К далеким берегам (джен)

Примечание: глава несколько выбивается из общей картины, но так и было изначально задумано, ага. Приятного чтения) И спасибо всем, кто ждал.

Apocalyptica “Hyperventilation”

В спальне мальчиков было темно и тихо. А еще непривычно, до одури холодно. Даже надев теплый свитер и закутавшись в одеяло Гарри чувствовал, что дрожит.

«Нет, так не пойдет», — стараясь взять себя в руки, гоня саму мысль о том, что, быть может, причина его дрожи совсем не в низкой температуре, а в потере очень близкого, ставшего таким родным, человека (который наверняка чудовищно расстроен, места не находит, до остервенения смотрит на закрытую дверь спальни и все ждет-ждет, что Поттер смилостивится и выйдет), он упрямо встряхнул головой и, перевернувшись на другой бок, строго-настрого приказал себе спать.

Через несколько тягучих минут забытье и правда сжалилось и накрыло его своей легкой, хрупкой, совсем невесомой дремотной пеленой. Перед глазами заплясала вереница разноцветных образов — совсем не мрачных, а напротив, радужных, искрящихся каких-то особым внутренним светом — и на душе стало почти что спокойно, почти что хорошо и даже немного, самую капельку, радостно.

Признаться, Гарри упустил момент, после которого все пошло по-другому, не так. Может, тревожным сигналом, сменившим незримые слайды внутри его головы, стал непривычно громкий, с присвистом, всхрап Рона, а может — невнятное, очень уж жалобное, бормотание Ли, он не был до конца уверен. Поначалу и думать о таком не думал, просто не уловил разницы, не почувствовал перемен. Лишь какое-то время спустя, когда краски его сна стали раздражающе резкими, психоделически контрастными, словно только-только сошли со страниц убого детского альбома для рисования, а герои — сотни незнакомых приветливых лиц — сменились на искаженные гримасами лица Гермионы и Блэка, Гарри понял, что кошмар, пусть на этот раз и несколько иной по содержанию, в который раз его настиг.

Усилием воли он заставил себя вырваться, прорвать цепкую паутина сна и вернуться назад в холодную спальню. В реальность.

Сам не зная, почему, он поднялся, почти на автомате оделся, натянул мантию невидимку и, никем не замеченный, торопливо покинул спальню.

Нет, он совсем не собирался встречаться с Гермионой, не собирался мириться и прощать. Разве что совсем чуть-чуть надеялся, что она все еще его ждет, не спит, как зверь мечется по гостиной и все смотрит-смотрит.

Она не ждала.

Осознание тонкой затупившейся иглой кольнуло душу, сердце, но гораздо больше — самолюбие. В какой-то момент Гарри почувствовал, что земля буквально уходит из-под ног, и он, брошенный и как никогда несчастный, вот-вот сорвется, да что там — уже срывается — в бездну. Бездну, в которой можно только тонуть: так медленно, чтобы каждая клеточка успела не то что осознать, что именно с ней происходит, но и как следует прочувствовала, вошла во вкус этой странной агонии. Бездну, из которой не выбраться, не сбежать.

— Черт бы тебя побрал, Гермиона, — шепотом, сквозь стиснутые зубы, процедил он.

Хотелось плюхнуться в кресло и забыть обо всем, просто смотреть на полыхающие в камине поленья, не видя ничего вокруг, даже самого себя не видя, не моргая, пока глаза не начнет саднить, а сознание не растворится в едкой кислоте забвения, пока он наконец не сможет вновь закрыть глаза и хотя бы попытаться уснуть.

Хотелось, но, как любил повторять отец, «не моглось». Стоило расположиться в кресле — достаточно мягком и комфортном — как по телу, под самой кожей, заскользили горячие и колкие искорки нетерпения. Поднимаясь от кончиков пальцев на ногах — блеклые и слабые, едва ощутимые — они постепенно набирали силу, трансформировались в нечто иное — недовольное и даже злое — поднимаясь выше и выше к сердцу, мозгу, исконным центрам, методично, порциями впрыскивали в кровь ярость такой силы, что становилось страшно.

Не в силах бороться с собой Гарри, взбудораженный донельзя, вскочил на ноги и, только теперь осознав, зачем взял мантию-невидимку, рванул к дверному проему и дальше вниз, по пустынным, обезлюдевшим коридорам, не слыша, не желая слышать, громкого, полного раздраженного удивления, ворчания Полной Дамы, что неслось вслед.

