Мальцева! (гет)

Дни лениво, медленно сменяют друг друга. Вместо бегемота на календаре Людмилы теперь красуется носорог.

Невелика разница.

Ты будто постепенно выпутываешься из дурного сновидения, противного, липкого, затягивающего; будто оглядываешься по сторонам — и пытаешься понять, где же ты, чёрт возьми, находишься, как ты сюда попал, что вообще с тобой произошло и как тебя могло угораздить в такое вляпаться.

По Ларе не скучаешь; по Ларе как-то стыдно и глупо скучать после всего случившегося. Просто... просто ваши отношения были чем-то стабильным, унылым, тусклым, но неизменным, этаким неприглядным костяком из пошарпанного металла с облупившейся краской, на котором держится вся конструкция.

А теперь вся твоя жизнь стала какой-то... бесхребетной.

Мальцева прогуливает уроки, пишет редко, да и можно ли назвать это словом «пишет» — так, кинет иногда ссылку на смешную картинку или анекдот. Ты и не думаешь о ней почти; лишь иногда, в нечастые минуты самобичевания, заходишь к ней на страницу, смотришь на белозубую улыбку на аватарке, думаешь, что в какой-то момент тебе ведь всё-таки почти казалось, что она...

Не важно.

Работы со временем становится меньше; уж больно активно ты разделываешься с делами, как только они появляются — как енот, яростно, с размаху колотящий по рыбе лапами.

На улице теплеет.

Впереди — долгое лето.

***

— Я увольняюсь. Доволен? — произносит она колючей, подчёркнуто безразличной скороговоркой.

Ты поднимаешь на неё взгляд, смотришь раздражённо-недоуменно; вломилась к тебе в компьютерный класс со своими претензиями, отвлекает — мешает придумывать домашнее задание для десятого «Б».

— Мне плевать, — опускаешь глаза с тяжёлым вздохом; не очень-то приятно наблюдать её сейчас такой — злой, колкой, агрессивной. Не очень-то приятно, впрочем, наблюдать её любой. Ты слишком многое помнишь.

— А лолиточка твоя что, молодого всё-таки выбрала, да?

Судя по истеричным ноткам в голосе — Лара пришла нарваться на скандал. Специально. Осознанно. Ты наклоняешь голову низко, втягиваешь шею в плечи, закрываясь, да пододвигаешь листок с заданием к себе — будто пытаешься защитить его от иностранных интервентов.

Неуютно.

— Лара, прекрати, — твой голос так скрипуче-механически звучит сейчас, что аж страшно, — ты сама прекрасно всё знаешь, что не было у нас ничего.

Людмила не особо умна, но завуч она и впрямь неплохой; записи с видеокамер просмотрела, ошибку свою осознала, извинилась. Даже то, что ты зажимал своей ученице рот во время плача, внезапно сошло тебе с рук; ты, впрочем, потом уже понял, что с расположением камеры попросту повезло — скорее всего, твоих действий в тот момент с того ракурса просто не смогли толком разобрать. Всё ж таки камера предназначалась не для слежки за учителями.

Хоть в чём-то повезло.

Ларе от Людмилы наверняка должно было влететь, ты знаешь; впрочем, быть может, долетело как раз-таки именно сейчас — и поэтому Лариса внезапно собралась увольняться?

А впрочем, к чёрту. Какая разница. Она говорит что-то — противно, визгливо так — а ты и не слышишь.

— Лар, ну отстань ты от меня. Ей-богу, ты всё, что могла, уже сделала.

Звучит так... холодно. Металлические нотки в голосе, как пишут в романах.

Да и в компьютерном классе почему-то холодно, хоть на улице уже и апрель.

Лара разворачивается, ещё шипит что-то — ты вообще ничего не воспринимаешь, будто у окружающего мира выключили звук, как в телевизоре — уходит на своих массивных каблучищах, шагает уверенно, напористо, можно считать, марширует практически... Чтобы она, как Мальцева, покачнулась, дрогнула, позволила другим хоть на секунду заподозрить, что она может упасть? Невообразимо.

Дверь хлопает. Громко. Звук наконец включили.

Ты чему-то громко, протяжно вздыхаешь — будто напоказ, будто может тебя кто-то сейчас в этом пустом помещении услышать — и вновь склоняешься к тетрадному листку. Задание для десятого «Б» всё-таки надо придумать.

***

Мальцева пропускает урок за уроком, урок за уроком. Тщательно выведя в журнале четвёртую по счёту буковку «Н», ты впервые думаешь о том, чтобы зайти к Людмиле и, полюбовавшись заодно носорогом, поднять вопрос об успеваемости. В учительскую ты теперь по понятным причинам не заходишь, об её успехах в других предметах ничего не знаешь — только догадываешься, увы, догадываешься... Злым учителем ты не был никогда, на многие выходки учеников смотрел сквозь пальцы; но после того, как ты потратил на неё столько времени, как занимался с ней индивидуально, вот так вот пропускать твои же занятия — кажется тебе верхом наглости.

Чертовски ты, конечно, субъективен — и сам это прекрасно понимаешь; тот маленький мальчик внутри, что так мечтал всегда быть суперменом, отвернулся, забился в угол, обиделся от всей души и на тебя, и на Алису, и на всю вашу несбывшуюся суперменскую сказку. Именно поэтому после четвёртой буквы «Н» до кабинета Людмилы ты так и не доходишь; не доходишь и после пятой.

Прямо перед шестой внезапно начинается май. Ты мысленно прощаешься с носорогом и остатками иллюзий, со старательностью первоклассника аккуратно выводишь очередную «Н» — и уже подбираешь слова, которые скажешь сейчас Людмиле, параллельно гадая, какой же представитель фауны на этот раз окажется на странице календаря.

И тут дверь в компьютерный класс распахивается — внезапно, оглушительно; ты едва ли не вздрагиваешь. Непозволительная дерзость; смотришь в дверной проём гневно, раздражённо, даже испуганно чуть-чуть — но тут же, будто обжегшись, понимаешь, что по-другому эта дверь в данный конкретный момент не могла распахнуться.

На пороге стоит Мальцева — весенняя, солнечная, абсолютно счастливая. Ты никогда её, наверное, такой не видел.

— Представляете, я поступила, Павел Леонидович! Я поступила!

Буква «Н» остаётся похожей на отражённую в зеркале цифру «4» — без последней палочки.