давая незадачливому мальчишке обещание, Гермиона вдруг поняла, что будет вынуждена оттолкнуть его, станет ненавидеть, будет наблюдать его падение и деградацию… Она снова отчетливо осознала, что каждый прожитый день приближает ее к этой роковой развязке.

Молодая женщина механически прошла на кухню, также механически начала переставлять посуду. Чашка выпала из ее рук и разлетелась осколками по полу. Гермиона с силой и злостью пнула один из них носком сапога. «Что же со мной творится?» — отрешенно спрашивала она себя, но унять дрожь не могла.

В гостиной Гермиона опустилась на стул возле стола и минут пять сидела напряженная, сцепив руки в замок. От чувства бессилия и тупика ее душили рыдания, но из глаз не выпало ни слезинки.

«Это нечестно, несправедливо! Я не заслужила!» — совсем как в детстве, хотелось кричать ей.

Вся ее злость и отчаяние вылились в протяжный вой. Гермиона вскочила, рука сама потянулась к волшебной палочке. Разноцветные искры заклятий неслись во все стороны, рушилась мебель, фонтаном осколков брызнуло зеркало, с оглушительным треском вылетело оконное стекло.

— Ненавижу! Ненавижу! — кричала она своему невидимому врагу, который бросил ее сюда, возлагая на нее непонятную миссию, не заботясь о ее чувствах. — Будь ты проклят! Трижды проклят, чертов ублюдок! Что ты от меня хочешь?

И словно вымещая всю свою агрессию на автора памятного письма, Гермиона запустила самым мощным, самым отменным Оглушающим заклятием в стену, точно в центр рамки, прикрывающей тайник.

Стекло треснуло, рама свалилась на пол…

Гермиона, обхватив себя руками, стояла посреди превратившейся в поле боя гостиной, как слепая, смотрела по сторонам и не видела ничего. Потом она тряхнула головой, провела ладонью по лицу, стирая остатки минутного помешательства. Медленно шагнула к стене, подняла с пола рамку. Когда-то — кажется, давным-давно — с этого началось ее путешествие в прошлое.

«Не было гвоздя — подкова пропала… Не было. Не было гвоздя».

— О, Господи!

Гермиона закрыла глаза.

«Так вот в чем дело. Вот в чем намек».

Этот злосчастный гвоздь — она! И что же теперь? Вмешаться, пренебречь всеми правилами, законами, изменить будущее? Ее чертов «друг» хотел дать ей намек, но поскупился на советы. А что в результате? Она наделала кучу ошибок, главная из которых — привязаться к тем, кого в ее мире ждет смерть или почти смерть. Только вот ошибка ли это? «Ты сама поймешь…» — так, кажется, было написано.

Что ж, она поняла. Поняла, что не хочет быть куклой. Не желает играть. Раз уж ей суждено тут остаться, то она сделает все, чтобы жить, не терзаясь чувством вины за трусливое невмешательство. Пусть это будет самый чудовищный, эгоистичный поступок, но она останется в мире с собой и со своей совестью.

Как только Гермиона приняла решение, вся ее агрессия разом улетучилась. На восстановление порядка ушло не меньше двадцати минут, но простые заклятия сейчас доставляли наслаждение. Именно наслаждение. Так когда-то прежняя Гермиона Грэйнджер исполняла освоенные с огромным трудом сложнейшие чары, теша свою гордость и амбиции. Теперь же Джейн Грэйнджер, никому неизвестная девушка, торговка сладостями без перспектив на престижную работу, будто склеивала свою жизнь из осколков прежней. По-новому, но главное — так, как ей хочется.

* * *

2002 г.

— Ваши оправдания звучат даже интересно, — холодно произнес отчим, когда Гермиона умолкла, часто дыша от волнения, в которое ее поверг собственный рассказ. — Интересно, но неубедительно.

Я посмотрел на него изумленно. Хм. А вот меня они очень даже убедили. Честно говоря, я не знал, как бы я повел себя в подобной ситуации. Если вообще допустить, что я — легкомысленный оболтус Гарри Поттер — могу в подобных условиях оказаться. Но как говориться, от сумы да от тюрьмы…

— А я Гермионе верю, — прозвучало, разумеется, глупее некуда.

— Я, представь себе, Поттер, тоже, — произнес отчим самым уничижительным тоном. — Но ведь вы рассказали не все, мисс Грэйнджер.

Она вымученно улыбнулась.

Кстати, выглядела Гермиона сейчас не так уж болезненно. Пожалуй, даже хорошо. Тонкая девушка со взглядом зрелой женщины. На щеках — румянец, немного лихорадочный, но это ее даже украшало. Я подумал, что Гермиона сейчас очень похожа на девушку с маминых рисунков. Лили во время своих живописных упражнений уж если рисовала людей, то они выходили у нее такими, как в детских книжках, ну, или в этих… маггловских… как их бишь… аниме. Глаза по галеону, волосы торчком. Мне эти картинки нравились. Да что там! На них даже мой отчим выходил душкой… О чем ты думаешь, Гарри, а?

Гермиона тем временем с интересом изучала собственные руки, будто игнорируя вопрос Снейпа.

— Разумеется, — после минутной паузы заговорила она. — Да, доктор Снейп, вы поняли правильно. Мое решение вмешаться, да и само вмешательство тоже, не изменило реальности.

— Почему? Ведь ты все знала и могла рассказать… ну или как-нибудь повлиять, — спросил я.

Это был редкий случай, когда я понимал, о чем они беседуют. Грэйнджер с моим отчимом, я имею в виду. Случай не просто редкий — уникальный. Обычно мне даже вслушиваться было не нужно, чтобы догадаться: разговор двух гениев не для средних умов, вроде Гарри Поттера.

Может, все дело было в том, что сейчас рассказывала она. Положа руку на сердце, вот эта Гермиона — в чем-то ужасно похожая и одновременно радикальным образом отличающаяся от известной мне ассистентки отчима и моей бывшей старосты — вызывала доверие. Нет! Даже больше. С ней рядом я чувствовал себя нормальным, а не уродом с тремя извилинами в мозгу, ибо она была человеком со всеми присущими человеку слабостями и, не боясь, признавалась в этом. По отношению к ней хотелось проявить сочувствие, ее хотелось защищать. И, знаете, я впервые ощутил себя нужным. По-настоящему, а не только для того чтобы веселить кого-то, корча из себя шута, или присутствовать в качестве пары на званном обеде.

Гермиона снова взяла меня за руку и сильно ее сжала, словно благодарила.

— Почему? — повторила она тихо и горько. — Потому что, мое решение вмешаться тоже было придумано заранее. И, увы, не мной.