Гарри не помнил дорогу к месту, в которое хотел попасть. В первое и единственное свое посещение он шел туда не один, а в сопровождении опытного, уверенного (к тому же, как оказалось, давно уже мертвого) проводника, а это — совсем не то, что петлять, то и дело спотыкаясь о полы мантии, в темноте, почти на ощупь, полагаясь только на жалкие обрывки памяти к тому же не до конца восстановленные после Обливиэйта дорогого директора Блэка.

Он почти не надеялся на успех, но в какой-то момент ноги сами понесли его куда нужно. Поттер не знал наверняка, но чувствовал, что на правильном пути.

Правда, когда прямо перед ним внезапно, после очередного крутого поворота, возник полузнакомый портрет дамы в туго затянутом корсете, он, на долю секунды обрадовавшись, буквально задохнувшись в своей радости (нашел ведь, нашел!), едва опрометью не бросился назад.

Все его дурацкое приключение, с самого своего начала, явно попахивало наваждением. Ведь еще прошлым вечером, сидя в кабинете профессора Лонгботтом, он клялся и божился, что никогда не станет рисковать своей шкурой и выручать этого, как его, Люпина?

Нет, бежать, бежать без оглядки!

— Кто здесь? — дама на портрете близоруко огляделась. — Извольте показаться!

Резкий окрик буквально пригвоздил Гарри к полу. Он вполне мог остаться незамеченным, но не стал, напротив, не дожидаясь повторной просьбы, покорно стянул мантию с головы.

— Добрый вечер.

— Чудно, — глаза ее удивленно распахнулись. — Голова есть, а тела нет. Право, чудно!

— Ох, простите, — чувствуя себя последним идиотом, Гарри показался полностью. — Так лучше?

— Так не чудно, — она меланхолично покачала головой. — Что ты хочешь, дитя?

— Пройти… Туда.

— Туда это куда? Говори яснее.

— Ну, в коридор, что за вами.

— А пароль-то ты знаешь?

— Нет. А без него никак нельзя?

— Без него — нельзя.

Молчание затянулось, и Гарри, признаться, перестал бояться влипнуть в очередную, на этот раз куда более опасную, неприятность. Что-то внутри него, возникшее (он был почти уверен) благодаря странному, с ощутимой горчинкой, чаю, которым поила его сердобольная профессор Лонгботтом, все никак не унималось, билось внутри, требуя прорваться в проход за портретом во что бы то ни стало, но теперь, зная, что оно вообще есть и что оно достаточно сильно, Поттер мог его контролировать.

— А может все-таки пропустите? — внутри все похолодело. Гарри готов был поклясться, что не хотел говорить этого. Более того, он и не говорил.

Вот тебе и «контролировать».

Внезапно повеяло холодом — вязким, тяжелым — словно кто-то незримый распахнул настежь окно, впустив порыв ночного ветра. Поначалу Гарри так и подумал. Ровно до того момент, пока не понял, что в этом холоде нет ни капли осенней свежести или прохлады. Напротив. Холод был смрадным, почти осязаемо противным.

— Что за запах? — не осознавая, как сильно грубит в присутствии дамы, пробормотал он.

— О чем ты, дитя?

— Это… запах сырой земли, гнилья…

Самый мерзкий, худший его кошмар начал потихоньку сбываться. Нет, это был не просто порыв ветра, не просто холод. Это был он, Люпин. Он пришел за Гарри.

Словно в замедленной, искаженной съемке Поттер наблюдал, как выражение лица капризной дамы на портрете меняется: ее глаза — маленькие и хищные — округлились, а затем буквально полезли из орбит, красивые, алые шнуры, поддерживающие корсет, с неприятным шорохом затягивались все сильнее, она задыхалась.

Гарри все смотрел и смотрел, не в силах отвести взгляд. Зрелище было пугающем, отталкивающим, очень неправильным, но он был как будто заворожен. Даже когда позади портрета раскрылась чернильная глотка коридора, он продолжал глазеть, стыдясь сам себя.

«Входи же», — робкий, нетерпеливый шепот в голове, под самой коркой, немного привел его в чувство.

Набрав полные легкие воздуха, Гарри шагнул в темноту.

* * *

— Кошачья мята!

Знакомый пароль Гермиона прошептала еще на дальних подходах к большой, из полированного серого камня, горгулье. Признаться, ей и в голову не могло прийти, что сегодня — именно сегодня, вот уж ирония — проход в кабинет директора окажется закрыт.

