Вчерашний вызываю сон... (гет)

Я просидела весь день у себя в комнате. Впустую потраченный вечер пятницы. Книги читать не хотелось, ехать домой тоже. Скука. Уже и выспалась, и погуляла по дому. Скука… 20:00. Сжимая в руках телефон, я валялась на кровати в спальне. Через час нехотя признала, что мне не хватает привычного призывного сигнала. 21:00. Спутанные обрывки мыслей не дают уснуть, заставляют терзаться, ворочаться с боку на бок. Так странно, приезжать почти каждый вечер уже должно было превратиться в обычную привычку, но, кажется, стало потребностью. Мы тянемся к встречам без видимой на то причины. Что это? Лишь средство от одиночества? От скуки? Хорошо, потребность в общении есть у всех, и в данном контексте она удовлетворена. А как охарактеризовать наши соприкосновения? Точнее, его касания, конечно его, мне велено лишь тихо сходить с ума в неподвижном состоянии. Потребность в удовольствии? Но для этих целей другие средства. Такие вещи как нежность, забота, внимание и, в конце концов, мне сложно было даже мысленно произнести это слово, любовь. Все они, безусловно, подразумевают взаимоотношения двух людей, по крайней мере есть дающий и принимающий, но никак не берущий. Он не дает возможности что-то дать, но что в таком случае берет? Этого я не понимаю. Признаюсь только, что сама испытываю некое странное наслаждение от нашего совместного времяпрепровождения. Наблюдая со стороны как психолог, я бы предположила, что у наблюдаемого, т.е. у меня, дефицит внимания, но это не так. По жизни я никогда не нуждалась в большом количестве эмоций. Сейчас я в будни учусь, в выходные работаю, жизнь идет своим чередом, впечатлений хватает с избытком. И все же я пребываю здесь теперь больше, чем у себя дома. В моем доме слишком тихо, слишком печально. Вот уже два года как нет моей дорогой бабушки, что заменила мне и мать, и отца. Я могла бы завести домашнего питомца, например, кошку. Печально улыбаясь, вспоминаю, как часто сама себя сравнивала с кошкой. Его кошкой. Кошкой, что гуляет сама по себе, но всегда возвращается. Я вернулась к тому, с чего начала — скука…

Не могу больше, поднимаюсь, знаю, что не имею права, но иду к нему сама. Перед выходом из комнаты заглядываю в зеркало, пытаюсь пригладить растрепанные волосы, поправить смятое платье, но с горящими щеками сделать ничего не могу.

По пути стараюсь не думать, что может меня ожидать за такую вольность. Коридор, лестница, развилка, еще пролет, последний поворот и дверь. Робко постучала по темному дереву, медлю, приоткрываю дверь кабинета.

— Можно? — тихо спрашиваю, наблюдая склонившуюся над документами фигуру мужчины.

Он отрывает взгляд от бумаг, медленно откидывается в кресле, глаза усталые, но в них вспыхивает нечто похожее на удивление и одновременно удовлетворение, но тут же меркнет.

— Да, только молча, я занят, — говоря, он сделал приглашающий жест рукой в сторону кресел у камина и снова вернулся к работе.

Медленно прошла, куда было велено, и, сняв туфли, залезла с ногами в кресло, однако развернулась так, чтобы непременно видеть его профиль. Тонкие длинные пальцы перебирали документы, взгляд не упускал ни одной строчки, губы часто поджимались, несколько раз ноздри расширялись, и лист, что был в этот момент в руках, в следующий же момент был безжалостно порван и отправлен в переполненную корзину. Мне всегда казалось, что мистер Голд работает с непроницаемым лицом, оказывается, нет. Спину мягко грел камин, голова опиралась на спинку кресла, но это не убаюкивало меня. Отчасти я смущалась этого ощущения комфорта и спокойствия. Конечно, в любой момент все может измениться, но сейчас я рассматривала немного сгорбленную худощавую фигуру в неизменно строгом костюме темных тонов. Сложно сказать, сколько прошло времени, огонь в камине значительно ослабел. Мне не очень хотелось подниматься, но все же я встала и подкинула дров, помешала кочергой угли и осталась сидеть на ковре перед камином, обнимая свои колени. С возрождающимся огнем возвращались и мои силы. Услышав глубокий шумный вдох, я повернула голову в сторону стола. Голд медленно поднялся с кресла и направился в мою сторону с неким количеством бумаг в руках. Устало опустился рядом, попутно отправляя листы в огонь. Он облокотился на край кресла, вытянул одну ногу, другую, подобно мне, согнул в колене и придерживал замком рук. Огонь чуть колыхался, создавая неясные тени на его лице, невыгодно подчеркивал морщины, но так глубоко отражался в глазах, словно сами эти темно-карие, под стать дорогой породе дерева, глаза пламенели.

