Немыслимое (джен)

Эпилог.

Я сидел в своём кабинете, уставившись на экран компьютера. Камера показывала падающий на чёрно-белые руины Москвы снег. Как и всегда. Ещё один пустой тоскливый день.

Нет, это не ядерная зима. Всего лишь зима обычная. Новый год, как-никак, через несколько часов наступает.

Взгляд в угол экрана — счётчик радиации над бункером показывает превышение нормы в двадцать семь тысяч раз. Да, печально. Несколько щелчков мышью, и камера переключается на обзор Кремля. Бывшего Кремля, если точнее — предполагая наличие под ним обширных подземелий, противники десятками бомб выкопали кратер в полкилометра глубиной. Радиоактивность такова, что снег до сих пор тает, не успевая долететь до кратера — а столб исходящего оттуда пара заметен, наверное, за десятки километров от Москвы.

Кто знает, зачем я на всё это смотрю? Зрелище оставшихся от родного города развалин не вызывает у меня иных чувств, кроме безумной тоски по навсегда ушедшему прошлому. Сделал ли я именно то, что должен был? Своими же руками уничтожил практически весь мир. Мир-то не жалко, но то, что погибла почти вся моя страна, почти весь мой народ…

Разумеется, именно такой итог предполагался заранее, когда больше полугода назад я составлял первый, приблизительный план «Немыслимого». Но одно дело — представить себе гибель миллионов, и совсем другое — увидеть воочию. Не знаю, сколько ещё лет я проживу в этой подземной могиле, но точно до самой смерти буду гадать — а не было ли иного пути? Может, я сделал ошибку, поставив на самое жестокое решение? И будет ли достигнута победа в битвах грядущей Четвёртой Мировой войны — никто не даст мне ответа на этот вопрос. Не случится ли так, что все жертвы чудовищной катастрофы окажутся напрасны?

В какой-то сотне метров от меня тысячи людей уже начинают отмечать новогодний праздник, этот странный атавизм угасшей цивилизации. Причём отмечать с истинно русским размахом. Несмотря на мой первоначальный план введения тотального сухого закона в бункерах, от этой идеи пришлось отказаться — слишком большой протест она вызвала в обществе. Даже трезвенники нередко стремились утопить в спиртном горе о погибших родственниках, друзьях, любимых. И теперь этот праздник, подобно пиру во время чумы…

Всё так же поднимается пар из кремлёвского кратера. Беззвучно обрушиваются на краю экрана руины какого-то небоскрёба. Я открываю кобуру на поясе и беру пистолет.

Нет, я всё-таки уверен, что сделал именно то, в чём заключался мой долг. Если и был иной выход, то его не знал ни я, ни кто-либо другой. Но почему же теперь так больно?

Чуть трясущейся рукой отправляю пистолет обратно. Нет, это было бы всё-таки решением слабого, бегством от суровой реальности. Пусть будущее теперь почти что и не зависит от меня, но остаётся ответственность за сотни тысяч жизней — если и не за всю страну, то, по меньшей мере, за те московские и подмосковные бункеры, с которыми мы сохраняем связь через тоннели или подземные кабели.

Пусть мир уже никогда не станет прежним, но человек ко всему приспосабливается. Мне нужно лишь время. Не знаю, доживу ли я до того момента, когда смогу вновь увидеть Солнце своими глазами или свалюсь через неделю от инфаркта, но я буду делать то, что должен — ради грядущих поколений, которые, если повезёт, восстановят человеческую цивилизацию и сделают её могущественней и прекрасней, чем гнилой довоенный мир. А сейчас мне лучше присоединиться к празднику, чтобы хоть как-то отогнать траурные мысли.