Сегодня, когда ей как никогда нужно общество Блэка. Даже не самого Блэка как такового, а кого-нибудь, обладающего достаточно развитым интеллектом и чувством такта, чтобы адекватно воспринять и, главное, понять то, что она так хотела сказать.

Слова бурлили в ней, грозя вот-вот прорваться наружу, даже не обрушится на чью-нибудь грешную голову, а просто прорваться, вылиться в безобразный поток из нечленораздельных звуков, всхлипов и обрывков путанных фраз.

А ведь Гарри наверняка уже перебесился и покорно, сложив лапки, ждал ее с гостиной, готовый благодушно пойти на примирение…

Гермиона искренне — всей не огрубевшей, не зарубцевавшейся еще частью своего человеческого сердца — хотела бы бросить все и побежать туда, к нему. Извиниться, объяснить все. Хотела, но не могла, не сейчас.

Во рту все еще чувствовался привкус крови — уже легкий, едва уловимый, но все такой же маняще притягательный и мерзкий одновременно.

— Сириус, ну где же тебя носит? — Гермиона сокрушенно покачала головой и присела на самый краешек нижней ступени винтовой лестницы.

Горгулья, словно извиняясь, что не может пропустить, как-то странно гаркнула, почти нежно, но Грейнджер не пробрало.

— Да молчи ты уже.

Одно воспоминание о чужой крови всколыхнуло и перевернуло все внутри нее. Там и так-то давно уже было разворочено, а теперь и подавно.

Говорят, что попробовав человеческой крови (а строго говоря — не совсем крови, а скорее ошметки плоти), оборотень уже не может остановиться.

А что, если бы Гарри заметил порванную полу мантии Рона? Что, если она не прикусила этого Уизли, там, не опушке, а … больше? Что, если бы она его убила?

Само это слово — гадкое, запретное — буквально свело ее с ума: голова закружилась (если бы она стояла, то наверняка осела бы на пол или упала навзничь), кости — словно в предвкушении — неприятно заломило, а зубы застучали так, будто у нее лихорадка. Плохой признак.

Чувствуя, что вот-вот сорвется, вновь обратится прямо посреди злосчастного коридора, разворотит тут все к чертовой матери, перевернет вверх дном, испортит жизнь себе, матери и Сириусу, которые за нее поручились, она подскочила и направилась в лес, подальше от уютного до тошноты замка, людей и самой себя, человеческой своей части.

По дороге, чтобы хоть немного успокоиться, она все повторяла одно имя, как мантру — волшебно, необъяснимо успокаивающую ее из раза в раз — «Гарри, Гарри, Гарри», — пока не замутит, и в глазах не потемнеет. Полночи напролет.

Уже под утро, до полусмерти измотав себя прогулкой по опушке Запретного леса (туда-сюда, туда-сюда — назло живности, давно почуявшей в ней куда более опасного хищника и переступавшего ее пугать) она сама того не осознавая набрела на хижину Хагрида. В крохотном окне, незанавешенном даже привычной убогой тряпкой, едва-едва брезжил свет.

Для Гермионы он стал маяком в вязкой тьме, путеводной звездой, тлеющей во мраке.

Совсем по-кошачьи, бесшумно и осторожно, словно воровка, вершащая свои мерзости прямо под носом у хозяев, она подкралась совсем-совсем близко и прильнула к окну, жадно вглядываясь в наполненную мягким светом большую, заваленную самым разным хламом, комнату.

К искалеченному великану, в отличие от Поттера, она не питала особенно добрых чувств. Да, ему не повезло, но судьба вообще штука странная. Свою долю брезгливой жалости великан с лихвой получил от других. Она же могла позволить себе быть чуть более искренней, чуть более равнодушной.

К своему удивлению Гермиона вскоре поняла, что косолапая фигура Хагрида вовсе не одна в хижине. С ним был покусанный мальчишка Уизли. Рон Уизли.

Выглядел он, честно сказать, паршиво: темные круги под глазами, одутловатое бледно-желтое лицо, рассеянный взгляд и явная хромота. Нога, видимо, болела не на шутку.

Проклиная все на свете, но больше всего себя саму, Гермиона прошла к двери и робко, едва касаясь костяшками пальцев гладко отполированной поверхности, неумело окрашенной в грязно-сиреневый цвет, постучала.

Дверь открыл, конечно, Хагрид. Уизли, как она и ожидала, притаился за печкой — неумело, скрывшись только наполовину. Такая кроха, как она, еще могла бы вместиться в то малое пространство, что оставалось между плитой и стеной, но Рон для своего возраста был настоящим громилой. Неужели он на самом деле думал, что сумеет?