— Обычно это я за тобой наблюдаю, — внезапно задумчивым голосом произнес Голд.

— Извините, — ответила я, окончательно смутившись, и отвернулась к огню, так и не заметив тень его улыбки.

Листы уже успели превратиться в пепел. Пламя разошлось не на шутку, вынуждая меня отодвинуться назад. Я отпустила колени, уперлась руками за спиной и начала приподниматься, одновременно распрямляя ноги. В последний момент чужая рука назначила мне несколько другое конечное место пребывания. Голд крепко притянул меня за талию к себе, заставляя опуститься рядом настолько, что наши бедра соприкасались. Я подняла голову, но его лицо ровным счетом ничего не выражало, он продолжал смотреть на огонь и придерживать меня за бок одной рукой. Жар камина и наша близость всколыхнули воспоминания об одном из наших вечеров в канун Рождества. Это был первый порыв на сближение, до того дня мы вообще не касались друг друга. Но последующие были, прямо говоря, без моего согласия или, если точнее, вовсе без возможности принятия решения. Эту загадку я тоже никак не могла разгадать. Встряхнув головой, я пыталась избавиться от лишних мыслей, потом заерзала, устраиваясь поудобнее.

— Жарко? — спросил Голд, разглядывая мое красное лицо и ослабляя объятья.

— Есть немного, — ответила я, думая, как это нелогично, мне в тонком платье жарко, а ему в костюме, видимо, нет. — Я вспомнила предрождественский вечер, — сама не понимая, зачем я это добавила, я теперь с ужасом смотрела, как меняется его лицо.

— Ты можешь уйти, — тихо и сухо произнес, вовсе убирая от меня руки.

Мысленно я прокрутила эту фразу в голове и подумала, что в ней нет ничего опасного или приказывающего.

— Но могу и остаться? — с удивлением в голосе спросила я.

— Решать тебе. — И, видя мое легкое недоумение, продолжил: — У тебя есть это право.

— Так значит, все же оно у меня есть? — говорю, идя в наступление.

— Да. — Пауза, вдруг он приблизил ко мне свое лицо. — Но не в любой ситуации, милая, — он мягко добавил, явно наслаждаясь производимым эффектом. — Однако смею заметить, что нет такой ситуации, где бы вы, мисс, могли бы так категорично протестовать. Ведь вы, — он продолжал с нажимом на некоторые слова, чтобы смысл был как можно яснее, — удивительно терпеливы, но порой недостаточно мудры, поэтому я требую соблюдать мои рекомендации.

Эта речь меня смутила и возмутила. Я решительно чуть отодвинулась, подтянула ноги под себя и начала поправлять сбитую от этой возни ткань, пряча оголившиеся колени. На мои пальцы с зажатой в них тканью легла чужая ладонь.

— Ты прекратишь вертеться? Шаловливый глупый котенок, — тон его голоса не был шутлив, он был очень строг. — Ты зачем осталась? Уже глубокая ночь.

— Я… — поднимая, наконец, голову, я выдавила из себя и разглядывала его, — я хотела чем-то помочь, быть полезной.

Голд старался не подавать виду, но не смог скрыть удивления. Он отпустил мои руки и задумался.

— И чем? Это же твое решение, — в его голосе сквозило любопытство.

— Гм, говорят, я неплохо делаю массаж, — выпалила я первое, что пришло в голову, и поспешно добавила: — Я знаю по университетскому опыту, что такое долго и почти неподвижно сидеть за конспектами, во время перерывов мы с девочками иногда друг другу помогаем, они говорят, у меня хорошие руки, — с улыбкой поясняю я, всматриваясь в удивленно-подозрительное лицо напротив.

Дальше все оказалось просто, к моей радости, он не стал отказываться или отсылать прочь. Пришлось помочь подняться, чтобы он выполнил мою просьбу пересесть на низкий кофейный столик, что располагался тут же у камина. Ему, конечно, этого не хотелось, но я настояла, а он был слишком усталым, чтобы спорить.

— Извините за вопрос, но все-таки, у вас болит нога? Вы на улицу выходите только с тростью, — я осторожно спросила, снимая с него пиджак.

— Старая травма, беспокоит редко, но с тростью мне удобнее, — нехотя ответил Голд.

— Пожалуйста, расслабьтесь, — попросила я, когда он зажал плечи, не давая мне сделать задуманное.

— Легко сказать, ко мне сто лет уже никто не прикасался, — говоря, он поморщился.

— Больно? Извините, у вас сплошные зажимы. Могли бы нанять массажиста и, еще лучше, в течение дня хоть иногда делать зарядку, — проговорила я, сквозь рубашку с трудом разминая трапециевидные мышцы.

— Дожили, ты будешь давать мне советы, деточка? — Но слыша мои робкие извинения, замешкавшись, он добавил голосом тише шепота: — Я редко кого к себе подпускаю…

Я деликатно промолчала и продолжила начатое. Меня хватило минут на пятнадцать, несмотря на его худобу, это была сильная мужская спина, а не девичья спинка, что было мне привычнее. Все это время мы молчали, я не видела его лица, только лежавшие на коленях ладони, изредка вздрагивающие. Сам массаж я заканчивала легкими круговыми движениями, и мне это было приятно.

— Вот и все, немного легче? — поинтересовалась я, передвигаясь так, чтобы видеть его лицо.

Он не ответил, а без колебаний властно усадил меня боком к себе на колено, с минуту рассматривал распахнутые глаза, убрал за ухо выпавшую прядку. Вспоминая его просьбу, я оставила руки на своих ногах чуть выше коленей. Я попыталась опустить голову и отвести взгляд, но он не дал; придерживая одной рукой мою талию, другой приподнял лицо.

— Чего ты хочешь? — вкрадчивым голосом спросил Голд, глядя своими темными глазами.

— Прямо сейчас? Воспользоваться завтрашним выходным и проспать до обеда, — осторожно отвечала я, не совсем понимая контекста вопроса. — А более глобально, я хочу успешно закончить учебу, работать по специальности, помогать людям. — Я растерялась под таким пристальным взглядом и отвечала все, что пришло на ум. — В идеале, того же, чего хотят все — счастья.

Голд молчал, просто смотрел, потом аккуратно поставил меня на ноги и, взяв мои руки в свои, очень нежно поцеловал одну, потом другую. Это было настолько личным, настолько доверительно, что это стало мне дороже всех других прикосновений. Растрогавшись, я хотела было обнять его или прикоснуться руками к лицу, но, почувствовав этот порыв, он тут же крепко сжал ладони. Я поняла намек, но расстроилась, волшебство рассеялось. Все так же, не произнеся ни слова, он терпеливо подождал, пока я найду свои туфли, и пошел меня провожать до спальни. По дороге у меня мелькнула мысль, что он зайдет и… Но я тут же ее прогнала. Потом вспыхнула другая, что он попрощается поцелуем. На самом деле все оказалось намного целомудреннее, он легко коснулся губами моей раскрытой ладони и оставил у дверей спальни. Наверное, этот поцелуй, самый кроткий и чувственный из всех, и этот взгляд, невероятно глубокий, я запомню на всю жизнь.