— Надо поговорить, — вместо приветствия, чувствуя раздражение и стыд одновременно, Гермиона терпеливо дожидалась, пока великан прореагирует.

Морально она была вполне готова к очередному взрыву негодования. Была готова, что ее выставят за дверь без лишних разговоров. Даже придумала примерный план действий на этот случай (найти Блэка, заставить его принять меры, пока в его любимой школе вместо одного оборотня не стало два. Рана, конечно, пустяковая, но если запустить до заражения — все может быть). Однако ее опасения не подтвердились.

— Ра-а-а-д! Ге-е-еримона! Проходи.

Несколько шокированная, она какое-то время отчаянно пыталась прийти в себя. Признаться, даже не заметила, как перед ней возникла огромная «чашка» (а скорее что-то большое и деревянное, по размеру больше напоминающее хорошее ведро) с ароматным настоем из трав.

— О чем го… го-о-оворить?

— Да не с тобой, — Гермиона кивнула в сторону печки. — С ним. Уизли, выходи уже.

Тот, словно китайский болванчик, послушно кивнул и заковылял к столу. Он был явно напуган и зол, Грейнджер видела это по его бегающим глазкам, по красноватым гневным пятнам на лице.

— Сдашь меня? — он встряхнул головой, словно гоня от себя такую ужасную мысль. — Что брожу по окрестностям раньше положенного?

— И рассказать им, кто тебя покусал заодно? Нет, я, конечно, могу, если ты очень хочешь…

— А о чем тогда поговорить хотела?

Гермиона почти что слышала неровное, все ускоряющееся, биение его сердца. Чувствовала кожей, как кровь — алая, чуть солоноватая — циркулирует по венам.

— О ноге. Болит?

Он нервно хохотнул и ненадолго отвернулся, прежде чем продолжить. Наверное, хотел скрыть гримасу наполовину презрения-наполовину ужаса, что скользнула по его лицу, на долю секунды уродливо, до неузнаваемости, исказив черты.

— Еще как болит!

Бух-бух-бух. Теплое, мягкое сердце, совершенный механизм жизни, билось совсем рядом. Так, что в глазах темнело и казалось, что еще чуть-чуть — и уже не удержаться.

Уизли выпрямился и невольно отпрянул. Гермиона была уверена, что паршивец каким-то неведомым природе способом сумел если не прочитать, то краем уха уловить ее мысли.

— Не бойся, не съем, — она грустно улыбнулась. — Давай посмотрю, надо обработать.

— Спасибо, обойдусь.

— Хочешь без ноги остаться? Или отправиться в медпункт и там объяснить, почему это у тебя на лапе укус оборотня?

В конце концов, он согласился. Гермиона с особой тщательностью, стараясь не причинить боли (хотя бы еще большей…), приподняла край его мантии и осмотрела рану.

— Слушай… Я, это, таким… ну, оборотнем, не стану? Ведь не стану?

— Для полного обращения необходим, как бы правильнее выразиться, обоюдный обмен. Если ты не успел прихватить от меня кусочек…

Рана загноилась. Не очень приятно, но не смертельно. И уж точно оборотнем ему не быть.

— Я, гм, не знаю. Я же не… Я не мог…

— Да расслабься ты, я просто пошутила. Для того чтобы сделать тебя таким, как я, нужно было отхватить кусочек побольше. А Гарри, как помнишь, помешал нашему милому рандеву. Если не допустить заражения, все будет в порядке, еще побегаешь.

Гарри. Нужно, обязательно нужно рассказать ему о том, что произошло на самом деле. Прямо сегодня, не выжидая удобного момента, который может просто не наступить.

— Спасибо, — дрожа всем телом, Рон судорожно расправил край мантии и очень уж вымученно улыбнулся. — Правда, спасибо.

— Ну, если ты никому не скажешь, о том, кто оставил тебе это — считай, мы в расчете.

— Я никому не скажу.

— Тогда — спасибо.

— Не из-за тебя, а из-за Поттера. Он спас мне жизнь и очень не хотел, чтобы кто-нибудь еще знал о тебе.

Кажется, Гермиона ответила что-то на редкость язвительное. Она не уверена. Память не сохранила то, что было после, просто затерла. Ворвавшийся в хижину Блэк (а она, наивная, уж было подумала, что он прознал про то, что его ненаглядная подопечная все-таки покалечила студента) — злой и испуганный — смел ее мир в клочья.

— Поттер пропал. Там внизу, в подвале его кровь, много крови, а самого нет. Как сквозь землю провалился.